Главная » Книги

Бласко-Ибаньес Висенте - Восток, Страница 9

Бласко-Ибаньес Висенте - Восток


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

ащение доброму турку.
   - Собаки! - восклицают они при виде маслянисто-зеленого лица, покрытого астраханской шапкой. - Гяуры (христиане) не виновны в своих заблуждениях. Они следуют религии, которой научили их отцы. Но эти персы! знали истину и удалились от неё!..
   Глубочайшее презрение отталкивает турка от перса. Многочисленные подданные шаха, живущие в Константинополе, окружены всеобщим вниманием. Войны с персами всегда были популярны в Турции. Если б не бдительность великих держав, и не, так называемое, "равновесие наций", уже давно бы армия падишаха победоносно заняла бы тегеранские дворцы.
   Но несмотря на эту ненависть, неумолимую именно потому, что это ненависть к близким родственникам, перс пользуется в Константинополе безусловной свободой. Когда наступает его пост - азиатский, кровавый дикий пост - верующие собираются открыто на жестокие празднества. Секут себя железными бичами, колют кинжалами, ранят себя, в такт гимнам, острыми саблями, всегда погружая лезвие в одну и ту же рану, пляшут, размахивая своими белыми туниками, обрызганными кровью, воют, как бесноватые, и турок бесстрастно смотрит, никогда не вмешиваясь в их неистовства, восхваляя всемогущество Аллаха, карающего врагов подобными грехами и безумием.
   В странах, монополизирующих название цивилизованных, у наций, отличающихся наибольшей веротерпимостью, например в Англии, Соединенных Штатах, различные культы пользуются свободой, но ограничены в своих правах, когда пытаются выйти на улицу.
   В Константинополе свобода полнейшая, и названного ограничения не существует. Главная улица Перы могла бы называться улицей религий. На одном и том же тротуаре, почти соприкасаясь друг с другом, находятся мечеть танцующих дервишей, церковь святого Антония, французских монахов, маленький монастырь испанских францисканцев из Иерусалима, две синагоги, армянский храм, евангелическая немецкая капелла, английская капелла. Прохожий видит сквозь большие решетки окна величественные гробницы, покрытые старым бархатом, украшенные огромным тюрбанами, освещенные тонкими лампадами дальше - двор с галереями и крестами посредине, в тени вековых деревьев; и в то время, как гудит колокол католического храма, из окон другого здания льется медленный, торжественный лютеранский хорал, хорал людей поющих славу Иисусу, очищенному от римских искажений, и доносится на улицу монотонный шум тамбуринов и флейт, аккомпанирующий пляске дервишей.
   Турок, терпимый ко всем верованиям останавливается у дверей храма и, несмотря на недостаток проповеднического пыла ключаря или чиновника, стоящего у входа он входит в них с почтительной серьезностью. Не снимает фески, так как это было бы знаком презрения, и присутствует на церемониях чужого культа с уважением и строгим вниманием, не шевелясь, не обращая внимания на любопытство, вызванное его появлением.
   Надо слышать, как описывает турок свои посещения чужих храмов и тогда убедишься, насколько серьезно он относится к чужой вере. Там нет Магомета; любимого пророка, но есть кое-что от Аллаха, могущественного владыки, силу которого чтут неверные, хотя и косвенным путем.
   Нечего опасаться, что соприкосновение с другими религиями смутит совесть турка, совратит его. Он не старается просвещать неверных, считая это бесполезным делом, именно потому, что он судит о них согласно своей вере, непоколебимой, недоступной соблазну. Если турка убедят в нерациональности его религиозных взглядов, он проникнется полнейшим скептицизмом, будет атеистом, но никогда не заменит новой религией старых доктрин. Отступничество имеет в его глазах не только религиозное значение: это отступничество от нации, отцов и родины, обесцениванье всей жизни, гнусность, несовместимая с честью.
   Никогда турок не смешивает религию врага с ненавистью к врагу. С врагом он сражается, истребляет его, так как тот желает овладеть его территорией, так как тот грозит отнять у него кусок хлеба, так как тот храбр и смел и совместно существовать они не могут. Он низко ставит еврея, так как тот хищник, не чист в делах, - хотя дети Израиля пользуются здесь правами гражданства, в каких отказал им весь остальной мир.
   Недавно турок перерезал армян на константинопольских улицах, так как последние люди более хитрые и энергичные, чем он, отнимали от него имущество и, мало того, думали переделать спокойную турецкую жизнь, бросая динамитные бомбы в мечети и на улице. Он истреблял его из экономического соперничества и для того, чтобы избавить себя от тревог террора, но не потому, что те - христиане. Он с недоверием смотрит на грека, так как его религия, - религия русских, вечной грозы его родины, и так как за его слащавой любезностью скрывается желание поднять общий бунт в странах старинной Греции. Но несмотря на всю эту ненависть, в большей или меньшей степени находящей себе оправдание, никогда константинопольский народ во время своих страшных мятежей не вторгался в синагоги или греческие и армянские храмы. Он убивает врага на улицах и почтительно останавливается у порога церквей, будучи убежден, что там, как и во всех местах, где поклоняются Богу, живет Аллах под другим именем.
   Его пылкая, искренняя, глубокая, непоколебимая вера, позволяет ему лишь несколько иронизировать свысока над верой евреев и христиан. Его примитивная мысль развивается прямолинейно, не путаясь в извилинах, заставляющих нас, цивилизованных людей, судить вкривь и вкось.
