Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич - Материалы к истории и изучению русского сектантства и раскола

p;   - Мы тоже христиане.

   - А почему же вы нас арестуете?

   Они ссылаются на приказ полковника.

   - В приказе один писан, а вы двух гоните.

   Тогда они сдались.

   - До другого нам нет дела.

   Доехали до Воронежа. Ссадили И. М., а я остался, поехал дальше. Приехал в Москву в 12 часов ночи. Сел на извозчика и поехал в Хамовнический переулок к графу Льву Николаевичу Толстому. Подъехали к его дому. Он уже спал. Долго я дергал звонок, но не знал, какой нужно и вовсе не тот дергал. Тогда подошел караульный и говорит: "он недавно лег, а то унего все горел огонь". Этот караульный взял другой смычек, подергал, стало слышно, что по лестнице идет человек, который и отворил дверь. Смотрю - стоит со свечкою в руках в халате седой дедушка. Он спросил у меня:

   - Кто такой?

   Я ответил:

   - От Ивана Михайловича Трегубова человек.

   Тогда он сказал:

   - Заходи.

   Я вошел.

   Дедушка затворил дверь и говорит:

   - А паспорт у тебя есть?

   Я ответил:

   - Нет.

   Он сказал:

   - Поцелуй меня.

   Я поцеловал его.

   Мы пошли по лестнице вверх. Зашли в комнату. Дедушка спросил меня:

   - Вы есть хотите?

   Я сказал:

   - Нет.

   Тогда он говорит:

   - Так будем спать, а завтра побеседуем.

   Он указал мне место, где я буду спать, указал отхожее, и ушел спать.

   Утром я рассказал, как И. М. арестовали, и о себе, что я еду к Петру Васильевичу.

   Дедушка мне предложил:

   - У меня есть такая штука небольшая, а удобная для них: топор, молоток, щипцы, ножницы. Я им пошлю.

   Я отказался от этого в виду того, что еду без всякого вида; думаю, что если где задержат, найдут эти вещи, признают за разбойника, а я этого боялся и не взял. Попросил дедушку посоветывать мне, как можно удобнее проехать, но он на это сказал:

   - Нужно бы посоветоваться с Александром Никифоровичем Дунаевым ⁷⁶).

   Тогда он пошел к Дунаеву сказать обо мне.

   Сейчас же пришел А. Н. Д., повидался со мною.

   Я ему рассказал, что еду к П. В. Веригину и спросил, нельзя ли узнать, есть ли зимний путь через Архангельскую губернию в Тобольск. Он эти мои слова прииял с большой жадностью; как угодники Божьи принимают странников, так и он поступил со мной. Говорит:

   - Есть у меня знакомый купец, который зимой доставляет рыбу из Тобольской губернии. Я от него могу узнать.

   Немного поговорил и обещал мне это сделать и дать резолюцию.

   Тогда он ушел. Мы с дедушкой немного посоветовались и порешили мне ехать через Тобольск и уже вышли из дома. Лев Николаевич обещал меня проводить. Идем по улице, встретился с нами мальчик. Дедушка с ним поздоровался и сказал мне:

   - Это мальчик Дунаев.

   Прошли еще немного. Едет сам А. Н. Подъехал к нам и спросил:

   - Куда вы идете?

   Мы сказали:

   -----

   ⁷⁶) Толстовец - один из друзей Л. Н. Толстого. Прим. ред.

   - На вокзал.

   Он нас воротил и говорит:

   - Можно через Архангельскую ехать.

   Мы вернулись, зашли в дом Л. Н., побыли немного. Приходит сын Дунаева и говорит:

   - Наш папаша просит вас к себе.

   Мы начали собираться итти и еще не успели выйти из дома, как пришел сам А. Н., принес мне карту, в которой был обозначен путь прямо через Архангельскую губернию.

   Указал мне, как ехать, сделал отметки, где сворачивать с большой дороги и так дальше. Потом пригласил нас к себе на ужин. Мы пошли все вместе к А. Н. и были у него долго вечером.

   Когда мы уходили, молодой человек в доме Дунаева со слезами просил покаяния, говорит:

   - Александр Никифорович, прости меня.

   Дунаев вскочил со стула, схватил его за руки, увел в другую комнату, немного поговорил с ним и проводил его.

   Вернулся к нам.

   Я спросил дедушку:

   - Это что за человек с таким покаянием явился?

   Он мне рассказал, что это был псаломщик.

