Белый Андрей - Африканский дневник

   Да, сквозь орнамент египетской флоры в садах раскрывают орнамент Кашмир и Цейлон, и Малакка {Елисеев. По белу свету.}, и даже Сицилия.

   - "Видишь - магнолия".

   Веет своим зеленеющим вретищем - бездна; и - проливень листьев посыплется лепетом, шелестом, треском; и чешется гребень чудовищный финика в ультрамарины небесного свода.

   Здесь вечером, может быть, будет носиться, мертвея крылами, собака-летун {Летучая собака (вид pteropus).}; и в египетском страхе отчетливо дрогнет косматая роща.

  

  

   Издали пирамиды - не велики; из песков попросунулись: два треугольника цвета пустыни; вон та - пирамида Хеопса: затуплена малой площадкой она; а вот эта - остреет вершиной; она - пирамида Хефрена; меж ними боками углов опрокинут лазуревый треугольник огнистых небес; где-то сбоку затеряна малым торчком пирамидка; она - неприметна.

   Акхуд-Куфу {Пирамида Хеопса.} тянется по наклону на множество метров {175.}; ее вершина чуть не более ребер наклона {210 аршин.}; с тринадцатой стертой ступени чернеет отверстие входа, как малая точка.

   Уэр-Кхафра {Пирамида Хефрена.} кверху торчит на сто тридцать шесть метров: ступеней же нет; верх красуется в розовом, скользком граните; гранит этот выветрен.

   Третья - Нутир-Менкаура, простерта, как карлик, под первыми {66 метров.}; и от нее не вдали укрываются три пирамидки: ступенчаты - все; укрываются боком Хеопсовой пирамиды.

   Та группа есть близкая группа; а дальняя группа встает у Мемфиса; закрыта она за валами песков; между группами путь через пустыню: на осликах (три или четыре часа).

   Пирамиды стоят на песчаном плато; и змеится дорога сюда, защищенная камнем перил от ветров; у начала дороги туристов ждет трам, - пробегающий в немости пустыни из пальмовых парков.

   Сливаются цветом с Ливийской пустыней бока пирамид (цвет пустыни изменчив, как море); сереют мертво желтоватые камни, едва забледнясь в еле видную прозелень; белесоваты на солнце поверхности бока; рябеют ступени тенями на боке, закрытом от солнца; цвета пирамид - серо-белый и серо-желтеющий; в них рябовато въедается злой серогрифельный тон. Оголтелые камни - рябые какие-то от мертвеющих, тухнущих промутней; промутни - в желтых налетах, с едва выступающей зеленью; в полдень галдеж красноватых рефлексов бросают бока; а к склоненью чуть-чуть лиловая дымка воздушнит углы выпирающих граней.

   Какой же тут цвет?

   Он - такой, как пустыня, которая тускло сереет от грифельных впадин седого песка, где оттенки, въедаясь друг в друга, слагают рельефы, откуда протычились обе громадных вершины: два трупа, две мумии.

  

  

   Англичанин Р. Хиченс, которого чувство Египта во многом созвучно с моим, великолепно рисует изменности красок в громадах Гизеха; передаю его слово:

   "Всматриваясь в даль за песками, я увидал пирамиду из золота, то чудо, которое создал "Khufu". Как золотое чудо она меня приветствовала после долгих лет моего отсутствия. Позднее мне предстояло увидеть ее то серою, как окружающие пески, то желтосернистого цвета - при - при-дневном освещении, то черною, как памятник, облеченный в траурный бархат - при звездном освещении ночью, то белою, как гигантская, мраморная могила на утренней заре" {Хиченс Роберт. Чары Египта в его памятниках, с. 6.}...

   И далее: "По мере того, как глубже изучаешь чудеса, созданные в Египте человеком, величие их все возрастает и все более подавляет наше воображение... Пирамида, как и некоторые другие памятники Египта, высеченные из камня и скал, обладают какою-то удивительною способностью держать себя вдали от всего окружающего, подобно душе человеческой, всегда готовой уйти в себя... Вы мало-помалу начинаете чувствовать все величие пирамид "Ghizeh"... Впечатление их глубокого покоя, классической простоты, значительно усиливается тогда, когда скрываются детали, когда они рисуются лишь черными формами, поднимающимися к звездам... Простота их форм внушает целый ряд... высоких порывов... Взор ваш медленно поднимается по каменистым стенам... Сколько таинственного... представляет собою контраст между основанием пирамиды и ее вершиною"... и т. д.

