Жуковская Екатерина Ивановна - Записки

ратилось на качество.

   - Нашли о чем рассуждать! ну, пусть себе приходят поужинать и чайку попить кому хочется. Уж, должно быть, очень они голодны, если на наш ужин льстятся. Меня так просто жалость берет, глядя на этих голодненьких, - вмешался Головачев.

   - Да если они в самом деле из-за ужина ходят, то пускай их! - сказала участливо добрая Маркелова, затронутая за живое словами Головачева.

   - Ну а все-таки вам не помешало бы, Аполлон Филиппович, позаботиться об освежении наших вторников, - сказала Коптева. - Какие были интересные люди - походили и перестали. Против голодных я, разумеется, ничего не имею, пусть себе ходят, да уж слишком они незанимательны.

   - В самом деле, - встрепенулась Маркелова, - я охотно мирюсь с голодными, зато нельзя ли как-нибудь скрасить все это кем-нибудь интересным? Вот Василий Алексеевич, - тот все больше насчет вылавливания интересных дам, а вы занялись бы вылавливанием интересных кавалеров, Аполлон Филиппович.

   - Да откуда мне их взять?

   - Еще редакция "Современника" не вся у нас перебывала.

   - Как не вся? Были и Пыпин, и Салтыков, и Некрасов. Кого же вам еще нужно? Там кое-какая мелкота только осталась, случайные сотрудники.

   - Нет, постойте: вы забыли Жуковского.

   - Да он к вам не пойдет.

   - Вот мило-то! Это почему?

   - Потому человек он серьезный.

   - Прекрасно! За кого же вы нас принимаете после этого?

   - За очень милых особ. Только, видите ли, Жуковский неподходящий вам человек.

   - Вот пустяки! - воскликнула Маркелова. - Как там себе хотите, а к следующему вторнику извольте привести к нам Жуковского.

   - Ей-Богу, не знаю, как к нему и приступиться-то!

   - Какое малодушие! Скажите, что мы желаем его видеть, очень заинтересованы его статьями и просим прийти.

   - Ну нет, на эту удочку его не изловишь!

   - Ну, как там хотите, а чтобы был у нас в следующий вторник Жуковский, а то никто из нас к гостям не выйдет и Катю мы их занимать не пустим, - сказала решительно Коптева.

   - Ничего, видно, с вами не поделаешь, как-нибудь попытаюсь, если завтра его в редакции увижу.

   На другой день, весь сияя, Головачев сообщил о некотором успехе в деле приглашения Жуковского.

   - Ну, расскажите, расскажите, как было дело! - пристали к нему Маркелова и Коптева.

   - Только что он (т.е. Жуковский) расселся и стал перелистывать и пересматривать новые книги, я сейчас к нему. Разговорились. Я стал расспрашивать его про такие-то и такие-то сочинения, нет ли у него; оказывается, есть и к моим услугам; предлагает прислать, если надо. - Нет, говорю, не присылайте, а лучше позвольте предварительно зайти к вам и выбрать что нужно. - "Сделайте одолжение!" - Когда же вас застать? - "Да я к обеду всегда дома и весь вечер также, приходите обедать". - Нет, говорю, к обеду не приду, а вот вечерком как-нибудь, если позволите. - Говорит, хорошо?!

   - Ну и только-то? - воскликнули мы с разочарованием.

   - А вы желаете, чтобы я схватил человека за шиворот и к вам притащил? Этак с порядочными людьми не делается. Он бы меня за сумасшедшего принял.

   - Когда же вы к нему пойдете? - спросила Коптева.

   - Как-нибудь на днях.

   - "Как-нибудь на днях"! - передразнила его Коптева. - До вторника всего четыре дня осталось; когда же вы успеете его пригласить? Идите сегодня!

   - Ну, нет, сегодня неловко, слишком уж навязчиво. Завтра, пожалуй!

   На следующий день после обеда Головачев, напутствуемый пожеланиями успеха, отправился к Жуковскому.

   - Ну что? ну что? - обступили мы его по возвращении от Жуковского.

   - Дайте, ради Бога, вздохнуть человеку, - расселся он, тяжело дыша. - Ну-с, мое приглашение принято, - проговорил он многозначительно. - Во вторник его увидите...

