Пржевальский Николай Михайлович - От Кяхты на истоки Желтой реки

, терпеть при этом голод и жажду, можно также лишь пассивно; созерцать всю жизнь одну и туже бесплодную пустыню нужно пассивно и т. д. При таких условиях жизни энергичный характер не только непригоден, но послужит даже во вред индивидууму,- он скоро сломится, скоро погибнет в неподходящей для него борьбе. Как для всякой грубой работы, здесь нужен не острый резец, а тупое, прочное долбило".

   Нельзя отказать Пржевальскому в образности, но нельзя и согласиться с ним. Конечно, здесь дело не в географических или климатических условиях. Географические условия воздействуют на человека через способ производства, через экономические и общественные отношения. Пржевальский в своих объяснениях не был оригинален, он применил к Центральной Азии идеалистические концепции о влиянии географической среды на человека, господствовавшие в то время. Классическое сталинское определение влияния географической среды на человека и общество имеется в Кратком курсе "Истории ВКП(б)": "Географическая среда, бесспорно, является одним из постоянных и необходимых условий развития общества и она, конечно, влияет на развитие общества,- она ускоряет или замедляет ход развития общества. Но ее влияние не является определяющим влиянием, так как изменения и развитие общества происходят несравненно быстрее, чем изменения и развитие географической среды" {История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков), Краткий курс, стр. 113, Госполитиздат, 1945.}.

   Наш путешественник очень мало где говорит о том, что народы Центральной Азии переживали (частично они ее переживают и в настоящее время) феодальную стадию общественных отношений. К тому же вся Центральная Азия являлась (частично и ныне является) колонией Китая. Феодальные отношения, колониальное порабощение и господство религии, пронизавшей всю жизнь кочевника,- вот главные причины замедленного прогресса народов Центральной Азии.

   Пример с Монгольской Народной Республикой в этом отношении весьма поучителен. Народы этой страны, освободившись от колониального господства Китая, покончили с феодализмом и теократическим засильем и смогли создать у себя народно-демократическое государство. Результаты этого не замедлили сказаться. Страна прошла большой путь экономического и культурного возрождения. Те самые монголы, которые, по мнению Пржевальского, имеют малые задатки к прогрессу и цивилизации, создали свою фабрично-заводскую промышленность, организовали сотни школ, открыли университет и в ближайшие годы предполагают полностью ликвидировать неграмотность в своей стране и открыть национальную Академию наук.

   Переходя к характеристике политического положения в Центральной Азии, Пржевальский отмечает, что китайцы, покорившие в XVII - XVIII вв. Центральную Азию (кроме Тибета), за это время не смогли укрепить своз политическое влияние и колонизировать эту обширную часть Азии, полностью подчинить ее себе. Крупные недостатки китайской администрации, порочность ее методов в отношении к местному населению, произвол, неоднократно отмечает внимательный путешественник в этой книге и в ранее вышедших его отчетах. Понятно поэтому, что история китайского господства в Центральной Азии, населенной народами, в этнографическом, языковом и религиозном отношениях резко отличающимися от завоевателей, полна восстаниями и освободительными войнами. Одним из крупнейших государственных образований, которое возникло в результате такого движения, и было эмирство Джеты-шаар, возглавлявшееся Якуб-беком.

   Взоры порабощенного населения Центральной Азии обращены к России, отмечал с гордостью Пржевальский:

   "При всех четырех здесь путешествиях мне постоянно приходилось быть свидетелем большой симпатии и уважения, каким пользуется имя русское среди туземцев, за исключением лишь Тибета, где нас мало знают, зато среди других народностей Центральной Азии их стремления к России достигают весьма высокой степени...

   Замечательно и весьма важно, что ведь никто и никогда не агитировал в нашу пользу среди народов Центральной Азии; к такому результату привел самый ход событий".

   Весьма нелестного мнения Пржевальский о китайских войсках, в связи с чем вспоминает народную китайскую пословицу: "Из хорошего железа не делают гвоздей; из честных людей не делают солдат" и приводит подробные данные о составе, организации, оснащении китайских войск и характеризует их отдельные части. Характеристики Пржевальского вспоминаются и теперь, когда читаешь о продажных гоминдановских войсках, ведущих борьбу против Национально-освободительной армии Китая.

   По мнению Пржевальского, задача России - расширить свою торговлю в странах Центральной Азии и Китая, даже несмотря на скрытое сопротивление последнего. Особенно может хорошо развиваться торговля с внешними владениями Китая и в некоторых провинциях Северного Китая (территориально расположенных вдали от берегов Тихого океана), где торговля будет преобладать заморская,- товарами, идущими по морям и океанам. Многие русские товары уже в восьмидесятых годах пользовались большой популярностью у местного населения Центральной Азии. Таковы сукно, ситцы, плис, шерстяные и хлопчатобумажные ткани, железо в изделиях и другие.

  

  

   Многочисленные латинские названия животных и растений, часто встречающиеся в книге, специально проверены для настоящего издания. За время, прошедшее с первого издания, зоологическая и ботаническая систематики сильно изменились,- это получило отражение в списках животных и растений, приведенных в конце книги.

   Проверку латинских названий выполнили в части зоологической доцент А. Г. Банников, в части ботанической -старший научный сотрудник Ботанического института Академии наук СССР Л. Е. Родин. Оба они проделали большую работу, потребовавшую от них много терпения и времени. Однако в ряде случаев все же полное сопоставление названий могло бы иметь место только при пересмотре всех коллекций, привезенных Пржевальским из Центральной Азии и сохранившихся в музеях и гербариях Академии наук СССР. Названия растений из семейства Hymen ophyllaceae до семейства Leguminosae изменены по "Флоре СССР", а все остальные - по работе В. Л. Комарова, обрабатывавшего сборы Пржевальского {В. Л. Комаров. Ботанические маршруты важнейших русских экспедиций в Центральную Азию, вып. 1, маршруты Н. М. Пржевальского. Труды Главного Ботанического сада, т. 34, вып. 1, П., 1920.}.

