Горький Максим - Переписка М. Горького с А. Чеховым

ия". Я - за первого. Мне очень хотелось бы быть совершенно одиноким, более одиноким, чем вы. Семья - это хорошо, но еще лучше поступаете вы, до сей поры не имея ее.

   Нельзя ли попросить переводчицу отдать "Графиню" в "Жизнь"? Я бы очень хотел видеть ее напечатанной именно в этом журнале.

   "Это утешение, что другие не лучше, чем мы сами", говорит Жан. О, холопище гнуснейший! Как он метко очертил этими словами подлую душу свою!

   И опять я спрашиваю себя и вас - почему нет у нас ни Стриндберга, ни Гедберга, ни Ибсена, ни Гауптмана?

   Почему? Неужели, как говорят иные, образование, наша средняя школа, убивает индивидуальность, обезличивает человека, выедает из него душу?

   Но я утомляю вас моими длинными письмами.

   До свидания! Желаю вам всего доброго, хорошего настроения желаю, охоты работать.

  

   Спасибо, доктор Чехов! Великолепная карточка. Как живете, как здоровье? Скоро ли в Ялту, где, должно быть, адски жарко теперь. Если жары не любите - приезжайте сюда - у нас вчера уже снежок выпал. Надо думать, что скоро поедем на санях. Не поверите - до такой степени мерзка весна здесь, точно наша нижегородская природа с ума сошла или пьяна.

   Приехал Тимковский, сидит и загибает драму. Работает он здорово, аккуратен во всем, как немец. Любит рассуждать от философии, любопытен, как человек эдакий увесистый, хотя и маленький. Скучноват, как просто человек. И зачем люди так много мудрствуют и так мало, плохо, не умеючи живут?

   Настроение у меня пакостное, устал я - страшно и вообще чего-то не ладно живется мне. Фома мой становится для меня крокодилом каким-то. Я даже во сне его видел прошлый раз: лежит в грязи, щелкает зубами и свирепо говорит: - что ты со мной, дьявол, делаешь? А что я делаю? Испорчу ему вид.

   А вам жму крепко руку. Спасибо за память.

  

  

   22 июнь

   Зачем Вы все хандрите, драгоценный Алексей Максимович? Зачем вы браните неистово своего Фому Гордеева? Тут, мне кажется, кроме всего прочего, с Вашего позволения, две причины. Вы начали с успеха, начали шумно, и теперь все, что представляется Вам обыденным и заурядным, не удовлетворяет и томит Вас. Это раз. Во-вторых, литератору нельзя безнаказанно проживать в провинции. Что бы Вы там ни говорили, Вы вкусили от литературы, Вы отравлены уже безнадежно, Вы литератор, литератором и останетесь. Естественное же состояние литератора - это всегда держаться близко к литературным сферам, жить возле пишущих, дышать литературой. Не боритесь же с естеством, покоритесь раз навсегда - и переезжайте в Петербург или Москву. Бранитесь с литераторами, не признавайте их, половину из них презирайте, но живите с ними.

   Я был в Петербурге, едва там не замерз. Видел Мирова. Теперь я читаю для Маркса корректуру; в доказательство посылаю Вам два рассказа.

   Мой адрес: Москва, Малая Дмитровка, д. Шешкова. Проживу здесь до 5-10 июля и уеду в Ялту, где строится мой собственный замок.

   Хотел я написать Вам большое письмо насчет книжки свящ. Петрова, но не успел. Книжка мне понравилась.

   Если случится быть в Москве, то забегите ко мне на Дмитровку.

   Будьте здоровы, крепко жму Вам руку, желаю всяких благ. Не хандрите.

  

  

   А я был уверен, что вы купаетесь в море! Не хорошее это занятие для человека с вашими легкими сидеть в затхлом городе Москве, имея возможность гулять по морским берегам. Я тоже сижу в городе, но невольно, ибо начальство не пускает меня на дачу, к семье, несмотря на все мои о сем ходатайства в надлежащих сферах. Квартиру у меня красят, и я поэтому изгнан из нее на крыльцо, где и проживаю. Жарко и тесно мне! По вечерам пью водку с малярами и пою с ними песни. Приятно поют костромичи, и пение их изгоняет из сердца моего беспутного обильные слезы, а вместе с ними - хандру.

   Объяснение ваше духовного недомогания моего - математически верно. Ибо - если околоточного надзирателя сразу произвели в частные пристава - неловко будет околоточному. Пожелает он распорядиться сообразно с новым неожиданным, и быть может, незаслуженно пожалованным чином, а способности-то у него - не повысились в уровень с обязанностями частного. Жаль его несчастного!

   В Петербург жить - не поеду. Там солнце бывает три раза в году, а женщины все читают экономические книжки и всякое подобие женское утратили - без солнца и женщин живых человеку жить невозможно. А вот с будущей весны двину я путешествовать по России пешком - это меня сразу освежит.

