Короленко Владимир Галактионович - Дневник (1917-1921)

й. И только Фед[ор] Дм[итриевич] до последнего времени заботился о них, недоедая сам и посылая все, что мог, в Устюжну.

   Когда-то мы были очень близки с Фед[ором] Дмитриевичем. В последние годы наши отношения стали дальше. Виной, кажется, были "дамские сплетни...".

  

   Вчера (в ночь с 3 на 4-е) во всей Полтаве произведены повальные обыски. Точно ночная экспедиция: одновременно собрались отряды и стали ходить из дома в дом. Брали все на учет. Отряды сопровождали служащие в разных отделах, а не одни чрезвычайники. От этого, вероятно, все совершалось сравнительно прилично. Брали на учет, а не хватали, где что попало. Обращались прилично (по крайней мере о другом пока не слышно). По б[ольшей] части сообразовались с инструкцией, хотя кое-где были и отступления.

   Этому предшествовала нехорошая заметка "Буржуазия посунься!", в которой грозят буржуазии стеснить ее в квартирах: "буржуазию скрутити, заставити працювати на робитниче-селянську владу. Хай почувае буржуй, що его счастливы денечки бесповоротно минули и н яки знайомства с комиссарами и десятиаршинни охоронни грамоти його не захистять... Робитники, беритьця за кватирну справу, выкидайте дармоiдiв, переселяйтесь сами"...

   Вообще, казалось, курс становится умереннее, но как раз для Полтавы он опять обостряется.

   В том же No газеты (No 4) "Вiсти" {Заглавие изменено. - Примеч. В. Г. Короленко.} сообщено о том, что Калюжный, приговоренный к см[ертной] казни (с Засенком и Баштанником), теперь подведен под амнистию и... освобожден. По-видимому, спохватились.

   Теперь опять "буржуазия, посунься". Выселяются целые дома, как огромный дом Леща на Гоголевской улице. При этом иногда запрещают брать из квартиры вещи. Затем обыски...

   У меня, положим, обыска не было. Оказывается, что отправляющимся в эту экспедицию был дан специальный приказ обходить мою квартиру.

   - А если к нему станут сносить вещи другие?

   Распоряжавшийся задумался и потом сказал:

   - Даже в таком случае, - не ходить в квартиру Короленка.

   Вообще пока лично на большевиков пожаловаться не могу, но... все эти нелепости относительно других тяжело отражаются на настроении.

  

   Снаряжается экспедиция в деревню с целью собирания хлеба. Естественный обмен между городом и деревней прекратился. Город ничего не производит. Иголка стоит теперь 100, а то и 150 рублей. Понятно, что давать хлеб, да еще по "твердой цене", у деревни нет никакой охоты. Вдобавок свободный ввоз хлеба в город воспрещен. Обычный обмен замер, приходится прибегать к искусственному. Раздаются ожесточенные голоса против деревни: "Пройти по ней каленым железом". Говорят, тов. Шумский, вступивший на место... {Пропуск у автора.}, сменившего Алексеева, прямо говорил: "Мы все возьмем у деревни и ничего ей не дадим".

   Теперь экспедиции: много членов проф. союзов (и среди них по необходимости много евреев) отправляются в деревню, сначала с уговорами, с агитацией, без вооруж[енных] отрядов. Требуют разверстки и идут дальше. Потом приходят другие и кончается это вооруженными отрядами.

   Чем это кончится - неизвестно. Говорят, в России деревню таким обр[азом] "усмирили" и пока это служит примером для Украины.

  

   Вчера ко мне явился Луначарский (Ипполит {Так в тексте.} Вас[ильевич]). Недавно я получил от него письмо, в котором, напоминая мне о том, как когда-то, после большевистского переворота, я обрушился на него (по поводу его статьи "Сретение" - о приветствии большевиков со стороны старой рептилии, недавнего черносотенца Ясинского), он напоминает также свой ответ мне, "исполненный дружеского расположения и любви", - он пытается объяснить мое нападение тем, что тогда еще не все обстоятельства выяснились, и считает, что он был более прав. Я как раз собирался ему ответить, но только эти дни мне трудно писать что бы то ни было волнующее или просто сильно одушевляющее и возбуждающее сердце. И вдруг он явился сам.

   Лично впечатление довольно приятное. Мы разговорились, и я сразу же выяснил, что если он считает себя правым в нашей полемике, то и я тоже стою на своем. Сам он вначале, уже и после нашей полемики,- гамлетизировал и колебался. То его приводили в ужас трещины на колокольне Ив[ана] Великого и разрушение некоторых моск[овских] памятников, то некоторые расстрелы... Он даже выходил из коммун[истической] партии, но потом опять вошел и теперь плывет по большевистскому течению.

   От меня он поехал в город, потом предстоял митинг в гор[одском] театре. В эти часы ко мне явились родственники приговоренных Чрезвычайкой к казни пяти человек. Имен всех не знаю. Ко мне явились родственники Аронова и Миркина, двух мельников. Их обвиняли в спекуляции с хлебом. Надо заметить, что назначенные цены на хлеб совершенно невозможны, и производство муки пришлось бы прекратить. Впрочем, относительно Аронова я сам читал заключение следователя, что его надо отпустить, и нет данных для предания суду. А для Ч.К. есть данные даже для расстрела.

