Белый Андрей - Африканский дневник

оваты холмы - в отдалениях; сочно исходят лиловыми пятнами - там: в отдалениях; тихо они переходят в суровости серогрифельной тускляди; все разложилось в оттенки: оттенками полнится этот гигантски простейший труп, составляя в дали семицветие пляшущих радуг, кусающих яро ресницы; что море - пустыня: меняет свое выражение; мучают зыбкости тучами едких улыбок, которыми тихо пространство дрожит, переполнившись, как электричеством, снами возможных миражей; нет сил туда углубиться!

   И мы - повернулись к пустыне спиною: в роскошные зелени.

  

  

   Снова пышнеют пространства; и вот: сикоморы, мимозы пред радостным взором - тут, рядом с пустынею: злобный Тифон отступил; и Изида - цветет; эта линия зелени пересекает пустыню и справа и слева по Нилу, порой прерываясь и далее разливаясь лугами Судана, чтоб там, у экватора слиться с громадой лесов; там растет баобаб; обезьяны, цепляясь в ветвях, наполняют стрекочущим криком окрестности; и попугайные яркие перья мелькают средь зелени: важно стоит марабу; и лысеет над водами; и - носорог щиплет траву; стоят полушария малой шиллукской деревни {Шиллуки - обитатели истоков Нила, так же, как динки и др. негрские племена.}; шиллуки сидят там под деревом, приготовляя сосуды из глины, перетирая зерно кукурузы камнями; и где-то шипит неизбежный "пифон"; по той области можно пройти беспрепятственно к водоразделу меж Нилом и Конго; и Стэнли бродил там недавно; смотри: не теряйся: не то "Ниам-ниам" {Ниам-ниам - людоеды.} съест, обглодает тебя: там оценят тебя не по книгам, по... ляжкам; из "biceps"'a сварят бульон.

  

  

   Здесь повсюду - каналы, канальцы, канальчики: пересекаются в сеть; вот один отрезает нам путь, пробегая высоко: на вале из зелени.

   Некогда длинный канал перерезал равнину от Нила до Красного моря, соединяя "Эдор" с "Mare Nostrum"; канал этот рылся Нехао еще {В 615 г. до Р. Х.}; был окончен впоследствии Птоломеем Вторым; и Страбон говорит, что могли пробегать по нему две триремы, идя параллельно; но он замелел; при калифе Омаре его расчищали; но вскоре засыпан был он; его длительность - тысяча лет.

  

  

   Все каналы: на насыпях; если на насыпь взойти, то увидишь и воду и кузов скользящей фелюги; а то - его нет; нет воды, и бегут по земле, среди зелени - белые, синие полосы там островерхого паруса.

   Из желтоватых соцветий просунулась толстая, черная морда; то - буйвол; за ним - темнокубовым, легким подрясником ходит сквозь ветви соцветий феллах - землепашец; он - строен, вынослив, красив, благодушен, здоров; но - изнежен; он - празднует в праздности: если б ему не трудиться! За лень он готов продать в рабство себя и детей, чтоб сидеть под припеками солнца у дома паши в совершенном безделии; готов выносить и побои и ругань: не так было недавно еще; в эти дни Магомет-Али рыл в нильской дельте каналы; так он уходил - много тысяч людей; он множил свои угрожавшие армии; затрепетала да, Европа; Египет украсился рядом мостов, крепостей, высших школ, где тупели лениво студенты; суданский пророк колотил, надвигаясь, полки египтян; наконец, разбежались они перед английским десантом; и вот - подоткнувши, в кубовой мягкой абассии, пашет феллах, провожая мордастого, чернорогого буйвола.

   Всюду - лазурные пятна феллахов; и всюду - мордастые буйволы: жирные, черные земли потеют парами; вон пятна к канальцам спешащих феллашек выходят на валик; они укрепили на плечи землистые груши сосудов, взобравшись на валик, мы видим как липкие, все шоколадного цвета мальчата купаются в липкой грязи: шоколадная лужа разбрызгана ими; а там, на высоком валу - колесо; и его вертит буйвол.

   В зеленом пространстве из тминного запаха где-то торчат ряды вылеплин ила; ютятся, как гнезда; одно прилепилось к другому; то - домики; окна чернеют, как норы; соломою крыши их трутся; и длинные жерди колодцев раскинуты в воздухе: это - деревня.

   Туда не поедем.

  

  

   Нильское зеркало ожерельем пузырьков проговорит у кормы: голубокрылая птица, фелюга, чуть-чуть закачалась; и - дрогнула; тронулись струи; и - тронулся берег; безостановочным перегоном понесся.

   Каир - не Каир.

   Струи тихо бормочут; свивается свитком блаженное время; снимается мир; и снимаются с плеч все дневные усталости отвеваемым жаром и отвеваемой пылью; плывем, уплываем: на даль - набегаем.

   Голубокрылые абрисы многих фелюг набегают, тишайше несясь в тишающей зыби, сегодня лазоревой; белые взвеси полос парусов - распростерты; пузырится влага у носа, и полосы влаги расходятся ясным хвостом: от кормы - к берегам.

   Наплываем на дали.

   Феллах стал ногой на корму; и за ним над водой завивается складка абассии кубовой лопастью; я не могу оторваться: какие же певчие краски, - коричневый тон голоручий из раздуваемых кубовых рукавов вместе с оливковой древней досчатой кормой в отливающей пляске лимонов, в глазуревой глуби лазуревой ясени вод - что нежней, что странней?