   Рад я, что попова книжка понравилась вам. Был бы еще более рад, если бы при встрече он сам понравился вам, во что верю. Он - лучше своей книжки неизмеримо. Знаете, очень приятно и вкусно видеть искренно верующего человека. Редки люди с живым богом в душе. А поп - такой. Милый, ясный попик!

   Он в Крыму теперь, в двух верстах от Алушты, забыл на чьей даче. Напишу ему, что вы в начале июля тоже там будете. Очень хочется, чтоб вы встретились и полюбили друг друга, ей-богу.

   Марья Водовозова вчера была у меня. Противная баба. Сказала, между прочим, что Средин скоро умрет. Похвалила Альтшуллера и, как кошка, нафыркала на всех остальных ялтинцев. Обучает студентиков марксизму. Нет, как не хорошо все это и какая она жалкая, при всем своем великолепии в экономических книжках.

   Рассказы ваши еще не прочитал. За письмо - спасибо вам. Хорошо для меня, что я узнал вас. Крепко жму руку.

   Поезжайте скорее из Москвы куда-нибудь!

   А что ваши книги - скоро выйдут? И как - отдельным изданием или - как и Тургенева и проч. - в приложении к "Ниве"?

   Всего доброго.

  

  

   27 июнь

   Когда я писал Вам, что Вы начали шумно и с успеха, то я вовсе не таил ехидного замысла - упрекнуть или подпустить шпильку. Заслуг я ничьих не касался, а мне просто хотелось сказать Вам, что Вы не были в литературной бурсе, а начали прямо с академии и теперь Вам уже скучно бывает служить без певчих. Я хотел сказать: погодите год-два. Вы угомонитесь и увидите, что Ваш милейший Фома Гордеев решительно ни в чем не виноват.

   Вы будете путешествовать пешком по России? Добрый путь, скатертью дорожка, хотя мне кажется, что Вам, пока Вы еще молоды и здоровы, следовало бы года два-три попутешествовать на пешком и не в III классе и поближе приглядеться к публике, которая Вас читает. А потом, через 2-3 года, можно и пешком.

   Вы скажете, что вот, мол, чорт, читает наставления. Да, это в ответ на наставление, преподанное мне Вами - отчего я не живу в Ялте, а кисну в Москве. В самом деле, в Москве прескверно. Но уехать теперь же нельзя, есть кое-какие дела, которые не хотелось бы взваливать на других. Уеду в Ялту, должно быть, около 15 июля. Буду сидеть в Москве на Мал. Дмитровке, гулять по Тверскому бульв., беседовать с падшими женщинами и обедать в Международном ресторане.

   Не приедете ли Вы в сентябре в Кучукой?

   Жму крепко руку и желаю всего хорошего.

  

  

   Вы меня не верно поняли. Подозревать вас в ехидстве я не мог и не подозревал. Вас-то? Не думаю, чтоб вы умели ехидничать, я же не умею подозревать. Льстить я тоже не умею. Я вас, батюшка, люблю, люблю очень, горячо, любил, когда еще не знал, узнав - люблю еще больше. Мне дорого каждое ваше слово и вашим отношением ко мне - горжусь, будучи уверен, что оно - лучшая мне похвала и самый ценный подарок от судьбы. Вот какие дела-то! А вы подозреваете меня в ехидстве по вашему адресу. Бросьте!

   Я не доволен собой, потому что знаю - мог бы писать лучше. Фома все-таки ерунда. Это мне обидно.

   В Кучук к вам приеду, если осенью кончится надзор надо мной. Живу в городе Васильсурске, Нижегор. губ. Если б вы знали, как чудесно здесь! Большая красота, - широко, свободно, дышится легко, погода стоит прохладная. Загляните на денек? Воды в Волге еще много и проехали бы вы прекрасно.

   Места у нас - тоже много. Дали бы вам отдельную комнату, ни детей, ни собак - тишина и покой!

   Живет со мной Тимковский. Тяжеленько с ним - пессимист он великий и мелочный человек. Почему-то все вообще пессимисты очень любят холить и лелеять себя и в этом занятии бывают зело неприятны. На днях приедет Миролюбов. Потом - Поссе.

   А кабы вы приехали - это было б всего лучше.

   Извините меня - я направил к вам в Москву некую Клавдию Гросс, "падшую" девицу. Я еще не знал, делая это, что вы по Тверскому гуляете и с оными "падшими" беседуете. Сюжет она высоко интересный, и я думаю, что, направив к вам ее, - поступил не дурно. Она привезет вам историю своей жизни, написанную ею. Она - приличная, на языках говорит и вообще девица - славная, хотя и проститутка. Думаю, что вам она более на пользу, чем мне.

   А пока - крепко жму руку вам.

   Всего доброго!

   Уезжайте поскорее из Москвы.

  

  

   Дорогой Антон Павлович!

   "Жизнь" узнала откуда-то, что вы пишете роман, и просит вас отдать ей оный. Я тоже прошу вас - горячо прошу! - если вы никому еще не обещали романа - пожалуйста, отдайте его "Жизни". Вот бы ловко было! Здорово поддержали бы вы этот журнал. В средствах "Жизнь" не стесняется - считаю нужным сказать. И если вы ничего против журнала не имеете - пожалуйста, телеграфируйте, что отдаете ему. Можно?