  

  

   Точно века заиграли рефлексом на этих облуплинах старого ноздреватого бока; а тот - Уэр-Кхафра - молодится; Акхуд-Куфу - морщится вся; Уэр-Кхафра - недоступна; меж складок морщинистых щек на Акхуд-Куфу ползают: паразиты-туристы, как вши, паразиты-феллахи, как блохи; Уэр-Кхафра - гордый богач, в розовеющем граннике шапки; Акхуд-Куфу - нищий: он шапку свою потерял.

  

  

   Замучило нас пирамид выражение! {Wake. The Origin and significance of the Great Pyramid.}

   Пустыня их кажет в фате из обманов; миражи струятся от ребер; и легкими танцами ходит рефлекс световых изменений; в кадрили - "changez vos couleurs" - заиграло, вростая в огнистое небо, - громадное тело; оно - лиловело; прошли лишь десяток шагов - рябоватыми зыбями нежно оно пожелтело, став вдвое огромней; еще пятьдесят лишь шагов - и вот каменно-серой щекой глядит труп: в отусклении, в розвальне сброшенных кубов, то - гранных, то - рыхло округленных средь осыпей щебня, простершего всюду меж ног ноздреватую рухлядь.

   Над серою грудою камней беловатый верблюд, в груде камня - зеленый верблюд; облетают, как листья, цвета; и себя на боку поедают все краски.

   Приблизились: с бешеной мощью Акхуд-Куфу прет, раздвигаясь, надувши в сплошную опухлину тяжкой болезни; и кажется: вот из земли выпирают тысячи, сотни и тысячи тысяч пудов; за гробницей - гробница; за каменным кладбищем - кладбище, сдвинувшись, сплюснувшись: прет; выпирает - сплошной материк, заслоняя все небо; мы дышим не воздухом - камнем; и сотни веков побежали в обратном порядке навстречу.

   Достигли до каменных кубов умершей планеты, свалившейся боком на землю: и вот - завалилась на плечи моя голова; и я вижу огромный овал бредового и серого эллипса, телом ушедшего в землю; когда он упал, оборвал за собой атмосферу нездешних миров, проницающих ныне меня; я кажусь себе гаснущим контуром выпуклин жизни; меж нею и мною - провалы веков: через 5 тысяч лет прошагали от трама - до верха.

   И не Георг VII царствует здесь, а... Хеопс.

   - "Кто же "я?"

   - "Что же все?"

   - "Как же так?"

   - "Я оторван!"

   - "Вернуться нельзя!"

   А Хеопс гоготнею летящих развалин неслышно гудит:

   - "Да, да, да!"

   - "Это - мы!"

  

  

   И вот - пирамида; она - ноздревато-ужасна, тиха: вне цветов и вне веса, вне всех измерений пространства и времени; дальше - туда. Если броситься вверх, то облуплины бока заузятся (сузив пространство вселенной) до малой площадки, которая вход - в иной мир, уже задувший своим сквозняком:

   - "Слышишь?"

   - "Слышу!"

   - "Ты - помнишь?"

   - "Я - помню..."

   - "Что помнишь?"

   - "Как мы до рождения в черно-желтых пространствах летали... сюда: в саркофаг".

   - "Кто лежит в саркофаге?"

   - "Душа, заключенная в сердце".

   - "Что это за камни?"

   - "То - чувственность!"

  

  

   Слов не сказали, коснувшись ужасного бока; сказали - потом; заручьились в года мировые ветра, понеся до порогов духовного мира, где я, увидав, оборвался; а Ася... промчалась... куда?

   На массивы взвалились массивы; на них восходили массивы; ступенчатый мир из массивов бессмыслился; нам показалось, что рухнет массивная масса: массивами.

   Хочется сбросить ступени столетий.

   - "Смотри", - показал Асе...

   - "Как рыжеет она!"

   Возникают вдруг мороки: в ней есть и вес, и цвета:

   - "А пожалуй, в ней нет ничего любопытного".

   Ложь восприятий - плотнеет; с увеличением раздражения - гаснет прирост впечатлений; и мы, постоявши, решаем:

   - "Она - обыденна".

  

  

   Опять вспоминаю кошмар.

   Мне казалось, когда был ребенком: ненавидная грань выростала, деля меня надвое; "я", отделенный от "я" миллионами миль, беспредметно тянулся из ужаса мира - к кусочку земли, на котором лежу "я" в постельке: к себе; дико вскрикивал я и тянулся к склоненному образу няни; и слышал: стояли они у постели, шепчась:

   - "Он кричит по ночам".

   - "Это, барыня, - рост".

   Проростал в миллионах из теменей, тщетно пытаясь осилить растущую бездну.

   И то ощутил я опять.

