Жуковская Екатерина Ивановна - Записки

очень хорошо, что никто не возьмется за это.

   - Очень они в нас нуждаются, особенно во мне! - восклицала Маркелова. - Желала бы я посмотреть, как бы меня встретили все ваши баронессы и виконтессы, если бы я явилась вместо вас!

   - Очень любезно.

   - Скажите пожалуйста!

   - Верно вам говорю. Вы представляете для них теперь живой интерес как коммунистка.

   - Интерес любопытного зверя, - вспыхнула Маркелова.

   - Чего же вы от этих барынь хотите, в самом деле? Хорошо и то, что они хоть с этой стороны интересуются "делом". Будем надеяться, что со временем они станут интересоваться им с более серьезной точки зрения, если только вы не отвадите их своей суровостью.

   Вернувшись однажды из своих вечерних странствований, Слепцов принял особенно торжественный вид и произнес:

   - Господа, я должен поговорить с вами серьезно и потому прошу уделить мне полчаса внимания.

   - Ну слушаем, - был ответ большинства.

   - Слоняясь вот уже более месяца по разным гостиным, я пришел к выводу, что "нашим делом" интересуются, много говорят о нем и желают ближе с ним познакомиться.

   - К чему вся эта торжественность, это "наше дело"? - заметила Коптева с обычной презрительной усмешкой, которой она привыкла преследовать Слепцова, особенно когда он пытался возвести коммуну и свое "шляние" в какое-то "дело".

   - Прошу вас меня не прерывать и дать высказаться, - обратился к ней Слепцов, стараясь сохранить хладнокровие.

   - Да говорите, пожалуй, только нельзя ли попроще и меблированные комнаты называть просто меблированными комнатами, а не нашим "делом", - не уступала Коптева.

   - Для вас с Екатериной Ивановной это точно меблированные комнаты, к нашему общему прискорбию, но для нас это "дело", за которое мы стоим и значение которого мы желаем поддержать, - сказал он внушительно.

   - Только меня, брат, следует еще выключить, - засмеялся Языков. - Я ведь тут ни при чем.

   - О тебе никто и не разговаривает, - с досадой пожал плечами Слепцов.

   Языков притих и стал смотреть вниз, чтобы скрыть душивший его смех.

   - Господа! Это наконец ни на что не похоже, - вмешался Головачев. - Ежеминутными перерывами вы совсем не даете говорить Слепцову; этак мы до завтра не узнаем, что он нам хочет сказать... Слушаем вас, - обратился он успокаивающим тоном к Слепцову, который начинал беситься и утрачивать свой апломб.

   - Дело в том, - начал он почти скороговоркой, - что многие дамы желают посетить нашу коммуну и посмотреть наше общежитие.

   - Так что же из этого? - спросила Маркелова.

   Коптева молчала и, прищурившись, состроила самую презрительную мину, как бы говоря: "есть о чем рассуждать!?"

   - В этом и состоит ваше серьезное дело? - засмеялась я.

   - Не совсем в этом, чуднейшая из чуднейших Екатерина Ивановна, - приободрился Слепцов, желая хоть во мне встретить поддержку своей новой затее. - Я бы не стал вас беспокоить, если бы дело шло только об удовлетворении праздного любопытства этих дам. Но, видите ли, мне сообщили, что про наше общежитие черт знает какие слухи распускают, о безнравственности нашей кричат. Признаться, я лично убедился в существовании этих сплетен, выслушивая весьма двусмысленные вопросы и намеки во всех посещаемых мною домах. Я всячески стараюсь разуверить, что у нас чистый монастырь, - не верят! Я приглашал приехать и посмотреть, потому что крики о нашей безнравственности положительно вредят сочувствию коммунистическим началам. Некоторые дамы не прочь бы приехать и самолично удостовериться, что у нас тут ничего безнравственного не ведется, но они находят неловким приехать по моему приглашению, без вашей просьбы, mesdames.

   - Что касается меня, то я-то, наверное, таких дур приглашать не стану, - заявила решительно Маркелова.

   - Я бы даже вовсе этих сплетниц не пустила, - добавила княжна.

   - Ну а вы что скажете? - обратился, заискивающе глядя на меня, Слепцов.

   - Я, право, не знаю, что сказать. Гнать этих дам не имею причины, заискивать в них, из боязни сплетен, тоже не вижу надобности. Любопытно им - пусть едут без гримас и жеманства.

   - Но, согласитесь сами, что им, как светским женщинам, неловко, если никто из вас не выйдет, и дело примет вид, что они ко мне приехали.

   - Я выйду к ним, если это нужно: они мне даже любопытны. Я давно светских дам не видала - посмотрю на них, а они на меня.

   - Ну вот, спасибо вам за поддержку! - воскликнул Слепцов.

   - Но, может быть, вы согласитесь отдать им визит, - не отставал он. - Это бы значительно упростило дело и примирило бы всех.

   Я сделала гримасу.

   - Ну, пожалуйста, будьте милостивы, Екатерина Ивановна! Ну что вам стоит? У вас и туалеты визитные есть, и вы все это такое можете, - стал уж он мимикой представлять входящую с визитом барыню и тем рассмешил даже суровую Коптеву.

   - Как же, все это она отлично может! - не без язвительности заметила Маркелова.