   Переехал я из Василя в Нижний, где занимаюсь изучением ярмарочных кабаков. Кашляю. Видел на днях Гиляровского. - Ну, фигура! Понравился он мне, хотя в нем есть много крикливого хвастовства. Видел Короленко вчера - сильно испортил его Петербург! В конце сентября я к вам в Ялту не надолго.

   Очень прошу вас, Антон Павлович, насчет "Жизни". А еще прошу - пожалуйста, почитайте Фому. Я приеду и кое о чем спрошу вас по поводу его, - можно?

   Тимковский прожил со мной все лето. Знаете - во всем, что вы сказали о нем, вы убийственно правы. Я ненавижу Тимковского, очень жалею его, и - удивляюсь, как это Средин и Ярцев, люди довольно чуткие, признали живую душу в человеке, сплошь пропитанном кислым самолюбием?!

   Как здоровье?

   Крепко жму руку.

   Жду ответа насчет "Жизни".

  

  

   24 авг.

   Милый Алексей Максимович, слухи о том, что я пишу роман, основаны очевидно на мираже, так как о романе у меня не было даже помышлений. Я почти ничего не пишу, а занимаюсь только тем, что все жду момента, когда же, наконец, можно будет засесть за писанье. Недавно я был в Ялте, вернулся в Москву, чтобы побывать на репетициях своей пьесы, но прихворнул тут немножко, и вот опять нужно ехать в Ялту. Уезжаю я туда завтра. Усижу ли там долго, буду ли там писать - сие неизвестно. В первое время придется жить на бивуаках, так как дом мой еще не готов.

   Почти одновременно с Вашим пришло и письмо из "Жизни" - о том же. Сегодня напишу и в "Жизнь".

   Вашего Фому Гордеева я читал кусочками: откроешь и прочтешь страничку. Всего Фому я прочту, когда кончите, читать же ежемесячно по частям я решительно не в состоянии. И "Воскресенье" я тоже не читал по той же причине.

   Свою "Жизнь" я растерял, если Фома не выйдет отдельной книжкой в этом году, то прочту в журнале, который возьму в Ялте у Волковой.

   Гиляровский налетел на меня вихрем и сообщил, что познакомился с Вами. Очень хвалил Вас. Я знаю его уже почти 20 лет, мы с ним вместе начали в Москве нашу карьеру, и я пригляделся к нему весьма достаточно... В нем есть кое-что ноздревское, беспокойное, шумливое, но человек это простодушный, чистый сердцем, и в нем совершенно отсутствует элемент предательства, столь присущий господам газетчикам. Анекдоты рассказывает он непрерывно, носит часы с похабной панорамой и, когда бывает в ударе, показывает карточные фокусы.

   Меня томит праздность, я злюсь. Когда вы приедете в Ялту? В каких числах сентября? Буду очень, очень рад повидаться с Вами и потолковать о текущих делах. Привезите Вашу фотографию и Ваши книжки.

   Ну, будьте здоровы и богом хранимы. Пишите в Ялту. Жму руку.

  

  

   Драгоценный Алексей Максимович, я уже в Ялте, в собственном доме. Синани просит Вас убедительно, пожалуйста, привезите ему Ваших книг; на них в Ялте большой спрос - этому я сам свидетель.

   Погода здесь жаркая. Благорастворение полнейшее.

   Ждем Вас. Прошу ко мне на пирог в ближайшее воскресенье, а в будни - обедать.

   До свидания!

   29 авг.

  

  

   Дорогой Антон Павлович!

   Сейчас прочитал в "Жизни" статью Соловьева о вас. Не доволен, хотя по адресу Михайловского он дельно говорит. Не дурно о "Дяде Ване", но все это не то, что надо. Затем Соловьев неправ там, где говорит о вашем счастье. В общем - он легковесен.

   Антон Павлович! Разрешите мне посвятить вам Фому в отдельном издании? Если это будет вам приятно - разрешите, пожалуйста. Не будет - так и скажите - не надо. Я не самолюбив, и ваш отказ отнюдь не обидит меня. Ответьте поскорее, очень прошу. Говоря по совести - сорвался с Фомой. Но вышло так, как я хотел в одном: Фомой я загородил Маякина, и цензура не тронула его. А сам Фома - тускл. И много лишнего в этой повести. Видно, ничего не напишу я так стройно и красиво, как "Старуху Изергиль" написал.

   Гиляровский прислал мне книжку стихов, и мне странно было видеть, что она такая тоненькая. Стихи хуже автора. Он пишет мне и так славно, чорт! В Москве зайду к нему и напьюсь с ним вплоть до райских видений. В Москву хочу попасть так, чтоб увидать "Чайку" или "Дядю Ваню". Написал Гиляровск[ому], - который должен все знать и все уметь, чтоб он мне устроил все это - известил бы, когда будет поставлено то или другое, и достал бы место.