   Я отправился в театр в надежде, что Лунач[арский] поможет отстоять эти 5 жизней. Кстати, и рабочие подали заявление в том же смысле. Говорили, однако, что уже накануне они расстреляны, но это опровергалось. Сын Аронова приехал на извозчике. Я отправился с Соней и с ним.

   Около театра порядочная толпа. Вскоре я увидел на сцене Луначарского. Нервы у меня в последнее время никуда не годятся. Сразу сжало в груди, и на глаза выступили слезы. И Луначарский и Иванов (нач[альник] чрезвычайки) уверяли, что эти пятеро еще не расстреляны, и значит, может идти разговор об отмене приговора. Я успокоился и прослушал всю лекцию. Луначарский говорит хорошо и, по-видимому, убежденно, тем убеждением, в котором даже умные люди могут перекрыть голос сомнения общим покровом аргументов, встречающих отовсюду массовые одобрения. Эти большевистские ораторы находят только аргументы, облекающие в красивые и удобные формы общее течение. По словам Луначарского - Россия теперь держит в руках будущее мира, ключ от всемирного катаклизма. В Европе она владеет сердцами всего пролетариата, в Азии и колониальных странах она может поднять азиатские орды лозунгом: "Азия для азиатов". ...Россию поэтому все боятся... Англия хитрит и обещает в некоторых вопросах поддержку советскому правительству, но каждый раз, как опереточные жандармы, приходит слишком поздно, когда Россия уже сама добилась чего ей нужно... Вообще, тон Луначарского самоуверенный, а о колониях он говорит так, как будто какие-нибудь полчища Махди⁵¹ - это именно свобода для африканцев. Сложность этого понятия в простом преломлении большевиков поразительно упрощается.

   Начался и закончился митинг довольно стройным пением "Интернационала". На некоторых молодых лицах заметны признаки одушевления.

   По окончании митинга я уже почти оправился. Ко мне подошли с предложением сняться на эстраде вместе с Луначарским, Ивановым, Шумским и другими. Воображаю, как коммунистич[еские] газеты использовали бы эту карточку. Я снялся бы с теми самыми лицами, которые так недавно расстреливали людей по административным приговорам. Я наотрез отказался.

   Затем, по окончании снимка, я еще раз подошел к Луначарскому, а затем к Иванову, передал ходатайство рабочих об Аронове и просил, чтобы ради приезда Луначарского они отложили террорист[ическую] бессудную казнь и не заменяли бы ее никакой другой. Если нужно - пусть судят. Я слушал речь Луначарского. Он так уверен в силе большевизма. Но силе свойственно великодушие и справедливость, а не жестокость. "Докажите же, что вы действительно верите в свою силу". Иванов пробормотал что-то вроде обещания. Это человек с зловеще бледным лицом, мутным взглядом и глухой речью. Лунач[арский] подтвердил обещание ходатайствовать. Я попросил прощения за то, что в начале так разнервничался и остальное говорил б[олее] или менее спокойно. Когда мы с Соней вышли на площадь, в толпе, очевидно, было известно, зачем я приезжал, и чувствовалось разлитое в ней сочувствие. На многих лицах была видна радость при вести о том, что казни не будет. Я тоже надеялся...

   А в это время все пятеро уже были расстреляны. Об этом я узнал на следующее утро, т. е. сегодня, между прочим, из следующей записки Луначарского:

   "Дорогой, бесконечно уважаемый Владимир Галактионович. Мне ужасно больно, что с заявлением мне опоздали. Я, конечно, сделал бы все, чтобы спасти этих людей уже ради Вас, но им уже нельзя помочь. Приговор уже приведен в исполнение еще до моего приезда. Любящий вас Луначарский".

   Я слышал не всю его речь, но после этого эпизода мне показалось, что в ней было слишком много угроз красным террором, и сам Луначарский стал производить не такое благоприятное впечатление, как у меня.

   Сегодня с утра опять те же впечатления. Пришел юноша с матерью. Отца арестовали и, вероятно, расстреляют. Это смотритель вещевого склада, обвиняется по должности ("продажа старых ботинок", - говорит сын). По-видимому, просто казнокрадство. У меня большое нерасположение заступаться за эту старую (вероятно) интендантскую крысу, но... все-таки это опять казнь в администрат[ивном] порядке. Я пишу письмо Раковскому, напоминаю, что у нас опять водворяется оргия бессудных казней в администрат[ивном] порядке. Дела этого Мороза я не знаю, но облегчаю для сына, который хлопочет только о сколько-нибудь правильном суде для отца, возможность повидаться с ним. Затем, так как юноша в Харьков попадет только завтра, - пишу еще Иванову, Шумскому о том же, - нельзя, чтобы следственное учреждение постановляло приговоры. Это азбука правосудия. Письмо направляю через юрисконсульта Беренштама, который, кстати сказать, употребляет все усилия, чтобы направить их действия на дорогу хоть исполнения декретов... В декретах центр[альной] власти есть хоть попытки придать совершающемуся характер некоторой законности. Юноша передал письмо Беренштаму для передачи Шумскому.

   Затем пришли две заплаканные девушки. Их отец, Могилевский, пришел зачем-то на мельницу и там арестован. Боятся расстрела. Пишу Иванову, без особой надежды. Напоминаю об его вчерашнем обещании "сделать все, что возможно" и прошу это обещание перенести с неудавшегося прошлого ходатайства на настоящее.