   У них святые места - Мекка и Медина, и оба почитаемые города в их руках. Никогда место, которого касались стопы пророка не попадет во власть гяуров: скорее умрут все верующие. Европа смеется над бедной Турцией, эксплуатирует ее, грабит, но Турция хранит наследие Бога. Цивилизованные народы ежечасно говорят о Христе. Их религии, их обычаи, их законы - все согласно имени и духу еврея, жившему много веков тому назад в Иерусалиме... А Иерусалим, Вифлеем и все места, где ходил богочеловек, ныне Владыка могущественнейших народов планеты, остаются во власти повелителя верующих константинопольского монарха!!.. К чему большие суда, изрыгающие огонь и смерть, громадные армии, машины магической волшебной силы, бессчетные богатства еврейских банкиров, раз гроб Бога одних и Святой город других, остаются под властью наследника Пророка?.. Добрый турок улыбается при мысли об этом и твердо верит в величие своей религии и нации, раз он уже много веков держит в плену религиозную колыбель сильнейших народов земли.
   Его терпимость - вытекающая скорее из его характера, чем продиктованная законами, - проявление гордой доброты, с которой турок всегда покровительствует тому, кого он считает слабым. Его ничуть не смущает то обстоятельство, что чужие религии строят свои храмы около мечети и с своими обрядами выходят на константинопольские улицы. Он смотрит на них с благосклонной улыбкой воина, любующегося, на отдыхе, игрой детей: и религии выигрывают от этой благосклонности, пользуясь свободой, как нигде.
   Из окна одного отеля, в квартале Перы я наблюдал процессии всех европейских религий. Раздается торжественное литургическое пение и внезапно смолкает шум на улице. Я выглядываю из окна. Извозчичьи пролетки остановились у тротуара; турки, едущие верхом, дергают поводья и выстраиваются вдоль домов; согнувшиеся под тяжестью хамали, и простые прохожие толпятся у стен, образуя две шеренги красных шапок. Это похороны. Впереди двигается крест, среди светильников, которые несут монахи, - также как у католических народов. Сзади двумя рядами идут бородатые монахи и поют молитвы заупокойной службы. Далее, бесчисленная толпа оттоманских подданных; все в фесках на головах, держат большие зажженные свечи и оспаривают друг у друга честь нести на своих плечах гроб. Одни - католики, другие - нет, но все с братской любовью провожают умершего друга, идут вслед за священниками и символами религии покойного. Когда проносят мимо крест, турки приветствуют его серьезными взглядами. Некоторые подносят руку ко лбу, как при торжественном восточном приветствии.
   За католическими похоронами следует греческая свадьба - впереди оркестр военной музыки, бородатый поп сидит вместе с новобрачными - и похоронный кортеж, провожающий ребенка, то же греческий, - родители идут с мешками конфет, для угощения друзей после погребения; далее, - армянская свадьба, - жених с невестой несут громадные свечи, настоящие монументы из воску, с вьющимися раковинами и длинными капителями. И все эти манифестации различных культов с их жрецами вызывают на улице лишь любопытство благосклонно настроенной толпы.
   Еженедельный праздник каждой религии соблюдается с полнейшей свободой. Турки - хозяева страны, менее всех обращают на себя внимание: менее всех беспокоят своих сограждан. Пятницы это их воскресенье, проходили бы совершенно незаметно, не будь движения войска и чиновников, сопровождающих падишаха на торжество селямлика. В субботу, в еврейский праздник, закрываются главные константинопольские магазины, больше половины лавок Большого Базара, прекращается в значительной степени коммерческая деятельность. По воскресеньям звонят колокола многочисленных католических храмов Галата и Перы, играет гармониум евангелических капелл, закрываются банки и магазины, и празднующие люди отправляются к обедне или на молебен, как в Европе, провожаемые благосклонными взглядами турка, вынужденного в угоду могущественному европейцу соблюдать новый праздничный день.
   Из всех религий, существующих в Империи, христианская вызывает наибольшие симпатии турка. Последний говорит об Иисусе, как о пророке, правда, менее значительном, чем Магомет, но, несомненно, достойном поклонения, - так сказать, младшем брате Магомета. Мало того, турок плохо знает историю, и его тягучая мысль не имеет ясного представления о времени и пространстве, он чистосердечно верит, что оба они жили в одно время, были большими друзьями и вместе трудились над божьим делом, хотя под конец каждый из них пошел своим путем.
   В Константинополе популярен анекдот об одном турецком солдате, вошедшем в католический храм на Страстной неделе.
   Турецкий солдат - самое лояльное, самое благородное существо, но в то же время он очень дик и крепколоб. Военная служба лежит исключительно на мусульманах-оттоманах, и так как у Турции осталось мало европейских территорий по сравнении с тем, чем она владела полвека тому назад, то ее армия пополняется новобранцами, взятыми из недр Азии из далеких и варварских провинций. Это полудикие, молчаливые парни с суровыми лицами и неподвижными глазами: они как бы постоянно погружены в тягостное размышленье, стараясь понять то, что им говорят. Суровая немецкая дисциплина и строгость иных офицеров, не любящих шутить, держит этих солдат-полуварваров в автоматическом подчинении. Только так, под угрозой кары, могут жить в столице эти азиаты, в которых дремлет душа первобытных людей. Во время возмущений турецкой армии солдатская чернь, свободно бегая по константинопольским улицам, насиловала женщин с жестоким сладострастием, возбужденная воздержанием в недрах общества, заточающего своих женщин, и страшно оскорбляла мужчин, не столько по природной злобе и испорченности, сколько из чувства расового презрения. Теперь, когда они послушно живут в казармах без малейшего покушения на мятеж, они все-таки кое-что позволяют себе под влиянием своей восточной горячности и голода холостой жизни. Женщины его нации внушают ему уважение и страх, но на константинопольских улицах они пользуются сутолукой и с варварской галантностью трогают спины всех дам, одетых по-европейски.
