Белый Андрей - Африканский дневник

 

  

   Тусклый вечер; старик капитан распустил свою бороду в ветре; кроваво садится за морем круг солнца; он, вот - тусклый круг: желтокарие сумерки светятся: странные сумерки!

   - "Солнце садится в пески", - говорит капитан, подойдя, - "то - оттенок пустыни; мы - близко от берега".

   Все - изменилось: цвет неба, цвет моря, оттенки заката; стоит яркий жар; и - безветрие; ширится там, от египетской, близкой земли тускловатая мгла.

  

  

   Подплываем сегодня к земле; море - гладится; солнце - палит; целый день измеряют глубины: здесь - мели: ветрами пустыни выносятся в море пески.

   Подхожу к капитану:

   - "Мы - где"?

   - "Мы - на уровне дельты: и скоро увидим Дамиэтту".

   В трубу увидали дамиэтский маяк: показался; и - скрылся.

   И - все - подтянулись: кругом разговоры об угле, который должны нам доставить, чтобы нас не задерживать - нет же, не нас; мы сегодня уже не ночуем в каюте: в отеле.

   И - грустно: семья офицеров так ласково встретила нас; каютка, как комнатка: плыть бы и плыть.

   Поднимается что-то издали; земля - не земля, а какая-то вышка.

   Звонки.

   - "Порт-Саидский маяк".

   И - маяк вырастает, и - группа тусклейших домов вырастает за ним: Порт-Саид - это отмели, авангарды пустыни; пустыня объяла его.. ; и я думаю: там, вон, Аравия.

  

  

   Старый историк, Кальдун, отмечает три слоя арабов Аравии: это - "Ариба" (древнейшие жители), более поздние жители; и - "Мустарриба" (потомки Измаила); в более позднее время они населили Наджед и Геджас.

   На севере триба Амаликов {Амаликитяне.} (смесь из семитов с хамитами), к югу ветвясь, достигает - мест Мекки; амалекинянская разновидность катуров считает, что предком катуров был сам Авраам {Coussin de Perceval. Histoire des Arabes avant L'isiemisme.}; арамейская кровь - проливается в них, как гласит о том клинопись {Ленорман Ф. Руководство к древней истории Востока. Арабы.}; царство сабеян окрепло - отсюда; торговлю с ним вел Соломон; посылала товары сабеянам Индия; Навуходоносор разрушил торговлю; она восстановлена персами {Idem.}; здесь выявляются нравы кушитской культуры (деленье на касты) {Страбон.}, обрезанье, мифы, преданья {Renan. Histoire des langues semitiques.}; Агатархид нам рисует чертоги царей сабеитских, гаремы; и - толпы чиновников; замки вассалов когда-то покрыли Аравию; множеством утвари славны древнейшие местности древних арабов; комфорт до Ислама еще прививается жителям здесь; сам Ислам - реставрация: новая роспись на старых облупинах фресок культуры; по Плинию, в городе Гадрамаута, в Саботе, стояло уже шестьдесят пышных храмов, а в Тамне - стояло их более; а историк Казвини в седьмом еще веке по приказанию калифа Отмана описывал башню сабеян; по описанию стиль ассирийский - господствовал.

   Культ аравийский отчасти был культ Вавилона; единственный Бог возвышался над прочими; монотеизм заслонило барокко из многих богов (или - планет); все же в центре сияло единое солнце; до вспышек Ислама тянулось горение древней религии; праздники здесь приурочены были к вступлению солнца в созвездье Овна; а светилам во образе многих богов поклонялись в "харамах", к которым текли пилигримы; Кааба, или черный таинственный камень, упавший с неба - уж чтился; легенда гласит: Авраам с Исмаилом построили меккскую святость в честь дальней планеты Сатурн {Ленорман.}; Магомет реставрировал культ, как и многие, впрочем; во время правления Цезаря чтили Каабу уже {Диодор Сицилийский.}; чистотой древних бытов просвечены нравы Аравии, в древних рисунках среди египтян и мидян уже видим араба таким, какой ныне стоит перед нами; костюм неизменен его.

  

  

   Коричневатое и туманное солнце упало за земли; от этих земель простирается томная, золотокарая муть; солнце - скрылось; заря - не зажглась; но повсюду возникли пространства каких-то беззорных свечений, в египетских сумерках мы; налетает от берега шквал, пропестрела рябая вода; и - опять успокоилась; движется прямо на нас тупоносый баркас (это - уголь); "Arcadia" тотчас же будет грузиться; свистя, подлетает моторная лодка: то - высланный с берега лоцман.

   "Arcadia" движется медленно; красные куклы танцуют в воде, образуя один нескончаемый ряд к Порт-Саиду; и - отмечающий: место форватра; спереди видим морганье кровавых, зелененьких глазок; а с правого боку уже тянется каменный мол; и, как кажется, бронзовый памятник инженеру Лессепсу, медлительно выросши, - справа проходит.