   - Екатерина Ивановна, матушка, послушайте вы совета старика, - вмешался Головачев. - Что вам стоит: съездите вы ко всем этим барыням с визитом. Право же, дело выеденного яйца не стоит, чтобы о нем толковать. А нам важно прекратить нелепые пересуды. По рукам что ли?

   - Ну хорошо, - сказала я.

   Слепцов был в восторге и на радостях стал представлять всех дам, с которыми предстояло знакомиться коммунистам.

   Количество желающих увидеть коммуну и ее обитателей, помимо светских дам, оказалось так велико, что во избежание большой траты времени на прием посетителей было решено назначить один вечер в неделю, именно вторник.

   В день собрания Слепцов был в особенных хлопотах и проявлял необыкновенную деятельность и распорядительность. Уже накануне он возмутил Маркелову с княжной, накупив огромное количество цветов для зала, объясняя, что это необходимо для того, чтобы придать комнате менее казарменный вид. Утром, в день собрания, он упросил Головачева и меня позволить ему перенести мягкие кресла из наших комнат в залу.

   Коптева и Маркелова наотрез объявили, что они не одобряют всех этих комедий и потому не позволили трогать своих комнат.. Комната Слепцова, прилегавшая непосредственно к залу, самая уютная, с мраморным камином и с изящною и комфортабельною мебелью, была обращена в нечто среднее между кабинетом и будуаром; комната Языкова - в курильную. Меня, заведывавшую хозяйством, Слепцов упросил заказать ужин и распорядиться, чтобы был десерт и печенье к чаю. Сам накупил вин, английского портера и закусок. Коптева, отказавшаяся сначала выходить к гостям, уступая моим просьбам и отчасти собственному любопытству, согласилась выйти посмотреть, что за народ соберется и какие штуки будет еще выкидывать Слепцов. "Только, пожалуйста, вы сами всех занимайте, я за это не берусь и, чтобы облегчить вас, буду разливать чай", - заявила она. Я была довольна хоть тем, что она выйдет, потому что чувствовала неловкость за отсутствие прочих сожительниц. Маркелова крепилась до самого вторника, но, вернувшись домой к одиннадцати часам, когда все посторонние дамы разъехались и к ужину остались свои близкие знакомые, вышла в зал и была любезна и мила. Дольше всех хорохорилась княжна. Слепцов не только ее не упрашивал, но даже был не прочь и вовсе припрятать ее. Но узнав, что Коптева выйдет, княжна решила последовать ее примеру.

   - Ради Бога, Екатерина Ивановна, - отвел меня в сторону Слепцов, завидя княжну в зале, - нельзя ли с ней что-нибудь сделать, придать ей хоть какой-нибудь вид. Посмотрите, наша Дуняша (горничная) глядит королевой рядом с ней!

   - Катерина Александровна, пойдемте ко мне, - позвала я княжну в свою комнату.

   Она последовала за мной.

   - Ну что вам?

   - Погодите, сейчас! - Порывшись у себя в комоде, я вынула воротничок, рукавчики и один из своих бантов. - Извольте пойти и сейчас же это надеть, - сказала я ей тоном, не терпящим возражений, так как в последнюю минуту церемониться или препираться было некогда, тем более что мне самой было неприятно, чтобы кричали о неряшливости коммунисток.

   - Да что это за пустяки вы еще выдумали, - вскричала княжна.

   - Вовсе не пустяки! Право же, у вас невозможный вид!

   - Это вас все Слепцов подбивает!

   - Я и без Слепцова вижу, что вам следует принять более приличный вид. Нынче и горничные так не ходят. Извольте же пойти и надеть хоть эти принадлежности, - все еще строгим тоном продолжала я. - С воротником и рукавчиками вы будете иметь хоть бедный, но более опрятный вид, а не mauvais genre.

   - Ну, что вы с вашим mauvais genre, - передразнила меня княжна. - Право, вы бы были совсем хорошим человеком, не будь в вас этой хлыщеватости; и Маркелова то же говорит.

   - Спасибо хоть на этом, постараюсь исправиться и угодить вам обеим. А пока вы воротничок с рукавчиками и бантом все-таки наденьте.

   - Воротничок с рукавчиками так и быть, пожалуй, надену; бант же к опрятности не относится, а только к хлыщеватости, которой я поддаваться не намерена.

   - А все-таки посмотрите, - приложила я бант к ее шее, - какой это вам дает интересный вид!

   Против такой лести не устояла и аскетическая княжна. Будто нехотя взяла она из моих рук бант и пошла к себе в комнату переодеваться.

   - Ну вот теперь вас и не узнаешь, княжна, - сказал ухмыляясь Слепцов, когда мы с ней вошли в зал, - совсем настоящей барышней выглядите! - Спасибо вам, дорогая из дорогих Екатерина Ивановна! Теперь я совсем покоен сердцем и готов принять хоть кого. Не ударим мы с вами лицом в грязь!

   Мало-помалу стали собираться гости. Сначала подходили все свои, большей частью сотрудники разных редакций. С ними не церемонились и они не церемонились: осмотривали все досконально, расспрашивали, выражали вслух свое одобрение или порицание. Некоторые пробовали подшучивать над Слепцовым и коммунистками. Слепцов, к чести своей, усердно открещивался. "И что это вы, Боже упаси! - слышала я, сидя неподалеку. - У нас тут монастырь, чистый монастырь! Да ведь знаете, если бы у наших барынь были не монастырские нравы, то, вот вам крест, из принципа не позволил бы себе за ними ухаживать, чтобы "дела" с самого начала не подорвать. Уж и без того про нас тут Бог знает что сочиняют!" - с жаром говорил он среди небольшого кружка обступивших его лиц.