   Наряду с этими дикими порывами, они отличаются благородной откровенностью и сознаются в своих проступках. Никогда не приходилось наказывать целые полки. Когда офицеры, узнав о преступлении какого-нибудь солдата, спрашивают всех кто виновен и грозят всем общей карой, виновный выходит из рядов, - может быть прямо под расстрел, предпочитая скорее умереть, чем допустить, чтобы из-за него страдали невинные товарищи.
   Этот дикарь дисциплинированный и обряженный в мундир по германскому образцу, отличается также легковерием и невежеством, позволяющими смеяться над ним. Ослепленный чудесами Константинополя по приезде из своей далекой азиатской деревушки, он считает все возможным и не моргая выслушивает нелепейшую ерунду, лишь ограничиваясь молчанием изумления. В его неповоротливом мозгу лишь изредка родятся мысли, как слабые побеги. Неоспоримым он считает лишь одно: Магомет - Пророк истины, падишах, могущественнейший монарх земли, a турки - храбрейшие в мире люди. За исключением этих незыблемых положений, все прочее он принимает без спора, с равнодушием человека, не дающего себе труда мыслит.
   В Страстную пятницу один турецкий солдат, скучая без развлечений, остановился перед одними воротами в квартале Перы. Через них входили и выходили европейцы, а в глубине сверкали огни, точно красные звезды на черном небе. Это был католический храм. Солдат вошел, в феске, поднеся ко лбу руку в знак уважения, и бесстрастно стал разглядывать алтари, облеченные в траур и темные костюмы верующих.
   Один европеец, человек веселого характера, знающий по-турецки подошел к нему, чтобы позабавиться его изумлением и невежеством.
   - Кто это? - спросил солдат, показывая на тело, лежавшее на богатом ложе около алтаря.
   - Это умерший Иисус. Ты знаешь Иисуса?.. Иешуа, друга Магомета, сына Марии.
   Парень после долгого раздумья кивнул головой.
   - А!.. Иешуа... Сын Мириамы... друг Магомета... знаю, - произнес он, наконец, решительным тоном турецкой речи.
   Он подошел поближе посмотреть святое тело и долго стоял перед ним в застывшей, почтительной позе, точно перед своим полковником. Его глаза, неподвижно устремленные на кровавые раны, говорили об его волнении.
   - Его убили? - спросил он.
   - Да, его убили.
   - Кто?..
   - Евреи.
   Добрый османли сделал жест, свидетельствовавший, что ответ нисколько его не удивил. Евреи! проклятые люди, живущие там, в квартале Галаты! Кто же другой, как не они?
   - Бедный Иешуа!.. А как это случилось? Европеец, подзадориваемый легковерием турка, захотел еще более поразить его.
   - Они вместе странствовали, Магомет и Иешуа, проповедуя славу Бога. Навстречу им вышли евреи. Магомет успел бежать, но бедный Иешуа, как более слабый, был убит, - и вот он теперь перед тобою.
   Солдат некоторое время молчал.
   - А евреи хотели убить Магомета?..
   Европеец несколько раз подтвердил это, забавляясь изумленными восклицаниями легковерного парня
   А! Магомет!.. Его убить!
   Насмотревшись на тело Иешуа и людей, становившихся перед ним на колени и целовавших его ноги, солдат вышел на улицу.
   Турки особенным чутьем узнают еврея даже в европейском костюме. Узнают его нюхом, угадывают его под всякой маской. Пройдя несколько шагов, он натолкнулся на израильтянина. Бесстрастно, со своей восточной флегматичностью, он поднял кулак, и еврей свалился на землю, с залитым кровью лицом. Удар кулака османли ужасен. "Силен, как турок" - гласит пословица.
   Толпа разступилась. Сейчас же появились многочисленные соотечественники упавшего: израильтяне всюду и быстро помогают друг другу. Военная полиция схватила нападавшего и отвела его в казарму среди криков и плача еврейской толпы.
   В комнате знамен, офицеры были изумлены случившимся. Хороший солдат, никогда не подавал повода к жалобам!
   - Почему ты это сделал?
   Юноша, испугавшись присутствующего начальства, пробормотал, как ученик выученный урок:
   - Магомет и Иешуа шли вдвоем... вышли евреи и убили Иешуа... Магомет убежал... Он силен и у него хорошие ноги. А вдруг настигнут его!..
   Офицеры расхохотались, пораженные такой наивностью, а солдат прибавил тоном убежденного верующего:
   - Я знаю... Я сам видел.
  
  

XXXI Следы древней Византии

  
   Ат-Мейдан, "Площадь коней" - старинный ипподром Византии. До тех пор пока султан Махмут не реформировал турецкой жизни на принципах XIX века, сюда являлись itсhоglan'ы, или пажи сераля, упражняться в метании дротиков. На этой же площади, арене частых мятежей янычаров, энергичный султан покончил со страшной милицией, которая, спасши Турцию, не давала ей дышать. Это было в 1826 году. Махмут устроил янычарам грандиозный пир на Площади коней, а кругом все входы в улицы были заняты верными полками и многочисленными батареями. Пушки начали изрыгать картечь на площадь, и в несколько минут погибли дикие воины, сделавшие страшным имя Турции в Европе.
   Площадь - продолговатый прямоугольник, одним концом своим соединяющийся с, другой площадью меньших размеров, где находится святая София.
   Ат-Мейдан - это Агора старого Стамбула. В маленьких кофейнях и лавчонках площади собираются побеседовать, за чашкой кофе или перебирая четки, истинные турки столицы: последователи традиций в толстых тюрбанах и разноцветных кафтанах, молчаливые дервиши в серых плащах и фетровых шапках, молодые имамы с лицами аскетов, одетые в черное, сидящие, устремив взор в пространство, словно созерцая славу Аллаха.
   Одну сторону занимают большая казарма и дворец юстиции, с темницами справа и слева. На противоположной стороне мечеть султана Ахмеда, самая большая мечеть в Константинополе по занимаемому ею пространству, окруженная стенами с решетками, сквозь которые видно внутренние дворы и сады, и увенчанные шестью белыми, страшно высокими и тонкими минаретами с золотыми шпицами.