   В тексте книги редактор оставил те латинские названия, которые были и в первом издании, изменив только ошибочные, согласно отмеченным опечаткам. В прямых скобках мною проставлены русские названия растений и животных там, где это представлялось возможным. В дополнение к тексту Пржевальского сделаны примечания и комментарии. Примечание 55 написано специально для этого издания доцентом Московского института востоковедения К. А. Усмановым, который в кратких чертах изложил историю образования Джеты-шаара. За это приношу ему мою благодарность.

   Следует отметить также труд редактора издательства Б. В. Юсова, который провел большую работу по подготовке к изданию всех пяти томов сочинений Н. М. Пржевальского.

   Мы не переводили старых мер длины и веса, употреблявшихся Пржевальским, в новые. Это очень загромождает текст и создает ряд неудобств, но в конце книги приложены соответствующие таблицы. По ним, в случае надобности, легко и быстро это можно сделать.

   Выпуском данного последнего труда Н. М. Пржевальского издательство Географической литературы завершает переиздание всех основных сочинений путешественника. Вторым изданием вышли: "Монголия и страна тангутов", "От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор", "Путешествие в Уссурийском крае" {Это уже третье издание (редактор М. А. Тенсин); второе издание вышло в Соцэкгизе в 1937 г.}, "Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки" и настоящее сочинение, впервые увидевшее свет ровно 60 лет назад. Первые издания трудов Пржевальского уже давно стали библиографической редкостью. Теперь читатель получил возможность изучать работы Пржевальского в оригиналах и по достоинству оценить их. Путешествия Пржевальского - это целая эпоха в развитии географической науки, и мы по праву гордимся Пржевальским и его работами, прославившими русское имя, русскую науку.

   Это прекрасно понимал и сам Пржевальский, когда писал, что дорога странника не ковром устлана, но что в интересах науки, во славу родины, русский человек должен итти трудными, непроторенными путями.

   В связи с этим хочу в заключение привести слова Пржевальского, изложенные им в приказе по экспедиции по случаю благополучного окончания четвертого путешествия по Центральной Азии и возвращения на родину.

   "Мы выполнили свою задачу до конца - прошли и исследовали те местности Центральной Азии, в большей части которых еще не ступала нога европейца. Честь и слава вам, товарищи! О ваших подвигах я поведаю всему свету. Теперь же обнимаю каждого из вас и благодарю за службу верную - от имени науки, которой мы служили, и от имени родины, которую мы прославили...".

   В полевом дневнике от 29 октября (10 ноября) 1885 г. Николай Михайлович записал: "Так сегодня окончилось мое четвертое путешествие по Центральной Азии. Ровно два года провели мы в пустынях вдали от цивилизованного мира. Но мила и сердцу дорога свободная странническая жизнь. Как в прежние годы, так и теперь жалко, больно с нею расставаться,- быть может надолго, если только не навсегда. Тяжело подумать о последнем, но годы налегают один за другим и, конечно, наступит время, когда уже невозможно будет выносить всех трудов и лишений подобных путешествий. Пусть же - если только мне не суждено более итти в глубь Азии - воспоминания о виденном там и сделанном в течение долголетних странствований будут для меня отрадой до конца жизни. Пусть с именами Лоб-нора, Куку-нора, Тибета и многими другими будут воскресать в моем воображении живые образы тех незабываемых дней, которые удалось мне провести в этих неведомых странах, среди дикой природы и диких людей на славном поприще служения науке...

  

   Снова бури миновали,

   Снова невредим пловец...

   Снова, снова не сказали,

   Что для бурь настал конец..."

  

   Грустные предчувствия не обманули путешественника, его нога больше не ступила на дорогую ему землю Центральной Азии. Друзья советовали ему жениться и окончить свои скитания, но не это прельщает Пржевальского, который пишет А. М. Лушникову в Кяхту, где он обычно гостил перед переходом границы Монголии: "...речь о генеральше вероятно останется без внимания, не те уже мои года (46 лет), да и не такая моя профессия, чтобы жениться. В Центральной же Азии у меня много оставлено потомства - не в прямом, конечно, смысле, а в переносном: Лоб-нор, Куку-нор, Тибет и пр.- вот мои детища".

   С отеческой заботливостью думал Пржевальский о своих спутниках; он писал теплые, полные любви и участия, письма казаку Телешову, все время руководил учебой Роборовского и Козлова, видя в них продолжателей своего любимого дела. Оба они оказались достойными учениками своего великого учителя.

   Замечательные, пророческие слова писал он за два года до смерти П. К. Козлову: "Воображаю, как тебе бывает грустно при хорошей погоде. Но нечего делать, нужно покориться необходимости. Твоя весна еще впереди, а для меня уже близится осень. Пожалуйста, не часто пиши, лучше учись к экзамену, после же экзамена пиши каждую неделю...".

   Надолго запомнилось это письмо Петру Кузьмичу. Уже будучи всемирно известным путешественником, он в 1907-1909 гг. совершает свое знаменитое путешествие в Центральную Азию, следуя путями Пржевальского и прокладывая новые, дотоле неизвестные науке пути. В своем отчете об этой экспедиции: "Монголия и Амдо и мертвый город Хара-хото" он эпиграфом избирает слова своего учителя - Николая Михайловича: "Твоя весна еще впереди, а для меня уже близится осень".

