Гейнце Николай Эдуардович - В действующей армии

а как зеркало, а цвет воды совершенно изумрудный.

   Среди сибиряков есть много легенд об этом озере-море.

   Говорят, прежде всего, что оно образовалось от провала Ангары, и действительно глубина его поразительна.

   В некоторых местах, двухвёрстный лот не достаёт дна.

   Правая сторона озера вся сплошь покрыта лесистыми горами, на которых до сих пор лежит снег.

   Одна из этих гор напоминает очертаниями человеческую голову.

   На неё указал мне один из местных жителей, ехавший в Читу.

   - Бурятская легенда, - сказал он, - говорит, что один бурятский святой постоянно молился около этого места, простаивая на коленях по целым суткам, Великий Дух, довольный такой усердной молитвой, обратил его в скалу и поставил на страже любимого им моря.

   Гору эту буряты считают святыней и по праздникам собираются сюда молиться, бросая каждый раз в море то медную, то серебряную, а то и золотую монету.

   По слухам, у подножие этой скалы накопилось много денег.

   Явились русские смельчаки, которые пытались добыть их, но без успеха.

   Сообщили мне также и интересную особенность этого озера-моря.

   Всякий предмет, брошенные в него и утонувший, через несколько дней выбрасывается на берег.

   Вследствие этого ни один из утонувших людей не остаётся долго на дне, а выбрасывается на берег.

   Осенью в непогоду Байкал страшен своим бурным волнением.

   Недаром за ним установилась и репутация, и название Чёртова озера.

   Переехали мы Байкал, прибыли на пристань Танхой.

   Совсем китайское название.

   Оказывается же, - по словам служащего на этой дороге, - что это испорченное чисто русское слово.

   В этом месте берег Байкала образует очень тонкий мыс, и рабочие ещё при производстве разведок дороги назвали её "тонкой", делая ударение на последнем слоге, а отсюда произошло название пристани и первой станции "Танхой".

   Как гибок русский язык, и как ломают его сами же русские люди!

   На этой китайско-русской пристани нас встретил уже не начальник станции, а комендант, оказавшийся впоследствии очень любезным человеком.

   На рельсах при прибытии парохода "Ангара" стоял арестантский поезд, в котором везли арестантов на работы по кругобайкальской дороге.

   Нас продержали часа два на пароходе, причём перед выпуском с него на берегу появился г-н комендант и заявил:

   - В поезде занимают места по чинам. Сперва г-да генералы, затем штаб-офицеры и г-да военные врачи в первом классе, затем обер-офицеры - во втором и третьем классе.

   Лица моё и другого штатского г-на Соколова, едущего по делам в Харбин, вытянулись.

   - А мы, штатские? - спросил я.

   - Будете посажены на поезд, если будут места после занятия мест г-дами офицерами и врачами.

   Но вскоре мы успокоились.

   Для нас с г-ном Соколовым нашлось свободное купе первого класса.

   По мере приближения к театру войны знаешь о нём всё меньше - газет не видишь никаких.

   На пристани "Танхой" мы простояли шесть часов и двинулись далее.

   До станции "Мысовой" Забайкальской железной дороги едем по берегу величественного Байкала, на котором в этих местах, несмотря на стоящие жары, ещё плавают огромные льдины.

   Говорят, что Байкал очищается от льда часто лишь в половине июня.

   На переездах встретили сперва поезд с партией японцев в арестантских вагонах, а затем санитарный поезд с нашими ранеными в тюренченском бою - их эвакуируют в Иркутск и Красноярск.

   К сожалению, несколько минут стоянки не дали мне возможности порасспросить этих чудо-богатырей, потерявших в славном бою столько отважных товарищей.

   На "Мысовую" приходим в четыре часа утра, даю телеграммы о разрешении мне выехать со ст. Маньчжурия далее.

   Телеграммы подписываются комендантом.

   Иначе их не принимают - дорога на военном положении.

   Едем дальше, по стране бывшей каторги.

   Вот Верхнеудинск, где на городском кладбище находится могила декабриста князя Трубецкого.

   Вот "Петровский завод" железоделательный и чугунно-плавильный, где в былые времена был применяем "каторжный труд" и где работали декабристы.

   Вокруг завода раскинулось большое село с церковью, возле которой находится часовня, построенная руками декабристов.

   В неё не пускают, она заперта на замок, но в окна видны образа и теплящаяся лампада.

