Оськин Дмитрий Прокофьевич - Записки прапорщика

   На позиции акклиматизировался быстро. Встаю с рассветом, делаю обход окопов, проверяю сторожевые караулы, дежурных пулеметчиков, задерживаюсь иногда около солдатских землянок.

   На фронте тишина. Стрельбы ни с нашей стороны, ни со стороны австрийцев почти нет. Лишь ночью изредка перестреливаются острастки ради выставляемые на ночь передовые цепи караулов.

   По вечерам у себя в землянке беседую с прапорщиком Зубаревым. Ему кажется, что в связи с революцией крупных боев, какие были раньше, больше не будет, он жалеет, что теперь вряд ли удастся отличиться на фронте и получить Георгиевский крест.

   Вчера, 25 апреля, ко мне в землянку неожиданно зашли несколько солдат 11-й и 12-й рот:

   - Скажите, правда ли, скоро наступление будет?

   - Мы думаем, что наступать нам не след. С какой стати теперь? Мы и без того на австрийской земле.

   - Но не забывайте: у нас обязательства перед союзниками.

   - А за каким чертом нам союзники? - горячо возражает Никаноров. - Пусть они там у себя на Западном фронте дерутся...

   - Если мы изменим союзникам, они могут открыть против нас новый фронт. Японцы выступят на Дальнем Востоке, англичане и французы могут послать свои войска в Архангельск и Одессу, и кроме австро-немецкого фронта мы получим дополнительно новые фронты. Я так думаю, - продолжал я, - еще несколько усилий - сломим немца, а там и всеобщий мир.

   - А мы думаем начать братание с австрийцами.

   - Как - братание?

   - Очень просто. Помните, в прошлом году на Пасху под Сапановом мы с австрийцами сходились меж окопами.

   - Вот и теперь сходиться будем и беседовать. Чего нам друг в друга стрелять? Ведь как нашего брата мобилизуют и на войну гонят, так и их, горемычных. Если мы не захотим наступать, этого может не захотеть и австриец.

   - Не знаю, что вам посоветовать, товарищи. Думаю, что лучше всего этот вопрос обсудить в полковом комитете.

   - Нет уж, товарищ Оленин, мы сами думаем, без комитета начнем брататься. А вас просим об этом пока никому не говорить.

   Я дал слово.

   На следующий день после обеда из окопов 12-й роты вышли на бруствер три солдата, один держал надетый на штык винтовки белый флаг. Со стороны австрийских окопов на протяжении нескольких минут не было никакого ответа. Отсутствие стрельбы [290] ободрило других солдат. И скоро весь бруствер заполнился людьми 12-й роты. Они были без винтовок, за исключением солдата, который на свою винтовку нацепил белый флаг.

   И вот со стороны австрийских окопов последовало ответное действие: на бруствер вышли несколько человек, и тоже с белым флагом. Во главе австрийцев был молодой офицер. Он крикнул по-русски, что предлагает выйти на середину поля между окопами трем представителям русской стороны. От 12-й роты отделились три солдата, первыми вышедшие на бруствер. Со стороны австрийцев им навстречу тоже направились трое. Делегаты с той и другой стороны сошлись. Мы увидели, как австрийцы пожимали руки русским солдатам, о чем-то беседовали, оживленно жестикулируя, а затем наши делегаты пошли вместе с австрийцами в их окопы.

   Минут через десять они в сопровождении густой толпы австрийцев направились в сторону наших окопов и, не доходя шагов пятидесяти, уселись на лужайку, приглашая присоединиться к ним солдат, оставшихся в окопах.

   Это зрелище наблюдали солдаты всего полка. Через какие-нибудь полчаса весь 3-й батальон был перед окопами, причем со стороны австрийцев народу было значительно меньше. Видимо, часть австрийских солдат осталась в своих окопах с оружием, будучи настороже. Капитан Соколов, наблюдавший рядом со мной эту своеобразную картину, отдал распоряжение, чтобы офицеры и подпрапорщики к братающимся не присоединялись. По телефону Соколов сообщил в штаб полка, что солдаты 3-го батальона по инициативе 12-й роты братаются с австрийцами, просил указаний. В штабе полка, видимо, растерялись и никакого распоряжения не дали, предписав лишь наблюдать за происходящим братанием и о результатах донести.

   Часа три продолжалась беседа русских с австрийцами. Разошлись, лишь когда ротные кухни подвезли к окопам обеды.

   Вечером я пошел в 12-ю роту узнать о результатах этого братания. Моросанов, командующий ротой, рассказал, что австрийцы угощали наших ромом и спиртом, меняли у наших солдат свои перочинные ножи, бритвы и другие предметы на хлеб и сало. Разговоров о революции и наступлении не было - люди плохо понимали друг друга.