   - Ну, молодец Аполлон Филиппович, - сказала Маркелова.

   - Как же вы ему сказали? - спросила Коптева.

   - Очень просто: разговорился, стал спрашивать его мнения насчет тут одной книги, о которой думаю начать завтра писать, попросил совета, как приняться... Кое о чем поспорили. Вдруг я хватился за часы: вижу, что поздно. Ах, говорю, извините, что так засиделся, мне бы интересно еще вас кое о чем спросить, да теперь меня ждут дома: что бы вам в самом деде зайти ко мне как-нибудь? - С удовольствием, говорит, когда вас застать? - Во вторник, говорю, во вторник вечером приходите, вот в нынешний вторник, чтобы не откладывать в долгий ящик, а то потом позабудете и не зайдете. Записал мой адрес и обещал непременно быть. Вот видите, заставили какую ловушку серьезному человеку поставить...

   - Молодец, молодец Аполлон Филиппович, - сказала Маркелова, - не ожидала от вас такой прыти и находчивости.

   - А о нас вы ничего не сказали? - спросила княжна.

   - Как же, сказал. Живет, говорю, на свете такая-то княжна.

   - Полноте дурачиться, Аполлон Филиппович. Упоминали вы ему о нашей коммуне? вообще знает он о ней? - спросила в свою очередь Коптева.

   - Признаюсь, боялся проронить слово и о коммуне, и о вас. Ну как, думаю, запугаю его барынями, тогда и весь мой подход к нему пиши пропало. Мое дело было его вам предоставить, ваше - его собою заинтересовать и привлечь в будущее время.

   - Только, пожалуйста, Екатерина Ивановна, предоставьте его нам, - обратилась ко мне Маркелова, - а то, право же, вы вечно заберете себе самых интересных кавалеров, а нам какой-то мусор оставляете!

   - Никого я не забираю! - сказала я обиженно. - Сами же вы меня просите занимать посетителей.

   - Ну хорошо, пусть по-вашему, а Жуковского все-таки предоставьте на наше с Коптевой попечение.

   - Да, пожалуйста, Катя, уступите его нам хоть на первый вечер, - сказала мне Коптева.

   - Ей-Богу, ваши просьбы делают мне слишком много чести, точно я могу распоряжаться Жуковским по своему усмотрению.

   - Уступите им, дорогая Екатерина Ивановна! Я так рад, что они хоть кем-нибудь наконец заинтересовались, - вмешался Слепцов.

   - Ну уступаю: надоели, право! - засмеялась я.

   Наступил наконец пресловутый вторник, в который должен был явиться Жуковский. Все принарядились точно к смотру. Маркелова решилась расстаться с полинялой красной шерстяной кофточкой-гарибальдийкой, которую она из принципа считала нужным носить пока не развалится, и надела свое выездное платье. Княжна пригладила волосы и сама наколола мой бант, который в последнее время опять забросила. Все они имели оживленный вид; только одна я ходила взад и вперед по залу со скучным лицом.

   Жуковский явился довольно рано. Он, видимо, никак не предполагал, что имеет дело с коммуной, и не без некоторого удивления отнесся к массе разнородных хозяек, которым по очереди представил его Головачев. Это был бледный и худощавый брюнет лет под тридцать, с неправильными чертами лица и густыми черными волосами. Красивым его назвать было нельзя, но большие серые глаза, казавшиеся по временам черными, придавали его лицу необыкновенную выразительность и привлекательность. Происходя из хорошей дворянской семьи и получив воспитание в одном из привилегированных заведений, он резко выделялся изяществом своих манер от остальных своих собратий по перу, чем впоследствии и заслужил прозвание "аристократа".

   Головачев поспешил усадить Жуковского около небольшого диванчика, на котором сидели Коптева и Маркелова; те тотчас же принялись его занимать.

   - Ну вот, чтобы не быть вам в обиде, - подошел ко мне Слепцов, - Головачев представит вам красавца доктора, текущую знаменитость, будто бы вдохновившего автора романа "Что делать?" списать с него Лопухова. Между нами должен заметить, что не автор романа списал с него свой тип, а, напротив, сам доктор вдохновился романом и разыграл его в жизни: порукой в том хронология.

   Вы, впрочем, не смущайтесь: он хоть и лжегерой, но все-таки чертовски красив, - добавил он.

