Гейнце Николай Эдуардович - В действующей армии

редовых позициях, - сказал он мне, - и даже к тылу у японцев и наблюдал за действиями нашей артиллерии. Могу сказать положительно, что она не только не уступает японской, но и превосходит её. Меткость наших выстрелов поразительна... По третьему прицелу снаряд всегда попадает. Но очень часто попадание совершаются по второму и первому... Японцы между тем, должны пристреляться, чтобы их артиллерия действовала разрушительно... Вся беда в том, что наша артиллерия постоянно занимает одну и ту же позицию, к которой легко пристреляться, а между тем японская быстро переходит с места на место, да и снарядов японцы тратят массы, а у нас в этом случае соблюдается разумная экономия.

   - Вы говорите "разумная".

   - Непременно, ведь большинство выпускаемых японцами снарядов, несмотря на их пресловутую "математическую" стрельбу, тратятся непроизводительно. Тоже следует сказать и о их ружейном огне. Они не жалеют патронов и во время похода осыпают огнём каждую показавшуюся им подозрительной сопку, каждый кустик, стреляют залпами по одиноким всадникам и пешим, не говоря уже о разъездах в два-три человека, которых буквально засыпают пулями. Надо быть безумцами или иметь неистощимый запас патронов, чтобы делать это.

   В ляоянском саду интересная встреча с штабс-капитаном Россовым.

   Это знаменитость.

   Он прекрасно знает китайский и английский язык, объехал и обошёл весь Китай, был в Японии, где его застала война. Он стал выдавать себя за корреспондента датских газет и успел в конце концов благополучно вернуться в ряды русских войск.

   Это очень скромный, почти застенчивый офицер, о себе не говорит ничего.

   Как я ни старался навести разговор на его любопытные приключения, все мои попытки оказались безрезультатными, как большинство японских выстрелов.

   - Вы знаете, - сказал мне познакомивший меня с ним д-р Власевич, - его в Японии заставляли петь датский гимн, и он пел...

   В Ляояне несколько японских пленных.

   Все они рассказывают, что с большим страхом ожидали своей участи после того как попались в плен.

   - Почему же это?

   - Нам начальство объявило, что русские - жестокие дикари, которые всех пленных предают мучительной смерти, а потому нам не советовали отдаваться им живым в плен, а предпочитать смерть.

   - Ну, а теперь что вы об этом думаете...

   - Что дальше будет - не знаем, а теперь нам лучше не надо... - отвечают, конечно, через переводчика японцы.

   По их довольным, улыбающимся лицам можно и без всякого переводчика заключить, что "им лучше не надо".

  

   Идут войска, тянутся обозы, скрипят китайские арбы, слышатся окрики и русская тяжеловесная брань, в воздухе висят неприятные звуки крика мулов и визгливой, режущей ухо громкой речи китайцев.

   Тихо говорить они, кажется, не умеют.

   Вот та будничная картина военного времени, которая здесь бросается в глаза повсюду, но с особой рельефностью там, где близок неприятель, а следовательно особенно много сосредоточено войска.

   Война, война!

   Я три раза видел вблизи, насколько это возможно и разрешается, картины боя, положим, незначительного, так как в момент крупного дела при Вафангоу, сидел, волею судеб, в Мукдене, проводя "дни мук" корреспондентского искуса, да и приехал я туда в ночь на 1 июня, так что если бы "Мукден" не оправдал бы даже своего русского названия "день мук", то и тогда бы я едва ли успел попасть 2 июня в Вафангоу, а это был последний день этого почти трёхдневного боя.

   Но возвратимся к тому, чему свидетелем быть выпало мне на долю при моих поездках на передовые позиции.

   Я уже описал вынесенное мною более чем смутное и вместе с тем глубоко отвратительное впечатление современного боя, даже, если можно так выразиться, в миниатюре, ничуть не похожее ни на то представление, которое было в моём уме, как штатского человека, и, вероятно, в уме многих, ни на поэтические описания боя в стихах и прозе, какие мне приходилось читать.

   Быть может, впрочем, всё, что я видел, были лишь, выражаясь военным языком, "разведочные стычки", которые не могут дать настоящего представления о картине боя.

   Так говорят мне офицеры, когда я поднимаю среди них этот вопрос.

   - Но в чём же разница? - допытываюсь я, - только в размерах?..