   Улыбаемся: Ася, и я, и феллах; наплывает дремота на грусти; и юркою рыбкой из грусти мелькает улыбка; светлеет, ширеет; и - птица летит: высоко-высоко - уж не это ль египетский ибис? Когда-то и здесь выползал крокодил на пески; и, позавтракав негром, он грелся в песочке, на солнышке, радостно вскрыв свою челюсть, чтоб стая голубеньких птичек влетела в разинутый рот: его чистить; когда-то метал пузыри, кувыркаясь в воде, бегемот; он - уплыл к голубому далекому Нилу; проливши слезу, убежал крокодил; а все та же тишайшая ясность: и Ася, и я, и феллах понимаем ее.

   Дружелюбно кладу сигарету в ладонь взлопотавшего лодыря:

   - "Что?"

   - "Порт-Саидская?"

   И улыбается лодырь: чему? Не тому ли, что твердая почва осталась за нами: Каир - не Каир; не Египет - Египет; и даже земля - не земля; прогорела она; отгорает, смывая все краски; она побежала; как лента кино, - миголетом ландшафтов; и лента - вернется; и ночь упадет...

   Где-то будем во всю непроглядную ночь, где-то сложим свои неответные думы?

   Зачем? Порт-саидская сигаретка - сладка; я платил за нее...

   Я не помню.

   Каир нас измучил: неделю мы тут задыхаемся в бреде гудков, голосящих трамваев, вуалей, тюрбанов и касок; мы бродим в бреду пирамид; многогрохотно мчатся лавины веков; весь Каир - на ребре Пирамиды; ребро же каирского дома - ребро пирамиды; везде и во все пропирает она; тишиной пирамид гласят гвалты.

   Лишь Нилом смывается все, отплывая, сплывая, и окружая кольцом ожерелий из пены.

   - "И нет: никогда не вернется Москва; эти - письма, придирчивость, мелкость, меня укусила, как здешние блохи"...

   - "А ты еще сердишься?"

   - "Да!"

   - "Невозможно сердиться: смотри", - улыбаясь, Ася рукой показала на зыби.

   Плывем, уплываем, отплыли, - ужель навсегда?

   - "Никогда не вернусь!"

   - "Никогда?"

   - "Никогда!"

  

  

   - "Ты - не думаешь?"

   "Нет"...

   "Я - не думаю тоже"...

   И можно ли думать, когда утекает - то все, как вода? Утекает она; утекает кругом берега; утекает испуганно, запепелевши, и пепелами сжатое солнце: оно, - как лимон: паруса набежали и дрогнули; остановились на солнце; закрыли: закроется все, чем мы жили; откроется то, чем мы не жили; и - паруса отбежали от солнца; оно зеленеет незрело под праздною пальмою.

   Мы - повернули; и снова с каирского берега желтые здания, точно чудовища, вдоль водопоя - бегут из пустыни: по берегу.

  

  

   К парусу тихо теперь подбирается месяц; и так неприметно играет серебряной рыбкой в струе; распадется рыбка на быстрые искры: и мухами, мухами бешено мечется рой искряных бриллиантов.

  

  

   Фелюга - несется обратно: несется за нами мир тусклостей; эта погоня - бесшумна; вот - тусклости глянут, склонясь из-за плеч, куда канули синие линии берега, где в непонятной мольбе дерева заломили, страдая, огромные руки, чтоб рвать и ломать; непокойная скорбь поразила прибрежные земли; они - прилетийские; мы возвращаемся вновь в непокойный Аид; непокойные тени Аида простерты от берега; смолами медленно пережигается мгла, подавая из воздуха золотокарие земли; испуг поразил их; в египетском ужасе окнами смотрят дома.

   Беспокоится, выюркнув в струи, весь серебряный рой пролетающих месячных мух под мостом: Каср-ель-Нил; поползли скарабеи, сцепившись ногами, в ползучую скатерть: зигзагами ножек; и вот уже - черви ломают клубок серебра, заплетаясь в смену арабских серебряных знаков под месяцем; смена письмян пробегает по водам арабскими знаками.

   Только в какое вот слово сливаются буйные буквы? Кто нам перескажет беседу висящего месяца - в водах?

   Мы вышли: фелюга качается; хлюпнуло тихо весло, разгребая серебряных скарабеев.

  

  

   Проходим в бесшумный египетский сад, где качаются днем в ветвях изумрудные сирины-птицы, где лепеты капелек из ноздреватого камня подкрадутся сладкою болью; та сладость Египта есть ложная сладость.

   Проходим в бесшумный египетский сад - в то мгновение, когда перед ночью все звуки сладчают, а краски нежнеют: и все обдает нестерпимою нежностью нас, на мгновение только; потом поразит и придушит откуда-то рухнувший серый египетский пепел; а в пепельной синесиреневой серости грознокоричневый вечер задушит, схвативши за горло; и снимутся сирины с резкого скрежета улиц.

  

  

   Отсутствуют грани.

   И вот в азиатский восток проливается Африка - с юга и с запада; с севера - веет Европа; контрасты отсутствуют; а непрерывность - везде; и черта за чертой незаметно проходит в проспекты Европы кривой закоулок из... Азии: капля за каплей экзотика капает; если бы от окраины перенестись на окраину, - можно бы воскликнуть:

   - "Что общего?"

   Право, Каир, не есть город; между Европой и Африкой-Азией - пояс смешений кварталов; в летучих пробегах нельзя очертить весь Каир.

   В указателях делят его на две части: на запад и на восток от Калиг (это - улица).