   Еду в Питер в сентябре, везу больную тещу в клинику и одного мальчика к Штиглицу. Сам - здорово кашляю. Фому дописал и очень рад.

   Если увидите Средина или Ярцева, кланяйтесь. Кстати - обругайте их. Что они, точно мертвые? Думаю, что в Ялту попаду в конце сентября, если кашель не усилится и не погонят меня раньше. В глубине души я - за кашель, ибо в Питер ехать не хочется. Хоть вы и хвалите его, но я все-таки скверно о нем думаю. Небо там страдает водянкой, люди - самомнением, а литераторы и тем и другим вместе. Сколько там литераторов? Я думаю - тысяч 50. Остальные люди - или министры, или чухонцы. Все женщины - врачи, курсистки и вообще - ученые. Когда петербургскую женщину укусит муха - то она, муха, тотчас же умирает от скуки. Все это - страшно мне.

   А видеть вас очень хочется. И потом нужно поговорить с вами по поводу одного дела. Всячески нужно в Ялту. Здесь с 20 июля наступила осень, льют дожди, дует ветер, грязно, холодно. Скучно! На днях я развлекался тем, что ходил к одной хорошенькой барыне. Она - дантистка. Она мне зубы рвала, а я ей ручки целовал. Ужасно ловко целовать ручки у дантисток! Вы попробуйте-ка! Но это дорого стоит: она и зубы повырывает, да еще деньги за поцелуй возьмет. Я лишился трех зубов и больше не могу.

   До свиданья!

   Как здоровье? Отвечайте скорее.

  

   3 сент.

   Драгоценный Алексей Максимович, здравствуйте еще раз! Отвечаю на Ваше письмо.

   Во-первых, я вообще против посвящений чего бы то ни было живым людям. Я когда-то посвящал и теперь чувствую, что этого, пожалуй, не следовало бы делать. Это вообще. В частности же посвящение мне "Фомы Гордеева" не доставит мне ничего, кроме удовольствия и чести. Только чем я заслужил сие? Впрочем, Ваше дело судить, а мое дело только кланяться и благодарить. Посвящение делайте по возможности без излишних словес, т. е. напишите только "посвящается такому-то" - и будет. Это только Волынский любит длинные посвящения. Вот Вам практический совет еще, если желаете: печатайте больше, этак не меньше 5-6 тысяч. Книжка шибко пойдет. Второе издание можно печатать одновременно с первым. Еще совет: читая корректуру, вычеркивайте, где можно, определения существительных и глаголов. У Вас так много определений, что вниманию читателя трудно разобраться и он утомляется. Понятно, когда я пишу "человек сел на траву", это понятно, потому что ясно и не задерживает внимания. Наоборот, неудобопонятно и тяжеловато для мозгов, если я пишу: "высокий, узкогрудый, среднего роста человек с рыжей бородкой сел на зеленую, уже измятую пешеходами траву, сел бесшумно, робко и пугливо оглядываясь..." Это не сразу укладывается в мозгу, а беллетристика должна укладываться сразу, в секунду. За сим еще одно: Вы по натуре лирик, тембр у Вашей души мягкий. Если бы Вы были композитором, то избегали бы писать марши. Грубить, шуметь, язвить, неистово обличать - это не свойственно Вашему таланту. Отсюда Вы поймете, если я посоветую Вам не пощадить в корректуре сукиных сынов, кобелей и пшибздиков, мелькающих там и сям на страницах "Жизни".

   Ждать Вас в конце сентября? Отчего так поздно? Зима в этом году начинается рано, осень будет короткая, надо спешить.

   Ну-с, будьте здоровы. Оставайтесь живеньки-здоровеньки.

   В Художеств. театре спектакли начнутся 30-го сентября. "Дядя Ваня" пойдет 14 октября.

   Лучший Ваш рассказ "В степи".

  

  

   Вчера начал собираться к вам в Ялту, как вдруг явились из-за Урала некакие люди, и я остаюсь здесь на неопределенное время. Не могу сказать, что доволен этим.

   Спасибо, Антон Павлович, за советы! Ценю их глубоко и воспользуюсь ими непременно. Великолепно вы относитесь ко мне, ей-богу! Приеду - и наговорю вам - не знаю чего, но от всей души. Спасибо!

   Не писал вам потому, что был занят разными делами до чортиков и все время злился, как старая ведьма. Настроение - мррачное. Спина болит, грудь тоже, голова помогает им в этом.

   После 25-го должен ехать в Питер и Смоленск. Это тоже - испытание! Нужно написать для Миролюбова какую-нибудь штуку, а я - ничего не могу. Боюсь Мир., и он мне даже во сне снится. Стоит будто бы длинный, голова его даже до облак досягает, и оттуда гудит укоризненный бас:

   "Большим журналам закабалился... "Для всех"... Эх!" Ужасно!

   С горя и от скверного настроения начал пить водку и даже писать стихи. Думаю, что должность писателя не так уж сладкая должность. Особенно утруждают барыни - придут и начнут всячески вас щупать. "Вы - феминист?" - "Вы верите в существование Высшей Силы?" "Зачем вы пьете коньяк?"

