Жуковская Екатерина Ивановна - Записки

   - Ну нет, избавьте, пожалуйста! Если начать меня приневоливать, то я вовсе одурею и ничего не напишу. Мне нужна свобода! - завопил Головачев.

   Не довольствуясь этими мерами, Маркелова предложила на другой день новые мероприятия для сокращения расходов.

   - Господа, - сказала она, - мы должны стремиться к равноправию людей, а между тем поддерживаем весьма безнравственный принцип - принцип содержания прислуги. Предлагаю устранить это неудобство.

   - Каким манером? - воскликнул Слепцов. - Кто станет готовить нам обед?

   - Ну вот, я так и знала, что это будет главным аргументом против моего предложения и потому представляю вам нашу будущую кухарку, - указала она на княжну. - До сих пор она не могла найти себе подходящей работы, а поваренное дело в том виде, в каком мы им привыкли пользоваться, весьма несложно. Теперешняя кухарка остается у нас еще на месяц до выучки княжны, а затем и она отпускается.

   - Ну а белье как? - спросил опять Слепцов.

   - Для белья нанимается специальная прачка с тем, чтобы ничего другого не знать, кроме белья. Остальное все вы можете и должны делать сами. Согласны?

   - Я не согласна, - сказала я.

   Остальные молчали, соображая удобства и неудобства такого порядка вещей. Слепцов и без того до обеда проводил время в уборке своей комнаты, чистке своего платья и только не мёл сам - потому ему легче всех было согласиться на предложение Маркеловой.

   Головачев согласился по своей русской обломовщине. Языкова эта затея просто забавляла, и он готов был согласиться хоть бы для того, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Коптева вообще любила всяческие оригинальные нововведения. Не согласилась одна я.

   После долгих пререканий и разговоров, длившихся благодаря моему упрямству несколько дней, были отпущены обе горничные. Кроме кухарки и прачки, разрешено было оставить няньку при ребенке Маркеловой и девочку-подростка, на обязанности которой лежало водить гулять моего сына и присматривать за ним в мое отсутствие. При распределении общественных повинностей я выговорила, чтобы мне было зачтено делание визитов светским дамам и занятие гостей по вторникам, на что члены коммуны охотно согласились, находя эту повинность самой тяжелой и скучной.

   Поладив со мной, остальные члены очень скоро сговорились между собою относительно распределения работы. Чистить и заправлять лампы, а также топить печи взялся Слепцов. Накрывать на стол и приносить кушанье должны были по очереди Головачев с Языковым. Убирать общий зал и мести комнаты мужчин взялась Маркелова. На долю Коптевой выпало разливание чая, что она и без того делала. Княжне, кроме обязанности кухарки, было поручено ставить самовар, причем количество самоваров было решено ограничить только тремя в день. Затем, разумеется, каждый должен был убирать свою комнату.

   В первый день некоторые из членов коммуны оказали излишек усердия и добросовестности: Маркелова встала с петухами и принялась стучать в комнаты мужчин, требуя, чтобы они немедленно выходили, так как ей, ввиду раннего отъезда в редакцию, необходимо скорее подмести их комнаты. Головачев со Слепцовым поднялись злые-презлые. Напившись чаю, Слепцов надел щегольской архалучек, заказанный специально для топки печей и заправки ламп, и отправился в кухню за дровами, чтобы разносить их по комнатам и затапливать печи, для чего, в свою очередь, принялся стучать ко мне и к Коптевой. Мы тоже поднялись обозленные и затем все втихомолку стали придумывать, как бы устранить неудобство раннего вставания. На другой день Слепцов с Головачевым на стук Маркеловой просто отозвались, что предпочитают лучше оставаться с неметенными комнатами, лишь бы им не мешали спать. Великодушная Маркелова сама придумала просить княжну вымести попозже комнаты двум ленивцам, обещая ей помочь на кухне. Благодаря этому распоряжению и я с Коптевой были избавлены от раннего вставания. Тем не менее по комнатам в девять часов принялась стучать княжна, поставившая самовар под руководством кухарки. Она требовала, чтобы все немедленно шли пить чай, так как другого самовара не будет. Этим угрозам уже вовсе никто не поддался, и мы все продолжали спать. Когда же я пришла пить чай в половине второго, самовар был совершенно холодный. Вернувшаяся с рынка княжна подогревать его наотрез отказалась. Делать было нечего: я попросила подогреть самовар прачку, обещая ей от себя прибавку к жалованью, если она будет подогревать ежедневно, на что она охотно согласилась. Не успела она вынести самовар, как ко мне прибежала княжна.

   - Екатерина Ивановна, идите гладить! - крикнула она.

   - Это еще что? - спросила я с удивлением.

   - А то, что прачка вместо того чтобы гладить, подогревает вам самовар.

   - Если вам это не нравится, то подогревайте вы.

   - Мне некогда! Я занята на кухне и вас предупреждала, чтобы вы вовремя вставали. Повторяю: идите или гладить за прачку, или подогревать самовар!

   - Не умею ни того, ни другого.

   - Поучитесь: не мудреная штука!

   - Ну так я не хочу, если хотите знать правду, - засмеялась я недоумению княжны, которая растерялась от моего упорства.

   - Это бессовестно и явная эксплуатация!