   - Ну, конечно, настоящий решительный бой ожесточённее, так как участники его чувствуют, что им решаются шансы кампании. Такого боя ещё не было!.. А в разведочных схватках главная забота о сохранении войска и меньших потерях, а потому обе стороны сдерживаются...

   - Но при этом, я сам видел сотни убитых, десятки раненых...

   - Это всё пустяки...

   - Как человеческая жизнь - пустяки?

   - Война...

   И в этом ответе нет никакого бравирования.

   Это действительно так.

   - Война...

   И поэтический колорит этого слова исчезает, оно появляется перед вами во всей его отвратительной окровавленной наготе.

   Такова действительность на театре войны.

   Если к этому прибавить условия бивачной жизни, особенно в настоящей войне, невыносимые жары, целые дни ливней, то пыль густая, разъедающая, то невылазная грязь и сырость, бездорожье и соединённые с ним лишения в пище и в питье, то и получится та далеко не поэтическая "картина войны", который я решил посвятить эти строки.

   - Ко мне в отряд, милости просим, - любезно встречали меня начальники передовых отрядов, - но прежде всего позаботьтесь о том, где приютиться, раздобудьтесь палаточкой, и кроме того запастись провиантом... При всём желании, и покормить вас нечем... Вот чайку не прикажете ли... Это с удовольствием...

   И пьём чай, стараясь меньше употреблять сахару, так как последний тоже обыкновенно на исходе, с солдатским сухарём...

   И каким он кажется вкусным среди прекрасной природы, в горной прохладе.

   Хорошо, однако, понимаешь, что для тебя вкусна "новинка", но пропитаться этим сухарём в течении многих дней довольно трудно.

   - Но почему же вам не подвозят продовольствия?

   - Подвозят, жаловаться нельзя, но понемногу, ввиду размытых ливнями, да и без того трудных дорог в горах для обозов... Привезут, всё сейчас же и расхватают, день, два пируем, а там опять на пищу св. Антония... - улыбаясь говорит мой собеседник.

   И нигде, ни в одном отряде я не слыхал жалобы на интендантство - в эту войну оно делает всё возможное и даже невозможное.

   И это понимают в частях, и никому не приходит даже на мысль обругать "интендантов" и этим лёгким способом сорвать на ком-нибудь свою злобу.

   2 июля утром в десятом часу около кумирни бога войны, где помещается редакция "Вестника Маньчжурской Армии" и живут корреспонденты русских и иностранных газет, в числе которых и я, вдруг раздаются выстрелы.

   Стреляют пачками.

   Все всполошились в нашей кумирне.

   Решили даже бежать дать знать караулу, расположенному у западных ворот города Ляояна - кумирня расположена против ворот, вне города.

   И что же оказалось!

   В фанзе, рядом с кумирней, какой-то китаец открывал торговлю и по китайскому обычаю ознаменовывал открытие этого дела бросанием китайских хлопушек.

   Говорят о "хунхузах", собирающихся в огромные шайки под предводительством японских офицеров, о готовящемся в Мукдене и Ляояне восстания китайцев.

   Поздним вечером, перед отходом ко сну, я слышу в соседней фанзе, занимаемой Ю. Л. Ельцом, какой-то металлический звук.

   - Юлий Лукьянович, что вы делаете? - кричу я.

   - Заряжаю второй револьвер.

   - Зачем?

   - А неровен час, кто их знает, этих мерзавцев.

   Вы хорошо понимаете, что все мы спим с заряженными револьверами и кинжалами и крепко запираем двери фанз.

   Последнее, впрочем, совершенно бесполезно, так как в фанзе легко проникнуть в окно, очень широкое, двустворчатое поперёк, мелкие переплёты которого заклеены тонкой бумагой - окна ничем не запираются.

   Все эти тревожные слухи черпают свои основания из полученного известия, что известный "хунхуз" Тулихан, чем-то нами обиженный, перешёл на сторону японцев и, как говорят, собрал огромную шайку.

   Двое других известных предводителей "хунхузов" - Тундисон и Тайкел находятся на стороне русских.

   Так утверждают хорошо знакомые с "хунхузами" "пограничники", как здесь кратко зовут пограничную стражу.

   Как это ни странно, но мы в хунхузах имеем и союзников и противников.

   - На их дружбу тоже положиться нельзя, - говорил мне один пограничный офицер, - дружат, дружат, а вдруг и нападут.

   Всё это очень странно!

