Павлищев Лев Николаевич - Воспоминания об А. С. Пушкине

n="justify">   "Вот мы и в Тригорском, - пишет бабка от 10 июля того же 1829 года, - и слава Богу: пробудем в деревне до сентября, пока ты, мой ангел Ольга, в Ораниенбауме.

   Поездка наша не обошлась без неприятностей: папа (так бабка всегда называла своего мужа) расстался навеки, недалеко от Новоржева, с своей лорнеткой, без которой зги не видит, а где такую здесь купишь? Кроме того, папа, не знаю каким образом, растерял три ночных колпака, а в придачу (par dessus le marche) и свою подорожную, которую, клянется всеми большими своими богами (en jurant tous ses grands dieux), засунул будто бы в боковой карман. Да, впрочем, и я не лучше его: совершенно забыла напомнить Мариторне* Грушке положить в чемодан башмаки, которые подарил мне, уезжая на Кавказ, Александр, а Грушка, разиня (cette begueule de Грушка), тому и рада, лишь бы нам насолить. Я ее бранить, а она знать не знаю, - были у вас башмаки, сударыня, или не были. Какова! что с нее после этого возьмешь? Все-таки я очень рада подышать чистым воздухом и любоваться очаровательными видами Тригорского, где все тебя мне напоминает, всякая скамеечка, всякая беседочка, всякий кусточек! А давно, давно ли, Боже мой, мы были вместе? О тебе, Леоне и Александре не могу вспоминать без слез. Где-то они, мои милые дети? Сашку видел Дадиан в Тифлисе и говорит, что он очень худ и желт; не болен ли? а что с Лелькой - про то, Боже сохрани, - не сегодня-завтра узнают пули турецкие. Боже, Боже мой! но никто как Бог! По крайней мере меня утешает мысль, что ты не дышишь вредным петербургским зловонным воздухом и надеешься купаться в море, хотя это море ине море, ине мать, а лужа** (quoique cette mer n'est ni mer, ni mere, mais une mare).

   ______________________

   * Мариторна, воспетая Сервантесом в "Дон-Кихоте", далеко не красивая служанка гостиницы, куда заехал странствующий рыцарь "печального образа".

   ** Тут игра слов, утрачивающая значение в русском переводе.

   ______________________

   Береги себя, особенно во время купанья. Очень рада, что Шеринг к тебе в Ораниенбаум приезжает следить за леченьем. Видно, Александр нагнал на него страха. Да благословит тебя Бог, и не сомневайся в моем материнском, любящем тебя сердце. Твое здоровье - мое здоровье, твое счастье - мое счастье.

   Завтра день твоих именин. Как мне горько, что не могу в этот день прижать тебя к моему сердцу!"

   "Новость, что Адрианополь занят Дибичем, - пишет Надежда Осиповна в сентябре того же года, - возвела бы меня, как истую русскую патриотку, на седьмое небо (m'aurait tran sportee au septieme ciel), если бы получила другую, еще более радостную новость о твоем выздоровлении. Мысль, что страждешь, не дает мне покоя, отравляет мне жизнь, а твои последние письма, ангел Ольга, огорчили меня как нельзя более. Сердце мое от них раздирается (j'en ai le coeur navre). Но зачем предаешься мрачным предчувствиям? Не прибавится от них здоровье, а убавится. Не отчаивайся, ради Бога, вооружись терпением и слушай Шеринга.

   Александр наконец удостоил нас письмом; обнадеживает нас своим приездом; о тебе же говорит, что твоя болезнь, о которой он рассказывал какому-то армянину-доктору, совсем не происходит от расстройства печени, а от нервов; от них и головокружения. Сашка пишет, что если застанет тебя не поправившейся, то приведет еще одного доктора, его знакомого, который только нервами занимается; фамилии его не называет. А пока Александр советует тебе спокойствие; это самое главное".

   Действительно, Ольга Сергеевна не чувствовала до октября улучшения; она воображала себе, что ее болезни и конца не будет, не видя никакого благополучного исхода ужасных головокружений.

   - Хорошо моей матери, - сказала она Николаю Ивановичу по получении приведенного мной письма, - советовать мне бросить черные мысли! "Чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу", - гласит пословица; спокойствие не продается, не покупается. Гораздо лучше вместо советов послать тебе хоть поклон. Я бы обрадовалась, и мне сделалось бы от этого не в пример легче...

   Старики Пушкины пробыли в деревне до глубокой осени, вовсе не заботясь о благоустройстве имения: дед занялся усердно чтением, едва ли не в сотый раз, Мольера и Вольтера и сочинением эпитафии в честь кончившей тогда жизненный путь древней своей собаки Руслана, о чем скажу ниже; а бабка - свиданиями с соседями, сообщением и собиранием всевозможных новостей, бостоном, писанием вышеприведенных, якобы искренних посланий, - вот и все.