   - Зачем же эксплуатация? Я прачке приплачу за лишние самовары.

   - Вы, может быть, и кроме самовара за что-нибудь ей приплачивать собираетесь?

   - Может быть.

   - Но вы с ней договорились, по крайней мере? - спросила она, окончательно сбитая с толку.

   - Эти подробности вас не касаются.

   - Но это выходит все тот же блин, только на другом блюде, и принцип уничтожения прислуги будет нарушен.

   - Разумеется.

   - Но мы не этого добиваемся.

   - Мне, право, нет никакого дела, чего вы добиваетесь. Я вот добиваюсь, чтобы мы не стесняли друг друга и не навязывали другим своих вздоров!

   Княжна, видимо, передала историю с самоваром Маркеловой, и та решила со своей стороны понаблюсти за тем, чтобы члены коммуны не пытались эксплуатировать прислугу тем или другим способом. На другой день было воскресенье, и Маркелова не уезжала в редакцию. Первым делом она полюбопытствовала посмотреть, сама ли я убираю свою комнату, и потому заглянула туда как раз в то время, как я сидела с сыном в зале, ожидая, пока няня уберет мою комнату.

   - Екатерина Ивановна, отчего вы не сами убираете комнату? - сказала Маркелова, входя в зал.

   - Я сама убираю, - ответила я хладнокровно.

   - Что же вы меня морочите: вашу комнату убирает Даша, вместо того чтобы смотреть за вашим сыном!

   - Она, если вам это так хочется, а в сущности я, так как сижу за нее с ребенком: обмен услуг! Я вот не вмешиваюсь, когда княжна за вас метет, а вы за нее дрызгаетесь в кухне.

   - Это другое дело! Если вы не хотите сами убирать вашу комнату, то убирать ее стану я с княжной, - сказала с негодованием Маркелова и побежала мести мою комнату, думая пронять меня своим великодушием. Я пошла за ней к себе.

   - Уступите на этот раз щетку Александре Григорьевне, Даша. Ей очень нравится мести пол. Сегодня она свободная и дома, - сказала я смеясь и пошла опять в зал.

   - Удивительно остроумно! - крикнула мне вслед Маркелова, оставаясь убирать мою комнату.

   В первую неделю Маркелова с княжной дулись на меня за несоблюдение вновь проводимого принципа и взапуски старались стыдить меня своим великодушием: выхватывали из рук Даши мои грязные галоши и принимались их мыть, бежали за лимоном или булками, когда я, в мой черед быть на побегушках, посылала вместо себя Дашу, очень любившую пробежаться. Убедившись в конце недели в тщетности своих усилий, а равно и в том, что и остальные члены ведут себя не лучше, Маркелова с княжной оставили меня в покое.

   Между тем Головачев в первый же день призвал себе на помощь накрывать на стол кухарку, совершенно не зная, как за это взяться. Несмотря на некоторое старание, он так путал и мешал кухарке, что та махнула на него рукой: "Ну вас - только мешаете! Шли бы лучше своим делом заниматься!" Головачев лучшего не желал и поспешил к себе в комнату. Языков даже и не пытался накрывать, потому что в следующие дни кухарка сама приходила накрывать на стол. В лавочку скоро все перестали бегать, предоставляя это дело прачке, кухарке или Даше. Сапог никто из мужчин сам себе не чистил: один Слепцов позабавился этим дня два-три, хвастая, что они у него никогда еще так не блестели. Усерднее и довольно долго занимался он топкою - и то больше потому, что это было хорошим предлогом не делать ничего другого.

   Наконец, стали случаться неисправности и по части топки. В таких случаях члены коммуны не попрекали Слепцова, а просто обращались к прачке или кухарке с просьбой затопить печь. Не прошло и трех недель, как зал мела прачка, а княжна совершенно покинула кухню, ни на волос не подвинув своего знания в кулинарном искусстве.

   Исправнее других несла свои обязанности я, не пропуская ни одного вечера по вторникам и отправляясь на званые светские вечера в качестве представительницы коммуны, по просьбе Головачева и Слепцова. В большинстве случаев я уступала им, хотя чувствовала неловкость положения в этих салонах, так как меня приглашали не из-за меня самой, а для показа, в качестве гастролерши из "коммуны". Об этом не раз говорили мне некоторые знакомые. Мне передавали даже такой случай: когда одна дама приглашала гостей посмотреть на меня и Слепцова, кто-то из приглашенных спросил ее совершенно серьезно: "И вы не боитесь?" - Чего же бояться? - спросила в свою очередь приглашавшая. - "Да как же, коммунисты, говорят, не признают чужой собственности, а у вас так много серебра и ценных вещей!"