  

  

   Четвертое путешествие по Центральной Азии представляет собой продолжение научных рекогносцировок, которые ранее произведены были мною в той же части азиатского материка. Самый характер экспедиции и система исследований оставались прежние. Вместе с тем и описание вновь совершенного путешествия сделано в прежней повествовательной форме.

   При составлении настоящей книги я пользовался, как и прежде, широкой помощью со стороны специалистов, а именно: наблюдения широты (16 пунктов) и долготы (4 пункта) вычислены астрономом Пулковской обсерватории В. К. Делленом; барометрические определения высот {Список астрономических пунктов и абсолютных высот для IV путешествия помещен в XXIII томе Известий Русского Географического общества.} - генерал-майором К. В. Шарнгорстом; две карты маршрутно-глазомерной съемки, равно как и отчетная карта {Взята из карты Азиатской России, изд. Военно-топографическим отделом Главного штаба; нанесены вновь лишь мои пути.} четырех моих путешествий, исполнены в Военно-топографическом отделе Главного штаба; рисунки с фотографий Роборовского сделаны фототипией Классеном; горные породы определены профессором А. А. Иностранцевым; растения - академиком К. И. Максимовичем; из млекопитающих грызуны и некоторые другие мелкие виды определены ученым консерватором Зоологического музея Академии наук Е. А. Бюхнером {Крупные млекопитающие и все птицы определены мною.}; пресмыкающиеся - академиком А. А. Штраухом; рыбы - ученым консерватором того же Академического музея С. М. Герценштейном. Всем этим лицам и учреждениям приношу искреннюю признательность.

   Научные коллекции, добытые в настоящее путешествие, распределены мною попрежнему: зоологическая передана музею Академии наук, ботаническая - Ботаническому саду, небольшой минералогический сбор - Геологическому кабинету С.-Петербургского университета.

   К разработке зоологических результатов ещё ранее было приступлено {Академик А. А. Штраух обрабатывает пресмыкающихся и земноводных; ученые консерваторы: Е. А. Бюхнер описывает млекопитающих, С. М. Герценштейн - рыб. Насекомые частью уже описаны разными специалистами. Птицы будут обработаны мною, лишь только представится для этого значительный период свободного времени.} и, вероятно, в нынешнем году появятся первые выпуски. Вскоре также будут изданы Географическим обществом первые выпуски монгольской и тангутской флоры, описываемой {"Diagnoses plantarum novarum asiaticarum", Bulletin de l'Academie Imperiale des siences de St.-Petersbourg. tt. XXIII-XXXI.} академиком К. И. Максимовичем, как равно и обрабатываемые ныне А. И. Воейковым мои метеорологические наблюдения (¹).

   Июнь 1888 г. С.-Петербург

  

  

   Общий план путешествия. Успех трех предшествовавших моих путешествий по Центральной Азии, обширные, оставшиеся там еще неведомыми, площади, стремление продолжать, насколько хватит сил, свою заветную задачу, наконец, заманчивость вольной страннической жизни - все это толкало меня, окончив отчет о своей третьей экспедиции, пуститься в новое путешествие. Его район и программа намечались сами собою при взгляде на карту Центральной Азии, с обозначенными там уже пройденными мною путями. Все они оканчивались более или менее глубоко на нагорье Тибета, графически, так сказать, указывая на трудную, но в то же время наиболее заманчивую площадь для предстоящих исследований. Вместе с тем ближайшее знакомство с путешествиями по Тибету убедило меня в необходимости устраивать в известных местах опорные, складочные пункты и из них уже предпринимать экскурсии сравнительно налегке.

   В феврале 1883 года представлен был мною Русскому Географическому обществу план нового четвертого путешествия, задачей которого ставилось исследование Северного Тибета от истоков Желтой реки до Лоб-нора и Хотана с побочными, если будет возможность, путями, даже до столицы далай-ламы(²). Однако эта последняя цель опять от нас ускользнула; притом на этот раз мы не особенно к ней стремились ввиду обширности и научной важности главной задачи.

   Хотя при первом взгляде на карту Центральной Азии нетрудно заметить, что ближайший путь к Тибету ведет из пределов нашего Семиречья или Ферганы, но мною была избрана более кружная, зато и более верная дорога через Кяхту. Причиной этому служили многие веские обстоятельства. Начать с того, что, двинувшись из Кяхты, мы направлялись до самого Тибета знакомым, дважды, местами даже трижды, нами пройденным путем, следовательно, в крайнем случае могли обойтись и без вожаков; затем до самой Гань-су нигде не встречали китайцев, с деморализованными солдатами которых легко могли бы иметь столкновение, следуя по Восточному Туркестану; далее, мы приобретали в Северной Монголии наилучших, приученных к постоянным караванным движениям, верблюдов; в Забайкалье можно было лично выбрать конвойных казаков, из которых многие знают монгольский язык, употребляемый и в Тибете; наконец, следуя из Кяхты, мы меньше возбуждали подозрений в китайских властях, даже в Пекине, чем направляясь в Тибет с ближайших к нему местностей нашей границы по враждебному китайцам магометанскому населению Кашгарии. Здесь китайцы могли затормозить наше движение, не давая проводников, без которых нам едва ли удалось бы пробраться даже на Лоб-нор. Между тем, когда мы вышли на тот же Лоб-нор со стороны Тибета, китайцы волей-неволей должны были выпроводить от себя непрошенных гостей и провести нас по неисследованным еще частям Восточного Туркестана. Все эти соображения побудили меня накинуть лишнюю тысячу верст караванного пути, зато действовать с большими шансами успеха.