   Правда, Сергей Львович упоминает в этом году о хозяйстве, но упоминает всего лишь один раз в письме к дочери, ограничиваясь рассказом, как управляющий тогда имением немец Дрейер исправил к приезду владельцев наружный вид господского дома, украсил сад, выстроил новый амбар да хлев, расчистил в саду дорожки, посадил цветы, привел в порядок оранжерею да остриг деревья a l'anglaise (в английском стиле (фр.)). От всех этих распоряжений старик Пушкин был в восторге; но Дрейер, заботившийся, по-видимому, о внешнем благообразии ганнибаловской вотчины, вскоре умер; место его занял, в качестве управляющего, некто Р. (фамилия его в переписке моего отца с дядей целиком не обозначена), а его помощником сделался крепостной человек Михайло (фамилии тоже отец не выставил), плут далеко не малой руки. Этот Михайло немедленно приступил к систематическому обманыванью и обиранью Сергея Львовича и прохозяйничал таким образом до лета 1830 года, когда отец мой, разоблачив его действия перед Александром Сергеевичем, сменил его*; но Михайло успел уже составить себе довольно кругленький капиталец. Один из сыновей Михаилы Гаврила, прозванный Сергеем Львовичем 1е beau Gabriel (прекрасный Габриэль (фр.)), пошел по стопам своего достойного родителя: будучи безотлучным камердинером Сергея Львовича, очаровательный Габриель, в свою очередь, набил себе мошну и по кончине моего деда устроился как нельзя лучше: снял башмачный магазин.

   ______________________

   * См. приложение

   ______________________

   Старики Пушкины, как сказал я выше, приехав на лето и осень 1829 года в Тригорское и Михайловское, занялись не благоустройством отчины, а тем, что им приходилось более на руку. Они смотрели на жизнь, по немецкому выражению, ins Blaue hinein (не заботясь о будущем (нем.)), не обращая никакого внимания на практическую ее сторону; челядь задалась целью обирать, обсчитывать, надувать господ, а господа, с своей стороны, порешили отлучаться по целым неделям искать развлечений в обществе гостеприимных соседей. С образом этой последней деятельности Пушкиных всего лучше можно познакомиться при чтении следующих писем Сергея Львовича и жены его к моей матери:

   "Вот уже неделя, как ты не получала от нас известий, - пишет Надежда Осиповна, - и не удивляйся. Нас в Тригорском не было; не было и в Михайловском. Да что в Михайловском нам было делать? Скука невыносимая (on s'y ennuit a perir). Итак, мы решились объездить всех наших добрых знакомых. Начали с Рокотовых. Можешь себе представить, как этот добрый забавник Иван Матвеевич (се bon plaisant Jean fils de Matthieu) нам обрадовался! Не знал от радости, куда нас посадить, чем угостить и что делать с своей особой, повторяя беспрестанно вечную свою поговорку: "Pardonnez ma franchise" (простите мою откровенность). В этом восторге продержали мы его четыре дня, а лучше сказать, он нас продержал. Нагрянули к Рокотовым и Шушерины, и Креницыны, и кузены мои Павел и Семен Исаковичи (Ганнибалы)*. Добродушный Jean fils de Matthieu устроил танцы, катанья на лодке, угощал нас до невозможного (il nous a heberge jusqu'a l'impossible) и, наконец, сам навязался переслать тебе письмо, которое выхватил у меня из рук, а потому боюсь, что до тебя не дойдет. Знаешь его рассеянность: положит письмо в разорванный карман сюртука и обронит; он на это ведь мастер; недаром Александр до сих пор называет его le jeune eсеrvele (юный сорванец (фр.)), а какой же он младенец**? Саша не может простить многие случаи рассеянности этого вертопраха (de ce volage) и его болтливость.

   ______________________

   * Об Иване Матвеевиче Рокотове А.С. Пушкин пишет, между прочим, своему брату следующее:

   "С Рокотовым я писал к тебе - получи это письмо непременно. Тут я по глупости лет прислал тебе святочную песенку (Noel). Ветреный юноша Рокотов может письмо затерять, а ничуть не забавно мне попасть в крепость pour des chansons". (См. т. VIII, стр. 124, Соч. Пушкина, изд. Суворина, 1887 г.).

   ** Вероятно, бабка намекает о сообщении Осиповой Рокотовым писем Льва Сергеевича, о чем говорит и дядя Александр. (Там же, стр. 123.).

   ______________________

   Как бы ни было, с Рокотовым не соскучишься, а чтобы Jean fils de Matthieu совершенно осчастливить, я его посадила с собой в коляску, когда мы вместе с ним и со всей компанией отправились к Шушериным, опять на четыре дня по их приглашению. Рокотов постоянно твердил свое "excusez ma franchise" (извините мою откровенность (фр.)), расточая всевозможные похвалы Уваровой и Зыбиной, и так занял меня болтовней, что я и не почувствовала, как мы мчались во всю прыть (ventre a terre) по дороге очень плохой, рискуя очутиться во рву, к большому ужасу папа; он следовал за нами в коляске, а в прочих экипажах ехали остальные mesdames и messieurs (сударыни и судари (фр.)).

   У Шушериных пробыли, - как я и думала, - четыре дня в весьма любезном обществе. Приехали и Е - на с дочерью и И - екая с замужней сестрой, а их дражайшие половины (leurs cheres moities) появились после них уже на другой день, вернувшись с охоты; в ожидании этих господ мы все утро и весь день проиграли в вист. Знаешь, люблю карты, но все же не так, чтобы сидеть за ними днем и играть, не вставая, восемь часов сряду. На этот раз вист мне совсем опротивел.