   Мы - в хлопотах: мы уже простились; старик капитан с капитанского мостика что-то кричит, отдавая команду; ему - не до нас: атмосфера далекого плаванья всюду господствует: дружно китайцы мотают на что-то канаты.

   Опросы: осмотр документов чиновником, вышедшим быстро из лодки; и вот - мы свободны: качаемся к берегу в лодке; в воде расплескалась арабская письменность; как серебристы зигзаги!

   Огромный баркас, нагруженный до верху чудовищной угольной глыбой, причалил к "Arcadia"; он освещен факелами; теперь бриллиантовый берег вплотную охватит объятьями синяя, синяя ночь.

  

  

   Лаем кидаются порты Египта на вас; подплываете к берегу; бронзовый рой голоногих носильщиков с берега лает на вас.

   Уже лодка причалила: выхвачен зонтик, которым махает теперь темный дьявол; порт-плэд жадно вырван вторым темным дьяволом; третий, четвертый помчались в толпу, увлекая порт-плэд.

   Так четыре уносят ручной ваш багаж, а четыре других ухватились за край сундука; третья злая четверка, обстав, поощряет пинками. На ваш негодующий выкрик:

   - "Оставьте в покое меня: не толкайтесь!" - вы слышите вопли на всех языках, что сохранность вещей драгоценней персоны высокого гостя.

   Двенадцать коричневых дьяволов, бьющих, влекущих и прущих: средь толока бьющих кого-то коричневых дьяволов: ваши картонки запрыгали вправо; вы - прыгнули влево; крикнул в темносиней одежде, в абассии, в темной круглеющей шапочке что-то кричит впереди; и - готова коляска в отэль; там лежат неизвестные вещи: их спутали с вашими; дьяволы дружно клянутся, что вещи принадлежат той миссис, что приехала с пароходом (не вашим); что вещи поехали вместе с миссис. Протестуете вы: до миссис вам нет дела, а вещи потеряны; перекричали вас глотки; перемахали вас руки; вы сжаты кольцом обступивших феллахов; они, выгнув руки египетским жестом, как гаркнут:

   - "Бакшиш"!

   Если вещи потеряны, - что до того! Потеряли вы голову; чтоб отвязаться от лезущей стаи бросаете горсть прозвеневших монет; и монеты летят к вам обратно; и хор разобиженных глоток кричит, что вы - грабите бедных феллахов, вас встретивших; снова протянуты руки:

   - "Бакшиш"!

   И вы платите впятеро более таксы; вот если бы крикнуть:

   - "Емши!" {К черту.} - разбежались бы дьяволы.

   Между "емши" и "бакшиш" жизнь феллаха течет под девизами третьего слова:

   - "Мафиш!" {Наплевать, как-нибудь.}

   Это слово знакомо нам русским: "авось". - От "мафиш" распадается дом; блохи, вши заедают фаллаха, чума нападает: она - постоянна.

  

  

   Весь гам создается, чтобы вас запугать, снявши голову с плеч, откупиться "бакшишем". Тогда-то вот выступит ласково чистая фесочка, - в смокинге; и, обдавая сплошным чесноком, она скажет на чистом французском наречии:

   - "На десять дней, я к услугам; я с вами повсюду".

   - "Вы будете ежедневно заказывать, prince, по экскурсии: муллы, верблюды, ослы и палатки - достану..."

   - "Увидите вы..."

   - "Серапсум, Гизех, пирамиды Меридского озера..."

   - "Тысячу франков!"

   - "Я еду за вами в Каир? Решено?"

   Вы - в опасности; лучше отдаться толпе голосящих феллахов и лучше платить в десять раз против таксы, чем раз согласиться на феску. Готов согласиться; но Ася толкает меня больно в бок:

   - "Погоди!"

   - "Оставь!"

   - "Брось!"

   Мы с вещами миссис покатили по уличкам средь электрических россыпей в яркой безвкусице домиков; вот и отэль: выбегает чистейшая феска, а злая миссис ожидает в передней.

   - "Где вещи?"

   - "Вот".

   Вижу в передней - порт-плэд, чемодан: наши вещи.

  

  

   Три месяца жили в Тунисе мы; я освоился с нравами белых тунисских арабов: феллах не тунисец.

   Нам встали огромные трудности при размене монет. Здесь монета не кратна с монетой турецкой, ни даже - с английской; двухпьястровые монетки (двугривенные) принимались за малые пьястры {Пять миллионов.}; за пьястр я платил пятью пьястрами; фунт египетский чуть-чуть более, чем английский; египетский пьястр чуть-чуть более, чем тунисский; здесь все отношения дробны; и вы на дробях всюду терпите; каждый размен есть потеря; меняете фунты: в египетских фунтах отдают ровно столько же; стало быть, вы потеряли; египетский фунт отдаете на франки и доллары: снова теряете; доллар вы вновь отдаете за пьястры (с потерей); а вместо египетских пьястров приходят турецкие пьястры (теряете); всюду еще в размен вычитывают процент; все устроено так, чтобы чаще менять; каждый шаг есть размен; два египетских фунта обходятся в три с лишним фунта.

