Пржевальский Николай Михайлович - От Кяхты на истоки Желтой реки

еннику стоять у порога столь обширной неведомой площади, каковая расстилалась перед нами из юго-восточного Цайдама. Прямиком отсюда к западу до меридиана Кэрии и от параллели Лоб-нора до южных частей Тибета залегала местность, где, за исключением лишь небольшой восточной части, никогда еще не ступала нога европейца. Да и для самих китайцев страна эта представляет полнейшую terra incognita. Мало того, даже неприхотливый дикарь обитает здесь лишь кое-где по окраинам, ибо громадная абсолютная высота и ужасный климат, к тому же большей частью крайнее бесплодие, делают на этих заоблачных нагорьях жизнь невозможною для человека. Только стада диких зверей, иногда в баснословном обилии, бродят по скудным пастбищам и живут привольно вдали от тесноты и беспощадных гонений культурных стран {Подробнее о Северном Тибете см. мое "Третье путешествие", гл. IX.}.

   Наиболее заманчивой, да кстати и ближайшей теперь к нам частью неведомого района был его северо-восточный угол, где лежат истоки знаменитой Желтой реки Китая. Исследовать эти истоки китайцы пытались еще в глубокой древности - во II в. до нашей эры, при династии старших Ханей. В результате получилось тогда нелепое представление, которого, быть может, и до сих пор держатся китайцы, что настоящие истоки Желтой реки лежат в верховьях Тарима, вода которого, притекая в оз. Лоб-нор, скрывается под землей и, пробежав таким образом чуть не тысячу верст, снова выходит на поверхность почвы в виде многочисленных ключей котловины Одонь-тала в северо-восточном углу Тибетского нагорья. Дальнейшие исследования истоков Желтой реки или, как ее китайцы называют Хуан-хе, были произведены в IX в. нашей эры при Танской династии, затем в XIII в. при династии Юань и, наконец, в прошлом веке при нынешней Маньчжурской династии. Эти описания, в особенности последнее, довольно подробные в топографических деталях, лишены научной основы, а потому и на географические карты наносились лишь приблизительно. Что же касается до исследований по части физической географии и естествознания, то в этом отношении китайцы всегда и везде были до крайности слабы.

   Наконец, недавно, именно в 1881 г., через истоки Желтой реки прошел один из пундитов (обученный съемке индус), которых по временам секретно снаряжает в Тибет Ост-Индское геодезическое бюро. Этот пундит еще хуже, чем китайцы, изобразил верховья Желтой реки, показав здесь вместо двух больших озер только одно (¹⁹).

   Разделение нашего отряда. Поставив целью предстоящей нашей летней экскурсии исследование истоков Желтой реки и местности далее к югу, насколько окажется возможным, мы устроили свой складочный пункт, как упомянуто в предыдущей главе, в хырме князя Барун-засака. Резиденция эта, как и у Дзун-засака, представляет десятка два небольших глиняных конур, обнесенных невысокой глиняной же стеной. Внутри имеется колодец, но воды в нем мало; хороший ключ лежит версты за три. Там же в обилии и корм для верблюдов.

   Весь оставленный багаж наш поместился в двух наиболее просторных конурах. Для караула назначены были 6 казаков под начальством старшего урядника Иринчинова. Двое из этих казаков ежедневно пасли верблюдов; остальные находились на складе. Для развлечения от крайней скуки казакам даны были народные книжки для чтения и семена кое-каких овощей на посев. Впрочем, казаки оказались плохими огородниками. Читать же книжки большей частью любили как теперь, так и во всякое свободное время путешествия. Несколько человек безграмотных, бывших в нашем экспедиционном отряде, даже выучились во время похода читать, а некоторые и писать.

   С конца мая или начала июня, когда на цайдамских болотах появляется уже чересчур много оводов, комаров и мошек, оставленные при складе верблюды должны были откочевать на один переход в северную окраину гор Бурхан-Будда, где гораздо прохладнее, нет мучающих насекомых, и подножный корм в устьях больших ущелий местами очень хороший. Для караула и пастьбы при верблюдах имели следовать пятеро казаков; двое же, со сменою через 20 дней, находились в карауле на складочном пункте. Такова была инструкция, данная мною остающимся казакам.

   Другие участники экспедиции, числом 14 человек, в сопровождении вожака-монгола и одного из сининских переводчиков-китайцев, знавшего тангутский язык, должны были отправиться в предстоящую экскурсию, срок для которой определялся от 3 до 4 месяцев. Снарядились мы налегке, да не совсем. Имея все данные рассчитывать на недружелюбную и даже враждебную встречу со стороны независимых тангутских племен, мы должны были запастись продовольствием (кроме мяса) на четырехмесячный срок и достаточным количеством боевых патронов; затем различные препараты для коллекций, ящики для их помещений, охотничьи принадлежности, инструменты и пр. представляли собой не малое количество багажа. Между тем в разреженном воздухе высоких нагорий Тибета вьюк даже для сильного верблюда не должен превышать 6-7 пудов.

   В новый наш караван поступило 26 завьюченных верблюдов, 2 запасных, 1 верховой (для вожака переднего эшелона) и 15 верховых лошадей. Тронулись мы в путь 10 мая.

   Подъем на хребет Бурхан-Будда. Чтобы попасть на плато Тибета, нам необходимо было перевалить через хребет Бурхан-Будда, составляющий западную часть той горной окраины, которая высокой, двойной, местами даже тройной стеной ограждает с юга котловину Цайдама. Хребты этой окраины принадлежат главному кряжу центрального Куэн-люня, и о них будет рассказано впоследствии. Теперь же относительно Бурхан-Будды упомянем {О Бурхан-Будде см. также "Монголия и страна тангутов", стр. 302-305 [249- 251] и "Третье путешествие", стр. 201.}, что названный хребет тянется с запада на восток верст на 150, от прорыва западного Номохун-гола {В восточной части Бурхан-Будды есть другая речка Номохун-гол, по ущелью которой мы и поднимались теперь на перевал через названный хребет.} до окрестностей оз. Тосо-нор, и несет всюду крайне дикий характер. Южный склон на плато Тибета, как обыкновенно в окрайних азиатских горах, гораздо короче и сравнительно мягче, нежели обширный северный скат в цайдамскую котловину. Нигде описываемый хребет не переходит за снеговую линию и лишь касается ее несколькими вершинами своей восточной части. Впрочем, исключительно выдающихся точек в Бурхан-Будде нет, и весь хребет, как хорошо видно при ясной погоде, представляет собой подобие гигантского вала, поднимающегося, средним числом, от 7 до 7 ¹/₂ тыс. футов над равнинами Цайдама. Затем крайнее бесплодие, в особенности западной части северного склона, составляет другую характеристику Бурхан-Будды, в котором из горных пород нами найдены: гранит, гнейс, сиенит, сиенитовый порфир, порфирит, диорит, зелено-каменная порода, мелкозернистый грюннпейн, глинистый и кремнистый сланцы. Дикие, глубоко врезанные ущелья бороздят северный склон описываемого хребта. По ним иногда текут небольшие речки, которые, по выходе из гор, тотчас же теряются в почве {Из таких речек в средней части северного склона Бурхан-Будды нам известны: Сангин-гол, Бургасутай-гол, Улясутай-гол, Номохун-гол, Хату-гол и Ихэ-гол.}. Только две более значительные речки - Номохун-гол и Алак-нор-гол, притекающие с плато Тибета, прорывают Бурхан-Будда и впадают в цайдамский Баян-гол.

   Вдоль северного подножия описываемого хребта, как у многих других центрально-азиатских гор, залегает широкой полосой покатая бесплодная равнина, почва которой состоит из хряща, гальки, местами лёсса и валунов. По нашему пути такая равнина имела верст 20 в поперечнике и при устье ущелья р. Номохун-гол возвышалась на 1 300 футов над своим подножием {Абсолютная высота хырмы Барун-засак 9 200 футов, устье ущелья р. Номохун-гол 10 500 футов.}. Немного ниже устья названного ущелья, равно как и соседнего, образуемого речкой Хату-гол, лежат небольшие пашни, на которых монголы Барун-засака сеют ячмень и пшеницу. Кое-где на пройденной равнине встречались крупные (3-4 фута высоты) кусты ягодного хвойника (Ephedra glauca), а по сухому руслу Номохун-гола, ближе к горам, росли балга-мото (Myricaria germanica var. squamosa) и сугак (Lycium sp.), начинавшие цвести; кроме того, был найден, уже одевшийся листвой, одиночный тополь. Вообще, несмотря на значительное повышение местности, кустарная растительность была в это время более здесь развита, нежели на солончаковых равнинах Цайдама.

   От входа в ущелье Номохун-гола до высшей точки перевала через Бурхан-Будда расстояние 32 версты. Подъем пологий и делается более крутым лишь на последних 8-9 верстах. Итти с верблюдами довольно удобно, хотя, конечно, огромное поднятие над морским уровнем много затрудняет вьючных животных. Высшая точка перевала имеет 16 100 футов абсолютной высоты; окрестные вершины поднимаются еще (на-глаз) футов на 600-800. Значительно же восточнее лежат, сколько кажется, несколько высшие горы, имеющие даже летом небольшой снег на северной стороне своих вершин. Описываемый перевал называется Номохун-дабан. Спуск по южную его сторону на плато Тибета также не крутой и удобный для караванного хождения. Само ущелье Номохун-гола не широко, местами даже узко. Почва здесь, равно как и по скатам окрестных гор, состоит из мелкого наноса и лёссовых отложений. Ближе к наружной окраине горы почти совершенно бесплодны, но в средней части хребта, благодаря, вероятно, чаще, нежели далее к западу {Как, например, по ущелью перевала, пройденного нами в 1872 и 1873 гг., и по ущелью западного Номохун-гола.}, падающим во время лета дождям, растительность сравнительно лучше; здесь по ущелью растет дырисун, горные же скаты нередко покрыты двумя или тремя видами мелких злаков, иногда образующих сносные луга. Только цайдамские монголы лишь изредка пасут по ним свой скот, опасаясь разбойников тангутов. Кроме того, на северных склонах ущелий встречаются небольшие леса можжевелового дерева (Juniperus pseudo Sabina) и площади кустиков курильского чая (Potentilla fruticosa). В верхнем поясе Бурхан-Будды расстилаются довольно скудные альпийские луга, которые на северном склоне не доходят футов на 500-600 до перевала, на склоне же южном не достигают того же перевала лишь на 200-300 футов. Теперь, во время нашего прохода (в половине мая) растительная жизнь альпийской области еще вовсе не пробуждалась. По ущелью же Номохун-гола, в среднем поясе гор, мы встретили цветущие кусты (7-9 футов высоты) балга-мото (Myricaria germanica var. squamosa), которое восходит здесь до 11 ¹/₂ тыс. футов абсолютной высоты {По ущелью западного Номохун-гола кустарник балга-мото, постепенно мельчая, восходит до 13 тыс. футов абсолютной высоты.}; затем в ничтожном количестве найдены были в цвету два вида касатика (Iris Bungei, Iris Tigridia var. flavesceng), одуванчик (Taraxacum sp.), твердочашечник (Androsace tapete n. sp.) и первоцвет (Primula pumilio). Вообще свежей зелени даже в среднем поясе описываемых гор было еще очень мало. По Номохун-голу, вверх от 11 ¹/₂ тыс. футов, еще держались большие пласты льда, а на самом перевале лежал глубокий снежный сугроб. Однако все окрестные нашему пути горы были свободны от зимнего снега, который, впрочем, и выпадает здесь лишь в незначительном количестве.

   Из зверей, по ущелью Номохун-гола, мы видели куку-яманов (Pseudois nahoor), волков, зайцев и тарбаганов (Arctomys robustus); на перевале и за перевалом попались, впервые за нынешнее путешествие, два небольших стада диких яков (Poephagus mutus n. sp.). Из птиц встречались по ущелью: горихвостки (Ruticilla rufiventris), горные вьюрки (Montifringilla adamsi, Leucosticte haematopygia), завирушки (Accentop nipalensis), Garpodacus rubicilla [большая чечевица] и др.; возле перевала найдены были улары (Megaloperdix thibetanus), бородачи (Gypaetus barbatus), снежный и бурый грифы (Gyps nivicola, Vultur monachus). Но вообще орнитологическая фауна, как и во всем Северном Тибете, была очень бедная.

   На подъем по ущелью р. Номохун-гол и отсюда на перевал нами употреблено было два дня. Как люди, так и животные взошли благополучно. Только у всех нас, с непривычки к подобной высоте, разболелись головы, и чувствовалась общая слабость организма. Однако за перевалом все это скоро прошло.

   Легенда о происхождении этого названия. Узнали мы теперь от цайдамских монголов легенду о происхождении названия описываемых гор. Эта легенда гласит следующее {Легенда эта отлична от прежнего нам рассказа относительно названия Бурхан-Будда. "Монголия и страна тангутов", т. I, стр. 303 [249].}. Много лет тому назад далай-лама послал своего батырь-ламу (богатырь-лама) на север разыскать двух гыгенов (воплощенное божество) и оставить одного из них в Богдо-курени (Урге), другого же привезти в Тибет. Последнего, если он будет ребенком или мальчиком, строго-настрого приказано было во все время пути держать на руках и не садить ни разу на землю.

   Приехав на Куку-нор, посланный лама созвал цайдамских и куку-норских лам с их учениками. Затем посадил всех собравшихся в ряд на землю и, вынув свою саблю, начал, подходя к каждому, делать этой саблей как бы удар в грудь. У одного юноши-ламы сердце сильно забилось, и это было указанием на то, что он и есть желаемый гыген. Распустив собрание, батырь-лама повез своего избранника в Богдо-курень и водворил его там кутухтою. Затем отыскал в Монголии таким же способом другого гыгена-мальчика и, держа его на руках, повез в Тибет. Благополучно достигнув Цайдама, батырь-лама направился далее через окрайние горы, встретил здесь множество зверей и, будучи страстным охотником, вздумал на них поохотиться. Так как это неудобно было сделать, имея на руках святого мальчика, то посланец рискнул нарушить запрещение далай-ламы, рассчитывая, что ничего худого из того не выйдет. Посадив гыгена на камень, батырь-лама вдоволь поохотился; затем возвратился и хотел опять взять на руки мальчика, но последний, как оказалось, прирос к камню, так что оторвать тело не было никакой возможности. Тогда батырь-лама отсек саблей верхнюю половину туловища и повез ее с собой в Тибет. Приросшая же часть тела окаменела и ее до сих пор, по уверению рассказчиков, можно видеть где-то в горах, получивших с тех пор название Бурхан-Будда, т. е. "Бог-Будда".

   Топографический рельеф прилежащей части Тибета. Топографический рельеф прилежащей сюда части Тибета, т. е. той, которая залегает от вышеописанного хребта до истоков Желтой реки и больших озер ее верхнего течения, в общем тот же самый, как и для многих других частей Северно-Тибетского плато. Вслед за спуском по южному склону Бурхан-Будды в высоколежащую (13 400 футов абсолютной высоты) долину р. Алак-нор-гол далее к югу тотчас же начинается новое повышение местности, достигающее вскоре обычной для плоскогорья Северного Тибета цифры 14-15 тыс. футов. По южную сторону той же долины и к югу от оз. Алак-нор, из которого вытекает упомянутая речка, стоит на протяжении 60 верст невысокий горный кряж, служащий связью между двумя большими хребтами на западе и востоке. Первый, т. е. западный хребет, обрывисто упирающийся к стороне оз. Алак-нор громадными, отчасти снеговыми вершинами Бурла-абгай {В конце июля того же 1884 г., когда мы здесь обратно проходили, на северной стороне близ самой вершины угловой группы Бурла-абгай виден был нерастаявший зимний снег; то же замечено нами тогда и на некоторых вершинах восточного от Алак-нора хребта.}, составляет, по всему вероятию, восточный угол гор Шуга. Восточный же от Алак-нора хребет, известный в ближайшей сюда своей части под монгольским названием Хара-сай, и отдельными вершинами также касающийся снеговой линии, стоит, в достаточном, впрочем, удалении, к северу от больших озер верхней Хуан-хе. Далее к востоку этот хребет соединяется в окрестностях оз. Тосо-нор, быть может, с горами Бурхан-Будда, или, вероятно, с восточно-снеговой группой Амне-мачин (также Амне-мусун), которая наполняет большой верхний изгиб Желтой реки. Таким образом и в северо-восточном углу Тибета сохраняется характерное для всей этой страны западно-восточное направление главных хребтов и двойственность горной ограды к стороне цайдамской котловины.

   К югу от этой ограды в районе, ныне описываемом, поднимается, как выше сказано, волнистое плато, часто покрытое небольшими обыкновенно в беспорядке насыпанными, горами. Более значительную высоту и более определенное направление имел только лежавший несколько западнее нашего пути хребет Акта, дугообразно протянувшийся от северо-востока к юго-западу верст на сорок. Кроме того на самом нашем пути высилась довольно большая (около 16 ¹/₂ тыс. футов абсолютной высоты) одиночная гора Урундуши, заменившая собой, как теперь оказалось, целый хребет, о котором нам прежде много толковали цайдамские проводники.

   Недалеко от гор Акта и Урундуши лежат истоки Желтой реки, как равно и большие озера ее верхнего течения. Что же касается до самого плато, то оно продолжается к югу до спуска в горную область р. Ды-чю, т. е. верхнего течения Голубой реки, к востоку охватывает вышеназванные озера, а на западе, вероятно небольшим вздутием, составляет водораздел истоков Хуан-хэ от рек, принадлежащих Цайдаму.

   Переход до котловины Одонь-тала. Переночевав в день перехода через Бурхан-Будда недалеко за перевалом, мы спустились на следующее утро по южному склону названного хребта в долину р. Алак-нор-гол. Итти с верблюдами было довольно хорошо, хотя в средней части спуска тропинка направляется по узкому ущелью. Окрестные горы имеют несравненно более мягкий характер, нежели на северном склоне того же Бурхан-Будды. Зато там несколько плодороднее. На южном же склоне описываемых гор почва (лёссовая) покрыта лишь рассыпанными, едва на вершок от земли поднимающимися кустиками Kochia prostrata [кохия простертая, прутняк] да, кое-где мелким злаком Ptilagrostis sp. [птилагростис]. Тем не менее здесь в достаточном числе держатся аргали, какой вид - неизвестно, ибо мы не добыли экземпляра.

   Озеро Алак-нор оставалось несколько западнее нашего пути. Оно образуется, вероятно, из ключей и речек, стекающих с окрестных гор, и имеет около 20 верст в окружности; вода в нем, по словам нашего проводника, пресная. Из северо-восточного угла названного озера выбегает небольшая речка Алак-нор-гол {Сажени три в ширину при глубине 1-2 фута во время малой воды. Впрочем таковы размеры Алак-нор-гола лишь вскоре по выходе из оз. Алак-нор.}, которая течет сначала верст на 50 прямо к востоку между хребтами Бурхан-Будда и Хара-сай, по неширокой глинисто-солончаковой долине; затем прорывает восточный край Бурхан-Будды и впадает в р. Баян-гол {Баян-гол вытекает из оз. Тосо-нор и в верхнем своем течении называется Еграй-гол.}.

   Перейдя тотчас за долиной Алак-нор-гола сквозным ущельем безводной в то время речки через невысокий хребет, в котором тангуты летом копают золото, мы начали опять полого подниматься на плато и вскоре очутились за 14 тыс. футов абсолютной высоты. Путь был трудный, ибо помимо движения в разреженном воздухе, приходилось следовать с караваном, как и во всем Северном Тибете, без тропинки, напрямик, нередко по рыхлой глинистой почве, изрытой бесчисленным множеством пищуховых (Lagomys ladacensis) нор, в которые верховые лошади беспрестанно проваливались своими копытами. Бесплодие вокруг являлось ужасное; почва большей частью была вовсе оголена, и лишь кое-где попадались небольшие клочки кочковатых болот (мото-шириков), или маленькие площадки тощего злака, или, наконец, там и сям пестрели небольшие желтоватые пятна твердочашечника (Androsace tapete n. sp.) или красноватые - стелющегося кустарничка Myricaria prostratа [мири-кария]. Этот единственный здесь представитель кустарной флоры кое-где начинал цвести, несмотря на ежедневные ночные морозы, холода днем и нередко поднимавшиеся метели.

   Влажная болотистая почва оттаяла в это время не более, как на один фут, по ключам лежали накипи льда, и небольшие озера еще были замерзшими. Нам приходилось зябнуть хуже, чем зимой, в сырой, морозной палатке без топлива, за неимением почти оного. Ежедневно у кого-нибудь из членов экспедиционного отряда являлась небольшая простуда или головная боль, но прием или два по 5 гран хины быстро уничтожали болезнь. К довершению трудностей теперь приходилось делать по пути глазомерную съемку, которую при этом путешествии я начал от хырмы Дзун-засак в Цайдаме {До хырмы Дзун-засак мы шли от Кяхты по местности, уже снятой мною в прежние путешествия.}.

   Почва местности по которой мы теперь шли от южного склона хребта Бурхан-Будда до истоков Желтой реки, большей частью солончаковая. Далее к югу от названных истоков солончаки на том же высоком плато не встречаются. В описываемом же теперь районе образованию солончаков способствует приносимая ветрами из Цайдама и в обилии оседающая соляная пыль. Другое влияние сухой, летом раскаленной атмосферы Цайдама на ближайшие части Тибета проявляется в уменьшении здесь летних водных осадков, вследствие чего количество болот (мото-шириков) в описываемом районе гораздо меньшее, как равно и вся местность бесплоднее, чем в более удаленных от Цайдама частях того же Северовосточного Тибета. Во время нашего теперь здесь прохода, т. е. в половине мая, период летних дождей еще не наступил; зимняя же и осенняя засухи испарили всю воду не только на мото-шириках но и во многих ключах.

   Несмотря, однако, на крайнее бесплодие местности, с подъемом нашим на высокое плато тотчас началось баснословное обилие тибетских зверей - диких яков, хуланов, антилоп и др. Перед нами опять явилась первобытная картина животной жизни, еще не тревожимой человеком. После долгой зимы звери теперь были исхудалые; некоторые начинали линять, так что шкуры часто не годились для коллекции. Для еды же мы гнали с собой из Цайдама небольшое стадо баранов, мясо которых несравненно лучше и питательнее звериного. Ради всего этого охота-бойня была воспрещена казакам, да и сами мы, по возможности, от нее воздерживались.

   Миновав высокую столовидную гору Урундуши и перейдя затем неширокую гряду в беспорядке насыпанных горок, мы вышли к восточному устью обширной болотистой котловины Одонь-тала, на которой лежат истоки знаменитой Желтой реки Китая. Это был первый крупный успех нынешнего нашего путешествия, да и в общем прибавилось для нас решение еще одной важной географической задачи.

   Истоки Хуан-хэ. Теперь об истоках Хуан-хэ. Согласно китайскому описанию, сделанному в конце прошлого века, Желтая река берет свое начало с восточного склона хребта Баян-хара-ула под именем Алтын-гола {Иоакинф. История Тибета и Куку-нора, ч. II, стр. 180-185. Его же. Описание Чжунгарии и Восточного Туркестана, ч. I, стр. XXIII и XXIV и "Статистическое описание Китайской империи", ч. I, стр. 8-11. В двух последних, как и во всех решительно описаниях истоков Желтой реки, рассказывается одно и то же по китайским сведениям. Одинаково изображена эта местность и на всех географических картах (²⁰).}. Этот последний протекает к северо-востоку около 150 верст (300 китайских ли) {Китайская ли равняется 267 нашим саженям.}, принимает в себя несколько незначительных речек и проходит обширную, более 150 верст (300 ли) в окружности, наполненную ключами, котловину, называемую монголами Одонь-тала, китайцами же - Син-су-хай. Первое название означает в переводе "звездная степь", второе - "звездное море". То и другое даны по случаю многочисленных родников, бьющих из-под земли и похожих, для смотрящего с высоты, на звезды, рассеянные по небосклону. Ключи Одонь-тала сливаются в тот же Алтын-гол, который протекает затем более 50 верст (100 ли) к северо-востоку и впадает в оз. Цзярын-нор. По выходе из этого озера описываемая река, пробежав от 15 до 25 верст (30-50 ли) на юго-восток, впадает в другое озеро Н'орын-нор и, вылившись отсюда, называется монголами Хатунь-гол [Хатын-гол], т. е. Царица река {Тангуты называют ее Ма-чю.}. В дальнейшем своем течении Хатунь-гол направляется сначала к югу, потом к востоку вдоль южной подошвы высочайших гор Амэ-малзинь-мусунь-ола (Амне-мачин). Пробежав здесь более 350 верст (700 ли) и приняв несколько десятков речек, Хатунь-гол круто поворачивает к северо-западу, потом опять к северо-востоку до китайской границы в Синин-фу, где и вступает в пределы собственно Китая. Здесь описываемая река, протекшая уже от истока Алтын-гола около 1 200 верст (2 300 ли), получает китайское название Хуан-хэ, т. е. Желтой реки, вследствие желтоватого цвета своей воды {Такой цвет, по китайскому описанию, Хуан-хэ получает несколько ниже по выходе из оз. Н'орин-нор, что неверно.}, взмучиваемой лёссовой глиной. Таково вкратце китайское описание, в общем довольно верное. Но, повторяю, здесь мы имеем лишь топографические детали, да и то без надлежащей их установки на карте.

   Обратимся к собственным исследованиям.

   Как упомянуто выше, мы вышли в восточную окраину котловины Одонь-тала, которая называется тангутами Гарматын {В переводе также означает "звездная степь".} и протягивается в направлении от юго-востока к северо-западу верст на 70; в ширину же имеет около 20 верст. Вся эта площадь, некогда бывшая дном обширного озера, ныне покрыта множеством кочковатых болот (мото-шириков), ключей и маленьких озерков. В общем Одонь-тала представляет, только в увеличенных размерах, то же самое, что и бесчисленные мото-ширики, разбросанные по всему Северо-восточному Тибету в высоких горных долинах и на северных склонах гор. Абсолютная высота местности по нашему барометрическому определению равняется для Одонь-тала 14 тыс. футов. Вся котловина, за исключением лишь выхода в ее северо-восточном углу, окружена невысокими горами, составляющими с южной стороны отроги водораздельного к бассейну Ды-чю хребта, вероятно, Баян-хара-ула, или более восточных его продолжений; на севере к той же Одонь-тала близко подходит хребет Акта, а на западе и востоке ее замыкают невысокие горные группы, в беспорядке разбросанные по соседнему плато.

   Вечно снеговых гор в области истоков Желтой реки нет вовсе (^2l), они являются (по расспросным сведениям) только далее вниз по верхнему течению этой реки, вскоре по выходе ее из больших озер. Кроме озерков и мото-шириков, по Одонь-тала вьются небольшие речки, образующиеся частью из тех же ключей, частью сбегающие с окрайних гор. Все эти речки сливаются в два главных потока, из которых один приходит с северо-запада, другой - от юго-юго-запада. Оба эти потока, названия которых мы узнать не могли, по величине равны. Первый из них вытекает, по расспросным сведениям, двумя ветвями из гор Хара-дзагын и Уджай-махлацы, вероятно небольших хребтиков на водораздельном вздутии плато; второй, по всему вероятию, вытекает из водораздельного к стороне Ды-чю хребта и, быть может, есть Алтан-гол китайских описаний. Но только ни в каком случае он не больше северной ветви, с которой соединяется в северо-восточном углу Одонь-тала у подошвы горного отрога, вдающегося клином с юго-востока. Отсюда, т. е. собственно от слияния всей воды Одонь-тала, и зарождается знаменитая Желтая река, получающая у своей колыбели монгольское название Салома [Сал-ама]. Здесь же высится только что упомянутая гора, на которой ежегодно китайцы совершают жертвоприношения духу истоков Желтой реки, о чем будет рассказано немного далее. Географическая широта, определенная мною по полуденной высоте солнца и по высоте полярной звезды на бивуаке, в трех верстах ниже слияния истоков Желтой реки, равняется 34°55'3", а долгота, полученная прокладкой нашего маршрута {Определить долготу истоков Желтой реки не удалось по случаю облачной или пыльной погоды. Прокладка маршрута произведена была от точно установленных по географическим координатам пунктов - Чертынтон в Гань-су и р. Уту-мурень (ур. Улан-гаджир) в южном Цайдаме.}, найдена равной 96°52' к востоку от гринвичского меридиана.

   По выходе из Одонь-тала Желтая река тотчас принимает с севера небольшую речку и, направляясь к востоку, верст через 25 впадает в большое озеро, рядом с которым, далее к востоку, лежит другое обширное озеро; через него также проходит описываемая река. Об этих озерах будет подробно рассказано в следующей главе. Теперь же будем продолжать о новорожденной Хуан-хэ.

   На коротком протяжении самого верхнего своего течения, т. е. от истока из Одонь-тала до впадения в западное озеро, Желтая река разделяется на несколько рукавов, которые быстро бегут невдалеке друг от друга и нередко между собой соединяются. Таких рукавов, поблизости нашей переправы, было два-три, местами четыре. Каждый из них весной имел от 10 до 13 сажен ширины, при глубине 1-1 ¹/₂ футов; кое-где встречались омутки фута 3-4 глубиной. Ширина всего русла, покрытого галькой, простиралась до полуверсты; однако такая площадь сполна никогда не заливается. Вода весной весьма светлая, но мутится после выпавшего и растаявшего снега; летом же, в период дождей, вода в р. Салома постоянно очень мутная от размываемой лёссовой глины. Тогда число рукавов реки и глубина их увеличиваются, так что переправа вброд часто невозможна.

   Долина, сопровождающая описываемое течение Хуан-хэ, имеет от 5 до 10 верст ширины и представляет степную равнину, в изобилии покрытую на южной стороне реки мото-шириками и маленькими озерками, так что в сущности она является восточным продолжением той же Одонь-тала. Подножный корм здесь весьма хороший, но жителей нигде нет.

   Несмотря на незначительные сравнительно размеры р. Салома, мы встретили в ней множество рыбы, вероятно вошедшей сюда из большого озера. Вся эта масса принадлежала главным образом к одному роду Schizopygopsis - расщепобрюхих карповых, исключительно свойственных высокому нагорью Северного Тибета, со включением Цайдама, Куку-нора и горной области Гань-су. Нами теперь добыто было четыре вида, все новые - Schizopygopsis extremus n. sp., Seh. gasterolepidus n. sp., Seh. labiosus n. sp., Seh. maculatus n. sp.

   Из них три первых принадлежат специально истокам Желтой реки и, вероятно, также большим здесь озерам; четвертый же вид (Seh. maculatus) найден был нами ранее в других частях Северо-восточного Тибета и в бассейне верхней Хуан-хэ близ Гоми, Гуй-дуя и на р. Тэтунг-гол. Наконец, в ключах долины той же р. Салома, частью и в ней самой, добыт был теперь нами один вид гольца (Nemachilus stoliezkai), широко распространенного по горной области верхней Хуан-хэ, на Куку-норе, в Цайдаме и во всем Северном Тибете. Замечено нами, что после еды здешней, как и другой рыбы высоких водоемов Центральной Азии, всегда сильно клонит ко сну.

   Жертвоприношения китайцев. На северо-восточной окраине Одонь-талы, там, где из слияния двух главных истоков родится Желтая река, стоит, как выше сказано, невысокая (на-глаз футов 700-800 над окрестностью) гора, составляющая угол незначительного хребта, протянувшегося сюда с востока от большого озера. На вершине этой горы сложен из камня маленький "обо", и здесь ежегодно приносятся жертвы духам, питающим истоки великой китайской реки. Для этой цели наряжается из г. Синина, по распоряжению тамошнего амбаня, чиновник в ранге генерала с несколькими меньшими чинами. Они приезжают в Цай-дам, забирают с собой хошунных цайдамских князей, или их поверенных, и в седьмом месяце, т. е. в конце нашего июля или в начале августа, отправляются на Одонь-тала. Сюда же к жертвенной горе стекаются в это время монголы Цайдама и еще более тангуты из ближайших местностей.

   Оправившись немного с дороги, посольство восходит на священную гору, становится возле "обо" и читает присланную из Пекина на желтой бумаге за подписью богдохана молитву, в которой духи Одонь-талы упрашиваются давать воду Желтой реке, питающей около сотни миллионов населения Китая. Затем приносится жертва - из одной белой лошади, белой коровы, девяти белых баранов, трех свиней (их привозят тушами) и нескольких белых же куриц. Все это закалывается, мясо разделяется между богомольцами и съедается {}По прежним нам сообщениям - "Монголия и страна тангутов", стр. 306 [252]- жертвенные животные отпускаются на свободу; впрочем, последние сведения гораздо вероятнее.. Тем оканчивается вся церемония. На Одонь-тала посольство проводит двое или трое суток и возвращается обратно. На путевые его издержки высылается из Пекина 1 300 лан серебра. Кстати сказать, что одновременно подобное же моление производится и на оз. Куку-нор по следующему, как гласит предание, случаю.

   В начале прошлого столетия китайский император Кан-си послал своего дядю с конвоем солдат в Тибет, чтобы описать эту страну. Посланец успешно выполнил поручение и вышел из Тибета в Сы-чуань, но здесь был убит тангутами. В ту же самую ночь Кан-си увидел во сне убитого дядю, который объяснил императору, что исполнил свое дело, но погиб от разбойников. Кан-си опечалился этим сном, однако немного. Тогда правая половина его трона вдруг потемнела и оставалась такой в течение трех суток. Приняв подобное знамение за гнев божий о малой печали по убитом дяде, император приказал ежегодно два раза, в третьем и седьмом месяцах, производить моление за покойника на оз. Куку-нор. Так исполнялось при жизни самого Кан-си. Ныне же богослужебный обряд в третьем месяце делается только в Синине, возле западных ворот. Но в седьмом месяце моление, более торжественное, устраивается в кумирне Хой-тин-цза, лежащей в горах, недалеко от западного берега Куку-нора. В названную кумирню приезжает тогда сининский амбань со своим штабом и собираются монгольские князья как с Куку-нора, так и из пяти кукунорских же хошунов, кочующих по южную сторону Желтой реки; кроме того, стекаются в большом числе богомольцы-монголы и тангуты. Для угощения этих молельщиков и на другие расходы из Пекина отпускается тысяча лан серебра. Из Пекина же высылается желтое с драконом знамя и написанная на желтой канфе, скрепленная подписью богдохана, молитва; в ней бог воды Хэ-лун-ван упрашивается помогать убитому дяде Кан-си. Канфа эта по прочтении молитвы сжигается. Затем приносятся в жертву две белых коровы, четыре свиньи и двенадцать белых баранов. Кроме того, монгольские князья делают разные жертвы, каждый по своему состоянию. Тем же князьям выдаются здесь и награды от богдохана.

   Наш бивуак. Еще не поздним утром 17 мая перешли мы вброд несколько мелких рукавов новорожденной Хуан-хэ и разбили свой бивуак на правом ее берегу, в трех верстах ниже выхода из Одонь-талы. Таким образом, давнишние наши стремления увенчались, наконец, успехом: мы видели теперь воочию таинственную колыбель великой китайской реки и пили воду из ее истоков. Радости нашей не имелось конца. К довершению наслаждения и погода выдалась как нарочно довольно хорошая, хотя по ночам попрежнему продолжали стоять порядочные (до -9,6°) морозы. Сама Хуан-хэ была свободна от зимнего льда и замерзала лишь ночью на мелких рукавах; притом ранним утром по реке обыкновенно шла небольшая шуга; недалеко же вверх от нашего бивуака еще лежал зимний лед в 2-3 фута толщиной.

   Рыбы в реке, как выше упомянуто, битком было набито. Сейчас, конечно, устроилось и рыболовство, поистине баснословное обилием улова. Небольшим бреднем, всего в 13 сажен, притом в омутах не длиннее 15-25 шагов, мы вытаскивали сразу пудов шесть, восемь и даже десять рыбы, каждая от 1 до l¹/₂, изредка до 2 футов величиной. Так можно было ловить по всей реке, переходя от одного омутка к другому. Во время протягивания бредня куча метавшейся рыбы чуть не сбивала с ног вошедших в воду казаков. Без особенного труда мы могли бы наловить в течение дня несколько сот пудов рыбы. Сколько же ее в соседних больших озерах, в которых от самого их создания никто из людей не ловил, да притом и нет хищных рыб! Но такое богатство пропадает пока задаром, ибо китайцы сюда не показываются, а монголы и тангуты рыбы вовсе не едят.

   Ради обилия той же рыбы возле нашего бивуака во множестве держались орланы (Haliaetus macei) и обыкновенные чайки (Larus brunneice phalus). Последние, как весьма искусные рыболовы, без труда находили себе добычу, но ее сейчас же отнимали у них орланы, которые только таким способом и продовольствовались. Впрочем, при обилии рыбы ее хватало вдосыть как для названных птиц, так и для крохалей (Mergua merganser), которых также здесь было не мало. Даже медведи, весьма изобильные в Северо-восточном Тибете, искушались неподходящим для них промыслом рыболовства и нередко с этой целью бродили по берегу реки.

   Экскурсии вверх и вниз по ней помешали нам побывать в день прихода на вершине жертвенной горы. Туда ходил только наш проводник и, возвратившись, уверял, что ничего вдаль не видно. На следующий день перед вечером я взошел на эту гору вместе с В. И. Роборовским. Широкий горизонт раскинулся тогда перед нами. К западу, как на ладони, видна была Одонь-тала, усеянная ключевыми озерками, ярко блестевшими под лучами заходившего солнца; к востоку широкой гладью уходила болотистая долина Желтой реки, а за ней величаво лежала громадная зеркальная поверхность западного озера. Около часа провели мы на вершине жертвенной горы, наслаждаясь открывшимися перед нами панорамами и стараясь запечатлеть в своей памяти их мельчайшие детали. Затем, по приходе на бивуак, мы призвали к допросу проводника, но последний, как ловкий плут, начал клятвенно уверять, что на больших высотах у него "застилает глаза", и потому вдаль видеть он ничего не может.

   Неудачный разъезд. Для обследования, сколько возможно, виденного озера решено было на завтра отправиться в разъезд. Поехал я сам с двумя казаками. Провизии мы взяли на трое суток, захватили также с собой и шубы на случай столь обыденной в Тибете непогоды. Всеми запасами была навьючена одна лошадь; три другие шли под верхом. До полудня мы сделали 17 верст вниз по долине левого берега Желтой реки; встретив хорошее, кормное для лошадей, местечко, остановились здесь на привал. Живо были расседланы лошади, стреножены и отпущены на траву; сами же мы собрали немного аргала, вскипятили на нем чай и вместе с тем хорошо закусили привезенной с собой бараниной. Затем, пока накормятся лошади, двое из нас задремали; один же оставался на карауле. Вскоре этот караульный разбудил меня и указал на двух медведей, спокойно прогуливавшихся в расстоянии от нас немного более версты. Сон мой как рукой сняло. Живо забросил я на плечи свой штуцер Express и вместе с казаком Телешовым отправился к заманчивым зверям. Придя на место, где они были, мы встретили, вместо двух, четырех медведей и, постреляв довольно по ним, убили самца и самку; другой самец, набежавший с испугу прямо на наш бивуак, был убит остававшимся там казаком. Таким образом мы добыли в коллекцию сразу трех редкостных тибетских медведей - Ursus lagomyiarius n. sp. Шерсть у них, несмотря на вторую половину мая, была еще превосходная.

   Как на самой охоте, так и гораздо более при обдирании потом шкур мы провозились до наступления сумерок. Пришлось остаться ночевать на месте привала, но такая задержка оказалась к нашему благополучию.

   После хорошей и теплой, в течение целого дня, погоды к вечеру заоблачнело, а когда совсем стемнело, неожиданно поднялась гроза (первая в нынешнем году) и притом с сильной метелью. Гром вскоре перестал, но метель, вместе с бурей от северо-запада, не унималась в течение целой ночи. К утру снег выпал на 1 фут глубиной; сугробы же намело в 2-3 фута. Я спал на войлоке в ложбинке, и меня совершенно занесло снегом. Под такой покрышкой было тепло, хотя и не совсем приятно, когда таявший от дыхания снег начинал пускать капли воды под бок, иногда и за шею. Казакам приходилось еще хуже, так как они поочередно караулили и сильно мерзли. С рассветом едва-едва могли мы развести огонь из запасенного с вечера аргала; напившись чаю, немного согрелись. Затем остались на том же месте ждать пока уймется метель и можно будет с ближайших гор осмотреть и засечь буссолью, по крайней мере, ближайшие части озера. Однако метель не унималась, а наши лошади, простоявши на холоде без корма целую ночь, сильно озябли. Поэтому в 9 часов утра решено было ехать обратно. Но не на радость был для нас этот путь. Бедствовали мы еще целых пять часов: верховые лошади беспрестанно спотыкались, идя по глубокому снегу, прикрывшему бесчисленные норы пищух; по временам мы залезали в топкие болота, из которых едва назад выбирались; резкий северо-западный ветер со снегом бил прямо в лицо, самый же снег блестел нестерпимо; направление пути пришлось угадывать чутьем, ибо по сторонам ничего не было видно. Порядочно измученные вернулись мы лишь к двум часам пополудни к своей стоянке. Здесь обогрелись и обсушились. Только несколько дней потом у меня и у обоих казаков болели глаза от нестерпимого снежного блеска.

   Метель стихла лишь к вечеру, затем небо разъяснело, и к утру грянул мороз в 23°; на горах же, вероятно, еще более. И это случилось 20 мая под 35° с. ш. Весьма красноречивый факт для характеристики климата Тибетского нагорья! Весь следующий день зима вокруг нас была полная - все бело, ни одной проталины, санный путь отличный. Лишь к вечеру снег немного стаял на южных склонах гор. Итти вперед нечего было и думать, пока не сойдет снег, по крайней мере хотя в долинах. Между тем наши верблюды не ели уже двое суток, да и лошадям отпускалось лишь по три пригоршни ячменя на утреннюю и вечернюю дачи. Не сладко приходилось теперь и зверям, в особенности антилопам оронго, которые, пробегая по обледенелому ночью снегу, резали себе в кровь ноги и, вероятно, легко доставались в добычу волкам. От холода и недостатка пищи погибло также много птиц, в особенности мелких пташек.

   Местность к водоразделу Голубой реки. От котловины Одонь-тала местность далее к югу снова поднимается на абсолютную высоту, близкую к 15 тыс. футов. На этом плато попрежнему всюду стоят невысокие (на глаз футов тысячу, чаще же и того менее над окрестностью) горы, то как попало набросанные, то вытянутые в небольшие хребты, имеющие в общем все-таки восточно-западное направление. Характер этих гор также прежний: отсутствие скал и крутых недоступных масс, луговые или совершенно оголенные пологие скаты и всюду удободоступность. Только в описываемом районе гораздо больше, нежели к северу от Одонь-тала, ручьев, речек и кочковатых болот, т. е. мото-шириков {О происхождении мото-шириков см. "Третье путешествие", стр. 216.}. Эти последние залегают здесь всюду как по долинам, так и по горным склонам; летом, в период дождей, сплошь наполняются водой. Кроме того, на мото-шириках встречается множество маленьких луж и озерков. Происхождением они обязаны главным образом диким якам, которые своими могучими рогами копают болотистую почву, частью для того, чтобы поваляться в грязи, частью же в период возбужденного состояния во время течки. Многими тысячами быков ежегодно выкапываются эти сначала небольшие ямы, которые затем размываются летними дождями и выдуваются зимними бурями. Но те и другие сносят лишь мягкий, поверхностный слой почвы, под которым всегда лежат более крупные обломки горных пород. Поэтому все озерки на мото-шириках неглубоки - от 1 до 2, реже до 3 футов.

   Другой, повидимому, ничтожный зверек, но играющий большую роль в переработке почвы Северо-восточного Тибета - это пищуха (Lagomys ladacensis), о которой уже было говорено в предыдущей главе. Бесчисленное количество этих пищух нередко сплошь дырявит своими норами обширные площади на Тибетском плато. Осыпавшиеся или залитые дождем норы постоянно заменяются новыми. Вырытая же рыхлая глина уносится ветром или смывается с горных склонов дождями - остаются оголенные места и более или менее значительные ямки. Затем сами зверьки, выкапывая корни травы, также рыхлят и обезображивают почву. Вот почему во всем Северо-восточном Тибете так часто встречаются, в особенности на горных склонах, голые плеши, и нет нескольких квадратных сажен ровной луговой поверхности. Кроме того, работа пищух, в связи с атмосферными деятелями, уже уничтожившими в Северном Тибете почти все скалы, вероятно понемногу, в течение веков, способствует засыпанию горных долин и через то сглаживанию рельефа страны.

   Болотистый характер описываемого плато не прерывается до самого водораздела к бассейну Ды-чю, т. е. к верховью Голубой реки. Этот водораздел образуется восточным продолжением хребта Баян-хара-ула; по нашему же пути обозначался лишь небольшим горбылем с абсолютной высотой в 14 700 футов. Жителей на плато к югу от Одонь-тала, так же как и к северу от этой котловины, нет вовсе. Что касается до флоры и фауны той же местности, то они одинаковы с другими частями Северного или, вернее, Северо-восточного Тибета. Общая характеристика здешнего растительного и животного царств сделана в описании моего "Третьего путешествия", стр. 188-197. Теперь добавлю лишь вновь добытые частности.

   Флора. Относительно своей весенней флоры плато Северо-восточного Тибета представляет большую бедность. Даже в конце мая зелень здесь почти не показывалась, и все было серо, как зимой. Только кое-где на мото-шириках боязливо выглядывал цветущий первоцвет (Primula nivalis var. farinosa), а по косогорам на солнечном пригреве иногда встречались также цветущий адонис (Adonis coerulea) и чуть заметный молочай (Euphorbia sp.); на голых глинистых скатах гор врассыпную торчали полузеленые пучки Przewalskia tangutica; по берегам речек изредка цвели: лапчатка (Potentilla nivea?), розовый лютик (Ranunculus involucratus. n. sp.) и Saussurea sorocephala [соссюрея]; здесь же кое-где вылезали из земли листья лекарственного ревеня (Rheum spiciforme) и ползучими кустиками залегала Myricaria prostrata [мирикария стелющаяся] с мелкими, но красивыми розовыми цветочками; наконец на влажных песчано-глинистых местах скупо цвели Oxygraphis glacialis [оксиграфис ледниковый], синий и палевый касатики (Iris Tigridia, Iris Tigridia var. fluvescens).

   Все эти невзрачные представители весенней флоры Тибетского плато {О летней флоре той же местности будет рассказано в следующей главе.} обыкновенно являлись карликами, запрятанными почти сполна от непогоды в почве и выставляющими наружу лишь цветки да немногие листья. Впрочем, здешние растения (как и в альпийской области высоких гор) удивительно приучены к климатическим невзгодам своей родины. Не говоря уже про снег и небольшие холода, которых нисколько не боятся тибетские цветы, даже после случившегося в 23° мороза и снега на 1 фут глубиной, более двух суток покрывавшего почву, лишь немногие иа выше названных цветов погибли. Большая же их часть невредимо красовалась, как только растаял снежный покров.

   Фауна. Животная жизнь описываемой местности, как и во всем Северном Тибете, весьма бедна разнообразием видов, но очень богата массой индивидуумов. По мото-ширикам всюду здесь пасутся дикие яки (Poephagus mutus n. sp.), нередко стадами в несколько сот, иногда даже более тысячи экземпляров; много также хуланов (Asinus kiang), еще более антилоп оронго (Pantholops hodgsoni); весьма обыкновены - антилопа ада (Peocarpa picticauda), медведь (Ursus lagomyiarius n. sp.), тибетский волк (Ganis chanko) и кярса (Vulpes eckloni n. sp.); бесчисленное множество пищух (Lagomys ladacensis), а местами полевок (Arvicola blytbii) чуть не сплошь дырявят почву своими норами; по горам кое-где живут тарбаганы (Arctomys robustus); там же водятся куку-яман (Pseudois nahoor) и белогрудый аргали (Ovis hodgsoni?). Вследствие сурового климата лишь, немногие из этих млекопитающих приступили к линянию даже в конце мая, медведи же в течение всего июня, иные даже в начале июля еще носили хорошую зимнюю шерсть.

   Среди птиц на плато Северо-восточного Тибета также большая бедность относительно разнообразия видов, да и колич