   Что им сказать? Скучно!

   Из Питера махну к вам и, стало быть, буду у вас в начале октября.

  

  

   Дорогой Антон Павлович!

   Петербург - противный город. В нем, по-моему, ужасно легко сделаться мизантропом. Мерзкое место.

   Я здесь уже около трех недель. Отупел и страшно обозлился, хотя встречен был ужасно лестно. Именно - ужасно. Разумеется, натворил здесь массу нетактичностей и нелепостей. Так, например, на ужине, в присутствии 60-ти знаменитых русских людей, занимающихся от люльки спасением России, я сказал о себе, - в ответ на комплимент, - что цену себе я знаю, знаю, что я - на безрыбьи рак, на безлюдьи - Фома. Это не понравилось никому и даже мне не очень нравится. Действуя в этом духе, успел я приобрести весьма приятную нелюбовь ко мне со стороны разных лиц. Публики видел я - несчетное количество. И все знаменитой. Вследствие этого стало мне ужасно тошно, и я очень каюсь, что приехал сюда. Право же, еще одной иллюзией стало меньше. Очень мне жаль здешних людей - такие они все несчастные, одинокие, и так все испорчены завистью друг к другу - беда!

   Отсюда еду в Самару, из Самары в Смоленск, а потом - к вам. Впрочем, не знаю, когда к вам, ибо у жены заболели глаза, и я, быть может, повезу ее к Адамюку в Казань.

   Дорогой Антон Павлович! Дайте "Жизни" рассказ! Очень прошу вас об этом. Дайте, коли будет, поддержите этот, право, недурной журнал. Он более других нуждается в вашем сотрудничестве.

   Затем - кланяюсь вам и желаю доброго здоровья, хорошего настроения. Последнего - мне пожелайте.

   Крепко жму вам руку.

   Сердечно, искренно любящий вас

  

  

   25 ноябрь

   Здравствуйте, милый Алексей Максимович, большущее Вам спасибо за книгу. Некоторые рассказы я уже читал, некоторых же еще не читал - вот мне и удовольствие в моей скучной провинциальной жизни! А когда выйдет "Фома Гордеев"? Я читал его только урывками, а хотелось бы прочесть целиком, в два-три залпа.

   Ну-с, пишу для "Жизни" повесть, для январ[ской] книжки. Получил письмо от Дороватовского с просьбой прислать портрет для книги. Больше же нет никаких литературных новостей.

   Ваша книжка издана хорошо.

   Я поджидал Вас все время и махнул рукой, не дождавшись. Идет в Ялте снег, сыро, дуют ветры. Но местные старожилы уверяют, что еще будут красные дни.

   Одолевают чахоточные, бедняки. Если бы я был губернатором, то выслал бы их административным порядком, до такой степени они смущают мое сытое и теплое спокойствие!

   Видеть их лица, когда они просят, и видеть их жалкие одеяла, когда они умирают, - это тяжело. Мы решили строить санаторию, я сочинил воззвание; сочинил, ибо не нахожу другого средства. Если можно, пропагандируйте сие воззвание через нижегородские и самарские газеты, где у Вас есть знакомства и связи. Может быть, пришлют что-нибудь. Третьего дня здесь в приюте для хроников, в одиночестве, в забросе умер поэт "Развлечения" Епифанов, который за 2 дня до смерти попросил яблочной пастилы, и когда я принес ему, то он вдруг оживился и зашипел своим больным горлом, радостно: "Вот эта самая! Она!" Точно землячку увидел.

   Вы давно уже мне ничего не писали. Что сие значит? Мне не нравится, что Вы долго жили в Петербурге - там легко заболеть.

   Ну, будьте здоровы и веселы, да хранит Вас бог. Жму Вам крепко руку.

  

  

   Дорогой и уважаемый Антон Павлович!

   Не_: писал я это время по причине очень простой - на меня, как на Макара шишки, одна за другой сыпались, разного калибра неприятности, и под влиянием их у меня образовалось настроение злое, нелюдимое. Мне хотелось со всеми ругаться, что я с немалым успехом и выполнял. Поездка в Питер - это какой-то эпилептический припадок или кошмар, - во всяком случае нечто до такой степени неожиданно-тяжелое, неприятное, грустное, и жалкое, и смешнее, что я и теперь еще не могу хорошенько переварить все, что впитал в себя там. А на другой день по приезде из Питера я с женой должен был ехать в Самару и три дня провел в пути, ожидая по приезде увидать человека, к которому ехал и которого очень люблю - в гробу, на столе. К счастью, этого не случилось, хотя может случиться завтра. Воротился в Нижний - захворала сестра жены и, прохворав три дня, - умерла. Это уж - трагедия, по характерам моих домашних. В то время, как я хлопотал с похоронами - в Москве в клинике Боброва делали операцию в правом боку одному товарищу, очень дорогому мне, и я дрожал за него. Все это еще не улеглось, как вчера у меня дома разыгралась нелепейшая мелодрама. Жила у нас одна проститутка, которую я "спасал" и автобиографию напечатал в "Сев[ерном] курьере" за 13-15 с[его] ноября.

