Крестовский Всеволод Владимирович - В дальних водах и странах

лошадиный оскал их губ, всегда позволяющий видеть некрасиво длинные передние зубы. Японские дамы оставались зрительницами, и сказать по правде, сравнение их с присутствовавшими здесь иокогамскими европеянками оказывалось вовсе не в пользу последних. У японок есть своя прирожденная грация, которая естественно сказывается и в манерах, и в обращении, как с мужчинами, так и между собою; а здесь, на этом вечере, мы могли заметить их умение держать себя безукоризненно прилично и с замечательным тактом.

   Как характерную особенность программы танцев, следует заметить, что кадрили были из нее вовсе исключены. Из десяти нумеров, значившихся в этой программе, была сделана уступка в пользу только одной польки, в остальном же, согласно английскому обычаю, вальсы чередовались с lancиers и закончилось все это галопом, которого, впрочем, мы не дождались и уехали домой при сквернейшей погоде: шел дождь, смешанный со снежною завирухой.

  

  

   7-го января.

   На утро мы проснулись с неожиданным сюрпризом: все крыши, улицы и сады Токио очутились под снегом; навалило его за ночь больше, чем на четверть. Даже странно как-то видеть все эти зеленеющие лавры, пальмы, померанцы и деревья камелий, уже начинающие расцветать, на почве, покрытой снежною пеленой, под большими пушистыми хлопьями снега, тяжело насевшего на их темнозеленые ветви, на пунцовые цветы и бутоны камелий и на вееро-лапчатые листы латаний. Оригинальная картина тропической флоры под снегом представляется воображению северного жителя чем-то сказочным, поражающим своими контрастами. Нынче снег выпал здесь очень рано, сравнительно с прошлым годом, когда он в первый раз пошел только 3 марта. Но зато и навалило же его тогда, как сказывают нам, сразу чуть не на поларшина. Эта внезапная зима явилась для японских ребятишек источником новых забав и радостей. По всем дворам и на менее людных улицах они гурьбами играют в снежки, устраивают между собою веселые сражения и бомбардировки, накатывают из снега огромные шары и лепят бабу.

   К семи часам вечера О. Р. Штакельберг со штабом и командирами русских судов отправился на званый обед к бывшему морскому министру, вице-адмиралу Кавамура. Живет Кавамура далеко, на окраине южных кварталов, почти за городом. Небольшой дом его, отстроенный и убранный по-европейски, стоит на горе, и ведет к нему длинная аллея, освещенная на сей раз двумя рядами красных бумажных фонарей. Во время стола играл на дворе военно-морской японский оркестр, который, между прочим, очень недурно исполнил "Арагонскую хоту" Глинки и вполне хорошо русский народный гимн при провозглашении хозяином тоста за здоровье Государя Императора. Из дам присутствовали за столом только хозяйка дома и ее дочь, девочка лет десяти. Гостей из японцев было всего только три человека: государственный канцлер Санджио, вице-канцлер Ивакура-Тотоми (оба во фраках) и генерал Сайго. С последним мы уже знакомы; о первых же двух необходимо сказать несколько слов, так как оба они играли выдающиеся политические роли во время реставрационного переворота 1868 года и продолжают играть их по сие время. Санджио - худощавый, или точнее, как говорят Поляки, "щуплый", болезненного вида и невысокого роста человек, с лицом по которому никак нельзя определить - молод он или стар. Впрочем, говорят, ему нет еще и сорока лет. По происхождению, он принадлежит к кунгайям, то есть к числу древнейших фамилий киотской аристократии, а влияние фамилии Санджио на среду знатнейших и родовитейших столицы, нарочно став для этого во главе чрезвычайного посольства. В результате его поездки явилось большое сочинение, в нескольких томах, со многочисленными рисунками, где Ивакура, как говорят, не без юмора излагает все свои европейские впечатления и делает очень много метких замечаний и характеристик, обнаруживающих в нем далеко не дюжинный ум государственного человека и тонкое понимание вещей и отношений. Вместе с европейским костюмом и прической, он усвоил себе вполне европейские манеры и держит себя совершенно просто, с виду даже добродушно, а говорит отрывисто, определенно отчеканенными, большею частию короткими фразами, в чем быть может невольно сказывается его энергический и твердый характер.

   Что до генерала Сайго, то к сказанному о нем прежде могу лишь прибавить что этот человек с каждым разом кажется нам все симпатичнее.

   После обеда хозяева пригласили нас спуститься по внутренней лестнице в нижний этаж, на домашнюю половину. Там, в одной из комнат, была устроена небольшая сцена с занавесью, декорированная на заднем плане роскошными ширмами, расписанными акварелью по темно-золотому фону. Нас усадили в мягкие, покойные кресла и на эластические диваны, причем гостям были предложены гавайские сигары и мартиникские ликеры. Вскоре на домашней сцене появились в богатых театральных костюмах маленькая дочь хозяина и одна из ее сверстниц. Обе они исполнили классический танец или, вернее, целую балетно-пантомимную сцену, сопровождавшуюся аккомпанементом самсина и пением из-за боковой ширмы какой-то певицы, которая по японскому обыкновению рассказывала речитативом, в певучих стихах эпопею того, что происходит на сцене.

   Около десяти часов вечера мы простились с нашими любезными хозяевами. Был ясный вечер с легким морозцем в неподвижном воздухе, и полная луна осеребряла деревья и крыши, покрытые девственно чистым снегом.

  

   8-го января.

   Снег все еще держится, хотя светит яркое солнце и погода очень мягкая. Тепло, ни малейшего ветра. На плацу, в снегу какая-то пехотная рота занята ученьем, практикует рассыпной строй и движение вперед двумя перекатными цепями.