   Я не берусь объяснить этого, так как каюсь, во всей этой маньчжурской политике ничего не понимаю, записываю, что слышу и что вижу, записываю с осторожностью, боясь каждую минуту впасть в грубую ошибку.

   Не ручаюсь и при этой осторожности за отсутствие таких ошибок.

   Вот несколько картинок - результат моей поездки в передовые отряды.

   В один из них я прибыл почти тотчас по окончании дела.

   Японцы отступили, мы ещё не успели подобрать своих раненых.

   Доктор и санитар работают над перевязкой их.

   В числе раненых, уже перевязанных и готовых к отправке в госпиталь, японец, взятый в плен.

   Он окружён группой солдатиков.

   Из лица выражают сострадание, ни малейшей злобы к стонущему врагу.

   - Не скули, брат, не скули, - добродушно уговаривают его, - в госпиталь поедешь, господскую пищу есть будешь, поправишься и опять драться будешь.

   Это говорит степенный солдатик с открытым загорелым лицом и добрыми глазами, особенно подчёркивая последнюю фразу, точно, по его мнению, для японца единственно печаль поранения и плена состоит в том, что ему нельзя драться.

   "Чудо-богатырь" судит, видимо, по себе и несомненно даже раненый не покинет строя.

   И таких, как он, у нас тысячи.

   Прекрасен образ русского солдата.

   Он ярко проявляется даже в мелочах.

   Я сижу с офицером на раскинутой бурке, вблизи группы солдатиков.

   Говорит пожилой взятый из запаса.

   - Последний год оставался, в ратники мне выдти, - повествует он, - думал я думушку, что сына на будущий год на призыв повезу, ан вышло, что он меня раньше на призыв повёз... Да это не беда, зато дочь просватанную раньше времени замуж выдал... И выпили же мы на свадьбе... В январе-то я в чистую...

   - Держи карман шире, лет пять здесь продержат, - шутит над ним молодой солдатик.

   - Пять лет, - восклицает запасный, - ох, братцы, это уж много, два-три года послужу, а пять лет не смогу...

   - Начальство прикажет, - сможешь...

   - Разве что начальство, - соглашается тот.

   А вот другая характерная сцена.

   Раннее утро.

   Маленький отряд стоит заставой на вершине сопки, полусонный офицер потягивается, лёжа на плаще, и дремлет.

   Вдали, на сопке, видно даже невооружённым глазом, как копаются японцы.

   Вдруг перед офицером вырастает унтер-офицер.

   - Позвольте, ваше благородие доложить...

   - Что тебе? - вскакивает офицер.

   - Так что, ваше благородие, первый взвод просит вас выкушать чашку чаю...

   - Что же, пожалуй, принеси, братец...

   - Так что, ваше благородие, там способнее...

   - Где там?

   - Недалече отсюда, ваше благородие...

   Офицер идёт и видит, что солдатики, действительно, устроили "способнее".

   Сволокли с сопки на пригорок большой гладкий камень, заменяющий стол, а рядом приспособили камень поменьше, в качестве табурета.

   На большом камне уже стоит дымящаяся кружка, полная горячего чаю.

   Заботливость солдат об офицерах, конечно тех, которых они любят, замечательна.

   - Идёшь в походе, жарко, - рассказывал мне один офицер, - подойдёшь к солдатику: "Послушай-ка, у тебя в манерке, кажется, вода есть?" - "Так что, ваше благородие, вам не годится". - "Почему не годится?" - "Так что из грязного ручья брал." - "Зачем же ты брал?" - "Так что думал: ничего, сойдёт"... И старается от меня уйти. Но при первом чистом ручейке уже несколько манерок, полных воды, протягиваются ко мне. - "Извольте кушать, ваше благородие"...

   Таковы, так сказать, бытовые картинки войны.

   Переходя к текущим событиям, нельзя не отметить радостного известия о новом поражении противника.

   29 июня, в 18 верстах от Дашичао, были уничтожены три батальона японцев.

   Их подпустили близко и окружили нашими войсками, силою из двенадцати эскадронов и двух полков.

   Наши потери, сравнительно, незначительны.

   Японцы, вообще, терпят огромные потери.

   По расчёту, в стычках с нашими многочисленными разъездами, которые доходят до Кореи, они теряют ежедневно до 500 человек.

   Наши же силы всё прибывают и прибывают.

   Вчера и сегодня начали прибывать кавказские полки.