   Мне передали отзыв Шумского: напрасно Короленко беспокоится и расстраивается. Мы наметили план и исполним его. Это - только начало... Значит, нам предстоит еще целая серия бессмысленных ужасов.

   Еще одно истинно возмутительное предприятие. Моя Соня и ее подруги, сестры Кривинские и Роза Ал. Рабинович, все силы отдают детям. Начиная с Лиги Защ[иты] детей и потом, войдя от Лиги в Совет Защ[иты] детей, Софья, а с нею и ее подруги устроили целый ряд превосходно поставленных детских учреждений. Роза еще ранее заведовала "Каплей Молока", где грудные дети получают гигиенически приготовленное молоко и др[угие] продукты. Соня и Маня Кривинская устроили детскую больницу на 300 детей, интернат и др[угие] учреждения в бывшем здании института (откуда институтки ушли с деникинцами). Совзадет поддерживал и помогал устраивать эти учреждения, и они вышли образцовые. Недавно был с ревизией из Харькова ... {Пропуск у автора.}, который отдал полную справедливость этим учреждениям полтавского совзадета, на которые затрачены миллионы денег и множество самоотверженного труда. Одна из сестер Кривинских заведует домом материнства и младенчества, другая приютом. Тут есть и мастерские, вообще целая серия прекрасных учреждений, где силы Лиги Защ[иты] детей работали вместе с [Сов]защитой детей.

   Теперь все эти учреждения хотят выселить и на месте детских учреждений вселить... концентрационный лагерь...

  

   На след[ующий] день по отъезде Луначарского в газ[ете] "Укроста" появилась заметка о его речи на митинге, в которой сказано: "...на митинге присутствовал В. Г. Короленко, который, подойдя к тов. Луначарскому, сказал: я знал, что советская власть сильна. Прослушав вашу речь, я еще больше убедился в этом".

   Я в тот же день написал след[ующее] опровержение:

   "Тов. Редактор. В сегодняшнем номере "Укросты" приведены якобы мои слова, сказанные после митинга А. В. Луначарскому. Если уж редакция сочла нужным приводить мои слова, то прошу изложить их точно, как они были сказаны. Дело в том, что болезнь решительно не позволяет мне посещать митинги. На этот раз я отступил от этого общего правила по особому поводу: для ходатайства перед властями о нескольких жизнях. Был рад, что при этом случае прослушал хоть одну речь на митинге, а затем (по закрытии занавеса), обратясь к А. В. Луначарскому, я сказал буквально следующее:

   "Я прослушал всю вашу речь. Она проникнута уверенностью в силе. Но силе свойственна справедливость и великодушие, а не жестокость. Докажите же в этом случае, что вы действительно чувствуете себя сильными. Пусть ваш приезд ознаменуется не актом мести, а актом милосердия".

   Ничего другого я не сказал и перешел к изложению самого ходатайства. - 9 июня 1920 г. В. Короленко".

   Когда Авд[отья] Сем[еновна] повезла в тот же день эту поправку, ее очень важно принял какой-то "товарищ" и долго читал письмо. После, кивнув головой, сказал: "Хорошо!"

   - Значит, письмо будет напечатано сегодня?

   - Да разве это письмо для печати?

   Он думал, что я послал это для его сведения! Узнав, что я требую, чтобы письмо было напечатано, он сказал, что это должна решить коллегия.

   Вчера (11 июня) в No 21 "Укросты" появилась следующая "поправка":

   "В заметке о митинге в театре в словах В. Г. Короленко, обращенных к т. Луначарскому, вкралась неточность. Обращение В. Г. Короленко к тов. Луначарскому носило частный характер и не касалось политических вопросов".

   Предпочли, значит, признаться в полнейшей выдумке всего разговора, чем сообщить о казни и моем ходатайстве. Почему нет смелости признаться в этом? Иванов, говорят, в большом затруднении, - как изложить известие об этой казни для газеты. По-видимому, они сознали, что в этом есть "ошибка". Недели 1 ¥ назад исполком обратился в Ч.К. с предложением освободить Аронова или передать дело в рев. трибунал. Заключение Генкена, заведующего продов[ольственным] делом, было, что Аронов не нарушил никаких декретов. Что касается Миркина, то он - мелкий лавочник, покупавший на мельнице Аронова муку для своей лавочки. Очевидно, казнь вызвана не действительным нарушением и злостной спекуляцией, а только очень неудачно примененным желанием навести грозу на буржуазию.

   Мне попался No 1 газеты "Известия" ("Вiсти") Полт[авского] губ[ернского] исполнительного комитета от 30 мая н. с, в котором изложена программа нового правительства Полтавы, тов. Шумского, председателя губ. исполкома, и тов. Иванова, председателя губ[ернской] чрезвычайной комиссии. Весь этот 1-й номер проникнут красным террором. В изложении беседы сотрудника газеты с Шумским, членом Всеукр[аинского] Исполн[ительного] Комитета, целью его приезда в Полтаву и задачей времени изображается борьба с буржуазией и укрепление тыла. В этой беседе ничего опред[еленного] не сказано, но уже в разговоре с Ивановым говорится о борьбе с "разгильдяйством и расхлябанностью", которые "не дают возможности поставить здесь советский аппарат на должную высоту". Говорится далее о борьбе с взяточничеством (кажется, Иванов в этом отношении честный человек) и о борьбе с кулацкими элементами, для чего разоружается деревня. Затем - борьба с шовинистич[еским] национализмом, т. е. петлюровщиной. Все это, впрочем, тоже неопределенно, но остальные статьи официоза освещают это яркими угрозами, которые уже и приводятся в исполнение. В статье "Буржуазию в лабети" говорится о намерении "скрутити буржуазию". Пусть работники "под предводительством своей коммунистичной партии возьмут за горло буржуазию, выселят ее из особняков в отдельные "халупи", конфискуют ее имущество и передадут его в общее пользование".