   Снаряжение экспедиции в Петербурге. Как при прежних моих путешествиях, так и теперь, Географическое общество и Военное министерство оказали мне полное содействие к осуществлению проектируемой экспедиции, командировав как меня лично, так равно моих помощников: поручика В. И. Роборовского, сопровождавшего меня в третьем путешествии, и вольноопределяющегося П. К. Козлова. Также конвойных казаков и солдат и на отпуск для расходов экспедиции из государственного казначейства 43 580 руб. {Из них 10 тыс. руб. золотом по номинальной его цене.}. Сверх того, нам и нижним чинам экспедиции сохранено было все получаемое на службе содержание, с выдачей такового мне я поручику Роборовскому за два года вперед золотой монетой; затем мне, названному офицеру и вольноопределяющемуся Козлову выданы были двойные прогоны от Петербурга до Кяхты и обратно от конечного пукта выхода на нашу границу; ординарные же прогоны отпущены были для перевозки в передний путь экспедиционного багажа с четырьмя конвойными солдатами, а в обратный - собранных во время путешествий коллекций; из Военно-топографического отдела Главного штаба выдана нам была часть инструментов (2 хронометра, зрительная груба Фраунгофера, барометр Паррота, несколько буссолей) для научных работ; наконец, для вооружения экспедиции отпущены были 23 винтовки Бердана и 25 револьверов Смита и Вессона с 15 тыс. патронов для первых и с 4 тыс. для вторых {Патроны эти, как равно винтовки и револьверы, заранее были доставлены в Кяхту.}.

   Благодаря широким материальным средствам мы могли достаточно хорошо снарядиться по части одежды, обуви, добавочных научных инструментов, препаратов для коллекций, походных и охотничьих принадлежностей и пр. Суматоха всей этой заготовки, вместе с проволочками казенных отпусков и небольшим отдыхом в деревне, заняла более четырех месяцев времени. Лишь в начале августа могли мы выехать из Петербурга, а 9-го числа {[Все числа в этой книге по старому стилю].} этого же месяца почтовый поезд Нижегородской дороги умчал нас из Москвы к Нижнему. Багажа набралось более 150 пудов. Персонал экспедиции состоял пока из меня, двух вышеупомянутых моих помощников, четырех солдат, выбранных в Москве из гренадерского корпуса, старшего урядника Забайкальского казачьего войска Иринчинова и переводчика для тюркского и китайского языков - таранчинца из города Кульджи Абдула Юсупова; остальные казаки и солдаты должны были поступить в состав экспедиции из Забайкалья.

   Грустные минуты расставанья с людьми близкими при отъезде из Москвы скользнули темной тучкой по ясному небу нашего радостного настроения: впереди на целых два года, или даже более, предстояла нам жизнь, полная тревог, новизны, свободы, служения славному делу... На следующий день мы сели в Нижнем-Новгороде на пароход и через четверо суток были в Перми. Затем перевалили по железной дороге за Урал, проехали на шести почтовых тройках от Екатеринбурга [Свердловск] до Тюмени и, за мелководьем р. Туры, еще на 130 верст далее до д. Иевлевой, где 21 августа снова поместились на пароход. Этот последний, имея баржу с пятьюстами ссыльных на буксире, повез нас вниз по р. Тоболу. Невдалеке от Тобольска мы пересели на другой, более сильный пароход и, буксируя все ту же арестантскую баржу, поплыли вниз по Иртышу до его устья, а затем вверх по мутной, довольно быстрой Оби. Следуя днем и ночью, мы вошли на десятые сутки своего пароходного от д. Иевлевой плавания в устье р. Томи, за мелководьем которой еще раз переменили пароход и вскоре прибыли в Томск. Здесь трое суток употреблены были на покупку экипажей (два тарантаса и четверо ходов), зимнего для нас и казаков одеяния, как равно и некоторых мелочей экспедиционного заготовления. Затем на шести почтовых тройках, следовавших попарно, на расстоянии нескольких часов пути, мы выехали к Иркутску. Лошади по станциям были для нас заготовлены. Тем не менее правильное следование эшелонами вскоре нарушилось по причине сквернейшей дороги. Погода стояла отвратительная - постоянные дожди, иногда со снегом. Ехать по ночам оказалось решительно невозможным. Да и днем тяжело нагруженные экипажи нередко ломались или увязали в грязи. Ради всего этого тринадцать суток употреблено было на проезд 1 500 верст между Томском и Иркутском. Проведя в этом последнем пятеро суток опять в различных хлопотах, мы двинулись, на почтовых же, далее; благополучно и скоро переправились на пароходе через Байкал, снова сели на почтовых и 26 сентября прибыли в Кяхту, чем закончились наши переезды в пределах отечества.

   В Кяхте. В Кяхте предстояло окончательное снаряжение экспедиции, по крайней мере относительно ее персонала и вьючного багажа. По рекомендации прежних моих спутников выбраны были семь новых надежных казаков, а трое солдат взяты из линейного батальона; кроме того, для собирания насекомых, растений и для прислуживания при небольшой фотографии, которую имел с собой В. И. Роборовский, нанят был один из обывателей соседнего Кяхте г. Троицкосавска (³).

   Таким образом окончательно сформировался личный состав экспедиционного отряда из 21 человека, а именно: начальник экспедиции; его помощники - поручик В. И. Роборовский и вольноопределяющийся П. К. Козлов; препаратор - младший урядник Пантелей Телешов, уже сопутствовавший мне при третьем путешествии; старший урядник Дондок Иринчинов - спутник всех моих прежних путешествий; новые казаки - Кондратий Хлебников, Никита Максимов, Григорий Соковиков, Бани Дарджеев, Семен Жаркой, Владимир Перевалов и Семен Полуянов; солдаты-гренадеры, привезенные из Москвы - Петр Нефедов, Гавриил Иванов, Павел Блинков, Михаил Бессонов; солдаты, выбранные из линейного батальона в г. Троицкосавске - Алексей Жарников, Григорий Добрынин и Евстафий Родионов; наконец, вольнонаемные - обыватель г. Троицкосавска Михаил Протопопов и таранчинец Абдул Юсупов.