   - Он все время ходил мимо меня во время лета, когда я занимался огородом и постоянно ругал меня, а вот его выгнали, он пришел мириться, - сказал Дунаев.

   Подошло время отхода поезда в Вологду.

   А. Н. говорит:

   - Нужно ехать на вокзал, уже время, а то уйдет машина.

   Сейчас вышли мы с ним на улицу, сели на биржевые сани; прибежали на вокзал, только что успели захватить поезд; тут он так проводил меня, как Иисус Христос повелел своим рабам. (Его добрые дела всегда рисуются в моей душе).

   Доехал я до Вологды, оттуда на лошадях до Пинеги, где должен свернуть вправо. Это я все проехал.

   Отъехал от Пинеги верст 100, тогда мне говорят извозчики, что тут пойдет лес более, как на триста верст. Станции держат охотники. На каждой станции три и четыре хозяина, у каждого по одной лошади. Они так возят, что если заметят деньги или одежду, то завозят в лес да и концы в воду; а мне посоветовали взять пристяжную лошадь на этот путь, чтобы ехать с одним извощиком это пространство. Я сначала так и сделал, договорил извозчика на таких условиях, что если я пожелаю ехать с ним все время пространство до Усть-Цыльмы, то он обязан везти, а если не пожелаю, то рассчет поверстно, сколько провезет. Так и поехали.

   Проехал одни сутки и мне не понравилось тем, что пока лошадь отдохнет на станции, я сижу, делается мне скучно, да к тому же я в сутки на смененных лошадях проезжал по 200 верст, а на одной далеко до сотни не проехал. Я рассчитал извозчика, так что и он был доволен вернуться назад. Я поехал на переменных. Ехал день и ночь, мало где и в хижины заходил. Извозчики меня спрашивали, что я за человек. Я им говорил:

   - Член по крестьянским делам. Еду в Усть-Цыльму на короткое время.

   Везде ехалось хорошо. Миновал Усть-Цыльму. Отъехал верст 60. Это уже было далеко на север. Стал донимать меня холод. Я вздумая купить себе из оленьих кож доху. Спросил тут.

   - Да, - говорят, - есть, один тут торгует этими штуками.

   Спросили меня, - откуда житель. Я показал:

   - Из Архангельска.

   Они:

   - А вот у нас урядник оттуда, может вам знаком?

   Я отказался:

   - У меня здесь знакомого нет.

   Тогда переменил лошадь, зашел к продающему, купил себе доху. Пришел десятник и говорит:

   - Вас просит урядник.

   Я сказал:

   - У меня нет времени, я должен скорей ехать в Ижму.

   Десятник ушел.

   Я отдал деньги, оделся, вышел ехать.

   Бежит десятник:

   - Обожди, - кричит, - урядник требует.

   Я вскочил на сани, крикнул:

   - Погоняй.

   Тот по лошади, извозчик тоже по лошади и ускакали. Проехали еще 40 верст.

   Приехал в Ижму, откуда я должен ехать 150 верст на одних лошадях, потому что на этом промежутке нет почтовых станций, никакого жилья. Я тут остановился, стал искать, кто бы провез меня через это пустынное место. Наткнулся на меня какой-то писарь, стал придираться:

   - Откуда едешь и куда?

   Я сказал:

   - Еду из Усть-Цыльмы.

   - А билет есть?

   Я сказал:

   - Какой должен быть билет в своем уезде.

   - Как это в своем уезде за 250 верст и не имеет билета?

   Я замолчал.

   Он ушел от меня. Не прошло минут пять, прибежал урядник и строго требует билет.

   Я говорю:

   - Нет у меня билета.

   - Так к заседателю сейчас пойдешь.

   Вышли из дому, стоит запряженная лошадь в сани.

   - Садись.

   Сел я и он. Поехали. Немного проехали, тут и заседатель. Вошли в дом заседателя, он стал меня спрашивать:

   - Откуда и куда едешь, по каким делам?

   Вошла и мать его. Я все рассказал, что очень издалека целый месяц день и ночь все еду, и по какой причине нам не дают паспортов. Они меня пожалели. Я стал просить заседателя не задерживать меня. Он на это сказал:

   - Не я задерживал, а урядник.

   - Да, урядник, а вы пустите, я прошу вас.

   Он ответил:

   - Не могу.

