Ходасевич Владислав Фелицианович - Письма Б. А. Садовскому

p;    Но вот уж близок день; уж месяц бледноокий,

   Как Конге щурится под петушиный крик,

   И шубы разроняв, склоняет Одинокий

   Швейцару на плечо свой помертвелый лик.

  

   К экспромту следует примечание автора: "А. И. Тиняков (Одинокий) был постоянным посетителем кабачка".

   А. И. Тиняков - поэт, ныне забытый, содержанием своего творчества сделал самоуслаждение темными сторонами человеческой природы. В. Ходасевич не случайно рядом с его именем назвал имя Раскольникова - героя Достоевского. Он и был живым персонажем романов Достоевского, "человеком из подполья". Современникам он запомнился самыми ранними стихами, напечатанными в альманахе "Гриф":

  

   Любо мне плевку-плевочку

   По каналу проплывать...

  

   (Интересно свидетельство Н. Берберовой о том, что строки эти любил повторять Г. Иванов, подлинный духовный ученик Тинякова, сумевший из распада личности создать стихи большой силы.)

   В воспевании физических радостей, радостей тела и желудка, Тиняков поднимается до пафоса. С упоением описывает он пьяное желание к старухе-нищенке, жалкую дрожь любви в подъезде. Он отвергал, высмеивал любые моральные ценности. В 1914 году в "Искренной песенке" он писал:

  

   Я до конца презираю

   Истину, совесть и честь.

   Только всего и желаю

   Бражничать блудно да есть.

  

   Только бы льнули девченки

   К черту пославшие стыд,

   Только б водились деньжонки

   Да не слабел аппетит.

  

   А в следующем, третьем своем сборнике "Ego sum qui sum" поэт отбросит в сторону слабое, необязательное "я" и создаст обобщенный образ "Homo sapiens" (так и называется стихотворение), характерными, видовыми свойствами которого назовет имморализм и простейшие физические потребности ("двуногое животное"):

  

   Существованье беззаботное

   В удел природа мне дала:

   Живу - двуногое животное, -

   Не зная ни добра, ни зла.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   В свои лишь мускулы я верую

   И знаю: сладостно пожрать!

   На все, что за телесной сферою,

   Мне совершенно наплевать.

  

   Это не эпатаж, не вызов, не литературная маска, не стилизация под мещанина, ставшего своеобразным "героем" прозы 20-х годов и запечатленного в булгаковском "Собачьем сердце" или в рассказах М. Зощенко. Тот же голос, те же мысли, того же героя в полный рост узнаем мы и в письмах А. И. Тинякова:

   "Если бы я имел много денег, я бы каждый вечер сидел в ресторане с публичными девушками, ел бы очень хорошую пищу и пил бы массу вина! Вы сурово отнеслись ко мне за этот мой "цинизм"... Но какой же это цинизм? Просто человек изголодался во всех отношениях и ему хочется всласть пожить брюхом и половым членом!" (26 сентября 1914 г.).

   "...Я ненавижу и презираю так называемую "женскую личность", женский "ум" мне противен, женское "я" для меня омерзительно. Единственное, что мне нужно и необходимо - это женское мясо. Влюбиться уже я не могу, и мне для сожительства совсем не нужна какая-нибудь барышня из общества, которую нужно прельщать чистыми подштанниками и наодеколоненной жопой. Вот здесь, на Васильевском, в Лифляндской кухмистерской есть служанка Минна... Что за мясо! Какие формы! Приобрести бы такую бабу и можно бы было "отводить душу"... А кто лучше природной кухарки может ведать хозяйственную сторону жизни? И где нужна женщина, кроме спальни и кухни?!" (2-3 октября 1914 г.).

   Читая письма А. И. Тинякова, порой приходится напоминать себе, что он был образованным человеком, изучал поэзию Тютчева, издал сборник его памяти. Наконец он был собеседником А. Блока: А. Блок не раз заносит имя Тинякова в Дневники и Записные книжки. Его ценил А. М. Ремизов, который, кстати, и предложил Тинякова в числе сотрудников Б. А. Садовскому, когда тот начал работать в газете "Русская молва".

   И понимаешь, какое чувство жалости к себе мог возбуждать этот человек, и сам испытываешь сочувствие, читая признание А. И. Тинякова: "Вот, например, Вы пишете, что "уединение и одиночество - благо". Между тем - это два разных явления. Уединение - это нечто добровольное: устал человек от людей и уединяется до тех пор, пока ему это приятно. Одиночество же, наоборот, - нечто насильственное, неустранимое. Например, сижу я вечер за вечером один в своей комнате и знаю, что могу просидеть сто вечеров и никто ко мне не придет. А я, понимаете ли, задыхаюсь от этого, потому что я живу только тогда, когда я с людьми, а не один. Попадая в больницы, я прямо выздоравливал оттого, что спал в общей палате и садился обедать с людьми, а не один. Пускай даже грязные, сумасшедшие, - но не один, не один!" (2-3 октября 1914 г.) .

   Казалось бы, у Тинякова был свой "символ веры", и слова, дорогие ему, и слезы, что выжимались не только из жалости к себе, но и при мысли о величии самодержавия. Как горячо бросается он поздравлять Б. Садовского, взволнованного радостью встречи с монархом, с царской семьей. "Невыразимо отрадно пережить то, что пережили Вы, особенно в наши дни, когда гнусный жидовский демократизм въелся в тело иасчастной России, когда забыты мудрые заветы Достоевского и Ницше, Карлейля и Ренена..." (14 июля 1913) .