   Тотчас по выборе новых солдат и казаков приступлено было к ежедневным упражнениям их в стрельбе из берданок и револьверов. Умение хорошо стрелять из тех и других ставилось, помимо всего прочего, непременным условием для окончательного зачисления в экспедиционный отряд. Казаки твердо это знали и, что называется, лезли вон из кожи, чтобы не ударить лицом в грязь при окончательном испытании. Последнее произведено было мною перед выступлением из Кяхты. Результаты оказались весьма удовлетворительными, в особенности ввиду того, что впереди предстояла еще широкая практика стрельбы при охотах за зверями.

   Другая половина наших забот в Кяхте обращена была на изготовление вьючных и походных вещей: ящиков, сум, палаток и пр., как равно на закупку дополнительного багажа, а именно: сахара, чая, спирта, муки, крупы, войлоков и т. п. По приказанию тогдашнего генерал-губернатора Восточной Сибири, генерал-лейтенанта Д. Г. Анучина, в мое распоряжение предоставлены были рабочие из местного казачьего отдела и из линейного батальона. Они изготовили нам 3 палатки, 24 деревянных ящика, 26 кожаных сум и несколько десятков холщевых мешков, сшили недостававшую часть теплого одеяния, сработали разные мелочи и пр., словом - окончательно снарядили нас для похода. Материалы, потребные для всех этих работ, частью были привезены нами с собой, в большинстве же приобретены в Кяхте, где они, кстати сказать, очень дороги и по большей части плохого качества. Относительно закупок дополнительного багажа нам помогли кяхтинские купцы, попрежнему весьма радушно принявшие нас, как своих гостей. В особенности много и обязательно содействовал нам А. М. Лушников, у которого мы купили также двенадцать пудов китайского серебра для расходов за границей(⁴).

   Тем временем урядник Иринчинов был командирован мною в Ургу для покупки вьючных верблюдов. Остальные казаки, помимо стрельбы в цель, занимались собственным снаряжением в предстоящий путь; кроме того, обучались у прежних моих спутников увязке вьюков и исполнению различных мелочных работ экспедиции. Когда все было настроено и приготовлено, потребовалось еще два дня на окончательную рассортировку и укладку экспедиционного багажа. Для перевозки его в Ургу мы наняли обратный монгольский караван, привозивший в Кяхту чай. Выгодно было подобное обстоятельство еще тем, что новые казаки и солдаты могли по пути научиться от монголов вьюченью и обращенью с караванными верблюдами.

   Выступление из Кяхты назначено было на 21 октября. В этот день весь экспедиционный багаж, увязанный и рассортированный по вьюкам, выложен был с утра на дворе нашего обширного помещения. Нанятые монголы подогнали к Кяхте своих верблюдов и ожидали только приказания вести их для вьючения. По желанию казаков отслужен был напутственный молебен, а затем предложен всей экспедиции кяхтинскими старшинами прощальный обед. Ровно в три часа пополудни верблюды были завьючены и выстроены на улице. Там собрались в большом числе провожавшие казаков их родственники и посторонние зеваки. Начались прощания, напутствования... у многих показались слезы... Наконец, караван двинулся и через несколько минут был уже на китайской земле. Так началось четвертое мое путешествие по Центральной Азии. Опять неведомое лежало впереди; опять судьба всего дела не один раз должна была висеть на волоске; но опять счастье не отвернулось от меня...

   Девять суток употреблено было нами на переход от Кяхты до Урги, где расстояние верст 300 с небольшим. Местность эта несет тот же характер, как и в прилежащей части Забайкалья, начиная от самого Хамар-дабана, который ограничивает собою область сибирской тайги. Далее к югу, тотчас за прорывом р. Селенги, путник впервые встречает лёссовую почву, характерную для всей Внутренней Азии, и прекрасные степи, залегающие между горными хребтами. Эти последние местами довольно высоки, имеют в общем восточно-западное направление и покрыты лесами (преимущественно хвойными), главным образом на северных склонах, частью и на склонах южных верхнего своего пояса. В нижней же горной области залегают прекрасные луга.

   На пространстве между Кяхтой и Ургой горные хребты составляют западные отроги Кэнтея [Хэнтэя] и намечают собою долины левых притоков Орхона, из которых наибольшие - Иро, Хара-гол и Тола. Лесов по горам (белая береза, сосна, лиственица, реже береза черная, осина и кедр) еще довольно много, но страна в общем имеет более степной характер. Приволье для кочевой жизни здесь полное. Земледелие же существует лишь в небольших размерах на реках Баяп-гол и Хара-гол у поселившихся там китайцев. Абсолютная высота местности, поднятой в Кяхте на 2 400 футов, держится по долинам главных рек приблизительно около той же цифры и лишь в Урге [Улан-Баторе] поднимается до 4 000 футов(⁵).

   Погода во все время нашего пребывания в Кяхте, да и в первой половине пути к Урге, стояла отличная, постоянно ясная и теплая. В последних же числах октября выпал небольшой снег, и сразу начались сильные морозы.

