Бунин Иван Алексеевич - Устами Буниных. Том 2

   Был секретарь Чешск[ого] посольства - 5000 фр. от Бенеша² и приглашение переехать в Тшебову. Деньги взял чуть не со слезами от стыда и горя. О Тшебове подумаю.

  

   15/28 января.

   Послал Гутману отказ от сотрудничества в качестве поставщика статей для "Утра", предложил 2 рассказа в месяц за 1600 фр. Гутман мое "Еще об итогах" сократил и местами извратил. Пишу "революция" - он прибавляет "коммунистическая". О Горьком все выкинул. [...]

   У Карташевых был Струве. Тянет меня в Прагу неистово.

  

   16/29 января.

   Дождь, темно, заходил к Мережковским. Он спал (пять часов дня) - после завтрака у Клода Фарера. Фарер женат на актрисе Роджерс, когда-то игравшей в Петерб. Она только что получила письмо от Горького: "В Россию, верно, не вернусь, переселяюсь в горные селения... Советский минотавр стал нынче мирным быком..." Какой мерзавец - ни шагу без цели! Все это, конечно, чтобы пошла весть о его болезни, чтобы парализовать негодование (увы, немногих!) за его работу с большевиками, и чтобы пустить слух, что советская власть "эволюционирует". И что же, Роджерс очень защищала его.

   Мережк. признавался, что изо всех сил старается о рекламе себе. - "Во вторник обо мне [будет] статья в "Журналь" - добился таки!"

  

   18/31 января.

   Послал письмо Магеровскому - запрос о Моравской Тшебове и на каких условиях приглашают туда.

  

   20 ян./2 февраля.

   Посылаю Дроздову "Восьмистишия": 1. Поэтесса, 2. В гавани, 3. Змея, 4. Листоп[ад], 5. Бред, 6. Ночной путь, 7. Звезды. [...]

   Дождь, довольно холодно, но трава в соседнем саду уже яркая, воробьи, весна.

   Вечером у нас гости [...] Провожал Савинкову: "Все таки, если теперь бьет по морде мужика комиссар, то это - свой, Ванька". Конечно, повторяет мужа. А урядник был не Ванька? А Троцкий - "свой"?

  

   21 ян./3 февраля.

   Ходил к Шестовым. Дождь, пустые темные рабочие кварталы. Он говорит, что Белый³ ненавидит большевиков, только боится, как и Ремизов⁴, стать эмигрантом, отрезать себе путь назад в Россию. "Жизнь в России, - говорит Белый - дикий кошмар. Если собрались 5-6 человек родных, близких, страшно все осторожны, - всегда может оказаться предателем кто-нибудь". А на лекциях этот мерзавец говорит, что "все-таки" ("не смотря на разрушение материальной культуры") из России воссияет на весь мир несказанный свет.

  

   22 ян. /4 февраля.

   От 4 до 6 у Цетлиной "Concert" франц. артистов в пользу Тэффи [...] Все артисты одеты сугубо просто - чтобы подчеркнуть домашний характер концерта. Исполнения изумит[ельные] по свободе, простоте, владению собой, дикцией; по естественности и спокойствию - не то, что русские, которые всегда волнуются и всегда "нутром". М-ель Мустангетт похожа на двадцатилетнюю, а ей, говорят, около пятидесяти. Верх совершенства по изяществу и ловкости. Партнер - молодой человек нового типа молодых людей - вульгарного, американского. Танцы - тоже гнусные, американские. Так во всем - Америка затопляет старый свет. Новая цивилизация, плебейская идет. [...]

  

   23 ян./5 февраля.

   Видел во сне поезд, что-то вроде большой теплушки, в которой мы с Верой куда-то едем. И Юлий. Я плакал, чувствуя к нему великую нежность, говорил ему, каково мне без него. Он спокоен, прост и добр. [...]

  

   25 янв./7 февраля.

   Панихида по Колчаке⁵. Служил Евлогий. Лиловая мантия, на ней белые с красным полосы. При пении я все время плакал. Связывалось со своим - с Юлием и почему-то с Ефремовым, солнечным утром каким-то, с жизнью нашей семьи, которой конец. И как всегда на панихидах какое-то весеннее чувство. [...]

  

   [Из записей Веры Николаевны:]

  

   8 февраля.

   [...] Мы опять на распутьи: Чехия, Германия, оккупированная местность или юг Франции. Или, наконец, Париж в 100 фр. квартире? Не знаем, не знаем.

   Я на все согласилась бы, лишь бы Ян писал. А он, бедный, еще очень страдает по Юл. Ал. Вчера на панихиде он все время плакал. Он сказал мне, что все время видит во сне Юлия. - "И возмущаюсь, что Юлий умер, а он так кротко утешает меня"...

  

   [Из записей Бунина:]

  

   30 янв. /12 февраля.

   Прогулки с Ландау и его сестрой на Vinese, гнусная, узкая уличка, средневековая, вся из бардаков, где комнаты на ночь сдаются прямо с блядью. Палэ-Рояль (очень хорошо и пустынно), обед в ресторане Vefour, основанном в 1760 г., кафе "Ротонда" (стеклянная), где сиживал Тургенев. Вышли на Avenue de I'Opera, большая луна за переулком в быстро бегущих зеленоватых, лиловатых облаках, как старинная картина. Я говорил: "К чорту демократию!", глядя на эту луну. Ландау не понимал - при чем тут демократия?

  

   31 янв./13 февраля.

   Завез в "Отель Континенталь" карточку и книгу "M. de S. Franc[isco]" Бенешу. Через два часа - его секретарь с карточкой, - ответный визит. Послал книгу (ту же) Пуанкарэ.

   Прошлую ночь опять снился Юлий, даже не он, его, кажется, не было, а его пустая квартира, со связанными и уложенными газетами на столах. Вот уже без остроты вспоминаю о нем. Иногда опять мысль: "а он в Москве, где-то в могиле, сгнил уже!" - и уже не режет, а только тупо давит, только умственно ужасает.

  

   1/14 февраля.

   Все едут в Берлин, падают духом, сдаются, разлагаются. Большевики этого ждали... Изумительные люди! Буквально во всем ставка на человеческую низость! Неужели "новая прекрасная жизнь" вся будет заключаться только в подлости и утробе? Да, к этому идет. Истинно мы лишние.

  

   5/18 февраля.

   Дождь. Стараюсь работать. И в отчаянии - всё не то!

   Опять Юлий во сне. Как он должен был страдать, чувствуя, что уже никогда не увидеться нам! Сколько мы пережили за эти четыре года - так и не расскажешь никогда друг другу пережитого!

   Вдруг вспоминаю - пятый час, солнце, Арбат, толпа, идем к Юлию... Этому конец на-веки!

   Боже, какой океан горя низвергли большевики на всех нас! Это надо помнить до могилы.

   Вечером у нас Злобин. Вышли пройтись, проводить его в 11 - в тихой темной улице старик, под шляпой повязанный платком, роется в мусорном ящике, что выставляют консьержки на ночь возле каждого дома, - что-то выбирает и ест. И м. б. - очень счастливый человек!

  

   7/20 февраля.

   Солнце, облака, весна, хотя еще прохладно. Вышел на балкон - 5-ый час - в чистом, углубляющемся небе одно круглое белое облако висит. Вспомнил горы, Кавказ, небо синее, яркое и в нем такое же облако, только ярче, белее - за что лишил меня Бог молодости, того, теперь уже далекого времени, когда я ездил на юг, в Крым, молодой, беззаботный, люди [вероятно, "людей". - М. Г.] - родины, близких? Юлий, наша поездка на Кавказ... Ах, как бесконечно больно и жаль того счастья!

  

   11/24 февраля.

   [...] Обедали у Цетлиных с Бакстом. Познакомился с Дионео [...] Понравился.

  

   12/25 февраля.

   [...] Все, что писал эти дни, - "Безъимянные записки", - противно, чепуха.

  

   16 ф./1 марта.

   Репетиция "Любовь книга золотая" Алеши Толстого в театре "Vieux Colombier". Пошлая вещичка, да и стыдно показывать французам нашу старину в таком (главное, неправильном) виде. Обедали у Ландау с Куприным. Куприн жалок и нищенской одеждой и общим падением.

  

   14 марта.

   Бальмонтам пишут из Москвы: "Очень трудно, одному на прокормление хлебом и картошкой надо пять[десят] мил[лионов], а служащие получают два с половиной мил[лиона] ". [...]

  

   18 марта.

   [...] В 5 - лекция Жида⁶ о Дост[оевском]. [...] Жид не похож на художника, - пастор какой-то. Познакомились [...] Заснул поздно, читал "Палату ном. 6"⁷. Волнение, - очень нравится, - мучительное желание и себе писать, и чувство, что ничего не могу, что я полный банкрот - и что вот-вот откроется эта тайна. И тоска, тоска, и мысль, что теперь каждый день дорог, что старость уже на пороге, - да, уже форм[енная] старость.

  

   19 марта.

   Погода опять чудесная, все то же за окном серое, чуть сиреневое, без единого облака небо (что-то вроде нашего севастопольского) и каменный красивый беспорядок домов.

   Тоска до слез. Опять бесплодно посижу, почитаю "Посл. Нов.", от вестей и подлости которых плакать хочется, - и опять погибший день. Все, что ни вспомню о парижской жизни, отравлено тайной, непонятной тоской.

  

   [Из дневника Веры Николаевны:]

  

   27 марта.

   Вернулись от Цетлиных. Сегодня вечером Бальмонт читал свой роман. [...] Роман длинен, начинается с романа матери героя. [...] Бальмонт спросил Яна о его мнении. Ян похвалил, что можно было, а затем сказал: "а то, что не понравилось, вам, конечно, не интересно?"

   - Да, - ответил Бальмонт, - вы правы, это совсем неинтересно. [...]

   - Это молитва! - произнесла Елена К. [жена Бальмонта. - М. Г.], - а молитву критиковать нельзя.

  

   28 марта.

   У нас были гости. Только что разошлись. Было так много, что пришлось все табуретки вытащить, и то некоторые сидели на полу. Были: Бальмонты, с ними пришла и княгиня Шаховская, которая летала над Парижем и которая купила у Бальмонта книгу для издания - большая широкая женщина с приятным медлительным голосом. Потом Аитова с Колей и Лешей Гессен, затем Левины, Койранские и т. д.

   Бальмонт читал поэму о драгоценных камнях. Положительно всех зачитал. Большинство изнемогало. Мне, как хозяйке, было даже неловко. [...] Всякий раз, когда он бывает у нас, он просит Яна почитать стихи. Ян отказывается и, в свою очередь, просит его. Он со словом "охотно" вынимает книжечку с четко записанными стихами и начинает до одурения слушателя читать.

  

   29 марта.

   Убит Набоков⁸! Еще не верю. [...]

   Вспоминается все время Набоков. Все наши мимолетные встречи. Первый раз - у Толстых. Второй - у нас, в Отель дэ Сен-Пэр. Он нас пригласил к завтраку у Аргутинского, где он всегда останавливался, когда бывал в Париже. Помню, как приятно меня поразила квартира Аргутинского своими подлинно прекрасными вещами. [...] И люди, по-старому приятные. Набоков производил на меня приятное впечатление, но не скажу, чтобы он пленил меня. Слушать было приятно его плавную, ровную речь. Потом я встречалась с ним у Тэффи, где он бывал оживленней, легкомысленнее [...] Но главное, я оценила его на Национальном съезде. Он произнес хорошую, умную речь. [...]

  

   31 марта.

   Панихида по Набокове. Много народу, но по-настоящему расстроен был только В. Н. Аргутинский. [...] Вечером у Аргутинского. Был там Нольде, который дал характеристику Милюкова: "Он - человек со всеми замашками из подполья, интеллигент до мозга костей, главным образом, по инстинкту. Теоретически он правее, но тяга у него всегда влево. [...] У него нет чутья к людям, к среде, к событиям, отсюда его необыкновенная бестактность. [...] Человек он с необыкновенным здоровьем и необыкновенными нервами. Работоспособность поразительная. Он может почти ничего не есть, почти не спать и не ослабеть. Властолюбив".

   Пришли Мережковские, внесли шум и смех. Мережковский почти все время нападал на Яна, что его хвалят в "Юманитэ" и в других коммунистических журналах:

   - Вас они хвалят, потому что чувствуют в вас позитивиста, - кричал Д. С.

   (Это Ян-то позитивист! Вот уменье разбираться в душах людей у "пророка".)

   - А меня ненавидят за то, что я реакционер! Меня хвалят католики, роялисты.

   И он стал уверять, что нужна реакция, как в тифу. [...]

  

   [Из дневника Бунина:]

  

   6 Апреля 22 г.

   Вечер Куприна. Что-то нелепое, глубоко провинциальное, какой-то дивертисмент, в пользу застрявшего в Кременчуге старого актера. [...] Меня поразил хор, глаз отвык от России; еще раз с ужасом убедился, какая мы Азия, какие монголы! [...]

  

   8 Апреля.

   [...] На ночь читал Белого "Петербург". Ничтожно, претенциозно и гадко.

  

   9 Апреля 22 г.

   Ездил в Сен-Сир и в Версаль [...] мысль переселиться в В[ерсаль] на лето или на весь год. Поехал в окрестности, много прошел пешком. Прелестный день.

   Вечером разговор с Карташевым. Он, как и я, думает, что дело сделано, что Россия будет в иностр[анной] кабале, которая однако уничтожит большевиков и которую потом придется свергать. В тысячный раз дивились, до чего ошалел и оподлел мир. [...]

   Кондукторша на трамвае по пути в Версаль: довольно полна, несколько ленивые масляные глаза, два-три верхних зуба видны, чуть прикусывают нижнюю губу. От этого губы всегда влажны, кажутся особ. приятными.

  

   10 Апреля.

   В посольстве доклад генерала Лохвицкого, приехавшего из Владивостока. Барская фигура Гирса.

   Возвращался - пустые улицы и переулки после дождя блестят, текут, как реки, отражая длинные полосы (золотистые) от огней, среди которых иногда зеленые. Вдали что-то церковное - густо насыпанные белого блеска огни на Place Concorde. Огни в Сене - русск. Национал. флаги.

  

   11 Апреля.

   Все дождь, дождь, к вечеру теплее, мягче, слаже. Не могу слышать без волнения черных дроздов.

   В 5 У Мережковских с Розенталем. Розенталь предложил нам помощь: на год мне, Мережковскому, Куприну и Бальмонту по 1000 фр. в месяц. [...]

  

   19 Апреля.

   Все то же - безделье от беспокойства, необеспеченности, мука - куда ехать? Квартира зарезала!

  

   23 Апреля.

   Ездили с Верой через Maison Lafitte в С. Жермен. Чудесная погода, зеленеющий лес.

   Вечер Шлецера и Шестова. Шлецер, осыпая похвалами Гершензона и В. Иванова, излагал содержание их книжечки "Из двух углов". [...]

  

   [Запись Веры Николаевны:]

  

   1 мая 22 года

   [...] Был [...] Ян говорил с ним о своем разводе. Он уверен, что сделать это очень легко и стоить будет франков 600, можно все сделать в 2 месяца. [...]

  

   [Из записей И. А. Бунина:]

  

   6 Мая.

   Вечером курьер из М[инистерства] Ин[остранных] Дел - орден и диплом Of[fice] de l'Instr[uction] Pub[lique].

  

   9 мая.

   Вечером у Мережковских с Клодом Фаррером и его женой, Роджерс. Хвалили меня Фарреры ужасно. Сам особенно: вскочил, уступая мне свое кресло, усаживал, "cher maitre"... Большой, седой, волосы серебр., а местами золотые, голос довольно тонкий, живость, жестикуляция чрезмерная (говорят, кокаинист). [...]

  

   [Записи Ивана Алексеевича прекращаются до сентября месяца. Привожу выдержки из дневника В. Н.]:

  

   1 июня 1922 года.

   [...] В шестом часу отправились с А. И. [Куприным. - М. Г.] к Розенталю. Ал. Ив., как заведенный, говорил одно и то же, что он говорит всякой женщине. И смешно и глупо, но от этого делается веселей. [...]

  

   3 июня.

   [...] Получила письмо от Яна⁹. Пишет, что он в Лионе, по дороге в Бордо. [...]

  

   4 июня.

   Пришла Савинкова. Пригласила к себе, [...] Куприн читал свои стихи. Когда он прочел "Пастель", то Н. В. высказал неодобрение. Куприн не хотел больше читать. Но его упросили. После этого Мережковские стали вместе декламировать Пушкина. Куприн: "Я знаю, что мои стихи плохи, я отношусь к ним, как к застольным шуткам". Мережковский со смехом: "Какой скромник, он скромностью делает себе карьеру". Куприн: "Всякий по своему, кто скромностью, а кто ходит с кипою своих книг и повсюду ими восхищается". Мережковский, делая вид, что не понимает: "Да, вот Бальмонт - 'охотно'". [...]

  

   7 июня.

   Ян и сегодня не приехал. [...] Умер Ленин. [...]

   У Розенталя я застала Куприных. [...] Наконец, последними являются Мережковские. З. Н. элегантна до последней возможности, вся в черном. На плечи наброшена легкая пелеринка-плиссе. Прозрачная шляпа. Дорогие перчатки. Откуда у них столько денег, чтобы тратить столько на туалеты?.. [...] Розенталь жалел, что с нами нет Яна. [...] Много говорил Мережковский о необходимости борьбы, о том, что если большевики не падут, то эта зараза пойдет и на Европу. [...]

  

   9 июня.

   [...] Вернулась я поздно и уже совсем не думала о Яне. Оказывается, он приехал и довольно рано. Он ничего не нашел, несмотря на то, что они объехали пол-Франции. Устал он сильно, но вид хороший, загорелый. Понравился ему один замок на окраине города Амбуаза, но почему-то не решились взять. Бордо ему понравилось. Понравились и штаны на рыбаках - красные.

  

   20 июня.

   Ян получил сегодня развод.

   Вечером мы на балете Дягилева. Знакомых на каждом шагу, точно в России. [...]

  

   22 июня.

   Были в консульстве по поводу нашего брака. [...]

  

   23 июня.

   У нас дневной чай: А. Ос. Фондаминская, Куприны, Розенталь, Злобин. Мережковские куда-то приглашены, поэтому у нас не были. [...]

  

   29 июня.

   [...] Сегодня был завтрак у М. С. Цетлиной: чествовали Карсавину. [...] Карсавина очень мила, проста той особенной простотой, какая бывает у некоторых знаменитостей, которые тактично не дают чувствовать окружающим - кто ты, а кто я, помни. [...] Карсавина не похожа на балерину, вероятно, на нее имело влияние и то, что брат ее профессор, а потому с детства оказывал на нее известное влияние культурности. Она сама любит читать, любит книги. [...]

  

   2 июля.

   [...] Венчаться в мерии будем послезавтра. [...]

  

   3 июля.

   Какая разница в отношении к завтрашнему дню у Яна и у меня. Это и понятно. Он остается тем же. Я же как бы отказываюсь от прежнего своего существования и перехожу в новое. Правда, я понемногу привыкала к нему, ибо с приезда в Париж я зовусь везде м-м Бунин, но все же я чувствовала себя Муромцевой. Конечно, по-настоящему нужно считать после церкви, но это другое благословение - мистическое, а здесь будет именно гражданское. Это правильно: брак должен быть и гражданский, и церковный, а смешение оскорбительно для последнего.

   Были гости: Фондаминские, Манухины, Зинаида Николаевна, Володя. Все чужие. И никому до тебя дела нет.

   [...] Зайцевы¹⁰ привезли много писем от родных и друзей Толстых, в которых ему все пишут, чтобы он ушел из "Накануне"¹¹. [...]

   Вечером я говорила Яну: "И чего ты женишься. Ведь мог бы еще хорошую партию сделать". Он сказал мне: "Нет, я счастлив, что это будет. Я, когда вспомню, что мог бы погибнуть, и что с тобой тогда бы было - то меня охватывает ужас. Я все время, пока ездил за дачей, об этом думал". [...]

  

   4 июля.

   [...] Кроме свидетелей, Куприна и Лихошерстова, будет Лизи [Е. М. Куприна. - М. Г.] и Map. Сам. [Цетлина. - М. Г.]

   Я оделась во все новое, просто. Но все же в светлое. Пришли рано. Были еще пары. Мы вступили в брак в общей зале. После прочтения общей части, стали по очереди вызывать пары, и мэр быстро читал возраст венчающихся, положение и т. д., потом поздравлял и нужно было расписаться. Он мне почему-то особенно улыбнулся. М. С. говорила, что я ничего себе невеста.

   Вернувшись домой, мы хорошо закусили [...] После завтрака М. С. предложила покататься в ее автомобиле в Булонском лесу. [...]

  

   7 июля.

   В Амбуаз приехали вечером. Ехали в первом, т. к. много вещей пришлось взять с собой в вагон. Анна ехала с нами и от восторга почти все время пела или вскрикивала, как ребенок при виде сада, огорода, леса. Со станции мы ехали в какой-то средневековой "кукушке" с низким потолком.

   Амбуаз спокойный и тихий городок, разделенный Луарой, на левом берегу которой возвышается старинный замок, в котором бывал Леонардо да Винчи, куда возвращался с охоты Франциск первый.

   Наше шато Нуарэ стоит на широком дворе и производит необыкновенное впечатление простотой линий и каким-то спокойствием.

   По приезде мы закусили и наскоро убрались. Когда Анна отправилась спать, Ян осветил весь дом и стал бегать по нему. Половина Мережковских, оказывается, гораздо лучше, и ему обидно: взять лучшую неудобно, выбираем первыми. Бегали мы с ним часов до 11, наконец, он успокоился. Правда, в его кабинете нет даже электричества, но зато в нем есть какой-то глотовский уют. [...]

  

   17 июля. Понедельник

   Вчера мы были в соборе. Я опять испытала за мессой то особое чувство, которое я уже несколько лет испытываю в церквах, соборах: только тут и есть весь смысл жизни, только тут и находится настоящее. Необыкновенно хорошо звучал орган, трогательны были кармелитки. [...]

   Долго думала, как быть? Решила сама готовить и обходиться без ежедневной "хамы"¹². Иначе будет нам жизнь обходиться очень дорого. [...] Я думаю, что совершенно достаточно, если "хама" будет приходить ко мне раз в неделю, чтобы чистить коридор и наводить лак в наших комнатах. Ян сначала не соглашался, потом я убедила его. А за труды свои я буду откладывать ежедневно для посылок в Россию. Анна согласилась подождать Мережковских, которые приезжают в конце этой недели.

   Амбуаз все больше и больше нравится. Гуляем вдоль реки, ходим к лесу, который довольно далеко. [...] Эта часть Франции напоминает Россию. [...]

  

   25 июля, вторник.

   [...] Приехали Мережковские. Дмитрий Сергеевич как-бы сконфужен, что их половина лучше. З. Н. не замечает этого. [...]

  

   26 июля, среда.

   [...] Ян читает вслух по-французски "Женитьбу" Гоголя. Пьесой восхищается. [...]

   С Мережковскими я вижусь только за обедом. Завтракаем мы в разное время. Встаем мы раньше их. С ними жить приятно, т. к. сюрпризов не будет - все размерено и точно. Твоей жизнью интересоваться не будут, не интересуйся и ты их. С такими людьми никогда не поссоришься при совместной жизни. [...]

   Видели дом, где жил Леонардо да Винчи. [...] Очень хотелось бы побывать внутри, особенно Дмитрию Сергеевичу. Он недоволен Туреном, недоволен Амбуазом: негде ему гулять перед завтраком. Наш парк слишком мал, лес далек. А солнца он боится.

  

   5 августа, пятница.

   [...] По вечерам ходим гулять в поле между виноградниками. [...] Когда мы возвращаемся, город уже спит. [...]

  

   13 августа, Воскресенье.

   В Понтиньи окончательно решили не ехать. Жаль, [...] хотелось пожить новой жизнью, [...] а главное, поближе познакомиться с Андрэ Жидом и другими писателями. Само по себе Понтиньи тоже интересно. Это приглашение на 10 дней в старинное шато в литературную компанию, [...] в не похожую ни на что обстановку мне кажется очень заманчивым. Но Яну все это представляется в другом свете. Он, на мой взгляд, просто нервно болен. Вероятно, все думает об Юлии Алексеевиче, ведь, по всем вероятиям, скоро год с кончины его. Сегодня в церкви Ян плакал. [...]

  

   20 августа, воскресенье.

   [...] Как всегда по воскресеньям, завтракаем вместе с Мережковскими и я не мою посуды, а после завтрака идем все в нижний кабинет З. Н. и около часу ведем беседу [...] Она теперь в кокетливой переписке с Милюковым, читает нам его письма, иногда и свои.

  

   21 августа.

   Снимали летучую мышь в комнате Дм. Серг. Она высоко висела на стене над постелью. [...] Ян шутил: "Позвольте снять щипчиками". З. Н. возмутилась. Они все не могут никого убить, хотя все едят мясо. Дм. С. рассматривая ее, восхищался: "Какая шерстка, какая прелесть!" [...]

   Гуляли вдвоем с Яном, было приятно. Говорили о политике. [...] Говорили и о том, что для Кусковой и Прокоповича не нужна старая Россия, а нужна новая, с их кооперативами, а мы не можем забыть того прекрасного, что было в России.

   Ян сказал: "[...] Мне скучно с ними. Я не знаю, что мне делать, о чем говорить мне с ними. Поэтому и писать не хочется". [...]

   Вечером я сидела с 3. Н., говорили о Москве, об институтах. Она рассказывала мне о своих сестрах, которых очень любит. [...] Потом я рассказывала об Одессе. [...]

  

   1 сентября 1922 года.

   [...] От Андрэ Жида письмо, очень любезное. Сожалеет, что мы не могли приехать в Потиньи. [...]

   Многие говорят, что у Мережковских большое умственное напряжение. Я его не ощущаю. Д. С. чаще всего говорит о деньгах, об еде и т. п., а З. Н., правда, спорить любит, но это любовь спортивная, а не для выяснения истины. Сегодня она говорит Яну: "Вот вы всех в одну кучу валите - Блока, Кусикова и т. д." - "Бог с вами, - возражает Ян, - вы как на мертвого. Я всегда выделял и выделяю Блока, всегда говорю, что Блок сделан из настоящего теста". - "Нет, и Блока вы так же настойчиво ругаете", - говорит З. Н. не слушая, - "как и Кусикова. А по-моему, с Кусиковым нужно бороться как с вонью". - "Да, Блок опаснее Кусикова", - продолжает Ян: "ибо Кусиков погибнет, а Блок много еще вреда принесет".

   В своей половине мы продолжали разговор.

   Ян: Как к З. Н. ничего не прилипает.

   Я: А как ты не понимаешь, что Кусиковы - ее порождение?

   Ян: Правда, она много всякой дряни породила.

   Я: Да, бабушка русской большевицкой поэзии.

   Ян: Вот я скажу ей это.

   Я: Она обидится.

   Ян: Нисколько, ей это будет лестно.

  

   31 авг./13 сентября.

   [...] За обедом З. Н. сказала: "Бунин занимает меня", и сказала это, как-бы вслух свою мысль. [...] Пришел Ян и сказал: "Меня трогает Дм. С. вот уже два вечера. Он говорит: нет у меня земли, то есть не только нет России, но я чувствую, как вся земля уходит из-под моих ног. - Нет, - прибавил Ян, - он не плохой человек! А она - злая. Как она сегодня за завтраком была ко мне зло настроена".

  

   21/8 сентября.

   Чудный день с паутинками. Настоящее наше бабье лето! [...] Сегодня папе семьдесят лет. В Москве собирались отпраздновать этот день. И радостное, и щемящее чувство. Хочется что-то сделать, куда-то поехать. И я подбиваю Яна, Мережковских нанять автомобиль и поехать в какой-нибудь замок. Останавливаемся на Шанессоне.

   Поездка удалась. День, замок, все выше самых высоких похвал. В замке есть комната Екатерины Медичи. [...] И весь этот замок принадлежит шоколаднику Менье. Да, теперь поистине царство капитала. [...]

  

   17/30 сентября.

   [...] Перед чаем гуляли вдвоем. Ян говорил, что он сойдет с ума, что чувствует себя так плохо, что не может писать и т. д. и т. д. Я возражала, старалась успокоить. Но, кажется, мало помогла. [...] Он все еще мучается Юлием. Почти по целым дням сидит один, не говорит, не пишет, и как все люди, у которых горе, равнодушен к тому, что чувствуют близкие. [...]

  

   [Из записей И. А. Бунина:]

   20 Сент./ 3 Окт. 22 г. Шато Нуарэ, Амбуаз.

   [...] В Берлине опять неистовство перед "Художественным Театром". И началось это неистовство еще в прошлом столетии. Вся Россия провалилась с тех пор в тартарары - нам и горюшка мало, мы все те же восторженные кретины, все те же бешеные ценители искусства. А и театр-то, в сущности, с большой дозой пошлости, каким он и всегда был. И опять "На дне" и "Вишневый сад". И никому-то даже и в голову не приходит, что этот "Сад" самое плохое произведение Чехова, олеография, а "На дне" - верх стоеросовой примитивности, произведение семинариста или самоучки, и что вообще играть теперь Горького, если бы даже был и семи пядей во лбу, верх бесстыдства. Ну, актеры уж известная сволочь в полит[ическом] смысле. А как не стыдно публике? "Рулю"?

   Поет колокол St. Denis. Какое очарование! Голос давний, древний, а ведь это главное: связующий с прошлым. И на древние русские похож. Это большое счастье и мудрость пожертвовать драгоценный колокол на ту церковь, близ которой ляжешь навеки. Тебя не будет, а твой колокол, как бы часть твоя, все будет и будет петь - сто, двести, пятьсот лет.

   Читаю Блока - какой утомительный, нудный, однообразный вздор, пошлый своей высокопарностью и какой-то кощунственный. [...] Да, таинственность, все какие-то "намеки темные на то, чего не ведает никто" - таинственность жулика или сумасшедшего. Пробивается же через все это мычанье нечто, в конце концов, оч. незамысловатое.

  

   [Из дневника Веры Николаевны:]

  

   24 с./7 октября.

   Уехали Мережковские. "Нужно хлопотать о вечере, об издании книг, иначе погибнем!" Чувствуется грусть. Ян нервничает, приводит все в порядок. [...]

  

   26 с./9 октября, 9 часов вечера.

   Пошли гулять на мосты. Дождь только что перестал. [...] Подходим. Поперек тротуара ногами к мостовой навзничь лежит человек весь в крови от горла до колен. Ян впился. Я оттащила его. Еще месяц будет бояться спать. Повернули назад. Что же это - ограбление, убийство из ревности, самоубийство или просто кровь горлом пошла? И неприятно, и любопытно. Немного прошлись за мостом и опять поворотили к месту, где лежал этот человек. На острове встречаем группу людей. Впереди, шатаясь, в крови идет, окруженный полицейскими, тот, которого мы уже сочли трупом. Мы шарахнулись в сторону, один милый амбуазец объяснил нам: "рабочие-итальянцы поссорились из-за женщины и произошел бой на бритвах. Один полоснул другого и вот результат". [...]

  

   15/2 окт. Воскресенье.

   Были у вечерни [...] Сегодня Сен-Дени, патрон нашей церкви и патрон королей. Служба была торжественная, длилась полтора часа. [...] Пели удивительно хорошо. Торжественно звучал орган. Ян плакал. Вообще он в очень тяжелом настроении. [...]

  

   7/20 октября, пятница.

   [...] Ян спокойнее. Работал. Камин развлекает его и чуть-чуть согревает. [...]

  

   [Записи Бунина:]

  

   9/22 окт.

   [...] В газетах пишут: "От холода и голода в России - паралич воли, вялость, уныние, навязчивые идеи, навязчивый страх умереть с голоду, быть убитым, ограбленным, распад высших чувств, животный эгоизм, мания запасаться, прятать и т. д."

   Тот, кто называется "поэт", должен быть чувствуем, как человек редкий по уму, вкусу, стремлениям и т. д. Только в этом случае я могу слушать его интимное, любовное и проч. На что же мне нужны излияния души дурака, плебея, лакея, даже физически представляющегося мне противным? Вообще раз писатель сделал так, что потерял мое уважение, что я ему не верю - он пропал для меня. И это делают иногда две-три строки. [...]

  

   10/23 окт. 22 г.

   День моего рождения. 52. И уже не особенно сильно чувствую ужас этого. Стал привыкать, притупился.

   День чудесный. Ходил в парк. Солнечно, с шумом деревьев. Шел вверх, в озарении желто-красной листвы, шумящей под ногой. И как в Глотове - щеглы, их звенящий щебет. Что за очаровательное создание! Нарядное, с красненьким, веселое, легкое, беззаботное. И этот порхающий полет. Падает, сложив крылышки, летит без них и опять распускает. В спальне моей тоже прелестно и по нашему, по помещичьи. [...]

  

   [У Веры Николаевны записано:]

  

   13/26 окт.

   [...] мы совершенно одни. Приди убей, обокради, никто не услышит, и даже нет револьвера. [...]

  

   14/27 октября, пятница.

   Совершенно совдепская жизнь. Холод такой, что сидим одетыми во все, что имеем - не люди, а слоеные пироги. На дверях одеяла, благо их в нашем шато много. В камине огонь. И все таки лечь в постель нельзя. А ведь большинство французов живут так всю зиму. [...]

   Полдня переписывала дневник Яна. Как по разному переживали мы большевиков. У него все уходило в ярость, в негодование [...]

   Ян говорит, что он больше не может, нездоров, нет здесь лекарств, нужно в Париж. Пока решили ехать в понедельник 30 октября. Надеемся остановиться в гостинице [...] Начали читать Жида по-французски, потом я читаю Яну свой перевод.

  

   15/28 окт.

   [...] Письмо от хозяйки Парижской квартиры. Обещает впустить нас к 15 ноября. [...]

   Днем собирали сучья для топки.

  

   23 окт./5 ноября.

   Завтра едем. [...]

  

   25 окт./7 ноября.

   [...] У Яна что-то с ушами. Распухли так, как бывает после отморожения.

   Вчера были у Мережковских. Там застали Манухиных. Все обрадовались нашему внезапному приезду. [...]

  

   26 окт./8 ноября.

   [...] Куприны на новой квартире, очень миленькой и не дорогой. В кухне проведена горячая вода, - моя мечта! [...]

  

   14 ноября, вторник.

   Вчера были в Петербургском землячестве. Народу было много, теснота, бестолковость. [...] З. Н. была очень интересна. Прочла три стихотворения. В одном месте ошиблась, сделала вид, что смутилась. Зато Д. С. говорил свободно, слушать было приятно, хотя, как всегда, мысль одна очень верная, а рядом парадокс. Время от времени раздавалось: "довольно!" - это З. Н. вмешивалась, вероятно, на правах жены. Тогда публика начинала протестовать и просить Д. С. продолжать. Бальмонт сидел со злым лицом. Прочел трое стихов, длинных, однообразных и скучных. [...]

   Сказал слово и Куприн. Просто, симпатично, тепло. Словом, каждый остался верен себе: Гиппиус в стихах еще раз возвестила, что она пророчица. Мережковский сыпал парадоксами и тоже ввернул, что он пророк. Бальмонт истекал рифмами. А "Папочка" [А. И. Куприн. - М. Г.] кротко призывал всех к любви. [...]

  

   20 ноября, понедельник.

   [...] Зашел Куприн. Можно венчаться в пятницу. Говеть не нужно. Это меня немного огорчило. И даже стало жутко, точно Бог еще не хочет допустить меня до причастия. Позднее пятницы можно только в воскресенье, а там уже Филипповки. Уговаривал пригласить певчих, но Ян ни за что: "И так стыдно". [...]

  

   11/24 ноября, пятница.

   Сегодня мы венчались. Полутемный пустой храм, редкие, тонкие восковые свечи, красные на цепочках лампады [...] весь чин венчания, красота слов, наконец, пение шаферов (певчих не было) вместе со священником и псаломщиком [...] я чувствовала, что совершается _т_а_и_н_с_т_в_о. [...] Было лишь грустно, что все близкие далеко.

   По окончании венчания все были взволнованы и растроганы. Милый "папочка" так был рад, что я его еще больше полюбила. Лихошерстов был трогателен, а Ян казался настоящим женихом.

   Вся служба напоминала нечто древнее, точно все происходило в катакомбах. Мне было приятно, что никого не было из "провожатых". [...]

   Из церкви поехали домой [...] Меню: семга, селедка, ревельские кильки, домашняя водка, жареные почки и курица с картофелем, 2 бутыли вина, мандарины, чай с грушевым вареньем, которое превратилось почти в карамель. Ал. Ив. ласково упрекал Яна, что он мало приготовил водки. [...]

  

   4 декабря.

   [...] сегодня вечер Бальмонта и я должна ехать за ним, т. к. он требует, чтобы его "привезли", а послать за ним некого.

   Обедали мы у Карташевых. Кроме нас был Куприн. [...] Говорили о Белом, об его воспоминаниях о Блоке. [...] К сожалению, мне пришлось рано уехать за Бальмонтом. [...] Бальмонт жаловался на безденежье. [...] Народу было мало. Как раз в этот день театр приветствовал Художественников и, конечно, весь русский Париж был там.

   Бальмонт читал, как обычно, т. е. через пять минут уже невозможно было следить за смыслом. [...]

  

   6 декабря.

   [...] Ян поехал к Аргутинскому справиться насчет визы Шмелевым [...] Потом вернулся Ян. Читал вслух письмо от Шмелева, которое трудно читать без слез.