   Вот на восток от Калиг протянулись кварталы Европы, теряя свою чистоту постепенно; во-первых: квартал Измаилиэ - центр европейской торговли; он вас поражает салонами, вскрытыми в улицу - серией магазинов, где в мягких коврах средь растений у входа порою расставлены кресла; вы - входите, в кресла садитесь, а долговязый и выбритый бритт в белоснежных пикейных штанах, обижая изяществом вас, подает папиросы: для пробы, и вы за двенадцать египетских пьястров {Египетский пьястр - 9 копеек.} получите пряную пачку египетских папирос; да, у нас в ресторанах такая коробка дешевле; средь многих блистающих стеклами пышных гнездилищ торговли и агенств - обилие лавок египетских древностей (большая часть сфабрикована); песья головка зеленой фигурки торчит из окна вместе с брошкою, изображающей коршуна (точно такого же, какой залетал над проспектом на пламенной сини); египетский скарабей фигурирует здесь; ожерелье из матовых, мертвых каких-то камней; и - всевидящее сбоку око; сюда - не ходите: в булакском музее вы купите подлинно древность: ее продают в отделеньи музея; там древности установлены специалистами.

   По улицам Измаилиэ праздно фланируют - смокинги, дамы и фесочки (в палевом); каменный англичанин проедет в кровавом авто - в серой каске; вуаль, голубая, причудливо плещется с каски; стоит полицейский феллах в туго стянутом, в новом мундирчике; и поднимает над улицей белую палочку, строя рукою египетский угол; другой же феллах поливает из мощной кишки пламень плит; здесь на площади - садик; и брыжжут в газон оросители, пышно, - фонтанчиком; всюду - киоски: с газетами; здесь - людоход.

   Во-вторых: величавый квартал, центр общественных зданий: Эсбекиэ; в-третьих: новый квартал, где взлетают гиганты семи этажей; он растет не по дням - по часам, раздувайся новою кладкою зданий: Абассии.

   Здесь многоглазые, солнцем блистают строения, в желтых, кирпично-коричневых, рыжих, взлетающих каменных выступах, напоминающих круглые бастионы чудовищной крепости; всюду на окнах решетки сквозных жалюзи, сеть балконов, веранд, парусина, где фрачники, снежно-кисейные дамы, в шезлонге издалека лорнируют пыльную улицу; неподметенный, широкий проспект от сжимающих справа и слева громадин демиморесок мучительно, неестественно узится; сеть электрических фонарей приседает; и - кажется низкой. Паллас за Сплэндидом: отэли, отэли, отэли; обставлены пышно садами, где - спорт; за стенами - ковры, чистота, тень и тишь; а на улице, перед окном фешенебельной лэди, уселись феллахи; один из них - ищется; блохи снедают его.

   Интересен Тефтикиэ, чистый квартал, столь излюбленный администрацией; а кварталы Муски, Абдин, Фаггалах - уже смешаны; в первом - гремящие центры торговли: и левантийской и греческой; бьют из грязнейших лавченок каскады восточных пестрот; подозрительный грек, армянин, турок, старый сириец, еврей из-за роскоши кажет свой нос и лукавое око, как жадный паук, среди блещущей паутины засел; и - ждет мух; великолепия перемешаны с европейскими ситцами; всюду на вывесках здесь фигурирует: пестрый чалмач, жгущий оком, или жгущий усами, стоящими вверх, европеец (весьма подозрительный; он - вяжет галстук; те улички бьются восточной толпою и грязью кофеенок; дворики ранами грязно зияют наружу; везде постоялые дворики, с вывеской, где кровавою краскою намазаны буквы: "Hotel d'Europe" (ну, конечно, а как же иначе?); уже этажи провисают мрачнеющим выступом; грязный армяно-араб, или греко-сириец кричит из дверей.

   Такова здесь центральная улица: улица Муски.

   В квартале Абдин проживает турецкая аристократия: стиль всех построек - несносная помесь; она, как чудовище.

   К западу от Калиг - настоящий Каир; в получасе ходьбы от реки: от Аббасиэ, до Ибн-Тулуна протянуты сети арабских кварталов: Баб-ель-Футун, Баб-Зуэйле, Баб-ен-Наср и - другие.

  

  

   Кто побродил по трущобам Каира, ее не забудет; она - сверхъестественна: в ней безобразие - давит, страшит, ужасает; и, наконец, восхищает: убийственной гаммой махровых уродств; все дрянные миазмы спаляют гортани, щекочут носы; средь рычаний толп и оскала дверей - дыры окон, как черные очи; а гнойный урод подкатился - болячками; и - теребит за пиджак; черной гарью и бурым хамсином прихлопнуто небо; все тело - зудит и горит; раздираешь его: наградили блохами; потеряны вы безвозвратно у кривых малюсеньких входов, подходиков, переходиков, недоходиков, тупичков, тупых стен; тщетно тычете пальцем в развернутый план: не понять, не вернуться!

   Чернейшая серень глазастого трехэтажного дома и справа и слева на вас навалилась, сливаясь почти; и смеется бурлеющей щелью хамсинное небо; извилины улички нас - поведут; и нигде не свернете; и - снова вернетесь на прежнее место; бесконечно вы кружитесь; грязь, вонь и пыль возрастает; а щель закоулка - смыкается; гвалты - растут: вас задергали, вам проломали все ребра; сквозь вас повалили пестрейшие толпы; вы - сами проход, по которому тяжко шагает... верблюд...