  

  

   Современность не видит Химеры Хеопса; она - невесома, бесцветна; ее - невозможно измерить и взвесить; и вот выростают вокруг парадоксы журнальной пошлятины; вспомнил, что где-то читал: если б "В" пароход "С" компании вытянуть вдоль по ребру пирамиды Хеопса, то носом просунется он над верхушкой; какая же, право, в ней ценность, когда пароход превышает длиной ее рост?

   Ужас, петля тебе, человек современности!

  

  

   Смотрели на верх: рябоватый, пролупленный бок; опускалось солнышко:

   - "Нам не осилить ее".

   Окружали феллахи:

   - "All right"...

   - "Prenez nous"...

   - "Карашо"...

   Мы молчим:

   - "Meine Herren"...

   Какие же "Herren" мы с Асей. И вот: кто-то выкрикнул:

   - "Orividerci!"

   Кричали, визжали, жужжали они; мы решили хитрить; вероятно ужасные жители этой планеты хотели завлечь нас наверх, полонивши в пустых своих ширях - средь камня; я издали их заверял:

   - "Nein, werden wir nicht..."

   - "Aujourd'hui nous restons!.."

   - "Остаемся".

   - "А завтра подымемся: в сопровождении ста человек... с караваном верблюдов, с тюками "бакшиша".

   Они нам не верили; мы отошли, - и - подставили спину; они - дозирали.

   Углом пирамиды искусно отрезали мы от дозора себя: мы - одни; голова из-за твердейших массивов - просунулась, застрекотала; огромным прыжком, надувая пышнейшие складки абассий на нас, опрокинулся целый отряд этих бронзовых дьяволов: быстро одни побежали в обход (по песку), а другие скакали по мертвым желтым массивам, обскакивая, и - отрезая путь вверх; заломались их тени, ребея в массивах; так заговор наш был открыт.

   Мы писали круги вдоль боков пирамиды, приблизясь, а то - отступив, погружаясь в море песка; а абассий, взвеяв прозрачные шали, которыми кутали голову, - так же как мы, записали круги вдоль боков пирамиды.

   И вот улучивши мгновение, придвинулись к боку, как воры; и стали карабкаться вверх, озираясь, - (не видят ли нас?), задыхаясь от пыли и жару; в многомассивную вышину побежали, забыв ощущение бреда, которым провеял облупленный бок, карабкались, одолевая усилием каждый ступенчатый выступ.

   Ужасное вспрыгивание, где прыжок со ступени на острые грани - событие; третья, четвертая, пятая: уф! - отдышались: шестая. А всех их сто сорок.

   - "Смелее: вперед!"

   Я - назад не глядел: видел только ступени: ту самую, над которой я вспрыгнул, да ту, на которую надлежало подпрыгнуть; и -

   - "Гоп!"

   - "Восьмая!"

   - "Десятая!"

   Слава Богу, - десятая: сто еще тридцать!

   А сердце - стучало, а ноги - дрожали; пятнадцать ступеней осилили мы; на пятнадцатой - мы повернулись: стояли высоко; массивная высь завалилась: без верха.

  

  

   Тут снизу заметили нас; точно черные пьявки запрыгали снизу за нами: вдогонку. Я чувствовал вором себя; чернокубовый дьявол схвативши за руку меня, с высоты трехэтажного дома кричал на меня, обрывая стремительно вниз; потащили обратно, сдирая с массивов, и грубо пихая, как камни, которые сбрасывают с вершины островерхих оврагов - мальчишки; я вдруг обозлел:

   - "Погодите, спущу вас, негодник, по желтому низу".

   - "Отстаньте: спихну".

   - "Как вы смеете?"

   Он же, он - смел; он пихал меня в спину; я спрыгивал все же:

   - "Восьмая!"

   - "Седьмая!"

   - "Шестая!"

   И -

   - "Пятая!"

   Ух, - остановка; пинок: поскакал, - и -

   - "Четвертая!"

   - "Третья!"

   - "Вторая!"

   Пинок: на земле:

   - "Как вы смеете?"

   Стал я махать своей палкой на дьяволов: все же толпа их тащила от бока.

   Куда?

   Вдруг я жалобным голосом стал обещать "бакшиши"; мне ответили: великолепный "бакшиш" не уйдет при условии, что моя жизнь сохранится, а если мы с лэди полезем одни, то, как тот англичанин, который... мы тут разобьемся; прекрасный "бакшиш" ускользнет.

   Тут осыпали мы друг друга упреками; я поглядел с величайшим презрением на хаху, которая потащила меня к малой будке, откуда просунулся тощий чиновник; и - что же? взяв сторону дьяволов, строго сказал он:

   - "Во-первых полезли наверх, не заплатив податей".

   - "?"