   Тогда приказал заседатель уряднику осмотреть мои вещи и меня. Отобрали у меня деньги, позвали десятников, передали им меня и приказали, чтобы строго смотрели ва мной. Переночевал я у них. Утром десятники запрягли свою лошадь, посадили меня и самих двое село и повезли меня обратно, назад в Усть-Цыльму к уездному исправнику. Везли назад двое суток. Привезли меня и сдали в Уездное управление. Исправник был в отпуске. Я пробыл день в управлении у сторожа Григория Михайловича Киселева. На ночь меня отвели в тюрьму. Только что пришел, сейчас прибежал сторож и говорит:

   - Приехал исправник, велит, чтобы шли к нему, а в тюрьму не велит сажать.

   Я пошел со сторожем к исправнику.

   Он мне посоветовал нанять квартиру на месяц, пока дело обделается. Дал мне своего человека, чтобы отыскать хорошую и подешевле квартиру. Нашли за два рубля в месяц - хозяйское отопление, хорошая комната с договором, что если я у них пробуду меньше, то по расчету. На новой квартире я переночевал. Утром пошел к исправнику, поговорил, попросил его, чтобы он меня отпустил. Он рассказал мне, что знаком с П. В. Веригиным. Он в Коле был исправником, когда туда приезжали, Иван Конкин и другие.

   - Я знаю вас, что вы люди хорошие; мне жаль вас, что за-

   держали. Ты напиши домой телеграмму, пусть они удостоверят твою личность, тогда я тебе дам свидетельство и ты будешь свободно ехать.

   Я на это сказал, что мне нельзя домой писать телеграмму, потому что во всех конторах воспрещено нам передавать без просмотра правительства письма, телеграммы, что бы ни было. А как правительство узнает, пошлет этапным порядком.

   Он на это сказал:

   - Этого нельзя делать. Отсюда и за год не дойдешь.

   Я предложил ему:

   - У меня есть в Москве друзья. Если я им напишу, они удостоверят мою личность, тогда вы отпустите?

   Он сказал:

   - Все одно отпущу.

   Я написал Льву Николаевичу Толстому, чтобы он удостоверил и другие мою личность. Скоро устроилось так, что я на третий день получил проходное свидетельство и выехал в путь.

   Еду опять по этому следу и все бранят опять этих урядника и заседателя, что они так поступили со мной; а я оказался не виноват, потому что исправник отпустил меня.

   Проехал я эту местность, доехал до селения Щельгор, которое стоит около Уральского хребта. Там живут остяки, которые не умеют говорить по-русски. Селение маленькое. Да и к ним привез такой же остяк - не может говорить по-русски. Приехали ночью; остановились у одного. Они говорят по-своему, а я по-своему. Они меня не понимают, я их. И так до света осталось.

   Утром привели одного русского, который может по-ихнему говорить. Он мне рассказал, что у них нет дома мужиков - все уехали в Лялену (?) за мукой, так что меня некому отсюда увезти. Я спросил:

   - А когда они вернутся?

   - Дней через десять.

   Это для меня оказалось очень долго - набрыднет ждать. Я попросил русского, чтобы он им сказал, что я могу ехать с кем угодно, хоть с мальчиком, абы дорогу знал. Он им это рассказал. Тут их сошлось много женщин, а мужчин, правда, не было. Одна девушка высокого роста говорит по-своему. Он выслушал и указал мне:

   - Вот девушка соглашается везть, только говорит: если дает 5-ть рублей.

   Я спросил:

   - Отсюда до Ляленой сколько верст?

   Они говорят:

   - 350-т верст. А хорошо не знают.

   - А сколько дней езды?

   - Шесть, а если хорошо будем ехать, то и за пять доедем.

   Я сказал:

   - Дам пять рублей, пусть везет.

   Он ей сказал, что я согласен ехать.

   Тогда она сказала:

   - Хорошо, я пойду, поговорю с матерью.

   Этот русский тоже сказал:

   - У меня нет болыпе времени, я занимаюсь охотой, ловлю и бью белок; нужно итти посмотреть, не поймалось ли?

   И пошел.

   Вернулась девушка со своей матерью, а переводчика уже нет. Тогда они стали сами со мной разговаривать. Много говорили. Я смотрел на них и ни одного слова не мог понять. Тогда они пошли, привели одну женщину. Та хорошо может по-русски разговаривать. Она стала мне говорить, что эта девушка хотела меня везть, да мать боится ее одну с тобою пустить. Ей вот 25 лет, она честно живет.

   Я сказал:

   - Пусть не беспокоится, я буду ей дорогой во всем помогать, а что какие другие худые дела я никогда и ни за какие деньги не буду делать сам, потому что я вегетарианец; пусть мне дают 1000 рублей за то, чтобы человеку сделать худое дело, то я сам разумею, что нельзя делать. Кто плохо делает, тот плохо и получает. Плохому человеку везде плохо, а хорошему везде хорошо.

   Тогда она сказала:

   - Согласна, я с вами поеду.

   Я ответил:

   - Для меня все равно, кто бы не был, дабы везли.

   - Так пойдем с нами.

   Пришли к ним в дом. Они стали ладить сани, кормить лошадей, нагружать на сани сено, так что весь день справлялись. Вечером выехали в путь в трех санях по одной лошади. Мне в сани поменьше сена положили, а себе на большом возу нагрузтили. Отъехали одну станцию верст 40-к, стоит избушка, остановились около избушки кормить лошадей. Навязали вязку сена, отнесли от избушки сажен 20-ть и положили. В избушке был один человек.

   Я спросил:

   - Это на что вы сено навязали?

   - А это когда будем ехать обратным путем, тогда будем его кормить. Это везде будем так оставлять их от Щельгоры и до Ляленой; их тут 8-мь будок. У каждой будем оставлять. Они стоят одна от другой на 40, 21 и на 50 верст.

   - А за постоялый, чтС с вас они берут, что вы около них останавливаетесь?

   - Да берут; они из этого здесь живут, готовят дрова, воду; кто проезжает, у них варит кушать, чай греет; они за это на обратном пути берут по 3 копейки с лошади. Эти будки построил Сибиряков и дорогу проделал. Он доставляет на всю нашу Архангельскую губернию муку, из Сибири до Лялена возит пароходом летом, а тут зимой мы возим до нашего селения по 20 копеек мешок.

   Это мне рассказывала та женщина, которая ехала со мной. Покормили лошадей, поехали дальше и на всех станциях оставляли сено. Эти две женщины везли меня хорошо. Много с нами встречалось народу. При встречах на Уральском хребте останавливались, чтобы разъехаться аккуратно, потому что по лесу в тихих местах очень глубокий снег. Я пробовал мерить; местами есть 10 и 11 четвертей глубины. Как своротишь с дороги, лошадь так и утопнет в снегу, как в воде. Везли они меня 5-ть суток. Лошади все время были покрыты инеем, как снег белые, так что ни одного разу не оттаивали. День и ночь были на снегу и на морозе. Вечером мы прибыли в Лялену. Отдал я за провоз деньги, поблагодарил своих подводчиков, что хорошо доставили. Остановился я у одного русского ночевать. Он дал мне свободную комнату. Я стал узнавать, как можно отсюда проехать в Тобольскую губернию в селение Мужи.

   Он мне ответил:

   - Да, это случается, оттуда привозят меха оленщики на оленях; с ними можно ехать.

   Я спросил:

   - Как часто они сюда ездят?

   - Да это разно бывает. Иногда и за месяц ни разу не приезжают, а то и в неделю два раза бывают; а здесь оленей нет, а на лошадях тут никто не ездит.

   Я задумался, что делать, если и до весны никто не приедет? Это скука съест! Тут переночевал, а утром смотрю в окошко - идут олени. Я спросил хоэяина:

   - Это что за олени, что они привезли?

   - Это из Мужей; привезли меха.

   Я сейчас пошел к ним узнавать, будут ли обратно ехать. Узнав, что будут сегодня ехать назад, я нашел хозяина, стал ему говорить:

   - Я хочу ехать в Мужи, возьмешь свезти?

   Он ответил мне:

   - Я буду долго ехать до Мужей, 6-ть дней. Это вам не понравится; а скорей я не могу: у меня поморились олени.

   Я спросил:

   - Сколько верст от Ляленой до Мужей?

   Он ответил:

   - Говорят, 500-т, но никто не мерил.

   - А что, возьмешь за провоз 5 руб., если согласишься ехать?

   - Я согласен

   Так и кончили. К вечеру мы выехали. Отъехали верст 40, остановились ночевать, отпрягли оленей, пустили их в лес; они пошли себе. Нарубили дров, сделали огонь, натопили из снегу воды, нагрели чаю, поужинали, легли спать вокруг огня. Оленщик был из зырян, но мог говорить и по-русски. Сказал мне свое имя, отчество: "Алексей Федорович". Я ему сказал:

   - Олени могут далеко уйти, так что завтра не найдешь.