   Горцы - молодец к молодцу.

   Главная квартира командующего маньчжурской армией переносится в Хайчен, пока же сам командующий, с частью своего штаба, находился в Дашичао.

   Японцы двигаются на Мукден, где, впрочем, сосредоточено достаточно войска, чтобы дать им должный отпор.

   Заслоном Мукдену стоит между Сяосиром и Мадзи большой отряд генерала Ренненкампфа.

   Кстати, только что получено известие, что последний ранен в ногу при занятии Сяосира.

   Врачи советовали ему ехать лечиться в Ляоян, но доблестный генерал пожелал остаться во главе своего отряда.

   Японцам приходится иметь дело с этим испытанным боевым генералом.

   Любопытно отметить, что движение на Мукден входило в самый первоначальный план японцев, и тогда появилась Бог весть кем построенная дорога, ведущая от Кореи на Гирин, откуда можно при удаче отрезать Ляоян от Мукдена.

   При удаче и отсутствии бдительности с нашей стороны, но в последней недостатка нет, и план японцев и в этой части, как и во многих других, можно считать разрушенным.

   Но вернёмся к таинственной дороге.

   Кто строил её - положительно неизвестно.

   Китайцы на вопросы отвечают с напускною наивностью, прикрывающей, по обычаям востока, нежелание дать ясный ответ.

   - Строили инженеры из Кореи, а кто они такие - нам неизвестно...

   - Но когда же её выстроили?

   - Мы этого не помним... Строили не так давно...

   Больше ничего добиться нельзя.

   Дорога построена хорошо с чисто-японскою мелочною аккуратностью, что явно указывает на то, кто были эти строители.

   Но нет худа без добра...

   Дорога эта пригодится нам.

   Кроме отряда генерала Ренненкампфа на нашем крайнем левом фланге, стоит русский отряд, и до последнего времени в этих местах находился отряд подполковника Мадритова, известного своими разведками в Корее в тылу неприятеля, которому он испортил много крови и наделал не мало вреда.

   Я упоминал уже о действиях этого отряда, теперь очень усиленного.

   Горсть храбрецов под предводительством знающего страну как своих пять пальцев подполковника генерального штаба Мадритова в течении более двух месяцев оперировала в Корее, жгла села и деревни сопротивлявшихся корейцев, чуть не заняла город Анжу и вернулась с незначительными потерями.

   Первый, после двухмесячной неизвестности, привёз о деятельности отряда сведения начальник его конвоя имеретин Иоселиани.

   Кстати о "стране утреннего спокойствия", окончательно подчинившейся японской силе.

   Как считать её?

   Россия на основании заключённых договоров, не желая нарушать их, не признавала до сих пор Корею воюющей стороной, ввиду того, что японцы заняли её силой и распоряжаются в ней самовольно, вопреки азбучным правилам международного права.

   Но теперь вопрос этот несколько видоизменяется.

   Блестяще произведённая разведка отряда подполковника Мадритова указала, что корейцы зачастую встречают русских с оружием в руках, не говоря уже о том, что сражаются в рядах японских войск, причём японцы ставят их обыкновенно в первые линии.

   Словом, Корею, по мнению всех компетентных в этом деле людей, следует признать воюющей стороною, что несомненно очень облегчить вопрос о занятии в ближайшем будущем Корейского полуострова русскими войсками.

   Китайские части отряда Мадритова особенно часто подвергались нападению со стороны корейцев, а один китайский полковник с десятью китайцами, вёзший летучую почту, был окружён и после отчаянного сопротивления весь отряд был вырезан корейцами.

   Всё это доказывает слишком ясно, что мы воюем не только с Японией, но и с Кореей.

   В Корее наблюдается именно последнее.

   Интересно было бы по этому поводу выслушать мнение петербургских военных авторитетов и профессоров международного права.

   Беседовал сегодня с одним из врачей "Красного Креста".

   Как раз в это время на станцию пришёл санитарный поезд.

   Раненых не было, а всё больные.

   - Чем больны?

   - Колитом, большинство, но есть несколько человек дизентериков.

   - Что такое "колит"?

   - Это болезнь, которую часто даже врачи смешивают с дизентерией, а между тем это менее опасное расстройство желудка, не сопровождающееся повышением температуры, что наблюдается всегда при дизентерии...

   - Значит болезнь неопасна...

   - Нет, она излечивается очень скоро...