   Часовня уже ветха и службы в ней давно не отправляют.

   Среди моих попутчиков много лиц, рассказы которых очень интересны.

   В одном со мной вагоне едут штабс-капитан суздальского полка Косьмич и ревизор компании "Надежда" г-н Котов.

   Первый, по его словам, проезжал Семипалатинск как раз в то время, когда под этим городом были убиты крестьянами три японских шпиона.

   Дело было так: два крестьянина, работавшие в поле, заметили трёх неизвестных им крестьян, сидевших на пригорке и записывавших что-то в свои книжечки.

   Крестьян это заинтересовало:

   - Ишь ты, грамотные.

   Они подошли к неизвестным и увидели что двое из них пишут, а третий, сидевший далеко впереди двух других, что-то чертит на бумаге.

   - Глянь-ка, рисует. Это не спроста! - решили крестьяне.

   Они врасплох напали на первого и без особенной борьбы придушили его вдвоём.

   Он даже не крикнул.

   Тогда с равными уже силами они поползли к двум другим и также напали на них.

   Ввиду встреченного сопротивления крестьяне прикончили и этих.

   Забрав бумаги и записные книжки, крестьяне представили их местному воинскому начальнику.

   Эти бумаги оказались планами и заметками по съёмке местности, сделанные японцами, замаскированными крестьянами.

   - У кого взяли? - спросил воинский начальник.

   - А Бог их ведает, кто они...

   - Да где они?

   - Лежат, ваше-ство в поле, потому нас двое, а их трое...

   - Ну так что же?

   - Потому мы их и прикокошили... Иначе никак было взять их неспособно.

   Убитые оказались действительно японцами.

   В pendant к этому ещё в сибирском поезде мне передавали упорный слух, что под мостом через Волгу был пойман японский шпион, переодетый монахиней.

   Монахиня эта будто бы бродила под мостом на берегу и всё всматриваясь в устои.

   Это заметили сторожа.

   - Что ты тут, матушка, всё бродишь, шла бы своей дорогою.

   Монахиня ответила ломаным русским языком.

   Сторожей взяло сомнение.

   Они схватили её и привели в сторожку, где она и оказалась переодетым японцем.

   Этим объясняют усиленную охрану в настоящее время волжского моста.

   Есть ли в этих рассказах правда, или же они являются плодом возбуждённой военным временем фантазии - неизвестно!

   Относительно первого я не смею сомневаться в правдивости моего собеседника.

   Во всяком случае, за что купил, за то и продаю!

   Беседа с г-ном Котовым была интересна тем, что он был в Порт-Артуре с двадцатых чисел февраля по двадцатые числа марта.

   При нём была бомбардировка 9 марта.

   В самый город, по его словам, японские снаряды залетали редко, да и фортам они мало вредили.

   - В городе, - сказал он, - жизнь текла по прежнему... Порт-артурцы точно привыкли к бомбардировкам. Тем более, что в это время был большой подъём духа - прибыл С. О. Макаров, так трагически погибший 30 марта. На него возлагались большие надежды... Он вдохнул дух отваги даже в мирных обывателей. Бомбардировка 9 марта не произвела на них никакого впечатления... В городе было обычное движение... Я как раз в это время ехал на "рикше" [извозчик] по главной улице, когда послышались залпы из японских орудий...

   Таков рассказ г-на Котова.

   Подъезжаем к Петровскому заводу - по дороге на линии много рабочих-китайцев и ещё более бурят, отличающихся от первых маленькими и тонкими косами.

  

   Действительно, великий Сибирский путь!

   Никакие его описания, как бы талантливо и картинно они ни были сделаны, не могут передать того впечатления, которое производит он на путешественника.

   Вот действительно гигантская работа!

   Этот железный путь, проложенный в гранитном коридоре Яблонового хребта, которым мы следовали сегодня - труд если не физических, то нравственных великанов - торжество техники и пиротехники.

   Между станциями Сохондо и Яблоновой входим в туннель, над которым красуется надпись "К великому океану".

   Туннель невелик, он короче севатопольского, и над выходным его отверстием читаем надпись "К Атлантическому океану".

   Посредине, между этими станциями самая высшая точка пути, а вместе с тем и кульминационный пункт могущества России, раскинувшейся на протяжении между двумя океанами.

   Чувствуешь какой-то необычайный подъём духа, силу и бодрость.

   Ты и великая, ты и могучая, матушка Русь!