   В час дня мы поехали осматривать Инзецу-Киоку - государственную бумажную фабрику, соединенную с обширным учреждением для заготовления государственных бумаг вообще и кредитных билетов в особенности. Все это учреждение устроено лично почтенным тестем генерала Сайго, который в качестве директора встретил нас в приемной своей канцелярии.

   Здание этого учреждения занимает огромный квартал. Я не возьму на себя труда перечислять все, что тут помещается, упомяну только главнейшие части. Так, кроме собственной бумажной фабрики, приспособленной к выделке многих различных сортов сего фабриката, здесь находятся обширные типография, литографное заведение, граверное, рисовальное, химическая лаборатория, фотография, механические мастерские, словолитня, линовочная, переплетная, обойная и даже почему-то мыльная фабрика. Во всем учреждении работают 1.066 человек, из коих 350 женщин. Все рабочие получают сверх жалованья еще и довольствие от казны, и для них особо устроена громадная столовая зала. Для детей их тут же имеются две прекрасные школы - мужская и женская. Детский фабричный труд хотя и не допускается, но подросткам обоего пола дозволено в особо назначенные часы вне классных занятий присутствовать в мастерских, где мастера обязательно показывают и объясняют им ход дела и где они исподволь могут приглядываться к характеру и способам работы, готовясь таким образом впоследствии занять место рабочих в учреждении по той или другой специальности. Замечательно, что все машины этого учреждения сделаны в самой Японии и что в составе его мастеров и рабочих теперь нет ни одного иностранца. Это явление мне приходится отмечать уже вторично, говоря о правительственных технических учреждениях; что японцы по справедливости могут им гордиться, это я вполне понимаю, особенно когда для контраста не без горечи вспомнишь, что у нас в Петербурге вся Экспедиция заготовления государственных бумаг, существующая, кажется, более полустолетия, до сих пор еще систематически переполнена германскими рабочими и работницами до такой степени, что знающему и способному русскому человеку между ними почти нет места...

   В некоторых отделениях работают исключительно женщины. Так, например, по отделу заготовления кредитных денежных знаков вся счетная, штамповая, сортировальная и упаковочные части находятся в руках женщин. Счетчицы считают, точно живые машинки, быстро и сноровисто, без малейшей ошибки, отбирая по пяти бумажек за раз, а штамповщицы работают, кажись, еще быстрее. У работниц есть своего рода форменная одежда: все они в белых халатах, а их старшины (тоже женщины) и начальницы отделений - в синих суконных кофтах и юбках. Последние носят на груди еще особые знаки отличия в виде бронзовых медалей; работники же и работницы отличаются по классам известным количеством красных нарукавных нашивок.

   В числе прочего нам показали разницу между японскими ассигнациями у себя дома. По внешности ни те, ни другие решительно ничем не различались; но первые, будучи опущены в щелочный раствор, тотчас теряют все свои краски; вторые же выдерживают такое испытание безукоризненно. Поэтому бумажки германской работы пришлось изъять из употребления, хотя заказ их стоил немалых денег. Правительство поступило в данном случае тем основательнее, что в стране, как сказывают, почти вслед за выпуском этих бумажек появились откуда-то фальшивые кредитки. Оставайся они в обращении, это для разных гешефтмахеров было бы отличным поводом наполнять японский денежный рынок фальшивыми знаками, тайно привозимыми из-за границы. Но в предвидении такой возможности японцы догадались изобрести для распознания их особый химический бесцветный раствор: стоит лишь погрузить в него стеклянную палочку и провести ею по бумажке черту, - на фальшивой, все равно как и на немецкой, получается бледный, едва заметный след; на действительной же он имеет сильную окраску чернильного цвета.

   Что касается выделки разных сортов бумаги, то в этом искусстве японцы совершенно самостоятельно достигли высокой степени совершенства, о чем свидетельствует целый ряд почетных отзывов и медалей, полученных ими на промышленных выставках всего мира, где только появлялись их изделия этого рода: Бумага в Инзецу-Киоку фабрикуется из лыка и волокна некоторых принадлежащих исключительно японской флоре деревьев и растений. На вид она атласисто-гладка и блестит как полированная слоновая кость, отличаясь в то же время несколько перламутровым отсветом. А что до прочности, то она положительно прочнее пергамента и почти неразрываема. Масса, идущая на выделку такой бумаги, подвергается предварительно самой тщательной очистке и обрабатывается так, чтобы представляла собою совершенно однообразное тесто без малейших комков, волокон и соринок. Толщина такой бумаги весьма разнообразна: нам показывали множество образцов, начиная от толстейших вроде бристольского картона, и до тончайших, совершенно воздушных листков необыкновенной нежности. Эти-то качества и делают здешнюю бумагу пригодною для всевозможных родов печатания, литографских, калькографских и прочих работ, требующих наиболее тонкого воспроизведения рисунка. По ее плотности и замечательной гибкости она равно годится для роскошнейших типографских изданий, альбомов, кредитных бумажек, патентов и грамот, географических карт и планов, словом, для всякого употребления, где лишь требуется бумага наибольшей прочности. Превосходны также ватман для рисования кистью и особые сорта бумаги, имеющие вид шелковой материи, известной под названием крепдешина, и вид суровой холщовой пряжи, из которых на этой же фабрике делаются разного рода и величины платки, салфетки и скатерти необычайной плотности, всегда разрисованные водянистою акварелью и легкою тушью или сепией в японско-эскизном жанре. Из обоев поразительно хороши по красоте и замечательной прочности сорта вроде шагреневой и тисненной узорами кожи с темно-цветными рисунками по темно-бронзовому и темно-золотому фону. На вид они не отличаются от лучших тисненных кож средневековой Европы и вполне годятся не только для стен, но и для обивки мебели. Притом все эти изделия замечательно дешевы в сравнении с подобными же европейскими.