   - "Во-вторых: вы не дали расписки, что сняли ответственность с администрации пирамид за свою, мистер, жизнь и за жизнь этой лэди".

   Мы дали расписку; и даже: внесли подать мы; легализация нашего права разбиться взяла все же время. Где солнце? Склонилось оно. И теперь оставалось скорей пробежаться до сфинкса; пришлось отложить разбивание до соответствующих разбиванию дней.

  

  

   Опустело плато пирамид; полицейский бросал на пески свою тень: египтянина времени фараона, Рамзеса Второго; у ног вдалеке заблистал "Mene House", расположенный прямо в пустыне, у склона плато {"Mene House" - всемирно известный отель.}, долетали откуда-то гамы феллахов; гудел на Каир побежавший трамвай; с горизонта, из облака пыли, глазели огнями каирские окна.

   Покрытые пылью и бредом сидели в тропическом садике, у "Мепе House": пили чай; белоснежные слуги, пылая карминною феской и поясом, бегали мимо; и веяли белые складки аббасий; и бил тусклый гонг из отеля; с веранды, покрытой тропической флорой, шли надушенные лорды и лэди во фраках и в бальных белеющих платьях: к обеду; мы долго сидели в тропическом садике; ночь опускалась на землю.

   Уже в половине десятого вышли в мир тусклостей, шорохов, теней (в отверстиях гробниц, саркофагов, немьА мастаба - открывались гнездилища томной египетской грусти); пространство в испуге присело на землю, развеяв по ветру вуали теней; и из-под ног родилась моя тень от лукавого месяца, севшего в пальмы.

   Прохладно, прозрачно над нами летучилась ясная неизъяснимая синь с припадающей низко к земле семизвездной Медведицей; вспомнил, что будто бы можно теперь наблюдать с горизонта на нас вылезающий крест {Южный крест.}; к Ассуану {Город Верхнего Египта.} подкрался уже тропик Рака: жарою.

   Белели молочно туманы песков; в темно-кубовом воздухе, точно в настое из звезд, задышав синеродом, купалась вершина хеопской глыбы; на ней осаждались ярчайшие звезды, каких я не видел в Европе; и тембр голосов стал зеркальным металлом; а шали, чуть-чуть фосфорея на месячном блеске, пушили феллашские головы; и облачками трепались на небытийственной черни хитонов они; приставали:

   - "Avec moi"...

   - "Signor"...

   - "Herr"...

   - "Карашо"...

   Подвели двух хорошеньких осликов: можно ли было вернуться в Каир в эту ночь?

   Побежали на осликах: в мареве белых песков по пустыне.

   Потом повернули на Сфинкса; вот снова - подъем на плато; вот ширеет песком седловина между Акхуд-Куфу, Уэр-Кхафра; вот и спуск по ту сторону; вот и... Но что тут сказать?..

  

  

   Время Сфинкса не точно известно {Недавно еще его исчисляли в 5500 лет; по новейшим данным, время это более 6000 лет.}; стоял уже тут, когда первую груду Хеопса (квадратный массив) волокли на гужах голоногие массы людей; пятьдесят с лишним метров объемлют облуплины старого тела; оно не высоко торчит из песков; с основания лапы до темени - 20 лишь метров; стремится к востоку его голова; на лице усмотрели следы бывших красок; столетием ранее высилось только лицо: поотрыв это тело, меж лап отыскали изображение фараона, Тутмозиса; в письменах извещал фараон вереницу грядущих столетий о сне своем, здесь под тенями громадной главы; отдыхая от львиной охоты, заснул фараон: и само божество посетило во сне, умоляя, чтобы он раскопал из песков Божество; фараон раскопал тело Сфинкса; песок постоянно его засыпает; недавно еще были видны огромные лапы; теперь под песком они снова.

   Пустыня - вне цвета; внецветны цвета пирамид; внецветен цвет Сфинкса; лишь спереди он темноватый лицом; то - от ветхости; все оно в скважинах; двинутся тени из скважин: играет лицо; ни минуты покоя; дрожит от потока душевных движений, потоком душевных движений бросается в воздух он шесть тысяч лет; все пространство земли переполнено зыбью душевных смятений и мимикой Сфинксово лика; он - ток электричества, двигатель мира: бросает загадками; эти загадки, как кольца воздушных волнений, ширея - расходятся: сфера за сферой; в Нью-Йорке, в Мельбурне, в Москве слышат их; на Луне, за Луной и быть может за Солнцем уже расширяется лет авангардов загадок; феллахи гласят:

   - "Не глядите в лицо!"

   - "Безнаказанно в очи Божеств не взирают..."

   И вот Бонапарт: отбил нос голове этой, выпалив пушкой в него, и... был брошен на остров Елены...