   Подъезжая к Чите, видим во многих местах склоны гор, покрытые густым дымом.

   Это горят леса.

   Железнодорожный путь вырывается из гранитных объятий и идёт по берегу огромного озера Киноп, на берегу которого раскинулось селение этого же названия.

   Озеро очень рыбное, но рыба в нём, как в большинстве озёр Сибири и Забайкальской области, заражена солитёром и при употреблении в пищу требует особой осторожности.

   Селение Киноп находится под Читой.

   Здесь две станции.

   Одна не доезжая Читы, где находятся вагоностроительные и ремонтные для паровозов железнодорожные мастерские, а вторая в самом городе.

   Последняя устроена по ходатайству читинцев, которые лишены были станции в городе, несмотря на то, что дорога идёт почти городом Читой.

   В Чите очень красивый вокзал, и сам город издалека очень живописен.

   Он раскинулся по склону горы среди лесов - многие улицы идут в просеках.

   Мужская гимназия построена в одной из таких лесных улиц.

   Город производил впечатление очень большого, хотя в нём всего 12.000 жителей.

   Забыл отметить, что в Чите устроен санитарный карантин, под руководством врача И. С. Спиридонова.

   В нём три врача и сёстры милосердия.

   Врачи встречают воинские поезда и заболевших оставляют до полного выздоровления в карантине.

   В случае инфекционной формы болезни больной отправляется в местный госпиталь.

   На вокзале Чита-город интересная встреча с корейцем - русским подданным в форме министерства юстиции.

   Я не замедлил познакомиться с ним.

   Он оказался бывшим петербуржцем - Никандром Александровичем Ким.

   В Петербурге он состоял при корейской миссии и был помощником преподавателя китайского языка в с.-петербургском университете.

   Он окончил курс в токийском и лондонском университетах, прекрасно говорит по-китайски, по-японски и по-английски и довольно чисто по-русски.

   Сын бывшего министра двора корейского императора, убитого японцами. Японцы также убили его брата, а его мать с горя зарезалась.

   Он остался один, перешёл в русское подданство и носит в своей душе непримиримую ненависть к японцам.

   Ему всего тридцать лет, но он успел уже жениться два раза.

   Первая его жена была англичанка, а вторая, приехавшая к нему невестой в Порт-Артур - русская, племянница председателя иркутского окружного суда.

   От неё у него дочь, одного году от роду.

   Он служил переводчиком при порт-артурском окружном суде, был в Порт-Артуре во время первых бомбардировок, но затем жену с дочерью отправил в Иркутск к её дяде, а сам был послан в распоряжение командующего войсками Забайкальской области г.-м. Парчовского.

   Н. А. Ким глубоко верит в близкое занятие Кореи русскими войсками и победное окончание войны.

   Но прозвонил третий звонок, и я принуждён был расстаться с интересным собеседником.

   Едем далее. Спустилась ночь.

   Лесные пожары на горах продолжаются, являя собою грандиозное зрелище - огромные участки леса в огненных языках пожирающего пламени.

   Когда пишешь наскоро дорожные впечатления и беседы со встречающимися на пути интересными людьми, невольно получаются пропуски - результат забывчивости, а самое изложение, конечно, страдает формой.

   Когда же пишешь в поезде при тряске вагонов, эти недостатки конечно усугубляются - да простит их мне читатель.

   Пропуски можно однако пополнить, что я и делаю.

   Несколько ранее я упомянул, что в настоящее время весь великий сибирский путь носит на себе следы недавнего проезда по нем г-на министра путей сообщения князя Хилкова - всюду новые разъезды, иные ещё строятся, иные лишь намечены поставленными в стороне вагонами со звонком.

   Иллюстрацией к этой неусыпной и утомительной работе г-на министра служит случай, переданной комендантом пристани "Танхой".

   На пароходе "Ангара", при переезде через Байкал, с князем Хилковым от переутомления сделалось дурно, и он упал бы, если бы его не поддержали.

   К довершению опасности г-н министр стоял около открытого люка.

   Эта поездка министра была положительно подвигом государственного деятеля.

   Сообщая мою беседу с корейцем Н. А. Кимом, забыл упомянуть, что он в настоящее время православный.

   По этому поводу разговорился с едущим вместе со мною из Петербурга чиновником министерства иностранных дел Г. А. Казаковым.

   Он направляется в Пекин, куда командирован в состав нашей миссии.