   Ревниво печется Тиняков и о чистоте русского мужика и бросается спасать ее от развращающего влияния цивилизации: "...вчера вечером соседка-помещица рассказала мне, что в ближайшем к нам селе поп хочет завести кинематограф для мужиков. И я уже собираюсь писать архиерею, губернатору и в местную газету Союза Русского народа. Думаю также натравить на долгогривого шабесгоя моего отца, местного протоирея, и вообще благомыслящих людей околотка". (27 мая 1914).

   И как быстро облетела с него латынь, и европейские одежды, и русский дух, стоило задеть его личные интересы. Остался оскаленный мещанин, мещанин обыкновенный. Как стыдно читать "Исповедь" А. И. Тинякова, где он, словно напроказивший гимназист, публично винит во всем Б. Садовского, подбившего его на "плохое" поведение. Как злобно, мстительно (и вдохновенно! - можно добавить: вслушайтесь только в ритм его письма, не лишенного своебразной поэзии) угрожает он своему недавнему другу и благодетелю:

   "...Бог Вас знает, за что Вы желаете истребить меня из литературы! Я Вам зла не делал и не желал, а Вы разным паршивым жуликам рассказали что-то про какую-то "Земщину", - и они этим уже начали пользоваться в своих низких целях. Те, кому Вы это рассказали - прирожденная чернь, холопы хозяйского рубля, косные тупицы, всесторонняя обозная сволочь. А мне стыда от этого не будет, ибо я органически выше и шире партийных и газетных перегородок. Сознаю в себе, как святыню, мою Арийскую душу и не могу загнать себя ни в какую жидовскую каморочку. Может быть, для Ауслендера "День" и "Земщина" - крупные явления, а для меня это просто газеты, которыми я не прочь при случае воспользоваться в целях добрых и общественно-полезных. И вот Вы - ученик и поклонник Фета, - стали на сторону газетной рвани! Не могу я этого осмыслить, тем более, что этим Вы грозите вырвать у меня последний кусок хлеба. Но Вы забыли, что Вы сами черносотенец и юдофоб, что Вы познакомили меня и с Никольским и с Розановым, и что у меня есть копия письма Б. Никольского к Вам по поводу одной статьи. А когда Вы у меня будете хлеб отнимать, я буду бороться, как зверь, как гад и как дьявол - вместе!" (6 июня 1915г.).

   В. Ходасевич дал А. И. Тинякову точную оценку: паразит, и именно не в бранном - физиологическом смысле. Паразитизм его проявлялся не только в отношениях с людьми, но и со временем, как мы видели: в эпоху 1905 года он был эсером, во время мировой войны - крайним правым, в 20-е годы распространился слух, что он в Казани работал в Чека. Об этом пишет В. Ходасевич в очерке "Дом Искусств". И совершенно не важно, справедлив ли этот слух, работал или не работал Тиняков в Чека - важно, что никому это не показалось удивительным. Но судя по очерку, в котором упоминается А. И. Тиняков, в 20-е гг. В. Ходасевич относился к нему с брезгливым любопытством - и только. Он не предугадал всех размеров этого явления, просто отшвырнул его от литературы, не предполагая, что тот прорастет на развалинах русского некрополя, и будет вспоминать в газете "Последние новости" о своих встречах с А. Блоком и В. Брюсовым, а при случае упомянет, каким ярым черносотенцем был Борис Никольский и подчеркнет с достоинством: "...свойственный мне демократический "мужицкий" дух и мое исконное недоверие к интеллигенции сделали для меня Октябрьскую революцию вполне приемлемой..."¹²

   Тиняков мог жить в любых условиях, при любом строе, писать, что угодно. Он был цепок, беспринципен, честолюбив и заключал автобиографию словами: "Несмотря на то, что ни одно из моих литературных выступлений не имело до сих пор настоящего успеха, я твердо верю в мои силы и убежден, что если не умру внезапно, то добьюсь настоящего признания, тогда как многие искусственно раздутые теперь "имена" лопнут, как мыльные пузыри."¹³

   "Исповедь антисемита" далась ему без малейшего труда. Даже напротив: рассвободила, позволила отныне выступать без маски, позволила ощутить себя героем, бьющимся за дело "правых" с открытым забралом. В письме к А. А. Блоку 20 апреля 1916 года чувствуется упоение ролью человека, отказавшегося от личной литературной карьеры, ради укрепления литературного отдела в правой прессе. "...надо бить по врагу и по его союзникам без пощады, памятуя лишь об одном: о правде и величии того дела, за которое сражаешься. В битве не до красивых жертв и не до благородных слов и вступая в борьбу по-настоящему, человек должен быть готов к тому, чтобы спознаться и с грязью, и с ложью, и с чем угодно, лишь бы душа не утонула в этом, а что сверху налипнет на нее всякая дрянь, - так это пусть: в час победы или смерти все отмоем". ¹⁴

   Б. А. Садовской отнесся к этой истории трагически. Он чувствовал себя погибшим, опозоренным, жаждал сочувствия и утешения. Утешения он искал и у В. Ф. Ходасевича. Не нужен ему был суд, пусть дружеский и правый. Мне кажется, "тиняковская история" провела глубокую и непоправимую трещину в их отношениях, точнее в отношении Б. Садовского к В. Ходасевичу. Насколько болезненно отнесся Б. Садовской к литературному скандалу видно по тому, что в воспоминаниях о А. Блоке, написанных в 1946 году, он снова возвращается к эпизоду 1915 г. "Незадолго перед этим я сделался жертвой литературной сплетни, родившейся в одном из петербургских еженедельников. Ни оправдываться, ни звать обидчика в суд невозможно: очень уж грязен уличный журнальчик. Никто, разумеется, этой клевете не поверил. Но мне по неопытности все мерещится, будто я погиб и моя репутация запятнана навеки. Теперь мне смешно, а тогда я страдал не на шутку. Знал ли об этом Блок? Вероятно. Когда я встал, чтобы проститься, он неожиданно в первый и последний раз поцеловал меня. Как нежен был этот дружеский поцелуй!"¹⁵

   Остается загадкой, почему он считал себя невиновым в том, что сводил А. И. Тинякова с Б. В. Никольским, с "Земщиной", что считал клеветой. Так сильно хотелось отвернуться, "забыть", получить милосердный, прощающий, грехи отпускающий поцелуй?

   Возможно, что "тиняковская история" лишний раз заставила Б. Садовского поверить в справедливость своих убеждений: "Русская интеллигенция оттого так и любит жидов, и взаимно жиды русскую интеллигенцию, что и та и другая лишены родины, отечества. - писал он в 1899 г. - Интеллигенция оторвана от почвы, ненавидит русские начала, жиды им верные союзники. Симпатия их сходства".

   Еврей по крайне мере наполовину, В. Ходасевич интеллигентом был всецело, и откликнулся на "тиняковскую историю" как подлинный интеллигент, проявив и твердость и доброту, которую Б. Садовской в своей обиде оценить не сумел.

   При этом Борис Садовской был человеком чистой души, на редкость цельным, никогда не приспосабливался к власти и судьба его сложилась трагически, хотя он не сидел в лагерях, а дотянул до старости в Новодевичьем монастыре.¹⁶

   Он рожден был с душой старинного письма. Мы видим, как меняется В. Ходасевич. Б. Садовской (как часто случается с людьми ограниченными) не менялся. Когда держишь в руках его детские дневники, оттуда глядит тот же Борис Садовской, каким мы знаем его и в 20, и в 30 лет. Тринадцатилетний мальчик просто и естественно, к случаю, вспоминает строки Ивана Ивановича Дмитриева: они выражают его живые чувства; он заверяет, что вслед за Шишковым "желал бы, чтобы все иностранные слова были выброшены из русского языка и заменены чисто русскими".

   Дневник 1894 года начинается записью: "1 марта. Я вчера не ходил учиться и не пойду нынче, потому что хвораю чесоткой. Вечером я писал стихи об Александре II, но, уже написав, вспомнил, что сегодня день его кончины". Это и смешно и трогательно сразу: чесотка и стихи об Александре II, а через несколько лет явится продолжение: "Завтра - Священный день Тезоименитства Его Императорского Величества Государя Императора Николая II Александровича. Я горжусь тем, что нахожусь под властью самодержца, а не паршивого королишки, который слова не может пикнуть без согласия своего рейхстага или парламента, дающего ему средства на жизнь, не под властью взбалмошной республики, глупейшего государства в мире, а САМОДЕРЖЦА, помазанника Божья, отцы, деды и прадеды которого властвовали также и над нашими предками". Еще в отроческие годы раз и навсегда он отводит место женщине в детской "штопать чулки и няньчить детей".

   Даже темы его стихов закодированы в раннем детском опыте: нестерпимым блеском сияет в дневниках самовар - привычный домашний, когда выпиваешь за вечер семь чашек чаю; и самовар у тетушки в гостях: она опускает в чай дольки апельсина; самовар на балконе деревенского дома, после того, как собрана корзина ягод, и узорчатый самовар в гостях у нувориша, соседа по даче, под крики: "Пренэ!", "Анкор!", где коробка мармелада и дорогое платье хозяйки дополняют чаепитие. И обрывается дневник четырнадцатилетнего мальчика на том, что он подрядился за три рубля копать ямы у дяди в саду, потому что мечтает купить на ярмарке собственный маленький самовар.

   Б. Садовской вырос и сложился в провинциальном русском укладе, он врос в этот уютный и косный быт, который сделал темой и содержанием своего творчества. Архаичным он казался своим современникам. И критик А. Измайлов в своих пародиях на "Семейные портреты" подчеркивал, обнажал "ретроградство" поэта:

   . . .Секунд-майора дочь Снандулия Петровна

   С собою принесла тысченок пятьдесят,

   Мандрыковку и Плесе. Вы, сидя в них, любовно

   Пороли крепостных и холили щенят.¹⁷

  

   Какими же архаичными и враждебными по духу показались его произведения редакторам "Красной нови" и "Красной нивы", редакторам советских издательств, куда Б. Садовской рассылал свои рукописи и неизменно получал отказы. Рецензенты писали: "Получается, может быть, и помимо желания автора, некая апология дворянства", "Рассказ написан вполне литературно и неплохо. Но тема старая, много раз использованная в старой дворянской литературе".