   В Урге. Прибыв в Ургу, мы поместились в доме нашего консульства, который стоит особняком, недалеко от берега р. Толы, в середине расстояния между монгольской и китайской частями той же Урги. Присланный сюда заранее из Кяхты урядник Иринчинов сторговал у монголов 56 отличных верблюдов, за которых мы заплатили 6 757 кредитных рублей. Вьючные седла для этих верблюдов сшили экспедиционные казаки. Помимо целой кучи войлоков, потребовавшихся на такие седла, мы закупили в Урге недостававшие нам предметы походного снаряжения, как-то: семь верховых лошадей, две юрты, 30 баранов для еды, дзамбу, муку, рис, немного ячменя лошадям, треноги, вьючные веревки и пр. Исключая лошадей, почти за все остальное приходилось платить страшно дорого. Достаточно сказать, что пуд ячменя стоил пять рублей; сквернейшая дзамба покупалась по той же цене; за пастьбу своих верблюдов в окрестностях Урги мы платили монголу с подпаском более трех рублей в сутки и т. д.

   В Урге также сделано было распределение экспедиционной службы казаков на дежурства, варку пищи, пастьбу верблюдов, седлание наших верховых лошадей и пр. Затем, накануне выступления, я прочел своему маленькому отряду следующий приказ: "Товарищи! Дело, которое мы теперь начинаем - великое дело. Мы идем исследовать неведомый Тибет, сделать его достоянием науки. Государь император и вся Россия, мало того, весь образованный мир с доверием и надеждой смотрят на нас. Не пощадим же ни сил, ни здоровья, ни самой жизни, если то потребуется, чтобы выполнить нашу громкую задачу и сослужить тем службу как для науки, так и для славы дорогого отечества". Будущая деятельность моих спутников оправдала такие надежды.

   Описание этого монгольского города. Теперь несколько слов о самой Урге.

   Этот город, называемый монголами Богдо-курень, или Да-курень {То есть "Священное" или "Большое стойбище", [хурэ - монастырь].} [Да-хурэ], составляет, как известно, религиозный центр всей Монголии; кроме того, служит важным административным и торговым пунктом для центральной и северо-восточной ее части, т. е. Халхи. Расположена Урга в обширной, обставленной горами, долине р. Толы и состоит из двух частей: монгольского города, или собственно Куреня, и города китайского, отстоящего от первого верст на пять к востоку и называемого Маймачэн {В переводе "торговый город" [с китайского].}. Монгольский город лежит на небольшой р. Сельби, недалеко от впадения ее справа в р. Толу. В восточной, населенной исключительно ламами (то есть лицами духовными), части этого города живет высший святитель Монголии - хутухта, представляющий собой третье после далай-ламы лицо буддийской иерархии. Здесь же находится училище для приготовления лам и построены важнейшие кумирни, из которых наибольшая - храм Майдари. Громадный, сделанный из желтой позолоченной меди, идол этого божества, представляющий собой сидящего человека, имеет 7 ¹/₂ сажен высоты и весит, как говорят, до десяти тысяч пудов. Статуя эта была отлита в г. Долон-норе и по частям перевезена в Ургу. Позади главного идола, помещающегося в средине названной кумирни, расположено еще пять больших идолов, а на восточной и западной стенах в шкафах расставлены 10 000 (по словам лам) маленьких, также литых божков.

   Из других кумирен (сумэ) в той же восточной части Куреня находятся: Цокчин, вроде нашего кафедрального собора; Дучин-галабыйн с позолоченным куполом и четырьмя, также позолоченными, башенками по углам крыши; Барун-ёрго, состоящая из войлочной юрты, в которой, по преданию, некогда жил Абатай-хан, первый распространитель буддизма в Монголии; затем 4 кумирни лекарей, астрологов и других специальностей; наконец, маленькие аймачные кумирни (дугуны) числом 28. Эти последние помещаются каждая в простой юрте, с деревянной к ней пристройкой вроде алтаря. За исключением дворца хутухты и главных кумирен, остальные жилища описываемой ламской части Куреня состоят или из небольших глиняных мазанок, или из войлочных юрт. Те и другие обнесены высоким частоколом. Улицы и переулки между такими постройками крайне грязны и тесны. На них, как и в других китайских городах, выбрасываются все нечистоты; тут же обыватели, нисколько не стесняясь, отправляют свои естественные надобности.

   Общее число лам во всей Урге доходит, как говорят, до 10 000 человек. Все эти ламы, равно как сам хутухта и кумирни, содержатся за счет добровольных приношений монголов. Кроме того, на содержание хутухты идут доходы со всего шабинского ведомства, заключающего в себе около 125 тысяч душ, подаренных ургинскому святителю разными монгольскими князьями. Эти подданные хутухты живут как в окрестностях Урги, так и в других частях Северной Монголии. Ведает ими шандзиба.

   Несколько лучше выглядит соседняя ламскому кварталу торговая часть того же Куреня, где живут, кроме монголов, китайские торговцы, а также несколько русских купцов. Здесь находится рыночная площадь, обстроенная лавками китайских и наших торговцев. Последние, впрочем, имеют лишь с десяток лавок, да и то не в собственных, а в нанимаемых у китайцев помещениях {Китайские торговцы, частью и ремесленники, все более и более поселяются в Курене. Русские купцы стали селиться в той же Урге со времени открытия здесь нашего консульства в 1861 г.}. На самой площади производится разная мелочная торговля, и монголы продают свой скот; тут же постоянно шляются, кроме покупателей и зевак, нищие, разные музыканты, странствующие ламы и т. п. сброд. Воровство и драки, иногда до убийства, случаются здесь нередко.

   Самую западную часть Куреня составляет Гандан, где живут ламы, изучающие цанит, то есть высшую догматику буддизма. На площади здесь находятся две большие кумирни, посвященные этому учению; тут же погребаются ныне и ургинские хутухты. Для бренных останков простых монголов и неважных лам имеется верстах в двух к северо-востоку от Куреня, в ущелье Кундуй, кладбище, куда вывозят трупы и оставляют поверх земли. Их съедают полудикие собаки, во множестве живущие здесь в норах.