   Почти вся его служба прошла на Дальнем Востоке, в Корее и Японии.

   - Корейцы принимают православие, - сказал он мне, - для того, чтобы быть русскими, к чему они очень стремятся. Бывший начальник нашей духовной миссии в Корее архимандрит Хрисанф рассказывал мне, что многие корейцы, приходившие к нему с просьбой окрестить их, думали, что с принятием православия они сделаются русскими подданными. Когда же о. архимандрит разуверял их в этом, то большинство из них не принимали православия... Находились, впрочем, и такие корейцы, которые явились принять православие в надежде получить за это 25 рублей. Басню об этой плате распространяли между ними японцы.

   Разговор мой с Г. А. Казаковым коснулся русских колоний в Японии.

   - Особенно много русских, - сказал он мне, - в Нагасаки и в окрестных деревнях... Там и японцы говорят хорошо по-русски. Вероятно, многие русские и теперь, во время войны, остались в Нагасаки. Я почти уверен, например, что там живёт до сих пор г-жа Воронцова - жена капитана одного из пароходов восточно-китайской железной дороги. У неё в Нагасаки свой домик, и она, несмотря на предупреждение мужа, отказалась перед объявлением войны выехать из него. Я уверен, что японцы всячески охраняют её - в этом смысле они любят играл в "джентльменов".

   Со станции "Адриановка" красивые виды исчезли - кругом сперва тянулись невысокие горы без всякой растительности, кроме невысокой, уже вянущей травы, а затем идут такие же необозримые степи, с небольшими табунами одногорбых и двугорбых верблюдов.

   Печальные картины.

   И так, говорят, будет до Харбина.

   К довершению задул такой сильный северо-восточный ветер, что во время стоянки вагонов их качает.

   Китайцы называют этот ветер "кирфун".

   Впереди в перспективе другой ветер - "тайфун".

   До ст. Маньчжурия осталось 120 вёрст.

  

   Вот и "Манджурия".

   В ожидании поезда, который отбывает от ст. Маньчжурия в половине двенадцатого, мы все собрались в буфете кто за чаем, кто за утренним завтраком.

   Здесь впервые мы увидели фальшивый рубль японского изделия.

   Любопытное его отличие от настоящего.

   Он сделан превосходно, но, между тем, когда на последнем надпись гласит:

   По предъявлении выдаётся из разменной кассы Государственного банка.

   на японском фальшивом она только неправильно свёрстана и отпечатана следующим образом:

   По предъявлении выдаётся из разменной кассы Государственного банка.

   Ошибка японского метранпажа.

   Наконец мы двинулись с воинским поездом, к которому прицепили вагон второго класса и несколько вагонов третьего класса.

   Таким образом составился поезд из 42 вагонов.

   Среди провожавших поезд было несколько раненых, но уже выздоравливающих солдатиков, в бою под Тюренченом.

   Люди доблестного 11 полка.

   - Дело было жаркое! - говорили они. - Народ японцы жидкий, плюгавый, но силища их была страсть, целая армия, а нас всего два полка.

   Поезд двинулся.

   С нами едет охрана из пограничных стражников, на случай нападения хунхузов, что случается.

   За последнее время наблюдаются случаи покушения на взрыв воинских поездов положенными на рельсы пироксилиновыми петардами.

   Петарды кладут китайцы, конечно подкупленные японцами.

   Двух таких даже уж задержали.

   Однако, никто из нас не думает об опасности пути, все офицеры, как старые, так и молодые, бодры и веселы, это действует и на меня, и я, ничуть не рисуясь, могу сказать, что спокоен и бодр.

   Велика по своему нравственному значению русская пословица: "на миру и смерть красна".

   Ввиду, что я сжился, так сказать, за эти две недели с моими спутниками, мне оказывают всякое покровительство и, несмотря на тесноту, я имею целый диван около столика, на котором могу писать.

   Даже верхнее место над моим диваном не занято.

   "Железная одесская бригада", офицеры которой едут со мной, оказалась и самой любезной бригадой.

   Поезд идёт медленно по 14 вёрст в час, вагоны страшно качает и как-то подталкивает - писать возможно только на остановках более или менее продолжительных.

   Вместо звонков при отходе поезда со станции раздаются кавалерийские сигналы.

   Сегодня ночью в Хайларе встретился с петербургским врачом Н. Ф. Баймаковым.