   Г-жа Е - на крикушка, в роде кузины папаши Чичериной, захотела польстить моему материнскому самолюбию и продекламировала мне во все горло стихи Сашки: "Ты вянешь и молчишь, печаль тебя снедает"* да его испанскую "Ночной зефир струит э ф и р", которую наизусть знаю; мочи нет как надоела**, по меткому выражению Александра.

   ______________________

   * Подражание А. Шенье (с эпиграфом: "Jeune fille, ton coeur avec nous veut se tai-re". - "Юная дева, твое сердце молчит в нашем присутствии" (фр.)). См. т. III, стр. 126, Соч. Пушкина, изд. Суворина, 1887 г.

   ** Эту подчеркнутую фразу бабка написала по-русски.

   ______________________

   Вся эта компания с утра до вечера кричит, шумит, пляшет и закусывает. Тут же вертится черномазый и чернобородый юный эскулап, т. е. доктор Б - д; хотя и жид, но очень любезен и весел, а потому видеть и иметь его (le voir et 1' a v о i г) в провинции чрезвычайно приятно; израильское произношение очень к нему идет, а его жена, белокурая полька, тоже вздумала произносить нам нараспев стихи Мицкевича, несмотря на то, что из нас по-польски никто ни бельмеса (pas un brin). Впрочем, она меня и Александром, т. е. отрывком из его "Братьев разбойников", попотчевала и - тоже надоела".

   Сергей Львович, описывая в следующем своем длинном послании дальнейшие странствования по соседям, между прочим, рассказывает:

   "От Шушериных мы с Рокотовым и с тою же компаниею двинулись (nous nous sommes embarques) к Креницыным на три дня, а потом съездили к Темировым. Рокотов сделался задумчив и, о чудо! всего только пятнадцать раз в течение суток проговорил: "Excusez ma franchise!" Недоумеваю, что бы это предвещало: не света ли преставление? Впрочем, "мама" другого мнения, думая, что Jean fils de Matthieu разрешает свою трудную задачу (est en train de resoudre son probleme difficile), как подчинить излюбленному его гомеопатическому лечению борзых и шавок (ses levriers et ses roquets).

   Вообрази, вся наша компания назвалась к нам на завтра, в воскресенье, в числе двенадцати человек. Вот без ошибки нашествие двунадесяти язык*, но право не знаю, как расквартировать эту, хотя и не наполеонскую, но все же "великую" армию. Нечего делать: переберемся на ночлег в полуразвалившуюся баню, а дом отдадим в распоряжение милых наших друзей. Сам же я предупреждал этих messieurs и mes-dames или mesdames и messieurs, все равно, что они очутятся в положении сельдей в бочонке; слушать не хотят. Впрочем, да будет воля Неба! (Au reste que la volonte du ciel soit faite!)".

   ______________________

   * Надежда Осиповна.

   ______________________

   "Погода у нас переменилась, - пишет на другой день бабка, - дождь льет, как из ведра, и право не знаю, приедут ли наши, а все для них приготовлено. Пишу второпях и скажу, что вчера страшно перепугалась: около дома появилось десять штук волков; они напали на Прохора и Андрюшку; к счастию, Прохор - у него было ружье - отправил на тот свет двух из этих господ (deux de ces messieurs); остальные бросились к убитым, чем воспользовались наши удальцы и дали тягу. Вчера же взбесилась и собака, но и ту Федьке удалось застрелить".

   Здесь будет кстати сказать несколько слов и о четвероногом дедушкине любимце Руслане. Эту собаку подарил когда-то Сергею Львовичу Александр Сергеевич, давший псу первоначальную кличку не "Руслан", а "Руслё", в честь, как он выразился, "окаянной памяти" своего тирана, француза-гувернера (см. первую часть этой хроники). Сергей же Львович и Надежда Осиповна, продолжая питать почему-то совершенно непонятную нежность к давно уже исчезнувшему с пушкинского горизонта самодуру, рассудили превратить собаку "Руслё" в одного из героев поэм дяди. Когда Руслан околел от дряхлости и непомерно изобильного корма, Сергей Львович следующим оригинальным письмом сообщил моей матери об этом событии:

   "Как изобразить тебе, моя бесценная Ольга, постигшее меня горе? Лишился я друга, и друга такого, какого едва ли найду! Бедный, бедный мой Руслан! Не ходит более по земле, которая, как говорится по-латыни, да будет над ним легка! Да, незаменимый мой Руслан! Хотя и был он лишь безответным четвероногим, но в моих глазах стоял гораздо выше многих и многих двуногих. (Quoi qu'il n'etait rien de plus qu'un quad-rupede, mais a mes yeux il etait bien au dessus de beaucoup de bipedes): мой Руслан не воровал, не разбойничал, не сплетничал, взяток не брал, интриг по службе не устраивал, сплетен и ссор не заводил. Умер от долговременной болезни, а последнее время все спал. Я его похоронил в саду, под большой березой; там пусть лежит себе спокойно. Хочу этому верному другу воздвигнуть мавзолей, но боюсь: сейчас мои бессмысленные мужланы - вот кто настоящие животные - запишут меня в язычники (Tout de suite mes imbeciles de manants - voila les vrais animaux - m'inscriront sur la liste des pai'ens). Чтобы меня утешить, Вениамин Петрович, правда, подарил мне другую собачку, совершенный портрет Руслана: ходит на задних лапах, поноску носит, посягает на целость моих панталон, особенно же носовых платков, но все же не Руслан, тысячу раз не Руслан. С горя сочинил я эпитафию по-французски и по-русски. Вот французская:

  

   Ci-git Rouslan, mou campagnon fidele,

   Des vrais amis il fut le vrai modele,

   Il m'aima pour moi seul, jamais n'exigea rien,

   Passe sans t'etonner: Rouslan n'etait qu'un chien!*

   ( Здесь покоится Руслан, мой верный товарищ,

   Он был истинным образцом истинного друга,

   Он любил меня ради меня самого, никогда ничего не требовал.