   Вся администрация Инзецу-Киоку состоит из ста пятидесяти чиновников, считая в том числе старших мастеров и художников, как-никак они тоже числятся на государственной службе. Устройство всего этого учреждения хотя и стоило правительству значительных расходов, но затраченные на него суммы уже сполна возвращены самим учреждением государственному казначейству, и теперь Инзецу-Киоку поддерживает себя в полном порядке исключительно правительственными и частными заказами и сбытом своих "вспомогательных" произведений, каковы обои, бумага, скатерти, мыло и тому подобное. За покрытием всех своих ежегодных расходов оно приносит правительству даже некоторый дивиденд.

  

   10-го января.

   Сегодня мы посетили клинический госпиталь Токийской медицинской академии, японское название коей - Токио Дайгакко Ига-кубу. Расположен этот госпиталь близ парка Уэнно, в прекрасной местности, откуда открывается красивый вид на озеро Синабазуну-ике. Устройство госпиталя совершенно европейское, а потому распространяться о нем нечего. Студенты и фельдшерицы (для последних тут же учреждена особая школа) обучаются в клинических палатах практике своего дела под непосредственным наблюдением и руководством профессоров, между которыми есть и несколько японцев. Директор госпиталя д-р Бельц показал нам в женском отделении душевнобольных преинтересную пациентку, страдающую своего рода кликушеством. Она уверяет, что чувствует внутри себя кицне, то есть лисицу, в которой олицетворяется "служебный" дух, состоящий при святом Инари. Чтобы понять такое странное помешательство, надо вспомнить, что кицне, как я говорил уже раньше, является в народных мифологических повериях иногда священною, а иногда шуточною или же дьявольскою личностью, и что она обладает способностью делаться оборотнем. Эме Эмбер, между прочим, приводит на этот счет одно летописное сказание, повествующее, что когда царствовавший в 1150 году микадо принужден был вследствие горькой необходимости отпустить свою фаворитку, чтобы спасти финансы империи от совершенного разорения, эта прекрасная дама выскочила из его покоев в виде белой лисицы, украшенной шестью хвостами наподобие веера. В окрестностях Оджи-Инари, вдали на болоте, виднеется большое одинокое дерево, вокруг которого, по народному поверью, ежегодно празднуется шабаш лисиц, и когда они бегут туда, перед каждою из них несется блуждающий огонек. По окончании шабаша лисица может опять обернуться во что угодно и чаще всего - в женщину. Таким образом, вы видите, что тут есть нечто общее с нашими старыми знакомками - европейскими и русскими ведьмами. По мнению японцев, кицне вмешивается или может вмешиваться решительно во все: удача, случай, хорошее или дурное, счастье или несчастье, - все это зависит от влияния кицне, от ее каприза, благоволения или мстительности. Теперь понятна идея лежащая в основании мании показанной нам пациентки. Это сильно худощавая, пожилая особа, почти старушка. В спокойном состоянии она тиха, говорит немного и несколько вяло, но совершенно логично; взгляд ее глаз ясен и осмыслен, как у нормального человека, выражение лица спокойное и кроткое, словом, ничто, провидимому, не указывает что вы имеете дело с умопомешанным субъектом. Но когда на нее что называется "находит", картина совершенно изменяется. Физически она остается так же спокойна, в том самом положении как захватило ее наитие, обыкновенно сидя или лежа, но лицо ее мгновенно изменяется; оно как-то темнеет, принимая синеватые и землистые оттенки, а глаза как бы изнутри загораются глубоким тревожным огнем; но это не огонь безумия, потому что взгляд ее не бегает, не мечется лихорадочно во все стороны, а остается упорно сосредоточенным в какой-нибудь одной точке, и в нем тогда чуть заметно легкое, как бы электрическое трепетанье. В такие минуты становится неприятно, тяжело смотреть в глаза этой женщины, которая тотчас же вслед за первыми симптомами начинает говорить чрезвычайно быстро и как-то текуче, точно читая по книге. Говорит она долго, без перерыва, без малейшей запинки и передышки, и, странное дело, звук ее голоса при этом совершенно изменяется: он делается рокочуще глух и как-то утробен, как у чревовещателя, словом, это совсем чужой голос, не имеющий ничего общего с естественным голосом больной, когда она в нормальном состоянии. Нам было интересно знать что говорит она в это время. Оказалось что разное, как случится, но больше все угрожает кому-то, проклинает и пророчествует; вообще, склад ее мысли в эти моменты приобретает мрачно возвышенный полет и, так сказать, демоническое настроение. И вот что замечательно: будучи вообще не словоохотлива и выражаясь, соответственно своему происхождению, простонародным языком, она во время припадка получает вдруг дар какого-то особенного красноречия, не похожего на ее обыкновенный язык ни по силе выражений, ни по характеру оборотов речи. Она становится очень словообильна и сыплет словами как бисером. Приближение припадка она обыкновенно чувствует за несколько секунд, но конец его приходит внезапно, точно он обрывается, и тогда больная сейчас же начинает говорить своим обыкновенным языком и голосом. Она только чувствует после этого утомление и жалуется что кицне ужасно ее измучил, просит избавить ее от него каким бы то ни было образом, говорит что она ощущает его у себя внутри и показывает место где он сидит, именно под ложечкой. "Вот опять хочет начать... Вот-вот сейчас начинает... О, какое несчастие..." восклицает она слабым, угнетенным голосом, и вслед затем все явления припадка начинаются снова. Иногда это повторение бывает слабее, иногда сильнее; по временам приступы наития повторяются по нескольку раз в сутки, в иную же пору ограничиваются одним разом, и тогда больная говорит что кицне сжалился над нею и решил дать ей на сегодня отдых. В этих последних случаях состояние ее духа несколько просветляется, она чувствует себя здоровою и просит даже дать ей что-нибудь поработать. Нравственные причины ее болезни совершенно неизвестны, так как в семейной жизни этой женщины не было никаких особенных обстоятельств которые могли бы повлиять на нее; но болезнь очень упорна и до сих пор не поддается никакому допускаемому современною наукой способу лечения.