   Жизнь в коммуне, несмотря на некоторые споры, текла довольно миролюбиво. Слепцов уже приноровился к насмешкам Коптевой и всегда старался отпарировать их шуткою. Между мною и Маркеловой продолжали держаться некоторое время холодные отношения. Отчасти это произошло потому, что до моего появления Маркелова, живя одна, пользовалась общим поклонением, в коммуне же она как-то стушевалась, постоянно избегая общения, а так как и Коптева редко кого удостаивала своим разговором, то первенствующая роль сама собою выпала на мою долю. Ее язвительные выходки невольно вызвали во мне охоту платить тем же. Против Коптевой Маркелова была менее озлоблена, так как та по своей нетерпимости отваживала от себя людей и нисколько не гналась за какой-нибудь ролью в коммуне. Сговорчивость ее в деле устранения прислуги примирила Маркелову с нею и даже сблизила. Правда, согласившись обходиться без прислуги, Коптева менее делала, чем я, ссылаясь постоянно на слабые глаза и неумелость, но ее наружная покладливость сделала то, что роль прислуги при ней стала исполнять княжна. Так как это совершалось само собою, без явного сопротивления принципу обхождения без прислуги, то княжна незаметно отдалась в полное распоряжение Коптевой и в упоминаемый период просто ее боготворила. Только впоследствии она разочаровалась в ней и чуть не с пеною у рта вспоминала о времени своего порабощения.

   Около этого времени Коптева до того сдружилась с

   Маркеловой, что все свободное от занятий время проводила с ней.

   - Знаете, Катя, мне бы хотелось поговорить с вами серьезно об одном деле, - сказала мне однажды Коптева, придя ко мне после особенно продолжительной беседы с Маркеловой.

   - К вашим услугам, - уселась я против Коптевой, готовясь слушать.

   - Видите ли, очень нехорошо с вашей стороны так небрежничать с Маркеловой, - проговорила Коптева, отворачиваясь в сторону и не глядя на меня, как бы стыдясь добрых мотивов, с которых начала разговор.

   - Я небрежничаю с Маркеловой! - воскликнула я с удивлением. - Что с вами в самом деле, Коптева?

   - Да ничего особенного. Я только вам объясняю, что очень нехорошо так небрежно относиться к несчастной женщине.

   - Ей-Богу, я вас не понимаю! До сих пор мне представлялось, что Маркелова небрежничала со мной и постоянно язвила меня. Да и вы так еще недавно посмеивались над ней.

   - Правда, посмеивалась, но нахожу, что это было очень дурно с моей стороны, и желала бы вам внушить такое же раскаяние.

   - Мне очень приятно видеть, что вы так человеколюбиво настроены, тем не менее не хотите же вы, чтобы я извинялась всякий раз перед Маркеловой, когда ей вздумается меня язвить?

   - Ну вы вечно все в шутовскую сторону обернете. Никто таких крайностей от вас не требует, только просят вас быть снисходительнее к ней, не дразнить и понять мотивы ее выходок.

   - Пожалуйста, объясните мне эти мотивы, - может я и прозрею.

   - Вы вот молоды и хороши, с вами все носятся, под вашу дудочку все пляшут, - видимо повторяя выражения Маркеловой, говорила Коптева. Замечание Коптевой поразило меня как нечто совершенно новое и заставило задуматься. "Неужели же мне так весело оттого, что со мною все носятся? Разве же не со всеми так?" - спросила я себя мысленно. И тотчас же подумала о Маркеловой. Она представилась мне некрасивой, одинокой, вечно работающей, редко смеющейся, и при этом мне почему-то особенно вспомнилось жалкое, жалкое выражение ее лица в то время как при ней разговаривают другие и она не слышит. Ей, видимо, и хочется слышать и не хочется показать прямо, что не слышит; она схватывает отдельные слова, по ним пытается уловить смысл, напрягается, делает вид, что понимает, но вместе с тем у нее такое недоумевающее лицо. Это недоумевающее, жалкое выражение с самого начала нашего знакомства щемило мне сердце, но последнее время я утратила способность воспринимать его, будучи всегда настороже против ее язвительных выходок. Теперь, представив себе положение некрасивой, глухой и заброшенной Маркеловой, я вдруг поняла, как тяжело ей смотреть на мою беспечную веселость. Я вдруг почувствовала раскаяние и готовность броситься на шею к Маркеловой и просить у нее прощения, но, боясь сентиментальности такой выходки, осталась сидеть на месте.

   - Ну что же вы задумались и молчите, Катя? - прервала мои размышления Коптева.

   - Я действительно виновата, и вы правы, Коптева. Благодарю вас, что надоумили. Не могу вас не поцеловать за это, хоть вы и не любительница таких нежностей. - И я поцеловала Коптеву в лоб.

   С этих пор я стала осторожнее и осмотрительнее, более заботилась о Маркеловой, старалась подводить к ней самых интересных и добрых собеседников, предупреждая, чтобы они говорили с ней громче.

   Не совсем незаметно для коммуны прошел приезд жены Слепцова, хотя она поселилась и вне ее.

   До своего переезда в Петербург она жила в Москве у богатых родственников в ожидании, когда ее Вася окончательно устроится в Петербурге и выпишет ее с дочерью. Не без признаков увядающей красоты, далеко за тридцать, она была с большими претензиями и желала разыгрывать роль светской дамы, поощряющей науку, литературу и искусство. С тех пор как ее Базиль получил литературную известность и завел связи с литераторами и художниками, она не переставала надеяться открыть свой салон, в который будут стекаться литературные знаменитости, а также и светские люди, в кругу которых она до замужества проводила время. Между тем проходил месяц за месяцем, а он все откладывал ее переезд. Наскучив таким промедлением, она в один прекрасный день как снег на голову свалилась в коммуну.

   Это было воскресное утро, когда все коммунисты оставались дома и пили утренний чай почти во всем составе, кроме самого Слепцова, никогда не просыпавшегося раньше двенадцати.