   - А дизентерия?

   - Дизентерия тоже не принадлежит к числу опасных болезней, но страшно истощает организм, особенно при затяжной форме... - отвечал мне молодой врач-петербуржец, оставленный при академии для усовершенствования, но прервавший свои научные занятия, чтобы потрудиться на театре войны.

  

   Как слышно, будет большое сражение вблизи Дашичао, и кроме того японцы наступают на восточный отряд генерала графа Келлера.

   Там тоже должно произойти большое дело.

   Под начальством графа Келлера более 40.000 войска всех трёх родов оружия.

   С ним вошёл в соприкосновение отряд полковника Драгомирова, сына известного героя русско-турецкой войны М. И. Драгомирова.

   Сообщу маленький характерный эпизод из разведочной службы этого отряда, происшедший утром 27 июня.

   Хорунжий уральского казачьего полка Н. С. Аничкин отправился на разведку с одиннадцатью казаками.

   Прошли рассыпавшись деревню, проникли в ущелье, а вышедши из него, снова наткнулись на деревню.

   Хорунжий Аничкин, в видах осторожности, так как казаки спешились, решил послать двух лазутчиков.

   Два казака отправились к деревне и, подойдя уже к земляной ограде, которыми окружены все китайские посёлки, вдруг увидели штыки и оказались лицом к лицу с двумя батальонами японцев.

   Последние, видимо, смутились неожиданным появлением русских, а наши казаки давай Бог ноги к своим.

   Бросились к лошадям, вскочили на них, и быстро отправились назад.

   Опомнившиеся японцы послали им вдогонку град пуль.

   Одна лошадь была убита наповал, один казак легко ранен.

   У хорунжего Аничкина одна пуля сбила рукоятку кинжала, а другая попала в сумку с картой и сильно порвала её.

   Он не был ранен каким-то чудом.

   Двое казаков не успели вскочить на лошадей, которые ускакали.

   Оба были сочтены пропавшими без вести, но один явился к отряду на другой день, а второй на третий, оба в китайском платье.

   Оказалось, что китайцы их накормили и одели.

   Рассказываются всё новые и новые версии об отбитом ночном штурме Порт-Артура, слух о чём, проникший в Ляоян, я своевременно сообщил.

   Говорят, что японцы, наступавшие по большой порт-артурской дороге, до того увлеклись, что десять человек с офицером влезли на вал крепости, оставив своих далеко позади.

   Когда они увидали себя среди орудий и солдат, то сами сдались в плен.

   Цифра погибших в этом штурме японцев, по рассказам, колеблется между 28.000-30.000 человек.

   В Порт-Артуре, по словам одного из прибывших из осаждённой крепости, с которым я беседовал, живут все очень хорошо и весело.

   На бульваре играет музыка.

   Толки о том, что будто всех оставшихся дам заставили стирать бельё, лишены всякого основания.

   Бездетные дамы исполняют обязанности сестёр милосердия, а имеющие детей находятся у себя дома.

   Бельё стирают китайцы, недостатка которых в Порт-Артуре не ощущается.

   В Китае, вообще, бельё стирают мужчины и по весьма странной таксе: 5-6 копеек за штуку, будь это носовой платок или простыня и т. д.

   В Ляоян прибыл сегодня раненый генерал Ренненкампф и проехал в барак Красного Креста.

   Я писал уже, что он ранен в ногу, но без повреждения кости, пуля пробила мякоть.

   Рана не опасна, но мучительна.

   Обстоятельства, при которых получил рану генерал, не лишены интереса.

   Он ранен в засаде, которую очень хитро устраивают японцы.

   Кроме отряда, который ставится в засаду, лучшие стрелки рассыпаются впереди, образуя так называемые "ворота".

   Когда разведочный отряд наталкивается на засаду, превосходящую его силами и начинает уходить, его осыпают выстрелами не только из засады, но и её тыла - ворота из стрелков стягиваются.

   Генерал Ренненкампф, конечно, не предпринимал сам разведку, но натолкнулся на неожиданно устроенную засаду, когда со своим штабом, объехав передовые отряды для раздачи людям георгиевских крестов, несколько отъехал в сторону.

   Неожиданно нашу кумирню "Бога войны", Ляо-Миао, в фанзах при которой, как я уже писал вам, помещается редакция "Вестника Маньчжурской Армии" и несколько военных корреспондентов: г-да Елец, Шуф, Мак Кулей, Гвидо, Пардо, я и другие - посетили петербургские гости - известные художники-баталисты г-да Самокиш и Мазуровский.