   - Терпеть не могу красавцев, - сказала я недовольным тоном. Я вообще была не в духе и с самого приезда Жуковского демонстративно уселась в угол с твердым намерением никого не занимать в этот вечер, предоставив посетителей на произвол судьбы, в наказание всем за скуку, на которую будто бы обрекли меня Коптева и Маркелова.

   - Нет, вы только посмотрите на него! Непременно влюбитесь! Все его пациентки от него без ума.

   - Не болтайте глупостей и приберегите этого лжегероя для себя, если он вам так нравится!

   В это время Головачев как раз подвел ко мне очень красивого, точно с модной картинки сорвавшегося молодого человека с заметной проседью, которою он очень хвастался и гордился.

   - Позвольте вам представить светило медицины, - представил мне его полушутя Головачев.

   Светило тотчас же, развязно рассевшись около меня, бесцеремонно оглядел меня с ног до головы и спросил:

   - Вы не нигилистка, я вижу...

   - Нет, не нигилистка.

   - И прехорошенькая, я вам скажу!

   - Говорят, - подражая его тону, ответила я.

   - "Говорят"! - передразнил он меня. - Будто сами вы в этом не уверены?

   - Не уверена. К тому же могу судить пристрастно, тогда как другие судят со стороны.

   - Какая удивительная добросовестность! А вот я так прямо говорю про себя, что красавец.

   - Ну, вот видите, как вы пристрастны: я вовсе не нахожу вас красивым, - сказала я, так как светило начинало мне не нравиться своей деланностью, самодовольством, апломбом и приторной красотой.

   - Это вы хотите пооригинальничать!

   - Если кто из нас двух расположен оригинальничать, то, мне кажется, вы.

   - Ну, что же, я не скрываю, я действительно оригинален.

   - А я, по правде говоря, решительно не знаю, какая я. Если вам показалось, что я оригинальничаю, то это потому, что здесь на мне лежит обязанность занимать гостей и я стараюсь попасть вам в тон.

   - Ну вот и выходит, что вы оригинальны!

   - Нет, оригинал должен быть только один: я лишь ваша плохая копия! - посмеивалась я.

   - Нет, вы, право, преоригинальная! - поощрял он меня самодовольным тоном. - Самая мысль подражать мне нравится мне своей новизной. До сих пор я всех с толку сбивал своей оригинальностью, и все передо мной пасовали, ну а вас не скоро собьешь с позиции, я вижу.

   - Merci за комплимент.

   - Я без комплиментов, а вы и меня перещеголяли: комплименты навыворот делаете.

   - Как навыворот?

   - Не хотите признать меня красавцем.

   - Ну, может, вы и красавец, только мне не нравитесь, - ответила я не без досады на пошлость светила и стала с беспокойством посматривать, кому поскорее сбыть его с рук.

   - Позвольте вам не верить.

   - Как хотите, - сказала я равнодушно и попробовала было встать, чтобы позвать Головачева или Слепцова.

   - Куда вы? куда? - удержал меня красавец. - Наговорили мне несообразностей и сейчас же на попятный. Я хочу вас досконально изучить.

   - Неблагодарная задача, если она приведет вас к таким же результатам, к каким пришла я, изучивши вас.

   - Ну, положим, вы слишком уж спешите: изучить в пять минут вы меня не могли.

   - По крайней мере, первые страницы отбили у меня охоту читать остальные.

   - Вы преязвительная, я вижу, и с вами нужно держать ухо востро, но только вы ошибаетесь, судя обо всей книге по первым страницам.

   - Тем лучше для вас, - ответила я.

   - Вы меня извините, а я еще с вами поспорю и докажу, что я книга не только занимательная, но такая, от которой вы не оторветесь, когда изучите поближе. Вам непременно подавай мишуру и блеск!

   - Да на что более блестеть, кажется, чем вы блестите, - улыбнулась я.

   - Да, блещу, блещу и еще более буду блестеть, и вы еще в меня влюбитесь, - сказал он, самоуверенно ухмыляясь.

   Меня передернуло.

   - Ну уж это извините, - сказала я.

   - Влюбитесь, говорю я вам, непременно влюбитесь! Ну скажите, можно ли устоять против такой красоты, как моя, если я этого захочу? - уставился он вопросительно на меня.