   Результатом этого были, во 1-х, ночные обыски в ночь с 3 на 4 июня и - реквизиция дома Леща. Это огромный дом на Гоголевской ул., занятый сплошь далеко не одними богатыми. Из него выселили всех в 24 часа, и теперь дом стоит пустой, выехали даже жившие там коммунисты, чтобы не оставаться в пустыре. Предложили въехать рабочим, но те не согласились: во 1-х, есть, очевидно, что-то неприятное во внедрении в чужие очаги, а во 2-х - они не верят в прочность советской власти. Так вместо облегчения жилищной нужды получилось ее усиление.

   Во 2-х, стали чаще расстрелы, и притом вроде расстрела Аронова и Миркина, не за определенные преступления, а как символ. По-видимому, впечатлением, произведенным этим эпизодом, сами власти до известной степени сконфужены. Приходится слышать осуждение даже от коммунистов.

  

   В NoNo от 12 и 13 июня (NoNo 11 и 12) напечатаны списки расстрелянных Ч.К. В первом [номере] список озаглавлен:

   По постановлению Полт[авской] Губ[ернской] Ч.К. от 30 мая 1920 г. расстреляны и заключены в конц[ентрационный] лагерь нижеслед[ующие] граждане:

   1) Браун Иос. Соломонов (он же Русняк Ник. Степ.) за проживание без определенных занятий по подложн[ым] док[ументам], хранение оружия без надлеж[ащего] разреш[ения] и за злостное дезертирство - расстрел.

   2) Дрибный Никиф. Ив., бывший нач[альник] Губ[ернского] уголов[ного] розыска, ранее осужд[енный] полтавск[им] ревтрибуналом за взяточнич[ество] условно к 10 год[ам] принуд[ительных] работ, ныне вновь уличенный в шантаже, взяточничестве и пьянстве - расстрелян.

   3) Аронов Герш Янкелевич, за злостную спекуляцию, выразившуюся: 1) в допуске помола зерна без ведома упродкома при помощи подлога; 2) в сокрытии 4-фунтового поступления в фонд упродкома; 3) в создании спекулятивной организации (в существ[овании] которой был заинтересован), при помощи которой за 1 пуд помола вместо твердой цены, установленной советской властью, брали 400 р. за пуд помола, чем способствовал сильному возвыш[ению] рыночных цен, что, при затруднит[ельном] положении продов[ольственного] дела, способствовало провоцированию населения и восстановлению против продов[ольственной] полит[ики] Советской власти - расстрелян.

   4) Миркин Самуил Меерович, за акт[ивное] участие в спекул[ятивной] деятельности Аронова - расстрелян.

   5) Ткаченко Ив. Тимоф. и Прядко Петр Антон., милиционеры, обвиняемые в преступл[ении] по должности и превышении власти, выразившемся в освобождении арестованного. Постановлено применить высшую меру наказания расстрел, но, принимая во внимание социальное положение, незаможные крестьяне, заменен расстрел условным заключ[ением] на один год.

   6) Кривенко Леонтий Антонович, обвиняемый в выдаче совработников белогвардейцам. Постановили: преступление считать недоказ[анным], дело прекратить и гражд[анина] Крив[енко] из-под стражи освободить.

   7) Головко Филипп Демьянович, обвиняемый в петлюровщине, бандитизме и дезертирстве.

   Пост[ановлено]: преступл[ение] считать недоказанным, гр[ажданина] Головко освободить.

   8) Кисломедов Кузьма Ив., обвин[яемый] в контрреволюции.

   Пост[ановлено] : применить к гр. Кисломедову высшую меру наказ[ания], но, принимая во вним[ание] социальное полож[ение], считать приговор условным на 1 год.

   9) Резник Емел. Ермолаевич - порча телеф[она] путем разруш[ения] телеф[онной] сети.

   Пост[ановлено]: принимая во вним[ание] соц[иальное] положение ("незаможный крест[ьянин]") - применить условный расстрел {На полях поставлен знак NB и два восклицательных знака.} сроком на 1 год.

   10) Балыш Гавриил Алекс., - участие в петлюр[овских] бандах.

   Пост[ановлено]: обвинение доказано. Заключение в концентрац[ионный] лагерь сроком на 1 год.

   11) Шамро Трофим, бывший председат[ель] яготинского волисполкома, обвиняемый в выдаче совработников деникинцам.

   Пост[ановлено]: обвинение доказано, но, принимая во вним[ание] соц[иальное] полож[ение] (незаможный крестьянин), - условно заключить в концентрац[ионный] лагерь на один год, лишить права занятия ответствен[ных] должностей в советских учрежд[ениях] (Известия No11, 12 июня 1920).

   То же заглавие в след[ующем] No.

   12) Морозов Лукьян Ив. и Рогачевский Мих. Евсеевич, обвин[енные] в преступлении по должности, выразившемся: первый - в продаже каз[енного] имущества, второй - в покупке такового.

   Пост[ановлено]: расстрел, но, принимая во вним[ание] амнистию, объявл[енную] 4-м Всеукр[аинским] съездом советов, - заменить 5 годами заключ[ения] в лагере.

   13) Фрадкина Вульфа Лейзерова - сокрытие мешков от учета.

   Пост[ановлено]: мешки конфисковать, дело прекратить.

   14) Василенко Антонина Филипповна - сокрытие медикам[ентов] и спекулятивного товара.

   Пост[ановлено]: принимая во внимание смерть Василенко Фомы, которому принадлежал товар, - дело прекратить, а товар конфисковать.

   15) Брук Бенцион-Абрам-Мовша - хранение денежных крупных знаков керенками, николаевскими и др.

   В концентр[ационный] лагерь на 6 месяцев, отобранные деньги конфисковать.

   16) Скляр Вас. Павлович. Сокрытие вещей бежавшей буржуазии.

   Пост[ановлено]: доказано. Концентр[ационный] лагерь на 1 год.

   17) Конюшенко Алекс. Конст. и Ботвинников Борис Невелович. Хранение золотых и серебр[яных] монет и спекул[яция] овсом.

   Дело прекратить. Монеты и овес конфисковать.

   18) Дененбург Зельман Бернович. Сокрытие мешечных костюмов военного обр[азца].

   Концентр[ационный] лагерь на 1 год, товар конфисковать.

   19) Рабкина Елизав. Степ. - спекуляция деньгами и разными товарами. Дело прекратить, серебр[яные] и золотые монеты конфисковать, серебр[яные] и золотые вещи, нитки и табак возвратить (не превышая нормы).

   20) Котухов Мих. Якимович, Шатало Сазонт Герасимович и Дорогач Александр Конст. - расхищение товара во время эвак[уации] деникинцев.

   Не доказано, дело следствием прекр[атить].

   21) Старостенко Андрей Андреевич - бегство с белогвардейцами.

   Дело прекратить, из-под ар[еста] освободить.

   22) Тончаковский Александр Георг. - выдача совработников. Не доказано. Прекратить.

   23) Клинцик Георгий Эбергардович - служба в деник[инской] армии.

   Дело сл[едует] прекратить.

   24) Сахарова Инна Александровна - принадлежность к к[онтр]разведке деник[инской] армии.

   Не доказано. Прекратить.

  

   Мне говорили, но не знаю, насколько верно, что расстреливали еще многих без сообщений.

   На днях с одним моим знакомым случилось следующее происшествие. К нему явились 2 челов[ека] с револьверами и потребовали, чтобы он ехал с ними. "Куда и зачем?" - "Увидите".

   Вышли, сели на автомобиль. Поехали, но не в Ч.К. и ни в какое из известных учреждений, а на Панянки. Он стал удивляться и спрашивать, в чем дело...

   - Вы сами знаете, в чем дело. Ведь вы служили в совнархозе.

   Не помню точно, но речь шла о продов[ольственном] учреждении.

   - Никогда не служил.

   - Ну, рассказывайте. Как не служили!

   - Так и не служил никогда.

   И он перечислил те учреждения, в которых служил. По-видимому, тон искреннего удивления говорившего поразил таинственных незнакомцев... Они остановились и отпустили его, наказав строжайшим образом, чтобы он никому не рассказывал об этом приключении. Что это?.. Неужели Ч.К. решила уже обходиться даже без допроса?..

  

   Смутные известия о Киеве. Он занят поляками и петлюровцами, и после этого неизвестно, кто им владеет. С одной стороны, сов[етские] газеты пишут, что поляки отступили и находятся в затруднит[ельном] положении, с другой - телеграммы принимаются только до Дарницы (под Киевом). В газетах от 13-го были известия, что "Красные войска взяли Киев. Панские сынки перед уходом взорвали Владим[ирский] собор, гор[одской] водопровод, электрич[ескую] станцию, пассажирскую и товарную станции Киева" {"Беднота", 13 июня 1920 г., No 851. - Примеч. В. Г. Короленко.}.

   Итак - новые варварские разрушения! По этому поводу рассказывают след[ующую] историю: к местному архиерею пришли 2 или 3 чекиста и... подошли под благословение!.. Оказалось, что они пришли с предложением: объявить в церквах и обратиться с воззванием к населению о том, что поляки и петлюровцы взорвали "Святой Владимирский собор". Архиерей отказался "вмешиваться в политику" и теперь арестован.

   Один мой знакомый встретил крестьянина из Лукищины (село верстах в 10-ти от Полтавы). Тот рассказал, что за припасами к ним теперь приезжать неудобно: молодежь вся в лесах, а старики забраны в город (около 160 чел.), поселены где-то около Киевского вокзала, и там им читают лекции о значении и преимуществах коммунизма. Дело безнадежное. "Хитрые хохлы" прикинутся, конечно, обращенными, как они это делают в разговоре со всеми коммунистами. Те приезжают и рассказывают с восторгом о своих легких успехах, а между тем если есть что-ниб[удь] достоверное о "чувствах народа", то это - глубокая ненависть к коммунизму, питаемая в деревне, особенно украинской! Когда во время свидания с Раковским я ему сказал, что "надо признаться, коммунисты пользуются глубокой ненавистью деревни", - то он ответил уверенно:

   - Это теперь уже изменилось!

   Рассказывают, что повстанцы проникают порой в город ночью и обезоруживают часовых у вокзалов. При этом будто бы последние тоже довольны, что их не убивают и даже не избивают, а только отбирают оружие. Неизвестно, насколько тут правды, но слухи характерны: они выражают общее настроение среды, рождающей эти слухи.

   После того как последний поезд с русскими детьми уехал в Москву и увез последнюю стайку колонистов (было это 15/28 мая), - мне доставили следующий плод детского коллективного творчества. Мне уже раньше рассказывали об этой песенке, которую дети сами сложили, положили на музыку (вероятно, какой-нибудь известный ранее мотив) и пели хором:

  

   Прощай, колония родная,

   Прощайте, все мои друзья,

   Прощайте, нивы золотые

   И голубые небеса!

  

   Не будем больше мы резвиться,

   Не будем ягод собирать,

   А станем целый день учиться

   И вечерком лишь отдыхать.

  

   Отвыкайте, наши ножки,

   От Граикиной (?) {*} дорожки,

   Привыкайте, наши ножки,

   Опять к московской мостовой...

  

   Уж скоро, скоро поезд грянет,

   Звонок уныло прозвенит,

   И нас в колонии не станет,

   И наше сердце загрустит.

  

   Машина к городу подходит

   И нам свисточек подает.

   Родная маменька выходит

   И праву ручку подает.

  

   С каким восторгом я встречаю

   Свою прелестную Москву!

   Но что же, что вдруг замечаю:

   Она наводит лишь тоску.

  

   Любовь Васильевна, простите,

   (называют учителя или учительницу)

   Что мы шалили много раз.

   Нам грустно с вами расставаться,

   Мы крепко, крепко любим вас...

  

   {* Знак вопроса поставлен автором.}

   Так приятно среди мрачных впечатлений современности отметить этот цветок непосредственного детского творчества!

   13 июня н. с. ревтрибуналом приговорен к расстрелу Дм. Ант. Пелипенко за выдачу деникинцам.

   Председатель Суховой, члены Шило и Колупаев.

   Приговор над Рашевским заменен концентр[ационным] лагерем.

   В том же No "Известий" объявлено о приведении в исполнение приговоров над следующими лицами:

   1. Андрей Левченко - создал в Кобел[якском] у[езде] ядро петлюр[овских] восстаний. Расстрелян.

   2. Димнич Ф. Н.

   3. Горбань Мих.

   4. Миргородский Ник.

   5. Дейнека И. М.

   6. Черневецкий И. М.

   7. Кулик Вас., б[ывший] стражник, за выдачу деникинцам.

   8. Кузьменко Петр.

   9. Марченко M. M.

  

   Рассказывают достоверные люди. К коменданту пришел крестьянин, по виду солдат (с револьвером), положил револьвер на стол и заявил, что он делегат от повстанцев из горбаневского леса. Они требуют, чтобы с "нашими" обращались хорошо, чтобы украинцев отпустили и вообще требования в этом же роде. "Я знаю,- сказал этот своеобразный посол, - что вы меня посадите в тюрьму и можете расстрелять. Но знайте, что если вы расстреляете меня одного, то у нас есть ваших коммунистов и красноармейцев 400, и все они погибнут". Один мой знакомый, при посещении тюрьмы, видел этого делегата. Большевистские власти пока не знают, что с ним делать (впоследствии расстрелян).

   Вообще пока какое-то колебание, - не то предстоят большие репрессии, не то - смягчение нравов. Есть среди большевиков люди и за то, и за другое. Иванов из Ч.К. ушел и сделан комендантом тюрьмы. В одном письме, полученном нелегально из тюрьмы и попавшем ко мне, пишут, что судьбу заключенных, вплоть до расстрела, решают "трое", как им подскажет "революционная совесть". Вызывают жертву "на так называемый допрос". "Часов в 11 ночи ведут двое под руки, третий сзади в погреб и там расправляются. (Это, кажется, происходит в Ч.К.) Арестованный кричит: "О, товарищи, голубчики... Я не виноват, що вы робите!.." Тогда задний бьет ручкой револьвера по голове, и крик смолкает... Обращение с арестованными отвратительное: все время слышна площадная отвратительная ругань, какой я (пишет автор письма) никогда не слышал, пока не попал за эти решетки. 99 процентов сидят невинно. При Шахиджанове были хоть прогулки, а теперь стал новый комендант Иванов... Не смотрит людям в глаза. Он сейчас же стал применять другой режим. Матерная ругань раздается постоянно на тюремном дворе. Этот голос нервирует всех, и даже сквозь стены и запертые двери каждый видит его сердитое лицо, долгий стан, подвязанный поясом, на котором болтается германский пистолет. Никогда он не обратится с ласковым словом человеческим, - все грубости и матерщина. Ответ лекарю, что комендант не позволяет лечить: "Вы потакаете контрреволюционерам". Ежедневно после обеда приходят душ десять китайцев и уводят кого-нибудь из несчастных товарищей".

  

   Дня три назад, со слов толстовца М. С. Дудченко, рассказывали след[ующую] историю.

   Дудченко живет на окраине города, откуда выезд на Горбаневку. Среди дня мимо их двора проехала коляска, в которой сидели два или три коммуниста. Эти коммунисты ехали агитировать в окрестные деревни против повстанцев. Через некоторое время, однако, коляска опять показалась на дороге. Лошадей гнали вскачь, а за коляской неслись верховые. Таким образом, и коляска, и преследователи пронеслись опять мимо двора Дудченко в самое предместие, и через некоторое время преследователи догнали коляску, повернули ее и угнали коммунистов по направлению к Горбаневке.

   Это дерзкое похищение "комиссаров" в самом почти городе наводит на размышление. Украина превращается в антикоммунистическую Вандею. Рассказывают, что в Диканьском и других лесах нарыты подземелья и ходы. Говорят даже совершенно определенно, что диканьский лес объявил свою мобилизацию!

   А по местным советским газетам "все благополучно".

  

   На днях (24 июня нов. ст.) состоялось заседание револ[юционного] трибунала, доставившее мне некоторое удовлетворение. Недели три назад я получил из Петрозаводска письмо от Нат. Вас. Акуратовой. Она в самом отчаянном тоне спрашивала о судьбе своего жениха Богумира Лооса, чеха, который был в плену и проживал в Петрозаводске. В декабре он уехал в командировку (после революции стал советским служащим). Его послали на Украину для покупки продов[ольствия] для служащих Мурманской ж[елезной] дороги. Она имела известия от него до 15 апр[еля], когда он ей написал из госпиталя острозаразных, а затем никаких писем больше не приходило. Знакомые ей сообщили, что Лоос расстрелян. В тоне совершенного отчаяния она обратилась ко мне. Я стал наводить справки и узнал, что 15 апреля Богумир Лоос из больницы переведен в арест[антские] роты. Признак плохой. Это делается обыкновенно перед расстрелом (перевод в тюрьму считается благоприятнее). У меня смутно мелькала фамилия Лооса в каком-то мрачном антураже, но точно вспомнить я не мог.

   И вот уже перед самым судом узнаю, что Лоос жив. С ним случилась следующая характерная история. Приехав для закупок, он встретил затруднения в закупке махорки и вместе с другим товарищем Буниным узнал, что без взятки им ничего не удастся сделать. Они решили дать взятку, чтобы сделать порученное дело. В Кременчуге Бунин встретился с Рабиновичем, братом видного фабриканта махорочной фабрики, и тот взялся уладить это дело посредством подкупа сов[етских] служащих. Можно сказать, что теперь вся торговля идет на этой почве, причем от времени до времени она прерывается маленькими дивертисментами вроде внезапного предания суду "взяточников и взяткодателей". Порой это бывает "несчастная случайность": попадут на честного коммуниста. А порой нечестные коммунисты от времени до времени желают заявить о своей честности. Одна из таких случайностей произошла и на этот раз. Бунин, Лоос, Рабинович и Толстоног (посредник) арестованы, и "чека", не долго думая, уже приговорила их к расстрелу. В это время я хлопотал о несчастном Засенке, Баштаннике и Калюжном, говорил с Харьковом по прямому проводу, и при этом мне сообщили также о приговоре над Лоосом. Я присоединил и их дело к своему ходатайству и потом забыл о нем. Оказалось, что все, приговоренные "чекой", были преданы суду ревтрибунала. Для Засенка и Баштанника это имело все-таки роковые последствия. Это совпало с восстанием, и оба были по приговору уже суда - расстреляны. Калюжный приговорен к многолетнему заключению в концентр[ационном] лагере и затем, по каким-то новым сведениям, получил полное оправдание, а 4 подсудимых взяточников и взяткодателей судились 24 июня ревтрибуналом. Суд приговорил Бунина, Товстонога и Рабиновича к расстрелу, но в силу амнистии см[ертная] казнь заме[нена] 15-летним заключением, а Лооса оправдал. Защищал подсудимых В. В. Беренштам, которому приходилось часто отстаивать жизнь подсудимых в царских военных судах. Итак, хоть одно светлое пятно на мрачном фоне. Человек, уже приговоренный "чекой" к расстрелу, - уже освобожден, и мне не придется сообщать бедной девушке мрачного известия. Лоос уже был у меня... И еще один аргумент против административных приговоров, против которых стараюсь протестовать, хотя не всегда успешно. (Между прочим 6 июня н. с. я послал письмо в этом смысле Луначарскому {"Оставлен черновик". - Примеч. В. Г. Короленко.}.)

   Дня два назад мне доставили No газеты "Известия", издающейся в Москве от имени Всероссийского Центр[ального] Исп[олнительного] Комитета Советов. Там помещена заметка "На Украине" (беседа с тов. Луначарским) {"В No 129 от 16 июня 1920 г.". - Примеч. В. Г. Короленко.}. Здесь сообщается между прочим:

   "В Полтаве, - сказал между прочим тов. Луначарский, - я имел длинную политическую беседу с тов. В. Г. Короленко. Несмотря на некоторые (?!) {Вопросит. и восклицат. знаки проставлены В. Г. Короленко.} разногласия, Короленко резко проводит грань "между джентльменским - по его словам - поведением Красной Армии и разбойничьим поведением деникинцев, которых он наблюдал в Полтаве".