   - Да что вы это все про монастырские нравы рассказываете, Слепцов? - подошел к нему Иван Федорович Горбунов.

   - А вон ребеночек-то чей там пищит? - указал он на комнату Маркеловой, где укладывали ее маленького сына.

   - Этот ребенок только служит ручательством за монастырские наклонности наших дам. Это прошедшее, и теперь вся задача матери возрастить детище, а насчет чего другого ни-ни!..

   - Ну рассказывайте: до первого случая, - заметил цинично кто-то.

   - А вы-то как же пробавляетесь, тоже в монахи постриглись? - заметил опять, смеясь, Горбунов.

   - Я что! Ко мне скоро жена приедет с дочерью, - принял Слепцов степенный вид.

   - Сюда тоже?

   - Нет, она не разделяет моих взглядов, и я ей нанимаю отдельное помещение.

   - С ее согласия?

   - Я ей еще об этом не писал. Знаете, в письме чего-нибудь не доскажешь или перескажешь: баба не поймет, взбеленится, ну и пошла писать.

   - Шутник же вы, ей-Богу! Какой сюрприз жене приготовляет! - заметил кто-то. - Сам с хорошенькими коммунистками поселился, а жене отдельную келью нанял.

   - Слепцов, идите скорее в переднюю: там какая-то разряженная барыня вас спрашивает, - крикнула через зал княжна из передней.

   Слепцов опрометью бросился навстречу входившей даме лет сорока пяти.

   - Vous voila enfm! [Вот вы, наконец! (фр.)] - воскликнула она, протягивая руку Слепцову. - Ведите же меня знакомиться с вашими милыми дамами.

   - Екатерина Ивановна Ценина, - подвел ко мне вошедшую Слепцов, - позвольте вас познакомить с Анной Петровной Туманской. Анна Петровна очень интересуется нашим "делом", - не утерпел он, чтобы не ввернуть своего словечка.

   Я привстала, пожала протянутая мне руку и пробормотала что-то вроде "очень рада". Слепцов попробовал подвести вновь вошедшую к Коптевой, разливавшей чай. Рука последней в эту минуту была занята чайником с ситечком, и потому она, не вставая с места и не отрывая занятой руки от чайника, небрежно кивнула головой, как бы в пику Слепцову. Досадливое выражение скользнуло по лицу Слепцова, но дама не растерялась и, в отместку за такую небрежность, поднесла к глазам лорнет и с минуту полорнировала Коптеву; Коптева же сделала презрительную гримасу и, отвернувшись, проговорила мне: "Удивительная благовоспитанность!"

   Встревоженный Слепцов, опасаясь какой-нибудь выходки и со стороны княжны, уже вовсе не познакомил Туманскую с ней. Он поспешил посадить Туманскую в кресло, придвинул другое и, обратясь ко мне, сказал, бросая на меня умоляющий взгляд:

   - Это для вас, Екатерина Ивановна! Я села; он отошел в сторону.

   - Я никогда еще не была в таком ученом обществе, - обратилась ко мне Туманская.

   - Да это вовсе не ученое общество, - заметила я.

   - Как? - воскликнула с удивлением дама, отнимая на минуту лорнет от глаза. - Мне monsieur Слепцов сказал, что у вас собираются преимущественно писатели и литераторы.

   - Какие же они ученые, писатели и литераторы, - засмеялась я. - Начать хоть с самого Слепцова.

   - Как! вы не признаете нужным, чтобы литераторы были ученые?

   - Напротив, даже очень признаю, но, к сожалению, большинство из них сравнительно малообразовано.

   - Так, по-вашему, значит, Слепцов не ученый? C'est quelque chose de tout a fait nouveau ce que vous me dites la [Это нечто совершенно новое, то что вы говорите мне (фр.)], - сказала Туманская, не приходя в себя от изумления при известии, что литератор и ученый вовсе не синонимы. - Но, скажите, ведь для того чтобы писать так, как пишет monsieur Слепцов, надо же было учиться, иначе как бы он мог писать?

   - Разумеется, он учился чему-нибудь. Прошел гимназический курс, прошел немного и университета; наконец, сам дообразовывался, читал, но главное - у него талант.

   - Так вы, значит, признаете все-таки за ним талант, - успокоилась она. - А то vraiment j'ai commence a croir que vous lui en vonlez pour quelque chose [А то действительно, я начала верить, что вы что-то против него имеете (фр.)], так и не хотите признать за ним чего бы то ни было. Il est tres lu chez nous, tres apprecie et tres recherche [Он широко почитаем здесь, его очень высоко ценят, ищут знакомства с ним (фр.)].

   Я невольно улыбнулась жару, с каким Туманская втолковывала мне это.

   - Чего вы улыбаетесь? может быть, думаете qu'on le recherche pour sa beaute [ищут её красоты (фр.)]? И это отчасти правда, если хотите. La beaute у est toujours pour quelque chose. Vous devez le savoir, vous meme, vous qui etes si jolie [У красоты всегда значение. Вы должны сами знать это, вы, такая красивая (фр.)], - любезно улыбнулась она мне и, приложив сызнова лорнет к глазам, осмотрела меня с ног до головы. - Так, значит, здесь совсем нет ученых? - спросила она уже более разочарованным тоном.

   - Нет, есть двое. Вон в углу сидит Северцов, исследователь птиц, а вот тот военный у стола, что разговаривает со Слепцовым, ученый артиллерист Александр Николаевич Энгельгардт.

   - Так и вы, значит, не ученая?

   - Нет, не ученая.

   - Как же мне monsieur Слепцов сказал, что вы тут все занимаетесь переводами?

   - Разве для перевода требуется ученость?

   - Но вы, говорят, все ученые, серьезные книги переводите.

   - Да, но все же исключительно популярные, настолько-то образования мы получили.

   - Я представляла вас всех ужасными синими чулками; сначала, право, боялась и разговаривать даже! М-r Слепцов меня все успокаивал, говорил, что не так страшно и что я почти такая же ученая, как и вы. Я думала, он мне льстит, хотя, по правде сказать, я, действительно, несколько лет сряду переписывалась с la comtesse Dasch, и comtesse всегда восторженно отзывалась о моих письмах. Кроме того, я имела небольшую переписку с Alexandre Dumas fils по поводу вышедшей в свет "La dame aux camelias", и он нашел, что некоторые мои замечания были tres justes [очень справедливые (фр.)], - самодовольно поглядела на меня Туманская, как бы желая сказать: "Я тебя, душенька, еще за пояс своей ученостью заткну!"

   Затем, снова приставив лорнет к глазам, она стала расспрашивать о каждом из присутствующих: "чем знаменит или просто известен, где работает и что написал?" Эти расспросы крайне прискучили мне, и я стала бросать умоляющие взгляды на Слепцова. Он же кивал мне поощрительно головой и показывал на дверь, желая дать понять, что должен встретить других дам.

   Действительно, побежав в переднюю на один из звонков, он вернулся с новой дамой. То была красивая полная брюнетка лет под пятьдесят, цыганского типа, с умными и приветливыми глазами - Авдотья Яковлевна Панаева, вдова покойного Панаева, долго редактировавшего вместе с Некрасовым "Современник", дочь актера Брянского, писавшая и одна, и вместе с Некрасовым романы и повести под псевдонимом Станицкого. В свое время красотою своею она сводила с ума всех товарищей своего мужа, "людей 40-х годов". Поэты, ученые, литераторы и артисты наперерыв толпились в ее салоне. Умная, веселая, с хорошими средствами, она отличалась широким хлебосольством и гостеприимством, которые ее и разорили. В зал она вошла свободно и самоуверенно, почти как хозяйка дома, мило перезнакомилась с коммунистками и тотчас же, по просьбе Слепцова, выручила меня.

   - Я знала вашего покойного мужа, - сказала она Туманской, когда я уступила ей место... И затем у обеих завязался разговор.

   Остальные две светские дамы, прибывшие вслед затем, были умнее Туманской и держали себя проще. Одна из них была более или менее известная Мария Григорьевна Ермолова, мать министра земледелия, много поработавшая в деле женского образования и сохранившая о себе добрую память.

   Вторники наши с каждым разом все более и более разрастались, так что скоро все не могли уместиться в зале и предназначенных для приема комнатах. Пришлось открыть и соседние комнаты. Горничные то и дело бегали подогревать самовар. Коптева не в силах была справиться одна с разливкой чая; мне пришлось чередоваться с ней и прибегать к ассистентам из публики для накладывания сахара и передачи стаканов.

   Сначала такой наплыв всех забавлял, но мало-помалу это становилось несносным, особенно потому, что начинало собираться много каких-то молчаливых субъектов, рассаживавшихся по углам и стенам. Они сидели молча, изредка обмениваясь словами друг с другом, и оживлялись только к ужину, торопясь занять места поближе к закускам и водке. Нередко случалось, что члены коммуны спрашивали друг друга: "что за субъект сидит там? и кем приведен?"

   Вторники эти привели к тому, что в конце месяца, когда пришлось сводить счеты, расходы каждого члена коммуны равнялись восьмидесяти рублям вместо предполагавшихся пятидесяти. Большинство осталось недовольно таким результатом.

   - Этак, разумеется, никто не займет пустых комнат, - сказала княжна, более других пораженная громадностью цифры. - Кто же может платить такие бешеные деньги?

   Здесь я должна сделать маленькое отступление и напомнить читателю, что дело происходило в начале шестидесятых годов прошлого столетия, когда квартира ходила за 1200 рублей в год, говядина первый сорт стоила 8 - 10 коп. фунт, а вырезка филейная 30 коп. фунт. Зато и заработки литераторов были значительно ниже теперешних. Слепцов получал всего сто рублей за лист, Головачев сто рублей в месяц жалованья за свои секретарские обязанности и пятьдесят рублей с листа за библиографию.

   Теперь вернемся к коммунистам.

   - Недаром я была против всех этих вторничных затей, - заметила Маркелова.

   - Что, много вы набрали прозелитов с вашими вторниками? - посмеивалась она над Слепцовым.

   - А разговоров и сплетен еще больше пошло про нас. Говорят, мы какие-то афинские ночи устраиваем и валтасаровы пиры задаем, - добавила княжна.

   Слепцов сидел сумрачно и рассматривал свои ногти. Коптева относилась ко всему с насмешливой гримасой. Я была недовольна, потому что Маркелова упрекнула меня в расточительности.

   - Да пожалуйста, ведите хозяйство сами! Право, кроме скуки я для себя ничего от него не вижу: заказывай, записывай, считай, своди счеты и в конце концов получай выговоры, точно экономка или наемная кухарка! - пожаловалась я.

   - Ну, да полно вам из-за пустяков спорить, - вмешался Головачев. - Мало вы, видно, на свете жили и не знаете, во что может обойтись накормить хоть один раз такую уйму людей, что у нас по вторникам собирается. Я так просто удивляюсь, как это вы сумели так дешево устроить, Екатерина Ивановна! По правде сказать, глядя на наши вторники, я ждал, что мне того и гляди скоро придется свой халат закладывать, и просто поражен, услыхав цифру расходов. Никак не ожидал таких блистательных результатов.

   - Разумеется, тому, кто привык просаживать за картами и угощениями несколько сот в вечер, должны казаться мизерными наши расходы; но кто не привык жить на счет крепостного труда, тому очень неприятно тратиться на всякий любопытный сброд, который удостаивает нас своими посещениями, - раздраженно проговорила Маркелова.

   - И не стыдно это вам? - с укоризненной улыбкой обратился Головачев к ней. - Попрекаете человека увлечениями его молодости, в которых он уже давно раскаялся и от которых надеялся исправиться с вашею помощью. И не только меня обругали, а и людей, ни в чем не повинных. Ведь никто у вас не просил угощения: на это была ваша добрая воля.

   - Моей воли тут вовсе не было; я протестовала с самого начала против этой затеи.

   - Так, если это было против вашей воли, то мы со Слепцовым, что придется лишнего, приплатим.

   - Как вы смеете говорить такие вещи! - воскликнула с негодованием Маркелова. - Что такое обозначает ваша "приплата"? Разве речь идет о том, кому вносить деньги? Вносить должна касса, да вот еще эти барыни, - указала она на меня с Коптевой.

   - Да что, право, вносить-то, - лениво полез в карман Головачев и вынул оттуда скомканную пачку ассигнаций, причем на пол выкатилось несколько мелочи, которую он не дал себе труда поднять. - Сапоги себе купил, галстук, сигар, табаку, перчатки, матери двадцать пять рублей к отсылке приготовил; ну вот, какая-то безделица еще осталась. Сколько, не знаю. Матушка, Екатерина Ивановна, вы такая мастерица сводить всякие счета, сочтите ради Христа - до смерти не люблю деньги считать и не умею.

   Я сосчитала. Оказалось что-то около сорока восьми рублей.

   - На вашу долю не хватает тридцати семи рублей, - заметила я, передавая деньги Слепцову.

   - Стойте, стойте, Слепцов! - даже привскочил с места Головачев. - Неужто же вы так все деньги у меня и заберете?

   - На расходы нужно, - процедил сумрачно Слепцов.

   - Оставьте хоть сколько-нибудь мелочишки на извозчика: ей-Богу, не могу пешком ходить, у меня ноги болят!

   - Вот возьмите, так и быть, трешницу, - больше не могу! Я, право, не знаю, как мы этот месяц проживем; вон, по заборным книжкам еще не уплачено.

   - Позвольте, однако, осведомиться, - вмешалась опять Маркелова, - как это по заборным книжкам нечем платить? Сколько у вас денег в кассе, Слепцов? Неужели же мы с первых же месяцев начнем должать в лавки, - с этим я не согласна!

   - Да, право, я не знаю, сколько в кассе, - небрежно ответил Слепцов.

   - Однако же? Позвольте сюда кассу! Где она у вас?

   - Да про какую вы, в самом деле, кассу твердите? - вытащил свой бумажник и кошелек Слепцов. - Вот, что есть тут - это и касса.

   - Как? Это все, что у вас есть? - сосчитала что-то около двухсот рублей Маркелова.

   - А вы сколько же хотели?

   - Да помилуйте! Вам Сабанеев тысячу рублей оставил. Княжна все свои деньги, что-то около двухсот рублей внесла; я вам при переезде сюда сто рублей внесла, да на прошлой неделе пятьдесят. Они за свои покупки внесли, - указала она на нас с Коптевой.

   - Ну да, внесли. А за остальную-то мебель и посуду, кто вносил? Да еще за треть квартиры я внес.

   - Какая это мебель стоила столько? У нас с вами и Языковым мебель была; они вон заплатили; Сабанееву два табурета да кровать всего купили; Головачеву тоже диван да стол, а остальная мебель не Бог знает чего стоит.

   - Как вы это, точно по-писанному, рассуждаете: вы забываете посуду, шторы и прочее обзаведение. Потом не мог же я оставаться с прежней мебелью, которая вся развалилась. Мой прежний диван был просто снегом набит - вся внутренность так и растаяла, когда он в комнате обогрелся. Посмотрите, зато какой я себе теперь диван купил! Сафьяновый, волосом набит и всего шестьдесят рублей стоил! А остальная мебель какая шикарная!

   - Ну с вами не сговоришься, - махнула на него рукой Маркелова. - Только я вижу, что отныне мне приходится принять на себя не только ведение хозяйства, но и кассу, которую вот отсюда и выбираю, - стала она опоражнивать бумажник и кошелек Слепцова.

   - Нет-с, позвольте, - вступился Слепцов, - мне завтра нужно задаток за квартиру жены вносить.

   - Ваша жена не принадлежит к коммуне; мы не обязаны ее содержать!

   - Все равно, так или иначе, я должен нанять квартиру и потому прошу вас оставить мне хоть пятьдесят рублей.

   - Зачем же пятьдесят? Вы сколько за ее квартиру платите?

   - Пятьдесят рублей.

   - Для задатка вам и десять довольно.

   - Не один задаток; нужно кое-что прикупить, приготовить.

   - Что! Небось, попались? А мне мелочишки на извозчика не хотели отпускать! - засмеялся Головачев.

   - На извозчика я бы не попросил, потому что свои ноги есть, - скромно заявил Слепцов. - Мне на жену!

   - Ну, так уж и быть! Вот вам двадцать пять рублей делайте, как там знаете, больше ни копейки, - сказала решительно Маркелова. - Нужны вам деньги - пишите, а то вы оба ничего не делаете.

   - Как вам не грех попрекать, - заметил Головачев, - я вон статью о "Толковом словаре" пишу.

   - Только она у вас что-то вовсе не подвигается, хоть я о ней уже давно слышу. И немудрено, когда вы по целым дням на диване валяетесь!

   - Примусь, примусь, скорехонько напишу! Деньги за нее получу и полностью их вам все предоставлю, дорогая вы моя матушка!

   - Ну хорошо, хорошо, погляжу, - улыбнулась ему Маркелова. - И вам бы довольно по салонам странствовать, - обратилась она тоже с улыбкой к Слепцову. - Не мешало бы приняться за писание, особенно теперь, когда вы ждете жену с дочерью. Не воздухом они станут питаться, в самом деле!

   - Правда, правда, дорогая вы наша матушка! - бросился целовать руки Маркеловой Слепцов. - У меня давно уже отличная мысль созрела, и я примусь за ее обработку. Завтра же сообщу об этом Некрасову и попрошу у него еще аванс. Он ко мне давно пристает, чтобы я написал что-нибудь. Так ему и скажу, что не могу писать иначе, как в спокойном расположении духа, а для этого нужны прежде всего деньги.

   На другой день он действительно принес из редакции триста рублей, из которых отдал Маркеловой сто пятьдесят. Остальные полтораста он оставил для себя и своего семейства.

   После обеда, вместо того чтобы идти по обыкновению в гости, он выложил на свой письменный стол веленевую бумагу, потому что всякая другая отбивала у него охоту писать, долго приспособлял подходящее перо и, запершись на ключ, чтобы ему никто не мешал, принялся наконец действительно что-то писать. Через неделю у него оказалась написанной не беллетристическая вещь, которую ожидал Некрасов, а критическая статья, которую он отправил прямо в типографию "Современника". Это была статья, в которой он разнес Островского, всегда помещавшего свои вещи в "Современнике". Здесь, как везде, Слепцов бил на новизну и оригинальность. Прочтя его статью в корректуре, Некрасов перепугался и возвратил ее Слепцову, сопровождая тысячью комплиментов, хвалил оригинальность ее мыслей и очень сокрушался, что не может напечатать такой прекрасной статьи из боязни поссориться с автором критикуемых сочинений, одним из столпов журнала. "Вы поймите же, талантов у нас теперь обчесться, просто не знаешь, с чем и книгу-то выпустить! А он, ведь вы знаете, человек дикий, самолюбивый... Статьи Добролюбова совсем сбили его с толку, он одурел и считает себя чуть ли не выше Шекспира. Главной соли вашей статьи он не раскусит, обидится, и тогда он для нас пиши пропало!" Так передал нам Слепцов причину отказа Некрасова напечатать его статью. Насчет забранного аванса Некрасов успокоил Слепцова и обещал дать еще денег, лишь бы он ему написал что-нибудь беллетристическое.

   Слепцову все-таки жаль было отказаться от мысли напечатать свою критическую статью. Он отправил ее к Благосветлову, но тот назвал ее просто сумбурной и советовал вернуться к беллетристике, которую он с готовностью напечатает у себя.

   - Этот вовсе идиот! Туда же с советами! - проговорил Слепцов по прочтении благосветловского письма, которое вместе со статьей принесли во время нашего обеда. Рассердившись, он тут же разорвал корректуру и бросил в топившуюся печь.

   - Пиши им после этого!..

   И затем он надолго опять принялся за безделье и посещение светских салонов.

   Маркелова взялась энергично за ведение хозяйства. Она не отвергала окончательно "вторников", но сильно упростила меню ужина. Ставился графин водки, от которого никак не хотел отказаться мужской персонал, и на закуску подавались в большом количестве соленые огурцы, простая редька, нарезанная ломтями, и селедка. К чаю вместо печенья, калачей и белого хлеба был куплен лавочный ситник, который кухарка усердно накромсала здоровыми кусками и навалила беспорядочно на поднос. Хотя более знатные и светские посетители, полюбопытствовав коммуной, перестали приходить по вторникам; а остальные были с не особенно избалованным вкусом, тем не менее только очень голодные из сидящих молчаливо по углам притрагивались к ситнику, так что Слепцов послал купить потихоньку от Маркеловой хоть французских булок. Такой поступок вызвал в свою очередь демонстрацию со стороны Маркеловой. На другой день она не позволила горничной покупать белого хлеба до тех пор, пока не будет поеден весь изрезанный накануне ситник.