   - Для меня в мужчине красота последнее дело.

   - А вам что же требуется?

   - Отсутствие фатовства и самодовольства, простота и, главное, ум, - подчеркнула я.

   - Кажется, ума-то мне не занимать!

   - Относительно этой статьи я уже окончательно ставлю теперь несколько точек и вопросительных знаков, - подзадоривала его я.

   - Теперь вы, кажется, намерены сомневаться и в моем уме, как перед тем сомневались в моей красоте? - засмеялся он принужденно.

   - Не только намерена, но просто-напросто сомневаюсь.

   - Это превосходит все! Сомневаться в моем уме, в уме всеми признанного и патентованного доктора!

   - Патентованного, - voila le mot [определяющее слово (фр.)]! А теперь извините меня: мне нужно разливать чай, - обрадовалась я самовару, за который обещала Коптевой сегодня сесть, чтобы предоставить ей на свободе беседовать с Жуковским.

   - Аполлон Филиппович! - крикнула я проходившему Головачеву. - Сдаю вам светило медицины с рук на руки, - я должна разливать чай.

   - Ну нет, ошибаетесь! от меня так скоро не отделаетесь! - вскочило за мной светило. - Я буду сам ассистировать в вашем священнодействии и вместе с тем доказывать легкомысленность ваших воззрений на некоторые светила, - ухмыльнулся он, и, подсев к чайному столу, схватил сахарные щипчики и принялся, грациозничая, раскладывать сахар в стаканы и чашки.

   Я разливала чай и бесилась на необходимость слушать его нескончаемые самовосхваления. У меня прошла даже охота язвить и возражать ему, и я с завистью поглядывала в сторону Коптевой и Маркеловой, беседовавших с Жуковским.

   Через минуту Головачев подошел к светилу с каким-то вопросом и мало-помалу отвлек его от меня. Скоро ко мне подошла Коптева.

   - Ну что? - спросила я ее.

   - Ужасно неразговорчив; боюсь, что и вы его не разговорите!

   - А Маркелова как?

   - Вот я затем и пришла к вам, чтобы спасти его от Маркеловой. Я уже пробовала его на все лады разговорить: ответит и молчит. Попросила Маркелову поддерживать разговор - выходит еще хуже! Она наполовину не разберет, что он говорит, - выходит чепуха. Мне приходилось перекрикивать в ухо Маркеловой его ответы, и просто надоело. Но какие у него глаза, какие глаза! - вдруг восхитилась она. - Лучше его глаз я, право, ничего на свете не видала.

   - Что же вы их там оставили, - подите же к ним на выручку, - сказала я.

   - Нет, уж идите вы, я за вами пришла, потому что из сил выбилась от крика. Пустите, я буду лучше разливать чай.

   - А Маркелова не будет в претензии, если я пойду?

   - Полагаю, будет благодарна; если она не ушла оттуда до сих пор, то только из упрямства.

   - Что, вы хотите побеседовать с monsieur Жуковским? - обратилась ко мне Маркелова с лукавой улыбкой, когда я подошла. - Сделайте одолжение, уступаю вам место, мы уже вдосталь наговорились, - как-то натянуто засмеялась она. - С Екатериной Ивановной вам будет веселее, - обратилась она к Жуковскому и быстро направилась к чайному столу.

   - Что же? о чем же мы с вами будем разговаривать? - улыбаясь спросила я Жуковского.

   - О чем хотите, - улыбнулся и он в свою очередь.

   - Ну вот, скажите мне, пожалуйста, отчего это, говорят, с вами так трудно разговаривать? Вон, ведь они обе из сил выбились, вас занимая, и не могли от вас добиться ничего, кроме односложных, коротких ответов.

   - Как из сил выбились! - встрепенулся Жуковский. - Для чего же они меня занимали в таком случае? Мне это вовсе не нужно. Пожалуйста, вы-то хоть не выбивайтесь из сил!

   - Они все надеялись вас разговорить: им очень понравились ваши статьи, думали с вами ближе познакомиться.

   - И вам тоже мои статьи понравились? - засмеялся он.

   - К сожалению, не читала их.

   - И прекрасно делали.

   - Непременно разыщу и прочту.

   - Совсем лишнее, только время даром потратите.