  

  

   Я помню, как ослики пересыпали ногами песок; проводник погонял их, едва поспевая за ними (бежал он); клочком голубого тумана тянулась по ветру прозрачная шаль от его головы; мы летели на кубовых блесках из кубовых блесков по кубовым блескам; когда под ослиным копытцем сбежал теневой, точно феска обрезанный конус Хеопсовой глыбы, и стало кругом - молоко под ногами, мы вскачь понеслись по наклону к желтевшей змее с человечьей головой: таким кажется сзади и издали тело чудовища.

   Это был Сфинкс.

  

  

   Сфинкс сидел в котловине, подъемля свою головную громаду из вычерпин старых раскопок, сложивших вокруг него вал из песку; на валу были кучи стоявших туристов пред ямами Сфинксовых глаз (пустых глаз); под массивами подбородка не раз разрывалась белейшая вспышка: жгли магний, чтоб лучше увидеть его: и бледнела смертельно глава в этих вспышках, как будто под градом обид; вознесся над подковою вала, глядела поверх наших туловищ, тщетно моливших божественных взоров; глядела на мглу горизонта - туда, где шумели ливанские кедры и розы Сарона цвели: там была - Палестина; туда - глядел Сфинкс.

  

  

   И более - получаса сидели под Сфинксом, одолевая круги выражений большого немого лица: идиотское выражение сменяло, летя, эфиопское; зверское, трупное, каменно-титаническое, царственное, люциферическое, духовное, ангельское, и - младенческочистое; так как бежит за волною волна, так бежали, сменяя друг друга, круги выражений; и вдруг, закругляясь в единство, круги выражений; сцепились в одно выражение: и - прародимое время просунулось в круг выражений времен, зашептав:

   - "Да, ты - знаешь"...

   - "Ты помнишь..."

  

  

   - "Что? Что?"

   - "Что я помню?"

   - "Что времени больше не будет?"

  

  

   - "Ты - знаешь. Ты - помнишь..."

  

  

   - "Я - знаю, я - помню, но... что?"

  

  

   Ослепленные Сфинксом, прошли от него к... храму Сфинкса, открытому сверху и сбоку: пришлось опускаться нам вниз меж огромных гранитов прочнейшей укладки; у входа, бегущего вниз, замирал озаренный луною феллах, драпируясь таинственно в темные складки абассии и распуская по ветру сквозную, кисейную шаль; он склонил свою голову, нам дымовея, как в беленьком облачке, в шали своей; и - повел круто вниз по ступеням тяжелыми плитами в сжатую - те-образную комнату; здесь потолок есть лишь уровень взрытого грунта; он - кубовый, в звездах; и - месяц там ходит; он - небо над нами; лишь кубы гранитов, здесь, там, разрезали небесный квадрат; на одном, прижав голову к корточкам, тихо уселся феллах, дымовея прозрачною тканью; и - каркал над нами:

   - "Я вам погадаю, monsieur и madame!"

   Мы прошли в коридор, укрываясь в гранитные ниши; их время относит к допирамидному времени.

  

  

   Снова на осликах; рысью сечем перламутры песков - к пирамидному храму: он - розвалень глыб; хаос глыб, избеленных луной; и - опять отдыхаешь; в белилах луны два феллаха, как черные дыры; отверстием прошлых веков отверзают в душе коридор: из пространства веков к неживому пространству веков.

  

  

   Мы едва поспеваем к последнему траму в Каир (уже полночь: по случаю лунных ночей нынче бегает трам в этот час к пирамидам); бросаюсь к площадке; и трам улетает; площадка набита людьми; сиро ежимся над леденящим порывом; ночь вдруг изменилась; повеяла холодом; бешенным визгом и вспышками полнит несущийся трам неживую равнину; и - вот уже травы; средь них - пролысения; травы прогнали их: виллочки, виллы, кусточки, сады; вот - садищи; вот - пальмы; предместий Каира, Булак; вот и мост Каср-ель-Нил: пересадка.

   Лишь в два часа ночи вернулись.

  

  

   Пишу эти несколько слов через восемь томительных лет; впечатления Египта со мною повсюду; Египет - во всем: и в туманно глаголющем Лондоне, как и в Берлине, прошел предо мною он; подстерегает меня он в Москве; выявляется гибельной мощью в стремленьях и вкусах, поет декадансом; понятен он всюду: он - всюду.

   В египетском плене мы точим под бьющим бичем неживые массивы культурою возродимого пирамидного трупа: под каменной глыбой продавится скоро земля.

   Вспоминаю: отчетливый ритм наслоенья эпох образует семь образов жизни, семь проходящих культур, где четвертая - неповторима, пятою отражается третья; в шестой воскресает вторая; в седьмой прорезается первая: 1) Индия, 2) древняя Персия, 3) древний Египет, 4) Рим, Греция, 5) Наша эпоха - проходит одна за другой; наша - пятая; в ней прорезается третья - Египет.

   Он - с нами; он - в нас: коридоры квадратного мрака глухих подсознаний души пробегают до мумии нашей, лежащей в гранитном гробу: средь песков.

   В Египте повернуты мы на себя: наши страстности ссохлись; проплюснулись в мумию; мумия эта спокойно лежит в саркофаге, пока не пронижет сознание наше ее - в нас самих: и она восстает двойником, нападает испугами; видим тогда, что Египет таскаем мы всюду; Египет Второй, из которого должно бежать, - европейская жизнь; учрежденья ее - катакомбные затхлости; мы в коридорах, зажатых повсюду массивами зданий (в Москве, в Петербурге, в Берлине, в Париже), - казнимся: египетской казнью - за прошлое наше; Египет есть Карма; ее мы должны искупить: проработать в себе; только в этой работе - исход из Египта.

   Пока - в безысходности мы.

   Мне в Египте впервые открылся Египет Второй: наша жизнь; просквозила она транспарантом; гласящими гиероглифами поглядела Москва на меня, когда я возвратился в Москву; и богиня Гатор распростерла вокруг меня древние тени: песьеголовых и птицеголовых шпионов своих из загробного мира; надев котелки и приклеивши усики к ликам звериным своим, замелькали они, выгоняя меня из Москвы, выгоняя из Брюсселя, из Парижа, из Лондона; мы бежали по странам и весям Европы; Египет тянулся за нами по Черному морю своей непокойною ратью: нас гнал фараон.

   Исход из Египта, отплытие в обетованную землю совпал с осознанием ужаса современной культуры; у гроба Господня мы дали обет: не вернуться, и мы не вернулись в Москву: в наш Египет Второй; по Москве пролетали одни наши тени - не мы; и теперь, в этот трудный, мучительный год по московским разбитым, разрушенным улицам тень пробегала моя: я же был в аравийской пустыне, где ныне еще разбиваю палатку; сорокалетнее странствие - не окончено.

   То, что увидено мной в "Петербурге" (в романе), увидено мною впервые в Египте: и нити, связавшие нас с "Мусагетом", издательством, принадлежащим друзьям, были сорваны здесь "мусагетским" письмом: то Москва нанесла свой египетский едкий удар - на египетской почве; исход из Каира был нам, как я понял, началом московских исходов.

  

  

   Касанье к египетской почве, плененье в Каире и бегство оттуда к гробу Господню - все то оживает во мне, точно некий египетский знак, посвящающий в трудности сорокалетнего странствия; рать фараона еще угрожает: но скоро поднимутся волны ревущего моря (война, революция, голод, мор, что еще?..) - смоют культуру Второго Египта: восстанием Первого - в недрах души:

   - "О, познай себя, - ты: человек современности".

  

  

   Видел в Египте я облик Рамзеса II; когда я склонился к нему, распростертому под стеклянным, сквозным колпаком, наблюдая белевшие зубы, сквозившие между сухими губами, - он мне усмехнулся:

   - "Ты - помнишь?"

   - "Познай себя!"

  

  

   Зной марта: нет воздуха; кровь бьет в висках; трам уносит опять к пирамидам: Гизеха.

   Сумятица станции; снова феллахи в нас целятся злыми крючками носов, переругиваясь, иронизируя над собой и над нами; и все же добившись всего, что им нужно от нас, Ахмет идет, закрываясь в складки абассии; робкою прорезью тихих мечтательных глаз упреждает отказ: отказать невозможно: и он затаскает опять по песку, пока вы, обтирая стучащий, расплавленный лоб, не обрушитесь грузно на край саркофага; и тут же проходит строй осликов в красных помпонах - с плато; и качается строй белогривых верблюдов вокруг грациозными шеями; важно расселись на белых горбах англичане; высоколукими седлами, красками ковриков пестро украшены спины верблюдов; несут паланкин; в паланкине - седой паралитик несется: узреть пирамиды; вон тот - гелуанский больной; он - чахоточный.

  

  

   Солнце склонялось; расширилась там на Каир пирамидная тень, - на Каир она двинулась; там же теперь отусклялися взгляды; и руки, дрожа, опускали бокалы вина, - оттого, что пошла на Каир: тень веков.

   Серогрифельный бок рябоватой громадины высился наискось - вверх; вздернув голову, видел, как высями лепятся люди на боке, как кучечки маленьких оловянных солдатиков, или травинок, проросших из камня; все краски с них слезли; вон лепится кучка туристов; и выше, и ниже - по кучке: на пирамидном ребре: скачут в выси, как блохи; вон новая кучка открылась на новом ребре.

   Я измерил массивы: метр, - более метра; скачки велики; и опять вздернул голову: не разберешь - опускаются, скачут ли вверх: так луна неподвижно висит в небосводе; а если вглядеться, то можно заметить движение ее; так и эта висящая кучка: она - опускается.

   В солнце въедается пыль; лет пылинок и грозен, и тих: горизонты в египетской мгле; отупенье громадного верха восходит испугом в египетский пепел; час пробил: наверно теперь из своих саркофагов выходят озлобленно песьеголовые мумии; и тишиною Хеопсовой полнятся ревы в Каире; золотокарие помути: пятна беззорных свечений; последняя кучка туристов над нашими головами, спускаясь, скачет с массива на желтый массив; пролетает, пыхтя, толстоносый, взволнованный мистер; над нами пролетает крикливо галдящий коричневый дьявол, толкающий мистера в спину; под ним скачет дьявол, снимающий мистера с желтых массивов, чтоб ловко поставить его на массивы; два дьявола ловко играют в пыхтящего мистера, точно в подброшенный мяч: он - летит:

   - "Бух!"

   - "Бух!"

   - "Бух!"

   Так бросаема лэди; и также бросаемы бэби; мы - вспрыгиваем им навстречу (теперь - разрешение есть: нам разбиться... без дьяволов). Все-таки видим, что вверх нам одним не взойти: мы сидим на тринадцатом тусклом массиве; у нас за плечом расширяется черным жерлом душный вход в пирамиду; и дышит жарою на нас: мы решили, что если опустимся внутрь пирамиды, - задохнемся.

   Вот уже пусто плато: мы бросаем испуганный взгляд в убегающий верх:

   - "О, нет: не сегодня!"

   - "Ты хочешь отсрочить?"

   - "О, нет, уже - поздно: опять опоздали".

   Ужели осилим мы в двадцать минут эту высь, как сказали нам? лучше часами карабкаться: сходить к подножию; и пробираемся к западу: там - пирамидки; их - три; по пятнадцати метров, не более; это - могилы: здесь сохнут века фараоновы дочери (по Геродоту - Хеопса); и так говорит Мариэтт.

   Пирамидки когда-то стояли у храма Изиды.

   Проходим на юг: тут ряды - мастаба; так арабы назвали особую форму гробниц, состоявших из малых подземных построек, наклонно склоненных друг к другу, желтеющими, известковыми, или даже кирпичными стенами; смеси песка с легким камнем - кирпичики стенок; вся форма гробнички есть "Пе - буква П"; иногда мастаба открывала в подземную комнатку вход; иногда в ней видна была ниша, а сверху - площадка; могильный колодезь поблизости где-нибудь черной дверью зиял (глубиной в двадцать метров спускался он вниз); мастаба, окружившие нас, вероятно, относятся к пятой мемфисской династии; здесь погребен благородный египетский муж: он - эпохи Снофру.

   Мы идем на восток: все гробницы - четвертой и пятой династии; здесь упокоился прах сыновей фараона: Мераба и Сафкихоптом их звали когда-то...

  

  

   Мы молча сидим на песках, приседая у камня: пред нами торчит незасыпанный вход в мастаба; желтенеют луной невысокие, плоские стены; друг к другу слегка наклонились они; прямоугольные плиты их сверху сдавили, чуть-чуть выступая из стены; здесь нет ни души; и до ужаса черная, четкая тень от гробницы лежит на песке; и чернеет отверстие входа.

  

  

   Мы часто здесь бродим; и Ася уже к вечеру приезжает сюда: зарисовывать Сфинкса; его голова передаваема только гравюрой, - не красками.

  

  

   Почему фантастичен Каир? Неестественен он: миллион обитателей струнными хорами многих оркестров, роями лаявших горл, граммофонами и бензинными шинами сотен и сотен авто, - осыпает пустыню своей эфемерною жизнью, пустыня, которая безостановочно сыплет песок в эфемерную жизнь, разрывая ее просквозившее кружево старым Египтом.

  

  

   Массивы, осколки, осколки, осколки осколков лежат у подножия; всюду трухлявости; щели и впадины в камне, где тенью таится феллах; у него - амулеты. Ступени рябой пирамиды - сложенье массивов, которые то ноздреваты, то - гладки; иные массивы - по пояс; иные - по грудь, и немногие лишь до колен; выступая, они образуют ступень за ступенью (от метра и до полутора в вышину); ширина же не более пятидесяти сантиметров; поэтому, пирамида - крута; восхождение - трудно; и, кажется, что стоишь перед стеной; на ребре создается иллюзия: низ загибается; верх - загибается тоже; прямая ребра превращается точно в окружность; а ты - висишь в воздухе; головокружение нападает от этого.

   Все же решили взобраться с феллахами, но - не с ватагой феллахов; отправились к шейху деревни (ее обитатели, главным образом, проводники; деревушку, как кажется, называют арабы Аквуд); шейх, нас выслушав, дал два феллаха; но каждый набрал себе по три товарища; черная кучка, крича, вокруг нас собиралась, как кажется, передвигать наши ноги.

   Но мы не противились: сопротивление, знали мы, - тщетно; и вот: пирамидный туземец рванул мою правую руку; другой - рванул левую; третий уперся мне в спину своею головою; и тоже проделали пятый, шестой и четвертый - с растерянной Асей.

   Галопом, сорвавшись, помчались по круче громадного боку:

   - "Хоп!"

   - "Хоп!"

   - "Хоп-хоп-хоп!"

   Справа - увидел, как лопость свою завивает крылатый хитон скакуна по массивам, прижавшего к черной груди грушевидный сосудик из глины (с водою, как кажется); слева - гляжу - галопирует рядом со мной шоколадная мордочка в кругленькой шапочке; это - мальчишка-кофейник; мелькают его шоколадные пятки - над пропастью:

   - "Хоп!"

   - "Хоп!"

   - "Хоп!"

   - "Хоп!"

   В необорную вышину!

  

  

   Так галопом покинули землю; нас - десять, или даже двенадцать; и - сжатою тесною кучкой неслись по ребру; справа, слева и внизу - грозили стремнины, мелькали огромные области, где ступени торчали отчетливо; далее - груды развалин (едва ли бы мы нашли путь без феллахов), где можно запутаться в многоступенчатых скатах; и - оборваться, разбившись до смерти; неизмеримости, точно поля желтоватые, серые, быстро от ног отрываясь, летели направо, налево, и - вниз; и они - загибались под ноги; казалося: стоит нам вспрыгнуть наверх, как отвалится узкий, тяжелый массив, на котором стояли мы только что; неизмеримость, спадая на нас выявлялась из воздуха (краем над нами ребро загибалось); казалось, мы - выперты в пропасть:

   - "Хоп!"

   - "Хоп!"

   И галопом, галопом, галопом: куда мы неслись? Пролетала ступень за ступенью, отваливаясь; и - желтые заулыбались пространства; огромная пирамида, согнувши прямую ребра, представлялась нам шаром теперь зажелтевшей и мертвой планеты, повешенной где-то в пространстве, быть может, понесшейся в ужасы мира; и думалось: "Как мы могли очутиться над ней?"

   - "Не вернуться на землю?"

   - "Нет, нет!"

   - "Никогда!"

   Желтоваты и грозны все выступы этого неживого пространства: планеты; и снизу и сверху они уходили во тьму пепелений (уж вечер спускался); нога - оступалась; я грудью тогда припадал к рябоватым уступам; и билось разрывчато сердце о каменный бок: вырывался из бронзовой твердой руки; пирамидный туземец не слушал, тащил меня вверх:

   - "Хоп!"

   - "Хоп!"

   - "Хоп!"

   Пролетали галопом феллахи; и -

   - "Хоп!"

   - "Хоп!"

   - "Хоп!"

   Пролетали за ними галопами мы.

   Остановка: каких-нибудь сорок ступеней осилили: сто впереди. И - помчались; массивы летели нам под ноги; мы перестали смотреть по бокам: понимать что бы ни было; я равнодушно, бесцельно кидался на камень углов, пребывая на месте; массивы же валились; и - набегали от верха; облуплины падали из нависающей глуби нахмуренных пеплов: из высей пространства - такого пустого, немого, где некогда (где это было?) твердела земля: где теперь - ничего, никого: на дуге желтеневшего шара лепились из воздуха.

  

  

   Пустынный шар в пустой пустыне.

   Как дьявола раздумье,

   Висел всегда, висит доныне -

   Безумие, безумие {*}.

   {* Из стихотворения З. Гиппиус.}

  

   - "Стой!"

   Половина пути: мы стояли на семьдесят первой ступени; над ними валилось, как кажется, до семидесяти полутораметровых глыб; посмотрели мы под ноги: неизмеримость лежала меж землею и нами; и - нет, не вернуться обратно; и - детский кошмар тут напал:

   - "Кто же я?"

   - "Что же все?"

   - "Как же так?"

   - "Неужели никак?"

   Никого: ничего!

  

  

   Мы застыли в каменном выступе; дружно тел