   Их провёл в кумирню тоже знакомый Петербургу художник г-н Россолимо, уже в течение двух лет работающий на Дальнем Востоке.

   Они рисовали "кумирню", восхищаясь китайской архитектурой.

   Внешность кумирни действительно очень оригинальна.

   Её возраст можно безошибочно считать тысячелетием.

   Она страшно запущена, как снаружи, так особенно внутри, несмотря на то, что в ней раз в месяц совершается богослужение.

   Нет, кажется, народа на столько индифферентного в вопросах религии, как китайцы.

   В кумирне, которая для них храм, вы можете увидеть развешанное бельё, так как в ней приютился китаец-прачка, здесь же у подножие идолов китайцы делают папиросы и курят.

   Идолы тоже в полном запущении.

   Одного из них, при осмотре европейцами, китаец, отрываясь от набивки папирос, бесцеремонно со смехом толкает в бок, отчего идол двигает рукой и ногой, устроенными на шарнирах.

   При этих движениях своего "бога" китаец хохочет визгливым смехом во всё горло.

   Против здания кумирни помещается запущенное и разрушенное здание театра - театр в Китае устроен при всех даже самых маленьких кумирнях - в нём находятся две громадные деревянные обмазанные глиной и раскрашенные лошади, около которых стоят по два колоссальных всадника, сделанных из того же материала.

   Внутри театра склад ячменя и муки.

   Все наши три художника для работы поместились на полуразрушенном помосте театра, который находится как раз против портала кумирни.

   Затем они пили чай у нас в фанзе.

   Г-да Самокиш и Мазуровский только на днях приехали в Ляоян, пробыв довольно долго в Мукдене.

   Они не нахвалятся китайцами, которые не только не мешают им работать, а относятся даже с уважением к их занятиям.

   Мне невольно, как параллель, пришёл на ум недавний случай в России, когда крестьяне одной деревни окружили показавшихся им подозрительными путешественников.

   - Мы художники! - заявили те.

   - Слышь, ребята, сами сознаются... Вяжи, да в волость... - послышалось в толпе.

   Оба художника-баталиста рвутся в передовые отряды, чтобы увидеть сражение, и были очень разочарованы, когда мы им объяснили, что в сражениях для них нет ничего интересного, так как в современных войнах, при дальнобойной артиллерии воюющие армии не видят друг друга.

   Приближение противников друг к другу и штыковая работа - случаи редкие и исключительные, происходящие обыкновенно под покровом непроглядной ночи.

   - Интересная местность, замечательно живописная, эти горы, покрытые прозрачной синевой, эти быстро бегущие светлые кристальные речки и, наконец, отдельные картинки биваков...

   - Почему отдельные картинки?

   - А потому, что и армия в несколько десятков тысяч людей рассыпана в горах, и её нельзя охватить даже вооружённым хорошим биноклем глазом... Видна только ничтожная часть.

   - А эти белые палатки на зелёном луге...

   - Палаток очень немного, всего несколько... Но отдельные картинки, повторяю, интересны...

   Я указал, между прочим, на виденного мной по дороге в восточный отряд часового на дереве.

   Дерево служит вышкой, и в его ветвях стоит часовой...

   Невольно в уме возникают воспоминания детства и сказки о "соловье-разбойнике", сидевшем на дубу на распутье из трёх дорог.

   Сегодня день визитов.

   Посетил нас д-р Павловский, совершенно, по его словам, неожиданно очутившийся практическим врачом на войне.

   - Я окончил курс военно-медицинской академии, но изучал медицину только теоретически для занятий биологией и социологией, прямо из академии поступил на юридический факультет, мне оставалось 1¥ года до сдачи государственного экзамена, как вдруг я был призван на службу младшим врачом в действующую армию... Я - будущий биолог...

   Нам думается, что д-р Павловский прав, находя, что военно-медицинскому ведомству следовало бы иметь более точные сведения о специальностях врачей, из которых комплектуется медицинский персонал для театра войны, иначе неизбежно могут происходить такие трагикомические "qui pro quo" [лат. - один вместо другого (букв.: кто вместо кого). Прим. ред.].

  

   Мухи, мухи, мириады мух!

   Они чёрною скатертью застилают все столы, чёрной простынёй походные кровати, от них черны стены, и их движущаяся тёмная сетка висит в воздухе.