   - Думаете, я не в состоянии понять ваших глубокомысленностей?

   - Боже избави! Просто скучны мои статьи, как скучен и я сам, по справедливому замечанию ваших приятельниц.

   - Они вовсе не говорили, что вы скучны, - с живостью ответила я. - Они нашли вас только неразговорчивым, никакого толку не могли от вас добиться.

   - Да какого же им толку от меня было нужно?

   - Всякого толку: ваши взгляды разные нужно было знать.

   - И вас тоже интересуют мои взгляды? - смотрел он на меня с мягкой улыбкой в глазах, придававшей его взгляду необыкновенную прелесть, что-то искреннее, почти детское.

   - Разумеется, интересуют.

   - Ну, например, насчет чего вы бы желали знать мой взгляд?

   - Как вам сказать?.. Так трудно сразу... Ну, хоть насчет нашей коммуны: как вам нравится наша коммуна? - спросила я, чтобы только поскорее спросить о чем-нибудь.

   - А, так это у вас коммуна? - сказал он, невольно оглядываясь. - То-то я не мог сообразить хорошенько, к кому, собственно, попал! Пригласил меня к себе Головачев; вижу, что и Слепцов что-то хозяйничает, и вам всем он меня как хозяйкам представил и все под разными фамилиями. Что же могу я вам сказать о вашей коммуне, когда ее совсем не знаю?

   - Но, вообще, вы за коммунистический принцип?

   - Вот вам что понадобилось знать! Можно многое иметь и за, и против коммуны, смотря по тому, как, где и когда этот принцип применяется. Между мужем и женою этот принцип наиболее применим, а в остальных отношениях это более сложная история. Всего убедительнее самые факты. Ну вот вы участвуете в коммуне: что вы скажете мне об удобстве и применимости коммунистических начал?

   - Да наша коммуна, собственно, фикция одна, а не коммуна, - это просто меблированная квартира без предпринимателя-хозяина.

   - И больше ничего коммунистического вы не пробовали вводить?

   - Другие пробовали, только не я с Коптевой.

   - Что же так?

   - Да много в нас разных предрассудков сидит, говорят.

   - Так как же вы поладили?

   - Очень просто: мы с ней вносим то, что приходится платить, если разделить все расходы по количеству членов, а остальные распределяют расходы по-коммунистически.

   - То есть?

   - Всякий вносит сколько может.

   - То есть сколько он зарабатывает?

   - И так, и не так.

   - Как же?

   - Иной мог бы внести более, чем вносит, но тратит на свои личные потребности, на семейство.

   - Как на семейство? Разве коммуна не допускает у себя семейств?

   - Нет, семейства вышли неподходящие.

   - Так, значит, под личными потребностями нужно подразумевать семейство?

   - Главным образом.

   - Ну, а остальные, не имеющие личной потребности в виде семейства, не в претензии за то, что им приходится приплачивать за семейных?

   - Пока еще великодушничают.

   - Вы говорите - "пока"; значит, думаете, что этому великодушию наступит конец?

   - Ну если не конец великодушию, то могут случиться разные посторонние обстоятельства: болезнь, недостаток работы, увеличение личных потребностей, - мало ли что?

   - Тогда, может быть, другие, что более тратили на свои личные потребности, начнут тратить менее?

   - Может быть; хотя сомневаюсь, чтобы так легко могли сокращаться надобности.

   - В таком случае, как же будет?

   - Вот тут-то и придется поставить несколько вопросительных знаков.

   - Что же в результате, значит, выходит несостоятельность коммунистических начал, которым не в состоянии помочь даже великодушие?

   - Должно быть так, хотя пока все еще держится.

   - А пока у вас все идет гладко?

   - Почти. Ссоримся иногда, миримся, - все как следует...

   - Из-за чего же вы ссоритесь?

   - Ссоримся мы, например, из-за того, следует ли обходиться без прислуги, из-за допущения или недопущения капиталистов в коммуну.

   И затем по просьбе Жуковского я передала ему различные точки зрения, послужившие причиной ссор.

   - Так, оказывается, что на деле вы представляете тормозящий элемент?

   - Кажется, что так, - вздохнула я.

   - Чего вы вздыхаете?

   - Принципы мне очень нравятся; нахожу их очень справедливыми и гуманными, - но вот не могу их осуществить.