   Вот что значит интервью. Немного исказит Луначарский, еще больше интервьюер, и получается полная ложь! В действительности я говорил следующее: "большевики умеют "занимать город". Каждый раз, когда они входили, быстро прекращались грабежи и неистовства бандитов. Даже в последний раз, когда им предшествовали шайки настоящих бандитов, они скоро возобновили порядок, тогда как деникинцы открыто грабили евр[ейское] население три дня. Но затем, когда начинает действовать большевистский режим, с чрезвычайками, арестами и бессудными расстрелами,- это впечатление скоро заменяется ненавистью населения и ожиданием новой перемены".

   И это превратилось в "джентльменство". Джентльменство людей, расстреливающих без суда своих ближних!

  

   Вчера ко мне пришла целая кучка женщин. Это жены милиционеров. Они ходят уже второй день. Их мужей собрали "для регистрации" и арестовали, человек больше 100 только за то, что они служили при деникинцах. Как будто при деникинцах не нужна охрана жизни и имущ[ества] граждан. С одной стороны, на юге отпустили добровольцев, и даже офицеров, с другой - хватают милицию.

   На вопросы Праск[овьи] Сем[еновны] ответили, что скоро их дело будет кончено. Некоторых отпустят, но других, за которыми окажутся разные проступки по должности - взяточничество, притеснение жителей и т. д., - отправят на принудительные работы. Теперь дело кончено, конечно, - кое-как. Бабы плачут. У них семьи, дети, средств нет. Впрочем, у некоторых довольно веселый вид: мужья таки и понажились, но далеко не все. У некоторых искренние слезы и горе. Я, конечно, ничего сделать не могу. Посоветовал обратиться в консультацию и подать общее прошение.

   А вечером - по всем улицам облава: набрали массу народа в Ч.К. Часов в 12 или около часу послышался шум невдалеке от нас на площадке гор[одского] сада.

   - Кто идет? Отвечайте. Буду стрелять...

   Послышалось 2 выстрела. Затем шум продолжался. Прибежала милиция. Послышались вопросы: кто стрелял?.. Затем все постепенно стихло.

   Наутро рассказывали, что ловили дезертиров. По другому, более вероятному рассказу, убежало 30 милиционеров, назначенных к отправке на работы. Теперь им податься некуда, кроме как в леса, где они увеличат банды повстанцев.

  

   На днях похоронили молодого красного командира Лунеца, убитого на одной из окраин города. Кем убит и при каких обстоятельствах, - "Известия" не сообщают. По некоторым фразам можно думать, что это проявление дикого террора.

  

   Больше 10-ти дней я не принимался за свои записи. Не знаю, восстановлю ли тревожные события, волновавшие меня в эти дни. Сейчас мне приходится начать с свежей удивительной истории.

   Весь Кон[стантино]град говорит о ней, и нам ее рассказывала раньше приехавшая оттуда знакомая. А вчера ее повторили в подробностях две молодые женщины, мужья которых привезены из Констан[тиногра]да в качестве обвиняемых. Чувствую, что мне придется писать об этом подробно Раковскому или Петровскому, поэтому сообщу лишь вкратце: по-видимому, в Кон[стантино]граде под видом коммунистов завелась шайка разбойников, с участием "военкомов", следователей Ч.К. и т. д. Не очень давно (в мае) туда были командированы два коммуниста Бегмат и Яровой для военных закупок. У них было 4 миллиона. Они как-то пошли из Кон[стантино]града в одно из близких сел. На дороге их убили и ограбили. По этому поводу были охвачены Андрей Давиденко и Карп Сидоренко, а затем некоторые еще лица, нужные в качестве свидетелей, м[ежду] прочим Трирог, Дараган и Бондаренко. Арестовали последних ночью и ввиду позднего времени следователь Козис потребовал, чтобы они подписали протокол, в котором говорилось, что Давиденко и Сидоренко действит[ельно] являются организаторами восстания в близких к R[онстантиногра]ду селах. Бондаренко, возмущенный, отказался и вышел из комнаты. За ним вышел один из близких к Козису коммунистов, и вскоре раздался в соседней комнате выстрел, за которым последовало падение какого-то тела. Перепуганные этим Дараган и Трирог подписали протокол. Оказалось, что выстрел был сделан в воздух, а падение тела только симуляция.

   Весь город стал говорить о том, что Козис и другие коммунисты его кружка сами убили и ограбили Бегмата и Ярового. Об этом говорили так упорно и широко, что это обратило внимание приехавших по другому делу Миронова и Савко. Они стали расспрашивать население того села, где якобы предполагалось восстание, и выяснили, что никто никакой агитации в этом селе не вел. Следствие было передано от Козиса Миронову, и скоро он заявил, что он поедет в Полтаву с докладом, и Давиденко с Сидоренком будут освобождены. Затем из Полтавы приехал новый следователь Алтухов, который арестовал Козиса (следователя) и заведующего политбюро Ногина, а затем Негруба (доносчика), а также военного комиссара Смецкого. Ногин обратил на себя внимание тем, что направо и налево швырял большие деньги... Его уже раз арестовали, но его взял на поруки следователь Козис. Он и на этот раз успел бежать. Когда в его квартире сделали обыск, то нашли много явно награбленных веще