   Они лезут в нос, рот, уши и кусают, ожесточённо кусают.

   Среди них и москиты, укус которых производит страшную опухоль.

   В фанзах - этих отвратительных китайских жилищах - всевозможные насекомые, говоря словами старого стихотворения,

  

   Очень многие мне даже

   Вовсе незнакомые.

  

   Клопы, блохи, тарантулы... Всё это каких-то особо громадных размеров.

   Один местный остроумец-офицер уверяет, что одного клопа из фанзы два китайца выводят под руки.

   Жара прямо невозможная! 50R по Цельсию на солнце, вечером 30R, ночью немножко меньше, духота и пыль едкая, засоряющая все поры тела, глаза, нос, уши и постоянно оставляющая в пересохшем рту впечатление горсти песку.

   Вонь черемшой, бобовым маслом, китайским потом и тому подобными пахучими прелестями.

   Положительно изнемогаешь от духоты и жары, пот льётся буквально ручьями, нельзя дышать, мозги отказываются работать, рука писать.

   Такова внешняя обстановка жизни в Маньчжурии - этой стране египетских казней par excellence[*].

  

   [*] - фр. par excellence - по преимуществу, в истинном значении слова. Прим. ред.

  

   Отсутствие всяких точных сведений, полная скудость материала.

   Официально - всё тайна.

   Неофициально - трудно отличить ложь от правды.

   Возьмём для примера хотя бы вчерашний день.

   Утром нам передано известие, что восточный отряд начал наступление и весьма успешно.

   Граф Келлер с 40.000 войска далеко оттеснил японцев.

   Не проходит и часу после этого известия, принесённого одним офицером, является другой:

   - Скверно!

   - Что скверно?

   - В восточном отряде...

   - Как, помилуйте, успешное наступление, японцы отступили, большие потери, но всё же победа...

   - Кто это вам наврал, ничего подобного, мы отступили и едва удержали свои позиции, с огромными потерями.

   И каждый являющийся в редакцию "Вестника Маньчжурской Армии" сообщает совершенно противоположные известия.

   Бросаешься в разведочное отделение, в полевой штаб, бежишь, скачешь, по жаре, на огромные расстояния, чтобы услыхать от официальных лиц:

   - Ничего ещё неизвестно!

   - Сообщить ничего не можем...

   - Говорят и так и эдак...

   Подите и разберитесь во всём этом.

   Наконец только позднею ночью на вокзале от офицера, заведующего передвижением санитарных поездов, мы получили более верные сведения, на основании полученной им телеграммы.

   Оказалось, по счастью, что первый "вестник радости" был прав.

   Граф Келлер с 38 батальонами, после ожесточённого боя, где наших было ранено около 1.000 человек, заставил японцев отступить, занял Ланшенгуань - третий этап по Ляоянской дороге и взял у них восемь орудий.

   Но это только случайно добытое точное сведение из совершенно косвенных источников.

   Счастливый редкий случай!

   Их бывает мало.

   Официальные сведения можно изредка получить в редакции "Вестника Маньчжурской Армии" из присылаемой главной квартирой туда хроники войны.

   Мне иногда удаётся получать их ещё в рукописи до набора, или в самом Дашичао, но они так туманны, так непонятны для непосвящённых людей, что положительно становишься в тупик.

   Я сообщал и буду, при случае, сообщать их - быть может в них в Петербурге разберутся специалисты военного дела и разъяснят большой публике.

   Я же с своей стороны только ручаюсь, что они "с подлинными верны".

   Быть может, мне скажут, что надо ездить на передовые позиции, в отряды...

   Ездишь, но что же из этого выходит...

   Я был в отряде генерала Мищенко, генерала Келлера, но и там те же полуфантастические рассказы.

   В Ляояне стекаются по крайней мере все известия, приезжают офицеры из частей, и из их разнообразных рассказов можно вывести хоть что-нибудь достоверное, иначе действительно мы здесь, слыша свист пуль и грохот орудий, находясь, так сказать, в "креслах оркестра" театра войны - это выражение одного генерала - знаем менее, чем в Петербурге и Москве.

   Для нас всё тайна.

   Грустно и главное дело тяжело, тяжело, что чувствуешь себя бессильным сообщить что-нибудь новое, интересное, а составлять из этих "крох", перепадающих на нашу долю известий, при описанной мною обстановке - труд каторжный, да пожалуй и... бесполезный.

