Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич - Материалы к истории и изучению русского сектантства и раскола

   Я так и сделал.

   На другое утро приходит надзиратель, спрашивает:

   - Кто здесь Андросов?

   Я сказал. Он вынул записку, передал мне. Это записка была от В. В. Веригина. Он пишет мне привет и просит, чтобы я написал и передал с этим подателем. Я передал ему свое письмо. И тут я узнал, что в Нижней Центральной Тифлисской тюрьме очень много наших братьев заключено; узнал я, что и сын мой в Нижней тюрьме сидит - Василий М. Андросов. Я написал письмо сыну и передал с надзирателем. В то время нас на свидания не пускали, а письма секретно надзиратели передавали каждый день - можно было пять раз передать. Получил я сведения из тюрьмы через надзирателя; таким образом узнал тюремные обстоятельства. Пробыл я здесь трое суток. Потом мы вместе с П. В. ⁶⁶) поехали в Елисаветполь. Заехали мы к знакомому армянину. Написал я записку

   -----

   ⁶⁵) Метехский замок - тюрьма.

   ⁶⁶) Планидиным.

   Ивану В. ⁶⁷). Он мне ответил: "Приходи получать деньги". Я пошел в тюрьму, постучал в дверь, подошел надзиратель, спросил меня:

   - Что тебе нужно?

   Я сказал:

   - Мне нужно с Ивана Веригина получить деньги.

   Тогда надзиратель вернулся, доложил об этом смотрителю. Тот приказал пустить меня, потому что он знал о деньгах. Отворил надзиратель дверь; вошел я в тюрьму. Привели ко мне И. В. Мы с ним поздоровались; передал я от братца привет. Тогда он меня спросил:

   - За деньгами приехал?

   Я сказал:

   - Да.

   Тогда он попросил смотрителя дать сто рублей и говорит:

   - Я получил 200 рублей. Часть израсходовал, часть пусть еще мне останется, а 100 рублей повези родителям.

   Передал смотритель деньги. Простился я с И. В. Он мне сказал:

   - Поезжай в Славянку, передай поклон.

   Я ему сказал, что нельзя мне ехать, а вот мы ехали из Тифлиса в вагоне и видели двух братьев - Василия и Ивана Плотниковых. Они ездили на свидание в ссылку, а оттуда ехали вместе. Я их просил, чтобы они передали всем братьям и сестрам привет.

   Вышел из тюрьмы. Тут меня ожидал Павел В. ⁶⁸). Тогда мы вместе пошли в городскую мастерскую, где работал или, лучше сказать, учился Петр П. Веригин ⁶⁹).

   Он вышел к нам. Мы ему сказали:

   - Что можно тебе пойти с нами в нашу квартиру?

   Он побежал и спросил; взял свою шапку, пришел к нам и говорит:

   - Пойдемте.

   Тогда мы вышли на базар. Наша квартира была далеко. Мы сели на фаэтон и приехали к нашему знакомому. Передал я Петру Петровичу присланные гостинцы от И. Е. Конкина: пару оленьих рогов и другие северные вещи: теплые оленьи сапоги, шапку. Тогда он ушел, а мы дождались время поезда, поехали на вокзал, сели на

   -----

   ⁶⁷) Веригину, который в то время сидел в Елисаветпопьской тюрьме.

   ⁶⁸) Планидин.

   ⁶⁹) Сын духоборческого руководителя П. В. Веригина.

   машину. На одной из станций слезли с машины; тут был молоканский вольный омнибус. Мы сели в этот отходящий омнибус; доехали до Делижана, оттуда сели на почтовые. Везли нас везде хорошо. Приехали мы на станцию Джаджур, где стали закусывать. Там была жена почтового старосты, дочь Василия Подовского, Аксиния. Она была знакомая Павлу Васильевичу. Отозвала его и спрашивает:

   - Это что за человек едет с тобой?

   А он спросил ее:

   - Ты знаешь холодненского родионовского Ивана Веригина?

   Она ответила:

   - Нет.

   - Вот это он самый из Тифлиса едет со мной до Александрополя.

   Но он ей для того так сказал, потому что боялся, что и она приговорена меня ловить. Окончили мы закуску, дали нам лошадей. Оттуда мы поехалн прямо в г. Александрополь, где, как говорили наши, был поставлен для меня караул, но мы оба были переодеты в штатскую одежду ⁷⁰). Когда приехали на станцию, я попросил лошадей и говорю почтовому старосте, что я инженер железной дороги и мне необходимо нужно спешить. Он мне поверил, сейчас же приказал запрягать лошадей. Мы выехали из города. Первая станция от города - Оргино, и тут же в правую руку стояло селение наших Кириловка. Стали подъезжать и сказали ямщику, чтобы вез нас в селение. В этом селении жила моя родная сестра с мужем и детьми. Мы заехали к ней. В селении все спали: была ночь. Они сейчас встали, ямщику велели отпречь лошадей. Он отпрег, ввел в конюшню, а я им сказал: "оповестите всех, кто хотел; пусть соберутся в одно место. Я им передам привет". Они так и сделали.

