Павлищев Лев Николаевич - Воспоминания об А. С. Пушкине

лай Иванович, желавший познакомить шурина с заведенными им новыми порядками, но Пушкин не только не приехал, но и не писал ни зятю, ни сестре. Не отвечал он сестре и по прибытии ее в Варшаву. Тогда она стала очень о нем беспокоиться, почему и черкнула в Петербург своей давнишней приятельнице, Т.С. Вейдемейер, прося ее известить, не случилось ли чего-нибудь с братом. Татьяна Семеновна, наведя немедленно справки, сообщила, что Александр Сергеевич здоров, сопровождает по-прежнему жену и своячениц на балы; что сестра пишущей, фрейлина - княжна Херхеулидзева, - видела его недавно у графини Нессельроде и графини Фикельмон, жены австрийского посланника, а один из ее родственников - на рауте у графини Разумовской.

   В этих-то домах, в особенности же в салоне у графини Фикельмон, и вертелся Дантес, вместе с усыновившим его голландским посланником бароном Гекереном. Вертелся он, кроме того, у Карамзиных, Вяземских и, наконец, в доме своей будущей жертвы.

   Говоря беспристрастно, Дантес не был злым, лукавым человеком, но по легкомыслию, свойственному и юношескому возрасту и нации (отец его, как некоторые утверждают, был выслужившийся при Наполеоне офицер), возмечтал, что он необычайный красавец и что никакое женское сердце не может устоять против его очаровательных глаз и игривого ума. Снабженный рекомендательными письмами, записанный в первый русский кавалерийский полк, с довольно значительным негласным пособием, усыновленный, наконец, представителем иностранного двора, Дантес счел себя вправе держаться в высшем обществе нахально...

   Враги Пушкина, нуждавшиеся в "подставно пике", поняли, что Дантес им очень удобен и может как нельзя лучше осуществить их замыслы, вовсе при этом не подозревая, кому именно он служит. Роль же старика Гекерена, который, вследствие неоднократных по отношению к нему резкостей Пушкина, увеличил собою число врагов последнего, была, по мнению моего деда Сергея Львовича, не в пример хуже, хотя он и не автор анонимных пасквилей; но Ольга Сергеевна полагала, что Гекерен-отец вначале вовсе не хотел язвить Пушкина, а слова его Наталье Николаевне "rendez moi mon fils, pour l'amour de Dieu (верните мне моего сына, ради Бога (фр.))", или нечто в этом роде, вовсе не имели характера, им придаваемого: Гекерен просто хотел просить или просил ее похлопотать о свадьбе своего питомца на ее сестре, Екатерине Николаевне Гончаровой.

   Дантес, как я уже сказал выше, зачастил в дом Александра Сергеевича еще летом 1836 года, на Каменноостровской даче. Осенью дядя переехал в дом Волконской, по Мойке, дед оставался в Москве, Лев Сергеевич воевал на Кавказе, а Соболевский очутился за границей.

   Переписки с Сергеем Львовичем за этот период Ольга Сергеевна не сохранила. Упоминала только, что ее отец, сообщая одни лишь московские новости, жаловался, по-прежнему, на молчание сыновей, на безденежье и располагал приехать в следующем году в Варшаву, что сделал, однако, гораздо позднее.

   В начале ноября 1836 года дядей и многими его знакомыми был получен пасквиль, в виде диплома на предоставление Пушкину (за мнимою подписью одного всеми уважаемого лица) звания coadjuteur du grand maitre et historiographe de l'ordre des c... (коадьютора великого магистра и историографа ордена р<огоносцев> (фр.)).

   "Еще гораздо раньше этого пасквиля, - говорила мне мать, - Александра преследовали анонимными письмами насчет Дантеса и его жены, рекомендуя брату принять меры в защиту своей супружеской чести (знали злодеи, на что били). Письма подбрасывали к нему на квартиру, подсовывались и в ресторане (куда он изредка заходил по дороге съесть кусок) в салфетку прибора, а раз, при выходе из театра, нашел он подобную гадость и в кармане верхней одежды, поданной капельдинером.

   От жены брат сперва утаивал эти посылки, но, наконец, не выдержал: показал и прочел Наташе одну из них, затем бросил в растопленный камин, причем заявил: "Voila le cas que j'en fait!" (Вот как отношусь к этому!)

   Наташа истерически зарыдала и стала на коленях умолять мужа всеми святыми уехать с нею и с детьми в деревню, не теряя ни минуты (sans coup ferir). Александр согласился, отвечая, что сам уже об этом давно думает и только ждет от одного приятеля высылки денег на дорогу, а пока распорядился: Дантеса не принимать, во избежание дальнейших неприятностей.

   Вскоре после этого Александр, возвращаясь к себе домой довольно поздно вечером, увидел в передней военную шинель на вешалке.

   - Кто здесь?

   Камердинер назвал фамилию Дантеса.

   - Да я же велел его не пускать.

   - Не послушались: они у барыни.

   Александр прошел в комнату жены и застал Наталию Николаевну беседующей о чем-то с Дантесом, который на вопрос хозяина дома, чего ради пожаловал, отвечал:

   - С целью просить руки Екатерины Николаевны.

   - Если так, - сказал дядя, - требую, чтобы свадьба состоялась через три дня! Сам приготовлю и разошлю свадебные билеты.

   Так, по словам Ольги Сергеевны, Пушкин и поступил... Свадьба не поправила взаимных отношений, и, по мнению Ольги Сергеевны, ее брат сделал тут большой промах: не только не примирился с свояком, но и не отдал новобрачным свадебного визита, чем и воспользовалась ополчившаяся на поэта шайка.

   Горю хотел пособить почтенный граф Строгонов, родственник Натальи Николаевны, желавший от доброго сердца помирить враждовавших: он устроил свадебный обед, на котором и свел супругов Пушкиных с супругами Дантесами-Гекеренами.

   Но вышло еще хуже:

   Дантес на этом обеде промахнулся в свою очередь: сидя против Натальи Николаевны, он чокнулся с нею бокалом через стол, что страшно взорвало Пушкина.

   Затем Дантес, по обыкновению, стал упражняться в своих плоских каламбурах.

   Раздражило дядю и все последующее поведение Дантеса, который продолжал танцевать и разговаривать исключительно со свояченицей на вечерах, устраиваемых "не без злостного намерения людьми добрыми" (О. С. называет Фикельмоншу, возненавидевшую поэта, уже гораздо прежде), сводившими и стравливавшими врагов, как бы невзначай. "У господ NN, - буквальные слова матери, - они грызлись как собаки". Достойная же всякого уважения княгиня Вера Федоровна Вяземская заявила Дантесу, что встречи его с Пушкиной в ее доме ей не нравятся, вследствие чего и распорядилась закрыть "новобрачному" доступ в ее квартиру по вечерам, когда у подъезда будут кареты.

   Дантес, по мнению покойного моего деда, играл тогда двойную роль: с одной стороны - жаловался всем и каждому на упорство Пушкина продолжать ссору, поводы которой, дескать, угасли со свадьбой Екатерины Николаевны, а с другой - Бог знает почему не прекращал назойливых, нахальных ухаживаний за свояченицей.

   Наступил 1837 год. Пушкин снова подвергся разного рода анонимным пасквилям, а ехать в деревню лишен был возможности... Деньги не высылались. Таким образом враги, бившие наверняка, заранее предвкушали победу, и не долго пришлось им ждать крови намеченной жертвы...

   Привожу следующие слова моей матери:

   "Брат среди этих обстоятельств потерял терпение, почему и сделал ряд ошибок, не сообразив, что если он разрубит Гордиев узел трагической историей, то, как бы она ни кончилась - пострадает, в конце концов, им же обожаемая Наташа: всякий мерзавец сочтет себя вправе кинуть в нее камнем.

   Предложениями Дантеса заключить мир следовало брату непременно воспользоваться, но сказать при том Дантесу: "Мирюсь с вами, только под честным вашим словом вести себя по отношению к жене моей, следовательно и ко мне, - так, а не иначе". Дантес дал бы и сдержал слово: ведь он же не был абсолютным негодяем.

   Оскорбление, нанесенное братом седовласому Гекерену-отцу, - брат бросил старику едва ли не в лицо примирительное письмо Дантеса, с площадным ругательством: "Tu la recevras gredin" (Ты еще получишь свое, подлец! (фр.)) - шло вразрез с чувством самоуважения и даже с добрым сердцем.

   Эта соблазнительная, почти уличная сцена в доме и в присутствии почтенной дамы, г-жи Загряжской, не могла не оскорбить добрейшую, гостеприимную хозяйку.

   Обида была нанесена в силу подозрения, будто бы старик Гекерен автор анонимных пасквилей - подозрения, ни на чем не основанного.

   Наконец, последовавшее вскоре после того роковое письмо Александра к нему же, старику, - каким бы он там в нравственном отношении ни был, - письмо, порвавшее нить жизни брата, - было просто явлением сверхъестественным, по забвению азбуки приличия и злобе.

   После подобного письма все пропало..."

   Покойного К.К. Данзаса дядя пригласил в секунданты неожиданно, за несколько часов до поединка, при разговоре своем с секундантом противника, виконтом Даршиаком. По словам Ольги Сергеевны, Данзас был так поражен всем происшедшим, на долю его выпало столько поручений, с требованием окончить все через два или три часа, что поневоле он и упустил единственное средство - ниспосылавшееся, казалось, свыше - к спасению жизни, драгоценной для всей России: когда Данзас отправлялся в санях с Пушкиным на место поединка и узнал Наталью Николаевну, ехавшую в экипаже, почему-то не крикнул ее кучеру спасительное - "стой"*.

   ______________________

   * См. брошюру Аммосова, стр. 22. В ней сказано: "На Дворцовой набережной они (т. е. дядя и Данзас) встретили в экипаже г-жу Пушкину. Данзас узнал ее, надежда в нем блеснула, встреча эта могла поправить все. Но жена Пушкина была близорука, а Пушкин смотрел в другую сторону".

   ______________________

  

   "Брата огорчили, брата же убили, - говорила Ольга Сергеевна, - к большому ликованию Бенкендорфа и ему подобных, им же имя легион. А бедной Наташе какое вышло удовлетворение? Ее стали в свете - как и предвидел Александр на смертном одре - заедать, честное имя ее терзать. К счастию, она впоследствии - года через четыре - нашла смелого защитника, в лице добрейшего, благороднейшего человека - Петра Петровича Ланского*.

   ______________________

   * Ныне покойного. Прибавлю и от себя: Наталья Николаевна своим замужеством исполнила предсмертную волю поэта, который - как пишет кн. Вяземский - сказал жене: "Ступай в деревню, носи по мне траур два года, а потом выходи замуж, но за человека порядочного..."

   ______________________

  

   Между тем и после того нашлись люди, осуждавшие ее и за этот именно шаг, - шаг, послуживший для моей невестки спасением..."

   Говоря о смерти шурина и извещая о постигшей Ольгу Сергеевну болезни, отец мой пишет, между прочим, Луизе Матвеевне:

   "Не распространяюсь на счет самой дуэли и кончины Александра Сергеевича. Об этом вся Россия, а следственно и вы, в Екатеринославе, слышали и знаете. Жаль детей и вдовы - невинной причины несчастия. Он искал смерти, умер с радостию, а потому был бы несчастлив, если б остался жив. Самолюбие его, чувство, которое руководило всеми его поступками было слишком оскорблено. Оно отчасти удовлетворилось в последние минуты: вся столица смотрела на умирающего. Противник его родственник, ибо женат на родной сестре его жены, кавалергардский офицер Гекерен (прежде Дантес) под судом: ожидаем примерного наказания".

   В главе II я говорил, каким образом до Ольги Сергеевны дошло известие о кончине брата, упомянул также о выдержанной ею, вследствие того, опасной нервной болезни и об участии к ней всего варшавского, как русского, так и польского, высшего общества, но забыл сказать, что по странному, свойственному членам ее семейства психологическому характеру, с моей матерью повторилось явление, какому подверглась она в 1831 году, за несколько дней до кончины ее дяди Василия Львовича.

   Три ночи сряду, до получения чрез г. Софианоса ужасного известия, Александр Сергеевич являлся сестре во сне, бледный и окровавленный, между тем как наяву об истории с Дантесом она и не догадывалась: таким образом, моя мать и тут была подготовлена таинственным образом, почему перебила моего отца, собиравшегося рассказать ей сообщение г. Софианоса, вопросом: "Скажи же, наконец, что брат болен? болен? умер?!"

   В заключение несколько слов о Дантесе-Гекерене.

   Летом 1880 года, возвращаясь из Москвы, куда ездил на открытие памятника моему дяде, я сидел в одном вагоне с сыном подруги моей матери, жены партизана Давыдова, Василием Денисовичем Давыдовым, ныне покойным, с которым встретился в Москве же после долголетней разлуки.

   Разговор, конечно, шел под свежим впечатлением о Пушкине, и вот что В.Д. мне сообщил:

   За несколько лет перед тем Василий Денисович был в Париже. Приехав туда, он остановился в каком-то отеле, где всякий день ему встречался совершенно седой старик большого роста, замечательно красивый собою. Старик всюду следовал за приезжим, что и вынудило Василия Денисовича обратиться к нему с вопросом о причине такой назойливости. Незнакомец отвечал, что, узнав его фамилию и что он сын поэта, знавшего Пушкина, долго искал случая заговорить с ним, причем, рекомендовавшись бароном Дантесом-Гекереном де Бревеардом (или Бевервардом, сказать наверное не умею), объяснил Давыдову, будто бы он, Дантес, и в помышлении не имел погубить Пушкина, а, напротив того, всячески старался примириться с Александром Сергеевичем, но вышел на поединок единственно по требованию усыновившего его барона Гекерена, кровно оскорбленного Пушкиным. Далее, когда соперники, готовые сразиться, стали друг против друга, а Пушкин наводил на Гекерена пистолет, то рассказчик, прочтя в исполненном ненависти взгляде Александра Сергеевича свой смертный приговор, якобы оробел, растерялся и уже по чувству самосохранения предупредил противника и выстрелил первым, сделав четыре шага из пяти назначенных до барьера. Затем, будто бы целясь в ногу Александра Сергеевича, он, Дантес, "страха ради" перед беспощадным противником, не сообразил, что при таком прицеле не достигнет желаемого, а попадет выше ноги. Le diable s'en est mele" (черт вмешался в дело), - закончил старик свое повествование, заявляя, что просит Давыдова передать это всякому, с кем бы его слушатель в России ни встретился.

   Выслушав Василия Денисовича, я припомнил слова моей матери: "Не поверю, чтобы Дантес рассчитывал умертвить брата. Тут, по-видимому, сам дьявол повернул руку Гекерена... (On dirait que c'est le diable lui-meme, qui a tourne la main de Hekeren)".

   Кончиной дяди-поэта и заключается первый отдел моих тридцатидвухлетних воспоминаний. События же, обнимающие период времени с февраля 1837 по 1848 год, когда дед мой, Сергей Львович Пушкин, переселился в вечность, вошли в состав второго отдела, который, если позволят обстоятельства, я также со временем напечатаю, предполагая, что он может показаться не безынтересным для многих, касаясь дальнейшей судьбы родных и друзей Александра Сергеевича.

  

   Впервые опубликовано: Л.Н. Павлищев. Воспоминания об А.С. Пушкине: Из семейной хроники. М., 1890.

   Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/pushkin/pavlichev_vospominaniya.html