   Он в эту же ночь ожидал в Хайларе следующего поезда с сёстрами и всем необходимым для открытия здесь запасного полевого лазарета.

   От Хайлара кончаются унылые монгольские степи, и начинаются вновь живописные гористые места.

   Все эти места ознаменованы сражениями наших доблестных войск с китайцами в 1900 году.

   Подъезжаем к Хинганскому хребту, на вершине которого похоронен Г. М. Смолянников, бывший офицер 15 стрелкового его высочества князя черногорского Николая полка.

   В 1900 году он был переведён в охранную железнодорожную бригаду и на Хингане бился против китайцев с сотнею терских казаков.

   Раненый в ногу, он упал и истёк кровью.

   Его нашли мёртвым и похоронили на месте смерти.

   Крест над его одинокой могилой производит сильное впечатление.

   Входим в туннель, открытый для движения только в нынешнем году - прежний путь обходный оставлен.

   Туннель пробит в скалистом хребте Хингана и представляет из себя поразительную человеческую работу.

   Двери и окна вагонов запираются наглухо и поезд погружается во тьму.

   Маленькие электрические лампочки, освещающие туннель, чуть мерцают во мраке.

   Подъезжаем к ст. Бухеду.

   Около неё большой посёлок, с торговыми заведениями.

   На некоторых любопытные вывески вроде "Дешёвая торговля", "Одесская (?) булочная" и т. д.

   На станции приклеены афиши, возвещающие, что любители исполнят в этот вечер в пользу раненых воинов "Наталку-Полтавку" и дивертисмент.

   Спектакль будет происходить во врачебном пункте.

   Встретились с поездом, на котором помещались больные солдатики, а также и раненые под Тюренченом.

   Те же отзывы о неравности боя.

   Раненых и больных эвакуируют в Читу.

   К Цицикару подходим ночью.

   Мои попутчики офицеры, большинство из них совершали катайский поход, вспоминают взятие этого города русскими войсками в 1900 году.

   От Цицикара жаркая, ветреная и пыльная погода сменилась дождливой, кругом начались необозримые степи.

   Время тянется томительно долго и путь сокращается только порой интересными беседами.

   Такую беседу я имел, между прочим, с едущим в одном с нами поезде прокурором порт-артурского окружного суда Б. И. Околовичем.

   Он ещё 1 ноября уехал в отпуск в Петербург, а теперь возвращается сперва в Харбин, а затем в Мукден.

   Порт-артурский окружной суд после начавшихся бомбардировок уехал сперва в Харбин, а затем в Читу, где находится до сих пор и лишь на днях снова переселяется в Харбин.

   Текущие дела вывезены, а остальные оставлены в Порт-Артуре.

   По поводу фальшивых русских кредитных бумажек, выпущенных ими в Маньчжурию, Б. И. Околович заметил:

   - Японцы начали фабриковать их ещё задолго до войны, и несколько японцев были в Порт-Артуре уличены в подделке русских рублёвых кредитных билетов. Их судили в порт-артурском окружном суде и осудили в каторжные работы. Фальшивых денег японского приготовления в Маньчжурии очень много.

   Любопытнее всего то, что в начале японский консул в Порт-Артуре Сегава-сан, по поводу привлечения к суду нескольких японцев за убийство японца, протестовал, доказывая, что они не подлежат русской юрисдикции, ввиду будто бы их экстерриториальности.

   Но, конечно, на этот протест не было обращено никакого внимания.

   - А относительно подделывателей фальшивых кредитных билетов протестов консула не было?

   - Нет, - улыбнулся Б. И. Околович. - Тем более, что по японским законам подделка денежных знаков чужого государства не преследуется, не составляя преступления...

   На станции Дуйшаньцзян чайный буфет, в котором торгует жена прапорщика запаса Л. И. Измирова.

   Оказалось, что она прибыла сюда на жительство к своему отцу после 2-й бомбардировки Порт-Артура.

   Муж её остался там на службе, и она уже два месяца не получает от него вестей.

   - Что же, было очень страшно? - спросил я.

   - Очень, - отвечала она. - Я, намереваясь выехать из Порт-Артура, вошла в русско-китайский банк за деньгами... В это время начали стрелять... Все бросились вон из банка, я спустилась с одной дамой по чёрной лестнице. Вдруг мимо меня пролетело что-то тёмное и длинное; я, признаться сказать, сразу даже не сообразила, что это бомба, и лишь после того, как раздался страшный треск и осколками снаряда убило вышедшую со мной вместе даму, я как сумасшедшая выскочила на улицу. По счастью, со мной встретился один знакомый, который проводил меня домой.