  

  

   Не выспались: было и душно и знойно; здесь нечего делать; - спешили в Каир.

   Экипаж нас уносит по скучным желтеющим уличкам; тонет в песках городок; он украшен фигурой Лессепса на моле, украшен букетом наречий, куда юг Европы, Азия, Африка, даже Австралия шлют проходимцев; на улицах часты: немецкая, итальянская, греческая, турецкая, арабская и китайская речь; и блуждает, ленясь, полосатый сириец, зажавши веревкой с боков капюшон, и блуждает пернатая дама (в атласных перчатках до локтя); навстречу несется толпа итальянцев; проходит сухой абиссинец, в круглеющей шапочке, вздернув бородку, которая - клинушком; засеменит, выгнув ноги дугой, жесткокосый китаец с тюками; бросает робеющий взгляд беспокойными глазками; из закоулка бежит в закоулок; просунется странный тюрбан (в нем арабского мало): то - индус, попавший сюда с малабарского берега.

   Здания плоско скучнеют на север, на запад, на юг, и восток парусиной веранд; сбоку виден канал: бок чудовища с грузом из Лондона выперт; он - спрятался; площадь и пыль и какая-то чахлость комочек, и лай: то - вокзал.

   Полетели: картонки, тюки; и - забилась с носильщиками компания европейски одетых сирийцев; все в фесках.

   Двенадцать чертей обступили:

   - "Бакшиш".

   Мы - им бросили мзду: но в вагонном окошке подъято двенадцать ладоней.

   Еще заплатили.

   Один бронзовеющий дьявол все тянется к нам; я - гоню, отбежав, он разинул огромный свой рот, и, - расплакался.

   Я, испугавшись жестокости, выбросил несколько пьястров в окошко; сириец, сидевший в вагоне напротив меня, покачал головой:

   - "Совершенно напрасно".

   В окне показались ладони; но - тронулся поезд.

  

  

   Дома пролетели; песчаные тусклости там заливало пятно белых вод: Мензалех: порт-саидское озеро; издали виделись птицы; и то - пеликаны.

   Уже - Кантара: побережная станция; рослые негры в длиннейших верблюжьего цвета пальто, с перетянутой талией в фесках бежали по станции с ружьями: это солдаты-суданцы, наверное жители вади {Долина.}: из вади Хальфы, из вади Шелляль, иль из вади Дебол они взяты; быть может, они поселение Дар-фура, болтающие на языке своем, нубо: в их речи нет боя гортанных; и пела их кучка под окнами поезда "инго-ан-анго" какими-то мягкими звуками в нос; их отцы собирались под знамя Магди.

   Я читал, что нубийские негры - стремительно вспыльчивы, злы.

   Поезд - тронулся; узкая лента в песках протянулась далеко отливами жести: Суэцкий канал!

   - "Такой узкий?"

   Здесь тракт караванов к Египту из Сирии: некогда ворвались здесь арабы в Египет; Аравия - там: за полоской она; эти же дюны протянуты вниз до предгорий Габеша; по этому тракту когда-то от озера Манзалех, бросил войско свое Бонапарт, угрожая всей Сирии.

   Вдруг обнаглев, зашипел желтолет из песков, обуряя ландшафты; арабы, вскочив, побросались к разинутым окнам; и щелканье всюду послышалось; быстро зигзаги песка нагрязнили на стеклах; к стеклу прикоснулся: оно горячо.

   В запустеньях Суэцкий канал прояснился расплавленной лентой жести; и - линией телеграфных столбов сиротел; лиловатым миражем играли рефлексы; над серым холмом белосерый верблюд промаячил отчетливо зеленоватым верблюдом; седой бедуин в полосатом плаще (рыжебелом), подняв к глазам руку, из фиолетовой дымки глядел на наш поезд.

   Упало окно; обнаглев желтолетом, песок заплевался в диваны, в одежды и в лица, щеголеватый сириец в сиреневом смокинге предупредительно бросился перед Асей: закрыть его; желтый язык из окна облизнул его пылью; он стал обтираться, открыв несессер, омочил себе пальцы душистой водой; достал портсигар:

   - "Сигаретку?"

   - "Спасибо!"

   - "Она - порт-саидская; лучшие сигареты... Без опиума: а в египетских - опиум".

   - "Те прославлены?"

   - "Да, но в Египте стремятся курить эти вот: их в Каире уже не найдете!"

   - "Высокие пошлины".

   Наш собеседник - крещеный; он, - кажется, фабрикант папирос; он болтает: Каир, по его уверению есть файф-о-клок, а Египет - partie de plaisir; он - Европа Европы; каирцам - все ведомо.

   - "Что там Москва?"

   - "Да, у вас есть Толстой: ваш философ; читал я его."

   - "Никогда бы не стал я писателем".

   - "Знаете, я был чиновником; я разъезжал по стране; в одном городе нашем глухом, где едва ли не все умирают от скорпионов (зеленый там есть скорпион), скорпионы чуть-чуть что не съели меня..."