   Недалеко от западной окраины Куреня выстроена в недавнее время китайская крепость, представляющая собой небольшое, квадратной формы, глиняное укрепление, нелепо расположенное вблизи командующих высот. Гарнизон этого форта состоит из нескольких сот китайских солдат.

   Другая часть Урги, то есть Маймачэн, лежит, как выше упомянуто, верстах в пяти к востоку от Куреня, также недалеко от правого берега р. Толы. Этот город, как и все китайские города, состоит из кучи тесно сплоченных глиняных фанз, помещающихся за глиняными же заборами. Форму Маймачэн имеет квадратную и пересекается грязными, кривыми, местами довольно широкими улицами. Внутренняя часть города, в которой живут более богатые китайские купцы и частью помещаются их лавки {Большая часть китайских лавок находится в Курене; Маймачэн служит главным образом складочным местом для товаров.}, обнесена высоким деревянным тыном. Вне этого тына китайцы живут смешанно с монголами {Монгольские дворы обнесены частоколом, внутри которого располагаются жилые юрты; здесь же обыкновенно имеется и деревянное помещение (байшин) для летнего жилья.} и торгуют в мелочную, или занимаются разными ремеслами (скорняки, кузнецы, столяры, портные и др.); здесь же находится базар и харчевни. Кроме того, в Маймачэне имеются две гостиницы для приезжих, 4 кумирни (3 китайские и 1 монгольская) и китайский театр, в котором по временам играют наезжие актеры.

   Общее число жителей в Маймачэне простирается до 8 тысяч человек; в Курене же и около него, где живут власти, насчитывается 22 тысячи душ. Впрочем, цифра здешнего населения сильно изменяется, смотря по большему или меньшему наплыву торговцев и богомольцев. К празднованию Нового года (в феврале) и в особенности летом (в июле), к празднику в честь Майдари, в Ургу стекаются, как говорят, до 100 тысяч человек. Однако ныне эти празднества много сократились вследствие всеобщего обеднения монголов.

   Маймачэнские и другие китайцы, проживающие в Урге, занимаются, как выше сказано, главным образом торговлей, в меньшем числе разными ремеслами. По сведениям нашего ургинского консула Шишмарева в Урге ныне 215 торговых китайских домов и лавок и 120 китайских же домов, занимающихся ремеслами, огородничеством и т.п. Общий оборот здешней китайской торговли определяется в 9 млн. руб. ежегодно. Предметами этой торговли служат обиходные для монголов, равно как и другие, товары, получаемые или из России с ярмарок сибирских и нижегородской {В 1885 г. привезено в Ургу китайцами русских товаров на 400 тыс. руб.}, или товары китайские из Пекина (шелковые материи, предметы китайской роскоши и пр.), или, наконец, товары иностранные (дриллинг, далемба, ситцы), идущие сюда через Тянь-дзин и Калган. Торговля с монголами ведется почти исключительно меновая. Китайские купцы рассылают по улусам с товарами своих приказчиков, чего не делают наши ургинские торговцы. Последние торгуют исключительно в лавках, и некоторые наши товары, как-то: железные, чугунные и медные изделия, юфть, плис и частью сукно, довольно хорошо покупаются монголами. Впрочем, сбыт товаров русскими купцами за последние три года был невелик - на 75 тыс. руб. ежегодно {По частному сообщению лица, близко знакомого с этим делом.}. Кроме того, наши торговые дома в Урге, равно как и некоторые китайские, занимаются транспортировкой чая отсюда в Кяхту. Чай этот в количестве более миллиона пудов {По сведениям от того же урганского консула, чая, принадлежащего только русским купцам, транспортировалось через Ургу в 1883, 1884 и 1885 гг. от 254 до 281 тысячи ящиков (мест); каждый такой ящик байхового чая весит средним числом около 2 ¹/₂ пудов, кирпичного более 3 ¹/₂ пудов.}, доставляется из Калгана в Ургу зимой монголами на вьючных верблюдах, в меньшем количестве летом китайскими подрядчиками на быках, запряженных в телеги. Первый способ доставки несравненно быстрее, зато почти вдвое дороже {Средняя цена за перевозку чая вьюками на верблюдах из Калгана в Ургу равняется 3 китайским ланам серебра (6 наших серебряных рублей) с каждого ящика. Срок доставки полагается от 30 до 40 дней.}. В последние годы, вследствие особенно холодных зим, бескормицы и падежа верблюдов, перевозка чая через Гоби сильно затрудняется. Притом этот транзит много подрывает морская доставка того же чая из мест его производства - Хань-коу и Фу-чжоу - в Одессу. Тем не менее движение русских чаев по Монголии ежегодно увеличивается {Судя по отчетам ургинского консула.}. За перевозку этого чая наши купцы уплачивают монголам до 2 мил. руб., главным образом чистым китайским серебром, в меньшем количестве кирпичным чаем. Торговыми делами китайцев в Урге ведает особый маньчжурский чиновник (дзаргучей), который получает ничтожное казенное жалованье, но имеет очень большие доходы с купцов, так что за назначение на названную должность в Пекине платят солидные суммы.

   Земледелия в окрестностях Урги нет, вероятно, по причине сурового климата; лишь в Маймачэне китайцы имеют небольшие огороды, на которых выращивают капусту, картофель, лук, чеснок и другие огородные овощи.

   Ходячей монетой в Урге, кроме китайского серебра и наших кредитных рублей, служат чайные кирпичи, весом каждый в китайский гин (1 ¹/₂, наших фунта) и стоимостью средним числом в 60 коп. Эти кирпичи, кроме того, еще распиливаются на 30 кусочков, называемых шара-цай и стоящих по две копейки. Неудобство подобной монеты вынуждает более солидные торговые китайские дома выпускать от себя особые, ценящиеся на число чайных кирпичей, кредитные билеты, называемые тезцы {Таких тезцов в последнее время китайцами выпущено на сумму до миллиона рублей.}.