  

   11-го января.

   Сегодня отправились мы с М. Н. Струве в Нака-дори, что в переводе значит улица старья или старых вещей. Она находится в торговых кварталах восточной части Сото-Сиро и вся сплошь занята разнокалиберными лавочками brèc-à-brac, начиная с торгующих всяким хламом и ломом, никому и ни для чего не годным, до таких, где можно найти истинные драгоценности японской старины и перлы японского искусства. Те и другие лавочки на первый взгляд мало отличаются друг от друга по внешности, но стоит пройтись раз-другой по Нака-дори и присмотреться к ним повнимательнее, чтобы понять или, вернее, почувствовать, где находится своего рода клад для любителя. Иногда какое-нибудь сокровище этого рода случайно скрывается и в самой невзрачной лавчонке, затерявшись между хламом или частицей, выглядывая из-за него на свет Божий; но чтобы найти его там, нужны именно своего рода нюх и глаз, известная сноровка и привычка к обыкновенной обстановке подобного рода лавчонок, а это, кроме артистического чутья, дается только опытом. Но у меня уже есть на этот счет хорошая школа. Марья Николаевна Струве обладает одною из разнообразнейших и, можно сказать, лучших в мире частных коллекций старых японских бронз и фарфора, так что знакомясь изо дня в день с предметами этой коллекции, приобретаешь с наглядки, не говоря уже об изощрении вкуса к истинно хорошему, еще и опытное знакомство с лучшими и характернейшими образцами японского искусства, получаешь возможность сравнивать их между собою, изучать особенности их стилей, сноровку распознавать и отличать по некоторым признаком произведения одного мастера или фабрики от других и так далее. Я помню, как при первых шагах моих в Японии я накидывался зря на все, что казалось мне истинно японским, оригинальным, замечательным, и стремился без толку приобретать и то, и другое, и третье, и как А. П. Новосильский предостерегал и удерживал меня, говоря, что все это дрянь, пакость, "рынок", и что впоследствии, когда познакомлюсь с "настоящими" вещами, я пожалею о деньгах, истраченных на подобные покупки и выброшу их за борт. Он был совершенно прав, и я хорошо сделал, что послушался его в то время. У японского торговца "редкостями и древностями" почти всегда есть в лавчонке два помещения - одно для обыкновенного покупателя, другое для знатока и любителя. Первое всегда на показе у всех: это передняя часть, то, что называется собственно лавкой; второе же либо в задней комнатке, либо наверху, на антресолях или во втором этаже. В первом собирается всякая всячина, все, что попадает к нему в руки по случаю; во втором - действительно ценные вещи по своей ли редкости или по искусству и достоинствам артистического исполнения. Таким образом, в этом отношении японский купец поступает совсем обратно европейскому: он не выставляет лучшее на показ, а тщательно прячет его. Японский купец очень сообразителен и чуток насчет покупателя. Он сразу видит, какого сорта этот покупатель - смыслящий или ровно ничего не понимающий в деле, видит, чего собственно ищет покупатель и что ему нравится, а сообразуясь с этим, подсовывает его вниманию и подходящие вещи. С первого раза он редко когда пригласит незнакомого покупателя наверх или в заднюю комнату, разве уж заметит, что покупатель знаток, - ну тогда ему и честь, и место, и чашка чаю в виде угощения. С профаном же он будет очень вежливо и любезно торговаться в передней лавочке и выхвалять ему всякий "рынок" и пакотиль. После двух-трех посещений у вас уже завязывается с купцом так сказать личное знакомство; он очень радушно встречает вас как знакомого, предлагает кизеру и о-ча-ниппон (трубку и чай), осведомляется о вашем здоровье и благополучии, а затем ставит перед вами те вещи, какие вы торговали, но не купили у него в прошлый раз, - дескать, полюбуйся еще и соблазнись наконец. Он не так упорен, как китаец, и если вы предлагаете ему мало-мальски подходящую цену, он тотчас же разочтет в уме или сделает на бумажке надлежащую выкладку, чтобы не промахнуться себе в убыток, после чего тут же с удовольствием соглашается, - и вещь ваша. Если же согласиться нельзя, то после такой арифметической выкладки он честно объявляет вам свою последнюю, крайнюю цену, и тогда уже ваше дело купить или нет, но от дальнейшего торга с вами он отказывается, выказывая вам при этом все внешние знаки деликатнейшей вежливости, как бы извиняясь, что и рад бы, мол, душевно, да никак невозможно. Еще одна замечательная черта купеческой честности: вам, например, нравится эта фарфоровая ваза, вы ее осматриваете и не замечаете в ней решительно никаких недостатков; вы хотите приобресть ее и спрашиваете цену; японский купец, прежде чем назначить последнюю, объявляет вам, что эта вещь с изъяном, что она склеена (а надо заметить, что японцы удивительные мастера насчет спайки бронз и склейки фарфора, и нужен очень опытный глаз, чтобы заметить в вещи сразу то или другое), а потому-де и цена ей такая-то, обыкновенно значительно ниже того, что стоит такая же вещь цельная. Он легко мог бы воспользоваться вашею неопытностью или доверчивостью и понадуть вас, продав склеенный фарфор за цельный и, не объяви он сам об этом заранее, вы может быть никогда бы и не догадались, что в вашей покупке есть какой-либо изъян; но японский купец никогда и ни в коем случае не сделает этого: он слишком добросовестен и слишком дорожит своею репутацией. А это черта такая, что если он прямо объявляет вам свою крайнюю цену, вы можете верить ему безусловно.