   Жила и - ничего. Возилась с младенцем сестры жены, которому 12 дней от роду и который немолчно пищит целые дни. Женщина она работящая, хорошая, но истеричка. И вдруг - оказывается, она распускает слухи, что живет не только у меня, но и со мной. Я это узнаю и произвожу маленький допрос, который меня убеждает в том, что источник сплетни действительно она. Ну, что с ней делать? Жалкая она. Жена моя, разумеется, взволновалась, мать ее - тоже. Канитель! Ладно, что еще жена у меня молодчина. Ну, а пришлось все-таки спасаемую-то выставить за дверь. Это - история из тех, что только со мной могут случаться. Очень я устал от всего этого. А тут к декабрю в "Жизнь" рассказ надо и 2-го мне необходимо ехать в Смоленск.

   Ужасно хочется повидать вас. Я ворочусь в Нижний 8-го, к тому времени напишите, не будете ли на Рождестве в Москве? Я бы приехал.

   Сердечное вам спасибо за то, что поддержали "Жизнь". Это так хорошо! Думаю я, что журнал сей выправится и будет славным. Поссе - это парень, которого можно очень любить. Фома скоро выйдет. Вам, наверное, редакция вышлет сейчас же по выходе. Ну, желаю вам доброго здоровья и хорошего настроения! Славное дело затеяли вы! Наверное, мне удастся немножко помочь вам. Будьте же здоровы!

   Если можете - пишите почаще, а то мне очень трудно жить во всей этой мрачной и мутной суете.

   Крепко жму руку вашу.

  

  

   Дорогой Антон Павлович!

   Присланную вами бумажку я напечатал в Листке и затем разослал оный по знакомым в Питер, Москву, Самару, Смоленск. Здесь в Листок плохо дают, до сей поры дали только 35 р. Но я сам пойду по некоторым из местных богачей и немножко сорву с них. Боюсь, что поступил неловко, напечатав в местной газете выдержку из вашего письма о смерти Епифанова. Простите, коли так. Я рассчитывал, что этот звук щипнет людей за сердце, но, кажется, ошибся.

   Как вы живете, как здоровье?

   Когда же Маркс выпустит в свет ваши книги? Говорят, что суворинские издания уже разошлись и в магазинах отказывают требующим ваши книги.

   Был недавно в Москве и узнал там, что Вольф скупил мои книжки. Не понимаю, хорошо это или дурно. Я продал свои 3 т. по 4000 = 12,000 за 1800 р. - скажите, это хорошо или дешево? Говорят, что дешево. Но мне не верится в это, ибо оба издателя люди, кажется, хорошие.

   Сегодня был у меня Телешов - какой он здоровый! Кроме этого впечатления я ничего не вынес из встречи с ним. Завидую его здоровью, ибо мое - трещит по всем швам. Простите за вопрос: но не находили ли вы, бывая в Питере, что тамошние литераторы очень зависимы от публики, что они побаиваются ее, что они, пожалуй, слишком любят популярность и главным образом на почве этой любви ненавидят друг друга?

   Я все не могу еще развязаться с питерскими впечатлениями. Они были какими-то сырыми, липкими и как бы облепили мне душу. Вы можете себе представить душу, одетую в сырую, тяжелую грязную тряпку? Из таких тряпок, которыми подтирают грязь на полу? Это бывает, однако. Что вы пишете и скоро ли кончите? Я скоро начну еще одну большую ахинею. Буду изображать в ней мужика, - образованного, архитектора, жулика, умницу, с благородными идеями, жадного к жизни, конечно. И скоро пришлю вам фотографию всей моей фамилии.

   Какой у меня сын славный, Антон Павлович! Кабы вы приехали посмотреть на него! А может, случится, что вы увидите его и другим путем, ибо весьма вероятно, что зимою я принужден уже буду ехать в Ялту.

   Пока - до свидания!

   Всего доброго! Деньги присылать, какие есть?

  

  

   2 янв.

   Драгоценный Алексей Максимович, с новым годом, с новым счастьем! Как поживаете, как себя чувствуете, когда приедете в Ялту? Напишите поподробней. Фотографию получил, она очень хороша, спасибо вам большое.

   Спасибо и за хлопоты насчет нашего попечительства о приезжих. Деньги, какие есть или будут, высылайте на мое имя или на имя Правления Благотворительного общества - это все равно.

   Повесть в "Жизнь" уже послана. Писал ли я Вам, что Ваш рассказ "Сирота" мне очень понравился и что я послал его в Москву превосходным чтецам? На медицинском факультете в Москве есть профессор А. Б. Фохт, который превосходно читает Слепцова. Лучшего чтеца я не знаю. Так вот я ему послал Вашего "Сироту". Писал ли я Вам, что мне очень понравился в Вашем третьем томе "Мой спутник"? Это такой же силы, как "В степи". Я бы на Вашем месте из трех томов выбрал лучшие вещи, издал бы их в одном рублевом томе - и это было бы нечто в самом деле замечательное по силе и стройности. А теперь в трех темах как-то все переболталось, слабых вещей нет, но впечатление такое, как будто эти три тома сочинялись не одним, а семью авторами - признак, что Вы еще молоды и не перебродили..

   Черкните два-три словечка. Жму крепко: руку.

   Средин Вам кланяется. Мы, т.е., я и Средин, часто говорим о Вас. Средин Вас любит. Его здоровье ничего себе.

  

   С новым годом!

   Живу я - нелепо, как всегда, чувствую себя отчаянно взвинченным, в Ялту поеду в конце марта, в апреле, если не захвораю раньше. Ужасно хочется жить как-нибудь иначе - ярче, скорее, - главное, - скорее. Недавно видел на сцене "Дядю Ваню" - изумительно хорошо сыграно было! (Я, впрочем, не знаток игры и всегда, когда мне нравится пьеса - ее играют дивно хорошо.) Однако - этот "Дядя" имеет в самом себе силу заставлять и дурных актеров хорошо играть. Это - факт. Ибо - есть пьесы, которые никак нельзя испортить игрой, и есть пьесы, которые от хорошей игры - портятся. Недавно я видел "Власть тьмы" в Малом театре. Раньше я смеялся, слушая эту вещь, и она мне даже нравилась немножко, а теперь я нахожу ее противной, карикатурной и уж никогда не пойду смотреть ее. Сему обязан - игре хороших артистов, беспощадно оттенивших в ней все грубое, нелепое. То же и в музыке: элегию Эрнста и плохой скрипач хорошо сыграет, а у (виртуоза какая-нибудь дрянненькая пьеска - станет прямо-таки гадкой. Читал "Даму" вашу. Знаете, что вы делаете? Убиваете реализм. И убьете вы его скоро - насмерть, надолго. Эта форма отжила свое время - факт! Дальше вас - никто не может итти по сей стезе, никто не может писать так просто о таких простых вещах, как вы это умеете. После самого незначительного вашего рассказа - все кажется грубым, написанным не пером, а точно поленом. И - главное - все кажется не простым, т. е. не правдивым. Это верно. (В Москве есть студент Георгий Чулков - знаете, он весьма удачно подражает вам и, ей-богу, пожалуй, он - талантливый малый.) Да, так вот, - реализм вы укокошите. Я этому чрезвычайно рад. Будет уж! Ну его к чорту!

   Право же - настало время нужды в героическом: все хотят - возбуждающего, яркого, такого, знаете, чтобы не было похоже на жизнь, а было выше ее, лучше, красивее. Обязательно нужно, чтобы теперешняя литература немножко начала прикрашивать жизнь, и как только она это начнет - жизнь прикрасится, т. е. люди заживут быстрее, ярче. А теперь - вы посмотрите-ка, какие у них дрянные глаза - скучные, мутные, замороженные.

   Огромное вы делаете дело вашими маленькими рассказиками - возбуждая в людях отвращение к этой сонной, полумертвой жизни - чорт бы ее побрал! На меня эта ваша "дама" подействовала так, что мне сейчас же захотелось изменить жене, страдать, ругаться и прочее в этом духе. Но - жене я не изменил - не с кем, только вдребезги разругался с нею и с мужем ее сестры, моим закадычным приятелем. Вы, чай, такого эффекта не ожидали? А я не шучу, - так это и было. И не с одним мною бывает так - не смейтесь. Рассказы ваши - изящно ограненные флаконы со всеми запахами жизни в них, и - уж поверьте! - чуткий нос всегда поймает среди них тот тонкий, едкий и здоровый запах "настоящего", действительно ценного и нужного, который всегда есть во всяком вашем флаконе. Ну, будет, однако, а то вы подумаете, что я это комплименты говорю.

   Насчет отдельной книжки моих хороших рассказов - это вы великолепно удумали. Я устрою это, хотя решительно не согласен с тем, что "Спутник" - хороший рассказ. Так ли нужно было написать на эту тему! А все-таки вы мне, пожалуйста, перечислите те рассказы, которые один другого стоят. Ну - "В степи", "Изергиль", "На плотах", "Спутник" - а потом? Челкаш? Хорошо. Мальва?

   Вы относитесь ко мне очень курьезно, т. е. не курьезно, а как-то удивительно-нелепо. Т. е. это не вы, должно быть, а я к вам. Престранное впечатление производят на меня ваши письма - не теперь, когда я ужасно развинтился, а вообще. Очень я их люблю и прочее, в том же духе. Вы простите за всю эту канитель, но дело, видите ли, в том, что всякий раз, когда я пишу вам, мне хочется наговорить вам чего-нибудь такого, отчего вам было бы и весело, и приятно и вообще легче жилось на этой довольно-таки дрянной земле. За сообщение о Средине - спасибо. Он тоже - чертовски хорошая душа. Только я никак не могу понять - за что он любит Тимковского. Вот задача! Поклонитесь ему, Средину.