   Обыкновенно всех ранее в коммуне вставала княжна и пила чай вместе с Маркеловой, рано уезжавшей в редакцию "Петербургских Ведомостей". Несколько позже появлялись я и Языков. Мы с Языковым обыкновенно кончали пить чай, когда подходила Коптева. Головачев редко поспевал к неостывшему самовару; для него большей частью приходилось подогревать самовар. Слепцову, встававшему не ранее двенадцати, ставили всегда свежий самовар.

   В это утро Маркелова с княжной напились чаю с сухим ситником, давясь им из принципа нахлынувшей экономии. Маркелова не особенно спешила в редакцию, желая, видимо, посмотреть, как будет принято ее распоряжение.

   В зале ни ее, ни княжны не было, когда явилась к чаю я и, указывая на ситник, спросила усевшегося пить чай Языкова:

   - Это что такое?

   - Да разве же вы не видите? - усмехнулся Языков.

   - К чему это тут поставлено?

   - Вероятно, для того чтобы мы с чаем ели.

   - Ну вот еще! Пошлите, пожалуйста, Дуняшу за белым хлебом. Я не извозчик, чтобы есть эту сухую кислятину.

   Языков пошел и, вернувшись, со смехом заявил, что Маркелова запретила горничным брать белый хлеб на книжку, пока не будет съеден ситник.

   - Вот вздор! Пошлите, пожалуйста, ко мне Дуняшу. Да вот она! Дуняша, сбегайте поскорее в булочную за булками!

   - Александра Григорьевна не приказали.

   - Ну вот вам деньги, - вынула я из кошелька мелкую монету, - купите чего-нибудь поскорее.

   Дуняша поспешила за булками.

   - Вот так грехи! - не унимался хохотать Языков. - Жаль, что мне нужно идти в министерство! Интересно было бы посмотреть, как примет это Слепцов.

   - Что это вы не пьете чай, Екатерина Ивановна? - будто случайно зайдя в зал, спросила меня Маркелова.

   Языков, чувствуя диверсию, потупился, едва сдерживая смех.

   - Белого хлеба жду, - ответила я.

   - Да разве же вам этого недостаточно? - показала она на поднос с ситником, принимая удивленный вид.

   - Я этой гадости есть не могу.

   - Вот как? Скажите! Видно, и вас заразили наши светские дамы, для которых Слепцов посылал вчера за белым хлебом, - продолжала она все тем же деланным тоном.

   - Заразили, как видите, - ответила я, стараясь сохранить серьезный вид. - Пока они сюда не показывались, я вкуса белого хлеба не понимала!

   - Я всегда была того мнения, что дурной пример заразителен, потому так и восставала против посещений всяких томных барынь! Но как же это прислуга не исполняет моих распоряжений? Я им запретила брать булки на книжку, пока этот ситник не будет съеден, - сказала она уже несколько раздраженно, желая сорвать свою досаду на прислуге. - Это, право, нехорошо, Екатерина Ивановна, что вы их сбиваете. Двух хозяек быть не должно! Я не позволяла себе отменять ваших распоряжений, когда вы хозяйничали, хотя еще менее одобряла ваши хозяйственные распоряжения, чем вы мои.

   - Успокойтесь! ни ваших распоряжений я не отменяла, ни прислуга вас не ослушалась: я послала за булками не с книжкой, а со своими деньгами.

   - С вашими деньгами? Ах, я, право, забываю, что у вас "ваши" деньги! - с язвительной усмешкой заметила она.

   - И это большое удобство, - заметила я, посмеиваясь. - По крайней мере никто не смеет принудить меня питаться гадостью.

   - Пожалуйста, не горячитесь! Никто тут гадостью не питается. Тысячи людей были бы счастливы иметь к чаю такой хлеб!

   - Ну так и счастливьте эти тысячи, а я не хочу.

   - Ну, да полноте, перестаньте сердиться! - вдруг одумалась и переменила тон Маркелова. - Я ведь только теоретически рассуждала. Ешьте какой хотите хлеб! Если прикажете, то я велю вам брать каждый день печенье.

   - О печенье не было речи.

   - Что хотите требуйте, только не сердитесь! Ну вот и Дуняша с хлебом! Давайте скорее, Дуняша. Екатерина Ивановна, я не хочу, чтобы вы тратили ваши собственные средства на булки: я возвращу вам за них.

   - Пожалуйста, возвратите, а то я разорюсь, в самом деле, - засмеялась я.

   - Чистая потеха! - воскликнул со смехом Языков по уходе Маркеловой, принимаясь пить чай с принесенным хлебом. - Постояли-таки вы за "хлеб наш насущный"!

   - А вы-то что же не поддержали?

   - Да что... Мое дело сторона: мне все равно!

   - Сторона, сторона, а ситник, небось, не стали есть?

   - Что же, если бы вы не отвоевали булок, и ситника смирнехонько бы поел.

   Этот небольшой эпизод усилил охлаждение между мною и Маркеловой, которая постепенно становилась все сумрачнее и раздражительнее, вымещая свое неудовольствие всего более на мне. Задавшись экономией, они с княжной принялись преследовать меня и Коптеву за наше франтовство. Как ни старались мы доказать, что почти ничего не тратим на туалет, а только переделываем свои старые платья - "призраки нашего былого величия", - Маркелова отказывалась "вникать во все эти подробности" и ссылалась на безнравственность роскоши. В виде назидания нам она совсем перестала заботиться о своем туалете и даже как бы франтила неряшливостью, соперничая в этом с княжной... Я же с Коптевой, отчасти из дурачества, отчасти в пику ей, принялись усиленно рядиться. В одно воскресное утро, когда в коммуну имели привычку заходить близкие знакомые, мы с Коптевой разоделись в шелковые платья, чинно расселись в зале и широко веером распустили свои шлейфы. Увидя нас, Маркелова сделала театральный жест удивления. Когда стали набираться посетители, она всякий раз, проходя мимо, или наступала на шлейф одной из нас и тоном деланного отчаяния восклицала: "pardon!", или так осторожно принималась обходить наши шлейфы, что обращала на них общее внимание, или, наконец, с деланной заботливостью замечала проходившим мимо: "пожалуйста, осторожнее - не наступите!" Меня с Коптевой это забавляло. При всякой новой выходке Маркеловой мы весело переглядывались или благодарили за ее предосторожности.

   В конце следующего месяца при сведении счетов оказалось, что несмотря на усиленную экономию Маркеловой, приходилось по шестидесяти пяти рублей с лица. Расходы сократились более чем на двадцать процентов. Но ввиду того что запасной капитал был весь затрачен, что княжна зараз внесла все, что могла, и теперь была без всяких ресурсов, что мы с Коптевой и Языков платили только по разверстке, да и не в состоянии были платить больше, дефицит оказался что-то около ста рублей. Головачев еще не кончил статьи, а из жалованья опять выслал двадцать пять рублей матери, опять купил себе табаку и сигар. Выходя из редакции с жалованьем в кармане, он повстречал какого-то приятеля, на радостях тотчас же пригласил его в трактир, где и проугощался так, что когда Маркелова стала спрашивать его жалованье, он передал ей тридцать рублей с небольшим, выторговывая и вымаливая еще мелочишки на извозчиков. Слепцов, не писавший ничего после своей неудачной критической статьи, и вовсе ничего не внес.

   - Этак мы обанкротимся! - негодовала Маркелова. - Какое право имели вы проедать коммунистические деньги в трактире? - обратилась она прежде всего к Головачеву.

   - Виноват, матушка вы моя Александра Григорьевна, - с шутовским смирением отвечал он.

   - Это бессовестно!

   - Бессовестно, бессовестно, казните меня! Дьявол попутал!

   Перед таким, хотя и деланным, смирением Маркелова оказалась бессильной.

   - Ну а вы как же, Василий Алексеевич? - обратилась она к Слепцову, который и на этот раз сумрачно рассматривал свои выхоленные ногти.

   - Да, кажется, я в прошлый раз внес вам сто пятьдесят рублей.

   - Да, но это не покрывает даже расходов по покупке вашей мебели. Не забудьте: это все, что вы внесли за два месяца жизни здесь.

   - Ну начинаются мещанские счеты! Я так и знал, что этим кончится! - Ссылка на мещанские счеты всего более уязвила Маркелову. Она тотчас же успокоилась.

   - Ну уж я, право, не знаю, господа, как быть, если все пойдет таким образом. Нет ли у вас чего лишнего продать? - спросила она после минуты общего молчания.

   - Вон, у Головачева до дюжины совсем новых сапог без дела в ящике валяются, - вмешалась княжна.

   - Сделайте милость, продайте! Я ничего лучшего не желаю, если за них можно что выручить, - подхватил радостно Головачев, имевший несчастную слабость щеголять своей ножкой и потому покупавший чуть ли не каждый месяц новые ботинки или сапоги, которые вечно жали ему ноги и не позволяли ходить. У себя в комнате он всегда сидел в туфлях.

   - Все это прекрасно, если нам удастся что-нибудь выручить за вашу коллекцию сапог, но это не может служить правильным ресурсом, - сказала Маркелова. - Я бы желала изыскать более верные источники дохода, господа.

   - Ну что же, я сяду писать, - сказал Слепцов. - А пока попрошу у Некрасова еще вперед денег: он обещал дать, если понадобится.

   - Это очень хорошо, но только нужно действительно писать. Не станет же Некрасов делать вам бесконечные авансы, если вы ничего ему не даете.

   - Само собою разумеется, дорогая вы наша Александра Григорьевна, - повеселел сразу Слепцов, довольный, что на этот раз гроза прошла мимо.

   - Ну а вы скоро кончите вашу статью? - обратилась она к Головачеву.

   - Самая малость осталась, только еще разок присесть - и готова!

   - Ну так, пожалуйста, присядьте! Жаль, что мои занятия в редакции мешают мне за вами наблюсти. А то бы я вас непременно около себя посадила и заставила кончать. Княжна, у вас теперь нет работы - займитесь-ка этим!