   - Очень жаль, - покачал головой Жуковский, улыбаясь.

   - Вот вы бы попробовали, - сказала я вдруг.

   - Я?.. Нет, уж куда мне, если такая ярая поклонница, как вы, отказывается от их проведения.

   - А вы не поклонник?

   - Тоже поклонник, - вздохнул он, передразнивая меня, - но тоже, к сожалению, не могу взяться за проведение этих принципов.

   - Отчего же?

   - Должно быть, тоже потому, что и во мне сидит тьма предрассудков, как и в вас.

   - Согласитесь, что это очень печально.

   - Разумеется, печально.

   У меня с Жуковским завязался продолжительный и живой разговор, прерванный только зовом к ужину, от которого Жуковский отказался и ушел, обещав непременно прийти в следующий вторник.

   - Вы доставили мне много удовольствия, - сказал он при прощании, и это заявление заставило радостно забиться мое сердце.

   Чем более я узнавала этого простого, живого и умного человека, полного самых гуманных воззрений, чуждого всякого самомнения и фальши, тем более привязывалась к нему...

   Здесь уже начинается новый период моей жизни, преисполненный рядом волнений, борьбы за существование, горя и счастья, повествование о которых составит, быть может, новый том моих воспоминаний.

   Чтобы удовлетворить любопытство читателей, заинтересованных дальнейшей судьбой коммуны, я расскажу вкратце о ее распадении, начавшемся с моим выездом из коммуны.

   Выехав, я оставила за собою комнату до окончания контракта с хозяином дома. Товарищи мои, в порыве великодушия, отказались было от моих взносов, совершенно основательных и справедливых, и согласились на это только благодаря хроническим дефицитам, которые доходили иногда до того, что княжна вбегала к нам с восклицанием: "Скорее три рубля, а то мы сегодня без обеда!" Для успокоения сетований коммунистов, что я и Коптева, уезжая, дискредитируем наше "дело", как упорно называл его Слепцов, я связала себя обещанием приезжать в коммуну по вторникам и занимать гостей по-прежнему в качестве живущей там хозяйки. В сущности, то была бесполезная мера, так как выезд мой из коммуны и выезд Коптевой, не пожелавшей там оставаться без меня, стал скоро всем известен, тем более что Коптева не считала нужным ломать комедию и ни от кого не скрывала о своем переезде в частную квартиру. Вскоре Маркелова, выбившись из сил для установления равновесия в бюджете, вовсе прекратила вторники и тем избавила меня от разыгрывания комедии хозяйки дома.

   С нашим выездом Слепцов пытался завести столярную мастерскую, которую думал преобразовать впоследствии в артель. Он обратил наши комнаты в столярную и нанял для начала двух столяров. Он завел все нужное для мастерской, сам занялся составлением рисунков для мебели, но и тут, как везде, повел дело слишком широко - в убыток - и должен был оставить эту затею, от которой у нас остался очень красивый черного дуба письменный стол.

   Все это привело к тому, что коммунисты не только были не в состоянии уплачивать по заборным книжкам, но и окончательно стали в тупик, когда им пришлось платить за последнюю квартирную треть. На их счастье, хозяин дома не только не описал мебели, но сам предложил им уничтожить контракт и выехать свободно из его дома. Дело в том, что фиктивная коммуна наделала слишком много шума и встревожила даже полицию, которая просила хозяина дома иметь за ней наблюдение, особенно по вторникам, когда собиралось так много народа. Хозяин, человек деликатный, вовсе не подготовленный к роли наблюдателя, очень смутился. Хотя, посещая время от времени вторники, он убедился, что все это невинная затея, тем не менее он был рад несостоятельности коммунистов, которая дала ему возможность стать подальше от "греха".

  

   Впервые опубликовано в книге: Жуковская Е.И. Записки: брак по принципу, Знаменская коммуна, Плещеев, Некрасов, Салтыков-Щедрин. - Л., Издательство писателей в Ленинграде, 1930.

   Жуковская, Екатерина Ивановна (урожд. Ильина, псевд. Д. Торохов) (1841 - 1913), переводчица, мемуаристка.

  

   Источник текста: http://dugward.ru/library/jukovskaya/jukovskaya_zapiski.html