   - В этот же день вы уехали?

   - Нет, на другой день, так как денег из банка я в тот день не получила.

   - Вы рады были вырваться?

   - Ещё бы! Я приехала сюда совсем как шальная и только теперь несколько пришла в себя...

   Приглашение в поезд прервало нашу беседу, которой заинтересовались и все мои спутники.

   Поезд пополз далее.

   По пути то и дело встречаются красивые постройки из дикого камня русско-китайской архитектуры, причём китайский стиль выражается лишь в драконах, которыми украшены крыши, крытые железом.

   Часто попадаются "вышки", с которых часовые наблюдают за степью и появлением в ней хунхузов.

   На каждой станции груды мешков с землёй для забаррикадирования окон казарм на случай нападения хунхузов.

   За последние две недели таких нападений на станции было два, но оба отражены без потерь в людях с нашей стороны.

   Пока что мы следуем благополучно.

   Не могу не поделиться с читателями рассказом одного из моих попутчиков-офицеров о судьбе японского капитана Хирозе, погибшего при второй попытке заградить рейд Порт-Артура брандерами.

   Он бросился спасать людей, но попавшим в него снарядом его разорвало надвое.

   Половина его тела была взята японцами и с почестями предана погребению, а другая половина нашла себе могилу в русских водах.

   Подъезжаем к Харбину, останавливаемся у знаменитого Сунгарийского моста, теперь, после известного покушения взорвать его, ещё более тщательно охраняемого.

   Его осматривают. Наконец, наш поезд медленно пропускают.

   Двенадцать часов ночи. Дождь льёт как из ведра. Остаёмся ночевать в поезде, так как до вокзала далеко.

   Вчера, в девятом часу утра наш поезд, остановившийся, как я уже писал, на воинской платформе, перевели к Харбинскому вокзалу.

   Пассажирский поезд отходит в 10 час. вечера, и мне пришлось бы остаться в Харбине и потерять целый день.

   Это мне совсем не улыбалось!

   Благодаря любезности коменданта я получил разрешение ехать с воинским поездом, который отходит в 12 час. 58 мин. дня.

   Перед самым отъездом, уже сидя в вагонах, мы имели возможность полюбоваться представлением бродячей труппы китайских акробатов и жонглёров с дрессированной довольно крупной обезьяной.

   Представление давалось тут же у рельс на положенной прямо на грязь циновке.

   Дрессировка обезьяны изумительна, а чистота работы жонглёра и особенно акробата, мальчика лет двенадцати, доставила бы им одно из первых мест в столичном цирке или увеселительном саду.

   Но трубач заиграл сигнал отправления - это в воинских поездах заменяет звонки, и поезд двинулся.

   Наш путь идёт по южной Маньчжурии.

   Насколько северная пустынна и малолюдна, настолько южная - заселена, живописна и обработана.

   Повсюду возделанные поля, на которых копошатся китайцы; некоторые поля обработаны на диво.

   Китайцы работают обнажённые до пояса, а то и совсем голые.

   На станциях они толпятся в большом числе, продают редиску крупную, розовую и очень вкусную.

   Китаянок совсем не видно.

   Только на одной из станции появилась одна, за которой бежал совершенно голый сынишка лет шести, и то уже в то время, когда поезд отходил от станции.

   Словом, "взор кругом картины мирные встречает", а между тем на каждой станции, на каждом разъезде построены каменные блокгаузы, окружённые толстыми стенами из дикого камня с бойницами, образующие по углам башни для обстреливания с флангов.

   Водокачки все также обделаны диким камнем и в них устроены бойницы.

   Повсюду устроены "вышки" для наблюдения за окрестностями.

   Китайские деревья тоже в большинстве окружены земляными валами.

   Вы едете мимо маленьких крепостей и окопов, что на первый взгляд кажется странным среди этих окружающих вас картин мирного труда.

   А между тем, к сожалению, это более чем необходимо.

   Хунхузы то и дело дают о себе знать в этих местах и поблизости.

   Так недавно они напали на станцию Тайтаково, сожгли сторожку и убили жену сторожа, которая не потушив огня полезла доставать хранящийся на полатях патронташ мужа.

   Выстрел в окно убил несчастную наповал.