   Знакомого или не совсем безвкусного покупателя после нескольких посещений купец приглашает наконец в заднюю комнатку, обещая, не без некоторой таинственности, показать "вещь на знатока", "истинную редкость", причем расскажет вам и историю этой вещи, ее происхождение, имя, мастера, и то, кому она принадлежала и каким образом попала к нему в лавку. Судя по его тону, вы нередко ожидаете при этом увидеть что-нибудь грандиозное, поразительное, роскошно блестящее, а он вдруг осторожно вынимает из ящичка и бережно развертывает перед вами из желтой серпянки и нескольких бумажек какую-нибудь маленькую лаковую коробочку, ницку или чашечку. Но эти вещицы в своем роде действительно верх совершенства и по исполнению, и по достоинству материала: лак этой коробочки, например, знаменитый древний лак, на который не действует ни вода, ни огонь и секреты которого, как уверяют, ныне уже потерян; эта чашечка не более не менее как древняя сатцума, артистическое произведение старой Сатцумской фабрики, не существующей уже, как говорят, около двухсот пятидесяти лет, и ценность чашечки тем значительнее, что секрет композиции фарфоровой массы древней сатцумы теперь уже неизвестен. Чтобы показать вам разницу между старою и новою сатцумой купец поставит перед вами какое-нибудь изящное произведение последней, - смотрите и сравнивайте. И тут, если в вас есть артистическое и архаическое чутье, вы воочию почувствуете разницу между тою и другою, хотя последняя стремится подражать стилю первой и в своем роде тоже прекрасна. Часто бывает так, что японец ценит в вещи то, что для европейца безразлично, и они в таком случае почти не понимают друг друга. В этом древнем лаке, например, кроме художественного исполнения вещицы, японец ценит именно то, что на него ни вода, ни огонь не действуют, а европеец говорит, что это мне все равно, потому что ни жечь его, ни лить кипятком на него я не стану и по мне, мол, новейшие вещи Томайя гораздо эффектнее для этажерки. Такого суждения совершенно достаточно, чтобы японец принял своего европейского покупателя за круглого невежду и пожалел бы в душе, что метал перед ним бисер.

   В лавке, куда мы заехали с М. Н. Струве, обрадованный хозяин встретил ее со всеми знаками удвоенного почтения: и как супругу российского посланника, и как истинного знатока и ценителя, и старую свою покупательницу. Здесь я имел случай полюбоваться на превосходные старые образцы нескольких знаменитых фарфоровых фабрик, каковы: Сатцума, Имари, Канга-Кудани, а также на разные киотские и токийские изделия. Я не стану вдаваться в особенные подробности характера и рисунка всех этих фарфоров, коими отличаются произведения одной фабрики от другой, так как это потребовало бы целой специальной монографии; ограничусь лишь указанием на наиболее существенные их черты и отличия.

   Древняя Сатцума отличается, во-первых, легкостью веса своей фарфоровой массы, сравнительно с фарфорами других старинных и новых фабрик; во-вторых, она всегда имеет один и тот же основной, ничем не подсвеченный, естественный ее желтовато-белый цвет оттенка крема, который служил и фоном для живописной росписи. Глазурь ее большею частью истрескана, но трещинки эти не поддельные: они образовались сами, естественным путем, от времени и покрывают всю вещь мелкою неправильною сеткой, - признак, по которому все подобные вещи у европейских знатоков носят общее, присвоенное им название "кракле". Живопись и орнамент древней Сатцумы всего более и менее представляет миниатюру и вообще отличается тонким и легким штрихом даже и в крупных рисунках. В особенности хорош и совершенно своеобразен орнамент поясков и бордюров, представляющий сочетание либо мелкокудрявых завитков и выпуклых точек, либо точек и угольчатых арабесок (черточками). Контуры сатцумского орнамента всегда выводятся бледным, но не тусклым золотом, с умеренным аккомпанементом кармина, темной киновари, сепии, бирюзово-голубой и зеленой краски, бледных же колеров. В иллюминовании фигурок участвуют те же краски и бледное золото, коим проходятся одежды и некоторые предметы. Иногда рисунок сопровождается там и сям неправильною вереницей мелких золотых плоских точек в воздухе, как бы в виде тучек или снежинок; такие же точки употребляются и для изображения осыпающихся лепестков сливы и прочих. Рисунок по большей части носит эскизный характер, и сюжетами его обыкновенно служат цветы, дети в своих играх и забавах, духи-покровители Японии и божки семейного счастья, или их атрибуты, вроде журавля, черепахи и прочих, иногда святые отшельники буддийского культа с золотыми нимбами вокруг головы, составленными из нескольких тесных рядов мелких, выпуклых точек, иногда птицы и рыбы. В некоторых вещах живопись соединяется с горельефною скульптурой. Так, например, в некоторых вазах делается снаружи как бы дупло или глубокая ниша, осененная по краю изваянною ветвью цветущей сливы или букетом каких-либо цветов, и в ней помешается гнездышко, с несколькими яичками и птичкой-самкой, а над ним - вспорхнувший или уцепившийся за ветку самец с какою-нибудь мушкой в клюве. На донце одной чашки я видел скалы и сидящего под ними длиннобородого пустынника. В моей сатцумской коллекции есть две старые вазы, из которых на одной изображен Фьютен, дух бурь и ветров, а на другой Райден, дух грозы и грома, низвергающие на землю вихри, град и молнии. Один держит на плечах мешок, наполненный ветрами, другой перебрасывает семь окружающих его тамбуринов; оба они несутся на фоне темных туч, в которых мятутся золотые капли дождя, града и листья, оторванные от веток. Фантастические, сильные рельефом изваянные фигуры и вся окружающая их сумятица стихийных сил исполнены замечательной выразительности, силы, напряженного движения. Все вообще скульптуры древней Сатцумы раскрашены, но подбор колеров на них никогда не бывает ярок: напротив, он несколько бледен и всегда очень мягок и гармоничен в общем, так что кажется, будто сатцумские краски имеют несколько выцветший характер, и это придает им особенную прелесть.

