Феоктистов Евгений Михайлович - Письма к И. С. Тургеневу

  

   Институт русской литературы (Пушкинский дом)

   Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1998-1999 год

   С.-Петербург, 2003

   Публикация Э. Г. Гайнцевой

   OCR Ловецкая Т. Ю.

  

  

  

   Публикуемые письма принадлежат Евгению Михайловичу Феоктистову (1828 или 1829-1898) - крупному чиновнику, журналисту, историку, автору известных мемуаров.

   Наиболее значительные вехи в карьере Феоктистова связаны с Петербургом, куда он переехал в 1862 г. Многие годы он служил в Министерстве народного просвещения, вначале чиновником особых поручений при министре А. В. Головнине, одновременно читая курс всеобщей истории в Николаевской академии генерального штаба, позже, с 1871 г., по распоряжению министра народного просвещения Д. А. Толстого, в течение почти двенадцати лет исполнял обязанности редактора "Журнала Министерства народного просвещения", при участии своего ближайшего помощника Л. Н. Майкова. С 1 января 1883 г., по рекомендации возглавившего Министерство внутренних дел Толстого, он стал начальником Главного управления по делам печати, сменив на этом посту П. П. Вяземского, а затем с весны 1896 г., назначен сенатором по Гражданскому кассационному департаменту. Все эти годы - с момента приезда в Петербург - Феоктистов продолжал начавшееся еще в Москве сотрудничество с M. H. Катковым, печатая на страницах "Московских ведомостей", "Русского вестника" фрагменты задуманной им книги "Материалы для истории просвещения России" и статьи, посвященные по преимуществу политической истории России, Западной Европы и восточному вопросу {См: Д. Я<зыков>. Памяти Е. М. Феоктистова//Московские ведомости. 1898. 18 июня, No 165. С. 4; Майков Л. Е. М. Феоктистов (Некролог)//Журнал Министерства народного просвещения. 1898. No 8. С. 37-40 (отд. "Современная летопись").}.

   Получив в конце 1882 г. известие о переменах в России, в частности, о грядущем перемещении Феоктистова на пост начальника Главного управления по делам печати, Тургенев за несколько месяцев до смерти занес в дневник (запись от 12 января 1883/31 декабря 1882 г.) едкие строки, сгущенные предчувствием собственной кончины и надвигающейся на страну катастрофы: "У нас в России всё мрачней и мрачней. Феоктистова (этого архимерзавца!) сделали начальником над печатью. - Михайловского и Шелгунова выслали... Кавелин опять занемог, Гончаров окривел" {Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Сочинения. Изд. 2-е, испр. и доп. М., 1983. Т. 11. С. 207. Далее: Т. Сочинения (2-е изд.); Т. Письма (2-е изд.). О новых событиях в России, по мнению И. С. Зильберштейна, оповестил Тургенева в недошедшем до нас письме M. E. Салтыков-Щедрин. См.: Из Парижского архива И. С. Тургенева. Кн. I. Неизвестные произведения И. С. Тургенева. М.. 1964. C. 409 (Лит. наследство; Т. 73, кн. 1). Далее: ЛН. Т. 73, кн. 1.}. Отвечая на парижское письмо Тургенева от 29 декабря 1882 г. (10 января 1883), в котором рассказывалось о полученных из России тяжелых известиях, {Тургенев сообщал: "А у нас-то - экая тишь и благодать! Михайловского и Шелгунова высылают из столицы, Феоктистова сажают владычествовать печатью, Кавелин опять опасно заболевает, Гончаров окривел на один глаз, Победоносцев не идет в монастырь, хотя жена его сделала рогоносцем..." (Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. Письма. М.; Л., 1968. Т. 13, кн. 2. С. 144). Далее: Т. Письма (1-е изд.).} П. В. Анненков на страницах письма от 3(15) января 1883 г. набросал памфлетный образ нового "шефа цензуры": "Я его видел летом в Петербурге: он уже приготовился к посту, окормленный кровавым мясом, скрежеща зубами, свирепый и выдержанный, как собака-волкодав. Вяземский совсем и не был болен, а притворился больным, чтобы уйти от новых цензурных уставов" {См.: ЛН. Т. 73, кн. 1. С. 409.}. В свою очередь Феоктистов, несколькими годами позже, в 1887 г., в "тургеневской" главе своих воспоминаний создал остро критические портреты Тургенева и B. П. Боткина {См.: Воспоминания Е. М. Феоктистова. За кулисами политики и литературы. 1848-1896 / Редакция и примечания Ю. Г. Оксмана; Вводные статьи А. Е. Преснякова и Ю. Г. Оксмана. Л.: Прибой, 1929. С. 1-35. Далее: Феоктистов.}. Между этими оценками и публикуемыми письмами, подводившими черту под многолетними отношениями, пролегло более двух десятилетий, резко разделивших русское общество.

   Письма Феоктистова относятся к московскому периоду его жизни (позже он скажет: "я был истый москвич...") и охватывают ранний период его знакомства с Тургеневым: первое письмо датировано 21 февраля 1851 г., авторская помета на последнем, написанном в канун переезда в Петербург - 24 декабря 1861 г. В эту пору Феоктистов кандидатом закончил Московский университет (1847-1851), где на юридическом факультете с особенным увлечением слушал лекции Т. Н. Грановского и П. Н. Кудрявцева. По воспоминаниям К. Н. Бестужева-Рюмина (однокашника Феоктистова), на втором курсе государственного права "мы не слушали по случаю выхода в отставку Редкина, а логики - по болезни Каткова. Зато слушали Грановского, который читал среднюю историю, и Кудрявцева, читавшего новую. Курс Грановского отличался изяществом построения, сжатою картинностью изложения. Это были очерки, но до того мастерские, что трудно приблизить к ним чье-либо изложение. Высокое благородное чувство всегда отличало Грановского и много способствовало развитию слушателей. Изложение Кудрявцева значительно отличалось от изложения Грановского: оно было фактичнее, а главное - изобиловало психологическим анализом..." {Воспоминания К. Н. Бестужева-Рюмина (до 1860)/Изданы академиком Л. Н. Майковым. СПб.: тип. имп. Академии наук, 1900. С. 23. Далее: Бестужев-Рюмин; также см.: Шмурло Е. Очерк жизни и научной деятельности Константина Николаевича Бестужева-Рюмина. 1829-1897. Юрьев, 1899. Гл. III ("Университет"). С. 29-49.} Уже студентом Феоктистов вошел в кружок Грановского, сблизился с Кудрявцевым, а через него с M. H. Катковым {См.: Феоктистов. С. 84.}. Вскоре по выходе из университета в "Современнике" появились его первые работы {См.: <Без подписи>. Речи и отчет, произнесенные на торжественном собрании Императорского Московского Университета 12 января 1852 года. Москва//Современник. 1852. No 2. Отд. IV. Библиография. С. 54-66; <Без подписи>. Публичные лекции профессоров: Геймана, Рулье, Соловьева, Грановского и Шевырева. Москва. 1852//Там же. 1852. No 3. Отд. III. Критика. С. 10-16: <Без подписи>. Мария Стюарт. Статья первая//Там же. 1852. No 6. Отд. II. Науки и художества. С. 113-139. См. также в нашей публикации примечания: 3-е к письму Феоктистова к Тургеневу от 24 дек. 1851 г. и 10-11-е к письму от 14 янв. 1852 г.}.

   В доме Грановского в 1849 г. Феоктистов познакомился с графиней Елизаветой Васильевной Салиас де Турнемир, урожденной Сухово-Кобылиной (Евгения Тур), и получил приглашение на место гувернера ее детей. Отношение Феоктистова к Салиас в эти годы отличала та же несколько экзальтированная восторженность, которая определяла и общий тон его общения с Тургеневым. В феврале 1852 г. он делился с Бестужевым-Рюминым: "Я ее ужасно люблю, <...> - я скажу более, она для меня необходима, как воздух необходим для существования человека. Если когда-нибудь судьба разлучит нас, то жизнь моя - если не кончится в нравственном смысле, то все-таки перенесет эту разлуку с большими ущербами. Но не дай Бог, чтобы это случилось, тем более, что в последнее время отношения наши стоят твердо и даже мелкие неприятности и ссоры редко случаются" {Рукописный отдел Института русской литературы, No 25156, л. 13-13 об. В цитируемом письме год не указан. Датируется по содержанию 29 февраля 1852 г. Далее: РО ИРЛИ.}. 12 сентября 1852 г. он писал Тургеневу из Крыма: "Служба будет мне приятна, потому что она здесь не отлучает меня от графини. Видя ее теперь постоянно больною, я еще сильнее привязываюсь к ней и все более понимаю, сколько истинно отличного и благородного лежит в ее натуре". (Письма после 29 марта 1852 г. составят вторую часть нашей публикации.) Позже Феоктистов, сохраняя к Салиас и ее семейству дружеское расположение, тем не менее будет более сдержан и критичен в суждениях о своей покровительнице {Ср.: "женщина <...> исполненная больших странностей"; "В таланте ее не было и признака художественной жилки"; "Она вся была пыл, экстаз, восторженность, но условливалось это не сердцем, а невероятною какою-то болезненною ее нервозностью. <...> нет, она имела полное право считать себя женщиной положительно доброю; только доброта эта как бы стушевывалась, оставалась незамеченною по сравнению с ее беспрерывными нервными порывами. <...> беседа с ней представляла нередко очень много интересного, но гораздо чаще действовала утомительно. И, боже мой, как любила она говорить!"; "Под влиянием обычного своего возбуждения она постоянно создавала себе миражи, видела людей не такими, какими они были в действительности, а какими создавало их ее воображение; эта женщина, по натуре своей в высшей степени искренняя, извращала факты, выдавала за достоверное то, чего никогда не было и не могло быть..."; "в доме ее царил порядочный хаос..." (Феоктистов. С. 362, 366-367, 371). Н. Ф. Буданова, автор статьи о прототипе Хавроньи Прыщовой в романе "Новь", справедливо поставила в связь созданный Феоктистовым поздний психологический портрет Салиас с Хавроньей Прыщовой. См.: Тургеневский сборник: Материалы к полному собранию сочинений и писем И. С. Тургенева. Л., 1967. Вып. 3. С. 154. О генеалогии этого комического персонажа из "Нови" см.: Т. Сочинения (2-е изд.). Т. 9. С. 511.}. Но если в воспоминаниях Феоктистов сквозь многолетний и горький опыт пережитого создал образ Салиас, объективно в чем-то смыкающийся с тургеневскими памфлетными персонажами Суханчиковой и Хавроньей Прыщовой, то публикуемые письма, сохраняя непосредственность переживаний, позволяют постичь реальный характер и эволюцию их отношений.

   Дом Салиас, хотя хозяйка его к этому времени была отнюдь не богата, стал для Феоктистова теплым пристанищем, заменив ему собственную семью. Бестужев-Рюмин, также охотно посещавший в эту пору небольшой особняк на окраине Москвы близ Сухаревской башни, на третьей Мещанской улице, к концу жизни вспоминал: "В те годы в ее доме открылся для меня новый мир: постоянное общение с женщиной, много видевшей, много читавшей и всем интересующейся, - тогда она только начинала свою литературную деятельность - было чрезвычайно полезно. В ее доме в эту зиму я встречал Грановского, Кудрявцева и особенно часто Максимовича, который тогда нам, молодым людям, казался только чудаком по своей малороссийской наивности, в своем старомодном плаще с трубкою" {Бестужев-Рюмин. С. 28.}. Несколько позже Евгений Салиас, сын Елизаветы Васильевны, набросал сходную картину: "Первое произведение, замеченное публикой и расхваленное критикой, конечно, ввело мою мать сразу в тогдашний литературный круг, и в доме нашем стали бывать такие личности, как Грановский, Шевырев, Сушков, Станкевич... Но вместе с ними снова появились и старые друзья, Раич (переводчик "Энеиды") и М. А. Максимович, прежние наставники матери по русскому языку и литературе" {Салиас Е. А. Семь арестов (Из воспоминаний)//Исторический вестник. 1898. No 1. С. 90-91. Е. А. Салиас имеет в виду первую повесть своей матери "Ошибка" (1849 г.).}.

   Своим человеком в доме Салиас стал земляк и соученик Бестужева-Рюмина, деливший с ним полуголодное студенческое существование, - в будущем известный историк С. В. Ешевский. В очерке о своем друге Бестужев-Рюмин оставил проникновенное описание отношений, сложившихся в кружке Салиас в начале пятидесятых годов: "Вообще он <Ешевский> был любим и родными, и теми семьями, где он давал уроки, и литературным кружком, к которому примкнул. Центром этого кружка, в котором постоянно жил Кудрявцев, куда часто являлся Грановский, и где бывали все, кроме славянофилов, была в то время умная женщина, отличавшаяся большою начитанностью, много видевшая. В ее приятном обществе можно было не всегда играть в карты, что в то время составляло поневоле развлечение многих умных людей. Правда, были в этом кружке некоторые крайности западного направления, но тогда они не так резко поражали, как поразили бы теперь. Но зато в этом кружке строго осуждались легкость, пустозвонство, выражалось уважение к науке и серьезной литературе, употреблялись все усилия не пасть нравственно; словом, в нем жил тот дух московского университета, о котором я уже говорил". {Бестужев-Рюмин К. Н. Биографии и характеристики. СПб., 1882. С. 306.}

   Менее идиллические сцены из жизни дома Салиас пятидесятых годов принадлежат А. Д. Галахову: "Ходили слухи, - верные или неверные, не знаю, - что подкупленная прислуга доносила кому следует о разговорах и суждениях своих господ. Что делать? - необходимо было сдерживать язык или прибегать к иностранному языку при выражении мнений. Собираясь в назначенные дни преимущественно у графини Салиас (Евгении Тур), вместо разговора о "важных материях" стали предаваться картежной игре. Но это было сносно умевшим играть (самой графине, Грановскому, Тургеневу, Кетчеру, Е. М. Феоктистову); другие же, не любившие карточной игры или вовсе не знавшие ее, как, например, Соловьев, Кудрявцев, Ешевский, Бестужев-Рюмин, должны были пробавляться рассказами каких-нибудь анекдотов, возбуждавших общий смех. В числе постоянных посетителей графини были Катков и Леонтьев" {Галахов А. Д. Записки человека / Вступ. статья, сост., подгот. текста и коммент. В. М. Боковой. М., 1999. С. 253.}.

   Этот свод непроверенных, но во многом созвучных свидетельств, дает представление о той среде, которая формировала Феоктистова, определяла его интересы и связи.

   В салоне Салиас в 1850 г, Феоктистов встретился с Тургеневым, недавно приехавшим из Европы. В его воспоминаниях этим эпизодом открывается "тургеневская" глава: "Он только что вернулся из-за границы, где был свидетелем Февральской революции и последовавших за нею событий. Можно себе представить, как были интересны его рассказы, особенно для людей, примыкавших к кружку Грановского, - для людей, которые с горячим участием относились ко всему, что происходило тогда во Франции и отражалось в Европе. А Тургенев умел рассказывать как никто. Недаром П. В. Анненков называл его "сиреной"; блестящее остроумие, уменье делать меткие характеристики лиц, юмор - всем этим обладал он в высшей степени, а если присоединить сюда обширное образование и оригинальность суждений, то конечно Тургенев был самым очаровательным собеседником, какого мне когда-либо приходилось встретить" {Феоктистов. С. 1.}.

   Встреча ("...я увидал И. С. Тургенева"), как видно, произошла в июле, в те дни, когда по возвращении 20 июня из-за границы, Тургенев 2 июля прибыл к своим родным в Москву, но вскоре, поссорившись с матерью, уехал, вместе с братом и его женой, в деревню {См.: Летопись жизни и творчества И. С. Тургенева (1818-1858) / Сост. Н. С. Никитина. СПб., 1995. С. 164-166. Далее: Летопись (1818-1858).}. Образ его этой поры, разительно совпадающий с портретом, набросанным Феоктистовым, запечатлен В. П. Боткиным в письме к Анненкову от 27 июля 1850 г.: "А вот вам сладкая душе вашей новость: Иван Сергеевич приехал. Он прожил в Москве дней десять; дела его с матерью пошли было хорошо, но потом он не выдержал, рассорился с нею решительно, переехал от нее в гостиницу и на другой день уехал в деревню. <...> Воротился он самым милым, любезным и самым добродушнейшим человеком в мире. Это - сама простота. Я обрадовался ему, как родному брату" {П. В. Анненков и его друзья. Литературные воспоминания и переписка 1835-1885 годов. СПб., 1892. Т. 1. С. 559. Далее: Анненков и его друзья.}. 27 сентября Тургенев вернулся в Москву, где пробыл недолго (6 октября - он уже в Петербурге). В этот промежуток летопись не фиксирует ни одной встречи Тургенева с Салиас и ее кругом. Но во время третьего приезда в Москву, поводом к которому послужила смертельная болезнь матери (прибыл 21 ноября 1850 - выехал в Петербург между 2 и 6 февраля 1851 г.), он, как следует из переписки этой поры, неоднократно посещал дом Салиас, читал ей и М. С. Щепкину комедию "Провинциалка". {См.: Летопись (1818-1858). С. 173, 175.}

   Сближение Тургенева с Феоктистовым, давшее толчок их переписке, произошло скорее всего во время его третьего, в течение 1850 г., приезда в Москву. Позже Феоктистов вспоминал: "Счастливое было время, о котором я вспоминаю. И Тургенев всегда останавливался на нем с удовольствием. "Помните ли, - говорил он мне в своих письмах, - наши вечера на Остоженке?" Видались мы с ним тогда почти ежедневно, и я имел возможность хорошо изучить его характер, но это был период моего крайнего увлечения Тургеневым..." {Феоктистов. С. 12.}. Беседы эти отзываются в письмах.

   30-31 марта 1851 г., убеждая своего корреспондента, "переменив род", отойти от жанра короткого рассказа, Феоктистов напоминает ему об этих разговорах: "Мне чувствуется, я уверен, - что, кроме этих отрывочных, хотя и превосходных рассказов, Вы можете сделать что-нибудь прекрасное, цельное, Вы понимаете, в каком смысле употребляю я последнее слово. В бытность свою в Москве Вы рассказывали столько отличных планов, идей для романа и для повести, что напрасно Вы держите их так долго в голове. Впрочем, и Вы сами имели, кажется, мысль оставить на время "рассказы"" (письмо 5). "Остоженские" встречи резонируют и в строках сентябрьского письма 1851 г.: "Ну а Вы? - Неужели ничего не написали, Стыдно будет показаться Вам с пустыми руками. Особенно желал бы я видеть статью по поводу Гамлета и Дон-Кихота, о которой мы так долго рассуждали в Москве" (письмо 10). {См.: Назарова Л. Н. К вопросу об оценке литературно-критической деятельности И. С. Тургенева его современниками (1851-1853)//Вопросы изучения русской литературы XI-XX веков. М.; Л., 1958. С. 164; также: 7-е примечание к цитируемому письму Феоктистова от 17 сентября 1851 г.}

   Письма Феоктистова представляют собою своего рода хронику творческой жизни Тургенева пятидесятых годов: последовательно на их страницах обсуждаются выходящие из-под его пера произведения, критические отзывы о них, театральные постановки его пьес, актерские интерпретации тех или иных ролей в просмотренных спектаклях.

   К началу переписки Феоктистову немногим более двадцати лет. Он смотрит на Тургенева снизу вверх, пытается попасть с ним в ногу: читает все, что публикуется им, ревниво прислушивается к каждой оценке или суждению о его произведениях, порою, повторяя или педалируя оценки, формирующиеся в среде Грановского, B. П. Боткина (ср., к примеру, его суждения о диссертационной книге Кудрявцева, сборнике "Пропилеи", публичных лекциях Грановского - с высказываниями по этим поводам Боткина в письмах к Анненкову) {См.: Анненков и его друзья. С. 562-564, 566-568.}. Он включает в круг своего чтения то, что увлекает или увлекало Тургенева, соразмеряя с его интересами и критериями свои читательские, театрально-музыкальные и литературные вкусы. Эротические мотивы, словесная брутальность писем передают характерные оттенки фривольного общения Феоктистова и Тургенева, не чуждавшегося в эту пору "чертовского срамословия" и "чернокнижной словесности". {См.: Т. Сочинения (2-е изд.). Т. 12. С. 658-659 (автор комментария - Е. А. Гитлиц); Стихи не для дам. Русская нецензурная поэзия второй половины XIX века /Изд. подгот. А. Ранчин и Н. Сапов. М., 1997. С. 7, 8-9 и последующие.}

   Феоктистов был тем человеком, которому 26 февраля 1852 г. Тургенев переслал свою запрещенную петербургской цензурой статью о смерти Н. В. Гоголя для "Санкт-Петербургских ведомостей", послужившую поводом к его аресту и ссылке. Нет необходимости вновь воспроизводить эту историю, тем более, что она неоднократно освещалась. {См.: Лемке М. К. Арест и высылка Тургенева в 1852 году//Русская мысль. 1906. No 2. С. 16-26 (вторая пагинация); Дунин А. Ссылка И. С. Тургенева в Орловскую губ.//Минувшие годы. 1906. No 8. С. 29-39; Архив III Отделения собственной е. и. в. канцелярии. 1-ая экспедиция. No 92. По письмам: от Никольского к Ивану Сергеевичу Аксакову, от Ивана Тургенева к нему же Аксакову, и от Тургенева к Василию Боткину насчет смерти литератора Гоголя. Начато: 15 марта 1852 г.//Всемирный вестник. 1907. No 1 (Приложение). С. 1-32; No 3 (Приложение). C. 33-48; No 12 (Приложение). С. 49-87; Дризен Н. В. Арест и ссылка И. С. Тургенева//Исторический вестник. 1907. No 2. С. 559-569; Измайлов Н. В. Тургенев и С. И. Мещерская//Тургеневский сборник: Материалы к полному собранию сочинений и писем И. С. Тургенева. М.; Л., 1966. Вып. 2. С. 226-248; Т. Письма (2-е изд.). Т. 2. No 196, 197, 198, 199, 202, 210, 214; Офиц. письма и дел. бумаги - No 16- 20 и примечания к ним.} Обратим внимание лишь на один аспект, раскрывающийся в публикуемых письмах.

   В воспоминаниях Феоктистов писал: "История эта отразилась и на мне неприятными последствиями. Дело в том, что статью Тургенев прислал Боткину для помещения в "Московских Ведомостях", но Боткин попросил меня доставить ее M. H. Каткову, редактору этой газеты, потому что был в ссоре и не видался с ним. Я тем охотнее исполнил это, что и сам получил от Ивана Сергеевича маленькое письмецо, в котором он упоминал о своей статье". {Феоктистов. С. 17.} Феоктистов, таким образом, отрицал сам факт получения им статьи о Гоголе и утверждал, что статья была получена Боткиным.

   Ю. Г. Оксман в комментариях к воспоминаниям Феоктистова привел два фрагмента из тургеневских писем, выявляющих их несоответствие приведенным выше строкам: от 26 февраля 1852 года - Феоктистову (к этому письму была приложена статья о Гоголе) и от 3 марта этого же года - В. П. Боткину. В письме Феоктистову, в частности, сказано: "Я послал Боткину стихи, внушенные Некрасову вестью о смерти Гоголя; под впечатлением их, написал я несколько слов о ней для "С.-Петербургских ведомостей", которые посылаю Вам при сем письме, в неизвестности - пропустит ли их и не исказит ли их ценсура. Я не знаю, как они вышли, - но я плакал навзрыд, когда писал их". {См.: Феоктистов. С. 39-40. Письмо цитируются по изданию: Т. Письма (2-е изд.). Т. 2. С. 124.} Из письма Боткину (в составе документов III отделения сохранился лишь фрагмент в копии) также явствует, что статья о Гоголе была получена Феоктистовым: "Нельзя ли попробовать напечатать то, что я написал о Гоголе (разумеется, без подписи) в "Московских ведомостях", как отрывок из письма отсюда? <...> Неужели это так пройдет, и мы ни слова не сказали тебе. {Строку "...и мы ни слова не сказали тебе" публикаторы письма объяснили следующим образом: "Фраза эта, отрывочно включенная в полицейскую выписку, очевидно, обращена Тургеневым к умершему Гоголю" (Т. Письма (2-е изд.). Т. 2. С. 465).} Показывал ли Феоктистов мою статейку о нем? В "Петербургских ведомостях" Мусин-Пушкин ее запретил и даже удивился дерзости так говорить о Гоголе - лакейском писателе...". {См.: Феоктистов. С. 39, Письмо цитируется по изданию: Т. Письма (2-е изд.). Т. 2. С. 126.} От каких-либо выводов Оксман, цитируя эти противоречащие воспоминаниям Феоктистова письма, воздержался.

   Однако в показаниях московскому генерал-губернатору А. А. Закревскому от 20 апреля 1852 г. Феоктистов не скрывал факта получения статьи, что удостоверялось и приложенным им тургеневским письмом от 26 февраля того же года, но при этом стремился оправдать и вывести из-под удара и Тургенева, и Боткина, передавшего ему просьбу отдать статью в "Московские ведомости": "Вследствие приказания Вашего Сиятельства, честь имею доложить: 29-го февраля настоящего года получил я от г. Тургенева из С.-Петербурга письмо, в котором он извещал, что написал статью для "С.-Петербургских ведомостей" о смерти Гоголя и присылает мне ее для рассмотрения. Хотя сам г. Тургенев, тем самым, николько не поручал мне, как это видно из прилагаемого мною, при сей записке, подлинного письма его, печатать его статью в Москве, но я, по знакомству, показал ее редактору "Московских ведомостей" г. Каткову и спросил его, не годна ли она будет для напечатания. По дружеским отношениям моим с г. Тургеневым, я знал, что он не рассердится, если его статья явится в одно и то же время в "Московских" и "С.-Петербургских ведомостях", для которых она предназначалась. Московская цензура одобрила статью к напечатанию, и она вскоре явилась в "Московских ведомостях". На третий же или на четвертый день после ее напечатания получил я уведомление от г. Тургенева, что статья его о смерти Гоголя была запрещена С.-Петербургскою цензурою" {Архив III Отделения собственной е. и. в канцелярии // Всемирный вестник. 1907. No 3 (Приложение). С. 47. Ср. из объяснительной записки Боткина московскому военному генерал-губернатору Закревскому: "Я получил от г. Тургенева письмо, в котором он писал, чтоб я передал г. Феоктистову, что он желает, чтобы присланная им г. Феоктистову статья о Гоголе была напечатана в "Московских ведомостях". Когда я сказал это поручение г-ну Феоктистову, он отвечал мне, что уже сам вздумал ее напечатать и отдал несколько дней назад в редакцию "Московских ведомостей". Впоследствии я узнал, когда статья была напечатана, что она не дозволена г. Мусиным-Пушкиным к напечатанию в "С.-Петербургских ведомостях"" (Всемирный вестник. 1907. No 3 (Приложение). С. 46). Ср. с письмом Боткина Тургеневу от 5 марта 1852 г. (к этому моменту Феоктистов уже ознакомил Боткина с тургеневской статьей о Гоголе) в ответ на письмо Тургенева от 3 марта "Спешу отвечать тебе потому, что хочется сказать, что статейка твоя (прекрасная), - здесь непременно будет напечатана в Моск. Ведомостях, об этом завтра же извещу Феоктистова, чтобы он отдал ее Каткову" (В. П. Боткин и И. С. Тургенев. Неизданная переписка. 1851-1869. По материалам Пушкинского Дома и Толстовского музея / Пригот. к печати Н. Л. Бродский. М.; Л., 1930. С. 26). Далее: Боткин и Тургенев.}.

   Публикуемые письма, восстанавливая хронику развития событий, уточняют их и непреложно подтверждают факт получения Феоктистовым (но не Боткиным!) тургеневской статьи о Гоголе. 3 марта 1852 г., в ответ на письмо Тургенева от 26 февраля, Феоктистов сообщил: "Стихи Некрасова очень хороши и Ваша статейка тоже. Благородно и прилично. Что же она не печатается" (письмо 16). {Полученное И. С. Аксаковым письмо от 3 марта 1852 г. удостоверяет, что накануне Тургенев направил Феоктистову статью о Гоголе: "...г. Мусин-Пушкин не устыдился назвать Гоголя публично писателем лакейским. Это случилось на днях по поводу нескольких слов, написанных мною для "СПб. Ведомостей" о смерти Гоголя (я их послал Феоктистову в Москву)" (Т. Письма (2-е изд.). Т. 2. С. 125).} Из следующего письма, от 7 марта этого же года: "Статейку Вашу отдал Каткову. Он покажет ее Назимову и напечатает ее, если будет позволение" (письмо 17). И, наконец, 29 марта 1852 г., за две недели до завершения "Дела" об опубликовании в "Московских ведомостях" тургеневского "Письма из Петербурга" о смерти Гоголя {Дата закрытия дела - 14 апреля 1852 г.}, корреспондент Тургенева весьма осторожно намекал: "У меня тут была маленькая неприятность по поводу Вашей статейки о Гоголе, помещенной в "Мос<ковских> Вед<омостях>", но об этом при свидании" (письмо 19).

   Письма Феоктистова, соотнесенные с тургеневскими, открывают возможность еще раз взглянуть на другой эпизод, предшествовавший аресту Тургенева и расправе над его корреспондентами.

   26 февраля 1852 г. Тургенев отвечал Феоктистову: "Вы мне пишете о статье, которую я должен написать в "Современник" - не знаю, удастся ли мне... В этом случае нельзя сесть и писать, не обдумавши - надо попасть в тон - а уж думать о необходимости попадать в тон, когда говоришь о смерти Гоголя, тяжело и даже жестоко".{Т. Письма (2-е изд.). Т. 2. С. 124.} В конце шестидесятых годов, в своих воспоминаниях (очерк "Гоголь", 1869) он рассказал об этом факте более определенно, связав упрек в молчании по поводу смерти Гоголя именно с Феоктистовым: "Вскоре потом я получил от одного приятеля из Москвы письмо, наполненное упреками: " Как! - восклицал он, - Гоголь умер, и хоть бы один журнал у вас в Петербурге отозвался! Это молчание постыдно!" В ответе моем я объяснил - сознаюсь, в довольно резких выражениях - моему приятелю причину этого молчания и в доказательство как документ приложил мою запрещенную статью. Он ее представил немедленно на рассмотрение тогдашнего попечителя Московского округа - генерала Назимова - и получил от него разрешение напечатать ее в "Московских ведомостях". Это происходило в половине марта...". {Т. Сочинения (2-е изд.). Т. 11. С. 66.} Письма, в котором Феоктистов убеждал Тургенева выступить со статьей о Гоголе на страницах "Современника", среди публикумых - нет. {Строки из тургеневского очерка "Гоголь" ... из Москвы ~ письмо, наполненное упреками... в академическом собрании комментируются следующим образом: "В дошедших до нас письмах Е. М. Феоктистова и В. П. Боткина, с которыми Тургенев делился своими чувствами и размышениями, вызванными смертью Гоголя, никаких обращений к Тургеневу с просьбой написать статью о Гоголе не содержится" (Т. Сочинения (2-е изд.). Т. 11. С. 360. См. также комментарий к письму Тургенева к Е. М. Феоктистову от 26 февраля 1852 г. (T. Письма (2-е изд.). Т. 2. С. 463).}

   Сведенные в систему письма, ранее публиковавшиеся лишь фрагментарно, выявляют странное четырехдневное молчание в пору напряженного развития событий, связанных с Гоголем (первые "подробности" о его смерти, перенос тела в университетскую церковь, панихида), и нарастания волны слухов вокруг этих событий. "Странность" молчания тем более бросается в глаза, что Феоктистов чаще всего писал Тургеневу вослед интересующим их событиям и как бы спешил довести до его сведения то, что только что увидел, пережил или услышал. Очевидно, что между 21 (день смерти Гоголя) и 25 февраля (днем, когда было написано письмо о его похоронах, см. No 15) - скорее всего, 21-22 февраля Феоктистов, подобно Боткину, выслал Тургеневу письмо с "подробностями" о смерти Гоголя (и, может быть, не одно: он мог написать и 24 февраля). Возможно, в эти дни он обратил Тургеневу "упрек" в молчании о смерти Гоголя и предложил написать о нем статью в "Современник". Но это письмо (или письма), как и письмо Тургенева к Боткину (в ответ на его рассказ о "подробностях" смерти Гоголя {Ср.: "Вы не можете себе представить, друзья мои, как я вам благодарен за сообщение подробностей о смерти Гоголя - я уже писал об этом Боткину" (там же. С. 123). Из примечания к последним словам приведенных строк: "Это письмо Тургенева к Боткину неизвестно" (см.: там же. С. 463).}), до нас не дошло. {Н. В. Измайлов, комментируя письмо Тургенева к Полине Виардо от 21 февраля (4 марта) 1852 г. высказал предположение, что еще до утреннего заседания Общества посещения бедных в Дворянском собрании (24 февраля) Тургенев уже получил письма из Москвы, "очевидно, от В. П. Боткина и Е. М. Феоктистова", с сообщением о смерти Гоголя. См.: Т. Письма (1-е изд.). Т. 2. С. 431 (в этом издании напечатан лишь фрагмент из письма); также: Т. Письма (2-е изд). Т. 2. С. 462 (комментарий - при участии Е. В. Свиясова). Основанием к предположению послужило, в частности, свидетельство А. В. Никитенко, который 24 февраля, то есть в день похорон Гоголя, записал в дневнике: "Сегодня получено известие о смерти Гоголя. Я был в зале Дворянского собрания на розыгрыше лотереи в пользу "Общества посещения бедных"; встретился там с <И. И.> Панаевым, и он первый сообщил мне эту в высшей степени печальную новость. Затем <И. С.> Тургенев, получивший письма из Москвы, рассказал мне некоторые подробности. Они довольно странны" (Никитенко А. В. Дневник: В 3-х т. Л., 1955. Т. 1. С. 345-346. Далее: Никитенко). И далее см. по тексту дневника Никитенко перечисленные им подробности о смерти Гоголя - их нет в письме Боткина к Тургеневу от 21 февраля 1852 г. (Боткин и Тургенев. С. 18-21) и Феоктистова от 25 февраля 1852 г., но которые могли быть в предшествующем письме последнего, к примеру, о реакции Гоголя на смерть жены А. С. Хомякова, об увещеваниях Филарета ("Он не послушался даже Филарета, который его решимость не принимать лекарств называл грехом, самоубийством") (Никитенко, 1. С. 346).}

   16 апреля по высочайшему повелению Тургенев был арестован. Через месяц (18 мая) ему предстояло выехать "на жительство" в Спасское-Лутовиново "под присмотр". За Боткиным - человеком, не занятым в торговых делах своего отца и отличающимся свободным образом мыслей, по решению московской администрации, ранее установленное секретное наблюдение было обращено в полицейский надзор, а Феоктистову, по учреждении за ним подобного же надзора, приказывалось немедленно поступить на государственную службу. {См.: Дризен Н. В. Арест и ссылка И. С. Тургенева. С. 569; Всемирный вестник. 1907. No 1. С. 25-26 (письмо Закревского - А. Ф. Орлову от 5 апреля 1852 г.); там же. 1907. No 3 (Приложение). С. 40-41 (письмо Закревского - А. Ф. Орлову от 24 апреля 1852 г.).}

   Осенью 1852 г. Феоктистов покинул Москву и вместе с семейством Салиас выехал через Малороссию в Крым (мысль об этой поездке у графини возникла еще до истории с тургеневской статьей). Они поселились в местечке Кучук-Ламбат в доме на берегу моря, где жизнь текла размеренно и без особых забот (см. в последующей публикации письма из Кучук-Ламбата, затем Симферополя и снова Кучук-Ламбата - от 12 сентября 1852 г. по 26 июля 1853 г.). Следуя распоряжению администрации, Феоктистов поступил на службу в Таврическую палату государственных имуществ в Симферополе, которою управлял давнишний приятель его семейства И. И. Брадке. Однако по возвращении в Москву поздним летом 1853 г. Феоктистов остро ощутил тяжесть своего нового положения: "...я много, много виноват пред Вами, не писавши до сих пор, но, без сомнения, Вы простили бы мне это, если б знали, в какую пучину зол и бедствий повергнут я с самого моего приезда из Крыма. До сих пор я ищу ответа, но все безуспешно. Вы сами знаете, что служить я должен, а места не могу получить именно потому, почему я должен служить. Всюду, куда не обращусь, мне говорят, что не могут исполнить моей просьбы, ибо не желают иметь дел с такими господами, как я. Вы поймете затруднительность этого положения, - право, и хочется иногда написать Вам, но мысли не идут в голову, ибо только и думается, что вечером должен ехать сюда, а завтра туда, и все с разными прошениями и молениями" (письмо от 2 ноября 1853 г.). Когда же ему было обещано место в канцелярии гражданского губернатора - сверх штата и без жалованья, он в отчаянии пожаловался Тургеневу: "Вы говорите мне, что удивляетесь, как могло случиться, что я не получил место, тогда как все говорили во время известной истории, что именно вследствие ее я должен непременно получить его? Что делать, Иван Сергеевич, - обещают-то всегда много, да ничего из обещаний не выходит. Так вот и теперь обещают мне чрез год или полтора дать штатное место, а сбудется ли это?.." (письмо от 16 ноября 1853 г.). В конечном счете ему удалось получить место преподавателя истории в Александровском сиротском кадетском корпусе. В 1854-1855 годах снова стали появляться его небольшие публикации в "Московских ведомостях", "Отечественных записках", "Современнике". {См.: Майков Л. Е. М. Феоктистов (Некролог). С. 34.} С 1856 г. начинается его сотрудничество в только что основанном Катковым "Русском вестнике".{Публикации Феоктистова за 1856 г. см. в кн.: "Русский вестник". Указатель авторов (1856-1862): В 2-х кн./Ленингр. гос. университет; Сост. В. С. Маслов, Г. П. Талашов. Л., 1990. Кн. 2 (Л-Я). С. 39-40.}

   Свод сохранившихся писем Феоктистова к Тургеневу, хронологически связанных между собой (в данном случае имеется в виду последовательность общения), завершается концом 1853 г. (последнее письмо помечено 30 ноября). Далее их корреспонденция представлена письмом Феоктистова от 3 апреля 1855 г., а также двумя группами его писем: периода сотрудничества в "Русском вестнике" (1858, 1859 гг.) и в газете Салиас "Русская речь" (1860-1861 гг.).

   Вернувшись в конце лета 1858 г. в Москву из-за границы, где он провел полтора года (выехал в конце 1856 г.), {Полтора года, проведенные Феоктистовым в Италии и Франции, отчасти отразились в его корреспонденциях из-за рубежа в "Московских ведомостях" (ред. В. Ф. Корш) и "Русском вестнике" (отд. "Современная летопись"), см. вышеуказ. указатель В. С. Маслова и Г. П. Талашова. С. 40. Впечатления от поездки освещены также во второй главе воспоминаний Феоктистова.} Феоктистов связал свое будущее прежде всего с "Русским вестником". "По возвращении из-за границы, - писал он Тургеневу 26 сентября 1858 г., - многие молодые люди - я, Капустин, Вызинский, Лохвицкий, Рачинский и др., хотим посвятить все свои силы "Русскому вестнику". Конечно, Вам уже известно, что журнал этот идет теперь как ни один из русских журналов, но мы убеждены, что ему можно придать еще более достоинства". {В течение 1858 и 1859 гг., по свидетельству Л. Майкова, в "Русском вестнике" появилось не менее девяти статей Феоктистова, посвященных "...новейшей истории и политике, как, например: "Пьемонт и Австрия с исхода XVIII века" (по итальянским источникам), извлечения из записок Гизо, из книги Э. Абу о современном (папском) Риме, этюды о Токвиле, о стачках рабочих в Лондоне и проч."; кроме статей, "явившихся за подписью автора, Евгений Михайлович давал тому же журналу небольшие анонимные заметки и участвовал в составлении ежемесячного политического обозрения" (Майков Л. Е. М. Феоктистов (Некролог). С. 36). Ср. с вышеуказ. указателем В. С. Маслова и Г. П. Талашова. С. 40.} От имени M. H. Каткова он просит Тургенева о встрече и пытается добиться от него согласия предоставить "Русскому вестнику" (но не "Современнику") какое-либо из его произведений: "...Катков сказал мне, что он не остановится ни пред какими пожертвованиями, если бы он мог получить какое-нибудь Ваше произведение. Мысль эта особенно заманчива теперь, после того, как обязательное соглашение Ваше с "Современником", кажется, рушилось. Вопрос в том, согласитесь ли Вы на это после различных недоразумений, происшедших между Вами и "Русским вестником"? Я думаю, что едва ли Вы будете помнить так долго эту размолвку; - что касается до Каткова, то он просит меня сказать Вам от его имени, что он будет в отчаянии, если это помешает ему снова сойтись с Вами". С этими строками согласуется письмо Тургенева к Каткову от 10 декабря 1858 г. с обещанием отдать в его журнал "Накануне": "Повторяю Вам то, что я сказал Феоктистову: будущую мою повесть пишу для "Русского вестника", должно надеяться, что она будет готова к осени".{Т. Письма (2-е изд). Т. 3. С. 350, 615.} Обеспокоенный анонсами "Современника" на будущий год, Феоктистов вновь, 28 октября 1859 г., обратился с просьбой: "Вы знаете, как дорожит редакция произведением, которое обещали Вы поместить в ее журнале. Можно сказать без преувеличения, что одна из главных надежд ее на успех в будущем году опирается на Ваш роман. <...> Каткова еще нет, может быть, по приезде, он решился бы отступить от этого правила ради того, чтобы объявить о Вашем произведении, но для этого нужно знать его название и, хотя приблизительно, когда Вы думаете его окончить. После зазывов "Современника" нельзя уже довольствоваться глухим извещением, что "Ив. С. Тургенев обещал нам повесть", а сказать что-нибудь определенное".

   Но уже 9 июля 1860 г. Феоктистов сообщил Тургеневу о разрыве группы сотрудников "Русского вестника" с редакцией: "...в последнее наше свидание в Москве я уже говорил Вам о тех стеснениях, которым подвергает редакция "Р<усского> в<естника>" своих сотрудников. Как бы то ни было, графиня, Вызинский, Утин, Благовещенский и я отделились от Каткова и К°. Мы думаем основать теперь свою собственную газету: предвижу, что слова эти будут встречены недоверчивостью с Вашей стороны, ибо история "Атенея" и множества других изданий прежде всего являются Вам теперь на память. <...> мы надеемся повести дело лучше, чем вел его Евг<ений> Корш, и придать интерес нашему изданию: у нас есть деньги, есть сотрудники и - главное - есть ясный и определенный план для издания". {О сути конфликта и его развитии, в интерпретации Феоктистова, см. в его воспоминаниях (с. 368-370), а также в статье Н. Ф. Будановой ""Новь". О прототипе Хавроньи Прыщовой в романе Тургенева" (Тургеневский сборник: Материалы к полному собранию сочинений и писем И. С. Тургенева. Л., 1967. Вып. 3. С. 156- 157).}

   Письма 1860-1861 гг. документально восполняют не только историю возникновения созданной Салиас газеты "Русская речь" (начала выходить с 1 января 1861 г.), {С 14 мая 1861 года (с No 39) газета "Русская речь. Обозрение литературы, истории, искусства и общественной жизни на Западе и в России" (издатель-редактор Евгения Тур) стала выходить под названием: "Русская речь и Московский вестник. Литература, политика, история, искусство и общественная жизнь на Западе и в России" (издатель Евгения Тур, редактор Е. М. Феоктистов). Газета продержалась недолго - до 4 января 1862 г. (см.: Лисовский H. M. Библиография русской периодической печати. Пп, 1915. С. 174, No 701). Об этих изданиях: Субботин Н. Из воспоминаний. Графиня Е. В. Салиас и ее письма // Русский вестник. 1903. Кн. 10. С. 489-505; справку Оксмана в кн.: Феоктистов. С. 406; Семанова М. Л. А. С. Суворин. Письма к М. Ф. Де-Пуле//Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1979 год. Л., 1981. С. 113-187; Назарова Л. N. И. С. Тургенев и Е. В. Салиас-де-Турнемир в начале 60-х годов // Теория и история литературы. Киев, 1985. С. 117-123.} но и ход переговоров, которые велись по поводу участия Тургенева в новом издании. Так, сообщение о создании газеты Феоктистов сопроводил просьбами: "Не можете ли <...> отдать нам "Кольцова и Бериса"? Если Вы, к нашему несчастью, распорядились уже иначе этою статьею, то, вероятно, будете читать что-нибудь новое в обществе литературного фонда? Быть может, Вы напишете что-либо по поводу Вашего пребывания теперь за границею?" Письма от 20 октября и 28 ноября 1860 г. посвящены тургеневской статье "Русские в Париже" (замысел не осуществлен).

   Письма Феоктистова начала шестидесятых годов носят по преимуществу деловой характер, хотя и сохраняют еще тепло прежних отношений. Однако в них уже нет былой эмоциональной напряженности. Все реже встречаются имена прежних общих знакомых, так часто поминавшиеся в корреспонденции начала пятидесятых годов. Кружок, центр которого составлял Грановский, угас. К концу пятидесятых - началу шестидесятых годов дом Салиас становится пристанищем людей иного толка. Здесь бывают Г. В. Вызинский и его соратники, сотрудники "Русской речи" (писатели и журналисты разночинского круга - А. И. Левитов, В. А. Слепцов, Н. С. Лесков, приглашенный из Воронежа секретарь редакции А. С. Суворин), радикально настроенные студенты (товарищи сына хозяйки дома - студента юридического факультета университета) и пр. {Об эволюции салона Е. В. Салиас и его составе на рубеже 50-60-х годов см.: Козьмин Б. Письма Огарева к Е. В. Салиас де Турнемир//Герцен и Огарев. М., 1953. С. 797-806 (Лит. наследство; Т. 61, кн. 2).} "Дом ее сделался мало-помалу сборищем, Бог знает, какого люда, - вспоминал Феоктистов, - все это ораторствовало о свободе, равенстве, о необходимости борьбы с правительством и т. п.". {Феоктистов. С. 368.} Этим людям Феоктистов - чужой. "Графиня - взбалмошная женщина, корчившая из себя во время студенческой истории какого-то римского полководца <...>, - писал к М. Ф. Де-Пуле Суворин, на которого осенью этого года свалились все заботы о газете. - Феоктистов - совершеннейшая баба, скверная, апатичная, дряхлая, несмотря на свою молодость, баба, никуда не годная. Он жаждет спасения от политики и заводит себе корреспондентов в Париже, Вене, Лондоне, вместо того, чтобы завести их в Киеве, Воронеже, Саратове и проч. Ни та, ни другой ни к шуту, как видите, не годятся; при такой редакции газета идти не может. При новом цензурном уставе она также не пойдет, потому что Феоктистов, поверьте мне, будет хуже всякого цензора. Это протухлый консерватор" (письмо от 27 октября 1861 г.). И через месяц, - в дни, когда Салиас занята предстоящим бракосочетанием ее дочери: "На прошлой неделе и Феокт<истов> уехал в Петербург на сговор, и я больше недели заправлял редакциею <...>. Вчера Феоктистов приехал, и мною овладело прежнее равнодушие. Этот человек, при всей своей доброте, имеет странное свойство отталкивать от себя всех своим доктринерством - человек он 40-х годов. Такого возмутительного поклонения Англии я не видал еще, таких аристократических тенденций нет даже и в графине" {Семанова М. Л. А. С. Суворин. Письма к М. Ф. Де-Пуле // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1979 год. Л., 1981. С. 154, 158 (письмо от 29 ноября 1861 г.).}.

   В ноябре 1861 г., соответственно распоряжению Александра II, за Салиас, сочувственно освещавшей на страницах своей газеты студенческие волнения, было установлено наблюдение. Сын ее, один из участников студенческого движения, также попал в поле внимания полиции. Начальник III отделения получил предложение решить вопрос о необходимости удалить издательницу "Русской речи..." из Москвы. {См.: Политические процессы 60-х гг. / Под ред. Б. П. Козьмина. М.; Пг., 1923. Т. 1. С. 93-97.} 25 ноября 1861 г. Салиас выехала в Париж. {Из комментария Оксмана: "Возможно, что выезд гр. Е. В. Салиас 25.XI.1861 г. за границу был связан с дошедшими до нее сведениями о грозящей ей высылке; под надзором полиции оставалась она до 1882 г." (Феоктистов. С. 406).} Феоктистов - в Петербург.

   Процесс издания писем Тургенева к Феоктистову начался почти одновременно с публикацией книги "За кулисами политики и литературы". Тринадцать тургеневских писем, охватывающих десятилетие с 1851 по 1861 гг., были опубликованы Н. В. Измайловым в 1930 г. {См.: Тургенев и круг "Современника". Неизданные материалы. 1847-1861 / Составлено по материалам Пушкинского Дома АН СССР. М.; Л.: Academia, 1930. С. 136-167. Далее: Тургенев и круг Современника.} Позднее свод писем Тургенева к Феоктистову вошел в тургеневское полное академическое собрание сочинений и писем. {Справку о письмах Тургенева - Феоктистову см.: Т. Письма (2-е изд.). Т. 2. С. 612 (см. также: Летопись жизни и творчества И. С. Тургенева (1871-1875)/Авт.-сост. H. H. Мостовская. СПб., 1998. С. 77. Далее: Летопись (1871-1875); Рей-сер С. А. Материалы для библиографии писем Тургенева и к Тургеневу // Из Парижского архива И. С. Тургенева. М., 1964. Кн. 2. С. 396 (Лит. наследство; Т. 73, кн. 2)} Письма же Феоктистова к Тургеневу многие годы были доступны лишь их хранителю - Л. Н. Майкову, {Несколько цитат из писем Леонид Майков привел в некрологе Феоктистову. Письма же составили его фактическую основу (см.: Майков Л. Е. М. Феоктистов (Некролог). С. 31, 34, 36).} затем - ограниченному кругу читателей архива. {Отметим наиболее значительную публикацию начала пятидесятых годов: фрагмент (до слов: Писать теперь более не могу...) из письма Феоктистова от 25 февраля 1852 г., также строки из его письма от 3 марта 1852 г. (до слов: Шумскому вчера передач Ваше желание) (см.: Гоголь в неизданной переписке современников (1833-1853) / Публикация и комментарий Л. Ланского; Предисловие И. Сергиевского//Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М., 1952. С. 743, 744 (Лит. наследство; Т. 58)).} Многократно и по разным поводам обращались к ним прежде всего исследователи творчес