   В центре площади, на линии, отграничивающей древние арены ипподрома, стоят три интересных памятника старины: Обелиск Феодосия, Змеиная колонна и Пирамиды стен.
   Обелиск Феодосия - почтенный праотец обелиска парижской площади Согласия и всех египетских обелисков, украшающих сады Англии и Соединенных Штатов. Византийскому монарху первому пришло в голову воспользоваться для вящщей славы, памятниками с темными иероглифами таинственного Египта. Этот громадный обелиск розового гранита был привезен из Галеополиса и поставлен в центре ипподрома на скульптурном фундаменте, украшенном в честь Феодосия. Фундамент до сих пор сохранился со своими рельефами, чуть-чуть пострадавшими за время своего шестнадцативекового существования. Дожди и воздух, и в меньшей степени непочтительное отношение людей, уничтожили наиболее выпуклые части фигур, стерли их лица. Сцены общественной жизни Византии спустя тысяча шестьсот лет оживают на этом памятнике. На одной из его сторон, Феодосий со своей супругой и сыновьями Аркадием и Гонорием, окружен всем восточным блеском. Придворные падают ниц к его ногам, а на заднем плане, точно густой лес, виднеются копья преторьянцев. На другой стороне он изображен стоящим в императорской ложе и руководящим играми цирка. На третьей он величественно принимает иностранных послов. И на ряду с этими сценами византийской жизни представлены машины, подъемные краны, примитивные замечательные изобретения, служившие в ту эпоху для поднимания тяжестей.
   Несколькими метрами дальше возвышается пирамида стен, жалкие развалины, заставляющие улыбаться при воспоминании об ее претенциозном происхождении. Воздвигая ее, император Константин Порфиродный назвал ее Колоссом, считая ее достойной соперницей колосса родосского; но теперь от бедного колосса остался лишь обелиск из простого камня без всяких украшений. Некогда от основания до вершины он был украшен толстыми бронзовыми плитами, несомненно придававшими ему ослепительный вид. Но явились воины четвертого крестового похода, солдаты Бога, причинившие Константинополю больше вреда, чем турки: они приняли бронзу за золото, сорвали бронзовую оболочку пирамиды и оставили последнюю в ее нынешней наготе.
   Из трех памятников ипподрома самый древний и важный, это, так называемая, Змеиная колонна. Изувеченная людьми и веками, уменьшенная до третьей части своей высоты, разрушенная и почти бесформенная, как обрывок прошлого, она тем не менее производит впечатление величественных памятников, в которых больше удивляешься тому, чего уже нет, чем тому, что еще сохранилось. Почва ипподрома, благодаря развалинам города, бегу веков и землетрясениям, поднялась более чем на три метра, и знаменитая колонна точно так же, как и другие памятники ипподрома, находятся на известной глубине, в колодце, окруженном перилами.
   Эта колонна - самый подлинный и важный памятник, какой только сохранился до наших дней от античной Греции. Она была отлита в Афинах для увековечиванья победы над персами при Платее и ее поставили в дельфийском храме перед главным алтарем. Она представляла трех бронзовых змей, так тесно переплетавшихся между собой, что они казались одним чудовищем с тремя телами и головами. На ней были выгравированы имена всех греческих городов, принимавших участие в славных битвах при Саламине и Платее. Золотой треножник, посвященный Аполлону, покоился на головах трех змей. Этот треножник был похищен фокийцами, но колонна стояла невредимой в Дельфах до времен Константина, когда последний похитил ее из священной области Греции для украшения своего нового города на Босфоре.
   Змеиную колонну калечили долго, на протяжении веков. Христианский фанатизм византийцев обрушился на памятник, так как в трех змеях усмотрели создание демона. Несколько раз чернь атаковала ее палками и камнями. При императоре Феофиле константинопольский патриарх тайком явился однажды ночью и ударами молота разбил головы змей. Но он успел уничтожить только две. Спустя столетия мусульманское суеверие пришло на смену христианского фанатизма.
   Когда Магомет II въехал победителем в Константинополь на своем окровавленном коне, опьяненный гневом и убийством, он, очутившись на площади ипподрома, остановился перед тройной змеей, которую принял за идола побежденных. О, проклятые неверные, поклонники демона!.. И он бросил свою боевую палицу с такой силой в животное, что отлетела последняя, уцелевшая голова. После этого - повествует турецкое предание - последовало нашествие живых змей на Константинополь, и народ, охваченный суеверным ужасом, пощадил и исправил памятник. Но воры довершили разрушительное дело суеверия. Колонна соблазнила их алчность: они принялись похищать ее частями, и, как простой металл, была продана бронза, современница Фемистокла, еще сохранившая имена тридцати греческих городов, принимавших участие в войне против персов - тех, самых, о которых упоминает Плутарх.
   Чтоб увидать другие следы византийского господства в этом Константинополе, перестроенном турками, надо покинуть его пределы и направиться вдоль длинной ограды его стен.
   Больше восьми километров длины имеют старинные укрепления Византии. Из Стамбула вы выезжаете по железной дороге. Поезд бежит по широким полям с деревнями, составляющими отдельные кварталы Константинополя. Из окна вагона видны голые места, клочки пустыни, кладбища, теряющиеся вдали со своими маленькими белыми могилами, скучившимися, как неподвижное стадо в тщетных поисках стебелька травы на бесплодной земле. И все это мертвое пространство, где лишь редко, редко ступает нога человека, было старинной Византией!..
   После нескольких остановок поезд приходит к месту, где начинаются стены по берегу Мраморного моря и откуда они тянутся до берегов Золотого Рога, описывая линию в восемь километров по самой широкой части треугольного полуострова.