   Фарфор Имари уже гораздо тяжеловеснее Сатцумы, но масса его обладает большими достоинствами: она очень плотна и отличается своею ровностью и совершенною белизной, в изломе имеет вид рафинированного сахара высшего сорта. Благодаря таким качествам массы, вещи этой фабрики отличаются наибольшей прочностью и более крупными размерами; это преимущественно блюда, маски, цилиндрические длинные вазы с раструбом и пузатые вазы-кубышки с полусферическими крышками, форма коих заимствована от Китая. Раскраска Имари более груба или так сказать реальна, кисть широкая, быстрая; сюжет ее - преимущественно фантастические сочетания цветов и листьев, не стесняясь особенно точным воспроизведением натуры, иногда драконы, иногда эмблематическая птица фоо и сосновые ветви; рисунок вообще спешный, без особенной отделки. Отличительный характер раскраски Имари это сочетание на белом фоне двух основных цветов: синего и темно-красного, сургучного, к которым присоединяется местами в отделке грязновато-тусклое золото (желто-медного оттенка); иногда допускается кое-где и зеленый цвет, как например, в бамбуках и сосновых ветках и даже немного в орнаменте, но редко.

   Фарфор Канга-Кудани таких же достоинств, как Имари, но тоньше, и потому фабрика эта занимается также и более мелкими вещами, каковы разнокалиберные чашечки, блюдца и флаконы. В последнее время с успехом стали там выделывать и европейские сервизы, отличающиеся наибольшею тонкостью фарфора. Вещей особенно крупных размеров эта фабрика вообще не работает: ее блюда и вазы по большей части менее средней величины, то есть первые около 13-15 дюймов в поперечнике, а вторые около 24 дюймов в охвате и 14-15 дюймов вышины. Основной тон раскраски сургучно-красный, по которому пускается частый как бы сетчатый узор из мелких разветвляющихся кудрявых завитков с горошинками, наведенный ярким полированным золотом. В более простых вещах и завитковый узор, и бордюрный орнамент, и самый рисунок выводятся по белому, иногда по желтоватому фону одною и тою же сургучно-красною краской, изредка блекуемой кое-где тонкими золотыми штришками; но часто дело обходится и вовсе без золота. Сюжетами для рисунка служат цветы, местные пейзажи, дёди (порознь и группами) и разные житейские сцены, преимущественно из сельского быта. Рисунок Канга-Кудани всегда более или менее эскизен, без особенной выписки и без законченности. Характер кисти смешанный: то чересчур уже тонкий, волосковый, то грубоватый, но смелый. Есть целый отдел произведений старой Канга-Кудани, к которому относится всякая утварь, где неизменно повторяются в рисунке одни и те же сюжеты на тему принесения новогодних поздравлений и на тему собора буддийских мудрецов, разбирающих свитки закона. Рисунок этот охватывает собою венцом борта блюд и тарелок и опоясывает главную толщу ваз, флаконов, чайников и чашек. В первом сюжете он состоит из непрерывного ряда тесно сгруппированных людей (исключительно мужчин) разных сословий, начиная с даймио и ученых бонз и кончая рыбаками и простонародными странниками-богомольцами с Фудзиямы. Все они изображаются в зимних праздничных одеждах и в почтительных позах, приветствуя или друг друга, или сегуна; одни подносят ему сосновые ветви, другие - ветвь распустившейся сливы, третьи углублены в совместное с друзьями чтение поздравительных виршей на длинных лентах бумаги и в разбирании надписей визитных карточек; но все вообще по возможности кутают свои руки в толстые ватные рукава широких киримонов, в раскраске коих допускается некоторое разнообразие колеров, а именно: черный (тушь), желтый, светло-синий и светло-зеленый. Во втором сюжете тоже исключительно мужчины, более китайского, чем японского типа, в длинных широких одеждах. Они представляют собою также непрерывный ряд стоящих и тесно сгруппированных людей, погруженных в исследование длинных, ходящих у них по рукам, свитков закона: лица и позы представляются в различных положениях: анфас и в профиль, и тылом, но больше всего согнувшись над рукописями. Замечательно, что оба эти сюжета изображаются не иначе как на золотом (блестящем или матовом) фоне, что на первый взгляд придает всему рисунку как будто несколько византийский характер. Старинные произведения Канга-Кудани, в особенности с этим рисунком, очень ценятся японскими знатоками.

   Есть и еще один сорт фарфора Кудани - преимущественно блюда и тарелки. Основной тон его массы желтоватый, оттенка крема. Плато разбивается кривыми и ломаными линиями на несколько отделений, из коих каждое служит рамкой для отдельного рисунка. Одни из отделений имеют очертания овала или круга (медальоном), другие - распущенного веера, третьи - параллелограмма или треугольника, а в общем все это представляется как бы отдельными, в беспорядке набросанными одна на другую картинками. Просветы между ними всегда заполняются совершенно так же, как и в Канга, густым сургучно-красным фоном с пущенными по нему такими же точно золотыми завитками; в рисунках же фон остается естественный, кремовый. Сюжетами рисунка служат цветы и плоды (розы, астры, земляника, гранаты) и птицы, преимущественно петухи, иногда женские фигурки в житейских сценах, в особенности из прежней придворной жизни. И надо заметить, что за исключением известной условной и так сказать традиционно-японской манеры в изображении женских лиц, рисунок этого сорта Кудани во всем остальном, что касается цветов и птиц, стремится с точностью копировать природу. Контуры рисунка очень тщательно и подробно выведены тонкими чертами густою тушью и вообще каждый рисунок всегда отличается полною законченностью в пределах своей рамки. Наружные стенки блюд и мисок расписываются обыкновенно гирляндами из виноградных листьев и гроздей. В раскраске рисунков допускаются наиболее разнообразные и смешанные цвета: густой кармин, бело-розовый, голубой и светло-синий, темно- и светло-желтый, зеленый разных оттенков, сепия, белила и тушь. При этом краски прозрачные всегда накладываются так, чтоб из-под них совершенно ясно сквозили черты контура, а на непрозрачный контур вторично начертывается золотом, которому большая роль отводится также в мелком штриховании петушьих перьев. Облака и тучки тоже наводятся золотом. Для бордюров и для фона в некоторых медальонах меньшей величины употребляется золотой мат, а на штриховку контуров блестящее золото. Несмотря на некоторую пестроту, рисунок не делает на глаз кричащего впечатления, потому что в нем все-таки преобладают скромные колера и темные оттенки; в общем он очень соразмерен, а основной тон кремовый в особенности сообщает ему умеряющую тепловатую мягкость.

   Кроме перечисленных главных родов японского фарфора, представляющих собой как бы школы этого производства, выработавшие каждая свой особый стиль и строго следующие известным традициям, существует в стране еще множество разных фарфоровых фабрик, между которыми наибольшей известностью пользуются Киото, Овари и Новая Сатцума, или собственно Тамонояма в городе Кагосима. Последняя стремится, и не без успеха, подражать во внешности своему древнему прототипу, но у художников миниатюристов нет уже той чистоты и скрупулезности в усидчивой отделке мельчайших деталей орнамента; вещи работаются более спешно, на продажу, да и потерянный секрет фарфора уже не может быть восстановлен. Впрочем, кагосимские изделия нередко сбываются плохим знатокам за "настоящую" древнюю Сатцуму.

  

   13-го января.

   Сегодня мы почти целый день провели в Кванкубе. Так называется постоянная выставка или базар, устроенные городом по инициативе правительства в участке Даймио-Коодзи (центральный округ Сото), для чего был уступлен целый квартал, принадлежавший до переворота 1868 года одному из феодалов. Кванкуба, это целый лабиринт деревянных зданий, зал, крытых светлых галерей и переходов, где сосредоточены по отделам всевозможные произведения местной кустарной и мануфактурной промышленности, перечислить которые нет никакой возможности, кроме как в длинном каталоге. Тут чего хочешь, то и просишь. Тут все есть, решительно все, что требуется в обиходе японской жизни, за исключением лишь съестных продуктов, если они не в консервах. Вы находите здесь и предметы роскоши, и предметы первой необходимости, пищу для ума и образования, пищу для развлечения и комфорта, инструменты и пособия для всевозможных работ, искусств и ремесел. Тут и мебель, и утварь, ткани и одежда, книги, табак, цветы, духи и прочее, и прочее. Но замечательно вот что: допускаются в Кванкубу изделия не иначе как премированные, получившие медали и почетные отзывы на разных конкурсах и местных провинциальных выставках, так что превосходные качества всех этих произведений вполне гарантированы, - покупайте смело, вы не рискуете ошибиться и быть обманутым. Кроме того, еще величайшее удобство в том, что здесь вам совсем не надо торговаться: каждой вещи назначена своя цена, утвержденная комитетом Кванкубы. Здесь всегда, что называется, нетолченная труба народа, одни покупают, другие глазеют и прогуливаются. Да и как не поглазеть, если на каждом шагу вы встречаете прелестные, красивые вещи! Поневоле соблазнишься и купишь чего даже и не думал, тем более, что все стоит такие пустяки, сравнительно с европейскими ценами.

  

   21-го января.

   Вчера барону О. Р. Штакельбергу, как временно командующему эскадрой Восточного океана, было сообщено официальным путем желание его величества микадо принять его сегодня, 21 января, в парадной аудиенции, с командирами русских судов, находящихся на Иокогамском рейде, и чинам его штаба. Поэтому к двум часам дня во дворец Гоию собрались: наш посланник К. В. Струве с секретарем посольства бароном Розеном и драгоманом господином Малендой; контр-адмирал барон Штакельберг; командиры судов, капитаны 1-го ранга: Назимов 1-й (фрегат "Минин"), Тыртов (фрегат "Князь Пожарский"), капитан-лейтенанты: Назимов 2-й (клипер "Крейсер") и Алексеев (крейсер "Африка"); по одному старшему лейтенанту с судов "Минин", "Князь Пожарский" и "Африка"; лица штаба командующего эскадрой: флаг-капитан капитан 1-го ранга Новосильский, секретарь штабс-ротмистр Крестовский и флаг-офицеры мичманы: Наумов и Перелешин. К этому же времени съехались во дворец высшие чины двора и министерства иностранных дел, назначенные присутствовать при церемонии.

   В два с четвертью часа дня присутствующие были приглашены в аудиенц-залу. Это обширная комната, с трех сторон коей идут стекольчатые раздвижные стены, за которыми видны стекольчатые же галереи, украшенные большими японскими вазами с букетами ярких камелий и иных цветов, свойственных этому времени года. Пол аудиенц-залы сплошь затянут мягким ковром, а у задней стены, в особой нише, висит акварельная картина, а под нею, на роскошном резном столике, помещается массивная группа журавлей в натуральную величину, сделанная из серебра и золота. Несколько отступя от задней стены, посреди залы, стояло высокое кресло, обтянутое лиловою шелковою материей с затканными на ней серебряными астрами.

   Войдя в аудиенц-залу, мы уже застали там микадо, одетого в генеральский японский мундир, с форменным кепи в левой руке. Император стоял впереди лилового кресла, а два принца императорского дома помещались несколько впереди микадо, по обе стороны его величества, лицом друг к другу. На вид государю Японии около тридцати лет; он несколько выше среднего роста и сложен стройно; лицо бледное, небольшие черные усы, волосы носит по-европейски, по-военному; выражение лица, соответственно требованиям местного придворного этикета, совершенно бесстрастное, неопределенное. Имя его Муцугито, но в народе, равно как и при дворе, не принято называть государя собственным именем, которое становится достоянием истории лишь после его смерти, при жизни же государя титулуют одним лишь словом микадо, что значит досточтимый.

   Приблизясь на подобающее расстояние к императору, барон Штакельберг отдал почтительный поклон и произнес следующие слова:

   - Я счастлив, что имея случай представиться ныне вашему величеству, могу снова выразить благодарность за гостеприимство, оказываемое русским военным судам соседнею с нами Японией, к которой русские моряки издавна питали и всегда питают дружбу и уважение. Генерал-адъютант Лесовский, как только состояние здоровья ему позволит, рассчитывает прибыть сюда, чтобы лично представиться вашему величеству и также выразить чувства признательности за гостеприимство вашей страны, оказываемое нашему флоту.

   Эта речь была тотчас же на словах переведена придворным переводчиком его величеству. Выслушав ее с видимою благосклонностью, император Японии очень тихим голосом произнес свой ответ в следующих выражениях, тут же переданных барону Штакельбергу через посредство того же переводчика:

   - Я очень доволен видеть вас здесь. Надеюсь, что вы, адмирал, офицеры и судовые команды находитесь в добром здравии. Я буду рад принять адмирала Лесовского, если состояние его здоровья позволит ему сюда прибыть после совершенного его излечения.

   Этими словами аудиенция была закончена. Откланявшись его величеству, адмирал со свитой возвратился в приемную комнату, где всем тотчас же был предложен чай, после чего все разъехались в исходе третьего часа.

  

   29-го января.

   Сегодня, в полдень, нашу эскадру на Иокогамском рейде посетили высшие чины японского флота и армии: морской министр, вице-адмирал Еномото; бывший министр того же ведомства, ныне член верховного совета, вице-адмирал Кавамура; военный министр генерал-лейтенант Ямагата; начальник главного штаба генерал-лейтенант Ояма; члены верховного совета, бывшие министры - военный генерал-лейтенант Сайго и публичных работ генерал-лейтенант Ямада, генерал-лейтенанты Миура и Тани, из коих последний приобрел громадную известность на крайнем Востоке тем, что доблестно выдержал в 1877 году тесную девятимесячную осаду в крепости Кумамото со стороны инсургентов, приверженцев старого порядка, чему обязан своим спасением нынешний государственный строй Японии, и наконец, вице-адмирал Накамута, главный командир Иокогамского порта. Этих почетных посетителей сопровождали: адъютант военного министра артиллерии капитан Гуц-Номиа и чиновник министерства иностранных дел господин Ицика-ва, оба наши хорошие знакомца, служившие в данном случае переводчиками.

   Русские военные катера, ожидавшие наших почтенных гостей у портовой пристани, перевезли их сперва на броненосный фрегат "Князь Пожарский", где были показаны им общая тревога и все судно, в полном его устройстве; затем они переправились на "Минин", где смотрели артиллерийское ученье и также сделали осмотр всего судна и крюйт-камеры. Удаление их с обоих броненосцев сопровождалось положенным по уставу артиллерийским салютом. По осмотре "Минина", наши гости переехали на флагманское судно, крейсер "Африку", где были встречены почетным караулом и звуками японского национального гимна. За роскошным завтраком, который был дан бароном Штакельбергом, наш хозяин-адмирал предложил первый тост за здоровье его величества микадо, сопровождавшийся опять же японским гимном. Ответный тост за Государя Императора был предложен генерал-лейтенантом Ямагата, военным министром. Далее следовали тосты за японскую армию и флот в лице наших гостей, представителей вооруженных сил Японии, и ответный - за хозяина, присутствующих русских моряков, русский флот и армию и наконец за дружбу и доброе соседство Японии и России.

   После завтрака гости вышли на верхнюю палубу, причем миноносный паровой катер с "Африки", под командой лейтенанта Тарасова, произвел минное ученье со взрывом двух учебных мин, а на клипере "Крейсер" по сигналу сделано парусное ученье, отличавшееся замечательною быстротой, расторопностью и порядком. Все вообще учения на всех судах были произведены, можно сказать, образцово. На верхней палубе "Африки" наши гости с особенным внимание осматривали механизм десантного (оно же и горное) орудия системы Барановского³¹, после чего, в половине пятого часа дня, простились с бароном Штакельбергом и русскими офицерами. Отъезд их сопровождался народным японским гимном и артиллерийским салютом.

   Здешняя иностранная печать, особенно ревниво и подозрительно следящая за отношениями между членами японского правительства и представителями нашей дипломатии и флота и ставящая им, что называется, всякое лыко в строку, конечно, не примнет и из этого простого дружеского посещения сделать свои "глубокомысленные" умозаключения, отличающиеся, впрочем, не столько знанием дела, сколько слепым недоброжелательством к России.

  

   30-го января.

   Сильный ветер. На рейде буря. В шестом часу вечера вспыхнул в Токио большой пожар. Сгорело слишком 8.000 домов.

  

   3-го февраля.