   Издательства отклонили "Записки", отклонили роман о Софье Перовской "1 марта", один за другим отклоняли стихи и рассказы. В. В. Вересаев, к которому Б. Садовской обращался с просьбой пристроить его произведения в журналы, писал смущенно: "Беллетристику не берут, говорят, старо. Не понимаю, почему. А насчет "H. H. Пушкиной" я очень сконфужен: когда слушал стихи в чтении, не заметил, что там все Бог и Господь. А этих слов все нынешние редакции боятся еще больше, чем в прежние времена черти - ладана" (20. III. 1926).¹⁸

   А то немногое, что удалось опубликовать, сделано руками и стараниями друзей, которых всегда вокруг Б. Садовского было много. Книга "Морозные узоры" вышла только потому, что Г. П. Блок, нежно привязавшийся к Б. Садовскому, оказался пайщиком издательства "Время"; несколько стихотворений напечатали журналы благодаря рекомендации В. В. Вересаева. А главы из "Приключения Карла Вебера" попали в руки С. А. Клычкова, приятеля петербургской юности: в 1928 г. он работал в журнале "Красная новь" и отрывок из романа дал с радостью. И все. Дальше - глухая, непробиваемая стена, молчание.

   После того, как вышел роман, Б. Садовской изредка выступал с публикациями: один журнал напечатал письмо А. П. Чехова начинающему поэту, другой - воспоминания о Горьком. Жил он на пенсию, и хотя пенсия была персональной (все тот же В. В. Вересаев и М. Цявловский выхлопотали), а все равно трудно. Жил под знаком слова "конец". Так называлось стихотворение, завершающее последний сборник стихов Б. Садовского "Обитель смерти". И последний прижизненно напечатанный роман "Приключения Карла Вебера", герой которого - великан путешествует по Германии с комедиантами, теряет на войне глаз, два года томится в турецком плену, попадает с посольством в Россию, женится здесь на карлице и отправляется на корабле на север - кончался словами: "Сердце переполнилось счастьем. Счастье - смерть".

   Но может, радоваться надо, что имя его на долгие годы было вычеркнуто из литературы, стерто, что рассказы и повести не печатали, иначе его уничтожили бы в 1937 году, как Сергея Клычкова и многих других, а на болезнь не посмотрели бы. Ведь именно на Бориса Садовского, уже после того, как был он похоронен на Новодевичьем кладбище, обрушился критик Б. Соловьев в работе, написанной к 60-летию статьи В. И. Ленина о сборнике "Вечи". Оказывается "Борис Садовской зачеркивал всю передовую литературу прошлого и утверждал, что если ее деятели и одерживали большие творческие победы, то вопреки своей связи с жизнью, современностью и передовыми идеями эпохи". Ему досталось за то, что в 1907 году критик посмел охарактеризовать Чернышевского словами "умеренный и аккуратный", т.е. приравнял его к Молчалину, за то, что не ценил Белинского и т.д. "...подобные высказывания ретрограда и крепостника Б. Садовского крайне характерны для всего реакционного лагеря"¹⁹, - заключал статью Б. Соловьев.

   Как они чувствовали чужака, топали, орали: "Ату, его!"

  

   ...Вам под ярмо подставить выю

   И жить в изгнании, в тоске...

  

   В изгнании оказались оба - Б. Садовской, не уехавший из России и замурованный в прошлое, и В. Ходасевич, покинувший родину. Но В. Ходасевичу удалось уцелеть и вывезти с собой самое дорогое для него - русскую культуру, тот мир, что жил в нем. В 1921 году он понял твердо: "как бы ни напрягали мы силы для сохранения культуры - ей предстоит полоса временного упадка и помрачения."²⁰

   Оказавшись за границей, он упрямо и настойчиво пытается связать далеко разошедшиеся концы, уничтожить "исторический разрыв" с предыдущей эпохой, звено за звеном воссоздать целостность русской культуры: писатель двигался от "Слова о полку" к Державину, от Державина к Пушкину, обошел круг поэтов пушкинской эпохи, каждого назвав поименно, каждому посвятив статью, и наконец собрал воедино вдребезги разлетевшуюся литературную эпоху начала века в "Некрополе".

   Вера В. Ходасевича в поэзию, кажется, еще возросла оттого, что она выжила и "в тьме гробовой российской". Больше того, именно в эти годы, в столкновении с грубой российской действительностью он и нашел себя как поэт. "Клокочущие чайники", "валенки", "зловонная треска" стали тем фундаментом, из которого выросли "гладкие черные скалы" и раздался "глас музикийский". В ранние годы именно этой прозы ему недоставало, какофонических звуков, "стона и скрежета". Он считал себя учеником Пушкина, сыном гармонии, а рожден был для землятресений и революций. Чтоб настроить свой голос ему не хватало "дикого голоса катастроф". Вот когда он стал бороться с Пушкиным, и следы этой титанической борьбы то и дело встречаешь в его стихах. Вот когда он расслышал "бедные рифмы" - тени былых полнозвучий, былой гармонии, и вывел на страницы этот "хор воздыхающих теней": "мои - твои", "гласных - согласных"...

   "Живит меня заклятым вдохновеньем дыханье века моего" - признавал он. У этого века учился он "ужасному веселью постылый звук тех песен обретать, которых никогда и никакая мать не пропоет над колыбелью". Но и борясь с Богом, бросая ему прямой вызов ("Мне невозможно быть собой, _м_н_е_ _х_о_ч_е_т_с_я_ _с_о_й_т_и_ _с_ _у_м_а...", "И _с_о_л_н_ц_е_ _а_н_г_е_л_ы_ _п_о_т_у_ш_а_т"...), он был куда ближе ему, чем те, кто "сбрасывал" Пушкина, он был связан с ним живой любовью, "задушевной нежностью". И он гордился, что успел сделать "классическую" прививку молодой советской поэзии: "И каждый стих, гоня сквозь прозу, вывихивая каждую строку - привил-таки классическую розу советскому дичку".

   В. Ходасевичу чужды были иерархические, сословные представления о царе-поэте, которые исповедовал Б. Садовской. Но идола его, "на чердаке забытого", он вытащил. Он вспомнил о нем, когда писал "Памятник". Только вместо надменного доморощенного (и чуть-чуть провинциального) кумира мы увидели природного идола - скифского, вечного, степного, ставшего на перекрестке истории. Героем своего "Памятника" В, Ходасевич сделал не чернь, которая заслонила от Б. Садовского и прошлое и будущее, не обиду на историческую ошибку, а чувство единственности, целостности русской культуры, поэзии, соединил, сковал разорванные концы и начала.

  

   ПАМЯТНИК

  

   Во мне конец, во мне начало,

   Мной совершенное так мало!

   Но все ж я прочное звено:

   Мне это счастие дано.

  

   В России новой, но великой

   Поставят идол мой двуликий

   На перекрестке двух дорог,

   Где время, ветер и песок...

                                                    193-

  

   И. Андреева

   1980

  

  

   У Ходасевича в письмах попадаются сокращения "как" - "кк", ПБург - вместо Петербург, часто названия журналов без кавычек. И названия газет и журналов сокращены.

  

  

   1. Соколов Сергей Алексеевич (псевд. Кречетов) (1878-1936). Писатель, поэт, издатель. Редактор литературного отдела журнала "Золотое руно", позже - редактор журнала "Перевал", владелец издательства "Гриф" и редактор альманахов "Гриф", в которых В. Ходасевич и Б. Садовской печатали свои произведения.

  

  

   1. "Русская молва" - газета, начавшая выходить 9 декабря 1912 г. в Петербурге. В создании ее принимал участие А. Блок (см. Дневники А. Блока за ноябрь-декабрь 1912 г.). Борис Садовской был приглашен заведовать литературным отделом и предложил В. Ходасевичу вести Московскую литературную хронику.

   2. "Вторники" - вечера Московского литературно-художественного кружка (1898-1920). В. Ходасевич был активным участником кружка с гимназических времен. В очерке "Московский литературно-художественный кружок" он писал: "... я был, подобно другим, уверен, что в нем совершаются важные литературные события. Сперва нелегально, потом на правах гостя, потом в качестве действительного члена побывал я на бесчисленном количестве вторников и чьих только докладов не слышал. ... Тогда все это казалось ужасно значительно и нужно - на поверку вышло не так. ... Для серьезной беседы аудитория Кружка была слишком многочисленна и пестра." (В. Ходасевич "Литературные статьи и воспоминания". Изд-во им. Чехова, Нью-Йорк, 1954).

   3. Общество свободной эстетики или Эстетика (1906-1917) - литературно-художественное общество, одним из руководителей которого был В. Я. Брюсов. Он и пригласил И. Северянина в Эстетику в декабре 1912 г. Об этом вечере В. Ходасевич пишет в следующем письме.

   4. В декабре 1912 г. в "Русской молве" напечатаны стихи В. Ходасевича "Прогулка", "Досада", в январе 1913 - "Ворожба".

   5. Одинокий (наст. фамилия Тиняков Александр Иванович) (1886-1932). Поэт, литературный критик, автор трех сборников стихов: "Navis nigra" ("Черный корабль"), М., изд-во "Гриф"; "Треугольник. Вторая книга стихов. 1912-1921", П., изд-во "Поэзия", 1922 г. и "Ego sum qui sum" ("Аз есмь сущий"). Третья книга стихов. 1921-1922 гг.", Л., Изд. автора, 1924.

   Подробнее о нем см. Послесловие.

   6. В рецензии на первую книгу стихотворений А. И. Тинякова "Navis nigra" В. Ходасевич писал:

   "Подчиненность творчества г. Брюсову является главным недостатком всей книги. Ее безусловное достоинство - подлинный лиризм автора. Можно сочувственно или враждебно относиться к идеям г. Тинякова, но нельзя не признать, что он никогда не опускается до холодного выдумывания стихов, до писания ради писания, до стихотворного жонглерства, получившего столь широкое распространение в последние годы. Переживания г. Тинякова подлинны, - и это заставляет примиряться с их немного наивным демонизмом.

   Стих г. Тинякова немного жесток, отрывист, немузыкален, но в нем чувствуется серьезная работа..." ("Утро России", No 271, 24 ноября 1912 г.).

   Статьи и рецензии В. Ходасевича, опубликованные в газетах 1912, 1917 гг., мало известны, не собраны, хотя многие из них и сегодня читаются с интересом; здесь и дальше приводятся развернутые цитаты и отрывки.

   7. Последняя строчка написана рукой жены Ходасевича - Анны Ивановны.

  

  

   1. Чацкина Софья Исааковна - редактор журнала "Северные записки" (Петербург, 1913-1916). Б. Садовской сотрудничал в журнале и рекомендовал Владислава Ходасевича как поэта и переводчика.

   2. В No 17 "Русской молвы" от 25 декабря 1912 г. за подписью "В. X." был опубликован репортаж В. Ходасевича о вечере Игоря Северянина в Обществе свободной эстетики. Заметкой открывается тема, которая живо волнует В. Ходасевича в течение нескольких лет: о футуризме как школе, о природе новаторства Игоря Северянина:

  

   "Если футуризм Игоря Северянина - только литературная школа, то надо отдать справедливость: чтобы оправдать свое имя, ей предстоит сделать еще очень многое. Строго говоря, новшества ее коснулись пока одной только этимологии. Игорь Северянин, значительно расширяющий рамки обычного словообразования, никак еще не посягнул даже на синтаксис. Несколько синтаксических его "вольностей" сделаны, очевидно, невольно, так как являются просто-напросто варваризмами и провинциализмами, каковыми страдает и само произношение поэта. Например, он говорит: бэздна, смэрть, сэрдце, любов.

   ... В Игоре Северянине весьма удивил нас несомненно ему присущий и упорно подчеркиваемый морализм. Борьбу с отжившими моральными формулами очевидно полагает Игорь Северянин насущной своей задачей. Но именно потому-то эти формулы и отжили век свой, что они уже давно разрушены. За пределы же морали Игорь Северянин не посягает, и по-видимому - футуризму надо еще ждать да ждать философского своего credo."

  

   Вскоре В. Ходасевич разовьет и продолжит свои размышления в двух программных статьях, с которыми он выступит в газете "Русские ведомости" (29 апреля и 1 мая 1914 г.) "Игорь Северянин и футуризм". Значительное место отведено Игорю Северянину и в статье "Русская поэзия", опубликованной в альманахе "Альциона" (М., 1914).

  

  

   1. "Голос Москвы" (1906-1915) - ежедневная газета, главный орган крайней правой русской партии Союза 17 октября. В 1913 г. В. Ходасевич часто публиковал на ее страницах рецензии о стихах, подписывая их "X", "Х-чъ" и полным именем.

   2. Б. Садовской печатался в газете "Голос Москвы" в 1907 г.

   3. Витольд - здесь и дальше - Ахрамович Витольд Францевич (псевд. Ашмарин) - поэт, секретарь издательства "Мусагет".

  

   1. В Дневнике А. Блока от 10 января 1913 г. запись: "А. М. Ремизов сообщил между прочим, что Садовского выгнали из "Русской молвы", но он относится к этому добродушно - есть Чацкина". (Александр Блок. Собрание сочинений. Т. 7, стр. 206, М-Л., 1963.) После ухода Б. Садовского из "Русской молвы" стихи и заметки В. Ходасевича в газете не появлялись.

   2. "Галатея" - журнал, редактором которого, судя по письмам, мечтал быть Б. Садовской. Нашел он и человека, готового вложить деньги в издание, но оно так и не осуществилось.

   3. Тыркова Ариадна Владимировна (1869-1962) - писательница, журналистка, издатель и редактор газеты "Русская молва".

   4. Из последующих писем ясно, что речь идет о рассказе Мериме "Федериго", переведенном В. Ходасевичем. Опубликован он был только в 1916 г. в газете "Утро России" (10 апреля 1916). Затем еще раз встречаем рассказ "Федериго" в журнале "Петербург" No 2, 1922 г. Переводчик - София Бекетова. София Бекетова - псевдоним Анны Ивановны Ходасевич, которая изредка публиковала стихи.

   5. "Сатирикон" - сатирический журнал (1908-1914).

  

  

   1. Брюсов Валерий Яковлевич (1873-1924) - поэт, переводчик, историк литературы, теоретик и признанный современниками глава русского символизма. В. Ходасевич, учась в гимназии с его младшим братом, познакомился с Брюсовым одиннадцатилетним мальчиком. Был влюбленным читателем первых его стихов, посещал "среды" В. Брюсова. Раннюю поэзию В. Брюсова ценил выше всего его творчества, и когда был издан 1-й том собрания сочинений Брюсова, В. Ходасевич откликнулся на него рецензией в журнале "София" 1914, No 2, которая и до сегодня не утратила значения. Разбирая стихотворение В. Брюсова "Творчество", критик приходил к убеждению:

   "...юношеские строки Брюсова до сих пор поражают своеобразной своей остротой. Как сочетаются в них мечта и банальность, прекрасное и грубое, вечное и мгновенное - мы не знаем, и это делает их драгоценными и живыми навсегда, ибо они никогда не перестанут волновать нас. Их непосредственное очарование не исчезнет даже тогда, когда историки литературы объявят, что ранние стихи Брюсова можно ему простить за позднейшие".

   Личность Брюсова всегда вызывала интерес В. Ходасевича своей сложностью, противоречивостью. Он внимательно следил за его судьбой, за выходящими книгами, позже, в эмиграции - написал портрет В. Брюсова (очерк "Конец Ренаты", "Некрополь").

   В. Брюсов же, отметив в первой книге В. Ходасевича "Молодость" "остроту переживаний", почувствовав в нем человека, раненого своим временем ("Эти стихи порой ударяют больно по сердцу, как горькое признание, сказанное сквозь зубы и с сухими глазами".) ("Дебютанты", "Весы", 1908, No 3), вовсе отказал зрелому поэту, автору "Тяжелой лиры" в даровании, обвинил его в прямом эпигонстве: "стихи эти больше всего похожи на пародии стихов Пушкина и Баратынского. Автор все учился по классикам и до того заучился, что уже ничего не может, как тщательно передразнивать внешность". ("Среди стихов", "Печать и революция", 1923, No 1).

   В январе 1913 г. В. Ходасевич ходил к Брюсову, очевидно, по просьбе Б. Садовского: просить стихи для "Галатеи".

   2. Струве Петр Бернгардович (1870-1944) - владелец изд-ва, экономист, историк, редактор журнала "Русская мысль".

   3. Кожебаткин Александр Мелетьевич (1884-1942) - владелец издательства "Альциона"; в издательстве выходили книги Б. Садовского и В. Ходасевича.

   4. В газете "Русская молва" от 10 декабря 1912 г. опубликована заметка:

   "Издательство "Альциона" в Москве с 1913 года предполагает печатать изданием новый критико-библиографический ежемесячник "Мнемозина". В нем будут помещаться статьи о старой и современной литературе, рецензии, заметки и исторические материалы: письма, дневники и проч. Как слышно, в "М" примут участие главные силы "Весов" (1904-1909)".

   5. Городецкий Сергей Митрофанович (1884-1967) - поэт, один из организаторов и синдиков "Цеха поэтов"; вместе с Н. Гумилевым выступил с литературным манифестом акмеистов ("Аполлон", 1913, No 1).

   6. Рецензия Б. Садовского на сборник Н. Гумилева "Чужое небо" ("Современник", 1912, No4) начиналась словами:

   "О "Чужом небе" Гумилева, как о книге поэзии, можно бы не говорить совсем, потому что ее автор - прежде всего _н_е_ _п_о_э_т. В стихах у него отсутствует совершенно магический трепет поэзии, веяние живого духа, того, что принято называть вдохновением..."

   Далее Б. Садовской пишет, что "стихи г. Гумилева не плохи: они хорошо сделаны и могут легко сойти за ... почти поэзию".

   "Бриллианты Тэта тоже почти настоящие: в виде рекламы желающим предоставляется возможность выбрать среди поддельных сокровищ один подлинный алмаз. Но в книге г. Гумилева не найти ни одного бриллианта, сплошь стеклярус, подделанный подчас с изумительным мастерством".

  

   В "Записках", хранящихся в ЦГАЛИ (ф. 464, оп. 1, ед.хр. 1) Б. Садовской вспоминает:

   "Н. С. Гумилев в литературе был мой противник, но встречались мы дружелюбно. При первом знакомстве в "Бродячей собаке" изрядно выпили, зорко следили друг за другом.

   - Ведь Вы охотник?

   - Да.

   - Я тоже охотник.

   - На какую дичь?

   - На зайцев.

   - По-моему, приятней застрелить леопарда.

   - Всякому свое.

   Тут же Гумилев вызвал меня на литературную дуэль: продолжить наизусть любое место из Пушкина. Выбрали секундантов, но поединок не состоялся: всем хотелось спать".

   7. Стихотворение В. Ходасевича "На даче" и вообще стихи за подписью "Елисавета Макшеева" в "Сатириконе" в 1913 г. не появлялись. "Елисавета Макшеева", как пишет В. Ходасевич в очерке "Муни", фамилия реальная: "такая девица в восемнадцатом столетии существовала, жила в Тамбове, она замечательна только тем, что однажды участвовала в представлении какой-то державинской пьесы". За этой подписью В. Ходасевич опубликовал стихотворение "Ты губы сжал и горько брови сдвинул..." ("Руль", 1908, 25 августа, No 129). В сборник "Счастливый домик" оно вошло под заглавием "Поэту".

  

  

   1. Шершеневич Вадим Габриэлевич (1893-1942) - поэт, переводчик, примыкал к одной из группировок русских футуристов. О его сборнике "Carmina" ("Стихи") В. Ходасевич писал в газете "Голос Москвы", 1913, No 55, 7 марта:

   "Если вернуть из его книги каждому современному поэту то, что у него заимствовано, - от самого автора не останется ничего, кроме усидчивости и аккуратности - качеств весьма похвальных, но не делающих поэтом того, кто обладает только ими".

   Позже, оценивая сборники стихов Шершеневича "Автомобилья поступь" и "Быстрь", В. Ходасевич писал, что "поэту плохо удается лишить свои стихи содержания" и чтобы не отстать от футуристов, он стремится изо всей силы "затемнить" мысль. Критик выражал надежду, что со временем Шершеневич "будет вспоминать свой футуризм как один из экспериментов". ("Утро России", 1916, 30 января).

   2. В NoNo 1-2 журнала "Русская мысль" за 1913 г. печаталась повесть Бориса Садовского "Княгиня Зенеида".

  

  

   1. Гуревич Любовь Яковлевна (1886-1940) - писательница, литературный и театральный критик, после ухода Б. Садовского стала заведующей литературно-театральным отделом газеты "Русская молва".

   2. Ремизов Алексей Михайлович (1877-1957) - писатель. Студентом Московского университета был арестован как "агитатор" и на два года выслан в Пензенскую губернию. Продолжал там вести работу среди рабочих ("Я считал себя социал-демократом"), посажен в одиночку, затем выслан в Усть-Сысольск. К месту ссылки 1000 верст его гнали в кандалах вместе с уголовниками. После ссылки ему запрещено проживание в столицах и два года вместе с женой и дочерью они кочуют по Югу России. Только в 1905 г. Ремизову разрешено поселиться в Петербурге, и он становится заведующим конторой журнала "Вопросы жизни". Литературные его опыты долго не находили признания: их не оценили ни А. П. Чехов, ни М. Горький. В 1907 г. вышел первый сборник А. Ремизова "Посолонь", а в 1911-1912 гг. напечатаны Сочинения А. Ремизова в семи томах, появление которых Б. Садовской приветствовал статьей "Настоящий" (журнал "Современник", 1912, No5).

  

  

   1. Отчет об этом собрании ("У эстетов") напечатан в "Голосе Москвы" (26 апреля 1913 г.). В докладе "Весна или осень в русской поэзии" поэт Николай Бсрнер докладывал, что приемы классики и символизма изжиты и не нужны. "Путь грядущий мы не знаем, но предчувствуем, и будущее искусство - пантеизм города. Мы, и только мы, футуристы, стоим на распутьи. Мы не признаем никого до нас, и нам нет никакого дела до любимцев веков, до мавзолеев культуры".

   "Из речи оппонентов, - заключал автор заметки, - заслуживает внимания только речь В. Брюсова, сущность которой может быть выражена его же фразой: "Бессмысленные слова никогда не будут поэзией".

   2. Тастевен Генрих Эдмундович (1880?-1915) - критик, журналист, заведующий редакцией журнала "Золотое руно".

   3. В. Ходасевич несколько раз обращался к истории Павла, его судьбе. В ЦГАЛИ в архиве писателя хранятся выписки из трудов историков об императоре Павле, наброски и вступление к работе, план работы (ф. 531, оп. 1, ед. хр. 30, 31). Есть среди набросков лист, на котором выписаны цитаты из Гамлета, соответствующие ситуациям в судьбе Павла. Например: 1) "Контраст между смертью отца и радостным настроением двора. "Так близко к солнцу радости..." (1, 2, стр. 8). 2) "Муж матери". А у Е. сколько их было? (1, 2, стр. 10; 3) М.б., и Петр казался ему чем-то вроде "полугероя, полубога" (10)" и т.д.

   4. Оригинальные стихи В. Ходасевича в 1913 г. в журнале "Северные записки" не появлялись.

  

  

   1. Телеграмму можно датировать маем 1913 года.

   Письмо Садовского к А. И. Ходасевич (без даты) начинается словами: "В приятных воспоминаниях о Гиреево не заметил я, как промчалось время: завтра уже неделя, как живу в Нижнем". Затем следует сообщение, что в Нижнем ждут Государя "и я заказываю себе мундир", следовательно это начало мая 1913 года.

   Гостил Садовской у Ходасевичей и в июле 1913 г. по дороге в Крым, о чем есть упоминание в письме Ходасевича к Г. И. Чулкову: "Прожил у меня десять дней Садовской. Болел животом, обвязывался компрессами, пил слабительное и обольщал меня перспективами журнала, на который поехал добывать денег - но не добудет, конечно. (28 июля 1913)".

  

  

   1. Александр Брюсов (1885-1966) - младший брат В. Я. Брюсова, гимназический приятель В. Ходасевича. По профессии - археолог. В молодости писал стихи и рецензии в журнале "Перевал", альманахах "Гриф" и т.д. Под псевдонимом "Alexander" выпустил книгу стихов "По бездорожью" (М., 1907).

   2. Койранский Александр Арнольдович (1884-?). Поэт, художник, критик. Нина Ивановна Петровская пишет об А. Койранском, А. Брюсове, Муни, В. Ходасевиче как об одной компании: они вместе начинали, печатались в альманахах "Гриф" и "Альциона", в журнале "Перевал". Петровская говорит о них с досадой, называя "мальчишками", "чертями, негодяями, с.....и детьми". Письмо ее написано Ефиму Янтареву в 1908 г., из-за границы. Она вынуждена жить в разлуке с В. Я. Брюсовым, разрыв насильственный, боль жива и психологически нетрудно объяснить раздраженный тон по адресу тех, кто был участником, а точнее - наблюдателями, соглядатаями (порой по-мальчишески легкомысленными, порой беззастенчивыми) ее драмы. Позже, когда Н. Петровская напишет свои воспоминания о В. Я. Брюсове, она станет добрее к "мальчишкам", а о Саше Койранском вспомнит как о самом дорогом друге из "плеяды молодых". С нежностью вспомнит его неприкаянность, равнодушие к вещам, напомнит о том, что он был общим любимцем, его так и называли: "Саша - радость наша". Упомянет о том, что теперь (Воспоминания были окончены в 1924 году) он в Канаде, больной. Дата смерти А. Койранского не установлена.

   Владислав Ходасевич довольно рано почувствовал себя отдельно от компании, дружеские отношения соединяли его только с Муни. Об А. Брюсове и А. Койранском он отзывается довольно насмешливо.

   3. Гиршман Владимир Осипович (1867-1936) - фабрикант, поклонник модернистского искусства. Он и его жена - постоянные посетители Литературно-художественного кружка и Эстетики, в которой В. О. Гиршман был казначеем.

   4. Ходасевич Михаил Фелицианович (1865-1925) - старший брат В. Ходасевича. Видный московский адвокат, любитель литературы, искусства, действительный член Литературно-художественного кружка. Коллекционировал иконы, картины. После революции был смотрителем в Музее быта. На 21 год старше Вл. Ходасевича. Вл. Ходасевич был дружен с его дочерью художницей Валентиной Ходасевич (в замужестве Дидерихс).

   5. Строчка из стихотворения В. Брюсова "Грядущие гунны":

  

   А мы, мудрецы и поэты,

   Хранители тайны и веры,