   - А ведь интересная история, - рассуждал Моросанов. - Если так весь фронт начнет брататься, пожалуй, с наступлением ни черта не выйдет; раз солдаты сговорятся между собой не стрелять друг в друга и не идти в наступление, офицеры тут мало что смогут сделать.

   - Откуда появилась эта идея - брататься? - спросил я.

   - Из большевистских газет. [291]

   В роте получена телефонограмма из штаба полка, сообщающая, что 28 апреля при штабе дивизии состоится собрание офицерских депутатов по одному от полка для выбора представителя от дивизии на устраиваемый при ставке верховного главнокомандующего в Могилеве съезд офицеров Георгиевских кавалеров.

   - Ведь вы Георгиевский кавалер? - спросил меня Соколов. - Вас не послать ли?

   - Я - солдатский Георгиевский кавалер, господин капитан, и в ставке организуется, очевидно, союз кавалеров офицерского Георгиевского креста.

   - Ладно, пошлем Кочаковского, он Георгиевский кавалер еще по русско-японской войне.

   На том и согласились.

   Спустя несколько часов новая телефонограмма: при штабе дивизии состоится совещание о выборе депутатов, командируемых в Тулу для связи с нашими запасными полками.

   Соколов вызвал меня опять:

   - Кого послать? Поезжайте вы, давайте вас выдвинем. Там, очевидно, придется на митингах речи держать.

   - Да ведь я не оратор. - Ну, батенька, я помню, как вы на офицерском собрании Савицкого чистили.

   - Одно дело Савицкого обругать, другое - выступать на митингах, где несколько тысяч человек присутствует.

   Поехал я. Кроме меня были кандидатуры Шурыгина, выдвинутого мной, Борова, выдвинутого от 16-й роты, Калиновского от 14-й роты, остальные роты высказались за меня.

   В штабе дивизии в одной из комнат, прилегающих к оперативной части, назначено собрание полковых делегатов. Выборы должны производиться одновременно и в союз Георгиевских кавалеров при ставке, и для командирования в Тулу.

   Генерал Музеус говорил о важности выборов:

   - Союз офицеров Георгиевских кавалеров будет тем союзом, на который все русское офицерство сможет опереться в дни тяжких испытаний, ниспосланных на нашу родину.

   О командировке в Тулу Музеус сказал:

   - Тыл стал забывать фронт. В тылу больше митингуют, чем думают о положении в армии. За последнее время совершенно прекратилась посылка пополнений в войска. Действующая армия предоставлена самой себе, ряды ее тают. Надо сказать солдатам запасных полков и их офицерам, что так продолжаться не может. Необходимо полное единение между действующей армией и войсками, [292] находящимися в тылу. Желаю вам, господа, выполнить ваш священный долг.

   Пополнений нет. Полк редеет с каждым днем.

   Начали увольняться достигшие сорокатрехлетнего возраста. Значителен процент самовольно отлучающихся. За эти полтора месяца из полка выбыло не менее тысячи человек, взамен которых не прибыло ни одного.

   29 апреля новая телефонограмма из штаба полка: в Петрограде созывается Всероссийский съезд крестьянских депутатов, от каждой дивизии действующей армии должен быть командирован депутат от солдат-крестьян.

   Соколов вызвал меня к себе в землянку, ознакомил с содержанием телефонограммы и предложил обойти взводы, опросить, кого они желают послать своим представителем на дивизионное собрание.

   - Можете опросить через фельдфебеля.

   Через час фельдфебель вернулся с докладом, что солдаты единодушно просили командировать на дивизионное собрание меня. Я удивился.

   - Они говорят, - докладывал Покалюк, - что поручик Оленин знает крестьянский вопрос, сам из крестьян, и лучше него депутата не найти.

   Тогда я сам отправился во вторую линию окопов к первому и второму взводам.

   - Почему вы меня избираете? Надо выбрать солдата-крестьянина.

   - Некого, господин поручик, мы думали. Решили, лучше вас никто наши интересы не защитит. Поезжайте вы.

   Часам к одиннадцати у штадива собралось около полутораста солдат. Из всех собравшихся в офицерских погонах был один я. Переживал ощущение страшной неловкости: солдаты смотрят подозрительно, не зная, что я представитель роты.

   Долго мялись, не зная, как приступить к выборам. Шофер штаба дивизии Игнатов, молодой кудрявый парень в кожаном костюме, в залихватски надетой фуражке, взял на себя инициативу.

   - Товарищи, - начал он, энергично жестикулируя руками, - нам надо избрать на Всероссийский крестьянский съезд своего представителя - солдата-крестьянина, который мог бы на съезде отстаивать интересы крестьян, оторванных от мирной жизни. Нам надо избрать такого, которого мы знаем как истинного защитника интересов крестьян, который не предаст нас буржуям. Предлагаю избрать президиум собрания, - закончил Игнатов.

   - Его председателем! - закричали депутаты. [293]

   - Я предлагаю президиум, а не председателя. Можно по одному от полка.

   Так как ротные представители каждого из полков держались кучно, выборы в президиум больших трудностей не составляли. От 11-го полка в президиум выбрали меня. Когда я появился за столом, то услышал позади возгласы:

   - А поручик зачем сюда? Кто его выбрал?

   - Это от одиннадцатого, они его знают, - примирительно отвечали другие.

   - Какой же он крестьянин теперь? Чего их сюда вмешивать? - ворчали одни.

   - Ладно, помалкивай, знаем, какой он крестьянин, - настаивали другие.

   Сидя на табуретке за столом президиума, я усиленно обдумывал, что бы такое сказать собравшимся делегатам, чтобы вызвать с их стороны больше к себе доверия, старался вспомнить те отрывочные сведения, какими располагал по аграрному вопросу. Но, увы! Ничего путного в голову не приходило.

   - Прошу ораторов записываться! - прокричал Игнатов.

   Никому первому говорить не хотелось. Набравшись храбрости, я попросил слова.

   Делегаты насторожились.

   - Товарищи, - начал я. - Нам действительно надо избрать такого делегата, который смог бы отстаивать интересы крестьян. Революция выдвинула в порядок дня осуществление заветной мечты крестьянина: получить землю и волю. Освобождение крестьян в тысяча восемьсот шестьдесят первом году не дало крестьянам того, что они ожидали. Крестьянин получил худшую землю, а лучшие оставили за собой помещики. В целом ряде мест крестьянину курицу выпустить некуда. Надо, чтобы Всероссийский крестьянский съезд обсудил вопрос об отобрании помещичьей земли и равномерном ее распределении среди крестьян.

   Войдя во вкус, я рассуждал, почему необходимо, не дожидаясь окончания войны, объявить землю общенародным достоянием, отобрать немедленно у помещиков и передать до возвращения солдат с фронта в ведение земельных комитетов, избираемых на местах.

   В самый разгар моей речи к нашему собранию подошла группа штабных офицеров во главе с начальником дивизии Музеусом.

   Игнатов прервал меня и скомандовал:

   - Смирно!

   Солдаты, рассевшиеся на траве, вскочили для отдания чести.

   Музеус поздоровался. Велел продолжать собрание, а сам присел около стола. Присутствие Музеуса меня смутило, но я взял себя в руки, выправился и продолжал говорить. [294]

   Когда я закончил, со лба градом катился пот. Наградой мне были дружные аплодисменты солдат, отчего я почувствовал большое удовлетворение.

   Выступило еще несколько солдат.

   - Правильно, - говорили они, - землю надо немедленно отобрать у помещиков, а с разделкой повременить, чтобы не было потом осложнений.

   Проговорили часов до двух дня.

   По окончании прений было внесено предложение, прежде чем выбирать депутата, составить наказ от дивизии.

   Избрали комиссию по составлению наказа. В состав ее вошли Игнатов, я и по одному представителю от каждого из полков и артиллерийских частей.

   Следующее собрание назначено завтра в девять утра.

   На другой день читали наказ. Громом аплодисментов утверждался каждый прочитанный пункт.

   - Правильно! Верно! Вот это так и надо! Хорошо!

   Один из солдат внес предложение дополнить наказ пунктом, чтобы кроме отобрания земель у помещиков отобрать и заводы у капиталистов, и дома у домовладельцев.

   - Съезд крестьянский, - пробовал возразить Игнатов, - вряд ли эти вопросы станет обсуждать.

   - Должен обсуждать! - упорно настаивал на своем внесший предложение. - Какой же это иначе будет Всероссийский съезд, если не затронет других сторон нового строя?

   Решили наказ дополнить.

   Приступили к голосованию.

   Заготовили кусочки бумаги, раздали солдатам, на них они должны были написать фамилию кандидата, затем записки опускали в принесенный откуда-то ящик; присматривать специально приставили двоих солдат.

   - Давайте сперва обсудим кандидатов!

   - Называйте фамилии! - Оленин! - закричали представители 11-го полка.

   - Игнатов! - кричали в противовес штабные.

   - Морозов! - кричали артиллеристы. Кандидатов набралось двенадцать человек. Игнатов еще раз спросил у собрания:

   - Может, полезно обсудить кандидатов, прежде чем за них голосовать?

   - Ничего, сами разберемся! - получил он в ответ.

   Из урны вывалили на стол груду записок, которые президиум начал подсчитывать. Раз, два, три... десять... тридцать... сорок пять... семьдесят... девяносто пять... сто тридцать четыре.

   - Сто тридцать четыре голоса за Оленина! - провозгласил Игнатов. [295]

   Солдаты снова вытянулись перед урной. Каждый подходил, крепко держа зажатую в кулаке записку, скрывая ее от других, осторожно вкладывал в ящик.

   Открыли урну, считают. За Игнатова девять голосов.

   - Довольно тянуть волынку! - закричали солдаты. - Ясно, что Оленин выбран. Ведь кто писал за одного, ясно, за другого писать не станет.

   - Итак, выбран почти единогласно Оленин, - резюмировал Игнатов.

   - Качать его! - закричали с разных сторон, и мое бедное тело несколько раз взлетело на воздух.

   - Товарищи, пощадите, вы мне все кости переломаете! - взмолился я.

   Не чувствуя под собою ног, дошел я до своей роты.

   Солдаты устроили мне овацию, узнав, что я избран депутатом на крестьянский съезд.

   - Смотрите, товарищ Оленин, не отрывайтесь от нас!

  

   Сидя в вагоне поезда, везущего меня в Тулу, я обдумывал, как вести себя на Всероссийском крестьянском съезде.

   Надо организовать в группу всех представителей 11-й армии, чтобы было согласованное выступление по вопросам о земле и о войне.

   Съезд начнет работу официально пятого мая, но, надо думать, делегаты с фронта запоздают...

   Очень хочется повидаться с родными, а жену взять с собой в Петроград.

   В Курске столкнулся с прапорщиком Трехсвятским, едущим из Тулы на фронт. Уже стоя на подножке вагона, я спросил Трехсвятского: что в Туле?

   - И хорошо и плохо, - ответил Трехсвятский. - Хорошо, что идет чистка запасных полков. Плохо, что совершенно упала там дисциплина. Никаких занятий, ежедневно митингуют, шкурничество: мол, если нас на фронт отправят, кто здесь будет революцию защищать?

   Третий звонок, гудок паровоза. Торопясь, я пожал руку Трехсвятскому и вошел в вагон.

   Большинство пассажиров из Крыма.

   Купе все заняты. Пришлось устроиться в коридоре.

   Вошла девушка, лет двадцати - двадцати двух, в изящном лиловом платье, тоненькая, с карими глазами, немного вздернутым носиком. Осмотрелась. Нервно повела плечиками, остановив свой взор на мне. Громко позвала проводника. [296] Я заметил маленькую ножку, одетую в лаковую туфельку и тонкий шелковый чулок. Внимательно осмотрел ее стройную фигурку - девушка хороша.

   Она несколько раз прошла по коридору, причем при приближении осматривала меня с ног до головы.

   Я делал вид, что не замечаю этого, задумчиво курил папиросу.

   - Вы не знаете, - обратилась она ко мне наконец, - скоро Тула будет?

   - От Курска до Тулы около трехсот километров, - ответил я. - Этот поезд скорый. Делает в час в среднем километров сорок. Следовательно, часов через семь-восемь будем в Туле. А вы в Тулу?

   - Нет, я еду из Симферополя. Имела глупость еще на Пасху поехать в гости к тетке. Туда ехала мучилась, сейчас - еще больше. - Какое же мученье? - удивился я. - Вы едете во втором классе, в купе...

   - В купе, - передразнила она меня. - Если в этом купе одни только лоботрясы, какое удовольствие с ними ехать?

   - Не нравятся спутники? Здесь, в коридоре, лоботрясов меньше.

   - Вы правы. Здесь только один!

   И она расхохоталась. Я укоризненно смотрел на нее, не зная, обидеться мне или не стоит.

   - Я на фронте почти три года. Для меня это событие - выбраться в тыл.

   - Вы с фронта? Правда?

   - С фронта. Не верите, могу вам Георгиевский крест показать.

   Из бокового кармана я достал свой солдатский Георгиевский крест и приколол булавкой к груди.

   - Ах, какой вы интересный! Ну наконец-то я встретила настоящего офицера, боевого, прямо с фронта! А почему у вас такой крест странный? Я таких не видала.

   - Это солдатский Георгий.

   - Странно... У офицера - солдатский крест?

   - Что странного? Я был солдатом, получил крест, потом, за отсутствием других орденов, которыми можно было бы награждать солдат, меня произвели в офицеры.

   - А вы совсем не похожи на солдата.

   - Ну, еще бы, два года в офицерских чинах пребываю.

   - В отпуск едете? К жене?

   - Не в отпуск и не к жене. Еду в Питер.

   - В Петроград, - капризно протянула девушка. - Говорят, чудесный город. Как бы мне хотелось там побывать, а тут изволь ехать в эту противную Самару. Вы себе представить не можете, что за гнусный город Самара!

   - А вы что там делаете?

   - Баклуши бью. Маменька мне женихов ищет, а я замуж не хочу. Сама себе жениха найду. [297]

   - Теперь время революционное, - пошутил я. - И маменькам пора жениховье дело бросить.

   - А какая у меня маменька! От такой тещи не поздоровится будущему муженьку!

   - Почему вы своих спутников в купе лоботрясами назвали?

   - Ну как же? Молодые, здоровые - а все в тылу околачиваются, даже не офицеры, а, как их называют... в Союзе работают...

   - Земгусары.

   - Вот-вот, земгусары, со шпорами. Героями себя воображают. Жуть! И я от Симферополя эту муку терплю! - и девушка нахмурила тоненькие бровки. - Вы, может, вперед в Самару заедете, а уж потом в Питер?

   - К сожалению, не могу. Я в Туле выхожу.

   - Зачем же вам в Туле выходить, раз поезд до самого Питера?

   - Родных хочу повидать.

   - Родных?.. Знаю я этих родных! - погрозила она мне.

   В этой болтовне доехали мы до Тулы.

   В Питере решил остановиться у брата своего, Василия Никанорыча, слесаря в трамвайном парке.

   Дом, в котором жил брат, - общежитие для рабочих. Большой, шестиэтажный, с квартирами в одну, максимум две комнаты. Поднялся на пятый этаж по узкой крутой лестнице. Брата дома не оказалось, встретила его жена, Елена. Она обрадовалась моему приезду. Немедленно стала собирать чай, закуску. Предложила мне помыться с дороги. Я сказал, что собираюсь пробыть в Питере не меньше месяца и хотел бы найти себе комнату.

   - А зачем тебе комната, живи у нас, - сказала Елена.

   - Нельзя, голубушка, жена, вероятно, приедет.

   - А ты уж и жениться успел?

   - Женился.

   - Ну, тогда вот Вася придет, он скажет, где тут поблизости можно найти. А обедать, милости прошу, у нас.

   - Если не будут кормить на съезде, попрошу вас взять меня в нахлебники.

   Пришел Василий. Разговор пошел о Петрограде.

   - Сейчас хорошо, рабочим - лафа. Не то что раньше было. Одно плохо: хлеба нигде без карточек не достанешь, да и по карточкам не всегда дают.

   - Странно, я видел в магазинах не только хлеб, но и пирожные.

   - Пирожное со щами есть не будешь. Его покупает буржуазная публика. А вот черного хлеба мало. Тебе придется прописаться и взять на себя карточку, иначе намучаешься.

   - Зачем мне карточка? Я, вероятно, в столовой буду обедать. А настроение в городе как? [298]

   - Да что ж... Как революция произошла, сначала все хорошо было. Потом финтить начали в правительстве. Ты, верно, читал, знаешь, что Милюков послал союзникам, что, мол, война до победного конца. Я так понимаю: нам надо правительство свое, социалистическое, ставить, а министров-капиталистов - долой!

   Я постарался перевести разговор на другую тему, так как чувствовал, что спорить с Василием не могу.

   После обеда пошли искать квартиру. Во всем районе Васильевского острова, начиная с 20-й линии и кончая 1-й, свободной комнаты не нашлось. Василий предложил пройти к взморью. На 22-й линии на двери одного из больших домов было наклеено объявление о сдаче комнаты. Зашли.

   Владелица квартиры, пожилая женщина, сказала: сдается комната с мебелью, плата - пятьдесят рублей. Называя цифру, она со страхом смотрела на Василия Никанорыча.

   - Я согласен, - заявил я. - Сколько вам задатку?

   - За полмесяца.

   - Получите! - И я вручил ей двадцатипятирублевую кредитку.

   На другой день я пошел на Всероссийский крестьянский съезд. Съезд проходил в Народном доме на Кронверкском проспекте.

   Зал оперного театра вмещал до пяти тысяч человек. Фойе театра заняли киоски, в которых продавались революционные книги и брошюры. Почти над каждым киоском надпись, какой партии он принадлежит: "Партия народной свободы" без лозунга, партия народных социалистов с лозунгом: "Все для народа и все через народ", партия социал-революционеров с лозунгом: "В борьбе обретешь ты право свое", партия социал-демократов с лозунгом: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь". Тут же объявление о приеме в партию.

   Я подходил к киоску, и меня тут же спрашивали:

   - Какой партии?

   Услышав, что беспартийный, предлагали немедленно записаться.

   - Подожду, - смеялся я. - Дайте осмотреться.

   - Лучшее нашей партии нет! - говорил каждый.

   В конце концов приглашения стали надоедать, точно находишься на каком-то базаре, где стараются всучить ненужные тебе вещи.

   Разыскал регистрационное бюро. Там сидела белобрысая девица лет тридцати пяти, с длинным носом, вспухшими веками и изумительно тощей фигурой.

   Она посмотрела мой мандат, проверила в своих списках, полагается ли быть депутату от 3-й дивизии, и, найдя, что такому депутату быть положено и что это место еще никем не занято, выписала мне сразу две карточки. Одну красную - мандат депутата Всероссийского крестьянского съезда с правом решающего [299] голоса, другую зеленую - на право получения обедов и ужинов в столовой Народного дома.

   Заседания съезда идут с десяти до двух часов дня, после перерыв на обед, затем ты опять занят с пяти до восьми вечера.

   Регламент и порядок съезда напечатан на отдельных листовках. В повестке дня вопросы о войне и земле, выборы исполнительного комитета. Добавлен еще вопрос о международном и внутреннем положении.

   Делегатов съехалось свыше тысячи. Кроме того, масса гостей и лиц с совещательным голосом. Оперный зал заполнен сверху донизу. На сцене президиум, почетные гости. Партер для делегатов съезда с решающим голосом, а ярусы и ложи для интересующихся.

   Председатель съезда социал-революционер Авксентьев. Среди членов президиума бабушка русской революции Брешко-Брешковская, новый министр земледелия, социал-революционер Чернов, видные члены партии эсеров: Бунаков, Чайковский и другие.

   Состав делегатов очень пестрый: человек двести солдат, пятнадцать-двадцать офицеров, от прапорщиков до поручиков включительно. Многие делегаты в деревенских свитках, с намасленными волосами, точь-в-точь такие, как виденные мной в мирное время волостные старшины в нашем Епифанском уезде. Выделяются несколько сектантов. Один в длинной посконной рубахе, без штанов, нечесаный, босой. Про него рассказывают, что круглый год, и зиму и лето, он ходит в этой рубахе и не надевает никакой обуви.

   По партийному составу на съезде социал-революционеров почти пятьсот пятьдесят человек, народных социалистов около ста, беспартийных около пятидесяти.

   В первое посещение мне пришлось быть свидетелем небольшого скандала, разыгравшегося между президиумом и партером.

   Один из делегатов съезда, выйдя на трибуну для внеочередного заявления, обвинил президиум в нелояльном отношении к съезду и в превышении власти, ибо без доклада съезду и одобрения последнего председатель Авксентьев отправил от имени съезда приветствие съезду кадетской партии.

   - Кадеты - это крупная буржуазия, - говорил оратор. - Их интересы чужды интересам крестьян. Посылать капиталистам и помещикам приветствие - вещь совершенно недопустимая и характеризует политическую физиономию руководителей нашего съезда.

   В заключение он предложил выразить недоверие президиуму.

   С ответной речью выступил Авксентьев. Среднего роста, несколько плотный, с вьющимися волосами, умеющий владеть собой, с прекрасными ораторскими приемами, горделиво покачиваясь, он бросает:

   - Удивляюсь, что отдельные делегаты выходят и выражают недоверие президиуму, который организовал созыв этого съезда. [300] Недоверие тем людям, которые десятки лет вели борьбу за землю и волю, тем людям, которые многие годы сидели в тюрьмах и в ссылках. Если бы не они, - Авксентьев делает величавый жест в сторону президиума, - не было бы революции, не было бы настоящего съезда. Президиум прекрасно отдает себе отчет в том, что он делает. Президиум не может не приветствовать съезда кадетской партии, ибо эта партия есть "Партия народной свободы". Это не есть партия помещиков, не есть партия капиталистов, это - партия, которая наравне с нами стремилась к свержению царизма.

   Голос Авксентьева повышается.

   - И если говорить начистоту, свергли царизм не столько присутствующие здесь делегаты, сколько те, которых от имени президиума я сегодня приветствовал.

   - Свинство! Подлость! - раздаются крики.

   - Я вижу, что на наш съезд проникли чуждые крестьянству элементы, - продолжает Авксентьев, - но им не удастся сорвать ни работу съезда, ни те решения, которые съезд примет под руководством настоящего президиума. Я предлагаю перейти к очередным делам, оставив без внимания сделанное перед этим внеочередное заявление.

   На задних скамьях поднялся шум:

   - Прихвостни кадетов!

   Авксентьев, вернувшись с трибуны к председательскому месту, презрительно смотрел на кричавших.

   - Я голосую, кто за переход к очередным делам, прошу поднять руки.

   Поднялся лес рук.

   - Кто против?

   Меньшинство.

   - Слово для доклада о продовольственном положении страны имеет министр продовольствия Пешехонов.

   Большинство находившихся в зале зааплодировали.

   На трибуне оказался Пешехонов, среднего роста, худощавый, невзрачный человек, который начал читать речь по шпаргалке.

   Я прошел в фойе, где бродили несколько делегатов, обсуждавших инцидент.

   - Конечно, Авксентьев не имел права выступать у кадетов от имени съезда. Он должен был, хотя бы ради приличия, получить разрешение съезда...

   - Авксентьев и другие кичатся своим революционным прошлым. Подумаешь, важность какая, многие из нас в тюрьмах сидели...

   - Что вы, господа, мы не можем действовать изолированно от "Партии народной свободы". Все же эта партия имеет колоссальнейшие заслуги. Может быть, Авксентьев и пренебрег формальностями, но разве это так существенно? [301]

   - Прихвостни они! - слышались возгласы. - Надо переизбрать президиум! - Здесь не без провокации большевиков, - возражали другие. - Люди, подобные Авксентьеву, достойны всяческого уважения. Нечего ставить вопрос перед всем съездом, коли президиум у нас авторитетный.

   На следующий день я пришел на заседание ранним утром. В кулуарах раздавали письмо главы большевистской партии Ленина, обращенное к делегатам крестьянского съезда. Около людей, раздававших это письмо, толпились.

   - Ишь ты, - говорил делегат в золотом пенсне, - на какой бумаге написано, и чуть не золотыми буквами. У нас еле-еле газетной хватает, а тут, посмотрите, чуть не на слоновой. Что значит - денежки имеются, от немецкого генерального штаба.

   Я протиснулся, чтобы получить письмо, так волновавшее всех депутатов. Письмо действительно написано на прекрасной бумаге. Ленин сообщает, что он по своему нездоровью не может лично выступить на Всероссийском крестьянском съезде и в силу этого вынужден обратиться с письмом:

   Товарищи крестьянские депутаты!

   Центральный комитет Российской социал-демократической рабочей партии (большевиков), к которому я имею честь принадлежать, хотел дать мне полномочия представлять нашу партию на Крестьянском съезде. Не имея возможности до сих пор по болезни выполнить это поручение, я позволю себе обратиться к вам с настоящим открытым письмом, чтобы приветствовать всероссийское объединение крестьянства и указать вкратце на глубокие разногласия, которые разделяют нашу партию, социалистов-революционеров и социал-демократов меньшевиков.

   Эти глубокие разногласия касаются трех самых важных вопросов: о земле, о войне и об устройстве государства.

   Вся земля должна принадлежать народу. Все помещичьи земли должны без выкупа отойти крестьянам. Это ясно. Спор идет о том, следует ли крестьянам на местах немедленно брать свою землю, не платя помещикам никакой арендной платы и не дожидаясь Учредительного собрания, или не следует.

   Наша партия думает, что следует, и советует крестьянам на местах тотчас брать всю землю, делая это как можно организованнее, никоим образом не допуская порчи имущества и прилагая все усилия, чтобы производство хлеба и мяса увеличилось, ибо солдаты на фронте бедствуют ужасно. Учредительное собрание установит окончательное распоряжение землей, а предварительное распоряжение ею теперь, тотчас, для весеннего сева, все равно невозможно иначе как местными учреждениями, ибо наше Временное правительство, правительство помещиков и капиталистов, оттягивает [302] созыв Учредительного собрания и до сих пор не назначило даже срока его созыва...

   Далее. Чтобы вся земля досталась трудящимся, для этого необходим тесный союз рабочих с беднейшим крестьянством (полупролетариями). Без такого союза нельзя победить капиталистов. А если не победить их, то никакой переход земли в руки народа не избавит от народной нищеты. Землю есть нельзя, а без денег, без капитала достать орудия, скот, семена неоткуда. Не капиталистам должны доверять крестьяне и не богатым мужикам (это - также капиталисты), а только городским рабочим. Только в союзе с ними добьются беднейшие крестьяне, чтобы и земля, и железные дороги, и банки, и фабрики перешли в собственность всех трудящихся, без этого одним переходом земли к народу нельзя устранить нужды и нищеты.

   Рабочие в некоторых местностях России уже переходят к установлению рабочего надзора (контроля) за фабриками. Такой надзор рабочих выгоден крестьянам, он дает увеличение производства и удешевление продуктов. Крестьяне должны всеми силами поддерживать такой почин рабочих и не верить клеветам капиталистов против рабочих.

   Второй вопрос - о войне.

   Война эта захватная. Ее ведут капиталисты всех стран из-за своих захватных целей, из-за увеличения своих прибылей. Трудящемуся народу эта война ни в каком случае ничего, кроме гибели, ужаса, опустошения, одичания, не несет и принести не может. Поэтому наша партия, партия сознательных рабочих, партия беднейших крестьян, решительно и безусловно осуждает эту войну, отказывается оправдывать капиталистов одной страны перед капиталистами другой страны, отказывается поддерживать капиталистов какой бы то ни было страны, добивается скорейшего окончания войны посредством рабочей революции во всех странах.

   В нашем теперешнем новом Временном правительстве десять министров принадлежат к партиям помещиков и капиталистов, а шесть - к партии народников (социалистов-революционеров) и меньшевиков социал демократов. По нашему убеждению, народники и меньшевики делают глубокую и роковую ошибку, входя в правительство капиталистов и соглашаясь вообще поддерживать его. Такие люди, как Церетели и Чернов, надеются побудить капиталистов скорее и честнее кончить эту захватную войну. Но эти вожди партии народников и меньшевиков ошибаются: на деле они помогают капиталистам готовить наступление русских войск против Германии, то есть затягивать войну, увеличивать неслыханные тяжелые жертвы, принесенные русским народом войне.

   Мы убеждены, что капиталисты всех стран обманывают народ, обещая скорый и справедливый мир, а на деле затягивая захватную войну. Капиталисты русские, имевшие в своих руках старое правительство и имеющие по-прежнему в своих руках новое Временное [303] правительство, не захотели даже опубликовать тех тайных грабительских договоров, которые бывший царь Николай Романов заключил с капиталистами Англии, Франции и других стран с целью отвоевать у турок Константинополь, отнять у австрийцев Галицию, у турок Армению и так далее. Временное правительство подтвердило и подтверждает эти договоры.

   Наша партия считает, что это - такие же преступные, грабительские договоры, как и договоры разбойников - немецких капиталистов и их разбойничьего императора Вильгельма с их союзниками.

   Кровь рабочих и крестьян не должна литься из-за достижения таких грабительских целей капиталистов.

   Надо скорее кончить эту преступную войну, и не сепаратным (отдельным) миром с Германией, а всеобщим миром, и не миром капиталистов, а миром трудящихся масс против капиталистов. Путь к этому один: переход всей государственной власти целиком в руки Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и в России, и в других странах. Только такие Советы в состоянии на деле помешать обману народов капиталистами, помешать затягиванию войны со стороны капиталистов.

   И здесь я подошел к третьему и последнему из намеченных мною вопросов: к вопросу об устройстве государства.

   Россия должна быть демократической республикой. С этим согласно даже большинство помещиков и капиталистов, которые всегда стояли за монархию, но убедились теперь в том, что народ в России ни за что не допустит восстановления монархии. Капиталисты направили теперь все усилия на то, чтобы республика в России как можно больше походила на монархию (примеры тому бывали во многих странах неоднократно). Для этого капиталисты хотят сохранения чиновничества, стоящего над народом, полиции и постоянной армии, отделенной от народа и находящейся под командой невыборных генералов и офицеров. А генералы и офицеры, если они невыборные, почти всегда будут из помещиков и капиталистов. Это известно даже из опыта всех республик на свете.

   Наша партия, партия сознательных рабочих и беднейших крестьян, добивается поэтому иного рода демократической республики. Мы хотим такой республики, чтобы издевающейся над народом полиции в ней не было; чтобы чиновники были все, снизу доверху, только выборные и сменяемые в любое время по требованию народа, чтобы жалованье их было не выше платы хорошему рабочему; чтобы в армии все начальство было такое же выборное и чтобы постоянная армия, отделенная от народа, отданная под команду чуждым народу классам, была заменена всеобщим вооружением народа, всенародной милицией.

   Мы хотим такой республики, чтобы вся власть в государстве, снизу доверху, принадлежала всецело и исключительно Советам рабочих, солдатских, крестьянских и проч. депутатов. [304] Рабочие и крестьяне - большинство населения. Власть и управление должно быть у их Советов, а не у чиновников.

   Вот наши взгляды, товарищи крестьянские депутаты. Мы твердо убеждены в том, что опыт скоро покажет самым широким массам народа ошибочность политики народников и меньшевиков. Опыт скоро покажет массе, что спасти Россию, которая, как и Германия, как и другие страны, находится на краю гибели, спасти измученные войной народы нельзя путем соглашательства с капиталистами. Спасти все народы может только переход всей госу дарственной власти прямо в руки большинства населения.

   4 мая 1917 года В. Ленин

   Письмо вызвало много толков среди делегатов.

   - Как же так, - говорили одни, - земля должна без выкупа отойти к крестьянам? Это невозможно. Ведь большинство земель помещиков заложены в банк. Если взять землю без выкупа, то произойдет финансовый крах.

   - Какой там к черту крах! - говорили другие. - Мужик ждет более столетия, чтобы забрать то, что ему принадлежит исторически. На то и революция, чтобы земля была отобрана от помещиков. Куда же вы денете лозунг "земля и воля", основателем которого были и Чернышевский, и Лавров? Конечно, Ленин прав. Зе