   Он сказал:

   - Не уйдут, много снегу, нельзя уйти.

   Утром стало рассветать. Он послал сына и работника, гнать оленей запрягать. Они подвязали лыжи, пошли сверх снегу, собрали оленей и пригнали к саням, устроили вокруг их из веревок огорожу, стали ловить и одного к другому привязывать. Всех посвязали. Тогда стали запрягать. У них было 12 саней. В каждых санях по паре, а в передних тройка; да еще запасных было штук десять. Тех порожних попривязали сзади тоже за сани и поехали. Ехали весь день. К вечеру один белый олень стал, нейдет. Они его вьшрягли, а другого запрягли, а белого положили на сани и поехали дальше. Опять таким же порядком ночевали. Проехали мы шесть дней, выехали в Мужи, заехали в дом к А. Ф. тестю; подговорили остяка везть меня 250 верст до Обдорска. Передневал я в Мужах. На другой день привез остяк оленей. Поехал я с новым подводчиком. Проехал 220 верст хорошо. Тогда мой подводчик говорит, что дальше олени не могут итти.

   Он говорит:

   - Я заеду на станцию, найму оленей, они тебя отвезут.

   Я не согласился. Но он упрямо стоял, что не дойдут олени. Остановился около станции, зашел туда, вернулся и говорит:

   - На станции есть готовые олени, тебя сейчас повезут.

   Заехали мы на станцию, не доезжая до Обдорска 80 верст, где я
должен сесть на свежих оленей, и прямо до Обдорска. Да не вышло мое дело. Вышли мы на станцию, пока запрягали оленей. Мы посидели; потом нам сказали, что олени готовы. Вышел я садиться в сани, смотрю, стоит кошева вновь прибывшая; подошел к моим оленям и говорит, чтобы сейчас было на 4-ре кошевы оленей. Заставил их на этих оленях ехать в степь за другими оленями. Это едет заседатель и другой с ним насчет всенародной переписи; спросил у меня билет.

   Я сказал:

   - Есть.

   Он говорил:

   - Вот тут обождешь, заседатель пропишет ваш билет, тогда вы поедете своей дорогой, а мы своей.

   Вошли в станцию.

   Он попросил у меня билет. Я подал свое свидетельство.

   Он посмотрел и говорит:

   - Андросов, узнал ты меня?

   Я сказал:

   - Нет не узнал.

   - Я - урядник. Разве не помнишь? Прошлый год я тоже был.

   Тогда я вижу, что беда; дальше нет дороги, попался в руки. Стал просить его. Он обещал, как приедет заседатель.

   - Если тебя одного не пустят, то двоих хотя на малое время пустят; съездим двое, повидаешься, попросим, это все можно устроить.

   Но мое сердце чувствовало, что нет, не пустят. Приехал заседатель. Я стал убедительно его просить.

   Он стал меня укорять:

   - Зачем ты ехал? Тебя тут все знают уже. Если бы кто другой, а тебе никак нельзя. Ты что меня просишь? У меня дети сироты; их нужно кормить, а если только тебя пустить, так меня выгонят со службы, чем я тогда буду кормиться?

   Я более не стал приставать. Пришла почта; у меня были некоторые вещи, я сдал их на почту, написал, что послал. Тогда заседатель приказал и мне запречь сани и захватил с собой назад. Доехали до Мужей. Там передневали.

   На другой день утром меня с урядником в Березов послали. На третью ночь приехали мы в Березов.

   Утром пришел исправник и спросил меня:

   - Почему, когда ехал сюда, не заехал к нам?

   Я рассказал, что проезжал не здесь, а через Архангельскую губернию на Лялено, выехал прямо на Мужи.

   Он более ничего не стал говорить.

   Я попросил исправника, чтобы он мне позволил повидать друга своего Н. Т. Изюмченку. Он на это сказал:

   - Можно, но только не сейчас, после.

   Потом ушел от меня. Вошел урядник и сказал мне, что сейчас поедем вместе.

   Я сказал:

   - Как ехать? Я еще не виделся с другом.

   Урядник сказал, что с другом видеться поздно.

   - Как поздно? - сказал я - мне исправник разрешил его видеть. Пойдем к исправнику.

   Он на это сказал:

   - Тебе разрешил, а мне приказал выезжать сейчас.

   Сам он ушел домой и так и не позволил мне видеть этого милого друга Н. Т. Изюмченку. Я поехал отсюда, из Березова с горем, так что до П. В. Верегина недопустили, а тут был да не дозволили повидать. Ехали мы с урядником вдвоем.

   Я несколько раз за дорогу начинал с ним беседовать. Но он был человек жесткий, не любил говорить о добрых делах, а сам ехал за Тобольск в какое-то место молиться.

   Я спросил у него.

   - Что же, Андрей Иванович, вы едете молиться от Обдорска за несколько сот верст, а в Обдорске разве нет Бога! Там можно людей грабить, убивать и все плохие дела делать, то Бог не будет знать, кто он?

   Он на это ответил:

   - Бог везде видит и знает.

   Я спросил его:

   - Скажите мне, пожалуйста, что это такое Бог везде видит и знает, так он знает, кто и в Обдорске Богу молится? Почему вы там не помолились, а едете и делаете расходы?

   Он на эти слова обиделся, стал браниться.

   Я замолчал.

   Когда сошла с него обида, я попросил, чтобы не обижался на меня. С тех пор я больше не стал о таких делах говорить с ним. Проехали верст сот 7; было большое селение, где жил заседатель.

   Урядник оставил меня на станции, а сам пошел к заседателю.

   Оттуда вернулся и говорит:

   - Заседатель очень красивый и хороший человек, узнал по открытому листу да словесно у меня расспросил, как я тебя провожаю, да буду ли ехать назад. Я рассказал, что едем на перекладных, а я еду молиться и буду ехать назад. Он, жалея нас, велит запречь его теплую кошеву и ехать на ней в Тобольск, дабы я ее назад привез.

   Тогда мы сели в заседателеву кошеву; ехали до Тобольска хорошо, а в Тобольск мы приехали в обед; посадили меня в полицию в каталажку.

   Тут у меня были знакомые надзиратели. Я одного попросил, чтобы пошел на базар, купил бумаги, марок для писем. Это все мне принесли. Я начал писать письмо. Думал, что пробуду несколько

   времени, но не поспел и одного написать, вошел надзиратель и говорит:

   - Андросов, собирайся в тюрьму, пришла бумага.

   Я бросил писать, стал собирать свои вещи, связывать. Только стал собирать свои вещи, пришел другой и говорит:

   - Пусть выходит, лошадь привели, а то темно.

   Дело было вечером. Повезли меня в тюрьму, привезли вечером. Смотритель ругался на полицию, почему не во время присылают, говорит:

   - Я ночью не приму.

   А потом сказал старшему надзирателю:

   - Пусть он к вам зайдет.

   Он взял мои вещи и пошли к нему. Очень долго у него сидели, говорили. Со слов видно, что человек хороший, да и принял хорошо.

   Тогда он сказал:

   - Время спать.

   Я повторил:

   - Да, время.

   - Так одевайся, пойдем в тюрьму.

   Я оделся пошли в тюрьму.

   Он мне говорит:

   - У тебя деньги есть?

   Я сказал:

   - Есть.

   - Так отдай их мне, а если боишься, то смотрителю.

   Я тюремной жизни и положения вовсе не знал, потому что никогда не бывал в ней. Я ему сказал:

   - У меня денег много, я их отдам смотрителю.

   - Так ворочайся.

   Вернулись мы к смотрителю, передал деньги. Опять идем в тюрьму.

   Я говорю:

   - Вы посадите меня вместе с нашими, тут есть трое наших.

   - Нет, - он сказал, - их отправили вот уж третий день.

   - Так посадите меня одного.

   Он так и сделал, посадил меня одного.

   Я переночевал, Утром пришел надзиратель и говорит:

   - Переходи в пересыльную камеру. Это не твое место. Тебя через три дня отправят.

   Привел меня туда, где было семь человек: я с ними разговариваю, кого за какие дела посадили. Они рассказывали. Пришло

   время обеда. Я вынул из кармана нож, стал резать хлеб; как нарезал, взял другой человек, отрезал и сейчас мне передал. Подходит третий, попросил, я и этому дал. Так и все. Я спросил:

   - Неужели из вас никто не нмеет ножа?

   Они ответили:

   - Нет ни у кого.

   Эти три дня мы резали одним ножом хлеб. Когда стали выходить, подошел ко мне один арестант и говорит:

   - Отдай мне ножик, а то я портной и режу все жестью, все
руки попортил.

   Я спросил:

   - А почему не купишь ножа или ножниц?

   - Ведь нам не позволяют, - сказал он мне - я не знаю, как ты его сюда привез, ведь у тебя его сегодня отберут.