   Все китайцы, живущие в Урге (как равно и возле нашей Кяхты), люди бессемейные, ибо по закону не могут вывозить сюда из отечества своих жен и семейства. Взамен этого они обзаводятся наложницами из монголок. Кроме того, безбрачные ламы сильно способствуют развитию разврата среди тех же монголов. Сифилис здесь сильно распространен, и несчастные, им зараженные, даже в лучшем случае пользуются только варварским лечением лам; в большинстве же разносят эту болезнь по улусам, или нередко погибают от нее.

   Управление Ургою, а вместе с тем и двумя восточными аймаками (Тушету-хана и Цыцен-хана) Халхи, находится в руках двух амбаней: одного - из манчьжур, другого - из местных монгольских князей. Впрочем значение последнего падает с каждым годом. Тяжелым бременем ложится вся эта администрация на подведомственные названным управителям аймаки и шабинское ведомство. Так, для маньчжурского амбаня, получающего лишь 600 лан в год казенного жалованья, ежедневно полагается 27 баранов, вместо которых амбань берет деньгами от ³/₄ до 1 лана (1 ¹/₂ - 2 наших серебряных рубля) за каждого; кроме того, отпускаются за счет монголов деньги на приправы к столу; затем полагается прислуга, а от каждого из 48 подведомственных хошунов ежегодно должны доставить одну, две или даже три хороших лошади, вместо которых опять выдаются деньги - по 50 лан (100 серебряных рублей) с головы. Немало стоят также 12 маньчжурских секретарей, служащих в управлении (ямыне) того же амбаня.

   В Урге, как известно, находится русское консульство, которое помещается в двухэтажном доме с флигелями и службами. Расположена эта постройка на возвышенном месте, недалеко от берега р. Толы, в средине расстояния между монгольским и китайским городами. В этом промежутке раскиданы, кроме того, и другие здания, принадлежащие частью местной администрации и духовенству, частью монгольским князьям, приезжающим в Ургу на праздники и сеймы. При консульстве находится также почтовое отделение. Другие почтовые отделения в пределах Китая содержатся нами в Калгане, Пекине и Тянь-дзине. Почту - тяжелую - однажды в месяц, а легкую трижды в течение месяца - возят по подряду от Кяхты до Калгана монголы, а далее китайцы, преимущественно мусульмане.

   Из примечательностей в окрестностях Урги можно указать на горный кряж Хан-ула [гора Богдо-ула], который стоит на левом берегу р. Толы и протянулся с востока на запад верст на 30. На обоих своих склонах он покрыт густым лесом хвойных пород, как-то: лиственицы, сосны, ели и пихты. Лес этот последний к стороне Гоби. В нем водятся в изобилии звери: косули, маралы, кабаны, волки, медведи и, как говорят, даже соболи. Охота и порубка деревьев здесь строго запрещены, ибо Хан-ула с давних пор почитается монголами священной. Ежегодно два раза приносятся здесь жертвы, а для охраны заповедного леса, вокруг подошвы всей горы, поставлены юрты сторожевых монголов(⁶).

   Путь наш по северной Гоби. В Урге мы получили паспорт из пекинского цзун-ли-ямына и утром 8 ноября двинулись в путь. В караване состояло 40 завьюченных верблюдов, 14 под верхом казаков, 3 запасных и 7 верховых лошадей. Багажа набралось более 300 пудов. Все вьючные верблюды были разделены на 6 эшелонов, сопровождаемых каждый двумя казаками. Остальные казаки ехали частью в средине каравана вместе с вольноопределяющимся Козловым, частью в арьергарде, где постоянно следовал поручик Роборовский. Сам я ехал немного впереди каравана с вожаком-монголом и урядником Телешовым. Старший урядник Иринчинов, назначенный мною вахмистром экспедиционного отряда, вел головной эшелон и соразмерял ход всего каравана. Наконец, позади завьюченных верблюдов, то-есть в арьергарде нашей колонны, один из казаков на верховой лошади гнал кучку баранов для продовольствия. Таков был обычный порядок нашего движения по пустыням Центральной Азии. Сначала, конечно, многое не ладилось, в особенности относительно вьючения верблюдов; но скоро казаки привыкли к этой немудреной работе, и дело пошло как следует.

   Мы направлялись теперь поперек Гоби тем самым путем через Алашань, где я проходил уже дважды: в 1873 г. при возвращении из первого путешествия и в 1880 г., возвращаясь из третьей своей экспедиции. Да и далее из Ала-шаня, вплоть до Тибета, наш путь должен был лежать по местам, трижды нами пройденным при прежних путешествиях. Вот почему нынешний рассказ о пути через Гоби и далее в Цайдам в настоящей книге будут носить весьма сжатый характер; лишь вскользь будет упоминаться о том, о чем уже говорено было в описаниях моего первого и третьего путешествий {Так, к настоящей главе относятся почти сполна главы I, II, VI и XIV моей "Монголии и страны тангутов" и глава XVIII моего "Третьего путешествия". В этой последней главе более обстоятельно изложено о Гоби, как равно и о нашем пути из Ала-шаня на Ургу.}.

   Сделав первый переход в 21 версту и передневав затем на берегу р. Толы, там, где находятся сенокосы нашего консульства и где в последний раз до самой Гань-су мы встретили лесные и кустарные заросли с их специальной фауной, мы двинулись далее по степному району северной Гоби. Этот район, широкой полосой окаймляющий собой с севера и востока восточную часть центр