   Кое-что ещё можно воссоздать в смысле картины боя от раненых солдатиков, но легкораненых быстро эвакуируют в Мукден и Харбин, а здесь, в Ляояне, оставляют лишь тяжелораненых, которых затруднять вопросами жаль.

   Замечу, кстати, что есть большая разница в изложении сибирского и русского солдата.

   Рассказ последнего всегда точнее и обстоятельнее.

   Большинство этих рассказов могут, увы, пригодиться только для истории войны.

   Итак бьёшься с утра до вечера в пыли, в жару, в погоне за новостями, а душной ночью пишешь, чувствуя, что у тебя нет для этого ни малейшей почвы.

   Тёмная, жаркая, душная ночь глядится в открытую дверь фанзы.

   Воздух пропитан каким-то неуловимым, но нестерпимо отвратительным чисто китайским запахом.

   Звуки этой ночи тоже отталкивающе неприятны.

   Трещат цикады, квакают лягушки и этот негармонический концерт аккомпанируется заунывным звоном гонгов, не то призывающих китайцев к молитве, не то быть может собирающих их на таинственную беседу, и лаем голодных собак.

   Говорят, что в кумирнях, под видом молитв, они собираются по ночам для обсуждения вопросов, касающихся не одной религии, но и политики.

   Кумирня, в которой живём мы, посвящённая Богу войны, запущена и оставлена и, конечно, ввиду соседства нас, европейцев, не служит местом таких собраний.

   Зато она набита китайцами, больными, прокажёнными, которых близость не особенно приятна.

   Они собираются в неё со своими "одрами" и покоятся сладким сном у подножие своих идолов.

   Иногда сон этот лихорадочен - слышится бред.

   А в других кумирнях, быть может, в настоящее время обсуждается отношение к японцам до сих пор мнящих себя победителями.

   Недаром они уплачивают корейцам и китайцам за купленный провиант квитанциями будущей русской контрибуции.

   Уже ими определена и сумма этой контрибуции.

   Пятьсот миллионов иен!

   Не понимаю, отчего так мало?..

   Определены и условия, которые Япония предложит России, когда та будет просить у неё мира.

   Границей России, по мнению японских дипломатов, собственно говоря, должен быть Байкал...

   Но Япония снисходительна, она согласится на прирезку России клочка Монголии... пустыни Гоби или Шамо.

   Вот с каким великодушным врагом мы имеем дело.

   Остаётся только благодарить.

   В Маньчжурии же они заведут свои собственные порядки.

   Недаром Ояма уже возведён в сан маньчжурского вице-короля.

   Кстати об Ояме - он, оказывается, жив и здоров, несмотря на то, что о его погибели телеграфировали во все газеты, а в "Вестнике Маньчжурской Армии" так картинно было описано его самоубийство на гибнущем транспорте, во избежание русского плена.

   Остаётся пользоваться слухами, а от этого и происходят сообщения вроде гибели 30.000 японцев во время штурма Порт-Артура.

   Оказалось теперь, что 30.000 японцев действительно погибло, за всё время осады крепости.

   Кто бросит в нас камень за то, что мы сообщили известие, которое переходило в Ляояне у всех из уст в уста и которое так обрадовало наболевшее истинно русское сердце.

   Переходя к текущим военным событиям, могу сообщить, что на юге идут лишь мелкие перестрелки и, как слышно, произойдут некоторые чисто служебные перемены.

   Поехал было в Дашичао, но очутился снова в Ляояне и пишу в своей грязной фанзе.

   Объясняется это очень просто.

   Я вернулся с половины дороги, так как мне на встречу попался поезд командующего армией, который со всем своим штабом ехал в Ляоян.

   В Дашичао мне делать было нечего.

   Сегодня мне передавали душу потрясающий рассказ.

   Источник самый достоверный.

   После первого боя под Хаяном в восточном отряде, некоторые раненые русские и японцы, упавшие в кустах, не были усмотрены, а найдены лишь спустя несколько дней, живыми, но с уже загнившими ранами, в которых копошились черви.

   Они конечно отправлены были в военный госпиталь.

   - Пролежать несколько дней без помощи, голодными... Это ужасно! - воскликнул я.

   - Конечно! - согласился со мной присутствовавший при разговоре врач. - Но это безболезненно и неопасно...

  &nb