   - "?"

   - "Их такое там множество: ножки постелей в отелях поставлены в толстые склянки, куда наливают кислоты; а то скорпион забирается в постель; мне пришлось ночевать: я пугался, увидев зеленого скорпиона; и сел я с ногами на стул; так всю ночь просидел".

   - "Да, Россия - большая страна; никогда бы туда не поехал; ну что там?"

   - "В Каире - балы, туалеты!"

   Сириец - совсем надоел.

   И сирийцы, и греки - цвет местного общества; а египтяне - лишь пыль: намекает на прошлое наглый феллах своим контуром: плеч (широчайших!) и узкою талией; те же все плоские бедра, которые смотрят на вас с барельефов; и тот же все лоб; наблюдаю феллаха в окне: тонкий, стройный, высокий, угрюмый; какой величавый красавец!

   - "Интересуетесь местными нравами", - вновь пристает к нам сириец... - "феллахи!"

   "А что?"

   "Да они просто пыль: здесь цвет общества - пришлые, мы, анатолийцы, сирийцы и турки; пожалуй, что греки; и европейцы, конечно... феллахи же - фи!"

   "Да, да, да: вы и я - христиане; мы - братья; о, право же: далеко не все наши, арабы, погрязли в невежестве; мы насаждаем культуру, как можем... Увидите вот".

   "Вы, конечно, заедете скоро ко мне: я у вас побываю, конечно, мы будем видаться".

   Надеюсь, что - нет!

   Измалия: станция; поезд остановил канал, пересекши пустынный рукав.

   Всюду зелень стеблем и листом испышнилась под солнце из черной земли; это - действие ила разлива; какие-то красноногие ласточки с серой головкой - не наши!

   Уже Загазиг: это - город (торговый); несемся средь лепки каких-то гноящихся грязью домишек, торчащих из сора и сена базаров, несемся среди закоулков, увешанных синим и черным тряпьем, среди которых толпа сине-черных феллахов ломает о поезд свои истеричные жесты; на корточках греются около хижин; то - комья просохшего ила; и хижины праздно глазеют на нас прозиявшими дырами маленьких окон; чернея хитонами, в черных вуалях, спадающих с носа на нижние части смеющихся лиц; как монашки, скромнеют в толпе феллахини: насмешливо бросила черные взоры одна округленным, безротым, но будто смеющимся личиком, полуоткрытым: двуглазка какая-то, - черная ласточка?

   - "Многие феллахини уже пооткрыли лицо; независимее они, надо правду сказать, наших косных сириек".

   - "Ах, Сирия, Сирия!"

  

  

   Издали вновь показались пустейшие бельма пустыни грядою холмов моккатамских; на склоне холмов зачернели квадраты каирских домов.

   "Пирамида", - сказал мне сириец; но - пыль проглотила ее.

   "Пирамида".

   "Где?"

   "Там!"

   В желтобуром от пыли пространстве чернели теперь треугольники.

   - "Много их тут".

   Треугольники спрятались; поезд понесся в протертых постройках, протертых песками, пылающих пеклом; и справа и слева торчали тончайшие палочки, палицы, пальца, дубины: тела минаретов.

   - "Смотри", - усмехнулась Ася, - "какие пошли каланчи!"

   Вот плеснули в окно балахонные волны феллахов; резнули несносные крики; непереносные запахи ели - нам ноздри; порхали халаты:

   - "Каир!"

  

  

   - "Хаха-хаха!"

   - "А!"

   "Хаха!" - кричало.

   Могли бы пожить мы и в Бискре; могли бы увидеть Гафсу, Габес, Сфакс: нас тянуло в Египет.

   И черная стая кидала меня в фаэтон; и размененный фунт испарялся (запрыгали быстро доллары в темных ладонях); носатый извозчик плаксиво визжал с высоты своих козел; сириец, забывший свой лоск, издавал как и все, что меня окружало, не гордые звуки:

   - "А!"

   - "Хаха", - указывая, куда следует нас отвезти.

   - "Хаха, хаха!" - ответствовал извозчик; и - тыкался носом в сирийца и в нас; рассыпалося сено и сор; пред тюками на всех языках голосили:

   - "See!"

   - "Mare!"

   - "Mer!"

   - "Thalassa!"

   Прыгнул обвязанный, кожаный, желтый сундук: саквояжи летели, как мячики; мячиком выкатил потный турист, заморгавший глазами навыкате: сыпалось сено и сор.

   И рыдало "а-хаха" из ртов: и мы назвали "хахами" этих кричащих феллахов; и "хахи" в Каире гонялись за нами - носами и ртами: кричали:

   - "Бакшиш!"

   Все есть вымысел: "Хаха", которого с Асей придумали мы, воплотилась однажды для нас в настоящее имя; и наш проводник Ахмет-Хаха носил его; "Хаха" - феллашский "Иванов"; фамилия Хахи с тех пор - для меня нарицательна; все египтяне суть "хахи", или - вымыслы, призраки: так облеченное ныне в абассию ваше же тело - они; неуютно склониться над собственным... телом: и жуткостью дышит Египет: он - тело, которое сбросили, - труп; мы - над собственной тризной; отсюда - и муки, и казни; и - бегство; давно мы бежали отсюда; и - плен: полонил нас Каир!