   - Кого это так рано принесло? - воскликнула княжна, вставая на звонок, чтобы отворить парадную дверь.

   Вошла высокая, уже с некоторой проседью, довольно красивая дама, а за ней вошел швейцар с дорожными вещами.

   - Барин спит? - спросила вошедшая княжну, видимо принимая ее за горничную.

   - А кто ваш барин? - спросила ее в свою очередь княжна.

   - Не мой барин, а твой. Мне он муж.

   - Так кто же твой муж? - уже нарочно спросила княжна, догадавшись, с кем имеет дело.

   - Что это тут за бестолковый и грубый народ! - произнесла сердито вошедшая, но вдруг, взглянув пристально на княжну и заметя ее стриженые волосы, догадалась, что имеет дело не с прислугой.

   - Ах, pardon! - воскликнула она. - Как же мне швейцар сказал, что квартиру занимает Базиль? Разве же это меблированные комнаты? Я просила мужа нанять квартиру! - сказала она капризным, недовольным тоном. - Терпеть не могу меблированных комнат! Надеюсь, тут есть прислуга, которая бы приняла мои вещи? Pardon, не покажете ли вы, как пройти в комнату мужа?

   В это время, заслышав знакомый голос сестры, в переднюю вошел Языков.

   - Ба! Это ты! - воскликнул он с удивлением. - Какими судьбами?

   - Вот странный вопрос! - ответила недовольным тоном жена Слепцова.

   - Да мы тебя так скоро не ждали!

   - Вижу, что не ждали, - продолжала она, все более и более раздражаясь. - Нельзя ли, по крайней мере, хоть из передней выйти?

   - Ну пойдем, пойдем пока ко мне в комнату! - повел сестру Языков. - Мужа твоего я сейчас разбужу.

   Последовали неприятные объяснения, при которых никто из нас не присутствовал, разумеется; а потому мы могли только догадываться о подробностях, так как и Языков, и Слепцов упомянули вскользь об истерике и пр. В конце концов и брату, и мужу удалось успокоить приезжую, втолковав ей, что Слепцов приносит жертву общественному делу, отказываясь от совместной жизни с ней. Хотя m-me Слепцова и не вникла хорошенько в смысл "дела", но, будучи светской женщиной, решила отложить дальнейшие расспросы до более благоприятной обстановки, когда поблизости не будет свидетелей, и, уступая просьбам мужа, вышла знакомиться с остальными коммунистами. Не желая показаться ревнивой, заброшенной женой, она вышла в зал, тяжело опираясь на руку Слепцова, стараясь придать себе вид счастливого, обожаемого и балованного ребенка.

   - Bonjour, mesdames! - развязно приветствовала она нас. - Очень рада с вами познакомиться. Basile так много о вас писал и все в таком восторженном тоне о каждой, что я заочно со всеми перезнакомилась, - болтала она, пристально вглядываясь в наши лица. - Извините меня, ради Бога, - обратилась она к княжне, завидев ее. - Я, право, так плохо вижу... pardon, pardon! - протянула любезно она ей руку, до которой княжна нехотя притронулась.

   Вообще мадам Слепцова произвела на коммунисток неприятное впечатление своим манерничанием и враньем, так как всем нам было известно, что о коммуне она даже не была извещена. Сами мы комедий разыгрывать не умели, особенно без нужды, и потому вели себя с нею чрезвычайно сдержанно. Только Маркелова пыталась сделать любезную улыбку для удовольствия Слепцова, которому очень хотелось как-нибудь всех примирить и сгладить шероховатость встречи.

   - Я, надеюсь, вам не помешала, - продолжала жена Слепцова. - Может быть, вы и мне бы дали чашечку? - обратилась она с милостивой улыбкой к Коптевой, разливавшей чай.

   Вместо всякого ответа Коптева встала из-за стола, будто не слыша просьбы, презрительно взглянула на нее и вышла вон, не говоря ни слова. Слепцов вспыхнул и растерянно взглянул на жену, но та не утратила апломба, пересела к самовару на место Коптевой и сказала:

   - Elle est bien bonne, cette demoiselle, de me ceder la place [Она очень хороша, эта молодая леди, она уступила мне место (фр.)]. Действительно, в присутствии мужа хозяйка здесь я. Не правда ли? - обратилась она ко мне.

   - У нас тут нет специального хозяина или хозяйки: мы все тут хозяева пока платим, - холодно ответила я.

   - Ах, вот какие у вас тут порядки! Так как за меня должен будет платить муж, то я здесь не хозяйка, хотите вы сказать? Успокойтесь, я ведь только пошутила и на ваши хозяйские права не покушаюсь! Скажу даже больше: мне и чаю-то пить не хочется; да вообще мне здесь ничего, ничего не хочется и не нравится. Базиль знает мой вкус, я его предупредила, что je ne suis pas faite pour etre une communiste [Я не хотела быть коммунистом (фр.)], - и она как-то неестественно захохотала своему собственному остроумию. - Я писала ему, чтобы он нанял мне отдельную квартиру, - как-то неопределенно и брезгливо повела она руками.

   - Базиль, - вдруг обратилась она к мужу. - Только ты должен наперед поцеловать меня еще раз, покрепче поцеловать, - подставила она мужу щеку, съежившись точно кошка, когда ее чешут по спине, и искоса поглядывая на меня. Слепцов поспешно приложился к ее щеке, видимо желая покончить со всей этой комедией.

   - Au plaisir de vous revoir, mesdames [Надеюсь увидеть вас снова, дамы (фр.)], - кивнула она нам, не подавая никому руки, и вышла вон.

   - Иди же и ты, ради Бога, - вбежал через минуту Слепцов, обращаясь к Языкову, видимо встревоженный необходимостью оставаться глаз на глаз с взбешенной женой.

   - Ну вот тебе и раз! - сказал, нехотя покидая свое место, Языков и последовал за зятем.

   Прошло некоторое время. О жене Слепцова все позабыли, кроме него самого по всей вероятности, как вдруг она явилась к нам во время обеда, стараясь держать себя как можно проще. Тем не менее фальшь так и проглядывала. Мы обошлись с ней по-прежнему довольно сдержанно, хотя и вежливо. Даже Коптева, разглядевшая ее и оценившая по достоинству с первого раза, отнеслась совершенно индифферентно к ее присутствию.

   После обеда жена Слепцова подошла ко мне и, обняв за талию, поцеловала, объявляя, что она не видала более обворожительной женщины. Меня эта деланная нежность и лесть покоробили, и я постаралась высвободиться из ее объятий при первом удобном случае.

   - Что это вы меня будто избегаете, Екатерина Ивановна, - обратилась она через минуту опять ко мне, когда я, освободившись от нее, шла к себе в комнату.

   - Я не избегаю вас - у меня дело есть.

   - В таком случае не смею вас задерживать, хотя очень желала бы посмотреть вашу комнату.

   - Ничего особенно любопытного нет, - отвечала я. - Мы тут все больше аскетами живем. Впрочем, если вас интересует моя комната, то сделайте одолжение, - пригласила я ее жестом.

   Жена Слепцова поспешила воспользоваться этим вынужденным приглашением.

   Комната моя, как и большинство комнат коммунистов, была большая и высокая, но убранство ее было самое простое и незатейливое. Основу мебели составлял, как и у большинства коммунистов, клеенчатый диван с ящиком внутри, куда на день складывались подушки и постельное белье. Затем у меня был небольшой письменный стол, два клеенчатых кресла, полдюжины простых плетеных стульев, умывальный стол, комод, игравший вместе с тем роль туалетного стола, платяной шкаф и дешевенькая простая этажерка. Подъемные шторы с крашеными карнизами, маленькое зеркальце на комоде, несколько фотографических карточек и альбом довершали убранство моей комнаты.

   - Прелестная комната и премило убранная! - сказала с деланным восхищением жена Слепцова.

   - Комната очень хорошая, как и все, а убранство - только что не убогое, - возразила я холодно.

   - Нет, нет, очень мило! Однако какой жесткий диван! - воскликнула она усаживаясь. - И вы на нем спите?

   - Сплю.

   - Вот, что значит молодость-то! Мои старые кости не вынесли бы такой постели. Однако у Базиля диван премягкий. Вы говорите, он вам заказывал мебель? Как же это вам он заказывал такую жесткую, а себе такую мягкую?

   - Он изнежен и, вероятно, располагал большими средствами, чем мы.

   - Как большими? Разве у вас не все общее? - будто наивно спросила она.

   - Не все: только стол, квартира и прислуга.

   - Только? - все в том же тоне воскликнула она. - А я думала, у вас все общее: и квартира, и мебель, и мужья, - как будто нечаянно проронила она.

   Я вспыхнула при такой грубой выходке и тут окончательно убедилась, что жена Слепцова пришла со специальной целью меня язвить.

   - Меня удивляет, что ваш муж так плохо вас осведомил и мог дать вам такие превратные понятия о нашем общежитии. Нет, у нас мужья не общие, - сказала я, стараясь сдержать себя, потому что находила слишком унизительным препираться с этой противной женщиной. - Мы все тут холостые. Если же кто вздумает жениться, то верно не на глазах у всех, а заведет себе отдельную квартиру.

   - Что же так?

   - Только любовь заставит нас жениться или выходить замуж. Любить же на глазах посторонних было бы неприятно.

   - То-то я теперь понимаю, почему Basile нанял мне отдельную квартиру и только там нежничает, а здесь прикидывается бесстрастным и холодным. Так это ваши здешние нравы не позволяют ему предаваться искренним порывам чувства?

   - Вы меня извините, - перебила я ее, потеряв терпение. И затем, приготовив бумагу и взяв книгу, села и сделала вид, что хочу переводить.

   - Ах, pardon! Я совершенно забыла, что у вас тут такие серьезные, головоломные занятия, - вскочила она с дивана. - Но вы, кажется, как будто рассердились на меня за что-то? - с деланным сожалением принялась она рассматривать мое лицо. - Право, я без всякого умысла! Пожалуйста, вы уж извините бестолковую провинциалку! - старалась она придать добродушие своему голосу. - Надеюсь, мы не в последний раз видимся: за вами теперь визит.

   Я встала проводить ее до двери, но молчала.

   - Ну, что это за прелесть ваша Екатерина Ивановна! - с деланным восторгом воскликнула она, придя обратно в зал, где остальные коммунисты допивали послеобеденный чай. - Сколько простоты, искренности, откровенности! Представьте: так-таки прямо объявила мне, что я ей мешаю и чтобы я уходила прочь в то самое время, как я принялась распространяться о твоих со мной нежностях, Базиль. Ха-ха-ха! - так неестественно засмеялась и закривлялась она, что Коптева не вытерпела, отшвырнула свою чашку и вышла вон. Княжна вполголоса, как бы обращаясь к Марке-ловой, проговорила: "Господи, какая кривляка!" Одна Маркелова, видя смех и по своей глухоте не понимая, в чем дело, пробовала улыбаться. Мужчины, хорошо понимавшие и даже знавшие, как впоследствии оказалось, в чем дело, как-то сконфузились и молчали.

   - Как бы этим нежностям плохо не кончиться, - сквозь зубы процедил со злости Слепцов. - Ну а теперь тебе пора! - вдруг обрезал он и встал.

   - Вот мило! Он меня выпроваживает! - зажантильничала было жена Слепцова, но тут и остальные коммунисты стали расходиться по своим комнатам, и ей ничего больше не оставалось, как ехать домой.

   Прошла еще неделя или больше с этого появления жены Слепцова в коммуне. В один прекрасный день Слепцов, постучавшись в мою дверь, вошел, скорчив униженно-просительную мину, как бы представляя старика золотой рыбке, и продекламировал:

  

   Смилуйся, государыня рыбка!

   Что мне делать с проклятой бабой?

   Уж не хочет быть она царицей,

   Хочет быть владычицей морскою,

   Чтобы жить ей в океане-море,

   Чтобы ты сама ей служила

   И была б у ней на посылках!

  

   - Что это за кривляние, Василий Алексеевич? - спросила я глядя на него с удивлением.

   - А то, что милости, милости пришел к вам просить, дорогая вы наша Екатерина Ивановна, - все еще кривляясь говорил Слепцов. - Пристала ко мне в самом деле старуха: "Подай, говорит, Екатерину Ивановну!" Уж очень вы ей понравились! - попробовал он пронять меня лестью.

   - В качестве золотой рыбки мне ничего больше не остается, как плеснуть хвостом и уйти в глубокое море, - засмеялась я.

   - Нет, пожалуйста, дорогая Екатерина Ивановна, уважьте блажь моей старухи! Ну что вам стоит сделать визит моей жене? Видите, она там, в Москве, привыкла к контрвизитам, ну и обижается, что никто из вас не приходит к ней.

   - Хотите, я попрошу княжну съездить?

   - И, Боже упаси! Она еще больше обидится и за насмешку примет. Ей всего более вас хочется; она из-за вас специально и в коммуну-то приезжала с визитом.

   - Скажите, пожалуйста, какая честь!

   - Дура-баба, что поделаешь!

   - Вы бы втолковали вашей жене, что она мне не нравится и ей со мной делать нечего.

   - Боже упаси, сказать ей что-нибудь подобное, от вашего имени тем более! Она и то Бог знает, что предполагает.

   - Что предполагает? - спросила я, все еще не догадываясь, в чем дело.

   - Да что вы... то есть, что я вас... люблю...

   - Вы!.. Меня!.. - вдруг вспыхнула я, только теперь сообразив, в чем дело. - Ну, дрянная же женщина ваша жена! - воскликнула я с негодованием. - Как! Подозревая меня в любви к вам, она приезжает сюда нежничать и ласкаться ко мне, как змея, и требовать моего визита? Боже! Какая фальшивая, вероломная женщина! Я не только не поеду к ней, но если она еще раз осмелится вступить в коммуну ногой, то я в тот же день из нее выеду! И вы - дрянной человек, если можете терпеть такую гнусность! Любите вашу жену - будьте ей настоящим мужем; не любите - так и скажите ей это, если она сама не понимает. В вас обоих, я вижу, нет ни чести, ни достоинства!

   - Ну еще, еще хорошенько! - скорчился нарочно Слепцов, подражая Мефистофелю в опере "Фауст", когда на него машут рукоятками шпаг.

   - Ну, если вы ничего умнее не можете придумать, как изображать шута, то уходите вон! Я не хочу больше с вами разговаривать, - разгорячилась я.

   - Ну простите, ну не сердитесь! - точно делая уступку ребенку, начал он вертеться передо мной.

   - Прощать мне вас не за что: я вас не наказывала... Только вы сделались мне противны, больше ничего!

   - Ну, вот это-то для меня нож острый и есть: я к вам всей душой, а вы меня не терпите!

   - Не могу я терпеть человека, в котором живой нитки нет: только одно ломанье, фальшь, шутовство и лганье...

   И еще какие-то страшные слова наговорила я ему в сердцах, по своему обыкновению.

   Как ни неприятны были мне подозрения жены Слепцова, тем не менее я не видела причины бросать коммуну, потому что переезд в простые меблированные комнаты нисколько бы не избавил меня от неприятных подозрений, а скорее усилил бы их. В коммуне я была, по крайней мере, между своими людьми, могла в случае надобности пользоваться их защитой и заступничеством, чего бы лишилась, живя одна в меблированных комнатах. С этой стороны коммуна представляла несомненно большие удобства для одинокой женщины, и я вполне сознавала и ценила это.

   Несмотря на сокращение прислуги, коммуна опять пришла к дефициту...

   Все усилия Маркеловой уменьшить расходы не могли довести их ниже шестидесяти пяти рублей, которые Слепцов никак не мог уплатить, так как забранные вторично деньги у Некрасова поглотили его жена, его цветные галстуки, модные жилеты и архалучек. Наскучив проволочкой, Некрасов отказался платить вперед, пока Слепцов не представит чего-нибудь к печати.

   Ежемесячно при расчете, представляемом Маркеловой, Слепцов хватался за работу, пробовал писать, вымучивал из себя несколько страниц, с которыми потом носился как невесть с каким гениальным произведением, читая их коммунистам и по салонам, стараясь усилить впечатление своим действительно мастерским чтением. Однако цельного, связного произведения, какое он задумал, у него не выходило.

   - Нужно серьезно хлопотать об увеличении числа наших жильцов, - сказала однажды решительно Маркелова после сведения счетов. - Княжна по моей просьбе обошла несколько наборщиц и переплетчиц. Сначала они с радостью готовы были присоединиться к нам, но, заслышав о сумме наших расходов, отказываются. Как же им в самом деле к нам переселяться, когда самая ловкая из них не может заработать более тридцати пяти рублей в месяц, а жизнь у нас, не считая платья и мелких расходов, обходится вдвое дороже.

   - Вот вы теперь и рассуждайте: "всякий по способностям и всякому по потребностям", - заметила Коптева. - Что бы это было, если бы мы их сюда напустили? Кто бы стал тогда покрывать дефициты, когда уже и теперь Александре Григорьевне приходится работать на других!

   - Пожалуйста, оставьте эти мещанские счеты! - прервала ее, вспыхнув, Маркелова. - Действительно, невозможно, я вижу, набирать к нам - аристократам труда - пролетариев-тружеников, и это весьма печально... Не будь у вас аристократических замашек, все так легко могло бы уладиться!

   - Они и то все говорят: "Какие же это коммунисты, это просто аристократы", - ввернула княжна.

   Тут я считаю нужным сделать маленькое отступление и упомянуть, что с этого самого времени пошло деление нигилистов на нигилистов-аристократов, любивших некоторое щегольство и комфорт, без излишеств, разумеется, и на нигилистов-бурых, как их в свою очередь прозвали нигилисты-аристократы, за их неприглядное неряшливое одеяние, лохматость и нетерпимость ко всему, что не подходило под начертанные ими рубрики. Нигилисты-аристократы были прямыми преемниками идеалистов сороковых годов. Все они были чужды всяких насильственных переворотов и пытались проводить новые начала самым миролюбивым путем, как например, в форме безвредной коммуны, показавшей на практике применимость и неприменимость известных принципов.

   Бурых непримиримых нигилистов можно считать прямыми родоначальниками агитаторов новейшей формации.

   Не случись каракозовского выстрела, перемешавшего карты и свалившего в одну общую кучу и нигилистов-аристократов, и бурых нигилистов, не преминула бы возгореться борьба между этими двумя лагерями. Так как аристократический нигилизм совмещался большей частью с умом, образованием и талантом, то нападки его против бурых нигилистов, осмеяние и преследование крайних мнений и нетерпимости последних представили бы более действительное орудие, чем нападки и травля, исходившие из совершенно противоположного, консервативного лагеря. Уже тогда в "Современнике", наиболее распространенном журнале, пользовавшемся большим авторитетом, началось преследование направлений, вредивших своими крайностями распространению либеральных и гуманных воззрений, и готовился целый ряд увещательных и вразумительных статей против либералов "Русского Слова", переходивших в своем либерализме всякую меру эксцентричности. Выстрел Каракозова, как мы сказали, положил конец мирному решению вопросов. Наступила поголовная травля, граничащая с террором, и преследование всех, кто так или иначе был причастен к либеральным органам, без разбора правых от виноватых.

   Вернемся же к рассказу.

   - Один мой знакомый, некто Балахонцев, приехавший из Москвы, очень восхищен удобствами нашего общежития, - вступилась я в то время, как коммунисты было приуныли от нового дефицита. - Он с радостью готов поступить к нам и готов даже придерживаться вашего принципа взносов.

   - Что же, он достаточно обеспечен работой, чтобы доплачивать приблизительную стоимость нашего содержания? - спросил Слепцов.

   - Гораздо больше! Он получает около трех тысяч со своих капиталов и готов вносить их целиком, за исключением небольшой суммы на мелкие карманные расходы.

   - Ну и прекрасно, пусть переезжает! - воскликнул Головачев.

   - Как! он живет с капитала, и вы хотите его принять? - возмутилась княжна.

   - Да и вы тоже живете с капитала! - засмеялась я.

   - Вы вечно все в шутовскую сторону обернете. У меня нет капитала, а только пенсион в сто рублей в год после отца.

   - С капитала или пенсиона - решительно все равно! Не вы заработали этот пенсион, а ваш отец. И у моего знакомого тоже после отца три тысячи в год осталось; он готов делиться с вами и доплачивать за вашу жизнь.

   - Вот еще! не нуждаюсь я в подачках тунеядцев-капиталистов!

   - Еще глупее пользоваться подачками людей, работающих через силу.