   Вы свернули: все то же; свернули: все то же; свернули: все то же; свернули: еще, и еще, и еще, и еще, и еще, и еще... Раз пятнадцать, раз тридцать, раз сорок - свернули; и снова - на прежнем вы месте. Где выход из гама, из лая, из плача, из рева, из хрипа, из рыка - где выход?

   Опять повернули: из тесной гарланящей улички в более тесный проходик; оттуда ведет вас проходик: его - ширина пять шагов; завернули в грязнейшую щель (ширина ее только три шага); свернули еще (ширина - два шага!), а угрюмость и тень - много метров: вперед и назад; а толпа напирает, толкает и давит; прососаны множеством вы капилляров огромнейшей толпоноснои системы, которая гонится, точно мельчайшие шарики по венам, артериям города: ищите - где тут сердце, где площадь, где тут полицейский; и - площади нет: полицейского нет.

   Вдруг свернули, и - диво: как будто редеет толпа; повернули еще - поредела; еще - побежали, спеша, одинокие хахи; еще - никого; и еще - никого; вы попали в пустыню; вся кровь - отлила; вы - стираете пот, поднимаете взор: простирается жаркая, темная мгла; то песчинки; хамсин уже дует три дня, отнимая дыхание; руку вы нервно прижали к груди: продохнуть, додохнуть! Ни прохода, ни выхода!

   Где полицейский? Как выбраться: он полицейский на "Avenue de Boula-que", а не здесь; ни европейца, ни даже египетской фесочки! Чистые фесочки все в Измалиэ, в Эсбекиэ, или в Абассиэ.

   Тронулись, вновь завернули: бежит вам навстречу халат; и проходит, лазурясь, абассия; снова - свернули - толпа подхватила; и вот после долгих скитаний вы брошены к площади; к площади вышли три улицы; и на одной - слава Богу! - трамвайные рельсы.

   Вы прыгнули в первый попавшийся трам; он - уносит; он выбросит вас - где вы не были; там, где он выбросит вас, вам укажут, как вам возвратиться.

  

  

   Она - катится россыпью пестрых халатов, и синих, и черных абассий, неся над главами длиннейшие шеи верблюдов, горбы их, с вершины которых семейство, переезжая на дачу, с улыбкою смотрит на море голов; два феллаха, слипаясь хитонами, вам поднесли на плечах принадменную морду верблюда; и он - оплевал вас; разжались феллахи; и только теперь вы, прижатые к боку верблюда, увидите, что у него есть действительно ноги, которыми он протирается в вяжущей, в бьющей гуще; вы - выперты к площади; вот изо всех закоулков повыперла пестрядь халатов: вот - розовый, вот - лимонный, а вот - опушенный рысиного цвета мехами; громадным комком нависает чалма; борода протянулась; нос - сплюснутый, глазки - раскосы, цвет дряблого личика - желтый; да это - монгол! А за ним пробегает тюрбан над подрясником, а на подряснике - мерзость! Напялен кургузый пиджак с отворотами; и сочатся из улочек: эфиопы, чалмастые турки, сирийцы: они - полосаты; плащи состоят из полос: черных с белыми, серых с красными; их капюшон стянут толстой веревкой; какие-то толстые палочки, точно рога, обложили его; орлоносый, седой абиссинец, вон там сухопаро проносит чернь лика, беседуя с коптами; старый еврей, в меховой, большой шапке упрятал слезливые глазки в роскошные кольца слетающих пейсов; он тут ненадолго; Иерусалим его родина; перс замешался в толпу; э, да это - кавказец; попал он из Мекки сюда; синекистая фесочка, фесочка вовсе безкистая; вот же - вертящийся константинопольский дервиш в аршинной барашковой шапке, в песочного цвета халате, с кудрявой по пояс седой бородой.

   Это все - налетит, обдав запахом пота и лука, расплещется в пыль рукавами халатов; в неизреченного вида штаны утонул кто-то там; в шароварах, подобранных кверху на быстрых ногах, пробежит митиленский, трескочущий грек, заломив на затылок, как гребень петуший, малиновую фригийскую шапочку, выше колен натянул он чулки; они - черные, туфли - заострены.

   Азия, Африка здесь размешалась с Европой.

   Высокогорбый верблюд косолапо навалится из закоулка; арабская, важная дама, - двуглазка с закрытою нижней частью лица, восседает на нем, онемев от величия; а за верблюдом второй повалил, третий, пятый, девятый; все девять влекут на горбах: арабчат, тюфяки, утварь, кладь, косолапые ящики: чтущее местный обычай семейство переменяет квартиру.

   Толпою вы втиснуты в празднество: празднуют!

   Что, - вы не знаете: где-то, кого-то почтили; и медные трубы оркестра гремят: там - процессия; и оживились тюрбаны, куда-то помчались: на лицах написано:

   - "Празднуют, празднуют!"

   Сотни кровавых флажков перекинуты там через улицы плещущей веей гирлянд; затрепетали флажки на стенах; вот - трепещут в руках; выбегают феллахи, и машут флажками: на красном флажке пробелел полотном полумесяц; мне вспомнился прежний обычай какого-то праздника: он ежегодно справлялся в Каире; мулла вылетал из мечети на белом коне, а себя приводящие в ярость экстаза поклонники (я не знаю какой только секты), упавши на камни, образовали сплошной живой мост распростершихся тел, по которому мчался мулла, попирая копытом коня - груди, ребра, затылки и спины.