   В полчаса собралось все селение в тот дом, где молятся по воскресным дням Богу. Я вошел. Там уж было так много народу, что трудно пробраться к столу. У стола стояли старички и читали псалмы. Прочитал псалом старичек. Я поблагодарил.

   - Спаси вас, Господи!

   Они приостановились. Тогда я сказал:

   - Славен Бог прославился!

   Ответ был:

   - Великое имя Господне и слава Его по всей земле!

   - Мир вам, братцы и сестрицы, от Господа Вога, Иисуса Христа!

   -----

   ⁷⁰) Духоборцы имеют свой особый костюм, несколько похожий на донской казачий, резко отделяющий их от другого русского населения Кавказа.

   Ответ был:

   - С радостью мир восприемлем и радостно возглаголем: Христос Воскрес!

   - Во истину Христос Воскрес!

   - Здорово живете, братцы и сестрицы?

   - Слава Богу! Как вы? Как вам ездилось?

   - Слава Богу! Съездил хорошо. Кланялся Петр Васильевич, -
и я им отдал земной поклон. Встал я. Они тоже все упали на землю, поднялись и говорят:

   - Спаси Господи.

   Я говорю:

   - Ванюша, Варюша и Тюничка Конкины кланялись.

   Второй поклон.

   Они таким же поклоном поблагодарили.

   Третий поклон, говорю:

   - Благодарили вас за ваши подарки.

   Они тоже поклонились и говорят:

   - На здоровье!

   Поговорил с ними немного и сказал им:

   - Времени нет много говорить, надо ехать, а то захватит свет, тогда увидит старшина или другой кто донесет ему.

   Простился я с Кириловцами и пошел к сестре. Ее муж, Федор Светлищев, запрег тройку лошадей, сели мы с Планидиным. Он нас до света привез в с. Терпение. Я пошел к Веригиным, постучал в окошко. Жена Василия спросила:

   - Кто там?

   Я сказал.

   Тогда она отворила дверь, вошел я в дом. Еще все спали. Аграфена пришла - жена Григория Веригина. Поговорили немного. Дедушка и бабушка спали в отдельной комнате и им было неизвестно о моем приезде. Тогда эти сестры стали меня приглашать:

   - Ложись, Миша, поспи немного.

   Сначала я отказывался, а потом согласился, лег спать да с дороги так крепко уснул, что порядочно проспал. Повставали и старички, а я все сплю. Хорошо выспался; тогда проснулся, смотрю, солнце уже высоко, бабушка и дедушка мимо меня ходят, а будить не желают. Тогда я встал, умылся, стал с ними видаться, передавать привет от П. В. Веригина и И. Е. Конкина, потому что всех я их видел. Бабушка плачет, потому что очень соскучилась и рада, что я им передаю, что я их лично видел. Так я и остался у них до вечера. А вечером так же, как и в Кириловке собрались терпенские; одинаково был передан привет и терпенским.

   Окончив свое дело в Терпенье, поехал в с. Спасовку. Сделал то-же самое, что и в тех двух селениях.

   В ту же самую ночь повезли меня в Гореловку. Это было в субботу под воскресенье. Я приехал еще до света домой. Дома одел свою одежду. Утром пошел молиться Богу. Помолившись Богу, передал горельским то, что и в других селах передавал. Поговорили немного старички и говорят:

   - После обеда надо собраться и поговорить.

   Тогда все разошлись по домам, пообедали, потом стали собираться ко мне в дом и так набралось много, что порожнего места не было. Узнал старшина и прибежал ко мне в дом. Я сидел около стола. Он бросился ко мне, говорит:

   - Здраствуй Михаил С., очень рад видеть вас живым; я уже по вас соскучился.

   Я с ним поздоровался. Он меня спросил:

   - Как путешествовал?

   Я сказал:

   - Везде хорошо было!

   Он спросил:

   - А еще никуда не поедешь?

   Я отвечал:

   - Надо отдохнуть.

   Он сказал:

   - Расскажи мне, пожалуйста, как вы проехали Александрополь? Вас никто там не видал?

   Я сказал:

   - Мало кто видел, я ехал ночью, приехал на почтовую станцию поздно вечером и сейчас же оттуда выехал.

   - А что тебя разве староста не видал?

   - Как не видал? Он видел, да не узнал, а я ему не признался. Оттуда выехал, заехал в Кириловку, потом в Терпение, из Терпенья в Спасовку, а из Спасовки домой.

   Он удивился:

   - Почему тебя нигде не задержали?

   Я ответил:

   - Почему меня будут задерживать? Я не беглец.

   Он говорит:

   - Как же не беглец? Уехал так, что никто не знал.

   Я сказал:

   - Как никто не знал? Все знали, потому что на моем паспорте все были подписаны.

   Тогда он мне говорит:

   - Прикажи запречь лошадей, проедем с тобой в участковое управление.

   Ответил я ему:

   - Я в участковом управлении дела не имею, лошадей запрягать не буду и вас туда не повезу.

   Он сказал:

   - А как же мне приказывал участковый начальник: как явится Андросов, сейчас приставь его мне.

   Я сказал:

   - Если приказал вам, так вы и запрягайте своих лошадей -
и повез меня к участковому.

   Приехали мы после обеда, вошли в участковое управление, доложили участковому. Он вышел. Это был молодой человек, высокого роста, штабс-капитан Бураков. Поздоровался со мной, потом сел за стол и начал меня спрашивать: как ездил? Видел ли Петра Виригина? Я рассказал, что видел.

   - Еще где ездил?

   Но я того не показал. Говорю:

   - Более нигде не был.

   Тогда он взял бумагу, начал писать и приказал старшине посмотреть у меня в карманах. Тот осмотрел меня. У меня ничего не было, только 10 рублей денег. Тогда он спросил:

   - Как проехал г. Александрополь? Заезжал ли в селения?
Из селения в селение кто возил?

   Я все рассказал, что приехал ночью в Кириловку, как собрал людей, как оттуда ночью уехал в Терпение, там подневал, вечером уехал в Спасовку, там тоже всех собирал, а оттуда в ту же ночь домой. Возил меня из Кириловки в Терпение Федор Светлищев, а из Терпения в Спасовку Семен Зыбин, а из Спасовки в Горелое Евдоким и Николай Поповы. Он на это сказал:

   - Почему двое, а не один?

   Я сказал:

   - Это потому, что была ночь, да к тому же был вечер и боялись заблудиться.

   Окончив опрос, он все переписал. Я тогда спросил:

   - На что это вы пишите?

   Он засмеялся.

   - Делать нечего!

   Я повторил.

   - Да я так и понимаю, что напрасно вы это пишите.

   Тогда он приказал казаку или, по нашему сказать, эсаулу:

   - Возьми его к себе, да смотрите, никого к нему не пускайте из духоборцев; а Федора Светлищева сейчас позовите сюда.

   Вышли мы из управления, идет Миша, наш кириловский житель Михаил Немонихин. Я ему сказал:

   - Иди в селение сейчас, скажи Светлищеву, что его позовут сейчас в управление. Пусть говорит все, что было.

   Тот не понял хорошо. Сейчас побежал и говорит Светлищеву:

   - Тебя сейчас позовут в управление. Андросов мне велел тебе сказать, чтобы ты говорил не все, что было.

   Сейчас пришел эсаул, позвал Светлищева; тот пошел в участковое управление; стал его участковый спрашивать. Тот отказался. Тогда позвали и меня в управление. Участковый говорит:

   - Из вас один врет: ты говорищь, что был у него, а он отказался.

   Тогда я сказал:

   - Отказываться не надо.

   Ему стало совестно, что он послушал человека и сказал неправду. Он покраснел. Я говорю:

   - Разве вы не видите, что человек оробел, и потому так сказал.

   Тогда участковый мне говорит:

   - Возьми почтовых лошадей, поедешь в Карс.

   Я от этого отказался.

   - Я почтовых лошадей не буду брать: я даром расходовать деньги не хочу.

   Тогда он сказал:

   - Ну пешком пойдешь.

   Я ответил:

   - Пешком тоже не пойду, я не могу итти пешком - дорога снежная; да и с какой стати лошади будут стоять, а я буду пешком ходить.

   - А где они стоят?

   - Дома стоят.

   - Домой тебя нельзя пускать.

   Я сказал:

   - Если на своих нельзя, дай приказ, пусть от селенья до селенья везут?

   На это он так ответил:

   - От селенья до селенья нельзя везти. Ты знаешь, что к тебе не велено пускать ни одного человека.

   Я спросил:

   - Почему это ни одного человека не допускать? Что от меня заразятся что ли? Я человек здоровый и во всех селах уже был, никого не заразил, - и указал на стоящего здесь Ф. Светлищева: - он меня в Терпение возил: он заразился? И он не может теперь
везти меня?

   На это участковый сказал:

   - Он может. А повезет он? Спроси его.

   Он сказал:

   - Сейчас повезу.

   Тогда участковый стал приказывать:

   - Завтра утром пораньше приезжай сюда, а отсюда поедешь прямо в Карс с одним всадником. Андросов будет здесь ночевать.

   Тогда Светлищев ушел. Участковый приказал всадникам:

   - Этот человек будет у вас ночевать, вы к нему не пускайте ни одного человека.

   Они говорят:

   - Слушаем.

   Тогда взяли всадники меня на свою квартиру и пока было видно, никого не пускали, а как смерклось, всех пускали, кто приходил; только караулили дверь участкового, чтобы, если он выйдет из двери, нам всем уйти, но он за всю ночь не вышел. И я всю ночь провел со своими в беседе и хорошо. А утром приехал Ф. Светлищев. Доложили участковому. Он вышел и приказал всаднику, чтобы не оворачивал нигде с дороги да и близко никого не пускал. Тогда мы поехали. Доехали до станции Порчеть (?), которая стояла от нашего селения не более, как на полторы версты, где мы остановились кормить лошадей. Пришло много наших. Я наказал Збитневу, чтобы он пришел. Я ему сказал, чтобы 3 человека летом поехали, навестили П. В. (Веригина), а то может меня не пустят; так это бы по моему нужно предложить старичкам летом, если меня не пустят. Ты тогда это и скажи. Он обещал это сделать. Было много народу. Была мать моя, жена, дети - все простились со мной, боясь, что меня засадят в тюрьму.

   Покормили лошадей и поехали по шоссейной дороге.

   Не знаю, от кого узнали Новотроицкие, что меня везут. Их селение стоит недалеко от шоссейной дороги. Выехали мы на гору. Смотрю я вперед: около селения на дороге стоит толпа народу. Подъезжаем - это новотроицкие сестры и братья встречают меня. Подъехал я к ним, остановился, слез с саней, поздоровался с ними, передал привет. Как и в тех селах, у них была приготовлена закуска. Они стали приглашать закусить. Мы тут стали закусывать. Тогда они стали приглашать, чтобы мы к ним заехали переночевать. Но на это проводник наш не согласился. Говорит, что тут есть нехорошие люди и нельзя заезжать. Тогда я простился с этими братьями и сестрами, поблагодарил их за их хлеб и соль и за братскую любовь.

   Поехали мы дальше; доехали до молоканского селения, которое

   от Карса отстоит на 12 верст, - Прохладное. Там мы остановились ночевать. Заехали к молоканину Семену С. Бабишеву. Те нас приняли, как странников; кормили и поили нас и очень благодарили, что мы заехали к ним. Утром мы приехали в Карс к уездному. Всадник передал бумагу. Тот посмотрел, отдал бумагу и говорит: "ступай к губернатору". Пошли мы к губернатору, передали бумагу. Губернатор тоже не принял, отправил к жандармскому офицеру. Пришли к нему. Тот начал меня спрашивать:

   Где деньги брал? Как ездил? Сколько израсходовал? Когда приехал? Что говорил?

   Я все рассказал:

   - Деньги мне братья давали, так кто сколько пожелал; каждый давал по своему желанию, кто 20 копеек, кто 10, кто 5, 3, 2 копейки, а кто и рублями давал.

   Он спросил:

   - Сколько всех собралось?

   Этого я не сказал, а спросил у него.

   - На что вам знать?

   Он говорит:

   - Мне нужно знать. Говори, сколько всех собралось у тебя денег? Тогда я сказал:

   - Я их не считал.

   До этого времени он, что спрашивал, все записывал, а тут остановился. После этого еще много говорили и он уже ничего не писал. Продолжался этот допрос около четырех часов. Тогда он говорит:

   - Ты должен остаться 15 дней здесь в Карсе, а потом приедет прокурор и твои дела покончит.

   Я на это не согласился и говорю:

   - Я в Карсе не останусь, потому что я здесь должен нанять квартиру для себя, иметь расходы; я уеду домой, а тогда приеду, когда прикажете.

   Он тогда говорит:

   - Тебя домой пустить нельзя.

   Я спросил:

   - Почему нельзя?

   - А вот почему: к тебе будут люди заходить, а ты их будешь всех принимать и будешь всем свои дела рассказывать; а если б ты никого к себе в дом не пускал, отчего не пустить? Ты дай мне в том подписку, что не будешь никого пускать к себе: я тебя сейчас отпущу.

   Я на это ответил:

   - Не только, что вам записку давать, я и слова такого не могу

   сказать, я на это никогда не соглашусь. Если кто ко мне прийдет или приедет, я его с большнм удовольствием приму.

   После этого еще много толковали. Он одно говорит: "не езди". А я говорю: "уеду". Потом я говорю:

   - Если вы боитесь и не знаете, что со мной делать, вы прикажите старшине, пусть он караулит мой дом, а я эти 15 дней поживу дома.

   Он на это согласился. Только сказал:

   - Я напишу бумагу, а ты ему передашь?

   Я тоже согласился. Он написал пакет и дал мне. Я приехал домой, но не захватил старшину дома: он уехал в Карс. Неделю пробыл там. Ко мне кто хотел - приходил и приезжал, никому не было притеснения. После когда он приехал, тоже не стал приходящим делать препятствия, даже и мне ничего не говорил. Эти 15 дней я жил дома и все узнали, что меня отпустили на 15 дней. Много народу у меня за это время перебывало. Все мне рассказывали, что с кем случалось, потому что то время было очень трудное.

   Многих сильно били, измучили; хотели своим насилием отвратить нас от вероучения Христова.

   Мое семейство рассказало мне, как старшина их притеснял после того, как узнал, что меня нет дома.

   Ежедневно ходил и требовал от жены: "скажи, где делся муж?" Но она отвечала: "не знаю". Он ей обещал тюрьму и другие разные наказания, но она ему не сказала об этом до тех пор, пока не получила от меня письма. А когда получила и увидела, что я был у П. В. (Веригина) и был арестован и освободился, тогда она ему сказала: "я получила письмо, что скоро приедет". С тех пор перестал старшина притеснять их.

   Прошли эти 15 дней.

   Приходит старшина и говорит:

   - Тебе нужно ехать в Карс.

   Тогда я поехал в Карс, зашел к жандармскому офицеру. Он стал мне читать мое показание. Когда опрашивал, тогда написал мало, а как стал читать - тут уж много написано было. Вписаны слова, которые я не говорил. Я попросил их замарать. Он замарал. Дошло и до денег. О деньгах написал, как они собирались. И собралось немало денег, около 200 руб. Я тогда сказал:

   - Как это вы неразумно пишите? Я когда туда доехал, израсходовал часть, да когда меня обыскивали, более двухсот было.

   Он на это было обиделся, стал ругаться, а потом одумался и говорит:

   - Скажи мне, пожалуйста, как я должен записать?

   Тогда я говорю:

   - Вы записали хорошо; только замарайте, что около 200; остальное все хорошо.

   Тогда он так и сделал и говорит:

   - И в самом деле хорошо, что не написал о числе, потому что не говорил.

   Тогда он мне говорит:

   - Андросов! не обижайся на меня, что я тебя некоторыми словами оскорбил. Поезжай с Богом домой.

   Тогда я поехал домой и жил дома целый год.

   Весной мы решили послать трех человек, из 3-х губерний по одному человеку: из Карской области Андрея Ф. Савинкова, из Елисаветпольской - Алексея Ф. Чевельдеева, из Тифлисской - Ивана П. Обросимова. Они поехали в Тобольскую губернию в село Самарово.

   Их там арестовали, воротили назад до Тобольска. В Тобольске их посадили в тюрьму и они там просидели все лето и осень до зимы. Зимой наши братья стали меня просить, чтобы я опять поехал. Да вернее сказать, и у самого была охота. Только старшина каждодневно ходил ко мне и говорил:

   - Смотри, Андросов, не решайся, никуда не отлучайся. Я тебе
это говорю, жалея тебя, а то ведь за тобой надзор. Я два раза в неделю доношу управлению о вашей жизни; куда и когда отлучаетесь, - я сейчас доношу правительству, и так что если вы отлучитесь еще на долгое время, хотя на одну неделю, то вас сошлют на вечно в Сибирь; это уже без всякого разговора, потому что решение вам давно сделано.

   Я отвечал на это:

   - Для меня все равно, что здесь жить, что в Сибири, дабы творить волю Божию.

   Тогда согласился второй раз поехать и сказал братьям:

   - Я не боюсь ни тюрьмы, ни ссылки, только об езде не могу сказать, что могу доехать; а попробовать можно, и буду стараться.

   Тогда порешил второй раз поехать. Тут уж я не стал бояться, что узнает старшина. Хотя ему не говорили, а братья и сестры - все знали.

   -----

   ⁷¹) Рукопись подписана двумя инициалами "П. В., и М. А." - Последний - "М. А." - принадлежит автору и означает "Михаил Андросов".

   Под инициалами "П. В." по всей вероятности надо подразумевать "Павел Васильевич" - имя и отчество духоборца Планидина, который мог сотрудничать с М. Андросовым в составлении его записок.

  

   Простился с домашними своими, с семейством и со всеми братьями и сестрами. Поехал в Терпение и там простился. Оттуда в Александрополь, а потом прямо в Тифлис. Там была масса наших братьев в Метехе и тюрьме. Я им написал письма, что все братья и сестры низко им кланяются, всего хорошего от Бога желают. Также и о себе написал, что хочу поехать в Сибирь и прошу вашего совета. Они из тюрьмы мне пишут, Василий и Григорий - братья Веригины - и другие, советуют мне поехать в Елисаветполь, посоветоваться с братьями. Я на это согласился. В Тифлисе вечером на вокзале стал садиться в вагон, встретил там Андрея Плотникова. Я его не знаю, а он меня сейчас спрашивает. А я его спрашиваю. Он боится и не сознается. Спрашивает меня, я сейчас сказал, что я Михаил Андросов. Тогда и он сознался. Говорит:

   - Я ссыльный, еду в Славянку секретно, поэтому я боюсь, дабы не наткнуться на кого, а то отдадут в тюрьму.

   Тогда я говорю:

   - Да это-то и мое тоже дело. Дело такое же, как и твое; хотя я и не ссыльный, а всех боюсь, и я туда же еду. Вот мы и товарищи вместе поедем.

   Доехали мы до Дзегама. Слезли с машины, зашли в постоялый двор, наняли себе двух верховых лошадей доехать до армянского селения Чирдохм (?). Отдали по одному рублю. Доехали до этого места, потом воротили лошадей назад, а мы пошли пешком. Пришли вечером в Славянку. Я зашел к Варваре Веригиной, а потом пошел к своей родне. Славянские узнали о моем прибытии и многие пришли.

   Узнала жена Петра Васильевича, тоже пришла, повидалась со мной, погововорила о своей сиротской жизни, как она живет с своим малолетним сыном. В эту же ночь они дали знать и в другие села: Новогорелое, Новотроицкое и в Новоспасовку. Из тех сел тоже старички приехали. Собрались они в дом Федора Малова. Посоветовались; потом позвали меня. Я пошел к ним, поздоровался с ними, поговорил немного. Все старички посоветовали мне ехать.

   Приходит Николай Веригин и говорит: "пойдем, Миша, баня готова". Я простился с братьями и пошел в баню. Вышел из бани, вошел в дом. Только что вошел, пришло 3 десятника и говорят: "Вас требует пристав". Пошли мы с Николаем и с десятниками к приставу. Пристав был на квартире у Котельниковых, которые в то время очень нас не любили. Когда мы шли

   туда, я думал, что дальше мне уж не придется добровольно ехать, а буду арестован. Вошли мы в дом. Один десятник доложил старшине. Старшина приставу. Позвали меня. Вошел вместе со мной и Николай Веригин. Стал пристав спрашивать меня, откуда приехал, есть ли билет, зачем приехал и когда уеду? Я на все отвечал:

   - Приехал я из Карса вчера; уеду завтра. Приехал повидаться с родственниками, а билета у меня нет. Вы сами знаете, что билетов не дают нам.

   Тогда он сказал:

   - Ну смотри, чтобы ты завтра уехал. Иди с Богом.

   Я сказал:

   - Благодарю вас, спокойной ночи вам.

   Это было в субботу вечером.

   Переночевал я у Николая Веригина. Утром в воскресенье пошел на литургию, помолился Богу, простился с братьями и сестрами. Пообедал. Подъехали сани. Мне сказали:

   - Вот сани приехали. Можно ехать.

   Простился я с семейством Веригина и со всеми, кто был тут. Вышли мы с Н. Веригиным ехать вместе. На санях было двое: Антон Конкин и Василий Кабатов. Они нас обещали отвезть на Дзегамскую станцию. Да не пришлось. Только съехали под гору, а там нет снега, так что на санях очень трудно ехать. Мы их попросили вернуться, а сами пошли пешком. Из Дзегамы мы поехали в Елисаветполь, где эти бедные люди ⁷²) сидят в одном тюремном замке без всякого последствия более двух лет. Мне хотелось узнать об их положении. Приехавши туда, мы написали письмо, попросили, нельзя ли устроить личного свидания и получили ответ. Пишут, что, кажется, можно будет завтра. Мы передневали там.

   На другой день пошли в тюрьму. Попросились в дверь; меня пустили. Вошел я во двор, где был Иван Веригин и другие братья. Поздоровался с ними, передал поклон. Тогда Веригин говорит:

   - Дело мое нейдет на счет получки денег. Ты сам ступай к губернатору и говори, что следует, а то я невольный человек, хлопотать нельзя.

   Смотритель его выслушал и пошел прочь. Тогда мы стали разговаривать о своем деле. Немного поговорили. Потом мне предложили уходить. Простился я с ними и вышел из тюрьмы. Николай ожидал меня. Оттуда пошли мы прямо на вокзал. Сели в вагон, доехали до Дзегамы. Там Николай слез, а я поехал в Тифлис.

   -----

   ⁷²) Арестованные духоборцы. Прим. ред.

   Пробыл еще в Тифлисе дня три; писал в тюрьмы письма и оттуда получал. Приходило ко мне много друзей и я тоже ходил к некоторым. Ходил к Ю. Г. Пащенковой ⁷³); рассказал ей свое дело, что я уже на пути, но только нет надежды проехать, потому что очень трудно без всякого вида ехать, да к тому же идет всенародная перепись, везде будут спрашивать, а там узнавай, какой ответ давать. Тогда Пащенкова, в сожалении, предложила мне документ своего умершего мужа. Я на это не согласился. Узнала об этом Елена Петровна ⁷⁴). На другой день пришла ко мне на квартиру и посоветовала мне заехать к Владимиру Г. Черткову ⁷⁵)

   -----

   ⁷³) Ю. Г. Пащенко - ныне умершая - жительница г. Тифлиса, принимала большое участие в попечении о преследуемых духоборцах. Собирала для них деньги, писала об их тяжелом подожении друзьям и знакомым и состояла в переписке по делу духоборцев с Л. Н. Толстым.

   ⁷⁴) Е. П. Накашидзе принимала близкое участие в положении сосланных духоборцев. В Тифлисе постоянно виделась с приезжающими туда духоборнами, записывала за ними различные их рассказы, повествования и описывала их тяжелое подожение в ссылке. Была преследуема администрацией и, наконец, выслана из Тифлиса. Жила у В. Г. Черткова в Англии, где и принимала некоторое участие в агитации в пользу духоборцев и их переселения в Канаду. Прим. ред.

   ⁷⁵) Владимир Григорьевич Чертков - ближайший друг и горячий последователь Л. Н. Толстого, - с 80-х годов прошлого столетия серьезно был занят делом собирания различнейших документов, касающихся положения сектантов в России, их учений и истории. Приняв большое участие в положении закавказских духоборцев, которых сильно преследовали в 1894-98 гг., он издал в Петербурге на ремингтоне, вместе с П. И. Бирюковым, брошюру "Напрасная жестокость", а с И. М. Трегубовым и П. И. Бирюковым - воззвание "Помогите!" В этих брошюрах ярко очерчивалось бедственное положение духоборцев и взывалось к властям о прекращении преследований; к обществу - о помощи. Как за эти издания, так и вообще за деятельную пропаганду своих идей и постоянное сношение с сектантами, В. Г. Чертков, после тщательного обыска произведенного у него в Петербурге, на котором было отобрано очень много ценнейшего материала по сектантству. - был выслан за границу, без права возврата в Россию, на пять лет. Поселившись в Англии В. Г. Чертков предпринял большое издательство под общим названием "Свободное слово", В этом издательстве появилось в свет более ста книг и брошюр. "Свободное слово" впервые начало печатать полное собрание сочинений Л. Н. Толстого, запрещенных в России. Кроме отдельных изданий книгоиздательство "Свободное слово" издавало журнал, выходивший более или менее регулярно, под названием "Свободное Слово". Всего вышло 18 NN журнала.

   Для распространения взглядов Л. Н. Толстого среди англичан В. Г. Чертков организовал особое издательство "The Free Age Press", в котором появилось много различных памфлетов Л. Н. Толстого и др. изданий.

   Помимо писательской и лекторской деятельности в Англии, В. Г. Чертков принял самое живейшее участие в переселении духоборцев из Закав-

   посоветоваться с ним. Я согласился на это. Тогда она написала мне его адрес. Я взял этот адрес и выехал из Тифлиса 7-го января 1897 г. на почтовых.

   Попался мне попутчик юнкер. Мы с ним вместе ехали до Владикавказа. Приехали вечером, так что не захватил я отходящих поездов. Мне на вокзале сказали, что на Ростов будет отходить завтра в 9-ть часов. Тогда я уехал на постоялый двор, зашел в номер, поужинал, помолился Богу и лег спать. Долго не спал, потом уснул. Кто-то постучал в мою дверь. Я спросил:

   - Кто там?

   Закричали:

   - Полиция! Отворяй скорей!

   Я ответил:

   - Какая полиция в 12 часов ночи.

   Он резче закричал:

   - Отворяй!

   Я отворил дверь; вошел пристав и несколько человек десятников.

   Пристав спросил меня:

   - Откуда едешь?

   Я ответил:

   - Из Тифлиса, я житель Тифлисский.

   - Куда едешь?

   Я ответил:

   - Я и сам не знаю, еду я по адресу. Я поступил на службу. Паспорт хозяин отправил по почте, а мне дал адрес. Подал я им адрес Елены Петровны. Он посмотрел. В адресе было написано: "станция Ольгинская, "хутор Ржевск", Владимира Григорьевича, где должен видеть Ивана Михайловича Трегубова."

   Он спросил меня:

   - Где эта станция Ольгинская? На Дунае?

   Я сказал:

   - Да.

   - А кто это Владимир Григорьевич?

   Я сказал:

   - Помещик.

   - А Михаил Трегубов?

   -----

   казья в Канаду. Это участие было настолько значительно, что без него и самое переселение восьмитысячной массы духоборцев вряд ли могло бы состояться.

   В настоящее время В. Г. Чертков пользуется правом свободного въезда в Россию. Прим. ред.

   - Это управляющий.

   Тогда он мне отдал этот адрес и полиция ушла. После этого я уже не мог уснуть до света.

   Утром пошел на вокзал, смотрю около вагонов стоят арестанты, окруженные солдатами, в числе их один наш односелец Федор Самородин, за отказ от военной службы. Я прошел мимо него, кивнул головой, но говорить не посмел, потому что тут было много офицеров, и я побоялся, как бы кто ко мне не придрался. Не знаю, узнал он меня или нет. Тогда поехали мы на одном поезде. К вечеру я написал записку, попросил кондуктора, чтобы он передал в арестантский вагон. Он мне ответил: "с большим удовольствием передал бы, но сейчас оставили на станции". Не пришлось с ним поговорить. Он недолго после этого жил: умер в Москве.

   Я доехал до станции Ольгинской, слез, вошел в зал, т. е. в 3-ий класс. Там было много мужиков. Я стал спрашивать:

   - Есть-ли охотники везть меня в Ржевск на хутор?

   Двое сейчас подошли и стали со мной торговаться. Потом подходит еще один и говорит мне:

   - Вы едете в Ржевск?

   Я сказал:

   - Да.

   - Так это человек наш. Пойдем со мной.

   Я пошел с ним к нему в дом. Это был Николай Шишкин.

   Я спросил:

   - Что берешь ва провоз?

   Он мне скавал:

   - У нас цена известная. Вы не будете платить, они сами платят за всех, кто к ним приезжает.

   От Шишкина мы выехали рано. Приехали на хутор еще до света. Повидался я с Иваном Михайловичем (Трегубовым). Он мне рассказал что Владимир Григорьевич в Петербурге, пишет ему телеграмму, чтобы он ехал и вез все бумаги.

   - Сегодня я в 12 часов дня поеду.

   Я рассказал ему о себе; решили мы ехать вместе до Москвы и заехать к Льву Николаевичу посоветоваться. Так выехали мы из Ржевска. Запрягли нам тройку серых мастистых лошадей. Привевли нас в Лезиновку к управляющему. Побыли мы немного там; потом в Россоши; в Россоше мы поужинали и побыли долго. Тогда повезли нас ва Михайловскую станцию. Вошли мы в зал. У них тут все ходили без шапок. А в конце комнаты было какое-то пение. Зашли мы во второй класс. Долго ожидали машину, потому что на два часа машина запоздала. Потом И. М. пошел по-

   лучать билеты и сдать ящик в багаж. Получив билеты, стал сдавать ящик с бумагами. Его не приняли и И. М. жандарм арестовал. Он оробел, прибежал ко мне и говорит:

   - Оставь здесь свои вещи, выйди из зала, тут лошади есть, садись и уезжай в Россоши, а то тебя арестуют.

   Я на это не согласился.

   - Пусть арестуют; я не боюсь.

   Тогда он немного повеселел. Стали садиться в вагон. Я было хотел отдельно сесть, но жандарм меня не пустил. Говорит:

   - Вы, товарищи, должны вместе садиться.

   Посадили нас вместе и говорят:

   - Вот доедем до Воронежа, там будете слазить в жандармское управление, потому что мы имеем от полковника приказ, чтобы Трегубова доставить ему.

   Мы с ними начали беседовать о христианской жизни. Они тоже не отрицают, а говорят:

 &nbs