   - Пожалуйста! Уж не вы ли работаете через силу, сидя сложа руки за прилавком в библиотеке и заставляя лазить по лестнице кавалеров из публики? - упрекнула меня княжна, заставшая однажды какого-то правоведа из публики на лестнице, а меня внизу распоряжающейся и указывающей, на какой полке искать книгу, так как мальчишка, обязанный это делать, отсутствовал и я затруднялась достать книгу, за которой нужно было высоко лезть. Правовед же сам вызвался помочь.

   - Неужели же мне самой по приставной лестнице лазить? Это не входит в круг моих обязанностей!

   - Так за что же вы тогда деньги получаете, не за красоту же, в самом деле?

   - Как! я распоряжаюсь, принимаю абонентов, получаю с них деньги, показываю мальчику, где какие книги стоят, свожу счеты, - мало ли дела!

   - А вам, Екатерина Александровна, должно быть завидно стало, что для Екатерины Ивановны кавалеры под небеса лезут, - вмешался Слепцов.

   - Пожалуйста, без ваших пошлостей, Слепцов! - сердито ответила ему княжна. - Ну-с, господа, - обратилась она к остальным, - я окончательно против допущения к нам тунеядцев-капиталистов.

   - Зачем же тунеядцев? - возразила я. - Он может топить печи не хуже Василия Алексеевича, особенно теперь, когда Василий Алексеевич пренебрегает этим занятием, а также умеет не хуже Аполлона Филипповича валяться на диване, - покосилась я на Головачева.

   - Так-таки не утерпели, чтобы в мой огород камушка не забросить, - заметил последний.

   - Нет, с вами никакой серьезный разговор невозможен, - сказала мне с досадой княжна.

   - Да как же вы хотите вести серьезный разговор о чепухе? Не все ли вам равно, что делает наш капиталист? Он вносит вам деньги и ничего от вас не требует, кроме того, чем пользуемся тут мы все.

   - Да, но вы все живете на заработки, а он нет.

   - Вы должны исключить меня, - заметила Коптева. - Я еще ни разу не заработала на целый месяц содержания и всегда приплачиваю из денег, доставшихся мне после бабушки.

   - Вы другое дело: у вас глаза болят.

   - Ну а у моего знакомого пальцы все болят, - возразила я.

   - Нет, вы невозможны! - замахала на меня руками княжна. - Ну так как же, господа?

   - Я одного мнения с княжной, - сказала Маркелова. - Если ваш знакомый пожертвует свой капитал на какое-нибудь полезное дело и примется сам за работу, то я готова его принять, но принцип капитализма не может вязаться с принципом коммунизма. Мы уже и так сделали много уступок, - затронула Маркелова самые больные струны Слепцова и бросила на него многозначительный взгляд, боясь, что при настоящем безденежье он способен поступиться чистотою принципа и принять капиталиста, с тем чтобы пользоваться его доходами.

   Слепцов понял значение ее взгляда, и хотя мысль так легко и удобно пополнить все дефициты коммуны была для него соблазнительна, он не решался грубо попирать свои прежние взгляды и потому поспешил согласиться с Маркеловой.

   - Да, вы правы, Александра Григорьевна, - состроил он глубокомысленную физиономию. - Пусть он внесет в общую кассу весь свой капитал: мы употребим его на полезное дело - и тогда милости просим.

   - Ну, на это он вряд ли согласится, - заметила я.

   - В таком случае, какой же он коммунист?

   - Такой же, как и вы все!

   - Да перестаньте вы с вашими коммунистическими кривляниями! - вмешалась Коптева. - Мы уже разглядели, каких коммунистических начал вы держитесь, и потому приберегите ваши слова для тех, кого вы еще можете морочить!

   - Позвольте, если уже разговор переходит в этот тон, - сказал, бледнея от гнева, Слепцов, - то, разумеется, дальнейшие рассуждения немыслимы и наши прения должны прекратиться.

   - Ну так, значит, в конце концов "a bas les capita-listes [Долой капиталистическое списки (фр.)]!"1 - засмеялась я. - О, неисправимые коммунисты! Впрочем, ваша стойкость ввиду наступающего голода просто трогает меня, и я перед вами преклоняюсь. А вас с победой, княжна! - обратилась я к последней.

   - А вам бы, небось, хотелось, чтобы и в этом случае под вашу дудочку плясали?

   - Кому же этого не хочется? Посмотрите, как вы сияете оттого, что пляшут под вашу! Впрочем, в данном случае - я сторона, я больше о вас с Маркеловой хлопотала, вас выручить хотела!

   - Пожалуйста, о нас не беспокойтесь: о себе мы и сами позаботимся!

   - Ну и слава Богу!

   - А вот нельзя ли прекратить эти несчастные вторники? - заговорила опять Маркелова о самом больном месте. - Право, я не вижу, какая от них радость. Все близкие знакомые норовят прийти в другие дни, ссылаясь на то, что на наших беспутных вторниках-базарах толком слова сказать нельзя. А между тем у нас набирается такая масса каких-то странных шалопаев, приходящих, по-видимому, только из-за ужина, что я, право, не знаю, стоит ли из-за этого держаться вторников. Как ни упростила я ужин, а выходит такая масса провизии, что расходы наши почти нисколько не уменьшаются против того времени, когда хозяйством заправляла Екатерина Ивановна. Теперь количество поглощает то, что т