   Выйдя из вагона, турист попадает в глушь кладбища. Жалкие грядки прозябают в тени стен, громадных, красноватых, с большими углублениями, скорей похожих на остатки геологического переворота, чем на создание рук человеческих. Башни, в старину стоявшие на ней, теперь бесформенные горы, по которым вьются паразитные растения, подымаясь от кустов, окружающих их основание темными, колючими волнами. На их площадках, похожих на старые рты, в которых торчат редкие зубы - отдельные зубцы, растут дикие смоковницы, лесные, вековые деревья, парии растительного мира, погружающие свои корни в плиты и штукатурку и питающиеся соком камня, зеленые, раскидистые зонтики, качающие своими вершинами при дуновении степного ветра среди этой глуши, вдали от человека.
   Так называемая Мраморная башня возвышается, блистая белизной в хаосе красных обломков и темной листвы. Она на берегу моря или, вернее сказать, в самом море. Соленые испарения синей воды, бег веков, немилостивое небо не могли затемнить или изменить ее белизны. Башня словно улыбается, отражаясь в блестящем лоне Мраморного моря, омывающего ее белые бока. Плиты её - пилястры далеких храмов, греческих колонн, священных надписей. Издали она кажется построенной из одной глыбы. Вблизи видишь, откуда взяты ее материалы, по надписям, капителям и замысловатым желобкам, еще полусохранившимся на разных плитах. Словно грациозный призрак Византии стоит дело веков среди разрушения и уничтожения, дела завоевателей. Ее вершина свободна от растительного покрова. Лесные семена не нашли живительного сока в блестящем мраморе. Внизу белое основание погружается в глубокие воды, и, прилипшие к мрамору, водоросли образуют зеленую, волнообразную прическу. Чап-чап!.. журчат воды Мраморного моря, медленным напевом ударяясь о башню, насчитывающую более тысячи лет существования; и длинные, зеленые нити морщатся, вздрагивая при каждом всплеске воды; а сверху отвечают стрекозы и шмели, шелестом крыльев в шумной глуши. И так будет существовать века Мраморная башня, белая, как Пантеон, пережиток тех времен, когда у ее подножия сверкали копья византийских воинов, когда в ее камеры входили дамы Нижней Империи в вышитых туниках, украшенных библейскими сценами. Едва ли этот старинный памятник предполагает, что человек еще существует. Человеческая жизнь идет к нему навстречу, лишь изредка в образе какой-нибудь компании туристов, издали фотографирующей его. Ни один корабль не причаливает к его стенам, еще сохранившим следы бронзовых колец. Современные суда для него - легкие пятна дыма, тонущие в далеком лоне пустынного моря.
   Как описать гигантское, подавляющее однообразие стен, которые, начинаясь здесь, тянутся до голубых вод по другую сторону Стамбула!.. Полдня уходит на путешествие вдоль этой ограды, некогда представлявшей собою наиболее величественное укрепление земли, а теперь издали производящее впечатление забора разрушенного птичника. Идешь целые часы и по правую руку все видишь красноватую стену защищенной башни. Местами постройка сохранилась и выглядит величественно; затем тянутся развалины и сквозь бреши видны пустыри или белые кладбища. Старые ворота, образующие проход между двух пустынь - по ту и другую сторону стены - настоящие пасти пустоты. Всюду глушь и смерть. Слева - бесконечный город мертвых. Богатые турки находят себе успокоение на святом холме Эйюба, в кладбищах около Босфора или на широком пространстве Скутари. Здесь гниют бедняки, рабы, греки, армяне, все, у кого нет состояния и заботливых родственников.
   Громадно это кладбище, без стен, без тесноты, заставляющей нагромождать трупы друг на друге: каждый мертвец - безусловный хозяин своего клочка земли; каждый надгробный памятник принадлежит одному только трупу; и город мертвых тянется, теряясь вдали, сливая свои каменные меты с линией горизонта. Точно несметная армия, неслыханно громадная, миллионы и миллионы мертвецов, обложили тесным кольцом город, готовясь штурмовать его стены.
   Турецкие кладбища!.. В самом сердце Константинополя, в самом европейском квартале Перы они существуют еще, и прохожий равнодушно идет мимо них. Смерть в Турции не имеет ужасающего вида, как в западных странах. Живые ежечасно вспоминают дорогого покойника, оплакивают его, но им не придет в голову посетить могилу, хранящую его останки и покрыть ее отвратительными украшениями. Этот народ знает, что погибшие уже не в земле, что их истинное существо - не то, что гниет в почве, и он забывает могилу, не в пример христианам, странным спиратуалистам, лжецам, толкующим о бессмертии души, воздающим разлагающейся материи и голому скелету почти такое же поклонение, какого удостаивали египтяне свои мумии.
   Это равнодушие к трупам придает турецким кладбищам чарующую и величавую прелесть истинной глуши. Кладбища Константинополя и Стамбула посещаются, так как их аллеи и киоски превратили их в места и для прогулок; но кладбище больших стен - настоящее поле смерти, пустыня небытия. На протяжении целых миль не встречаешь ни одного живого существа. Даже птицы летят прочь, испугавшись отсутствия растительности; даже ящерицы переселяются из этой сухой земли, где почти не растет трава. Видишь лишь могилы и могилы, все одинаковые, все маленькие, скромные и спокойные, отнимающие у смерти ее ужасную помпу. Это - простые мраморные плиты, широкие, полукруглые сверху, узкие снизу, вбитые в землю - нечто вроде продолговатых сердец. Столбик каждого памятника говорит о поле и общественном положении покойника. На могилах женщин красуются цветы, на могилах священников - тюрбаны, на могилах простых граждан - фески. На новых могилах цветы разрисованы золотом, а шапки красной краской: надписи, дышащие кроткой покорностью, сверкают позолотой на зеленом фоне; но это продолжается не долго. Дожди и ветер стирают краски, никто не возобновляет их, и мрамор всех - бедняков и богачей, святых и грешников, мужчин и женщин - приобретает однообразную желтизну в великом запустении смерти.
   Никто не проходит по этому низкорослому лесу, среди каменных кустов, теряющихся вдали. Изредка, на самом краю горизонта, показывается черный муравейник человеческих существ. Это похороны. Опустят тело в яму, поставят надгробный. памятник и уйдут прочь, чтоб больше не вспоминать о месте, где оставили прах дорогого покойника, память которого носят всегда в мыслях.
   Глушь всюду, полнейшая глушь без человеческих следов, без пения птиц, без трепета травы, без шороха насекомых: молчание бесплодия и смерти, каких никогда не бывает среди европейского пейзажа.
   Благодаря этому могильному запустению, поездка к большим стенам - единственная экскурсия в Константинополе, при которой путешественнику рекомендуется иметь оружие. Когда наталкиваешься на живые существа, встреча здесь внушает большее беспокойство, чем сама глушь. В одной башне поселились семьи цыган, людей с диким видом; десятью-двенадцатью башнями дальше, под развалинами византийского купола, устроили кузницу какие-то циклопы, но беспокойные разбойничьи глаза их говорят, что они живут вовсе не ковкой железа. В развалинах дворцов Палеологов и Комненов снуют опаснейшие особи восточного нищенства: люди, погубленные нуждой, обезображенные самыми жестокими болезнями, прокаженные с полусгнившими лицами, слепые с вытекшими глазами, с красноватыми впадинами вместо последних, окруженными жужжащими мухами, скелеты женщины, съеденные вшами, с отвислыми грудьми, прикрытыми тряпьем.
   Изредка, в стенах замечаешь туннель больших ворот. Некогда это были блестящие триумфальные арки. Одна из них называлась Золотыми воротами. В стене еще сохранились следы императорских орлов. Теперь никто не входит и не выходит через эти ворота, и их глубокие арки, закопченные дымом костров, служат убежищем для бродяг самых диковинных национальностей.
   Печальными останками, ничего не сохранившими от прошлого, являются также знаменитые Семь башен - Гептапиргион греческих императоров. При нашествии турок, они уже были развалинами, и Магомет Завоеватель реставрировал их, сделав из них вроде Бастилии французских королей. Этот замок, в руинах которого, точно звери, бежавшие от человеческого общества, обитают ныне нищие и бродяги, был одной из знаменитейших крепостей Европы. Здесь султаны запирали европейских посланников, когда начинали войну с их нациями. Здесь целыми годами сидели послы Венеции и Генуи. Всемогущие преторианцы старинной Турции, янычары заточали здесь низложенных султанов или перерезывали им горла на большом дворе. Семь султанов погибло в Семи башнях, а головы бесчисленных великих визирей и пашей гнили на крючьях зубцов. В одном из дворов старого замка, где теперь среди руин разросся терновник, находится так называемый Колодезь крови, куда бросали тела казненных. Другой двор назывался Площадью голов: на нем после казней ставились друг на друга черепа, и зловещая громада достигла высоты зубцов.
   Мы удаляемся от Семи башен по однообразной дороге вдоль стен, по-прежнему среди развалин и кладбищ. Мы идем уже много часов. Крепостная ограда тянется бесконечной красной лентой, взбегая и опускаясь вниз вместе с неровностями почвы. Заброшенные ворота напоминают о смерти последнего византийского императора Константина Драконоборца, храброго злополучного воина, павшего на стенах и продолжавшего сражаться своей секирой до тех пор, пока не исчез под грудой трупов. Другое место напоминает о смерти Эйюба, святого знаменосца Пророка, спутника Магомета Завоевателя: он погиб при осаде города, и его именем назван квартал Золотого Рога.
   Мы приближаемся к конечной цели нашего путешествия. На пустынном пространстве показываются группы человеческих жилищ; мы входим отдохнуть в маленький монастырь Баукли. В его криптах бьет чудесный источник Зоотока: по словам греков, воды его творят чудеса. Это - цистерна под темным куполом; в ее воде плавает масса золотых рыбок.
   Наш спутник, греческий монах, рассказывает нам историю чудесного ключа, - знаменитое "чудо с рыбами".
   В ту минуту, как турки штурмом взяли Константинополь, один монах монастыря жарил рыбу. Другой монах, пораженный событием, показался в дверях и сообщил ему страшную новость.
   - Ба! - возразил первый, - не допуская и мысли о взятии Византии. - Я поверю только тогда, когда мои рыбы спрыгнут со сковороды.
   И рыбы спрыгнули, полукрасные-получерные, ибо были поджарены только с одного боку, и скрылись в цистерне, где плавают и доныне.
   Бородатый монах рассказывает нам эту простую до наивности легенду с драматическими жестами, желая доказать свою веру: но, несомненно, он столько же верит в легенду, сколько и мы.
   Затем, следуя обычаю, он кропит чудесной водой и... протягивает руку.
   Да, это - истинное чудо с рыбами. Вне всякого спора.
   Обратить в монеты капли воды святой цистерны!
  
  

XXXII Ночь силы

  
   Начинается рамазан, священный месяц мусульман, своеобразный Великий пост: пока светит солнце, пост и скорбь, и как только наступит темнота - бесконечная оргия.
   Константинополь блестит во мраке, в венце огней. Мусульманское благочестие покрывает огненными гирляндами балкончики минаретов и арки мечетей, а верность падишаху и традициям зажигает иллюминацию в дворцах, на мостах, казенных зданиях и частных жилищах.
   В будни Константинополь скромный город, предающийся покою, как только скроется солнце. Турок ложится рано, чтобы встать до зари, и за исключением европейских кварталов, где жизнь в театрах и кофейнях продолжается за полночь, на улицах великой столицы темно, лишь бледный свет лампад отражается в окнах мечетей и могильных киосках; нет прохожих: одни бродячие собаки да ночные сторожа, отбивающие часы сильными ударами дубин по земле.
   С наступлением рамазана, Пера и Галат живут прежней ночной жизнью, но старый Стамбул, Скутари и все турецкие округа, своим освещением и движением затмевают ночью европейские кварталы. Как только раздается пушечный выстрел, возвещающий о закате солнца, мусульманин, целый день не евший, не куривший и даже не пивший воды, как голодный зверь бросается в винные погреба и кофейни и штурмом берет их. Наступает оргия целого города, не едят, а поглощают; не пьют, а глотают залпами, и это дикое обжорство сопровождается смехом, воем, танцами и борьбой. Турок не прикасается к вину, но еда словно опьяняет его, а некоторые шипучие напитки, в конце концов, придают его опьянению животную, опасную радость.
   А внизу, на извилистых улицах, где словно адские глотки, сверкают двери погребов и кофеен, воет турецкая чернь, символ мусульманского народа, катится по нежно-синему небу, окидывая добродушным взглядом шумную оргию своих друзей.
   Иллюминация Константинополя!.. Этот европейский город, до сих пор лишенный электрического света по приказу императора и знающий газ лишь в бледных уличных фонарях, обнаруживает большой артистический талант, редкую способность устраивать праздничную иллюминацию. Фонариков с маслом и свечами ему достаточно для осуществления изумительнейших замыслов его восточной фантазии. В тот день, как калильные горелки и бесконечные вереницы электрических шариков появятся в Константинополе, последний лишится одной из своих главнейших достопримечательностей - очарования своих фантастических иллюминаций. При них не бывает ослепительных, грубых взрывов современных огней: это - нежные, завуалированные, скромные отражения, сказочное освещение, смутно-поэтический блеск, как на празднествах "Тысяча и одной ночи".
   Вблизи огни дворцов и храмов - тысячи вульгарных фонарей, подвешенных на гвоздях деревянных лесов. Издали они превращаются в чудесные золотые огни, образующие причудливые фигуры: фантастические цветы, луны, звезды, солнца, воздушные арки, целый волшебный мир, как бы парящий в воздухе, неосязаемый, легкий, нереальный, среди мрака сна и исчезающий с нашим пробуждением.
   Луна преломляет свои лучи в беспокойных водах Босфора, чертит громадный треугольник света, а рядом с серебряными рыбками, усеявшими его поверхность, плавают стада золотых рыбок: то отражаются иллюминованные дворцы обоих берегов.
   Я нанимаю каик с одним гребцом, чтобы проехаться по Босфору при лунном свете. Сегодня самая торжественная ночь рамазана - "Ночь Силы". Потребовалось взять разрешение полиции: с закатом солнца без разрешения запрещено переправляться с одного берега на другой, и на воде сторожат так же строго, как и на суше.
   Нельзя забыть поездки по плененному, молчащему морю! Когда плывешь по Босфору против течения, лодка вдруг оказывается окруженной сиянием света и, как фигура из старого золота, почти нагой гребец, запыхавшись машет руками на носу. Это блеск прибрежного дворца. Озаренная вода трепещет вокруг судна золотыми всплесками, точно ундины справляют праздник в глубоком лоне Босфора. Затем лодка снова во мраке: вода черна, почти невидна: ее угадываешь по сильной качке, накреняющей легкое судно, и глухому рокоту течения, ударяющему в киль и весла. И так, переходя от тьмы к свету и от блеска к тьме, мы поднимаемся по Босфору, гребем навстречу неведомому, с некоторым волнением думая о глубине вод, особенно страшной, благодаря таинственности обстановки, непрочности суденышка: точно перо качает нас темная стихия, постоянно разверзающаяся перед нами в своей жуткой мгле. На далеких берегах блестят огни, играет музыка, чувствуется присутствие толпы, - шумные порывы ветерка как бы доносят до нас ее дыхание. Вверху сияет луна, бледная и анемичная по сравнению с золотыми гирляндами домов.
   По временам среди дворцов Босфора, с их разноцветными звездами и лунами угадывались смутные контуры здания, скрывшего в синей тайне свои белые щупальцы. Это - мечеть. Скромный свет лампады Мираба дрожит желтой слезой на темных стеклах, напоминающих Пантеон.
   Иногда судно прыгает и стонет, врезываясь в невидимые волны. Это стремительные течения Босфора ревут на поворотах и проливах. Гребец плывет вперед с уверенностью человека, знающего свое дело. Вдруг ослепительное око подымается среди тьмы. Сноп ярких лучей исходит от него, бежит по воде, сообщая ей могильную белизну. Tо электрический рефлектор судна, направляющегося в Черное море. Темное чудовище проходит неподалеку от нас, с ослепительными глазами на реях, с двойным рядом других, красноватых маленьких глаз на черных боках, где помещаются каюты. Вода, раскрывающая свой гигантский живот, кипит среди этой морской улицы, и короткие, сильные волны быстро следующие друг за другом, нарастают и бегут до самого берега, чтоб разбиться там, в шумном натиске.
   Каик, точно бумажный, прыгает и ложится в этом черном водовороте; кажется, вот-вот он перевернется. Этого только недоставало! Утонуть в Босфоре, в виду иллюминованных дворцов, слушая музыку и шум толпы, не ведающей о том, что творится на темных водах, на расстоянии всего пятидесяти метров - нет, подобный финал совсем не улыбается. Каждую неделю поглощает жертвы этот бесконечно глубокий Босфор, с крутыми берегами. Днем падают с пристаней люди, оглушенные толкотней толпы, штурмующей пароходики или водяные трамваи; ночью опрокидываются каики. И эти турки, сроднившиеся с морским проливом - их главной улицей, не обращают внимания на подобные инциденты и газеты посвящают им всего каких-нибудь две строчки... Назад!
   Мы плывем уже вниз по Босфору, следуя течению. Гребец отдыхает, лишь изредка делая удар веслами, чтобы не пристать к берегу. Снова мы плывем от света к мраку, из мрака к свету, мимо дворцов родственников султана, великих пашей, мимо оттоманских военных судов, с их гирляндами огней, вырисовывающими все их контуры борта, мачты и трубы.
   Мы приближаемся к дворцу военного министра. Толпа наводняет набережную. Группы женщин, в застегнутых плащах, напоминающие путешествующих школьниц, целые гаремы прогуливаются среди толпы в эту ночь свободы и праздничного ликования. Продавцы напитков громко выкрикивают свой товар. Военный оркестр одного крейсера играет под окнами его превосходительства и публика в восторге. Она не танцует, как на европейских праздниках, но ее ребяческая радость не знает границ при звуках любимой музыки, популярной музыки La Masсоta и особенно La Gran Via, "хор матросиков"; последний незаменим для константинопольского простонародья.
   Плывем дальше вниз по Босфору. Смолкает шум толпы на берегах, иллюминационные огни одиноко блестят на оставленных позади набережных. Час спустя я выхожу из лодки и направляюсь по улицам, подымающимся на высоты Бичик-Тач, где находятся дворцы важнейших сановников Турции.
   Полное безлюдье. Все здания иллюминованы, улицы окутаны розоватым блеском, изгоняющим тени из самых дальних углов. По обоим тротуарам возвышаются леса с тысячами фонарей, образующих фигуры, которых нельзя вблизи разобрать. Огни и огни всюду, куда не взглянешь!.. И никого: ни человека, ни собаки. Бродячие собаки, привыкшие к темноте, убежали от света и временной чистоты, в улицы и места, где накапливаются груды отбросов.
   С могильной гулкостью раздаются шаги по плитам. Идешь, как во сне. В этой светлой глуши могут внезапно появиться злодеи, может произойти убийство, и из блистающих, немых дворцов не подадут ни малейшей помощи. Можно подумать, что турки, залив город светом, навсегда его покинули.
   Каждый добрый мусульманин заперся в своем доме, уединившись от мира. Эта великая ночь, самая нежная ночь... Ночь Силы!
   Мудрый Магомет думал обо всем, давая законы своему народу. Он объявил войну необходимым элементом для жизни, запретил пищу и напитки, вредные в восточном климате для здоровья, возвел чистоту и употребление воды на степень догмата, зная атавистическую любовь человека-зверя к грязи и неряшеству, а, чтобы его народы не вырождались, как случается с некоторыми современными нациями, он декретировал именем Аллаха Ночь Силы.
   В эту ночь каждый мусульманин, имеющий подругу, должен не спать, а бодрствовать, сколько может. Добрый верующий, памятуя все время об Аллахе и о воспроизводстве своей расы, должен отведать всех плодов своего гарема... если только хватит у него зубов. Религиозное предписание строго и непреложно. Любовь по повелению Пророка, любовный экстаз, как угодная Богу молитва! Никто не уклоняется от этой высшей заповеди. Дрожащий, истощенный, и высохший от долгих годов полигамии старик, должен попытаться выполнить ее (от попытки никто ничего не теряет). Юноша впервые посвящается в тайну жизни какой-нибудь рабыней и, восхищенный приятной новизной церемонии, повторяет свои молитвы до изнеможения. Мужчина в цвете лет, призывает все свои силы и всю ночь молится на различных алтарях, убежденный, что угодит Богу, если солнце застанет его еще за этим обрядом.
   Мусульманское благочестие старается превзойти себя в эту ночь; каждый хочет зайти как можно дальше, дабы угодить Аллаху и гордому сознанию собственных сил. И все стремительно скачут по пути святого долга, делая паузы только при сменах, меняя коней, для того, чтобы усилить свою энергию, новым источником возбуждения, и в святой утехе достигая границ, доступных лишь религиозному энтузиазму и восточной страсти.
   Эта Ночь Силы - "Церемонии платка" в Ильдиз-Киоске. Согласно распространенному представлению, султаны с древних времен, каждый раз, как захотят побеседовать наедине с одной из своих бесчисленных жен, предупреждает ее, бросая ей платок. В действительности этого не бывает. Церемония платка выполняется - но только раз в год: в Ночь Силы. Традиция требует, чтобы в эт

Другие авторы
  • Туманский Василий Иванович
  • Муравьев-Апостол Сергей Иванович
  • Анзимиров В. А.
  • Либрович Сигизмунд Феликсович
  • Скабичевский Александр Михайлович
  • Урванцев Николай Николаевич
  • Кюхельбекер Вильгельм Карлович
  • Дашков Дмитрий Васильевич
  • Серафимович Александр Серафимович
  • Гауптман Герхарт
  • Другие произведения
  • Дудышкин Степан Семенович - Стихотворения Н. Некрасова
  • Иванов Вячеслав Иванович - Копье Афины
  • Гаршин Всеволод Михайлович - Трус
  • Чапыгин Алексей Павлович - Гулящие люди
  • Диккенс Чарльз - Наш приход
  • Карамзин Николай Михайлович - Стихотворения
  • Кутузов Михаил Илларионович - Мнение государственного совета о потерях артиллерийского и интендантского имущества в Москве во время нашествия Наполеона в 1812 г.
  • Дьяконова Елизавета Александровна - Дневник русской женщины
  • Бунин Иван Алексеевич - Я все молчу
  • Гнедич Петр Петрович - Обитель
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
    Просмотров: 346 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа