Феоктистов Евгений Михайлович - Письма к И. С. Тургеневу

место, где говорится, что одна женщина может решиться писать роман в 4 частях, и многие другие мысли, где речь идет о болтовне и проч. Прочтите внимательнее - вы увидите, что статья умная, но в высшей степени коварная и хитро задевающая. Весь Ив<ан> Серг<еевич> - со своим будто добродушием и ядовитостью из-за добродушия. Это очень меня расстроило" (РО ИРЛИ, No 25164, л. 85 об. Письмо в копии).

   ³ Боткин жаловался Тургеневу: "Я по приезде все хвораю - и именно простудой желудка"; "Скучно здесь до смерти" (Боткин и Тургенев. С. Л, 12. Письмо от 7 января 1852 г.).

   ⁴ См. резкую оценку Пикулина в воспоминаниях Феоктистова (приведена в 3-ем примечании к письму от 28 января 1852 г.). Никулин Павел Лукич (1822-1885) - принадлежал к кругу московской интеллигенции западнической ориентации, был дружен с Грановским, А. В. Станкевичем, К. Д. Кавелиным, А. И. Герценом и др.; врач-терапевт, адъюнкт-профессор Московского университета, редактор-издатель "Вестника садоводства", с 1854 г. женат на сестре братьев Боткиных - Анне Петровне (см.: Боткин и Тургенев. С. 333). Б. Н. Чичерин оставил его портрет, написанный с большой симпатией: "...общий наш приятель добрый Пикулин, некогда отличный доктор, профессор Московского университета, живой, остроумный, страстный садовод, собиравший у себя также литераторов на шумные ужины..." (Чичерин. С. 141).

   ⁵ Статья Тургенева о "Племяннице" обострила разлад в московских кружках. Боткин переживал назревший конфликт как своего рода кризис сложившихся форм бытовой и духовной жизни, тех критериев, которые их определяли: "...впечатление "Разбора" меня занимает сильно, - писал он Тургеневу 7 января 1852 г. вскоре после своего возвращения из Москвы. - Но между тем слухи до нее дошли жесткие и она заранее робеет. Я говорил об этом с Феоктист<овым> и объяснял ему это дело с его разумной стороны - именно с той, что пора, наконец, говорить с дарованием Гр<афини> откровенно, и что эту откровенность она может выдержать и даже должна, что курители фимиама могут только вредить ей и проч. Что я считаю совершенной правдой. Но он в этом деле может быть не совсем прямо смотрит. Кроме этого здесь произошли разные изменения: представь себе она почти разошлась с обществом, посещающим дом Грановских. < - К этим словам в подстрочнике письма примечание Боткина: Но не Грановскими>. Надобно признаться, что это общество состоит только из Фролова, Ник. Щепкина. Кетчера и Якушкина. Кроме самих Грановских - Гр<афиня> со всеми прочими всегда мало сходилась. Уж и не знаю, что такое было до меня, но когда я воротился в Москву, то застал уже Фролова и Кетчера враждующими против Графини, а Кетчер громко проповедывал ее исключение. Как мне кажется, - тут все дело в самолюбии. Графине скучно было между этими почтенными господами и она искала сближения с Кудрявцевым, Галаховым, Катковым, чтобы составить около себя кружок менее замкнутый и исключительный и более разнообразный. Главный источник отвержения заключался кажется в том, что Графиня осмелилась искать себе другой круг, где ей несравненно свободнее и легче и не так въедаются друг в друга, как делают это наши почтенные пророки..." (Боткин и Тургенев. С. 10-11). См. также информацию из писем Боткина к Тургеневу от 16 января, а затем 11 февраля: "Феоктистов писал к тебе, след., ты теперь совершенно au courant впечатления, произведенного на Графиню твоей критикой. Дело в том, что это сначала неприятное впечатление подтоплено было Кудрявцевым, - и за ним Катковым и Галаховым. На всех нельзя угодить, но зато большинство, все не принадлежащие к маленькому приходу Графини - решительно восхищаются ею. Жалко тут одного - того, что благое действие твоей статьи будет совершенно ослаблено сентиментальными восхищениями этих господ" (там же. С. 12); "Вчера обедал у Мих. Сем. Представь себе из разговора с Гранов<ским> узнал я, что Графиня все еще продолжает негодовать за разбор. Тут, брат, не помогут никакие объяснения и уверения, авторское самолюбие, разжигаемое хвалами сентиментального педанта (Кудрявцева. - Э. Г.) и не имеющего своего мнения Галахова - совершенно затемнили здравый смысл дамы. Она приписывает все - недоброжелательству. Гранов<ский>, которому статья твоя особенно понравилась - говорит мне вчера: "я убеждал, убеждал ее - и наконец бросил: пусть ее идет своей дорогой!"" (там же. С. 15-16). Отзвук споров вокруг статьи Тургенева о романе Салиас см. в письме Феоктистова от 18 февраля 1852 г.

   ⁶ Речь идет о комедии "Бедная невеста" Островского, которая в среде Феоктистова сравнивалась с драматическим этюдом "Неожиданный случай" (опубликован в альманахе "Комета", см. его состав и время поступления в продажу в 15-ом примечании к письму от 17-18 марта 1851 г.). Ср. с отзывом Боткина: "В создании этого Мерича и его достойных друзей Милашина и Хорькова явно обнаруживается перо, написавшее "Неожиданный случай" - известный драматический этюд. Разговоры их, сцены, наполненные ими - пусты и скучны; все они образы без лиц" (Боткин и Тургенев. С. 22-23). На последующих страницах письма Боткин анализирует "Бедную невесту" в сравнении с "Неожиданным случаем", вскрывая один и тот же механизм развития обеих пьес.

   ⁷ Разочарование, вызванное "Ипохондриком", и, как следствие, прохладное отношение к этой пьесе, "Современник" объяснял, в частности, неумеренными восторгами и похвалами, которые предвосхищали ее появление. Панаев писал в февральском номере журнала: "Этой комедии предшествовали довольно громкие похвалы, возбуждающие обыкновенно преувеличенные ожидания, которым удовлетворить всегда трудно. Очень уважая талант г. Писемского, я скажу откровенно и прямо, что причина, почему комедия его принята довольно хладнокровно, заключается столько же в этих преувеличенных ожиданиях, сколько в существенных недостатках нового произведения, в основе которого замечается отсутствие серьезной и строго проведенной мысли. Сам Ипохондрик поражает безличностью: действие не развивается последовательно, не обусловливается ходом событий, но совершается вследствие обстоятельств чисто внешних, которые могут быть и не быть. Все основано на одном произволе автора, и не нужно иметь большой проницательности, чтобы подметить это. Лишенная живого и занимательного действия, из которого вытекала бы какая-нибудь завязка, комедия г. Писемского в частностях имеет однако большие достоинства. В ней есть несколько отдельно прекрасных и истинно комических сцен; в языке встречаются бойкие и меткие выражения, исполненные комизма: несколько надежды... Здесь я говорю мы, ибо вполне убежден, что редакция "Современника" разделяет мой образ мыслей относительно автора "Тюфяка" и "Комика"" (<Без подписи> Современные заметки. Заметки и размышления Нового Поэта по поводу русской журналистики//Современник. 1852. No 2. Отд. IV. Смесь. С. 289).

   ⁸ Роман Панаева "Львы в провинции", с первой частью которого читатели познакомились (4 главы) на страницах январского номера "Современника" за 1852 г. (Отд. I. Словесность). Ср. с отзывом Боткина в письме к Тургеневу от 5 марта 1852 г.: "Что это, брат, роман-то Панаева - того - опасно заболел,- едва народившись. Если он не прибавит в него жару или сатиры - то он падет сильно. А этого жаль" (Боткин и Тургенев. С. 28).

   ⁹ Феоктистов просит передать Панаеву, что недовольство в московских кругах вызвала его статья "Литературный маскарад накануне нового (1852) года", написанная в сотрудничестве с другими авторами и появившаяся (под псевдонимом Новый Поэт) в первом (январском) номере "Современника" за 1852 г. (Отд. VI. С. 153- 173). В этом фельетоне под видом участников маскарада выведены литературные герои, обратившие на себя внимание в 1851 г. По предположению Измайлова, одним из авторов фельетона был Тургенев и скорее всего ему принадлежат строки о романе Е. В. Салиас "Племянница" (см.: Боткин и Тургенев. С. 286). Предположение опирается на письмо Боткина от 16 января 1852 г.: "Ты не можешь представить себе, какой успех имеет здесь "Маскарад". Все хохочут и я убежден, что этим хохотом обязаны тебе - я готов указать на каждую строку, на каждое слово, которые принадлежат тебе. Но я молчу об этом, полагая, что может быть тебе неприятно будет, если об этом станут говорить" (там же. С. 12-13). Развитие этой темы см.: Громов В. А. К истории статьи Тургенева о романе Евгении Тур "Племянница"//Тургеневский сборник: Материалы к полному собранию сочинений и писем И. С. Тургенева. Л., 1967. Вып. 3. С. 55.

   ¹⁰ 12 января 1852 г. на торжественном собрании Московского университета Грановский произнес речь "О современном состоянии и значении всеобщей истории", в которой обосновал необходимость систематического построения истории как науки и сближения ее с методами других, в частности, естественных научных дисциплин (вошла в книгу: Речи и отчет, произнесенные на торжественном собрании Императорского Московского Университета 12 января 1852 года. М., 1852). Вынеся в заголовок своей рецензии название книги, Феоктистов посвятил ее только речи Грановского (см.: Современник. 1852. No 2. Отд. IV. Библиография. С. 54-66), сделав акцент на сформулированных в ней задачах современного историка, на вопросах о путях формирования истории как самодостаточной науки, на полемической направленности против убеждения: "...исторические примеры бесплодны не только для массы, но и для частных деятелей, и что история, не претендуя на самобытное значение, должна быть только, если можно так выразиться, вспомогательною или памятною книгою всех прочих наук" (там же. Отд. IV. С. 56). В рецензии подчеркнута главная мысль Грановского: снять эмпиризм современной исторической науки можно лишь на путях осознания ее самостоятельных целей и создания собственного метода на основе союза с "науками опытными", на почве углубленного изучения фактов духовного мира и природы в их взаимодействии (там же. С. 63).

   ¹¹ О публичных лекциях профессоров Московского университета в пользу бедных студентов, прочитанных в течение января-марта 1851 г. см. 12-е примечание к письму от 17-18 марта 1851 г. Феоктистов имеет в виду книгу: Публичные лекции о<рдинарных> профессоров Геймана, Рулье, Соловьева, Грановского и Шевырева. Читаны в 1851 году в Императорском Московском университете. М., 1852. См. в этом издании: разд. IV. Четыре исторические характеристики. Публичные лекции, читанные ордин<арным> проф. Т. Грановским в 1851 году. Свою рецензию Феоктистов посвятил лишь четвертому разделу книги, в который вошли тексты лекций Грановского о Тамерлане, Александре Македонском, Людовике Св. и Бэконе (см.: Современник. 1852. No 3. Отд. III. Критика. С. 10-16). По словам рецензента, Грановский утверждал личную нравственную ответственность исторического деятеля, а значит, закономерность общественного суда над ним и его поступками. Эта идея обосновывалась им в противовес историкам, рассматривавшим историческую личность как пассивного субъекта, детерминированного объективной исторической логикой, и, следовательно, не подверженного общественному суду. Раскрывая суть подобных концепций, Феоктистов, опираясь на аргументы Грановского, писал: "Отвлеченному закону, движущему человеческие общества, дана такая сила, что пред ним должна была неметь человеческая личность и низойти на степень простого орудия. <...> Кому из образованных людей незнакомы лекции великого историка нашего времени - Гизо? Возьмите какое угодно произведение его, например: "Cours d'histoire de la civilisation en France", и следите, с каким огромным талантом, при исследовании деятельности всякой исторической личности, связывает он каждое деяние ее общей нитью, проходящей по эпохе ее времени. Без сомнения, велика в этом случае заслуга науки, показавшей, что каждый факт в истории человечества имеет свое значение, что в ней нет скачков и не совершается переворотов и происшествий по какому-нибудь произволу, без более глубокой причины. Дурная сторона подобного направления лежит в том, что оно породило взгляд, по которому деятельность человека в истории является чем-то пассивным; если ход человеческого развития направляется непреложным законом, если не совершается никакое дело без побудительных причин, вызвавших его исполнение, какое же значение имеет исторический приговор, основанный на нравственном чувстве? Но неужели в подобном случае достаточно ограничиться только одним объяснением факта и нет места строгому приговору, произнесенному не только над самым фактом, но и над вызвавшими его причинами? Неужели лицо, явившееся орудием его совершения, должно быть непричастно суду истории? Какое же значение получает тогда свободная воля лица, и неужели закон, по которому всякий факт не должен совершиться именно в такой-то момент, но в тот или другой промежуток времени, - неужели, повторяем мы, этот самый закон не говорит в обвинение или прославление лица? Великие люди, представители известной эпохи в развитии народа, даже всего человечества, наиболее подлежат этому суду. <...> Они обречены строгой ответственности за свои деяния" (там же. Отд. III. С. 11-12). Общий вывод Феоктистова: "При внимательном чтении этих лекций нельзя упустить особенно двух качеств: глубокого, нравственного чувства и поэтического колорита, лежащих на каждой из них. Достоинства эти ставят предлагаемые лекции на степень художественных произведений" (там же. С. 13).

   ¹² Бенефис Щепкина состоялся 9 января 1852 г. на сцене Большого театра (см. объявление о спектакле в No 4 "Московских ведомостей" от 8 января). В свою программу актер включил забытую пьесу гр. Ф. В. Ростопчина "Вести, или убитый живой", переведенную с немецкого Каролиной Павловой комедию "Гаррик во Франции" и еще два французских водевиля. За несколько дней до спектакля в заметке "О бенефисе Щепкина" предстоящее зрелище афишировалось "Московскими ведомостями" как многообещающее веселое театральное действо (1852. No 3. С. 3). Однако после спектакля эта же газета отозвались о нем весьма прохладно: "О театрах сказать особенно нечего: из ряда более обыкновенных явлений выходит бенефис г. Щепкина, о котором, без сомнения, на днях же будет упомянуто в нашей газете подробно <...>, а здесь можно, кажется, безошибочно заметить вообще, что нынешний бенефис любимого всею Россиею артиста едва ли не неудачнее прежних его бенефисов... Судите, как хотите, но незавидно, право, положение бенефицианта, когда нужно прибегать ему к библиографической замечательности, к литературному воспоминанию; главная же пьеса г. Щепкина принадлежит к этой категории; остальные - перевод и переделки, и все это остальное не спасается даже именем известной писательницы" (Московские ведомости. 1852. 22 янв., No 10. Без подписи).

  

  

   Тургенев, что это с Вами делается? Приехавший сюда Языков говорит, что Вы лежите все больны?¹ Ведь если такое положение продолжится, (Вместо: положение продолжится - было: положение будет продолжаться) то Вас поневоле должно будет причислить к разряду старцев. Я написал Вам подробное письмо обо всем, что мы тут делаем и как живем, но не получил еще ответа. Не ленитесь - и пишите почаще, - впрочем, Вас грешно упрекнуть в лени: слышал я, что Вы написали для 2 книж<ки> "Современника" повесть.² Это похвально - жду ее с нетерпением.- Про нас сказать Вам не имею ничего: право, придется скоро ограничиваться словами "мы, слава Богу, живы и здоровы" - до того все идет скучно и туго. Критика Ваша на "Плем<янницу>" понравилась тут многим (Вместо: многим - было: очень многим) умным людям, - но Москвитянины на нее в ярости и хотят разбирать ее. Это любопытно. Я продолжаю стоять на том мнении, что она очень хороша, несмотря на то, что графиня остается ею недовольна. Я Вам скажу главный ее grief, {упрек (франц.).} который питает против Вашей критики не она одна, но и другие, одинаково с нею думающие: нападают на несколько покровительственный тон, которым будто бы пропитана вся статья. Я этого не заметил и не знаю, в какой степени это справедливо. Но оставим все эти литературные турниры, - да об чем же говорить-то, кроме их? Разве о том, что Ирка теперь у меня на втором уже плане, а место ее заняла русская актриса - некая г-жа Бороздина, совершенство в своем роде, и которую Вы, когда увидите, вероятно, по безвкусию своему найдете уродом. - Берет она за себя баснословные цены, и потому ... одно лишь глазо..ничество (Здесь и далее сокращения в нецензурных словах сделаны редактором.) выпадает на мою унылую долю. - Кроме этой неинтересной новости все по-прежнему - Боткин так же обливается ядом, Галахов так же мил и так же боится жены, Фролов³ так же отвратительно скучен и все в этом роде...

   Скучно, скучно жить на этом свете, Тургенев. Я пишу Вам это письмо в каком-то нервном раздражении. Что за судьба моя! Занимаешься, так до сих пор слишком видных результатов от этого нет, да ведь занятия и не могут же отвратить и усмирить всех страстей, которые кипят в крови. От занятий вырвешься, захочешь пожуировать - средств нет, а собственная физиономия не возбуждает бескорыстных пассий... Да к тому же, прибавьте, видишь около себя какого-нибудь осла Истомина, скупца и мерзавца в высшей степени, который е..т Бороздину и, вероятно, голую... Гадко! Безнравственно!

   Пожалуйста, Тургенев, пишите, что с Вами делается и не пеняйте на меня за нелепое письмо. Оно хорошо по крайней мере тем, что отвечать на него нечего. Прощайте, жду от Вас письмо.

  

   ¹ В ответном письме Феоктистову, 29 декабря 1851 г., Тургенев сообщил о своей болезни. Языков Михаил Александрович (1811-1885) - в 1840-х гг. принимал участие в редакционных делах "Современника", в 1850-х гг. служил на Стекольном заводе в Петербурге, с 1862 г. был управляющим питейно-акцизными сборами Тульской, затем Калужской и Новгородской губерний; дружил со многими журналистами и писателями - Гончаровым, Тургеневым, Анненковым, Никитенко и др. См.: Модзалевский Б. Л. Из переписки И. А. Гончарова // Временник Пушкинского Дома 1914 года. Пг., 1915. С. 9-10; Громов В. А. Тургенев, М. А. Языков и М. Г. Бунин//Тургеневский сборник. Л., 1968. Вып. 4. С. 293-298.

   ² Рассказ "Три встречи" был опубликован во втором номере "Современника" за 1852 г.

   ³ Фролов Николай Григорьевич (1812-1855) - воспитанник Пажеского корпуса, с 1830 г. служил в лейб-гвардии Семеновском полку, по выходе из армии в чине поручика посвятил себя научным занятиям (см.: Феоктистов. С. 37). Современники воспринимали его как ученого-самородка - географа, переводчика (работал над переводом "Космоса" Гумбольдта), издателя журнала "Магазин землеведения и путешествий". А. В. Никитенко видел в нем человека редкого труженичества и самоотвержения: "Между моими близкими знакомыми есть некто <Н. Г.> Фролов, молодой человек с замечательными качествами. Он оставил военную службу и, по моему совету, поехал в Дерпт за систематическим образованием. Ему предстояла ожесточенная борьба с латинским и немецким языками и со многими другими трудностями ученого механизма. Все это он мужественно победил. Я никого не знаю с более благородным сердцем и умом, более способным к высшему развитию" (Никитенко, 1. С. 184, запись от 28 мая 1836 г.). В 1838-1840 г. Фролов и Грановский в Берлине общаются с Тургеневым и М. А. Бакуниным (см.: Гутьяр H. M. Иван Сергеевич Тургенев. Юрьев, 1907. С. 32-33). Напомнив читателю о тургеневском портрете Фролова в "Гамлете Щигровского уезда", Феоктистов в мемуарах дал ему уничтожающую оценку: "Пикулин, Николай Щепкин (сын знаменитого артиста), Фролов, Сатин - все это было полнейшее ничтожество" (Феоктистов. С. 4). С Феоктистовым совпадает его университетский товарищ Бестужев-Рюмин. По его словам, Фролов "...считался Катоном в кружке, и советам которого все следовали. Это был человек мелкий, скучный неимоверно, но вырос до сильного влияния своею видимою серьезностью" (Бестужев-Рюмин. С. 34). Противовес этим оценкам составляют отзывы и оценки Грановского. Задумав написать о нем посмертную статью, он в январе 1855 г. посвятил свою двоюродную сестру и жену Фролова, Анну Евгеньевну Дараган, в свой замысел: "...мне хотелось бы восстановить насколько можно, его нравственный образ, показать отношение его деятельности к его внутренней жизни. Присланная тобою статья его не открыла мне ничего нового в его характере или образе мыслей, но тем не менее она послужила мне драгоценным пособием. В этой задушевной и грустной исповеди вполне виден его взгляд на жизнь, мужественный и смиренный в одно время. Покойник не кичился и не хвастался своею силою пред ударами судьбы, но принимал их без малодушия и робости. У него был в высшей степени le courage de la résignation. Выход из собственной скорби, лекарство против нее находил он в общеполезной деятельности. Он не ждал, чтобы ему представился случай сделать добро, а искал таких случаев, как другие ищут счастья и других благ жизни. <...> Я положу в это дело все сердце мое, всю глубокую мою любовь к Фролову, все умение данное мне Богом" (Т. Н. Грановский и его переписка. М., 1897. Т. 2. С. 214-215).

  

  

  

   Надеюсь, что содержание моего нынешнего письма будет интересно для Вас, любезный Тургенев, тем и потому, что я скажу Вам впечатление, которое произвело на нас вчерашнее чтение Островским его комедии: "Бедная невеста".¹ - Комедия эта одно из отличнейших явлений в нашей литературе, в которой, по моему мнению, никогда еще не было ничего в этом роде. Вы не можете себе представить, какая простота лежит на всем произведении, что не мешает, однако, развертываться в нем самой страшной драме. Простота и свежесть обхватывают вас со всех сторон. Лица есть великолепнейшие, хотя, увы! не могу сказать, чтоб это были лица типические. Само лицо бедной невесты возбуждает более всего толков и замечаний; может быть, и так, но на меня она произвела наиболее сильное впечатление. Но зато секретарь Беневоленский, мать и один из женихов (Вместо: Беневоленский, мать и один из женихов - было начато: Беневоленский и два) - обрисованы необыкновенно. Чтение имело огромный успех, и вот еще одно замечание - никому и не пришло в голову сравнивать "Бедную невесту" с прежнею комедиею, - я не знаю, как-то восхищались ею без всяких сравнений и без всякой критики. Много мест возбуждают непритворный хохот. Не стану Вам рассказывать этих мест, но не могу не передать одного. Сваха рассказывает про одного 70-илетнего купца, что он хочет жениться, потому что сыновья ничего не слушаются - "запрутся, говорит, в главном доме с балконом и там у них всякий карамболь идет во всю ночь. Пьют, пьют, - а потом кто-нибудь из них выскочит на балкон, растопырит руки, закричит диким голосом, да назад. А там, гляди, немного погодя, и другой бежит, - да ведь и что ж, ни на улице, ни на балконе живой души нет, так кричат, из блажи".² - Не скажу Вам о комедии больше ничего, - потому что Вы сами скоро прочтете ее в печати.³ Не буду Вам даже передавать замечаний, что комедия не удовлетворяет многим сценическим условиям, местами растянута, сначала состоит из довольно сбивчивых сцен (Вместо: сцен - было: мест) и т. д. Прочтите сами и судите. Я поспешил Вам только сказать, что эта комедия Островского стоит его первой.⁴ -

   Приехал сюда Катков, - говорил мне, что видел Вас и, между прочим, рассказывает, что Вы очень раздражены Боткиным, и говорите, будто бы он сам читал Вашу критику графине и указывал на жесткие места. - Вы знаете, что я Боткина считаю за порядочную дрянь, но тут не могу не сказать Вам несколько слов за него. Могу Вас уверить, что он статьи графине не читал, и в разговоре с нею об этой статье защищал Вас (После: защищал Вас - начато: да и не только) во всем. Мне, правда, он как-то раз говорил, что есть в статье жесткие места и их можно б было выкинуть, но все-таки это осталось между нами, а пред другими он был и есть теперь Вашим жарким защитником. Впрочем, Вы знаете, как изменчивы его мнения: когда тут вначале (После: когда тут вначале - начато: наши <1 нрзб.> напали на статью) многие начали защищать Вашу статью, то В<асилий> П<етрович> pour esprit de contradiction {из духа противоречия (франц.).} говорил человекам двум или трем, что в ней есть некоторая жесткость, но как только начали на нее нападать,- он явился жарким ее защитником. В отношении же к графине могу Вас уверить - роль его была постоянно одинакова. Поэтому, если Вы на него сердиты, то это совершенно несправедливо. Я рассказал Вам все это потому, что, кроме меня, разумеется, никто не мог лучше знать, что он говорил графине и чего не говорил.⁵ -

   Теперь о другом. - Шумский был вчера также на чтении и говорит, что в свой бенефис - в будущем сентябре, - он ставит Ваши две комедийки: "Безденежье" и "Где тонко, там и рвется". Милый Тургенев! Во-первых, "Где тонко, т<ам> и рв<ется>" - здесь не сыграют. Роль Веры отдадут опять Рыкаловой и это будет ужас! Потом "Безденежье" само по себе слишком незначительная сцена, чтоб иметь успех на сцене.⁶ Вследствие всех этих причин, я обещал Шумскому попробовать дело несбыточное и трудное - заставить Вас (другого слова не могу приискать - разве можно Вашу лень об чем-нибудь просить) написать ему маленькую комедию для бенефиса - хоть ту, которая у Вас сложилась в голове под названием "Шарфа".⁷ Я ведь уж знаю Вашу натуру - особенно теперь, когда Остров<ский> издает свою комедию, - Вы начнете сей час восклицать: где уж тут нам браться за комедию и т. п. Оставьте этот вздор - не ленитесь! Скажу Вам сущую правду - кроме зимы - Вашу "Провинциалку" давали три раза на здешнем театре во время Масляницы.⁸ Это бывает только с пиесами, имеющими огромный успех. Отчего ж бы Вам не захотеть поискать еще успеха?-

   Вчера М. С. Щепкин говорит - "что Тургенев делает в Петербурге? Отчего бы ему не приехать в Москву?..." Я сам то же думаю, но знаю, что Вы неисправимы и Вас не уговоришь. Неужто Вы сомневаетесь, что не найдете тут хороших приятелей и друзей? Вы знаете, как я к Вам привязан, - люблю Вас, - но если моего общества Вам мало, то Вы найдете тут Боткина, любящего Вас как только может он любить своим дряблым сердцем, Щепкина, Кетчера, Грановского и т. д. (Замечу мимоходом, что Гранов<ский> самый жаркий защитник теперь Вашей критики). - Что ж Вы сидите в Петербурге. Неужели Вам не надоело в этом болоте, где Вы только безжалостно хвораете? О несчастный человек!

   Ах, и забыл. Завтра бегу, бегу в театр. Какой-то Келлер⁹ будет, говорят, показывать фигуры чуть не из голых женщин. Алчу и жажду этого зрелища. - Надо только достать вполне совершенный бинокль. -

   Больше сказать ничего не могу. Впрочем, Вы, кажется, не можете пожаловаться на мое молчание и малословие. (После: молчание и - начато: бедно .) А от Вас, загодя, по месяцу не дождешься ни строчки!

   Прощайте, будьте веселы, здоровы и... Хотел было сказать - приезжайте в Москву, но вспомнил, что с этой стороны Вы неисправимы. -

  

   Приписка Е. В. Салиас:

   Я слышала от Катк<ова>, что Вам неприятно то впечатление, которое произвела на меня Ваша критика. На это я скажу Вам одно: пора и Вам и мне забыть ее. Ужели мы станем разыгрывать Монтекки и Капулетти (Ваше любимое выражение) из-за журнальной статьи; я тем более не могу сердиться, что роман мой покупается, след<овательно>, (После: след<овательно>, критика - 1 сл. заретушировано; последующая фраза: не такова, чтобы - вписана.) критика не такова, чтобы навредить ему, - а Вы знаете для меня, особенно теперь, и деньги, если не лучше, то идут наравне с молвою, то есть тем, что называется известностью.¹⁰ Итак, позвольте мне протянуть Вам руку, - и очень искренно. Что прошло - прошло - и без следа: я не так мелочна, чтобы сердиться на доброго приятеля из пустяков, - и, если Вы мне не верите, то, надеюсь, наше первое свидание будет таково, что убедит Вас. -

  

   ¹ См. о "Бедной невесте" примечание к письмам Феоктистова от 24 декабря 1851 (6-е) и от 14 января 1852 г. (6-е).

   ² Ср.: "Карповна: Да что, матушка, дети одолели. Ведь у него дети-то поди-ка какие. Сам-от он в большом доме не живет, знаешь, что с балконом-то. Сыновья-то там запрутся, да и пьют, кранболь у них там всякий идет. Да что ж выдумали: выскочит это который-нибудь на балкон, глаза вытаращит, руки подымет, закричит страшным голосом да назад: потом, погодя немного, другой, так и прокуратят. Что хорошего!" (Островский. Т. 1. С. 143. Д. 1. Явл. 8).

   ³ О тургеневской оценке "Бедной невесты" см. 4-е примечание к письму Феоктистова от 7-8 марта 1852 г.

   ⁴ Отзыв Феоктистова ср. с оценкой Боткина "Бедной невесты" в письме к Тургеневу от 27 февраля 1852 г.: "Посылаю тебе на всякий случай легкий взгляд на новую комедию Островского <...> Здесь мнения о ней разделились - Кудрявцев и за ним разумеется милейший наш Галахов - находят "Бедную невесту" превосходным произведением, очень трогательным и т. п. Я нынче утром имел уже сильный спор об этом с Галаховым, - который наконец во многом начал соглашаться со мной. <...> Прежде всего должен я сказать, что на всей комедии лежит какой-то холодный и сухой колорит и несмотря на дагеротипную меткость и верность языка постоянно чувствуется бедность фантазии. Эти фразы и лица не имеют никакой перспективы. Для меня - это произведение большого, почтенного труда, а не творчества, - доказательство: в этой комедии нет и тени веселости и ни капли поэзии. Главное лицо, - бедная невеста, - не внушает к себе участия, потому что не веришь ей, от нее пахнет сочинительством, а не живым человеком. Идея комедии - кажется состоит в том, чтоб представить тяжкое положение бедной девушки мелкого чиновничьего круга..." (Боткин и Тургенев. С. 21-22).

   ⁵ О восприятии в московских кругах статьи Тургенева, посвященной роману Салиас "Племянница", см. 2-е и 5-е примечания к письму Феоктистова от 14 января 1852 г.

   ⁶ 6 марта 1852 г. Тургенев обратился к Шумскому с просьбой "...чтобы покорно просить гг. артистов московской труппы не ставить на сцену моих двух пьесок: "Где тонко, там и рвется" и "Безденежье" - которые недавно здесь давали". Просьба была обоснована тем, что ни одна из этих пьес не имела успеха на петербургской сцене. "Их дали, можно сказать, против моей воли - и я повторяю, мне было бы весьма неприятно, если б эти две, уже давно мною написанные вещи, повторились на каком бы то ни было театре" (Г. Письма (2-е изд.). Т. 2. С. 126). Комедию "Где тонко, там и рвется" Шумский сыграл в свой бенефис в Малом театре 5 ноября 1852 г. (Летопись (1818-1858). С. 217).

   ⁷ Феоктистов неоднократно напоминал Тургеневу о комедии "Шарф", которую ждали от него московские актеры (см. 10-е примечание к его письму от 17-18 марта 1851 г.).

   ⁸ В "Ведомостях московской городской полиции" обнаружено лишь одно объявление о постановке "Провинциалки" 5 февраля (вторник) 1852 г. на сцене Малого театра (см.: 1852. 4 февр., No 29).

   ⁹ Парижская труппа Г. Л. Келлера показала живые картины в Малом театре 19 и 21 февраля (Московские ведомости. 1852. 15 февр., No 37; 16 февр., No 38; 18 февр., No 39). Фельетонист "Ведомостей московской городской полиции" сообщал: "...мы видели в театре сначала живые группы Келлера, собравшие многочисленных зрителей в первое представление, и значительно опустевший - при втором..." (1852. 10 марта, No 57. С. 1).

   ¹⁰ В мемуарах Феоктистов рассказал о материальном положении Салиас: муж ее потерял весь полученный в приданое капитал, состояние родителей к этому времени пришло в расстройство. Львиную долю из того, что уцелело, забрал в свои руки ее брат Александр Васильевич Сухово-Кобылин - см. портрет его и рассказ о тяжелой обстановке в доме Кобылиных в "Главе из воспоминаний Е. М. Феоктистова" (Атеней. С. 110-114). А. В. Кобылин был в дурных отношениях с Елизаветой Васильевной и не давал ей ни копейки под тем предлогом, что свою часть наследства она получила при вступлении в брак. "Графиня Салиас очутилась в весьма затруднительном положении и, поселившись в небольшом домике на 1-й Мещанской улице, жила на средства, которые уделяла ей сестра Евдокия Васильевна, находившаяся в замужестве с весьма богатым человеком - Петрово-Соловово" (Феоктистов. С. 366). На свой литературный труд Салиас вынуждена была смотреть еще и как на источник заработка.

  

  

   Тургенев, сейчас получил Ваше письмо,¹ и думаю, что мое еще успеет попасть на почту. Благодарю Вас за письмо Ваше, - давно я не получал ничего милее этого. Но дело не в том - весь интерес теперь в Гоголе. Вчера мы похоронили его.² Вся Москва решительно была на похоронах. Огромная Университетская Церковь не вмещала народу, - кроме Назимова, Закревский³ и пр. были в полных мундирах, - также профессора, которые некоторое время несли гроб и передали его потом студентам и прочему народу. Гроб не дали ставить на колесницу и на руках донесли его до могилы в Даниловом монастыре, верных 6 верст.⁴ Я нес его до могилы и опускал в нее гроб. Пишу Вам эти подробности, потому что в них наиболее выразилось страшное уважение к Гоголю. Когда тело его лежало в Университете, церковь была открыта, и даже ночью приходил народ поклониться ему.⁵ Можно сказать, что вся Москва перебывала у гроба. Он лежал в лавровом венке, а в руках был букет иммортелей. Я сорвал листок с венка и взял цветок иммортелей - на память.⁶ Теперь другие подробности. (После: подробности. - начато: Говорят) Как Вы полагаете, слухов об оставшихся сочинениях - бездна. Достоверно то, что он все сжег.⁷ Но вчера единогласно говорили, что у гр. Толстого,⁸ его главного друга, у которого он жил и умер, остался запечатанный пакет, который откроют через 6 недель. Что в нем - неизвестно. Достоверно известно только то что 2 часть "Мертв<ых> душ" сожжена. В последнее время Гоголь занимался огромным сочинением: Толкование на литургию, - не оно ли осталось?⁹ - Чтоб дать Вам понятие об графе Толстом - вот его поступок: он не хотел Гоголя хоронить в Университетской Церкви, и когда его перенесли туда, он отказался взять погребение на свой счет, говоря: "если так, то пусть хоронит, кто хочет" - и его хоронили на счет Университета. Похороны, впрочем, были великолепны. Погодин не был тогда в Москве, а Шевыреву еще и теперь не говорят о смерти Гоголя, ибо он сам болен тифом. Но Аксаковы и Хомяков - великолепны - когда-нибудь и услышите об их похождениях.¹⁰ Много рассказывать! Теперь все расспрашивают гоголевского мальчика о подробностях его жизни, но он, кажется, понял свое интересное положение и развивает в себе Хлестакова.¹¹

   Писать теперь более не могу - но скоро напишу Вам еще более подробное письмо. Графине не показывал еще Вашей приписки, ибо она спит.

   Благодарю, что Вы намерены, если можно, исполнить мою просьбу.

   Грановский сказал Боткину, что [Вы сер]диты на него, и он хотел сам [Вам?] писать. (В прямых скобках восстановленный текст, поврежденный сургучными печатями.) Не знаю, писал ли.

   Тысячу раз жму Вам руку. Прощайте - и не забывайте Вашего

   Шумскому скажу.

  

   На обороте письма:

   В Петербург. На углу Малой Морской и Гороховой, дом Гиллерме, квартира под No 9.

   Его Высокоблагор<одию> Ивану Сергеевичу Тургеневу.

  

   Письмо не датировано. На правом поле первого листа неустановленным лицом сделана карандашная помета: 1852. 27 февр., совпадающая с петербургским почтовым штемпелем: Получено 185<2>. Февр. 27. Вечер. Датируется по содержанию письма (день похорон Гоголя). Дата подтверждается московским почтовым штемпелем отправления: <Мо>сква, <фе>вр. 25. Текст письма (на втором листе) поврежден сургучным почтовым штемпелем.

  

   ¹ Письмо Тургенева неизвестно.

   ² Гоголь умер поутру 21 февраля (4 марта) 1852 г., в четверг, на второй неделе Великого Поста. Похоронен 24 февраля (7 марта), в воскресенье.

   ³ Назимов Владимир Иванович (1802-1874) - к 1852 г. попечитель Московского учебного округа и председатель Московского цензурного комитета (1849-1855), позже (с 1855) - Виленский военный губернатор, Гродненский, Минский и Ковенский генерал-губернатор. Послужной список графа Закревского Арсения Андреевича (1783-1865) отражает его "отличие" под Аустерлицем и в ряде других сражений в течение 1807-1810 гг. и Отечественной войны (за Бородино - орден Св. Владимира 3 ст., за сражение под Парижем - орден Св. Анны 1 ст.). С 1821 г. - Финляндский генерал-губернатор и командир Финляндского корпуса. 25 декабря 1825 г. награждается орденом Св. Александра Невского, а 1 июня 1826 г. получает высочайшее повеление присутствовать в Верховном суде "для суждения злоумышленников, покушавшихся на ниспровержение Престола и Государственного порядка". С 1828 г. - министр внутренних дел. В 1831 г. увольняется со службы, но с 1848 г. - генерал-адъютант при императоре и военный генерал-губернатор Москвы (до 1859), через полгода - член Государственного Совета. В 1849 г. - пожалован орденом Андрея Первозванного и орденскими знаками Белого Орла, в 1851 г. - орденом Св. Владимира (Российский государственный исторический архив, ф. 1162, оп. 6, No 197).

   ⁴ Картину этого дня восполняет письмо Салиас к М. А. Максимовичу, также написанное по свежим следам пережитых вместе с Феоктистовым событий - на следующий день после похорон Гоголя: "В Субботу, на утренней и вечерней панихиде был весь город и все сословия. <...> В Воскресенье было отпевание тела. Стечение народа было так велико, что сгущенные массы стояли до самых почти местных образов. Граф Закревский, в полном мундире (генерал-губернатор Москвы), попечитель Назимов, генерал Шипов, генерал Перфильев присутствовали при отпевании, так же, как и все известные лица города. <...> Из церкви профессора: Анке, Морошкин, Соловьев, Грановский, Кудрявцев вынесли его на руках до улицы, на улице толпа студентов и частных людей взяла гроб из рук профессоров и понесла по улице. За гробом пешком шло несметное число лиц всех сословий; прямо за гробом попечитель и все университетские чины и знаменитости; дамы ехали сзади в экипажах. Нить погребения была так велика, что нельзя было видеть конца поезда. До самого монастыря Данилова несли его на руках" (Данилов В. В. Графиня Сальяс и Максимович. Письмо графини Е. В. Сальяс о кончине Н. В. Гоголя // Русский архив. 1907. No 11. С. 438).

   ⁵ Феоктистов, по свидетельству Салиас, принимал участие в переносе тела Гоголя в университетскую церковь: "...в Пятницу вечером, - писала она Максимовичу, - попечитель, профессора, студенты и множество лиц из всех кругов пришли в комнаты покойного и вынесли тело его в Универ<ситетскую> церковь. Тело было вынесено Островским, Бергом, Феоктистовым, студент<ами> Сатиным, Филипповым, Рудневым, и несено до самой церкви, при просьбах других лиц, добивавшихся чести нести его, хотя несколько шагов. Оно было поставлено на катафалк в Университете..." (Данилов В. В. Графиня Сальяс и Максимович. С. 437). "Я рад, что его хоронили в университетской церкви, - писал Тургенев Феоктистову 26 февраля 1852 г., - и действительно нахожу вас счастливыми, что удостоились нести его гроб. Это будет одно из воспоминаний вашей жизни" (Т. Письма (2-е изд.). Т. 2. С. 124).

   ⁶ Ср.: "Гроб был усыпан камелиями, которые принесены были частными лицами, уважавшими покойника. На голове его лежал лавровый венок, в руке огромный букет из цветов immortelles. Когда надо было проститься с ним, то напор всех был так велик, что крышу накрыли силой. Всякий хотел поклониться покойнику, поцеловать руку его, взять на память хотя стебель цветов, покрывавших его изголовье" (Данилов В. В. Графиня Сальяс и Максимович. С. 438).

   ⁷ Свои бумаги Гоголь сжег в ночь с 11 на 12 февраля в присутствии слуги Семена (Гоголь. С. 711). В письме к П. Виардо от 21 февраля (4 марта) - 4 (16) марта 1852 г. (в приписке 4 (16) марта) Тургенев назвал этот акт "нравственным самоубийством" (Т. Письма (2-е изд.). Т. 2. С. 123, 387). Иначе взглянул на это событие Боткин: "Гоголь положительно сжег все и после него ничего не остается. Mais tout bien considéré - я думаю, что его поприще было покончено. Он уже во 2-м томе "Мертвых душ" - старался выводить все идеалы - а с 1847 года его внутренняя ясность еще более помрачилась. Разумеется, жаль, - но нового он уже ничего не был в состоянии прибавить к написанному им" (Боткин и Тургенев. С. 26-27).

   ⁸ Толстой Александр Петрович (1801-1873) - генерал-лейтенант, губернатор Тверской (1834-1837) и Одесский (1837-1840), позже - обер-прокурор Синода (1856-1862), член Государственного Совета. Адрес дома Толстого, в котором скончался Гоголь: Никитский бульвар. Дом Талызиной (ныне: д. 7 по Суворовскому бульвару).

   ⁹ В бумагах Гоголя, кроме черновых набросков глав второго тома "Мертвых душ" были найдены рукописи без заглавий (позднее названы С. П. Шевыревым): "Авторская исповедь" (1847 г., впервые опубликована в кн.: Сочинения Н. В. Гоголя, найденные после его смерти. М., 1855) и "Размышления о Божественной Литургии" (не завершена; хронология работы: замысел - зимой 1843-1844 гг., активная работа - в 1845 г., в конце 1840-х гг. написано "Вступление"; впервые изданы П. А. Кулишом с цензурными коррективами: Размышления о божественной литургии Н. В. Гоголя/Издал П. А. Кулиш. СПб., 1857; по подлинным рукописям "Размышления..." впервые напечатаны Н. С. Тихонравовым в 1889 г. в 4-м томе десятого издания сочинений Гоголя) (см.: Воропаев В. А., Виноградов И. А. <Авторская исповедь>; Размышления о Божественной Литургии // Гоголь. Т. 6. С. 475; 528-532, то же: Гоголь Н. В. Духовная проза. М., 1992. С. 508; 511-518).

   ¹⁰ Из письма Д. Н. Свербеева к Е. А. Свербеевой от 26 февраля 1852 г.: "К стыду и сожалению, наши общие приятели - Хомяков, Кошелев и другие, т. е. Самарин, Аксаковы, вздумали было оспаривать желание университета и настоятельно требовать, чтобы Гоголя отпевали в приходской церкви. По обыкновению, кричали, спорили, шумели, многих рассердили, тех, которые поумнее, насмешили, и не успели ни в чем. Решительно, их раздражение доходит до крайности и, к великому несчастию, вносится в общественную и частную жизнь. <...> Ты не можешь себе представить, какой невыгодный для себя произвели все они говор по городу..." (Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М, 1952. С. 747 (Лит. наследство; Т. 58)). См. также письмо Н. Ф. Павлова к А. В. Веневитинову от 1 марта 1852 г. (Н. В. Гоголь в письмах и воспоминаниях / Сост. В. Гиппиус. М., 1931. С. 457-458).

   ¹¹ В публикации Л. Р. Ланского приведен фрагмент письма матери Гоголя к С. П. Шевыреву, строки из которого подтверждают характеристику Феоктистова, данную им крепостному мальчику Семену - слуге Гоголя. 30 января 1853 г. М. И. Гоголь писала: "Мальчик <...> сделался так избалован, что я не узнавала его после того, как он служил у моего сына" (Пушкин. Лермонтов. Гоголь. С. 744).

  

  

  

   Милый Тургенев, - завтра утром посылаю Вам по тяжелой почте литографированный здесь портрет Гоголя - во гробу,¹ - очень изрядно сделанный. Продавался он здесь студентами в очень малом количестве. Я чувствую и знаю, как тяжела была для Вас особенно эта наша великая потеря, и потому не считаю лишним доставить Вам все, что дает наималейшее воспоминание об Гоголе. Когда он лежал в гробу, то, как Вам известно, в руках его был букет иммортелей. Во время прощания около гроба сделалась просто драка. Всякий хотел (Вместо: хотел - было начато: охот<ился>) не только проститься с ним, но и достать себе, хоть ветку из его букета. Я достал одну ветку также, и вместе с портретом получите цветок с этой ветки.

   Что сказать Вам? Тяжело и скучно. Очень заинтересовали в Вашем письме слова об тех обстоятельствах, которые Вас подготовили к смерти Гоголя. До сих пор мы тут не имеем и понятия о<б> этих обстоятельствах.² -

   Шумскому вчера передал Ваше желание.³ Разумеется, он с радостью не даст Ваших пиес, если Вы ему напишете запрет, но дело вот в чем: другие могут дать. Потому, если это Вам нежелательно, то пришлите ему записку, в которой напишите, что Вы обращаетесь ко всем здешним артистам чрез посредничество г. Шумского с просьбою не давать (Вместо: с просьбою не давать - было: не давать) Ваших пиес на Москов<ской> сцене. Я передам ему эту записку, и дело будет слажено.

   Об Гоголе подробностей более никаких. Все, все сожжено.⁴ Все надежды найти что-нибудь рушились. Скоро выходят его сочинения новым изданием. Оно будет состоять из 4 томов, слово в слово как прежде. Они хотели прибавить, как говорит Шевырев, 5-й том совсем из новых вещей, неизвестных еще публике, но после его