   Да, говорят, вы женитесь на какой-то женщине-артистке с иностранной фамилией. Не верю. Но если правда - то я рад. Это хорошо - быть женатым, если женщина не деревянная и не радикалка. Но самое лучшее - дети. Ух, какой у меня сын озорник. И очень умный - вот увидите, весной привезу его. Только научился у меня ругаться и всех ругает, а отучить я его не могу. Очень смешно - но неприятно, - когда маленький двухлетний шарлатан кричит матери во все горло:

   - Сию минуту пошла прочь, анафема!

   Да еще чисто так выговаривает: ан-нафем-ма!

   Однако - до свидания! Жму руку. Фома мой что-то все не выходит. Читали вы, как вас немцы хвалят? А недавно кто-то в Питере написал, что "Дядя" лучше "Чайки". Быть может? Это дело мудреное.

   Пишите, пожалуйста.

  

  

   Ну, вот и был я у Льва Николаевича. С той поры прошло уже восемь дней, а я все еще не могу оформить впечатления. Он меня поразил сначала своей внешностью, я представлял его не таким - выше ростом, шире костью. А он оказался маленьким старичком и почему-то напомнил мне рассказы о гениальном чудаке - Суворове. А когда он начал говорить - я слушал и изумлялся. Все, что он говорил, было удивительно просто, глубоко и хотя иногда совершенно не верно, - по-моему, - но ужасно хорошо. Главное же - просто очень. В конце, он все-таки - целый оркестр, но в нем не все трубы играют согласно. И это тоже очень хорошо, ибо - это очень человечно, т. е. свойственно человеку. В сущности - ужасно глупо называть человека гением. Совершенно непонятно, что такое - гений? Гораздо проще и яснее говорить - Лев Толстой - это и кратко и совершенно оригинально, т. е. решительно ни на что не похоже и притом - как-то сильно, особенно сильно. Видеть Льва Николаевича - очень важно и полезно, хотя я отнюдь не считаю его чудом природы. Смотришь на него и ужасно приятно чувствовать себя тоже человеком, сознавать, что человек может быть Львом Толстым. Вы понимаете? - за человека вообще приятно. Он очень хорошо отнесся ко мне, но это, разумеется, не суть важно. Не важно и то, что он говорит о моих рассказах, а важно как-то все это, все вместе: все сказанное, его манера говорить, сидеть, смотреть на вас. Очень это слитно и могуче красиво. Я все не верил, что он атеист, хотя и чувствовал это, а теперь, когда я слышал, как он говорит о Христе, и видел его глаза, - слишком умные для верующего, - знаю, что он именно атеист и глубокий. Ведь это так?

   Просидел я у него более трех часов, а потом попал в театр к третьему акту "Дяди Вани". Опять "Дядя Ваня". Опять. И еще я нарочно поеду смотреть эту пьесу, взяв заранее билет. Я не считаю ее перлом, но вижу в ней больше содержания, чем другие видят; содержание в ней огромное, символистическое, и по форме она вещь совершенно оригинальная, бесподобная вещь. Жаль, что Вишневский не понимает дядю, но зато другие - один восторг! Впрочем, Астров у Станиславского немножко не такой, каким ему следует быть. Однако все они - играют дивно! Малый театр поразительно груб по сравнению с этой труппой. Какие они все умные, интеллигентные люди, сколько у них художественного чутья! Книппер - дивная артистка, прелестная женщина и большая умница. Как у нее хороши сцены с Соней. И Соня - тоже прекрасно играла. Все, даже слуга Григорьев, - были великолепны, все прекрасно и тонко знали, что они делают и - ей-богу, даже ошибочное представление Вишневского о дяде Ване можно простить ему за игру. Вообще этот театр произвел на меня впечатление солидного, серьезного дела, большого дела. И как это идет к нему, что нет музыки, не поднимается занавес, а раздвигается. Я, знаете, даже представить себе не мог такой игры и обстановки. Хорошо! Мне даже жаль, что я живу не в Москве, - так бы все и ходил в этот чудесный театр. Видел вашего брата, он стоял и хлопал. Никогда не хлопаю артистам - это обидно для них, т. е. должно быть обидно.

   А что, видели вы "Сирано де Бержерак" на сцене? Я недавно видел и пришел в восторг от пьесы.

  

   Дорогу свободным гасконцам!

   Мы южного неба сыны,

   Мы все под полуденным солнцем

   И_ _с_ _с_о_л_н_ц_е_м_ _в_ _к_р_о_в_и_ _р_о_ж_д_е_н_ы!

  

   Мне страшно нравится это "солнце в крови". Вот как надо жить - как Сирано". И не надо - как "Дядя Ваня" и все другие, иже с ним.

   Однако - я утомил вас, наверно? До свидания!

   У меня - плеврит. Кашляю во всю мочь и не сплю ночей от боли в боку. Весной непременно поеду в Ялту лечиться.

   Крепко жму руку. Поклонитесь Средину, если увидите, а он пускай поклонится Ярцеву и Алексину.

  

  

   3 февр.

   Дорогой Алексей Мак