Белый Андрей - Африканский дневник

ами сливаясь, феллахи составили свой полукруг под ногами у нас; трепетали их черные лопасти над пепелеющей бездной - в мглу сумерек, ни конца, ни начала не видалось в этих путях; наглядевшись, могли мы видеть, как там копошились люди; и - жили; мы были за гранью, за жизнью, на продолжении бесконечного, вероятно, загробного странствия; и показалось: лежат миллиарды ступеней меж нами; и - чем бы то ни было; я весь протянулся к феллахам; они - неизбежные спутники: через воплощенья проходят они; на земле они - гонятся, подозревают, выслеживают, чтоб схвативши, тащить за порог: за грань жизни; а здесь, в камалоке, они - утешают; и кажутся даже родными, извечно - знакомыми. Вот одна тень, один темный феллах, приподнявшись, рукой показал на отметку:

   - "До этой черты восходил Бонапарт: на вершине он не был, не мог приподняться"...

   Опять:

   - "Хоп!"

   - "Хоп!"

   - "Хоп!"

   Побежали галопом, бросаемы быстро, с размаху феллахами на рябоватый массив, над массивом; массив же валился; и падал нам под ноги новый массив; остановка: и Асе тут дурно: сажают ее на ступень; и феллах с кувшином, наклоняясь, ей мочит водою виски:

   - "Ничего, ничего: лэди тотчас оправится; неужели вы думаете, что это серьезно? Обычная пирамидная дурнота".

   Признаюсь, - в эту минуту, когда я собой прикрывал от нее безысходную серую бездну под ней, чтоб она не свалилась (так хочется сброситься), - сам я испытывал странное чувство: какое-то "я" вышло вовсе из "я".

   - "Кто же я?"

   - "Что же все?"

   - "Как же так?"

   - "Я - оторван!"

   - "Вернуться нельзя".

   И Хеопс гоготнею развалин гудел; и - кричали феллахи:

   - "Да, да!"

   - "Это - мы!"

  

  

   И я вспоминал: я - маленький; странно предметы кругом выступают знакомыми знаками: и все то, как... не то; и какой-то ужаснейший сдвиг: нет ни пальца, ни кисти, - всего: сдвиг меня: "Ай, ай, ай!" Я кричу, потому что во тьме ощущая висящим себя я над страшною пропастью (как вот сейчас!), непонятные лица (как будто бы мама и няня, а может быть, вовсе не мама, не няня) меня окружают и шепчутся:

   - "Снова кричит по ночам!"

   - "Это, барыня, рост!"

   Но не верится, что это мама и няня: из неизвестных пустот неизвестности клонятся.

   В миг, когда я, защищая собою висящую в воздухе Асю, клонился над бездной, я вспомнил: когда-то то самое нападало; но это - иллюзия; стоило внести свечку, и бездна - отваливалась: окружали знакомые стены; вот - детская, а вот шкапчик с игрушками; мама и няня со мною, мне шепчут:

   - "Спи, милый!"

   - "С тобою мы: мама и няня!"

   И мне становилось легко: пропадал мой кошмар.

   Так и здесь: и подумал, что все это - кажется; больше бы свету, увидели б мы те же стены синейшего неба; мир - детская комната; в мире всегда кто-то шепчет:

   - "Спи, милый!"

   - "С тобой вечно - "Я"...

  

  

   - "Хоп!"

   - "Хоп!"

   - "Хоп!"

   Понеслись к вершине. Еще только 20 ступеней!

   И - вынеслись: прямо к площадке; площадка имела до десяти всего метров (в длину, в ширину); расстояние сверху донизу опять-таки скралось; и пирамида с вершины казалась нам маленькой; морок чрезмерности вдруг улетучился; высился шест от площадки, обозначая первоначальную точку вершины; феллахи отсюда, как гаркнут!

   Им высыпал все, что имел.

  

  

   Неопределенные дали простерлись с вершины; на севере брызгали искры каирских огней; днем отсюда видны все сто сорок мечетей Каира, сады зеленейшие Роды, Шубры, Гезирэ, даже часть Нильской дельты; на юге простираются дали Ливийской Пустыни; вон видны верхи пирамид Саккара; еще далее - там: вероятно, оазис Юпитера; тихо феллах подошел: и - сказал:

   - "Там - пустыня: два месяца нужно, чтобы пересечь ее..."

   - "Вы там бывали?"

   - "Бывал! А там вот уж никто никогда не бывал, потому что там - смерть..."

   На вершине кофейник-мальчишка сварил кофе нам; мы спускались в густеющих сумерках; мгла закрывала подножную пропасть; поэтому спуск был и легче, и проще; кошмары - оставили нас...

  

  

   В этот вечер мы мирно сидели в уютненькой, в пестренькой комнате нашей; Каир громыхал за окном; за стаканом вина вспоминали далеких друзей; было тихо, уютно; не верилось нам, что недавно еще мы висели, прилепленные к рябоватому боку громады; играла хозяйка какую-то арию - там, за стеной; нам хотелось спать.

  

  

   Была ночь: выступали предметы знакомыми знаками; нет - незнакомыми. Мне начинало казаться, что все - не на месте; и "я" уже не я, а какое-то странное, полуживое "оно", уцепившееся за массив рябоватой громады; и под ногами - ничто:

   - "Кто же я?"

   - "Как же так?"

   - "Как сюда ты попал?"

   - "Не вернуться обратно!"

   Я - вскакивал: и - открывал электричество: милые, пестрые стены уютно смеялись.

  

  

   Это - здание греко-римского стиля, украшенное изображением двух Египтов на Каср-ель-Нил; оно - задней стеною на Ниле; и остров подходит Булак; зачастую зовут музей древностей просто Булакским музеем.

   Мы - входим; и вот саркофаги эпохи Саиса; два сфинкса из розовых, нежных гранитов эпохи Тутмозиса; тех же гранитов - четыре колосса: Жреца, Сенусерта и фараонов Рамзесов (Второго и Третьего), памятники мемфисской эпохи: Хефрен и Хеопс, обелиски и надписи (здесь - история Уны); прекрасная древняя статуя, жертвенный стол, барельефы; вот - "скриб"; он - из дерева; он - знаменит; вы видали, конечно, его; фигурирует всюду в альбомах, картинках, каталогах; статуя найдена Мариэттом; феллахи его называют, как помнится, "Шейх-ель-Белед"; поражает умом деревянный, круглеющий лик; великолепием реалистической техники мы удивляемся; статуя - ранняя, времени первой династии; как живой, стоит скриб; великолепные статуи Рахопту и супруги Нофрит вам, конечно, известны по снимкам; вот - статуя Пепи.

   Дальнейшие залы ведут в жизнь фиванской эпохи: опять деревянные статуи и гранитные статуи (розовый, черный гранит); поражает гробница; на ней - барельефы; то - сцены из "Книги Мертвых"; изображение Тутмозиса Третьего; черным гранитом твердеет Изида; корова Гатор; перед ней - фараон: вновь - гробницы; вновь статуи; взор - утомляется.

   То, что выносишь из этих немеющих зал, есть чреватая шумом далеких громов тишина; тишина - неестественна; странной улыбкой двоятся тяжелые лики; они переходят в "усмешки" уже - в архаической Греции; полуулыбкою, родственной полуулыбкам колоссов, глядит... Джиоконда.

   Не стану описывать серии зал, где проходят позднейшие статуи Александрийской эпохи; о, как они грубы сравнительно с ранними; и как нелепо пестры саркофаги в кричащем уродстве своем; вот - изделия коптов.

   Особенно интересны те залы, где пестрый египетский быт расставляется вазами, кольцами, веерами, булавками, ожерельями и ларями, папирусами и моделями картин жизни быта: из дерева; полк солдат, мастерская; везде - деревянные куклы; там рядом моделей представлена ярко старинная жизнь; драгоценности, принадлежащие фараоновым дочерям и т. д.

   Зала - мумий, открытых неутомимейшим Мариэттом, среди которых есть мумия Тутмозиса III и др., вот почивает коричневым ликом под колпаком из стекла сам Рамзес, фараон, тонкий нос, гордый профиль, сухие поджатые губы; и - зубы белеют сквозь них.

   Мы - притянуты ликом {Масперо Г. Guide au Musee de Boulaque.}.

  

  

   Было утро; еще Каср-ель-Нил не напряг свои грохоты; и фаэтоны, вуали и краски еще не сливались потоком; с собою забравши корзину с припасами, быстро отправились в путь; поезд нес в Бедрехэм; я подумал, что этой вот линией мчатся туристы на юг: да, там, далее - Васта, проходит побочная ветка к Меридову озеру, далее следуют: Ассиу и Луксор, где развалины Фив и каменья Карнакского храма; затем - Ассуан, Вади-Халифа: Судан и пороги; и вновь потянуло в Судан; по дороге лежат Рамессаум, колоссы Мемнона, Эле-фантида, Дакке, остров Филэ, колоссы у Ибсамбула.

   Пока же летели поля; начинались бестенные заросли пальм Бедрехэма; мы вылезли, выбрали осликов, договорились о ценах, установили маршруты и вот уже весело скачем по малой деревне; и малая кучка туристов рассыпалась издали; гладкие стены домов пробегают; толкает толпа кувшинами, локтями, сосут свои палочки; и - отрезают ножами кусочки от них; то освежительный сахарный сок тростника, умаляющий жар; феллахини глядят из окошка одними глазами, а ветер играет азарами {Азар - покрывает от носа лицо феллахини и прикрепляется желтенькой палочкой к носу.}, как... "бородой фараона" {Выражение принадлежит Myriame Harry (см. Tunis la Blanche).}"; уже миновали солому деревни (солома и сено метаются ветром в пыли), и поехали пальмовым лесом; изрыта, бугриста бестенная почва песков, из которых выходят стволы: это - место Мемфиса.

   - "Мемфис".

   - "Это пальмовый пустырь?"

   - "Да: нет ничего от Мемфиса..."

   - "Когда-то здесь были дворцы..."

   - "Хорошо, что мы не были в Гелиополисе и в Саисе: там нечего делать..."

   Повсюду - приподнятый мачтовый лес.

  

  

   Я, отдавшись мечтам, вызываю в душе трепетание древнего города времени фараона Рамзеса II, как внятно оно возникает по данным, встречающимся у Мариэтта, у Масперо, и других.

   Вот, быть может, мы едем предместьем: серые стаи лачуг, средь которых змеятся дорожки; вон - пруд: вон ведут к водопою быков; вон грязнейшая площадь, обсаженная сикоморой; постройки - кирпичные: смазаны глиной они: об одну комнатушку, о две комнатушки постройки; порой - двухэтажны; внизу или - скот, или - спальни рабов, или место для склада: полы тут расколотые пополам стволы пальм; крыши кроет солома; во время тропических ливней, бушующих раз в пятилетие, - стены смываются, падают крыши; через несколько дней восстановлено все; обитают в предместьях этих все бедные люди; поэтому вовсе отсутствует здесь обстановка лачуг: только два табурета, циновки из пальмовых листьев, сундук деревянный, да камни (для растирания зерен), да кадка, где сложены: хлеб, котелки и припасы; очаг для огня - в глубине; и над ним - дымовая дыра; все убранство - ничтожно; и двери лачужек не заперты вовсе {Заимствую эти данные в кн.: Масперо Г. Египет. Фивы и народная жизнь (русск. пер. Е. Григороевича).}.

   Семья живет - дружно: муж - больше вне дома; работает, бродит по улицам он в облегающем плотно главу колпаке; всюду в уличках толпы простоволосых мужчин, или колпачников, почти голых, в набедренниках, средь которых порой бредут воины в полосатых, пестрейших платках на глазах и в передниках, стянутых кожаным поясом, вооруженные кожаными щитами (посредине щита - металлический круг) и кинжалами, дротиками, топорами, хопшу, или кривыми ножами; и вот этот, почти вовсе голый солдат, облаченный в передник и с бумерангом, наверное в легкой пехоте, вон тот, диколикий нубиец - шардан (или - гвардеец); в короткой он юбке с разрезом (разрез - на боку), испещренный чернейшими и светлейшими полосами, с щитом (вовсе круглым), усеянным круглыми бляхами позолоченного металла, с мечем, в круглой каске, украшенной парою острых рогов; вон солдат легиона Амона {Масперо Г. Набор войска.}, вон "скриб" (этот лучше идет); вон - красильщик; и он издает запах порченой рыбы (которою красит он ткани {Idem. Фивы и народная жизнь.}); вон женщина в узком холстинном переднике; он облегает ее тело; она голоплечая; лоб, подбородок и груди раскрашены; обведены ее очи сурьмой, перемешанной с углем; волосы чуть отливают ее в голубое (подкрашены волосы); эта вон верно из более знатных (прическа ее так трудна); а на этой - сандалии из папируса; ту украшают браслеты, широкое ожерелье из бус; уж из хижины в уличку вьется дымок; как пахнет, так пахнет едчайшими запахами нашатыря; этот запах от топлива, приготовляемого из замешанного как тесто помета, просохшего после: дрова - очень дороги {Idem.}.

   Толпы бегут и спешат; закоулки ширеют; предместье вливается в город, где улицы - прямы, где здания так высоки, что полоской средь линии четырех-трехэтажных домов с чуть покатыми стенками, узких, напоминающих усеченные треугольники - малой полоской средь линии домов улыбается небо {Idem. Базары и лавки.}; глухие фасады выходят на улицу; первый этаж - безоконен; лишь - дверь; она - низкая; вот - распахнулась; выходит богатая дама в цветочно-образном уборе; в раскрытую дверь видна лестница вверх; вон по улице снова проходят солдаты линейной пехоты ритмической стройной походкой: трубач и начальник отряда идут впереди. У начальника палка в руках (нет оружия); все головные уборы солдат полосаты; передники кожаны; стянуты крепко на бедрах; на правой руке надет щит; и - сжимают топор; в левой - пики, которые положили на плечи; отряд замыкается знаменем {Idem. Набор войска.}; он, извиваясь, выходит в залитую солнцем площадь, где гуси, бараны, быки и козлы подымают свои голоса в крик базарной толпы; вот - крестьяне; вот - рыбари; вот - перекупщики перед корзинами громко уселись вдоль линий домов, продавая печенье, овощи, мясо, духи, ткани; все покупатели важно проходят меж ними; у каждого что-нибудь для обмена; у этого ларчик, обвешанный медными кольцами весом в утну {Египетская утна, по исследовательским данным, весила 91 грамм.}; у этого - круглый веер; его он не меняет на лук; весь обмен вычисляется в утнах; циновка менялась на 25 утну; вол стоимостью равнялся циновке, пяти мерам меду, одиннадцати мерам масла; в придачу давались семь мелких предметов: все стоило - сто девятнадцать египетских утну {Переводя на франки: 143 франка 78 сантим. (Масперо. Египет).}; вот бритва из бронзы: она стоит - утну; а мех с ароматным вином - целых три.

   В глубине громкой площади, там, где на площадь выходят три улицы, - лавки: пахучее дерево, ткани и смолы; вон - вышивки Вавилона, румяна, полотна; ювелирная лавочка - здесь; и сапожные лавочки - там; вот - харчевня: висят с потолка куски мяса; вы входите, вы выбираете сами себе кусок мяса; и повар бросает его перед вами в кипящий котел; вы же ждете; а вот и пивная: приемная заново смазана белой известью; всюду циновки и кресла: сюда идут посетители пить шоду {Пальмовая водка.}, ликеры, которые нам показались противными бы, вина, пиво; вино - в осмоленных амфорах, закупоренных деревянною пробкою, залитою окрашенным илом; а сбоку чернилами сделана надпись: такого-то года, оттуда-то; входите, - к вам подбегает служитель с веселою шуткой: "Пей: не отстану, пока не напьешься {Idem.}"...; но вы не идете сюда; вы проходите следом за пестрым отрядом линейной пехоты в прекрасную улицу, где среди пестрых невольников бродят чиновники, офицеры и знатные иностранцы; везде темноватые лики; копченою бронзой лица промаячит там негр; красной охрой лица пережженный бежит египтянин; он - начисто выбрит; а тот, набеленный, идет в завитом парике, в перетянутом легком кафтане, слетающем складкой на юбку, в острейших сандалиях, с острой тростью; закутанный в белую мантию, важно проходит задумчивый жрец; два коня повлекли колесницу; в ней - дама: у ней сверх хитона надето гофрированное и в крахмале, слегка отвердевшее платье {Idem. Базар и лавки, с. 52-59.}; зубцами исходит стена (и в нее упирается улица); из-за стены пропышнела густейшая зелень; и дальше виднеется храм; перед храмом военный отряд тихо встал; офицер взмахнул палкой, равняя ряды: что такое? Тут ждут фараона; четыре отряда построены тут - четырех легионов, несущих названия главных богов: это воины - легиона Амона; а те - легиона великого Ра; те - Сутеху; те - Фта {Idem. с. 138}.

   Между тем из дворца под воротами ляпис-лазури стремительно вылетает на улицу колесница: галопом несут ее кони; за нею рои колесниц; в колеснице стоит Фараон; он в коротком набедреннике "из прозрачного полотна в мелких складочках"; хвост шакала висит со спины; опоясан передником, блещущим золотом и цветистой эмалью; поверх облачен он в длиннейшее короткорукавое платье; надеты сандали; ярко украшенный уреем белый и красный убор высоко поднимается к солнцу {Idem. Фараон.}. Кто он, фараон? Ментопирри, Нимбаутри или Менматри? То - прозвища: "Ментопирри" - Тутмоса; и значит оно: "Прочна сущность Ра"; "Нимбаутри" - Аменхотепа, что значит, как кажется, "властелин правды - Ра"; а "Менматри" - Рамзеса II: "Светило дневное - неизменяемо в истине"... Он, фараон - воплощенное божество: и его называют - великим, благим; каждый жест его, официальный поступок - обряд, совершаемый среди пенья гимнов; сегодня сошел с золотого он трона, откуда блистал он венцом с двумя перьями, чтобы, взойдя на колесницу, галопом помчаться - куда {Idem.}?

   Впереди побежали гонцы, разгоняя толпу; а за ними уж понеслись со всех ног пехотинцы гвардейских отрядов, носитель прекрасного знамени, биченосцы, наемники, опахалоносец; за ним полетел в колеснице стоящий владыка; супруга его полетела за ним в колеснице; морщинки на тонком лице выявляются в слое румян и белил; она в длинной одежде, развеянной ветром; за ней колесницы сановников; каждый сановник с распущенным веером; рявкает дружно толпа перед храмом {Масперо Г. Фараон.}.

   И вот фараон величаво проходит под мощным пилоном огромного храма: направо, налево - колонны, изображают вершины разлапые пальмокопители колонн; тела - круглые; фон - желтотемный; на нем желтокрасные росписи человеческих контуров, обведенных отчетливо черной краской; навстречу идут два жреца; вот - упали ничком; фараон же, не глядя на них, бросил взгляды в пролет гипостиля; над головами молящихся издали видны ковчеги в косых лучах солнца, упавших в отверстие высочайшего потолка; пронесли в глубину широчайшее золоченое кресло (резное), покрытое пестрой подушкой для фараона; садится; жена села рядом; сановники встали за ними, между толстых колонн {Idem.}; приготовление к обряду свершилось жрецами; и вот фараон, поднимаясь с кресла, проходит под статую бога, умащает, подносит пять зерен от ладана полудневного Юга, пять зерен квасцов полуночного Севера: жертвенный дар! Благосклонный Амон принимает дары.

   Фараон - двуедин: в нем сливаются оба Египта (и Нижний, и Верхний); он носит двойную корону, по имени "пшент", соединяет эмблемы: змею Уасит (змею Дельты) с таинственным коршуном юга, цвета Севера (красный) с цветами спаленного юга (они - цветы белые), северный, стойкий папирус с цветочком нежнейшего лотоса; внятно подножие трона украшено связками лотосов, соединенных с папирусом; и облекаясь во власть, он венчается попеременно короною Юга, короною Севера; и - в двух дворцах обитает, соединенных единою кровлею {Idem.}; там он сидит на помосте, поставленном на парадном дворе, принимая подкрашенных и украшенных париками сановников - против входных ворот; с высоты четырех-пяти метров взирает на затканной красным и синим подушке, под балдахином, поставленным на колонки, - взирает на подданного, распростертого прямо под троном: - "Поднять его: пусть говорит", - обращается тихо к "Друзьям" (это - титул); и подданный - говорит; фараон даже шутит порою; но смех разливается по ступеням не сразу: сперва улыбнется владыка, потом улыбнется царица; потом - принцы крови, потом - улыбнутся "Друзья"; наконец, тихий, деланный смех всех охватит; а он, взявши с блюда из кучки серебряных ожерелий одно, его бросит под трон в знак награды кому-нибудь, кто воздевши горе две руки, запевает под троном торжественный гимн:

   - "О ты, Сущий, как Гор на земле: мне даешь бытие... возвеличиваешь" - и т. д. {Idem. Жизнь в замке.}

   "Скриб" под троном заносит то в списки (ведет протоколы приемов). Прием - прекратился; сегодня поедет в пустыню владыка охотиться: истреблять гордых львов: Аменхотеп их убил сто двадцать; Рамзес Второй - менее: львы в это время уже поредели в Египте; их все истребляли; но вот: ни один фараон не убил еще человекоглавого Сфинкса, который, по уверению очевидцев, водился в далекой пустыне; водился там странный грифон с головой хищной птицы и с телом шакала, водился таинственный тигр со змеиной главой (вы увидите их на рисунке)...

  

  

   Что это? Мечты? Быстро образы пронеслись предо мною: предместья, базары, солдаты, толпа, фараон; где то все? И - ни развалин; ни даже намека развалин {Масперо. Древняя история народов Востока.}; над почвой Мемфиса повсюду приподнятый пальмовый лес.

   Перебила мечты мои Ася вопросом:

   - "Какие тут пальмы: наверное финики?"

   - "Нет: то - дум-пальмы"...

   Но вспомнил: дум-пальмы находятся ниже - уже в Ассуане; в каирских садах можно встретить дум-пальмы, но лесом они не растут.

   - "А пожалуй, что финики".

  

  

   Статуи: что за колоссы?

   - "Чьи статуи?"

   - "Фараона Рамзеса Второго".

   Вот первая: розова; ноги ее перешиблены; вся из гранита; глава - перебита; отдельно валяется каменный "пшент" {Корона.}, или нет: та корона не "пшент"; знаменуется ею, наверное, верхний Египет; как лик грубоват! Сама мумия фараона Рамзеса Второго в булакском музее, по-моему, сохранилась лучше гранита: он - выветрен.

   Рядом - второй известковый колосс, бледносерый, открытый в начале истекшего века; на правом - начертание фараонового имени; некогда был тут храм - Фта; это - центр.

   Нет Мемфиса.

   Туристы на осликах: верно из Лондона; мы выезжаем в поля; просинели абассии темных феллахов на грани пустыни; убогая деревушка; и то - Саккара.

  

  

   Здесь гробницы IV и V династии; две пирамидные группы; здесь - Пепи Второй, Пепи Первый укрыли тела, под телами немых пирамид; и они - не прельщают.

   Пески присосались к глазам, поглощая внимание; мы едем по самому краю пустыни; лишь валики темного ила подъемлются малой защитой зелени от беспредельности смерти; здесь - пышная зелень; там же грифельно-серая зыбь; свою правую ногу занес я над валиком ила, могу зацепить за пшеницу, а левой ногой занес над песком; поражает контраст.

   Вспоминаю военную авантюру Камбиза: персидское войско в поход на жителей Куш углубилось туда - в серо-грифельной дали; и вдруг побежало обратно - со страху: страшила пустыня; проводники завели; пятьдесят тысяч персов погибли в пустыне - никто не вернулся.

   Мы едем в песках: убежала, присела пышнейшая зелень; налево - песчаный бугор; и направо - песчаный бугор; опять пирамиды, как кажется, северной группы; и пирамида Уны средь них полузасыпанная, принадлежащая к шестой династии; а вон и другая - пятью округленными выступами выпирает из рухляди; на шестьдесят один метр приподнята она; в седловине ведется раскопка.

   - "Ха, ха", - загалдел проводник, наклоняясь ко мне.

   - "Да, да, да", - отвечаю рассеянно я; а он машет, и люди с раскопок бегут; тут Ася теребит:

   - "Слушай же: тебе ведь предлагают купить вновь раскрытую мумию".

   - "Мумию? Это зачем: может быть, мое прежнее тело?"

   - "Оставь!"

   Я махаю руками:

   - "Не надо, не надо!"

   Мы скачем галопом в пески, не останавливаясь перед пирамидными градусами: это есть прототип ассирийских построек; мы скачем в пустыню, оставив совсем позади абуширские развалины; воды же абуширского озера издали блещут в пустыне; тут сходим мы с осликов; ноги по щиколотку тонут в песке; впереди, на песках вырастает треножник; на нем - аппарат: то какой-то турист англичанин снимает окрестности, всюду торчат треугольники: вид - очень скучный; и вот - мастаба.

  

  

   "Мастаба" открывает отверстие входа: над ней бугорочек песка; под отверстием - серия комнат почившего Акхутхотепа: подземным проходом идем в вестибюль; в нем - четыре колонны; за ним теобразная комната, всюду покрытая раскрашенной росписью еле от плоскости стен приподнявшейся лепки; угольники плит: чистота, простота и уют: четырехугольные колонны.

   Многообразна колонна Египта: четырехугольна, восьмиугольна, шестнадцатиугольна подчас она; или - круглеет массивное тело ее, или - форма ее есть компактная связка стеблей, перетянутых-вытянутых в вышину и увенчанных чашечками капители, изображающих лотосы; иногда капитель есть пальметта; порой же - четыре главы, обращенные к северу, к югу, к востоку и к западу; часто в колонном столбе - Озирис, изсекаемый в камне, и пестрою росписью крыты колонны; они и короче, и толще обычно дорических.

   Росписи крыли цветистый, но матовый грунт; краски - белые, черные, коричневатые, синие и зеленые; цвет нарисованных бородатых мужчин есть коричневато-красный; и желто-белый - цвет женщин; везде перспектива отсутствует; головы нарисованы сбоку; но спереди - очи, но спереди - грудь, ноги - сбоку опять; все фигуры даются в очерченном контуре; контур же - черен; когда отделяет он две одноцветных поверхности, то он становится красным; предметы, идущие вглубь друг за другом, рисуются - друг над другом; в таких начертаньях расписана жизнь египтян на стенах до мельчайших подробностей быта; мы видим их игры, забавы, работы, ремесла, искусства, приемы и празднества.

   Мы с восхищеньем стояли перед стеной, пестрой росписью теобразной обители акхутхотеповой мумии; вот - сбор папируса; это вот птичья охота, гимнастика, борьбы, события жизни почившего; маленькие фигурочки, выпуклясь чуть-чуть-чуть (много сотен фигурочек), радостно испестрили прелестным орнаментом комнатку; это - сплетение стилизованных человеческих тел и животных, градация поз, выражений и жестов; известная Европе символика; пестрые стены египетских бытов мне нравятся больше ее; веселят они глаз, вся гробница смеется: убежищем молодоженов назвал бы ее.

   Но мы снова в песках: приближаемся к Мариэттову домику; это - убежище для туристов, располагающих на столах провиант, отдыхающих здесь, созерцающих грозную панораму пустыни; и мы - отдыхаем, закусываем, уничтожаем плоды апельсинов (замучила жажда); ослы жуют сено перед домиком; пусть отдыхают они.

   Мы проходим четыреста только шагов по песку; и опять - мастаба; то гробница известного Ти, управляющего фараона, прекраснее всех саккарийских гробниц обиталище Ти; ты спускаешься по убегающему переходу; и попадаешь в пространство колоннок; в квадрат; сверху - просветы; справа бежишь в коридорчик; и - комнатка вновь изукрашена; стены чуть-чуть округлились сплошным барельефом (цветным); бледнонежные краски везде намечают тончайший рисунок.

   У входа в немой коридорчик сам Ти - в трех картинах; во внутренней комнате серия изображений из жизни почившего; вот - Ти с женою, а вот - он охотится; лодочки, двоякоострый багор (если память не лжет); травят зверя; а вот мастерская: здесь точат слоновую кость.

   И опять-таки: это ль могила? Опять впечатление жилья, где нет сменой печали, а - радость. Вот как англичанин Р. Хиченс рисует гробницу {Хиченс Роберт. Чары Египта в его памятниках, с. 19, 20.}: "Представление о счастливой могиле "Thi" остается преобладающим. В этой могиле с удивительным умением, с яркою выразительностью воспроизводится радостная и деятельная жизнь. "Thi", наверно, любил жизнь, любил молитву и жертвоприношения, любил охоту и войну; он находил удовольствие в веселье и играх, в труде умственном и физическом, любил искусство, звуки флейты и арфы... Он любил душистые благовония и красивых женщин - разве мы не видим его иногда изображенным с женщиной, его женой? - любил ясные ночи и сверкающие дни, которые в Египте наполняют радостью сердце человека... В Египте чувство... веселья и жизнерадостности часто бывает связано с тяжелым, почти трагическим, и это чувство доставляет отдых, облегченье, как глазу, так и душе".

  

  

   Серапеум: гробницы священных быков, или аписов, посвящаемых Фта; то названье быка происходит от апи (судья) или гапи; когда Озирис стал судьею подземного мира, бык, апи, стал символом Озириса; из Озирапи возник уже Серапис, египетско-греческий; культ Сераписа был введен Птоломеем; огромнейший храм, посвященный Серапису, был средоточен миру, как... Мекка; за Капитолием тотчас же возникал по роскошеству храм Озирис-апи; и сотнями тысяч томов призывала к себе библиотека храма философов; храм был разрушен во времена Феодосия.

   Мертвым песком позасыпало здесь Серапеум; случайно напал Мариэтт в середине истекшего века на эти гробницы эпохи Рамзеса Второго; поздней катакомбы (времен Псаметтиха) пристроены к ним; мы туда спускались за темным феллахом.

   Из черного, злого жерла духотою и жаром дышало на нас; гасли свечи под сводами; с лентами магния шли; где нужно в слепительном, немигающем свете вставали вокруг катакомбы.

   Мы шли коридором, расширенным и раздавшимся высотою в четырнадцать футов; и справа и слева - везде разверзались огромные ниши с уступом на более чем аршин; в этих нишах - гранитные саркофаги гробниц; на одном - начертание печати Камбиза; светился из пастей кровавый гранит - в коридор, когда вспышка кидалась на стены от пальцев феллаха.

  

  

   Мы вышли наверх; предстояло вернуться назад, в Бедрехем (два часа на ослах); или прямо пустыней к Гезиху (четыре часа на ослах); предпочли мы последнее; но проводник покачал головою:

   - "Нет, нет: не поеду!"

   - "?"

   - "В такую жарищу; по этим пескам!"

   Мы ему обещали бакшиш: не подействовал; мы - упирались:

   - "Напрасно: опасно пустыню дразнить в этот час, когда солнце - отвесно; получите только удар".

   - "Как хотите, мы - едем",

   - "Ну вот что: я дам вам мальчишку; пусть он отправляется с вами; ему у Гизеха верните ослов".

  

  

   Дорог никаких быть не может: ветра - занесут; потащились ослы в бездорожии; где-то торчки пирамид Абушира вдали маяками торчали; мы двигались к ним по пескам; жар душил и сушил, и блистал с черных горизонтов; как печалью дышало нам под ноги; сверху разили мечи громыхавшего солнца; казалось: мой пробковый шлем был рассечен огнями; холмы вырастая, повсюду душили пространство; а небо казалось выше, чем в городе: индиго-синего цвета. Кирпично рыжела пустыня; но стоило взор устремить в одну точку, как рыжий, кусающий тон мертвенел; по бокам же рыжели рефлексы; и - ржавились; перебегая глазами от точки до точки; мы видели, как выцветали пространства; в окраинах поля зрения - ржавилось все.

   Я заметил, как лица Аси, плаксивого арабченка, сперва розовели, потом - забагрели; и - стали лиловыми, черными; грозные, красные пятна метались в глазах; на приподнятой палке развеял я плащ свой над собой, строя тень; уставали глаза: никуда не смотрели глазами; мир потусклостей быстро тонул в мире пляшущих пятен; я под ноги ослу; коленкоровочерная тень под ногами казалась мне карликом.

   Мальчик, бежавший за нами, нахлестывал крупы ослов; и ослы ускоряли пробег по пустыне; мы с ужасом видели: как задыхался мальчишка, как пот в три ручья проливался с лица на абассию; тщетно кричал я ему, чтобы убавил свой бег он, боясь за него (в этот час нападали удары); мальчишка не слушал: бежал и нахлестывал осликов; а шоколадное личико стало оливковоугольным; осликов я попытался насильно сдержать, но мальчишка поднял такой рев, что, махнувши рукою, мы снова помчались (он к ночи хотел прибежать в деревеньку обратно: с ослами).

   - "Послушай, мальчишка сейчас упадет!"

   - "Что нам делать тогда?"

   - "Эй, мальчишка, постойте: потише, потише".

   Мальчишка кричит благим матом; и - снова мы мчались; бросал я ему апельсины; ловил на ходу их, кусая, терзая, размазавшись соком.

   Но вот отказались мы ехать; под тенью песчаного холмика сели в песок среди групп пирамид Абушира; их - целых четырнадцать; десять - лишь груды развалин, покрытые кучами щебня; не будь здесь мальчишка, мы долго бы сидели в сухих затененных песках; но мальчишка скандалил все время: и - гнал нас к Гизеху.

   И нечего делать: мы сели на осликов вновь; и уже пирамиды Гизеха росли перед нами; и солнце, склоняясь, червонно златело; и жар не кусал головы; и багровые пятна исчезли в глазах; и лица из черно-лиловых теперь снова стали багрово-сожженными; зелень подкралась налево: то - хлопок: и выше громадились вышки Хеопса, Хефрена; и маленький камушек, выросши, стал головой набежавшего Сфинкса.

  

  

   Зачастую сидели с Асей у сфинкса; он - зажил во мне, но о нем - что сказать?

   Беспредельному нет выраженья: безобразность вечный удел беспредельного; образ безобразий есть безобразие.

   Сфинкс - безобразен.

   Да, есть целомудрие в геометрической форме, когда покрывает безумие сверх-рассудочных отношений она; такова пирамида; она - сочетание четырех треугольников с пятой фигурой: квадратом.

   Но Сфинкс не таков.

   Вы представьте себе: вот - великий ученый (психолог), чьи тонкие книги читают тончайшие; вот - он, напившись, бормочет цинизм; какое уродство! Представьте теперь: знаменитый ученый завыл, побежав на карачках перед строгим лакеем, подавшим ему его счет; безобразие здесь на границе с бессмысленной мерзостью; если же, устремив горе очи, перед толпами скромных студентов взвоет психолог, учетверится в неслыханный ужас поступок его; и предел безобразия будет раздвинут, коль после ужасного взвоя ученый сухим, докторальнейшим тоном объявит: поступок - эксперимент, ему нужный для собирания статистики действия воя; и розданы будут листки для скорейшего заполнения их; иные, задетые в чувствах своих (безымянных), почувствуют, верно, пощечину в действии опытного экспериментатора; а другие наполнят, быть может, невнятнейшим бредом листки; их профессор - психолог, снабдит комментарием, обнародует после в объемистой книге для доказательства, что безумие часто таится под маскою здравости.

   Как назовем мы поступок ученого?

   Мерзостью, сыском, безумием или... гениальным умением угадывать тайны души? Мы почувствуем, что войною должны мы ответить на этот поступок: в нем чувствуется террористический акт над душой обывателя.

   Вот такой акт совершает Египет, бросая в лицо безобразие старого Сфинкса: сплошным безобразием веет безобразность образа; старая эта глава - окаянна: сугубое, учетверенное безобразие в ней, возведенное в энную степень; она - за пределами человеческих мерок уродств и красот. Безобразие это, быть может, порыв красоты Херувимов; ужасно: безмерность проснулась человекоподобным лицом; воображение духов связало все то сквозь "Я" человека; взглянув в лицо Сфинкса, мы чувствуем: сорвано дно человеческой личности; мы же на собственном дне, как на утлом челне уплываем в бездонность: наш путь начался "до" того, как мы стали людьми, продолжается в то, что уже несет наше, людское; мы чувствуем: весь размах мира, в котором живем, - только малая лодочка; ужасы прошлых форм жизни чудовищно встали: ихтиозавр, динозавр, бронтозавр проторчали из прошлого:

   - "Да: это мы!"

   Проторчали над ними такие постыдные формы: что если бы их увидеть воочию, то - падешь бездыханным: и это мы носим в себе; в подсознании нашем:

   - "Да, да: это - мы!"

   И красоты несбывшихся грез (то, куда мы идем) промелькнули бы: разгон иерархической жизни архангелов, ангелов, - все пронеслось бы перед нами; и это мы носим в себе:

   - "И - да, да: это - мы!"

   Но все это (грядущее, прошлое) есть содержание нашего "Я", его "дна", нам невидного: Сфинксовым взором срывается дно нашей личности; "дно" безобразием, роем красот - по волнам роковой бездны мчится:

   - "Куда?"

   И, взглянувши на Сфинкса, мы чувствуем головокружение; нам кажется: взгляды уносят.

   - "Куда?"

   Красота, безобразие, - все это рухнуло: все это - "образы". Сфинкс же безобразен.

  

  

   Тридцатью лишь веками мы, люди теперешних дней, отделяемся от великой культуры Микен; только сорок столетий прошло от событий древнейшей ханаанской культуры, в которой уже отразился Египет (своим скарабеем); семь столетий назад и - перед нами уже пирамидальный период; за 3750 лет до рожденья Христа возвышался дворец Нарам-Сина с прекраснейшей библиотекой; Вавилон разблистался культурой своей: но дворец Нарам-Сина построен Саргоном на древних развалинах, принадлежащих остаткам таинственной сумерийской культуры, начало которой за восемьдесят веков от рожденья Христа {Hilprecht. Die Ausgr. Im Balt-tempel zu Nippur, 1903.}. Но взгляд безобразного Сфинкса уже подсмотрел ту культуру; уже шестьдесят почти длинных веков он глядит на восток {Ему приблизительно 5600 лет.}; а исшел, воплотился он, верно, из более ранней эпохи.

   По летоисчислениям рабби Гилеля мир был сотворен лишь в эпоху Саргона {См.: профессор Вальтер. История земли и жизни.}; и Сфинкс - с сотворения гилелева мира стоит в этом месте; но он изошел из Египта древнейшего времени; есть изделья слоновой кости, находимые в почве Египта до времени Сфинкса {За 4300 лет до Р. Х.}; в канале Махмудиэ и в Бессузе на глубине двадцати с лишним метров под уровнем моря нашли черепки от посуды, принадлежащие обитателям этих мест, коим ведомы были приемы культуры; на основании геологических данных отчетливо можно сказать, что они приготовлены были за 300 столетий до нашего времени. Не на десятки, на сотни столетий; и ранее; эта культурная линия теплилась в... Атлантиде, которую ныне признали ученые; так утверждает профессор И. Вальтер, что "Атлантида представляется нам первоначальною родиной" {История земли и жизни (русск. пер.)}.

   Какова же линия жизни земли?

  

  

   Эта линия - в Сфинксе, сквозь Сфинкса, взирала на нас.

  

  

   В безмерном разбит символизм геометрии; и лицо прорвало треугольник Хеопса; и стало оно человеческим: приподнялась пирамида от почвы; и стала она вовсе маленькой; это глава львинолапого Сфинкса; само прародимое время нагнало позднейшее время; и - ухнуло ужасом:

   - "Ты - убежал".

   - "За тобою я гнался"!

   - "Ты был при Рамзесе: и я тебя мучил".

   - "Ты был при Саргоне".

   - "И ранее: был ты за 300 столетий до этого времени".

   - "Скверной поступков твоих из тебя изошли: папуас, обезьяна; тупой носорог - твои помыслы некогда".

   - "Гадкая слизь, покрывавшая дно океанов - деянья твои".

   - "Я - с тобою был тогда".

   - "Все я видел..."

   - "И вот: твоим прошлым стою перед тобою".

   - "Ты - "Я".

   - "Мы - одно..."

   - "Это знаешь ты".

  

  

   - "Что, что я знаю?"

  

  

   Молчание!

  

  

   Есть два Египта: Египет мистерий; и знаю я: тени жрецов поднимаются ныне к вершинам немых пирамид.

   Есть Египет другой: эфиопское что-то глядится в египетских др