  

  

   Толпа загоняет вас в крытый базар, где любезнейший турка дымит фиолетовым, желтым и черным клокочущим шелком; или тащит кровавый халат: обливая благовонием; или под ноги валится черный оборвыш: вы - вот загляделись, а черный оборвыш, подкравшись к ноге, расшнурует угрюмо ботинку, сорвет; и просунет в носок зеленейшую туфлю; невольно ударишь ногою по цепкой руке; зеленейшая туфля опишет дугу; и просунувши ногу в ботинку бежишь от оборвыша (после ее зашнуруешь); оборвыш погонится с туфлей в руке, претендуя на что-то. Вы выскочили прямо в воздух: к бассейну, прелестная форма его поразила на миг; и веранда над струями вод, и витые колонки над ней; это - выступ дворца: ты подумаешь - чей? Никакого дворца; он остался в дали - за спиною; толпа протолкнула вперед и вперед: пролетели на пестрой толпе: протолкнула вперед; впереди перед вами разъята; и - новые зрелища видишь.

  

  

   В заторах горластого города, - там, где приподняты трое ворот (Баб-Зуйлэ, Баб-Футун, Баб-ен-Наср) - истечение мечетей: мечеть ель-Хакем, и мечеть Абу-Бакр, и мечеть ель-Акмар и мечеть ель-Азар.

   Ель-Азар удлинилась раздвоенной формой меча минарета; в ней собственно пять минаретов; один высочайший - с раздвоенным верхом; вокруг округленного тела его утолщения балконов (балкон над балконом), как кольца на пальцах; с вершины второго балкона приподняты две параллельные башенки; два куполка их венчают; один минарет изощренно-узорен; и он - трехбалконен; один из пяти есть отчетливый кверху протянутый куб; и тунисская форма в нем явственна, хоть изменилась она; фатимиды построили эту мечеть {Окончена в 917 году.}; именитая школа она, или - арабский Оксфорд; отмечаются мрамором многоколонные портики; и отмечаются - явно персидские арки.

   Мечеть ель-Хакем: ель-Хакем, внук Моэца построил ее {Окончена в 1003 году.}; ель-Акмар {В 1125 году.} развалилась.

   Мечеть ель-Гури {1516 года.} расставляется пестрою прелестью стен; мы надели у входа на ноги широкие туфли, перебегая глазами по ясности мозаических плит, по плетенью упорного черного и черно-серого мрамора; внешности я не запомнил; внутренность вся: оцветнилась она углублением в сторону Мекки (в стене углубление: в том месте, где в наших церквах начинается скрытый дверями алтарь); по бокам углубленья колонны из мрамора; сверху же тонкой дугой слагают рисунок изящные мраморы; сбоку - квадраты; и в них пробелели два круга; здесь стекла - цветные; узорчатый пол оцветнился рефлексами окон; от стен и до стен; посредине мечети стоишь, как в цветистом, зажженном фонарике.

   Вот ель-Махмудиэ (около Цитадели она); симметрии в ней нет; вся она - странный вызов пропорций; она - прототип, как мне кажется, стиля каирских мечетей; полосатые стены с узорчатым, резаным краем суть стены каирского стиля, как все минареты мечети описанной (ель-Азар), как колонны массивного портика Ак-Сукнор и как стены мечети Султана Гассана; пространство стенного страннейшего выступа точно вобрал в себя купол Махмудиэ - пересосал свои стены, втянул, подтянул: выси вытянул; явно: на кряжистых кубах мечетей Туниса лежат полукруги снежеющих, каменных куполов; все каирские стены протянуты ввыси; взлетающий купол Каира высок, яйцевиден; кончается он истончением; весь изощряется маленьким пиком; его ширина уступает длине; таков купол мечети Барзай; таков купол мечети Султана Гассана; и купол фонтана Ибн-Тулун - той же формы; боками не выдут тот купол; нет луковки в нем; этой луковкой явно отмечены храмы Дэли; эта луковка вновь появляется в наших московских соборах (Успенский, Архангельский).

   Эллипсовидное расширение купола видим в Стамбуле (влияние, может быть, Айя-Софии); и видим слияние эллипсов (эллипс на эллипсе); точно такою же формой (слиянием полуэллипсов) ярко отмечена форма пышнейшего купола цитадельской мечети; мечеть Магомета Али повторяет стамбульскую форму; ее строил грек. Архитектоника формы мечети Султана Гассана - типично каирская; купол, подъятый в пространство стены расставляет в пространство свою вышину; и он, помнится, гладкий (иные рябеют рельефом, как струпьями); стены мечети прочерчены рядом полос, как и всюду в Каире, где розовый цвет полосы чередуется с красным, коричневым, серым и желтым (продольные полосы - здесь, поперечные - там); округлением двух минаретов неравных размеров протянуты стены мечети Султана Гассана; и так округлением двух минаретов неравных размеров протянуты стены каирских мечетей; пускай восхищаются ими, как наш Елисеев; по-моему: нет ничего тяжелей рококо этих стен; а в Стамбуле стреляются равными пиками справа и слева мечети.

   Мечеть Магомета Али также точно стреляется в небо тончайшими пиками: справа и слева от эллипсовидного купола; и в ней - переход от мечетей Стамбула к мечетям Каира.

   И переход к Кайруану - страннейшая форма мечети Султана Баркука; квадрат ее тела - типично тунисский; он - белый (опять, как в Тунисе); белеют его купола, как в Тунисе белеют они; их продольные полосы врезаны так, как в Тунисе; взошли минаретики трех этажей, как в Тунисе; квадраты лежат в основании башенки (так, как в Тунисе). Особенно много мечетей таких в Кайруане. В Каире их мало.