   Я вынул и отдал нож. Приказали нам выходить. Вышли мы, осмотрел нас доктор, потом смотритель передавал арестантам на руки деньги; спросил меня:

   - Желаешь получить на руки деньги - или послать по почте?

   Я сказал:

   - Пять рублей дай на руки, а 220 пошли по почте.

   Дал он мне эти 5 рублей и записал в книгу о выдаче. Потом говорит мне:

   - Пойди распишись.

   Я отказался росписываться:

   - Не буду.

   Тогда он взял у меня эти деньги, отдал унтер офицеру и говорит:

   - Распишись.

   Тот расписался. Он ему приказал:

   - Смотри не отдавай ему, пока он тебе не даст на них расписки.

   Осмотрели нас солдаты, приехали три подводы, уложили вещи, посажали женщин, детей, отправились в путь; выехали из города. Остановились солдаты, говорят:

   - Кому чего нужно, давайте деньги, надо отсюда брать, а то на первой станции ничего нет. Тогда солдаты брали у арестантов деньги и записывали, кому чего купить. Я подошел к унтер-офицеру, попросил деньги. Он мне отказал. Я отошел, стал. Подошел ко мне один в кандалах арестант и говорит:

   - Почему не приказываешь ничего? Там все дороже.

   Я сказал:

   - Нет денег.

   - У меня есть, - ответил, - сколько вам нужно?

   - Я сказал:

   - Копеек двадцать.

   Он дал. Я заказал на эти деньги белого хлеба. Набрали всего. Прошли первую станцию. Унтер-офицер не велел мне заходить с арестантами в камеру, говорит:

   - Оставайся, с нами будешь ночевать.

   Я остался. Ночевал вместе с солдатами. Тот в этот же вечер передал мне мои деньги, не требовал от меня никакой расписки, и всю дорогу я как бы от других был отделен - с солдатами. От Тобольска было 260 верст. Станции были друг от друга тридцать верст. На некоторых станциях мы нанимали от себя подводы, кто соглашался ехать, а больше шли пешком. Прошли половину пути, где была дневка.

   Согласились арестанты заявить старшему, чтобы отсюда прибавил две подводы, потому что на это есть права, а если не прибавит, то не должен ни один выходить из камеры. Тогда пошел арестантский староста к старшему солдату и сказал, чтобы на завтра было пять подвод, а то арестанты подбились, не могут итти, а если этого не будет, то арестанты отсюда и не пойдут. Солдат обещал. Утром пришло 4 подводы. Солдаты выпустили арестантов; вышли и спросили:

   - Отчего же пятой подводы нет?

   Солдаты приказали:

   - Укладывай вещи.

   Уложили арестанты.

   Солдаты закричали:

   - Кто не может итти, садись в сани.

   Арестанты ответили:

   - Пока пятая подвода не прийдет, мы отсюда не выйдем.

   Солдаты стали ругаться. Арестанты поворотились назад, положились в камерах, ни один не выходит. Тогда привели пятую подводу; вышли арестанты, сели в сани, тут стало хорошо. Почти все время ехали так и было с тех пор до самого Тюменя 5-ть подвод на 30-ть человек.

   Прибыли мы в Тюмень, привели нас к тюрьме. Стали надзиратели обыскивать нас; повытрусили у арестантов табак. Повели нас в тюрьму. Я смотрю, тут много наших братьев. Я с ними поздоровался.

   Они меня не узнали, а сейчас за мной прибежали и взяли меня в свою камеру. Их было там 32 человека. Это были молодые люди, которые были в дисциплинарном батальоне. Эти люди были много мучены, как бы сказать, восставшие от смерти, были в руках смерти и не умерли, но измучены так, что нельзя глядеть глазами на таких людей. Они имеют такую крепкую веру в Бога, что у них нет на теле живого места, а они не отступают от закона Божьего.

   Я с ними повидался, всех их поцеловал. Многие из них были знакомые и родственники. Передал им от домашних поклон. Они рады были моему прибытию, а я еще больше был рад, что Господь послал мне видеть таких живых мучеников. Пришлось мне с ними быть две ночи и один день. Так все время мы с ними беседовали. Они мне рассказывали, как с ними поступали в батальоне те люди, которые тоже говорят: "мы веруем в Иисуса Христа", а дела его ненавидят и любящих его бьют и мучают, за верование в него убивают на смерть.