  

  

   Резнул "style oriental", или - подделка; культура Тунисии есть примитив; а культура Египта - барокко; меж тем Фатимиды создали Кахеру; сказалось губительно действие климата: испепелило культуру; такие фигуры, как строгий султан Нуреддин, или гуманный султан Саладин, - прошли сном.

  

  

   Вот отель.

   И какая-то хаха проводит в чулан: в нашу комнату; грязь - на постелях: пыль, пыль; сколько стоит? Цена этой комнаты - в перворазрядном отеле Палермо такая цена; вдвое менее стоил тунисский наш номер в отеле "Эймон"; проклинаем сирийца, сюда нас заславшего; грустно стоим над вещами; а хаха - уходит; зову.

   - "Но послушайте: этими полотенцами утирались не менее десяти рослых парней!"

   И хаха приносит... одно полотенце; уходит; зову:

   "Но послушайте: это белье на постели; тут спали солдаты".

   И хаха приносит - белье; и уходит: зову:

   "В рукомойнике - слышите? - нету воды!"

   Появилась вода.

   "Нет, постойте: здесь негде присесть: оботрите".

   Стирает.

   Нескладица - та же; и - пыль за окошком: оттуда сварились громады домов в пыльно пламенном ветре; в крутящемся соре и сене в сплошной трескотне граммофона; в стрекочущем горле.

   - "Каир?"

   - "Почему он такой?"

   И какая-то новая нота нам слышится.

  

  

   Помню: кошмар нападал на меня; в недомыслии, дико излитом, он - длился: предметы кругом выступали знакомыми знаками; тихо сходили с настоянных мест, оставаясь на месте; и было все то, как не то; я - испытывал вывих; не палец, не кисть, не рука ощущали его, а все мое тело: оно - только вывих. С меня? Стало быть: ощущал... вне себя? Вопрошали во мне ощущенья; без вопроса, следил, как ничто, никогда не вернется в себя: так себя в первый раз ощутит голова под ножом гильотины: захочет увидеть она свое тело, а видит лишь ухо другой, как она, отделенной от тела; и жалко грызет это ухо: впервые я видел тебя беспокровным, дивяся - "я" - помню, маленьким взяли купаться меня (до шести лет купался с дамами); вид голых "дядей" меня поразил; тут пахнуло звериным цинизмом; мне долго казалось, что я уже погиб (навсегда), увидев: это все. - Так себе самому ужасался: предметы и тело мое средь предметов казалось: пустыми штанами (в купальне); я сам - весь пустой, на пустой оболочке в пространстве разъятого стула, - разъятый в пространственный вырез окна - в потемнение синего неба, которое есть распростертость, темность толкований и смыслов:

   - "Что это такое?"

   - "Как можно?"

   - "Не вынесу!"

   - "Ай!"

   Так кричал бы, но орган кричания сдернулся с глотки: труба граммофона! - сидела, привинченная к недышавшему ящику тела.

   В младенчестве доктор решил, что я - нервен; немного позднее решили, что болен я - астмой.

   Но "астма" - прошла.

  

  

   Вот подобное, что-то во мне поднималось теперь, из песков Порт-Саида - в окно; и запучилось там неживою громадою дома; кричало, как медное горло; на сорной, коричневой площади, и густо катились верблюды; и хахи, страдая от астмы, кричали:

   - "А!"

   - "Хаха!"

   И странен, и страшен Каир.

   - "Да, он странен", шептала мне Ася, медлительно подошедшая сзади. Туда не хотелось нам кануть.

   Мы - канули!

  

  

   Комнату! В пыльном чулане остаться нельзя; в "Premier-ordre" еще можно при 1000 франков в неделю; такой суммы - нет; и поэтому комната нас занимает; мы - ищем; Каир - отступает: не видим его (больше - чувствуем); солнце так бьет, что приходится думать о пробковом шлеме с вуалью, предохраняющем от ударов и пыли.

   - "Наверное здесь по утрам происходит базар: сор и сено". Проходим базар:

   - "Вот и здесь: происходит - базар".

   Те базары - на третьей, четвертой, на пятой, шестой и седьмой засоряемой улице:

   - "Всюду - базары".

   Источник такого обилия - "хахи", извозчики; всюду у них между ног просыпаются травы из сочной охапки, свеваемой, тминного запаха малой былинкой и клочьями; все, проедаясь, буреют они; и - метаются в ветре; и - сорное стойло Каир. И жующие морды верблюдов, ослов, лошадей и развесивших уши по воздуху мулов - повсюду.

   Дивились: исчезли бурнусы; вот - кубовый, темный хитон облекает феллаха; вот двое, как вороны, - черные. Небо, сквозящее тьмою, - прикидчиво сине: так горсти людей протекают волнами абассий, широких, пышнеющих в ветре хитонов, излившихся с плеч до пяты и порою затянутых очень широким, простым кушаком, выявляющим тонкую талию; будто подрясники, ходят подолы в сплошной, черносиней толпе; и круглеют коричнево шапочки шерсти на бритых затылках; широко шагают феллахи, махая руками - на грязной стене шоколадного цвета высокого дома, глядящего в красную бурень небес; у предве-рий сплошных европейских кварталов, как лодочка, - море абассий разрезала чистая фесочка, вздернувши нос над сиреневым смокингом; прощекотала изящною тростью по воздуху, свистнула в красные губы мотив из "Веселой Вдовы"; побежала другая, такая же фесочка - в розовом смокинге.

   Толпы их: множество палевых, розовых, серо-сиреневых смокингов, трости, цветные платочки, перчатки яичного цвета.

   Какой маскарад! Это - хаха, но хаха "moderne", надушенная знанием, самодовольством и наглою цивилизованной прытью: и брови - дугой, и носы - закорючками; многие - с книжками: все - понеслось; щекотало тростями пространство.

   Бежало средь черных, говорящих, кирпично-коричневых стен и заборов, из-за которых, гигантски возвысясь, коричнево так столбенели винты чуть изогнутых пальм, лепетавшие листьями, точно пучками зеленых, развеянных перьев из бурого неба:

   - "Смотри: низкорослая пальма пропала".

   Торчали деревья, которых далекая родина - пышный Кашмир (на одной широте он с Каиром) в Каирском саду, в Гезире, вокруг Geziren-Palace {Бывшего дворца Измаила.}, в садике, переполненном фесками, в Эсбекиэ - всюду эта индусская флора.

   Она - восхитительна.

  

  

   Злой, неприятный, обидный Каир; это - первое впечатление наше; сравненье с Тунисом невольно.

   Миллионом разинутых ртов прогорланил Каир; и снежайше провеял немногими сотнями тысяч бурнусов - Тунис.

   Белоснежен Тунис; черносер, серопылен Каир; чист Тунис; выгрязает Каир из-за бурого вороха сора; тунисские бельма пестрейше распались в фаянсовых глянцах гирлянд; темноватые стены Каира покрыли каймой серой грязи отчетливо черные прочертни; белый цветок, - наклонился Тунис лепестком куполов над лепечущим озером; тело Каира - зловонно дымеет песками; над злобовонною падалью (кошек, собак) - высоко зачертили круги прямокрылые коршуны; а над водой бирюзами легчайшей тунисской струи - розовеют цветочки фламинговых крыльев; топорщатся стены Каира сплошным кривулем-завитком и причудливой лепкой орнамента, в складках которого - грязь; и квадраты, и кубы тунисских построек, снежнея, легчатся. Тунисская дверь: это - четкий квадрат на белейшем картоне стены; посреди его - вход грациозной подковою чертится, медною бляхой красуясь, пестрея дугой изразца над витыми колонками входа.

   Каирская дверь - не подкова: низка и темна. Навалился над ней много-пудными грузами выступ нелепого, полосатого дома: вторым этажем; над вторым этажем многопудными грузами валится выступ: то - третий этаж; справа и слева раздавлена выступом узкая уличка; перефестонились стены, как юбки затейниц.

   Они - полосатые; черная полоса чередуется с рыже-кирпичной, а розово-серая с буро-яичной; и все покрывают: фестоны и банты кривых "загогулин" из камня, являя барокко лепного орнамента, точно расчеты и струпья проказы, которой зияет бродяга, напяливший смокинг; и опестряет каирец плаксивую речь лексиконами всех языков; но от этого кажется он заболевшим.

   Смотрю на мечеть: нет Туниса и в ней; заболевший квадрат минарета, и - круглый, или гранный подкинутый палец, утолщенный сверху без вкуса, эффектный лишь издали; в стены мечетей Туниса вошли малахиты и яшмы; а здесь - полосатые пятна буреющих желтых и розовых стен изошли загрязнением язв, струпно кроющих тело мечети.

   То же - окна домов: нет помина системы зеленых решеток; оконный ряд выперт со всем этажем, чтобы рушились окна над окнами каменной выприной; и оттого-то: под выприной - тени и смрад; пробегает с закинутым носом, здесь фесочник все же - являет сплошную ловушку для блох; платье - невод: приносит с прогулок - улов насекомых.

   В Тунисе естественно все, отдыхая, заходят к арабам в кафе; но в Каире - не так: не кафе, а - помойная, черная яма; в нее провалившись, уносите часто чуму, насекомых, или - стаю накожных болезней; войдите, - и гаркнут, вскочивши с циновок:

   - "Бакшиш!"

   Весь Тунис распадается надвое: на половине арабов белеет XII век; и парижится веком XX квартал европейцев.

   Каир - половинчат: "коробка" смешалась с арабской постройкой; и помесь Сицилии мягче Каирской; безвкусие капиталиста вступает в гражданские браки с безвкусием анатолийских пашей, или - египетских выскочек.

   Пыжится камнями научной пошлятины зданий Каир; он смешон и ужасен своей тривиальностью.

   Даже в подробности разнится стиль городов: скруглилась тунисская феска - чечья, повисая огромною кистью; крысиным обрезанным хвостиком пляшет обрезанный константинопольский конус: каирская феска.

  

  

   Заходим в отель: отобедать; и после катаемся в улицах европейского города; с шумной Nuber-Pacha к Kasr-el-Nil мимо сада Эсбекиэ, Chareh-Boulag и Chareh-Soliman-Pacha.

   Мимо летит многоцветие вывесок на английском, французском, турецком, арабском и итальянском наречии; пестрядь афиш, объявлений по-гречески, даже по-русски; из агенства пароходных компаний за стеклами всюду павлиньи хвосты объявлений, реклам, указателей, расписаний: тогда-то идет стамер N такой пароходной компании - в Индию; брызжут из лавок каскады вуалей и шарфов; глядит из зеркальных витрин рой курильниц над блесками "Style oriental", уже виденной где-то, когда-то.

  

  

   Заходим по адресу в агенство; и подаем туда письма: - о счастье, - любезно дают адрес комнаты - рядом почти с Kasr-el-Nil. Мы - спешим; мы - звонимся: прелестная комнатка, чистая; и - со столом; молодая австрийка (потом оказалась турчанкой она) madame Peche, улыбается нам: переедем - сюда.

  

  

   Теперь ищем мы выхода к Нилу у здания каср-ель-нильских казарм; из-за желтой стены вытекает вода, заигравши медлительной музыкой (слушаем речи мелодий); из окон просунуты головы праздных солдат; огибаем казармы; и - Нил. Белогубым острым парусом в желтой струе закачалась фелюга; она полосатится складками островерхого паруса, прикрепленного косо к шесту опускаемой реи; а рея привязана к мачте: взлетит параллельно к воде, упадет; и - опустится парус над старою, черной кормой; полетит на струе, нагоняя другую фелюгу, которая... зыбится: голубокрылою птицею; возится резвая стая, за резвою стаей, расправивши в ветре свои полосатые острые крылья; чернеет немой силуэт, точно послушник, в нос опираясь босою ногой; шест качнется: парус - опал, точно прыткое заячье ухо.

   Вступаем на мост; он дрожит, громыхая людьми, фаэтонами, трамом, верблюдами, роем изящных колясок: то мост Каср-ель-Нил; позастыли чугунные львы, видим роскоши зелени той стороны; видим - пальмы из неба; туда опускается солнышко за Гезирэ-Булак: остров парков, полян и роз, и веселий.

   У моста шумит "скэтинг-ринг" на колесиках; пышно над нами закрутела веранда: над Нилом под пальмами; всходим: садимся за столик, склоняясь в раздолие вод над вечерним Каиром.

   Фелюга - качается; лодырь, совсем темносиний, стоит на корме, обратившись в сторону Мекки: моторная лодка раздергала золото-карий светени вод, точно тени, или бабочки; вдаль полетели фелюги легчайшим биением бело-голубых парусов; раскаленные желтые здания бросили в солнце стекольные окна: блистают стекольные сотни гнездилищ: казарма - сплошной многоглазник: "Семирамис" {Новый отель.} - злотоглазое чудище - тоже: пылает: стекольными сотнями; а прожелтни выступов Моккатамского вала с пустыни привстали арабским Каиром; глядят через крыши домов европейских кварталов - в пустыню, на бред пирамид (нам же видных за пальмами); скалится старой зубчатой стеной Цитадель, просквозивши из дали, как черное кружево на желтеющей шее испанки - узориками минаретов, затыкавших пальцами в небо из кружева оглавлений: или - множество пик ощетинилось там? Желтовата, как грунт, Цитадель; и она - начертание легонькой трости в песке; и - подует, и - все ожелтеет; и все очертания взвеятся от Моккатамского вала простым замутнением; в крепнущих сумерках быстро крепчают цвета: засерела она, затемнела она, и прочернела; и выступил в грунте узор минаретов, зубчатостей, башен, и кажется: вот черноватая тень упадает на холм; а таинственный город, "Кахера", летит - над Каиром.

   Налево: пространства косматой кудрявицы: зелени (много оттенков) льются как легкие ливни янтариков, бледных бирюз в хризолитах; под ними - кровавый карминник клокочущих кактусов; изгородь шипами бьется о камни веранды; и путами ярких кустов надувается в небо косматица цепких заборов спортивного клуба; и башенки малых коттеджей, и розы веранд отступили туда, в непролазные чащи деревьев; сады - Ботанический, Зоологический: много садов.

   И Каир, и Булак - перед нами: закат - начинается; золотом карим ноет, точно бархатный альт.

   Неописуемы зори Египта; мы часто на них любовались потом! Солнце кругом сперва изнеможет, покрыв его матовым золотом; мертвенно-белый покатится круг, как погашенный к утру фонарь; крепко пеплы пройдутся по мертвому тиглу потухшего круга, и вот этот круг - грустный труп: заедает ливийская пыль.

   Тысячелетним папирусом ссохнется сочное солнце; какие-то золы бесшумно, безумно засеются; сыплятся, валятся, рушатся, все погребая; и все - промутнение из мира упавшей золы, где и скудно, и трупно, и душно; бесшумно проносятся в небо клочкастые пальмы, утратив стволы: где-то в воздухе; лица, зеленые, выступят в тускло-зеленое небо над ними: испугами.

   И пронесутся испуги от края до края; заплачет неведомый кто-то, которого слышите вы осенями на русском болоте; не птица ли?

   Грусть!

   Эту грусть ощутили впервые, когда угасали следы уходившего солнца - высоко над космами пальм горизонта; лилось тяжелейшее золото в карие сумерки; медленно, густо протлели какие-то золотокарие земли - над землями: в воздухе; густо затеплился взвеянный в небо песок: землянистый закат осветил карим золотом дымы и гари, разлапости пальм и тончайшую струнку ствола; и туда, в эту промуть, тянулись феллахи, поставив на плечи надутое дно пропеченных жарой кувшинов; за кормой, где склонился весь кубовый лодырь, золотокарие полосы тяжеловесно качаются: знаками, змеями, строя угластые петли на черной поверхности вод; огоньки, огонечки, как иглы, вонзились в бур сумерек: странен и страшен Каир!

  

  

   Пучатся лопасти листьев; и - капают влагой; в чащобе порхают, как бабочки, смехи цветов; и - сквозят рогорогие чащи; и сахарный, сочный тростник загребает верхушками воздух; вскипает волнами веселая зелень пшеницы; из далей стволистые бурости пальмовых рощ, отягчаемых фиником; винтообразно изрезан их ствол; и летают от моря веселые стаечки, может быть, sterna nibotica {Морские ласточки, встречающиеся только в Египте.}; пятноголовые пташки, порхая, пиликают песни.

   Где лотос? Сказали, что он - не цветет; уже - март; трелит жаворонок из лазуревых озарений; и запахи сладкого тмина, и россыпи желтых цветов из зеленой чрезмерности хлопка.

   И все обрывается - сразу: ряд валиков, вылепленных из засохшего ила, отрезал пшеничное поле.

   Пустыня.

  

  

   Как будто, мертво засерев, желтоватое море застыло сухими валами: как будто, мертво забурев, облетевшая зелень уныло свивалась листами. И тени, как дымами, полнили впадины стынущих валиков, мечущих в солнце сухой неприязненный блеск; и на них начертился орнамент зигзагов, слегка перечерченных в зыби летающих веяний; прятался, тяжело вздыхая под шлемом от яркостей солнца, валясь на мою неподвижную коленкорово-черную тень.

   Вот цвета - желтоватый, сереющий, белый, въедаясь друг в друга, рябеют, мертвеют; и все изошло - разложением белесоватых и желтопесочных тонов.

  

  

   То - Сахара: восточная часть ее, именуемая Ливийскою пустынею - самая страшная, непроходимая часть; и я думаю: тут, вон, пески, и туда, к юго-западу мощны пространства угластых, кричащих под солнцем (когда камни, треснув, исходят щелями) громад, известковых, пространства обломков кремней, голых скал, беспесчаных: хамады! Вот как путешественник Циттель рисует хамады: - "Мощные, серые, иногда красноватые плиты известняков гладко отполированы... и стеклянная поверхность их блестит под лучами..." - в Ливийской пустыне, туда к юго-западу, нет кругозора в хамадах; лишь далее, за Фарафрахом, по Циттелю, расстилаются дали; террасообразно строение Ливийской пустыни; и профили дальних холмов разрастаются в воздухе ярким миражем громадных хребтов; их же - нет: гордый, выспренний, кряж превращается в малый уступ каменистого моря; оазов - не встретишь; не то, что в Сахеле: Туат, Тафилельт {Группа оазов, начинающихся в Южной Тунисии.} прерывают пустыню в Сахеле; здесь днем накаляется воздух до 56°; температура песка еще больше; а ночи - прохладны: четыре, пять градусов только; и мы испытали там холод.

   Непроходима пустыня отсюда до озера Чад; Нахтигаль проходил до Тибести - хребта, протянувшегося на 500 почти верст, где живет племя Тиббу, которое - как туареги восточной Сахары; средь горных вершин обитают они; здесь есть город Бардай; там - иные вершины подолгу стоят уснеженными; далее - смерть: и пытался проникнуть туда, за Тибести, известнейший Рольфе; он - не мог {В 1874 году.}; проникаешься уважением перед силою воли идущих туда: Густав Нахтигаль, Генрих Барт, Фогель Рольфе, Циттель вместе с отважнейшим Дюверье поражают меня; почему мы не знаем их; да, имена политических жалких фигляров известны младенцам, а кто читал... Стэнли?

  

  

   Смотрю: бел