   Снова переезжаем с большими предосторожностями по мосту реку Сунгари.

   В тридцати верстах от этого моста - в 120-ти от Харбина стоит китайский генерал Ма с 50.000 войска.

   По местным слухам, количество этого войска увеличивается.

   Охрана дороги многочисленна и несёт свою службу образцово.

   Она состоит из конных и пеших пограничных стражников и железнодорожных батальонов.

   Я имел случай воочию убедиться в образцовом несении ими охранной службы.

   С нами в поезде несколько станций проехал начальник отдела пограничной стражи г.-м. Язвин, инспектировавший свой отдел и делавший на каждой станции и каждом разъезде тревогу, по которой как пешие, так и конные пограничные стражники собирались в одно мгновение.

   Как нижние чины, так и офицеры имеют бодрый, молодцеватый вид.

   Становится всё жарче и жарче. В воздухе душно - собирается гроза.

   Приближаемся к Мукдену - первому этапу моего пути на театре войны - здесь я должен буду остановиться на несколько дней.

  

   Приехал в Мукден в ночь на сегодняшнее число и проспал в любезно отведённом мне купе I класса одного из стоящих на запасном пути вагонов.

   В этом же вагоне в особом помещении помещается и цензура военных корреспонденций и телеграмм.

   Утром в первый раз испытал чувство езды на рикше, т. е. в ручной колясочке, везомой двумя китайцами, причём один бежит в оглоблях, а другой подталкивает сзади.

   Странное чувство овладевает впервые севшим в такой экипаж седоком.

   Сначала как-то неловко - не физически, так как колясочка, несмотря на дороги, изрытые колеями, очень покойна, а нравственно - ехать на себе подобном существе.

   Рикш делается жалко - в невыносимую жару они бегут гораздо быстрее петербургских извозничих лошадей, обливаясь потом, который катится с них градом, синие рубахи и шаровары хоть выжми, полуобритые головы с традиционными косами совершенно открыты палящим лучам солнца.

   Удивляешься их выносливости, тем более, что они после очень продолжительного бега не кажутся совсем утомлёнными.

   Другой экипаж для передвижения это - "фудутунка", маленькая кибиточка на двух больших колёсах, в которой запряжены одна, две или три лошади "цугом".

   Экипаж очень неудобный и тряский, в нём надо сидеть, поджавши ноги, или вытянув их, так как сидения не полагается.

   Окошечки "фудутунки" затянуты белой или чёрной марлей.

   На рикше я проехал, получив пропускной билет, в старый китайский город, - новый, где сосредоточено всё русское военно-гражданское управление и где живёт в настоящее время наместник Дальнего Востока, расположен около самой станции железной дороги.

   Старый город находится от станции в нескольких верстах и представляет из себя тип городов востока - "город-базар".

   Он весь состоит из лавок, расположенных по разным специальностям торговли.

   Домов китайцев, где живут их семьи, не видно - они расположены за лавками.

   Страшная грязь и зловоние, - от каждого китайца за версту несёт отвратительным запахом бобового масла и черемши, употребляемых ими в пищу.

   Большинство китайцев с трудом, но понимают русских, конечно, если речь последних сопровождается выразительной мимикой и жестами, что испытал и я, торгуясь в китайских лавках.

   Запрашивают китайцы неимоверно и в лавках уступают с запрошенной цены неохотно, но зато ходячие торговцы запрашивают за вещь рубль и уступают за гривенник.

   Сказать, что все китайцы - торгаши, значит повторить общее место всех путешествий, но здесь, когда вы не сделаете шагу, чтобы не быть окружёнными китайскими торговцами, предлагающими вам самые разнообразные товары, начиная с живых птиц и змей, фарфоровой посуды, трубок, хлыстов, нагаек и кончая китайскими порнографическими фотографиями, у вас невольно вырывается эта фраза.

   Нет, как кажется, китайца-горожанина, который бы не занимался торговлей.

   Наряду с китайцами-торгашами и рабочими, которые тоже не прочь поторговать, вы встречаете массу нищих китайцев.

   Вид некоторых ужасен, их стонущие вопли раздирают сердце не привыкшего человека.

   Это профессиональные нищие, в большинстве нищие-комедианты.

   Это "китайское дно", ожидающее своего Горького.

   Особенно ужасен запах в предместье Мукдена, где расположены "обжорные лавки" и ряд китайских ресторанов низшего сорта.

   Как бы ни силён был ваш аппетит, он моментально пропадёт от одного запаха этих китайских яств.

   Но довольно описаний!

   Их без меня сделали уже многие, изучавшие китайскую жизнь.

   Я только хотел высказать мои впечатления, так как задержался в Мукдене на несколько дней для исполнения формальностей окончательного посвящения меня в звание военного корреспондента.

   Мои мысли сосредоточены там, на театре войны, который отстоит от меня всего в каких-нибудь ста восьмидесяти верстах и куда я на днях и уезжаю.

   На станции, самом оживлённом месте Мукдена, интересная встреча.

   Вот господин в каком-то полувоенном, полустатском костюме, на вид ему лет сорок-сорок пять, шатен с пробивающейся сединой в волосах на голове и длинной бороде, со светлыми голубыми глазами, в старой истрёпанной офицерской фуражке.

   Это доброволец г-н Цеханович, только что вернувшийся из Кореи, где он принимал участие в русском разъезде отряда полковника Мадритова в тылу японцев.

   Он рассказывает мне, волнуясь, порой со слезами в голосе, эпизоды из этой интересной экспедиции, начавшейся в первых числах марта, когда их отряд перешёл Ялу и пошёл в Корею.

   - Тяжело было физически, но легко нравственно! - говорил он мне. - Вы не можете себе вообразить, по каким отвесным скалам приходилось нам буквально карабкаться; было страшно холодно, на вершинах гор лежал ещё густыми пластами снег, на привалах костры разводились с трудом, сырые деревья девственных лесов шипели и трещали и разгорались только после долгих усилий. Всё преодолел наш отряд, потому что состоял из людей, одушевлённых одним желанием идти вперёд, и это одушевление передал нам наш отважный начальник полковник Мадритов. Дух отряда был необычайный. Лучше всего его рисует следующий эпизод. С нами было тридцать тысяч рублей, весивших шесть пудов, груз для обоза отряда тяжёлый... Начальник решил раздать деньги людям, и тут-то обнаружилось, что бывают в жизни людей моменты, когда деньги в их глазах не имеют никакого значения и они отказываются от них... Весь отряд как один человек, отказался взять деньги. "А ну их! Куда с ними? Одна тяжесть!" Как ни убеждали взять, никто не взял... И действительно, в тяжёлом походе в гористой стране, каждый лишний золотник даёт себя знать солдату.

   - Как относились к вам корейцы?

   - Не одинаково! Были случаи, когда они сопротивлялись занятию деревень, стреляли в нас и даже устраивали засады... Деревни, жители которых встречали нас с оружием в руках, мы жгли, а там, где нас принимали мирно, закупали провиант и платили хорошую цену серебром. Корейцев, пойманных с оружием в руках, по обычаю войны, вешали, так как воюющей стороной, как нейтральных, признать их было нельзя...

   - Какого вы мнения о корейцах, как солдатах?

   - Сравнительно с японскими они никуда не годятся, бегут после первых выстрелов и так быстро, что их трудно догнать даже на лошади. Вообще корейцы бегают по своим горам с лёгкостью коз. Впрочем и среди них есть молодцы. Расскажу вам по этому поводу следующий эпизод. Мы захватили двух корейцев, стрелявших в нас, у них оказалось только одно ружьё, брошенное кем-то из них, но кем - неизвестно. "Кто стрелял? Чьё ружьё? Стрелявший будет повешен, сознавайтесь!" - спросили их через переводчика. - "Вешать, так обоих! - отвечали они. - Мы оба стреляли". - "Как, из одного ружья?.." - "Да, сперва один, потом другой"... Суд был короток, их повели вешать, но начальник отряда через несколько минут решил отменить казнь и послал передать это распоряжение её исполнителям... Увы, оказалось уже поздно - казнь была совершена...

   - Далеко доходил ваш отряд?

   - Да, отдельные разведочные части проникали в самую глубь страны...

   - Японцам досталось таки от вас?..

   - И даже очень сильно... Мелких стычек было множество, а у одного из корейских городов была серьёзная схватка, но повредить нам сильно и воспрепятствовать цели нашего разъезда японцам не удалось... Цель достигнута...

   - У вас были раненые и убитые?

   - Конечно не без того... Раненых на арбах мы доставили сюда, и они помещены в больнице около Мукдена.

   - В плен из вашего отряда не попался никто?

   - Нет, напротив, мы взяли в плен трёх японцев!..