   После этого времени я простился с ними; посадили нас на машину, довезли до Челябинска. В Челябинске ввели нас в тюрьму, стали по списку делать перекличку. Надзиратель прокричал:

   - Андросов!

   Наши, сидевшие там, эти три брата, которые из Тобольска за неделю вперед высланы, услышали и подумали:

   - Не наш ли?

   - Завели нас в камеру. Тогда отомкнули тех пересыльных, которые за неделю раньше представлены. Один из них - Андрей Савенков из Карской области был близкий мой друг. Идет рядом в каждой камере в форточку поглядывает. Заглянул и в нашу камеру и не узнал меня, да и его трудно было узнать, потому что за это время отросла большая борода да к тому же разная одежда. Посмотрел и пошел. Я вышел из камеры и закричал:

   - Савенков!

   - Он вернулся ко мне, посмотрел на меня, и едва только мог узнать. Я поздоровался с ним. Более нам тут надзиратель не позволил говорить. Велел и ему и мне зайти в камеру. Вошел я; надзиратель сейчас замкнул дверь. Я попросил, чтобы меня перевели к ним в одну камеру. Но этого не сделали для меня. Утром я старался, как бы повидаться со всеми. Как стали пускать нас до ветра, я сейчас вошел и в их камеру и повидался еще с двумя братьями и так остался у них до обеда, а в обед нам заявили отправку, так что к вечеру нас вместе отправили. Мне стало веселей, хотя и все люди наши братья, но как у знакомых и людей одного убеждения у нас находилось более разговору. Ехали мы вместе, заходили в каждой тюрьме в одну камеру. Деньги были у нас на руках. Нужды мы в пище не имели до уфимской тюрьмы, а когда ввели нас в Уфу, там смотритель отобрал у нас деньги и не дал их нам на руки. Отправил нас, выдал нам на дорогу черного хлеба и рыбы. Мы рыбу не употребляли, раздади ее другим и с тех пор стали мы большею частью оставаться голодными, потому, что везде по-

   чти выдают на дорогу хлеб и рыбу. Это для нас было плохо; а где выдадут деньгами, мы оживимся и купим чего-нибудь покушать.

   Были в тульской тюрьме и в пензенской: дошли мы до козловской тюрьмы все вместе, а тут от нас одного отделили: Елисаветпольского брата послали другим путем; остались мы трое да других человек 60 в одном вагоне. Стали подъезжать к Ростову. Посадили еще человек 10-ть. В числе их были люди семейные; были два брата с женами и детьми; по виду люди не плохие. Стали мы с ними разговаривать. Они сказали, что их посылают на вольное поселение в Сибирь почти напрасно, потому что они на ярмарке купили краденые вещи:

   - Мы не знали, что они были краденые. Нас с ними арестовали. Мы сейчас нашли того человека, у которого купили, выдали его; нас освободили и мы два года после этого жили свободно, нас не требовали ни по судам и никуда. Только старшина нам сказал: "дайте мне 100 руб., а то вам плохо будет за те вещи". Мы этого не подумали, не дали ему денег. Потом прошло немного времени, нам объявили: "От вас отказалось общество. Вы пойдёте в Сибирь на вольное поселение".

   Мы собрали общество, спросили:

   - Почему вы от нас отказались?

   Все сказали:

   - Мы никогда не отказывались. Это сделал старшина.

   Стали мы просить старшину. Он на это ответил:

   - Уж поздно меня просить.

   Так что не дали и продать имущество.

   Арестовали нас.

   Загнали нас вместе в арестантскую тюрьму в одну большую камеру, где было человек 40-к да нас человек 70-т. Завели - было дело в пятницу под Пасху Христову; все легли спать. Староста этой камеры позвал 6-ть человек и говорит им, чтобы не слыхали вновь прибывшие:

   - Когда позаснут, вы пошарьте около них.

   Они так и сделали. Как народ заснул, они и пошли с обыском. Нашли у одного из тех двух братьев 17 рублей, вытащили их. По утру тот хватился, что нет денег, сказал старосте, что деньги вытащили. Староста сейчас позвал тех людей, которых назначал с вечера и говорит:

   - Ребята, кто вынул деньги?

   Один сейчас сознался, говорит:

   - Я.

   - Давай их сюда.

   Отдал он их старосте. Староста посчитал и говорит:

   - Это твои деньги?

   - Мои.

   - Столько или больше было?

   - Столько.

   - Пойди, получай.

   Тот подошел. Он его начал колотить. Тот уже начал просить: