Пржевальский Николай Михайлович - От Кяхты на истоки Желтой реки

альной азиатской пустыни, появляется здесь благодаря сравнительно достаточному количеству летних дождей, которые приносятся с севера ветрами Сибири, а с востока юго-восточным китайским муссоном. Смачиваемая этой водой песчано-глинистая почва пустыни прорастает прекрасной для корма скота травой, и дикая бесплодная Гоби превращается в привольную для номадов степь. По нашему пути, прямо на юг от Урги, такая местность залегала в ширину верст на триста, приблизительно до почтовой улясутайской дороги. Впрочем, вполне хорошая степь тянется лишь верст на сотню от Урги; затем травяной покров становится беднее, местами вовсе пропадает, и пустыня мало-помалу является во всей своей неприглядной наготе.

   С выступлением нашим из Урги начались сильные морозы, доходившие до замерзания ртути. Снег же лишь тонким (¹/₃ - ¹/₄ фута) слоем покрывал землю, да и то местами не сплошь. Верст через 150 от Урги снеговой покров начал чаще прерываться и еще через полсотню верст исчез окончательно. Вместе с тем стало гораздо теплее, ибо днем почва все-таки нагревалась солнцем при постоянно почти ясной погоде {Замечательно, что среди халхаских монголов, так же как и в разных местах южных окраин нашего государства (Туркестан, Кавказ, Крым), существует поверье, что сильные холода "русские с собой принесли".}.

   Короткие зимние дни вынуждали нас итти от восхода до заката солнца. Дневок сначала мы вовсе не делали, да и в дальнейшем движении через Гоби дневали изредка, ибо при следовании по пройденному уже дважды пути, притом зимой, научной работы по части географических и естественно-исторических изысканий было мало. Из крупных зверей нам попадались лишь антилопы - дзерены, по которым мы много раз пускали свои неудачные выстрелы. Звери были напуганы монголами, да притом на просторе степи даже дальнобойная берданка иногда не доносит пулю до цели. Зимующих птиц почти не было видно, кроме единичных сарычей, да изредка встречавшихся лапландских пуночек. Местность от невысоких гор, сопровождающих левый берег р. Толы, всюду имела одинаковый характер и представляла собой хаос холмов и мелких горок, насыпанных без всякого определенного порядка. Поближе к почтовой улясутайской дороге начали попадаться солончаки и на них характерные растения пустыни - бударгана, хармык и Reaumuria {Эти растения впервые встретились в 8 верстах южнее кумирни Табитэ, следовательно, под 46 ¹/₂° северной широты.}, сразу все вместе, невзрачными стелющимися кустиками. Рек или речек не было вовсе, но довольно часто встречались колодцы и небольшие ключи. Один из них, именно Тугулым-булэ {На моей карте, приложенной к "Монголии и стране тангутов", этот ключ ошибочно назван Тугрум-булэ.}, считается целебным, и летом возле него живут больные монголы.

   Навстречу нам иногда попадались богомольцы, направлявшиеся в Ургу, и монголы, гнавшие туда же продавать свой скот. Кроме того, мы встретили два, довольно больших (всего 120 верблюдов), каравана алашанцев, которые везли из г. Нинг-ся (⁷) рис и просо для продажи в той же Урге. Подножного корма в степной полосе, где мы шли, всюду еще было достаточно, в особенности на безводных местах; к весне трава эта будет съедена дочиста многочисленными стадами скота. Разбросанные в одиночку, или по две-три вместе, юрты монголов всюду встречались нам по пути. Принадлежали эти монголы сначала шабинскому ведомству, а затем аймаку Тушету-хана, владения которого простираются от пределов нашего Забайкалья через Ургу и центральную часть Гоби до земли уротов.

   Характеристика монголов. Не стану описывать жилища монгола, его одежды, пищи, занятий, общественного строя и т. п., о чем вкратце говорено уже во второй главе моей "Монголии и страны тангутов" и гораздо подробнее можно найти у других путешественников; попытаюсь набросать здесь лишь характерные черты этого кочевника по своим личным наблюдениям и впечатлениям.

   Подобно тому как у других номадов, так и у монголов, вследствие пивелирующих условий кочевой жизни, общая характеристика внешних и внутренних качеств целого народа почти одинакова для различных его племен и сословий. Монгольский народ отличается от соседних кочевников тем, что достиг сравнительно более высокой стадии развития, имеет собственные письмена, печатные законы, изучает тибетскую грамоту, всецело предан вопросам религии. В то же время национальная жизнь у монголов почти забыта, и родовой быт уже исчез.

   Обитая в стране, имеющей хотя и незавидный, но тем не менее здоровый климат, не зная извращенного склада и треволнений нашей жизни, сызмальства приученный ко всем трудностям родной пустыни, полной грудью вдыхающий ее чистый воздух, монгол пользуется довольно крепким физическим складом, хорошим здоровьем и нередко достигает глубокой старости. Правда приращение населения в Монголии идет туго вследствие стесненных экономических условий, безбрачия лам, иногда эпидемических болезней (оспа, тиф) и т. п., но зато среди нарождающихся младенцев, при суровых условиях быта и обстановки, несомненно происходит строгий естественный подбор сильнейших, и не выживает, как в наших городах, всякая калечь на горе себе и другим. Только ламы при кумирнях, в особенности те, которые более строгого посвящения, выглядят, как и наши кабинетные сидни, болезненными и тщедушными. Истый же сын пустыни, коренной монгол, всегда здоров, беспечен и счастлив, гарцуя на своем коне по безграничным равнинам.

   Внешний облик монгола достаточно известен из различных описаний. Скажу только, что северные монголы, то есть халхасцы и наши буряты, всего лучше сохранили коренной тип своей расы. Те же монголы, которые живут вблизи собственно Китая, много окитаились как по наружному виду, так еще более относительно своих нравственных качеств.

   Войлочная юрта составляет подвижное жилище монгола; домашний скот обусловливает все его существование. Земледелия монголы не знают вовсе(⁸), в ремеслах же ограничиваются лишь выделкой немногих предметов домашнего обихода.

   Кирпичный чай, завариваемый с солью и молоком с маслом или салом и мукой, равно как молоко в разных видах, не исключая и опьяняющего кумыса, наконец мясо баранов, иногда рогатого скота и лошадей, или еще реже верблюдов, составляют обыденную пищу того же номада.

   Из внешних чувств у монголов всего лучше зрение. Остальные чувства не особенно тонки, да им и невозможно развиться: обоняет монгол только аргальный дым в своей юрте; осязает лишь войлок, шкуры, шерсти, аргал и т. п. о вкусе мало имеет понятия, ибо всю жизнь потребляет только соленый чай, кислое молоко и кумыс, да изредка обжирается бараниной; наконец, слух номада не изощряется ничем, кроме ржания лошадей, мычания коров, блеяния баранов, отвратительного крика верблюдов, диких звуков шаманского бубна, да глухого завыванья бури в пустыне.

   Бедна, незавидна жизненная обстановка монгола, беден и его внутренний мир. Впрочем, здесь не может быть приложима строгая оценка по европейской мерке.

   В глубине своей родной пустыни, вдали от развращающего влияния нашей или китайской жизни, монгол обладает довольно многими похвальными качествами: он добродушен, гостеприимен, достаточно честен, хороший семьянин, ведет жизнь почти патриархальную, доволен и счастлив по-своему. В общем и все монголы, противоположно другим кочевникам, нрава весьма мирного: крупные преступления, в особенности убийства, здесь очень редки; нет даже специально организованного, как, например, у киргизов, воровства скота, так называемой баранты. Однако удаль мужчины и здесь много ценится прекрасным полом. Этот последний, по нашим понятиям, далеко не может похвалиться своей нежностью и красотой. У монголов, подобно тому, как и у других народов, понятие о красоте сообразуется с преобладающим типом своей расы: поэтому плосколицая и скуластая женщина здесь всего привлекательнее. Нравственная распущенность монгольских девушек весьма большая, но специальной проституции нет, исключая разве городов. На женщинах лежат все домашние заботы и уход за детьми; в другие дела они не вмешиваются. Вообще женщины в Монголии гораздо деятельнее мужчин. Последние ленивы до крайности. Эта лень проглядывает на каждом шагу обыденной жизни номада. Дома, в своей юрте, он решительно ничего не делает, лишь изредка съездит взглянуть на скот, который пасется поблизости. Затем большую часть дня проводит в чаепитии, составляющем для монголов какое-то священнодействие, или в поездках по соседним юртам для того же чаепития зимой, а летом,- чтобы напиться доотвала кумыса или ареки {Забродившее кислое молоко.}.

   Пешая ходьба во всеобщем презрении у монголов, конечно, ради той же лени. Поэтому номад, если только имеет возможность, шагу не сделает без верховой лощади, постоянно привязанной возле его юрты. Даже во время пастьбы скота, на что обыкновенно употребляются совершенно бедные люди по найму, или подростки семьи, изредка женщины, пастух сидит по целым дням на лошади или корове, которая пасется вместе со веем стадом. Немного оживает номад лишь осенью или зимой, когда отправляется с караваном верблюдов транспортировать чай, соль и китайские товары.

   При всей своей лени монголы весьма любопытны и словоохотливы, но далеко не веселого нрава. Даже дети здесь резвятся очень мало. Песни слышатся также редко; притом они обыкновенно заунывные или воспевают предметы быта и обстановки номада. Общественные веселья, так называемые байга (состязания в скачке, борьбе, стрельбе в цель и пр.), устраиваются лишь в Урге и других важных религиозных пунктах, раз или два в год, во время больших праздников, да и то с каждым годом эти традиционные празднества становятся беднее.

   Вежливость у монголов выражается во взаимном угощении нюхательным табаком или закуренной трубкой, иногда в обмене хадаками (небольшие, в виде полотенца, куски шелковой материи), которые заменяют наши визитные карточки, в обоюдных расспросах о здоровье скота и т. п. Угощают гостей, прежде всего чаем, а летом молоком или кумысом. Для хорошего приятеля или своего начальника монгол не поскупится зарезать, барана, который обыкновенно съедается дочиста.

   Насчет лекарств номады вообще весьма падки; считают целебной всякую дрянь (желчь медведя или дикого яка, сердце горного барана,, высушенную летучую мышь или жабу и т. п.) и охотно прибегают к варварскому лечению своих лам.

   Номад, как и вообще неразвитый человек, отличается удивительной способностью помнить мелочи из собственного быта и обстановки. Так, монгол не только знает "в лицо" всех своих лошадей, но легко отыщет своего заблудившегося барана в тясячном стаде другого владельца, припомнит масть и отличительные признаки лошади, на которой ездил много лет тому назад, подробно опишет свое платье, надевавшееся в молодости и т. п. Кроме того, монголы весьма памятливы на местность и легко ориентируются в пустыне; наконец, подмечают и знают многие явления природы. Точных измерений для времени и расстояний не понимают. Время считается по дням, ночам, неделям, месяцам и годам; большие расстояния, определяются по числу дней езды на верблюде или на верховой лошади, а малые обыкновенно лишь словами "близко" или "далеко", иногда же и по дневному движению солнца. Ориентировка, хотя бы в юрте, всегда производится по странам света; нашей "правой" или "левой" стороны монголы не знают.

   Рядом с ленивым и апатичным складом характера трусость и ханжество составляют самые присущие монголу качества. Первое из них, то-есть трусость, помимо общего ее господства в характере всех азиатцев_г сильно развита ныне у монголов вследствие отсутствия политической для них деятельности, усыпляющего воздействия китайцев, наконец и вследствие влияния самой пустыни, нигде не представляющей простора для активной работы человека. На той же самой почве ленивого, пассивного склада характера номада прочно укоренилось и широко развилось религиозное ханжество, в которое погружена вся жизнь нынешнего монгола. Помимо бесчисленного множества лам, составляющих, по крайней мере, треть мужского населения описываемой страны, здесь все, от простолюдина до владетельного князя, отдают религиозному культу как свои лучшие стремления, так и большую часть своих материальных средств. Но рядом со столь широким господством буддизма, или, вернее, современного ламаизма, у монголов уживаются немалые остатки прежнего шаманства и фетишизма. Не говоря уже про поклонение горам, рекам, озерам и другим предметам неодушевленной природы, монголы веруют во многое множество различных примет, гаданий и волшебств, начиная от лопаточной кости барана, играющей большую роль в суевериях этого народа, до различных отчитываний лам и диких представлений исступленного шамана.

   В общем резюме: отсутствие энергии и настойчивости, рядом с мимолетностью впечатлений и неразвитостью, словом, чисто детская натура - вот крупные черты характера монгола. Но путешественник мирится с этим, когда встречает в глухой пустыне его гостеприимство и видит перед собой простого бесхитростного человека. Грустно лишь то, что даже у номадов, как и при сложном строе цивилизованного быта, в практической жизни обыкновенно выигрывает нравственно худший человек. Там, как и у нас, прогрессируют пороки проходимство в ущерб добрых сердечных качеств. Конечно, встречаются и исключения, но они ничтожны сравнительно с огульным пошибом(⁹).

   Настоящая пустыня. Через 18 дней по выходе из Урги мы оставили позади себя степной район северной Гоби и вступили близ колодца Дыби-добо в настоящую пустыню, ту самую, которая залегает с востока на запад через всю Центральную Азию, а по нашему пути протянулась без перерыва до окрайних гор Гань-су. Южная, большая часть этой пустыни изобилует сыпучими песками, наполняющими то спорадически, то чаще громадными сплошными массами, обширные пространства от западных пределов Таримского бассейна до восточной части Ордоса. Меньшая, то есть центральная, часть Гоби, еще более бесплодная, покрыта щебнем и галькой; местами встречаются здесь солончаки и небольшие площади лёссовой глины, песчаные же наносы попадаются лишь кое-где и притом необширные.

   Относительно топографического рельефа местность как южной, так и центральной Гоби, представляет собой волнистые равнины, по которым там и сям разбросаны отдельные горки, группы холмов и небольшие хребтики, изредка вырастающие в довольно значительные горные хребты. Поднятие над уровнем моря, то-есть абсолютная высота всей страны, различна в различных ее частях, но в общем, исключая гор, не превышает 5 500 футов и не опускается ниже 2 000 футов. Бедность водою весьма велика, в особенности в центральной Гоби. Атмосферные осадки составляют всегда здесь большую редкость. Флора и фауна также бедные, но притом резко типичные и оригинальные, конечно, в зависимости от исключительных условий своего существования.

   Почти целый месяц тащились мы поперек центральной Гоби до северной границы Ала-шаня. Помимо холодов и иногда бурь пустыня давала постоянно себя чувствовать своим бесплодием и безводием. Степные пастбища исчезли и лишь местами, в распадках холмов или по руслам бывших дождевых потоков, наконец, по окраинам солончаков и сыпучего песка, росли невзрачные травы и корявые кустарники; между последними, тотчас за хребтом Хурху, встретился саксаул. Обширные, совершенно оголенные площади иногда раскидывались на десятки верст. Ни ручьев, ни рек, ни даже ключей по нашему пути не встречалось. Зато нередки были колодцы, всегда неглубокие (от 3 до 7 футов) и обыкновенно с дурной водой. Однако привычные к подобным невзгодам наши верблюды шли хорошо, и только лошади немного уставали. Животная жизнь также обеднела до крайности, хотя и появились новые, исключительно пустыне свойственные, виды млекопитающих и птиц. По пути всюду попадались кочующие вразброд монголы, и их стада, повидимому, чувствовали себя хорошо, несмотря на скудость пастбищ. Простор этих последних, обилие соли в почве, сухой климат, отсутствие летом докучных насекомых и подножный корм в течение круглого года - вот те факторы, которые делают возможным существование скота номадов даже в самой дикой пустыне. Впрочем, здешние стада были немногочисленны, и сами монголы жили гораздо беднее, чем их собратья в северной Гоби.

   Из научных работ мы производили теперь лишь метеорологические наблюдения, проверяли барометром абсолютные высоты местности, собирали образчики горных пород и почвы да кое-какие семена; кроме того, препарировали изредка попадавших птиц. Из зверей добыли пока только одного дзерена. Специально устроенные нами охоты: в горах Хурху за горными козлами, а немного южнее этих гор за баранами Дарвина {Ovis Darvini, открытый мною здесь же осенью 1880 г.(¹⁰).}, оказались неудачными, главным образом, вследствие сильных холодов.

   Проводников мы брали от самой Урги из местных монголов. Пройти без вожака в здешних пустынях, где нет резко очерченных рельефов местности, а следовательно и прочной ориентировки, почти невозможно в особенности летом в период сильной жары.

   По южную сторону гор Хурху пустыня несколько изменила свой характер, именно тем, что сделалась более песчаной. В песках же появились, иногда довольно обширные, заросли саксаула, а по сухим руслам дождевых потоков местами стали появляться ильмовые деревья, которые чаще растут в западном углу земли уротов, прилегающей к северному Ала-шаню.

   Погода во время нашего следования, как по средней, так и по северной Гоби, стояла почти постоянно ясная. Сильные морозы, встретившие нас близ Урги, вскоре полегчали, хотя ночное охлаждение атмосферы все-таки почти постоянно было велико. В тихую же погоду днем становилось довольно тепло, но при ветре и днем всегда чувствовался холод. Снег, как у же было говорено, лежал лишь в окрестностях Урги да в северной половине степной Гоби. Далее к югу пустыня была совершенно свободна от зимнего покрова. Только близ гор Хурху и в самых этих горах небольшие снежные бураны вновь побелили почву. Вслед затем ветер сдул этот снег с открытых мест и наметал лишь небольшие сугробики возле кустов и камней. В южной же части земли уротов, по саксаульным зарослям, да и в других здесь местах, мы встретили сплошной снег глубиной до ¹/₂ фута, а в сугробах от 1 до 2 футов. Затишья нередко выпадали в ноябре; в декабре бури случались чаще. Вообще осень наиболее спокойное относительно ветров время для Гоби и для всей Центральной Азии. Весной же здесь бури бывают всего сильнее и чаще {Подробно о бурях в Центральной Азии и об их причинах см. мое "Третье путешествие", стр. 32-35, 185, 186 и 187.}.

   Механическая работа бурь. Эти бури, обыкновенно западные или северо-западные, являются могучими деятелями в геологических образованиях и в изменениях рельефа поверхности пустыни, словом, производят здесь ту же активную работу, какую творит текучая вода наших стран.

   Нужно видеть воочию всю силу разгулявшегося в пустыне ветра, чтобы оценить вполне его разрушающее действие. Не только пыль и песок густо наполняют в это время атмосферу, но в воздухе иногда поднимается мелкая галька, а более крупные камешки катятся по поверхности почвы. Нам случалось даже наблюдать {У северного подножия хребта Алтын-таг близ Лоб-нора.}, как камни, величиною с кулак, попадали в углубления довольно крупных горных обломков и, вращаемые там бурей, производили глубокие выбоины или даже протирали насквозь двухфутовую каменную толщу.

   Те же бури являются главной причиной образования столь характерной для всей Внутренней Азии лёссовой почвы. Продукт этого лёсса получается частью из выдуваемых прежних водяных осадков, не менее же вырабатывается бурями из разрушающихся горных пород. Такое разрушение, при большой интенсивности климатических влияний, идет в пустыне сравнительно быстро. Громадные каменные глыбы дробятся сначала на крупные, потом на более мелкие куски, наконец, на кусочки, образующие щебень и гальку на поверхности почвы. Тут-то и начинается наиболее активная работа ветров. Неустанной, живой силой действуют они из года в год на инертную массу камня и дробят гальку пустыни, постоянно ударяя в нее песком или хрящом, или сталкивая мелкие камешки друг с другом, или, наконец, перекатывая их с места на место. Крайности холода и тепла, нередко являющиеся в пустыне крупными скачками, также помогают разрушающей силе ветров. В результате получается дробление горных пород на самые мелкие частицы. Бури поднимают их в воздух, перетирают здесь еще более в смеси с готовым песком и осаждают, наконец, полученный мельчайший порошок в лёссовые толщи. Таким образом постепенно сглаживается рельеф пустыни, с одной стороны, разрушением здешних горных хребтов, а с другой,- засыпанием долин, ущелий, котловин и вообще неровностей горного скелета как крупными продуктами разрушения, так и лёссовой пылью.

   Те же бури постоянно работают и над песчаными массами, залегающими в южной Гоби. Только здесь работа ветров менее, так сказать, продуктивна, ибо, помимо образования материала для лёсса провеиванием песка и выдуванием разрыхлений почвы, она выражается в непроизводительном взбалтывании песчаных залежей, которые только по своим окраинам оказывают незначительное поступательное движение. На высоком нагорье Тибета активная работа бурь также всюду выражается весьма резко, тем более, что здесь в подспорье к атмосферическим деятелям сухой Гоби, присоединяются во многих местах постоянные летние дожди.

   Великолепная заря. Во время движения через северную и среднюю Гоби и по северному Ала-шаню, словом, в ноябре и декабре 1883 г., мы бывали почти ежедневно свидетелями великолепной вечерней и утренней зари. В прежние свои путешествия по Центральной Азии я ни разу не наблюдал здесь такого явления. По всему вероятию оно обусловливалось теми самыми причинами, которые породили подобные же, быть может только менее интенсивные, зари, наблюдавшиеся одновременно с нашими в других частях земного шара. Вот как происходило это явление в Гобийской пустыне.

   После ясного, как обыкновенно здесь зимой, дня, перед закатом солнца, чаще же тотчас после его захода, на западе появлялись мелкие перистые или перисто-слоистые облака. Вероятно эти облака в разреженном состоянии висели и днем в самых верхних слоях атмосферы, но теперь делались заметными вследствие более удобного для глаза своего освещения скрывшимся за горизонт солнцем. Вслед затем весь запад освещался ярко-бланжевым светом, который вскоре становился фиолетовым, изредка испещренным теневыми полосами. В это время с востока поднималась полоса ночи - внизу темнолиловая, сверху фиолетовая. Между тем на западе фиолетовый цвет исчезал, вблизи же горизонта появлялся здесь, на общем светлобланжевом фоне, в виде растянутого сегмента круга, цвет яркооранжевый, иногда переходивший затем в светлобагровый, иногда в темнобагровый или почти кровяно-красный. На востоке тем временем фиолетовый цвет пропадал и все небо становилось мутнолиловым.

   Среди изменяющихся переливов света на западе ярко, словно бриллиант, блестела Венера, скрывавшаяся за горизонт почти одновременно с исчезанием зари, длившейся от захода солнца до своего померкания целых полтора часа. Почти все это время дивная заря отбрасывала тень и особенным, каким-то фантастическим светом освещала все предметы пустыни. Утренняя заря часто бывала не менее великолепна, но только переливы цветов шли тогда в обратном порядке; иногда же эта заря начиналась прямо багровым светом. При полной луне описанное явление было менее резко. В пыльной атмосфере северного Ала-шаня оно наблюдалось нами реже, чем в центральной и северной Гоби.

   Путь по северному Ала-шаню. Перейдя за хребтом Хурху через Галбын-гоби, а затем через юго-западный угол аймака уротов, мы вступили близ кумирни Баян-тухум в северные пределы Ала-шаня. Местность, как и прежде, несла дикий, вполне пустынный характер; бесплодие всюду было ужасное. Вместе с сыпучими песками появилась к югу от гор Хурху через весь Ала-шань почти постоянная пыль в воздухе. Севернее названных гор, где преобладает галечная почва, эта пыль наполняла собой атмосферу лишь во время сильной бури. Когда буря стихала, быстро оседала и пыль, вероятно недостаточно еще здесь мелкая, чтобы подольше держаться в воздухе. В Ала-шане же, да н во всей южной Гоби, со включением бассейна Тарима, пыльная атмосфера составляет в течение круглого года самое обыденное явление, ибо после каждой бури, даже небольшого сравнительно ветра, мельчайшая пыль, уже вполне переработанная и выдутая из песков или с обширных лёссовых площадей, долго висит в атмосфере и оседает очень медленно.

   По случаю крайней бескормицы, длившейся более месяца, наши верховые лошади сильно ослабели, и две из них были брошены; верблюды же шли молодцами, несмотря на тяжелые вьюки.

   Миновав широкую гряду бесплодных холмов, которыми расплывается к стороне Ала-шаня хребет Хара-нарин-ула, мы спустились на несколько меньшую абсолютную высоту и остановились дневать возле ключа Аршанты, у подножия довольно высокой изолированной горной группы Хан-ула. На ней водится множество куку-яманов (Pseudois burrhej), впервые в нынешнее путешествие нами встреченных. Охоте за названными зверями была посвящена дневка. Однако добычи оказалось мало - всего один куку-яман, несмотря на обилие выстрелов. С непривычки казаки горячились, да и сам я сделал из берданки несколько промахов сряду по великолепному экземпляру аргали Дарвина. Здесь кстати заметить, что монголы нередко также охотятся за зверями. У записных охотников мы видали в Халхе, да и в Ала-шане, малокалиберные кремневые винтовки, которые изготовляются в Тобольске и славятся по всей Сибири. Монголы покупают эти винтовки в Урге от наших торговцев и, вероятно, уже сами иногда переделывают кремневое ружье на фитильное.

   На том же ключе Аршанты нам повстречался монгольский лама, ходивший пешком на богомолье в знаменитую кумирню Гумбум, близ Синина, и теперь возвращающийся обратно. Дорогою такие странники пользуются гостеприимством в попутных стойбищах. Встреченный лама тащил за плечами тяжелую ношу, в которой, кроме необходимой одежды, в изобилии имелись разные тибетские святости - лекарства, курительные при богослужении свечи, писанные молитвы или заклинания и т. п. Все это лама, конечно, продаст на родине с хорошим барышом и таким образом, кроме отмоленных своих грехов, попользуется и материальными выгодами.

   Дальнейший наш путь лежал попрежнему на юг мимо озера осадной соли Джаратай или, как его теперь нам называли, Джартатай. Местность, как и перед тем была отвратительная: сыпучие пески, кое-где поросшие саксаулом, сменялись площадями соленой лессовой глины, по которой росли хармык и бударгана; поближе к горам залегала голая галька. Бедность водою доходит здесь до крайности. Само озеро Джаратай, где добывается превосходная осадочная соль, было так занесено песками и пылью, что почти не отличалось по цвету от соседней пустыни. На берегу названного озера, в солончаковом песке, найдены нами были два вида пресноводных раковин - Limnaeus sp., Planorbis sp., уже вымерших здесь но, вероятно, принадлежащих к живущим еще ныне видам. Местами эти раковины, выдутые ветром, насыпаны были, словно галька, на твердом солончаковом лёссе.

   Снег в Ала-шане попадался лишь местами, да и то в небольших сугробиках возле кустарников и вообще выдающихся предметов на поверхности почвы. В голых сыпучих песках такие сугробики были занесены песком иногда на два фута глубиной. Тем не менее антилопы хара-сульты умеют находить подобные снеговые залежи и, раскапывая заметавший их песок, пользуются снегом взамен воды.

   Погода попрежнему стояла ясная, холодная по ночам и довольно теплая днем, когда не было ветра. Солнце, несмотря на зиму, грело ощутительно, и в затишье сыпучий песок на крутых скатах, обращенных к солнцу, нагревался, несмотря на конец декабря, до ,5°. До такой же цифры или даже более нагревалась во время пути наша одежда на стороне тела, обращенной к солнцу; между тем как на стороне теневой в это самое время термометр показывал мороз {Так, например, 2 января в полдень, при следовании верхом с караваном, у меня за спиною, в тени, термометр показывал -3,0°, а на груди, на солнечном пригреве, в то же самое время температура была ,3°.}.

   От сзера Джаратай до алашанского города Дынь-юань-ин, где имеет свое пребывание местный владетельный князь и куда мы теперь направлялись, расстояние немного более сотни верст. Дорога, хорошо наезженная, идет сначала по бугристой местности, поросшей хармыком, а затем по сыпучему песку, покрытому редким саксаулом. Последний до того был засыпан лёссовой пылью, что стоило лишь тряхнуть дерево, чтобы с него слетел целый столб этой пыли. Местами среди саксаульника попадаются небольшие солончаковые площадки лёссовой глины, обильно поросшие зеленеющими и зимой кустиками Haloxylon [саксаула]. На таких площадках обыкновенно живут пустынные жавороночки (Alaudula cheleensis); саксаульные сойки (Podoces hendersoni) и саксаульные воробьи (Passer stoliczkae) обитают сними по соседству и составляют всегдашнюю принадлежность здешних саксаульных зарослей.

   Не доходя 8 верст до колодца Тарлын (засыпанного ныне песком), нам встретился новый колодезь Шыни-худук, через который пролегает вновь открытый, а быть может и прежний, теперь возобновленный, путь из г. Дын-ху на Желтой реке в г. Сого. История с этим последним городом только теперь разъяснилась для нас окончательно {О г. Сого мы прежде неоднократно слышали в Ала-шане, но не могли толком узнать его положения.}. Оказывается, что именем Сого монголы называют небольшой китайский городок Чжен-фань, относящийся к провинции Гань-су и лежащий в изгибе Великой стены, верстах в 40-50 к северо-востоку от г. Гань-чжоу(¹¹). В описываемом городке от 7 до 8 тысяч жителей китайцев; в окрестностях много китайских деревень, обитатели которых занимаются земледелием. Вода, орошающая поля и самый город, приходит от Гань-чжоу, затем теряется в песчаной пустыне. Через Ала-шань в Сого ведут два пути: вышеуказанный из г. Дынь-ху и другой из г. Дынь-юань-ина. Оба они трудные для караванных животных. Кроме того, из Сого ходят на верблюдах прямиком через пустыню к устью р. Эцзинэ, где лежат два больших соленых озера. Путь этот еще труднее, ибо в одном месте приходится трое суток следовать без воды.

   Вскоре за колодцем Тарлын сыпучие пески отходят в сторону от дороги и тянутся, верстах в 30 или 40 от нее, далее к югу. Исчезает на время и саксаул, взамен которого на почве, еще достаточно песчаной, местами же солончаковатой, появляются Arlemisia campestris, Reaumuria, Salsola [полынь чернобыльник, реамюрия, солянка] и другие солянковые; в изобилии вскоре начинает попадаться страшно колючий Oxythropis acyphylla [остролодка], образующий вследствие наноса пыли и песка большие (3-5 футов в диаметре) кочки, много напоминающие ощетинившегося ежа, именем которого (дзара) монголы называют это растение. Ближе к г. Дынь-юань-ину местность делается волнистее, плодороднее и обильнее прорастает полынью, как мелкой (Artemisia pectinata), так и кустарной (Art. campestris). Громадный Алашанский хребет, до сих пор мало заметный в пыльной атмосфере, теперь стоял уже возле нас совсем близко; он был покрыт снегом до своего подножия.

   На предпоследнем к г. Дынь-юань-ину переходе нас встретили с приветствием посланцы от алашанского князя (вана) и двух его братьев. За день перед тем совершенно неожиданно, дорогою повстречался нам старый приятель монгол Мыргын-булыт, с которым в 1871 г., при первом посещении Ала-шаня, мы охотились в здешних горах. С тех пор прошло уже более двенадцати лет, но старик первый узнал меня и чрезвычайно обрадовался, хотя, к сожалению, был изрядно пьян по случаю какой-то выгодной торговой сделки. На бивуаке я хорошенько угостил своего приятеля и сделал ему небольшие подарки. Затем Мыргын-булыт отправился в Чаджин-тохой {Довольно большая, населенная китайцами, культурная площадь на левом берегу Хуан-хэ в северо-восточном углу Ала-шаня.}, где ныне постоянно живет и куда теперь следовал с караваном.

   На третий день нового 1884 года мы достигли наконец г. Дынь-юань-ина и в полутора верстах от него разбили свой бивуак. От Урги пройдено было, средним числом, 1 050 верст {В 1873 г. расстояние от Дынь-юань-ина до Урги вышло по нашему измерению 1 066 верст, в 1880-м - 1 047 и 1883-м - 1 089 верст.}.

   Пребывание в г. Дынь-юань-ине. В пятый уже раз пришлось мне быть в названном алашанском городе. Разоренный в своей внестенной части дунганами еще в 1869 г., он обстроился лишь за последние два-три года. Внутри же стены, где город уцелел от неприятельского погрома, все осталось по-старому. Как прежде, так и теперь, там живет владетельный князь со своим штатом и помещаются лавки китайских торговцев.

   Расположен Дынь-юань-ин среди пустыни невдалеке от алашанских гор. Вода, питающая город, как равно разбросанные вокруг него жилища и небольшие поля, получается из ключей; изредка во время сильного дождя или быстрого таяния выпавшего в горах снега сюда добегает р. Бугутуй. Население описываемого города едва ли превышает четыре или пять тысяч душ. Оно состоит из лам, княжеских чиновников и торгующих китайцев; здесь же ютятся и простые монголы. Эти последние, как и во всем Ала-шане, живут бедно. Притом алашанские монголы, уже получившие достаточную китайскую закваску, далеко не походят на халхасцев.

   На другой день после прибытия в Дынь-юань-ин, мы имели свидание с владетельным князем и двумя его братьями. Встретились как старые знакомые, хотя, конечно, не малую долю дружеского приема со стороны алашанских князей обусловили наши хорошие им подарки. Впрочем, младший и лучший из этих князей-гыген, как кажется, был рад непритворно. Он даже угостил нас,к немалому нашему удивлению, шампанским. Оказывается, что алашанские князья, воспитанные вполне на китайский лад, познали, в одну из своих поездок в Пекин, веселящее действие названного вина и с тех пор получают его, равно как и коньяк, из Тянь-дзина. Старший же князь (ван) вошел во вкус до того, что, как говорят по секрету, нередко напивается допьяна.

   Как в прежние мои посещения Ала-шаня, так и теперь, все три князя оказались бесстыжими попрошайками и постоянно клянчили через переводчика о новых подарках; притом выведывали, какие у нас имеются хорошие вещи. К сожалению, теперь у князей уже не было их близкого доверенного и нашего старинного приятеля ламы Балдын-сорджи, столь искусного во всех разведываниях и выпрашиваниях. Он умер на пути в Пекин. Погиб также и другой здешний наш приятель, Мукдой, сопровождавший нас осенью 1880 г. в Ургу. Там он наделал каких-то плутней и, возвратившись в Ала-шань, повесился ввиду неминуемой кары.

   В алашанском городе мы повстречали европейца, агента торговой английской компании, немца Грезель, занимавшегося здесь покупкой шерсти, главным образом верблюжьей. Собирается ее в Ала-шане (по сообщению того же Грезеля) ежегодно от 500 до 700 пудов; цена стоит от 3 до 4 металлических рублей за пуд на наши деньги. Монополия продажи шерсти в руках князей, которые, как справедливо объяснял нам тот же немец, большие плуты и кругом в долгах. Вся купленная в Ала-шане шерсть (верблюжья и баранья) свозится в феврале в г. Ше-тцуи-дзе (на р. Хуан-хэ близ г. Дун-ху) и отсюда, лишь только вскроется Желтая река, отправляется на барках вниз по ней в г. Бауту [Баотоу]. {Большим местом для скупки монгольской шерсти служит также г. Куку-хото [Гуйсуй, Гуй-хуа-чен].} Там эта шерсть немного очищается от грязи и затем транспортируется в Тянь-дзин, где уже окончаетельно выбивается машинами на европейских фабриках (причем теряется около 10% по весу), прессуется и отправляется в Англию. Алашанская верблюжья шерсть по качеству наилучшая - нежная и песочного (красновато-желтого) цвета; у верблюдов же Северной Монголии шерсть более темная и грубая. Кроме шерсти, вышеназванный агент покупает и ревень, для чего ездит в г. Синин.

   Целую неделю простояли мы возле Дынь-юань-ина, запасаясь необходимыми в дальнейший путь покупками, которые хотя были и незначительны, однако приобретение их требовало больших хлопот. Едва-едва, и то с помощью гыгена, мы купили для себя 23 пуда дзамбы, по нескольку пудов риса, проса, пшеничной муки, ячменя для корма лошадей и т. п. мелочей. Сам же ван продал нам 11 хороших верблюдов, так что теперь в нашем караване считалось 67 этих животных. Хлопотал я купить еще штук 8-10, но более хороших верблюдов в продаже не нашлось.

   Пока совершались торговые сделки, которыми специально заведывали урядник Иринчинов и переводчик Абдул Юсупов, мы производили экскурсии в окрестностях своего бивуака и однажды съездили в соседние алашанские горы, в ущелье р. Бугутуй. Эта речка, как было упомянуто выше, только при сильном в горах дожде или при быстром таянии снега добегает до Дынь-юань-ина; в обыденное же время вода теряется в почве вскоре по выходе из гор. Но все-таки в течение долгих лет названная речка вырыла в наносной и лёссовой почве западного подножия Алашанских гор глубокую и широкую лощину по направлению своего течения. Бока этой лощины, расходящиеся под острым углом от гор к пустыне, почти отвесны и имеют от 30 до 50 сажен высоты; поперечник же самой ложбины в средней ее части простирается от 3 до 5 верст. Подобные овраги, только гораздо меньших размеров, вымыты по направлению всех других ущелий Алашанских гор, в которых летом иногда случаются сильные ливни.

   Подробно Алашанский хребет описан в моей "Монголии и стране тунгутов", стр. 171-175 и 363-368 {[В издании 1946 г., стр. 160-166 и 291-295: в дальнейшем цифры, указывающие страницы и взятые в прямые скобки, говорят о страницах в новых изданиях Н. М. Пржевальского].}. Скажу здесь только, что достаточное плодородие, вместе с отсутствием голых каменных осыпей в нижнем и среднем поясе названных гор, составляет характерное их отличие от близко лежащих на севере того же Ала-шаня хребтов Хан-ула и Хара-нарин-ула, да и от многих других горных групп Центральной Азии. Причина этого явления заключается в том, что на западный, ближайший к пустыне, склон Алашанского хребта, вздымающегося высокой, отвесной стеной, в изобилии оседает лёссовая пыль, приносимая господствующими западными ветрами, а летние дожди добегающего еще сюда юго-восточного китайского муссона смачивают эту почву и делают ее пригодною для растительности.

   Леса, которые покрывают собой средний пояс как западного, так и восточного склона Алашанского хребта, со времени усмирения дунганской смуты, сильно истребляются китайцами и у же много поредели {В этих лесах встречается, по определению академика К. И. Максимовича, японский можжевельник (Juniperus rigida); в моей "Монголии и стране тангутов", стр. 365 [292] он назван Juniperus communis.}. Также усердно преследуются местными охотниками здешние звери - куку-яманы, кабарга и маралы. Словом, теперь Алашанский хребет был далеко не таким девственным, каким мы нашли его при первом посещении Ала-шаня в 1871 г. Тогда, благодаря разбоям дунган, эти горы целый десяток лет стояли безлюдными, леса росли спокойно и звери в них множились привольно.

   При настоящей своей поездке в Алашанский хребет мы пробыли здесь только один день. Однако довольно далеко поднимались вверх по ущелью р. Бугутуй. Неглубокий (¹/₃ - ¹/₂ фута) снег покрывал лишь северные склоны гор и несколько обильнее лежал на дне ущелий. Птиц в горах нашли мы мало; зверей не видали вовсе.

   Вечером, когда мы возвратились к тому месту, где ожидал нас казак с лошадьми, случилась довольно комичная история. Собираясь уезжать из гор, мы неожиданно заметили, шагах в пятистах или шестистах от себя, какого то крупного зверя, кормившегося на крутом горном склоне. По случаю наступивших сумерек нельзя было даже в бинокль разобрать, какое именно это животное; по белому же брюху и неясно различаемым рогам я принял его за большого самца аргали. Подкрадываться по засыпанной снегом круче было невозможно, притом темнело, так что, не сходя с места, я пустил из берданки несколько пуль в загадочного зверя. Последний убежал, но вскоре опять показался повыше на скале. Тогда я решил оставить зверя в покое до утра, и мы поехали на свой бивуак. Здесь я назначил к бывшему с нами казаку еще двух человек и приказал всем им ехать с полуночи в горы туда, где мы оставили зверя, и утром убить его. Казаки с радостью приняли такое поручение и еще до рассвета были уже на месте; затем, когда повиднело, оставили лошадей в ущелье и осторожно полезли в горы искать желанную добычу. Но каково же было их разочарование, когда, подкравшись со всеми предосторожностями к ближайшим скалам, они увидели перед собой небольшого домашнего яка вероятно, отбившегося от своего стада и бродившего где попало по горам. "Хотели даже застрелить эту язву",- говорили по возвращении на бивуак сконфуженные охотники, на которых еще долго потом сыпались насмешки товарищей.

   Следование через южный Ала-шань. Покончив со своими сборами в Дынь-юань-ине, мы выступили отсюда 10 января и направились прежним путем через южный Ала-шань к пределам Гань-су. Дорога, удобная и для колесного движения, была отлично наезжена, благодаря тому, что по ней часто ходят теперь караваны монгольских богомольцев из Халхи и других частей Монголии в кумирню Гумбум и обратно; реже следуют здесь караваны торговые. Сыпучие пески, отошедшие на время к западу, снова придвинулись к самой дороге и местами пускали через нее неширокие рукава. Слева высокой стеной тянулся Алашанский хребет. Местность же, по которой мы теперь шли, представляла равнину, кое-где волнистую и полого поднимавшуюся к названным горам. По этой равнине, на лёссовой солончаковой почве, как и в других подобных местах южного Ала-шаня, мы встретили теперь довольно хороший для здешней местности подножный корм. Монголы объясняли, что причиной такой для них благодати были частые, сравнительно с другими годами, дожди, падавшие минувшим летом в южном Ала-шане.

   Погода, как теперь, так и во время нашего пребывания в Дынь-юань-ине, словом, в течение всей первой половины января, стояла отличная, чисто весенняя. Хотя ночные морозы доходили до -22°, но днем, даже в тени, термометр поднимался до ,9°; в полдень на солнечном пригреве показывались пауки и мухи; в незамерзающих близ Дынь-юань-ина ключах плавали креветы и зеленела трава; по утрам слышалось весеннее пение пустынного жавороночка. Все это обусловливалось затишьями при ясной, хотя и постоянно пыльной атмосфере; со второй же половины января опять задули ветры и снова наступили холода.

   Сделав три перехода до колодца Шангын-далай, памятного мне еще от первого путешествия, когда в июне 1873 г. наш караван едва не заблудился в пустыне и нашел спасение возле названного колодца {"Монголия и страна тангутов", стр. 361 и 362 [296-297]. Теперь вместо одного на Шангын-далае выкопано шесть колодцев.}, мы остались теперь здесь на дневку. Как в день прихода, так и на следующий день охотились в небольшой горной группе, находящейся вблизи Шангын-далая. Эта группа состоит исключительно из песчаников, и высшей овоей точкой, на которой сложен монгольский "обо", не поднимается (на-глаз) более тысячи футов над окрестной местностью. В нижнем и даже среднем поясе описываемая горная группа, подобные которой разбросаны кое-где островками по песчаному морю Ала-шаня, занесена сыпучим песком. Из него торчат голые скалы, а на поверхности того же песка, врассыпную, растет флора соседней пустыни. Из зверей держались здесь только лисицы, которые охотились за горными куропатками (Caccabis chukar); из птиц мы добыли десятка два хороших экземпляров и между ними новый вид завирушки, названный впоследствии мною именем одного из моих помощников - Aocentor koslowi.

   От Шангын-далая путь наш лежал через кумирню Сокто-курэ попрежнему по волнистой лёссовой равнине, в изобилии поросшей мелкой полынью и кое-где бударганой, спорадически же корявыми кустарниками, свойственными южному Ала-шаню. Между ними у Pyptanthus chinensis [пиптантус] уже начинали разбухать цветочные почки. Сыпучие пески опять потянулись влево от нас и, наконец, рукавом, верст на 12 шириною, стали поперек дороги. Затем снова раскинулась обширная лёссовая площадь, по которой мы свернули вправо с большой дороги и, перейдя через две неширокие песчаные гряды, вышли на ключевое урочище Баян-булык, лучшее из всех, виденных нами в Ала-шане. Нужно при этом заметить, что последний переход мы сделали на старую память без проводника, ибо наш вожак, отпросившийся, по случаю нового года, съездить в ближайшие монгольские юрты, исчез бесследно.

   На Баян-булыке мы провели четверо суток специально для того, чтобы сделать астрономическое определение положения этого места. К сожалению, хорошая погода, как нарочно, испортилась - небо сделалось облачным, задул холодный ветер и даже шел небольшой снег. Так желаемое наблюдение и не удалось. Хорошо еще, что место было отличное - кормное и с прекрасной ключевой водой. По окрестным пескам держались в большом числе антилопы хара-сульты, приходившие ночью и даже днем к Баян-булыку на водопой и покормку. Монголы, которые в числе нескольких семейств живут в описываемом урочище, ловят этих антилоп в капканы. Мы же охотились с винтовками и убили пять отличных экземпляров. Кроме того, на Баян-булыке держалось довольно много мелких птичек и, ежедневно по утрам, прилетали сюда на водопой большие стада больдуруков [саджа] (Syrrhaptes paradoxus). Последние не попадались нам ранее в северной и средней Гоби, зимовали же в южном Ала-шане вследствие обилия здесь сульхира, мелкие семена которого служат пищей для названных птиц. Вообще по пути через Гоби мы встретили очень мало зимующих пернатых, да и то нередко лишь единичными экземплярами. Главная тому причина - бескормица, частью же и сильные холода пустыни.

   Урочище Баян-булык вкраплено в юго-западной окраине одной из самых обширных песчаных площадей Ала-шаня, называемой местными монголами Тынгери. По своей архитектуре эти сыпучие пески представляют, как и в других местах, бесчисленное множество невысоких холмов и увалов, с выдутыми между ними то воронкообразными, то удлиненными котловинами. Преобладающее направление песчаных увалов в Тынгери меридиональное, но много встречается и исключений. Отдельные холмики имеются от 50 до 70, иногда до 100 футов высоты, увалы же всегда ниже; тянутся они обыкновенно от 15 до 30 сажен; глубина котловин сажен 5-7. С наветренной стороны покатость песка всегда пологая, и самый песок сбит здесь довольно твердо; со стороны же подветренной, в особенности у холмов, песок всегда рыхлый и образует крутую осыпь. Иногда по вершинам увалов тянутся невысокие острые гребни. Наветренная поверхность как холмов, так и увалов, почти всегда испещрена волнистыми, обыкновенно перпендикулярными к направлению господствующего ветра, линиями, много напоминающими собою легкую зыбь на поверхности тихой воды. На дне котловин иногда обнажается подпочва, состоящая из твердой лёссовой глины. По котловинам же, преимущественно на их западных с