   Прими же это, не удивляясь: Руслан был всего лишь собакой (фр.))

  

   А вот и русская:

  

   Лежит здесь мой Руслан, мой друг, мой верный пес!

   Был честности для всех разительным примером,

   Жил только для меня, со смертью же унес

   Все чувства добрые: он не был лицемером,

   Ни вором, пьяницей, развратным тож гулякой;

   И что ж мудреного? был только он собакой!"

  

   Тоска деда по Руслане доходила в самом деле до смешного. Надежда Осиповна жалуется вслед за тем дочери, что Сергей Львович проплакал о смерти Руслана две недели, не стеснялся плакать и при гостях, лишился сна, аппетита. "Так только, Бог меня прости и сохрани вас Он на многая лета, детей оплакивают", - писала бабка.

   Привожу последние письма стариков за 1829 год об отсутствующих сыновьях:

   "Слава Богу, - сообщает Сергей Львович в начале октября (числа не выставлено), - могу тебе сказать, что оба твои брата здоровы. Хотя до меня дошли сведения и запоздалые, но все же я покойнее. От Леона получил разом два письма.

   После взятия Эрзерума Лелька опять был в весьма горячем деле (Lolka s'est trouve de nouveau dans une affaire bien chaude) и, представь себе, когда писал мне первое письмо?! Ни более ни менее, как накануне боя, на барабане, в ту минуту, когда забывать о письмах отнюдь не предосудительно! Зато для нашего успокоения отправил нам второе письмо сейчас же после сражения. Описывает весь ход боя и просит вынуть часть за его бабку Марью Алексеевну; тебе, вероятно, Леон сказывал, что перед определением на службу он видел тень grand'maman (бабушки (фр.)). Тень его благословила, а потому и думает, что всякое сражение обходится для него благополучно. Говорит, что был в жестоком огне и потеря в людях очень и очень значительна; разумеется, турки кончили тем, что возложили упование на свои ноги (ils ont file la venelle).

   Похвалить должен и Александра: он также нам пишет; пересылаю его письмо в копии, тоже очень запоздалое. В переписке он и с Плетневым, которому говорит, что очарован путешествием, рассказывая своему другу все прелести лагерного быта. Письмо Сашки Плетнев тоже нам переслал; я хотел присоединить его к тебе, т.е. копию, но не знаю, куда засунул подлинник, который должен возвратить Петру Александровичу. Сашка разъезжал в мусульманском крае на казацкой лошади с нагайкой в руке, а, что еще того лучше, обещается Плетневу и нам очень скоро быть в северной столице. Que la volonte du ciel soit faite! (Да свершится воля Небес! (фр.))"

   Надежда Осиповна, с своей стороны, на том же листе прибавляет:

   "Я в восторге от приезда Александра. Порасскажет и обо Льве, а кто знает, не приедут ли вместе? Очень бы, однако, хотела еще раз ему написать. Но куда? "That is the question!" ("Вот в чем вопрос!" (англ.)) Александр, как говорит Прасковья Александровна Осипова, исчезает именно тогда, когда всего меньше ожидаешь. Надеюсь, на этот раз исчез, чтобы с нами соединиться.

   Свидание с вами, дорогие мои дети, исцелило бы все наши скорби. Война разлучила нас с твоими братьями, а твоя болезнь - с тобой, мой ангел! Да соединит же нас прочный мир и не менее прочное твое здоровье.

   Барон Дельвиг - можешь за меня его обнять - пишет твоему папа, что посетил тебя в Ораниенбауме; собирается в Москву нарочно встретить Леона и Александра; желаю и я туда же вместе с ним отправиться, чем выигралось бы время (cela serait autant de temps de gagne). Надо ловить в нашей гадкой жизни столь редкие, отрадные мгновенья. Прижать к сердцу Сашку и Лельку составляет теперь всю мою мечту. О тебе уже и не говорю: ты мой первенец (tu es ma premiere nee). Боже! как мучительна разлука с вами!"

   Впрочем, выраженное Надеждой Осиповной желание встретить сыновей в Москве так и осталось фразой, пущенной ради придачи письму риторического оборота. Из писем, хранящихся у меня, не видно, приехал ли в конце 1829 года Лев Сергеевич. Брат же его Александр Сергеевич прибыл в Петербург в первой половине ноября, не заезжая в Михайловское.

  

   Только незадолго перед возвращением Александра Сергеевича в Петербург, мои родители возвратились из Ораниенбаума в город, на прежнюю квартиру, так как осень 1829 года выдалась теплая и сухая, а свежий воздух оказался для моей матери гораздо полезнее всяких микстур и докторских посещений: головокружения случались реже - это было главное; с их уменьшением появился и сон, укрепивший нервную систему больной. В городе она могла уже посещать своих родителей и знакомых.

   Отец был очень ободрен таким ходом исцеления, а потому и мог уже посвящать себя всецело служебной деятельности и литературным занятиям, которые становились для него сущею потребностью. Продолжая службу в бывшей Иностранной коллегии по экспедиции переводов и будучи откомандирован вице-канцлером Нессельроде в учрежденную при Сенате следственную комиссию над поляками, скомпрометированными в 1825 году, отец весьма удачно выполнил возложенное на него поручение, за что и был награжден окладом годового жалованья. Похвальные же отзывы тогдашних повременных изданий, в особенности же отзывы "Северной пчелы" о его прекрасном переводе на русский язык романов Фон-дер-Фельда (биографический очерк которого он поместил затем в "Литературной газете" барона Дельвига), поощрили его к дальнейшим литературным занятиям.

   При свидании моей матери с братом Александром Сергеевичем она нашла, что он очень осунулся, пожелтел и постарел так, что на вид ему казалось не 30 лет, а гораздо больше.

   - Александр! - удивилась она. - Что с тобою? На тебе лица нет. Видно, климат Кавказа и Турции для тебя хуже всякого Петербурга; напрасно ездил поправляться. А я надеялась, что пополнеешь, помолодеешь. А может быть, военные походы тебе повредили? Здоров ли ты, скажи мне!..

   - Напрасно тревожишься, - отвечал дядя, - военные походы мне полезны; чувствую себя как нельзя лучше; многое видел, многое испытал, и описание принесу тебе завтра. Сколько я почерпнул истинной поэзии, сколько испытал разных впечатлений! Очаровательный край! А на мою худобу и кажущуюся старость не гляди: просто похудел от усталости. Выезжая из Тифлиса, я с грустью говорил: "прощай, волшебный к р а й", а как очутился опять в вашем или нашем чухонском болоте, выругался разумеется: "петербургской грязи и вони мое нижайшее, черт возьми, почтенье"!

   Дядя нашел сестру очень поправившейся и приписал это улучшение своей мысли нанять для нее дачу в Ораниенбауме.

   На другой день после первой встречи Александр Сергеевич сдержал данное сестре слово. Он зашел к ней и принес толстую рукопись.

   - Вот мои путевые впечатления и рассказы обо всем, что со мной было; прочти их. Зайду за ними после, а теперь читать их и рассиживаться некогда. Прощай!

   Оставленная Пушкиным у сестры рукопись была не что иное, как тот "Дневник", начатый в Георгиевске, который дядя впоследствии привел в порядок и напечатал уже гораздо позднее в "Современнике", именно в 1836 году, дав ему заглавие: "Путешествие в Арзерум во время похода 1829 года".

   Ольга Сергеевна, пораженная изнуренным видом брата, вызвала его при следующем затем свидании на откровенность.

   Привожу их довольно интересную беседу, о которой слышал от нее неоднократно. Мать очень любила повторять ее, и я уже давно записал эту беседу с малейшими подробностями.

   Дядя сознался, что, будучи здоров физически, страдает морально; по его словам, тоска стала одолевать его с той минуты, как он выехал из Тифлиса в обратный путь.

   - Приехав в Петербург, - говорил он, - я очутился как будто в карцере, с которым несколько раз был знаком в лицее. Меня что-то давит, душит, когда засиживаюсь долго на одном месте. Ездить хочу, менять места пребывания хочу. Недаром на днях я сочинил:

  

   Не в наследственной берлоге,

   Не средь отческих долин,

   На большой мне, знать, дороге

   Умереть Господь судил.

  

   - А знаешь что, Ольга, - прибавил дядя, - чем черт не шутит? Скажу тебе по секрету, видишь что: изъездил я Бессарабию, и Крым, и Кавказ, был и в Турции. Съездить за границу в Европу всегда успею, а теперь хочу - только не пугайся - проведать тот странный край, где не только душистый померанец, да и чай душистый зреет. Kennst du das Land (Знаешь ли страну? (нем.))? как воспевает, кажется, Гёте. Такой, Ольга, край, что просто мое почтенье; страна чудес! Узнаю совершенно иной мир, посмотрю на совсем других людей; не увижу там ни Красовских, ни Хвостовых, ни как его... Каченовского, - заключил Пушкин шутя, - то-то погуляю!

   - Уж не к богдыхану ли в гости? - всплеснула руками Ольга Сергеевна.

   - Bien touche (Очень тронут (фр.)), - рассмеялся дядя.

   - Да ты не бредишь ли?

   - Ничуть. Чего в Европе не видал, а в чухонском болоте мне киснуть нечего. Только смотри, не проболтайся папаше; расплачется, не утерпит, чтобы не пересказать матери, а та протрезвонит всяким Архаровым, Карамзиным, да Ноденам, и пошла гулять новость по всем околоткам; тогда и моя idee lumineuse (великолепная мысль) фью!

   Дядя присвистнул.

   - Да говори же, Александр, толком. Шутишь или говоришь серьезно?

   - Разумеется, очень серьезно, и дело просто: в Пекине учреждается русская миссия. Там и отец Иакинф Бичурин*. Я его встречал здесь перед отъездом туда: стало быть, буду иметь и знакомого. Пристроиться же мне к миссии легко: попрошусь у кого следует, и дело в шляпе.

   ______________________

   * Известный ученый и русский миссионер в Китае.

   ______________________

   - Полно дурачиться, Александр; пустые бредни и больше ничего!

   - Сама увидишь, что не пустые бредни.

   Прежде чем продолжать изложение не лишенного интереса разговора между матерью и дядей, упомяну, что Пушкин действительно в начале 1830 года обратился к Нессельроде с ходатайством записать его в число чиновников, отправлявшихся в Китай, но просьба его запоздала: желающих оказалось гораздо больше, чем дядя предполагал, а потому его мечта увидеть жителей Срединной империи так и осталась мечтою. Просьбу возвратили назад, положив резолюцию: "С удовольствием определил бы, но комплект лиц, уже назначенных, полный". Возвращаюсь к прерванному разговору.

   - Как себе хочешь, Ольга, - продолжал Пушкин, - здесь, в Петербурге, мне не житье, а прозябание (ici je n'existe pas, mais je vegete). Тоска, понимаешь, тоска меня ест.

   - Слушай, Александр! Сознаться в причине тоски ты сам не желаешь, а причину-то я вижу насквозь.

   - Но...

   - Без всяких "но". Просто-напросто, тебе тридцать лет стукнуло. Человек для одиночества не создан. "II n'est pas bon que l'homme reste seul" - это и в Писании сказано: не довлеет человеку единому быти. Скажу без обиняков: жениться пора, вот что!

   - Жениться? Боже сохрани и избави! Могу ли я, в состоянии ли я осчастливить женщину? Нет, нет и нет - ни материально, ни нравственно. Если за меня бы и вышли, то, спрашивается, по каким причинам? По расчету? На это скажу, что карман мой очень невелик. Из-за моей литературной известности, ну, положим даже, литературной славы? И на это опять-таки скажу, что русские барышни и вдовушки ставят не только стихи, но и прозу ни в грош, а требуют состояния или, по крайней мере, такой служебной карьеры, которая приносила бы прочные, вещественные выгоды, а не суп из незабудок. Наконец, статься может, из-за моей наружности? (Тут дядя, как говорила мне мать, засмеялся неприятным, принужденным смехом - il s'est mis a rire, mais d'un rire desagreable et force.) Но стоит мне подойти к зеркалу, - прибавил он по-русски, - сам увижу, чего стою, - извини за глупую остроту, да прочитай мое послание в честь Александры Алексеевны*. Не Бог знает сколько верст от орангутанга уехал. Наконец, положим, найдется несчастная и выйдет за меня. (Enfin mettons: il se trouvera une malheureuse, qui m'epousera.) Но что же я, я-то ей принесу? А вот что: сердце состарившееся не по летам, сердце как нельзя более увядшее (un coeur suranne, un coeur on ne peut plus fane), испытавшее много, слишком много... Чувствую, Ольга, я перевалил в полном смысле за полдень жизни, а кстати, помнишь мои стихи "Телега жизни"?

   ______________________

   * То Dawe esqr, посвященное А.А. Олениной, начинается так:

  

   Зачем твой дивный карандаш

   Рисует мой арабский профиль?

   Хоть ты векам его предашь,

   Его освищет Мефистофель.

   ______________________

   Тут Александр Сергеевич прочел наизусть следующую выдержку:

   С утра садимся мы в телегу;

   Мы рады голову сломать,

   И, презирая лень и негу,

   Кричим: "пошел, не рассуждать!"

  

   Но в полдень нет уж той отваги -

   Порастрясло нас, нам страшней

   И косогоры, и овраги,

   Кричим: "полегче, дуралей..."

  

   - И как же решиться на подобный шаг, или, лучше, на подобный скачок? Тут уже не ямщику, а сам себе закричу "полегче, дуралей", если не захочу разбить себе голову, или, как говорят татары: се-ким или ке-сим башка, поговорку, которую я недавно слышал.

   - Ты все преувеличиваешь, Александр, и хандришь, а увидишь, женишься раньше, нежели думаешь*, и как еще можешь быть счастлив!! Вспомни этот разговор и запиши мое предсказание; ты знаешь, что папа недаром прозвал меня Сивиллой. А хочешь, скажу тебе еще: не можешь до сих пор, несмотря на то, что восхищаешься многими, - а все эти восхищения не истинная любовь, а именно восхищения, капризы (des caprices), - не можешь, говорю, забыть твою бедную Ризнич и будешь по ней, слова нет, тосковать, пока опять не влюбишься так же, как и в нее. Вот и все.

   ______________________

   * Разговор этот происходил в декабре 1829 г., следовательно, за год и два месяца до женитьбы дяди - 18 февраля 1831 г.

   ______________________

   Ольга Сергеевна, как говорят французы, a touche le vrai point (попала в самую точку (фр.)). Дядя опешил.

   - Твоя правда, - подтвердил он после краткого молчания. - Никогда, мне кажется, я не в состоянии забыть мою поэтическую любовь к этой прелестной одесской итальянке... Бедная Ризнич! Никого так я не ревновал, как ее, когда в моем присутствии, что мне было хуже ножа, она кокетничала с другим*, а раз если никого так сильно не ревновал, то и никого так сильно не любил. Любовь, по-моему, измеряется ревностью. А ревновал я ее, быть может, и неосновательно. Никого, никого так искренно до сих пор не любил...

   ______________________

   * Кто был этот другой - дядя не называл. Имени и фамилии его соперника не знаю.

   ______________________

   - Все это, Александр, прекрасно и хорошо (tout cela est bel et bon). Но твоя Ризнич уехала в чужие края, а потом умерла. Следовательно, любовь твоя - любовь к привидению, любовь к мечте, и утратила свой "raison d'etre" ("смысл существования" (фр.)), это во-первых; а во-вторых, сам же ты сию секунду открыл мне слабую сторону твоего аргумента: говоришь "до сих пор никого так не любил", значит, можно вывести из таких слов (on peut tirer consequence de ces paroles), что не отчаиваешься найти другую, которую полюбишь столько же, если не больше. Вот, милый друг мой, до чего ты, наконец, договорился!..

   Александр Сергеевич, чувствуя, что и тут потерял под собою почву, опять опешил, и, как все люди нервные, у которых зачастую не хватает пороху на немедленное возражение, особенно когда их задевают, что называется, за живое, в первую минуту растерялся и сказал, опять помолчав немного:

   - Что там ни говори, сестра, без глубокой печали не могу вспоминать о бедной Ризнич...*

   ______________________

   * Пушкин посвятил памяти г-жи Ризнич два прекрасные стихотворения. Одно из них начинается так:

  

   Под небом голубым страны своей родной

   Она томилась, увядала...

  

   А другое:

  

   Для берегов отчизны дальной

   Ты покидала край чужой...

   ______________________

  

   - Слушай, Александр. Прежде нежели делать визит китайскому богдыхану или индийскому набобу, - все равно, - положи-ка горесть и печаль в карман (mets les dans la poche). Что прошло, то пропало! Будь господином твоих порывов (sois maitre de tes elans), не придавайся ни печали ни гневу. Если будешь поддаваться скорби и гневу, познакомишься и со спутницей этих страстей - нуждой. La colere enfante la misere (скорбь рождает нужду). Вспомни молитву, которую слышим в церкви: "О избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды". Верь, никто из твоих хваленых друзей, в сущности, большею частию твоих бывших партнеров на зеленом поле и бывших собутыльников (tes ci-devant compagnons de jeu et de bouteille), не любят тебя так, как я, а потому не сердись и верь моим добрым советам (ne te fache pas, et fie-toi aux bons conseils, que je te donne).

   - Ты, Ольга, метишь в проповедницы или, на худой конец (au pis alter), в последовательницы покойной Madame Campan (госпожи Кампан)*. Моей тоской никому зла не делаю, а господином моего гнева, - рад бы в рай, да грехи не пускают, - быть больше не могу. Меня окончательно выводят из терпенья добрые люди, которые именно в настоящем христианском правиле "любить ближнего как самого с е б я" не смыслят ни бельмеса (pas un brin). He дают эти так называемые "добрые люди", а по-моему, шайка зоилов и завистников, прохода твоему брату, которого ты увещеваешь. Но я сам спуску не дам, и опять повторяю: или попотчую их под горячий час плюхами, или посчитаю им ребра моей палкой!

   ______________________

   * Известная французская писательница; скончалась в 1829 г.

   ______________________

  

   Дядя при этом возвысил голос.

   - Посмотри-ка лучше, что я вчера написал на этих животных (а 1'adresse de ces animaux), - прибавил дядя и, вынув из кармана лист бумаги, прочел*:

  

   О муза пламенной сатиры!

   Приди на мой призывный клич!

   Не нужно мне гремящей лиры,

   Вручи мне Ювеналов бич!

   Не подражателям холодным,

   Не переводчикам голодным

   И не поэтам мирных дам

   Готовлю язву эпиграмм.

   Мир вам, смиренные поэты,

   Мир вам, несчастные глупцы!

   А вы, ребята-подлецы,

   Вперед! всю вашу сволочь буду

   Я мучить казнию стыда!

   А если же кого забуду -

   Прошу напомнить, господа!

   О сколько лиц бесстыдно-бледных,

   О сколько лбов широко-медных

   Готовы от меня принять

   Неизгладимую печать!

   ______________________

   * Нижеприводимые стихи появились в свет через полгода после этого разговора, именно в 1830 г. (См. Полное собрание сочинений А. С. Пушкина, изданных под редакцией Г. Н. Геннади в 1870 г., т. I, стр. 436.)

   ______________________

  

   Выслушав эту желчную выходку, Ольга Сергеевна сказала:

   - Не сердись, если замечу тебе, что эти воинственные стихи пахнут именно солдатом за версту (cela sent son soldat d'une lieu). Что за выражения: "ребята-подлецы, вперед!" Умилосердись! Ни дать, ни взять, когда на гарнизонном ученье фельдфебель с нафабренными усами, причесанный "виски вперед", кричит во все горло: "Спасибо, ребята-молодцы!", и тут же: "Правая, левая, левая, правая, подлецы!" Наконец, твое выражение сволочь! Mais quelle est, au nom du ciel, cette expression (Но, во имя Неба, что это за выражение (фр.))? В разговоре "ребята-подлецы", "сволочь", "дрянь" еще проедут, но в печати ругательства непозволительны. Просто по-английски выходит "шокинг". И подобные выражения употребляет автор "Кавказского пленника"! Ну, посуди сам, как же это можно?

   - Ты неисправима, Ольга: проповедница a la madame Campan, но стихи, воля твоя, напечатаю.

   - Печатай, батюшка! "не мой конь, не мой воз", - рассердилась в свою очередь и сказала по-русски Ольга Сергеевна, - но этим сам себя скомпрометируешь и докажешь, что придаешь, как сам ты же говоришь, "с в о л о ч и" значение, которого "с в о л о ч ь" или "ребята-подлецы" совсем не заслуживают. Исправишь ли их? - Нисколько. Сволочь сволочью и останется. Приведу тебе и поговорку:

  

   Хоть ты ведро воды на эфиопа лей,

   Не станет он белей,

   а может выйти и еще хуже.

   Так тебе насолят, что жизни рад не будешь...

  

   - Опять-таки, madame Campan, чистая madame Campan! Mais je ne suis pas buche de bois, et je saurai decharger ma celere par ecrit et par voie de fait sur cette legion de la plus lache canaille de l'univers, puissent tous les diables l'emporter! Et je le repete: je claquemurerai la bouche a ces inso-lents! (Но я не бревно, и сумею выместить мой гнев и письменно, и действием на этом легионе подлейшей канальи вселенной, чтобы ее все черти взяли! Повторяю: замажу глотку нахалам!)

   При таком нервном возбуждении брата Ольга Сергеевна сочла нужным уступить.

   - Ну, полно, - сказала она ему своим симпатичным, звучным голосом, - умерь твои африканские страсти (modere tes passions africaines). He забудь: тебе не девятнадцать, а целых тридцать лет. Успокойся, мой бедный Александр!

   Она подошла к нему, поцеловала крепко в лоб и погладила его курчавую голову - обычная ласка моей покойной, незабвенной матери.

   Дядя, в припадке волновавших его самых разнообразных душевных волнений, был как нельзя более тронут и этими немногими словами, и этой безыскусственной, так много сказавшей озлобленной душе его лаской, и... заплакал, осыпая руку сестры нежными поцелуями. Потом улыбнулся и сказал:

   - Eh bien, n'en parlons plus. Que le diable emporte toute cette racaille! (Довольно, не будем говорить больше. Черт побери всю эту ракалью!) Поговорим лучше о твоем здоровье.

   Переменив разговор, дядя, между прочим, сказал моей матери:

   - Хотел привести тебе еще одного доктора-специалиста по нервам, но слишком много поваров кушанье портят (trop de cuisiniers gatent la cuisine). Держись Молчанова; уважаю его за то, что лекарствами не пичкает!..

   Рассказав затем кое-что о домашних обстоятельствах и о продаже своих сочинений, дядя, несколько успокоенный, простился, говоря, что очень был рад отвести у сестры душу и излить перед ней все, что накипело в этой злополучной душе.

   Несколько времени спустя после описанной мною замечательной беседы дядя встретил Ольгу Сергеевну у своих родителей (отца моего там, на прежнем основании, не было) и говорил ей:

   - Ты нашла, милая моя Ольга, неудобными мои выражения "ребята-подлецы" да "сволочь". Но эти выражения просеются сквозь цензурное решето, не сомневаюсь; в них, по-моему, ничего нет неприличного. Между тем подлость моих зоилов-завистников дошла уже до того, что они стали приписывать моей девственной музе, - как я узнал от Дельвига на днях, - именно всякие неприличия; нашлись между "подлецами-ребятами" - извини, это выражение тебе не нравится, а мне нравится - такие, которые себе позволили злоупотреблять моим именем и навязывать мне, что мне и в голову не приходило. Мнимые мои сочиненьица (mes elucubration postiches) ходят в рукописях по городу, а что всего хуже - с моей подписью. Мерзавцы! (Leg co-quins!) Хотят меня уронить перед людьми достойными всякого почтенья (estimables sous tous les rapports), да и рассовывают, где только могут, сочиненные не мною, а ими же пошлости. Конечно, ни Дельвиг, ни Плетнев гнусным клеветам на мою музу не поверят; они очень хорошо знают, что я ее не оскверню стихами, которые и каналье Баркову не по плечу. Я же не Барков, а подавно не маркиз де Сад*. (lis savent parfaite-ment bien, que je ne salirai pas cette muse par des vers, qui ne sont pas meme de la taille de cette canaille de Барков. Quand a moi, je ne suis pas un Барков, et a plus forte raison un marquis de Sade.) Ну как же после этого не приколотить "ребят-подлецов" палкой, ну как же не надавать им плюх?

   ______________________

   * Известный безбожник и циник времен Французской революции. Консул Бонапарте - впоследствии император Наполеон - распорядился сжечь публично, на площади, рукою палача, ужасные романы Сада: "D о r о t h e e o u les dangers de la Vert и" и "Juliette ou la prosperite du vice" ("Доротея, или опасность добродетели" и "Жюльетт, или торжество порока" (фр.)). Покойный Ф.Ф. Вигель показывал мне один из уцелевших экземпляров. Откуда он его достал - этого мне не сказывал.

   ______________________

  

   Кстати замечу, что Пушкин считал не только произведения Баркова, но даже и фамилию сего скальда явлением совершенно неприличным, что и вы