   Мой вывод: Каир есть смесительство; и на восток и на запад цветут две различные формы; одна через Багдад, через Персию пышно вскрывается в Индии; и процветает другая в Берберии, здесь развивая свою мавританскую форму; в Каире те формы, встречаясь, друг друга съедают.

  

  

   В Египте скрестились три мира: Европа, "Офейра" {Мифическую страну "Офейру" искали в Индии, и в Африке.} и Азия; борются здесь европейцы с арабами; борется здесь Мавритания с мощным Мосулом, с Багдадом: огромные личности малой Европы идут просверкать - в Палестину, в Египет и в Сирию: Наполеон, Барбарусса, Ричард; возникают отсюда фигуры: вот ель-Моэц {Завоеватель Египта, владыка Кайруна, перенесший в Египет династию Фатимидов.}, Нуреддин {Султан Мосула, которому подчинен был Египет.}, Саладин.

   Созерцаю мечеть ель-Азар; ее пять минаретов (раздвоен один) прихотливы: вот этот - квадратен; вот тот - почти кругл; ель-Моэц - раздвоил ее стены в этот двойной минарет; ель-Азар создал славу ей - школой; какой-то амальгамой построек раскидано здание; вот его портики: 300 колонок! Здесь сотни начетчиков, тысячи верных студентов доселе живут в утончениях мысли пророка; четыре суннитские толки встречаются в залах ее; у коринфских колонн под арками кучки халатов чалм; те - сидят; эти - бродят; я думаю: некогда сам Нуреддин, благосклонно внимая речам просвещенного суфи, ходил под колонками; видели старые стены почетнейшего Саладина, которого "львиное сердце" глубоко ценило Ричарда (по прозвищу "Львиное Сердце") - тот лик Саладина, который грозил Барбаруссе, которому Фридрих Второй был обязан: спасением жизни (когда темплиеры хотели его погубить); он вливает через Фридриха импульсы просвещения, формируя задания нашей культуры; ему мы обязаны: он - просветитель.

   Мечты увлекают меня.

  

  

   Вот высокой сухой фигурой, закутанный в скромный бурнус, сам Султан Нуреддин показался под зонтиком, пересекая тот двор, к группе суфи, сидящих под портиком; суфи встают; Нуреддин очень быстрым движением бронзовой смуглой руки их сажает: садится на корточки, благоговейно внимает - я вижу его: его мощный, приподнятый бронзовый лоб в перегаре {Характеристика по Ибн-Алатиру (1160-1233), автору "Всемирной истории" и "Истории Атабеков".}; под ним извивают покорную кротость два пристальных глаза; рукою он гладит бородку, которая у него - с подбородка; прочерчены безбородые щеки; ты спросишь:

   - "Кто этот покорный студент?"

   И владыки Мосула, Египта, Аравии, Месопотамии, Сирии - в нем не узнаешь!

   Потом на коне под круглеющим зонтиком он величаво гарцует по улице Шарауйяни к колодцу стариннейшей Ибн-Тулун; в шестивратной мечети все ждут Нуреддина; как пляшет копытом снежайший, зафыркавший конь; но прямой и приросший, как палка - под белым бурнусом он мечет на все черный огонь черных глаз; почему на нем нет украшений? Он - беден; казну государства не трогает он, одеваясь, питаясь из малых доходов; султан занимается скромной торговлей; в Эмессе построил он лавки; недавно еще отказал он любимой жене в ее малых потребностях.

   Ибн-Алатир уверяет, что образом жизни сравнялся с Омаром, Османом, Али, Абубекром, тишайший, строжайший, скромнейший султан, днем творящий расправу и милость в судах, а ночами молящийся (редко заходит к жене он); единственной слабостью, развлекающей дни его - мяч; выезжает порою в равнины на белом коне; издалека навстречу султану? бросается мяч; он бросая поводья, сложив под бурнусом свои обнаженные руки, бросается ярым конем под полеты мяча, и дощечкой, ожимаемой в правой руке (руку же держит скрещенной под белым бурнусом), он бьет по мячу: прыткий мяч отлетает обратно; при этом весь облик султана суров, неподвижен и хладен; так ловок ловчайший из всадников!

   Как-то писал Нуреддину какой-то суровый смельчак, что Султану Мосула, святейшему повелителю Месопотамии, Сирии и Египта не следует предаваться пустейшим занятиям этим; султан ему лично ответил, что в этих занятиях он упражняет себя, чтоб на поле сражения быть воином; все уже знают, каков он в бою: увидавши врага, он, хватаясь за лук, устремляется с возгласом: "О, сколько времени я ищу правой смерти за дело Пророка; а смерть - убегает". И верной рукой, натянув тетиву, он пускает: стрелу за стрелою.

   Он - первый в молитве; он - первый в отваге; то кротким ребенком сидит перед суфи, даря ему только что полученный пышный тюрбан (не пристало ему украшаться), то строгим отцом разрешает он тяжбы, то хитрым расчетливым он пауком заплетает тенета политики: будут неверные биться в них мухами!

   Часто султан приглашал на трапезы шейхов, имамов, философов; им уступая беседу; на этой беседе все чинно молчат, а один кто-нибудь говорит; скажет: после ему отвечают; перебирают вопросы политики, права, религии; вот образованный старый гафец {Знающий наизусть Алкоран.} вспоминает священные тексты; султан, чтобы лучше услышать, поближе сажает его; этот старый гафец после смерти султана ругает пиры Саладина, где все говорят в одно время, где грубые шутки эмиров напоминают безчинный базар, так что новый султан (проницательно видящий негодование старца), пытается из угождения к нему укротить голосящих эмиров; и - тщетно; не то Нуреддин {Боаеддин.}; он умел водворить тишину.

   Он был сам образованный; в строгой системе учился всем тонкостям права; и право возвысил над собственной властью: однажды его отвлекли от мяча, подведя неизвестного:

   - "Что тебе?"

   - "Я имею судебную тяжбу к тебе".

   - "Что я сделал тебе?"

   - "Незаконно, владыко, владеешь участком моим".

   - "Хорошо, идем к кади" {Кади - судья.}.

   И тотчас же с площади мощный султан и ничтожнейший подданный пошли к кади: судиться; и кади, до тонкости все разобравший, оправдал Нуреддина; султан же сказал:

   - "Это было мне ясно и прежде: теперь я оправдан".

   Но он проявил знаки милости:

   - "Слушай: бери себе спорный участок; его защитив по закону, я вправе тебе подарить".

   Он всегда говорил:

   - "Мы лишь слуги закона!"

   Он всюду вводил образцовый порядок; чинились дороги; и строились ханы {Гостиница.} повсюду; исчезли убийства; забыли, что есть воровство; возникали больницы: "был строг без суровости; добр же без слабости" {Ибн-Алатир.}; все беззаконники с радостью встретили раннюю смерть его в дни, когда сам Саладин изменил повелителю и на него Нуреддин ополчился походом (он умер в болезни); о нем Саладин говорил:

   - "У него научились впервые суды справедливости".

   Так говорить о противнике мог благородный.

  

  

   Воистину Ибн-Алатир возвеличил бессмертную память султана Мосула; Боаеддин же воспел Саладина; он так говорил: "Я имел преимущество быть свидетелем деяний моего господина, султана Саладина, защитника веры, сокрушителя христианского богопочитания, ...виновника взятия святого города {Иерусалима.}... Я увидел себя принужденным поверить всему, что говорилось о героях древности... Я видел такие подвиги, что свидетелю нельзя не описать их" {См.: Стасюлевич. Хрестоматия средних веков. Более подробно в сочинении Боаеддина (лат. пер.) Vita et res gestae sultani Saladini (извлечения у Мишо).}.

   Саладин оттеснил крестоносцев; он бился с самим Барбаруссой, с Ричардом и с Фридрихом Гогенштауфеном; завоеваньем Европы он грезил; веротерпимостью пропечатан весь облик его (Нуреддин был фанатик); в владениях его христиане не знали стеснений.

   Когда, победив христиан, он увидел плененного короля Палестины, то подал напиться высокому пленнику; в Иерусалиме же расставил охрану, чтоб верные не утесняли сраженных; и жен, и сестер христиан, павших в битве, султан одарил; и они прославляли его; отпуская на родину их, дал им верный конвой, чтобы в целости их проводить до границы владений, омыл благовонною водою "Харам-ель-Шериф" {Храм Гроба Господня.} и усердно в том храме молился; когда Барбарусса ему пригрозил, он ответил ему очень явной угрозой похода в Европу; послание это написано твердым, но вежливым тоном; оно начинается так: "Королю, искреннему другу, великому... Фридриху" {Стасюлевич, а также казначей Бернард: L'histoire de la congueste de la Terre d'outrener (по изд. Гизо).}. Он почитал и Ричарда по прозвищу "Львиное Сердце". В сражении раз он просил, чтоб ему указали Ричарда; увидевши издали пешим его, он воскликнул:

   - "Такой король - пеший?"

   И вот после битвы ему отправляет в подарок коня своего Саладин {Бернард.}; и впоследствии предупреждает он Фридриха о ловушке, расставленной темплиерами: те предлагали украдкой султану предать его в руки врага: с возмущением Саладин отказался от этого; Фридрих Второй после мира не может забыть благородства султана; впоследствии с ним он дружит, приобщаясь ко всем утонченьям арабской культуры.

   Султан был бессребреник, как Нуреддин; только этот последний был скуп; Саладин отдавал свои деньги (доходы Египта, Аравии, Сирии) приближенным {Боаеддин, а также Абульфараж: Сирийская хроника.}; и много сносил от них; плачем отметилась смерть благородного; Боаеддин говорит, что "сердца погрузились в печаль, глаза смокли от слез..."

  

  

   Я брожу по арабским кварталам Каира; двубашенный старый массив, или ворота Баб-ель-Футун; и я думаю, созерцая античную арку прохода ворот, принадлежащую творчеству трех архитекторов (братьев), сирийцев (как Баб-ель-Наср): этой аркой ходили процессии; и Саладин, провожаемый кликом толпы, гарцовал, возвращаясь с похода; вон Баб-Аттаба (в конце улицы ель-Аттаба): а вот кладбище Баб-ель-Уазир; и за ним, на окраине города, дышит песками пустыня; в пустыне - нет времени; все там - бессмертно; и славное прошлое хлещет ветрами в каирскую уличку; эти ветра навевают мне грезы; мне кажется: вот за углом перекрестка я встречу процессию; там гарцует на белом коне повелитель Египта, Султан Саладин; он не тронет меня; расспросив о Европе, отпустит с дарами; и так отпустив, он поедет к себе, чтоб отдаться любимым занятиям: играми с маленьким сыном своим, за которыми невзначай заставали послы иностранных держав господина Египта.

  

  

   Прекрасна вдали и нелепа вблизи Цитадель - на уступах холмов Мокка-тама, песчаных и желтых; одним своим входом открыта она с Румейлэх (это - площадь); тот вход ожидальный; две башенки обрамляют: теперь он - закрыт: проникают ворота Баб-эль-Джедит в первый двор Цитадели; оттуда ведет второй вход через линию стен: в самый центр, где - мечеть Магомета-Али; в Цитадели три части: и каждая часть обегает толстейшие стены; холмы Мокка-тама господствуют выше.

   Султан Саладин ее строил; племянник его, ель-Камил, довершил построение; в ней поселившись (поздней обитали султаны на острове Роде); внутри Цитадели столетия нарастали постройки; позднее Магомет провел воду из Нила сюда (раньше воду снабжали колодцы); огромная часть цитадельских построек разрушена им.

   Здесь мечети Гам-а-Магомет-ен-Нассер и Гам-а-Сулейман {Первая окончена в 1318 году, вторая в 1528-м.}; доминирует же мечеть Магомет-Али: в ней мало типично каирского.

  

  

   Помню, что мы, пробираясь сюда, задыхались от жара; и стены, и башни грубели под солнцем, а солнце стрелялось, в глазах расплывались круги; Цитадель кружевела: желтели уступы над нею, уступы - под нею, уступы - меж ней; из зыбей моккатамских песков над арабским миром восходит она, своим цветом зыбей моккатамских песков: вылезает разным округлением лепок и эллипсов купола; бледная башня круглеет над бледною башней одной высоты со стеною, разъятой воротами там и разъятой воротами здесь: из зыбей моккатамского грунта; и - тихими, дикими пиками двух минаретов уколется в кобальты неба над нею; надутые выступы башен, изрезины мертвой стены затеняют прочерчиной в вечер; а днями сливаются цветом с цветами песков.

   Восходя к Цитадели, увидите вы, что сплетение стен наливается весом, твердеет рельефом; узоры грубеют; и - как-то болванно балдеют в какие-то дуги, притуплины и набалдашники камня, показывая следы ядер, которыми некогда их забросал Бонапарт; в междустенном пространстве песчаных показателей выносится тяжко мечеть Магомета Али своим диким песчаником; сбоку - другая мечеть.

   А из внутренних стен Цитадели вы видите внешние стены; они упадают зубчато круглеющим кружевом желтого края: тонов моккатамских песков; и - торчат отовсюду; меж ними колодезь Иосифа; а впереди, вдалеке и вблизи в желтоватом пространстве желты: ноздреватые обвальни, лепки, проказой покрытые пальцы резных минаретов, и вздутья покрытых проказой резных куполов; многократно зубчатые дали восходят в зубчатые близи.

   Ленивым желаньем приподняты стены мечети Султана Гассана; и - рой исхудалых, изъеденных башенок с перетолщением галереек, на них; это - справа; налево же розовый ряд куполов, розоватые ряби зубчатой стены, розоватая чаща худых минаретов: ватага чалмистых красавцев, вооруженная пиками в старых веках, погрустнев и померкнув, лупилась, ветшала и сыпалась обвальней в наше столетие; сев на песок за косматые зелени в местности мамелюкского кладбища; много десятков "харамов" созрело отсюда в сплошной перегар, выпадая в пустыню налево; то - новое кладбище, переходящее в мамелюкское кладбище; посредине мечетью Амры поступило оно из сплошных перегаров; и далее - Джами-Акра перегаром темнеет из Каср-ель-Шамаха.

   "Кахера" осыпалась в серости сумерок там, простираясь крышами, стенами, пальмами, башнями.

   Перепаленные, черноватые дали; поглощают поверхности высветом крыш, разделяемых протемью переходов и впадин под ними; отходят неясниться в желтые полосы Нила, который уже зеленеет, чтоб после совсем порыжеть, пробагриться перед тем, как из гор Абиссинии хлынут в июль потоки воды; из-за гарева видится Нил; и за Нилом - из-за гарева: гарева чем-то неяснятся; будто бы кружево стен, бастионов и башенок, лес из чернеющих минаретов иголок; а, может быть, это - сады: разглядеть невозможно.

   То все с Цитадели - пустынно: пылеет пустынная площадь, с которой чалмачник чалмачнику машет рукою; халатики треплются; выше, меж стен: лилипут часовой (англичанин) с прижатой булавкой (ружьем) прилепился; и он - оловянный солдатик отсюда; перевернешься - гряды моккатамского вала торчат.

   С трех сторон обвелась Цитадель кружевною стеною; коли снизу взглянуть, то увидишь; изваяны стены и башни песчаной камеей; мечеть Магомета Али образует рельеф в окруженьи худых минаретов; а с Нилу она не камея, а легкий рисунок песка, или - рябь; вот подует; вот - свеется; и - отлетит на пространство Ливийской пустыни, затемнеет, смешавшись с дюнами дующих мороком; выпадает где-нибудь в далях толпой песчаных тюрбанов.

  

  

   Протянулись по берегу груды громад от моста Каср-ель-Нил; семиэтажный "Семирамис": это - отэль фешенебельный, для джентельменов, для веющих лэди, для беленьких бэби; и кажется нам: мастодонты домов прибежали на лаву расплава: пить золото Нила; сплошной водопой допотопных животных, пылающих там многоглазыми стеклами окон, оттуда на Нил посылающих лающий звук, изливающих трубами грубые глыбы из дыма над ясными стразами струй, пересыпанных глазом алмаза; глазастый алмазик; метаясь, замаялся там: под мостом Каср-ель-Нил.

   Так стадами уступчатых кубов Каир - привалил: навалился на Нил; есть Каир: Нила - нет; и в печали отчаяний бродишь по берегу; а гололобые, го