Павлищев Лев Николаевич - Воспоминания об А. С. Пушкине, Страница 5 - Книги

не подозревал в нем такой наглости. Вы прекрасно сделали, что его прогнали и что взялись сами хозяйничать. Одно плохо, по письму вашему вижу, что, вопреки моему приказанию, приказчик успел уже все распродать. Чем же будете вы жить покамест? Ей-Богу, не ведаю. Ваш Пановский ко мне не является. Но так как я еще не имею доверенности от Льва Сергеевича, то я его и не отыскивал. Однако где мне найти его, когда будет до него нужда? Батюшка уехал из Петербурга 1-го июля, и я не получил об нем известия. Письмо сестры перешлю к нему, коль скоро узнаю, куда к нему писать; что ее здоровье? От всего сердца обнимаю ее. Кланяюсь также милой и почтенной Прасковье Александровне*, которая совсем меня забыла. - Здесь у меня голова кругом идет, думаю приехать в Михайловское, коль скоро немножко устрою свои дела.

На обороте: Его высокоблагородию милостивому государю Николаю Ивановичу Павлищеву. В город Остров, оттуда во Врев.

______________________

* Осиповой.

______________________

1836 (число не выставлено)

Пришлите мне, сделайте одолжение, объявление о продаже Михайловского, составя его на месте; я так его и напечатаю. Но постарайтесь на месте же переговорить с лучшими покупщиками. Здесь за Михайловское один из наших соседей, знающий и край и землю нашу, предлагает мне 20 000 рублей. Признаюсь, вряд ли кто даст вдвое, а о 60 000 я не смею и думать. На сделку, вами предлагаемую, не могу согласиться, и вот почему: батюшка никогда не согласится выделить Ольгу, а полагаться на Болдино мне невозможно. Батюшка уже половину имения прожил и проглядел, а остальное хотел уже продать. Вы пишете, что Михайловское будет мне игрушка, так - для меня, но дети мои ничуть не богаче вашего Лёли*, и я их будущностью и собственностию шутить не могу. Если, взяв Михайловское, понадобится вам его продать, то оно мне и игрушкою не будет. Оценка ваша в 64 000 выгодна, но надобно знать, дадут ли столько; я бы и дал, да денег не хватает, да кабы и были, то я капитал свой мог бы употребить выгоднее. Кланяюсь Ольге, дай Бог ей здоровья - а нам хороших покупщиков. Нынче осенью буду в Михайловском - вероятно, в последний. Желал бы вас еще застать.

А. Пушкин

На обороте: Его высокоблагородию милостивому государю Николаю Ивановичу Павлищеву. В Остров, в село Врев.

______________________

* Дядя жестоко ошибся.

______________________

Письма моего отца, Николая Ивановича Павлищева, к дяде моему, Александру Сергеевичу Пушкину
(в выдержках)

Михайловское, 27 июня 1836 года

Я ехал сюда предубежденный в пользу управителя. С этим предубеждением я принялся на досуге рассматривать его приходо-расходные книги, и вот что оказалось. Имейте, однако ж, терпение прочитать все со вниманием: я трудился больше для вас, нежели для себя. Речь идет здесь только о последних 18 месяцах, которые управитель провел здесь один, без господ. (Следует подробное описание краж управителя по всем продуктам и прочим статьям дохода.)

Если разбирать каждую статью, то не было бы письму моему конца. Довольно прибавить, что в холсте, пряже, шерсти да в поборе с крестьян, как то: гусей, кур, свиней, яиц и проч. я не досчитался больше половины. Обо всем у меня составлены подробные ведомости, из которых явствует, что управитель в прошлом году батюшке дал 630 руб., в расход вывел 720, а 3500 украл. Воровство страшное, а от чего? от того, во-первых, что управитель вор, а во-вторых, потому что он, получая 300 руб. жалованья и рублей 260 разных припасов, по положению батюшки, не может прокормить этим себя, жену, пятеро детей и двух баб, которые у него в услужении из деревни, да и что он за дурак тратить на это свое жалованье? По самому простому положению деревенскому, ему нужно без малого 1000 рублей. Денег этих в расходе он показать не смел, а утаил их в приходе. Прибавьте к этому нерадение о лесах, особенно на Земиной горе, от неимения караула более года, жалкое состояние строений, нищенскую одежду дворни (например, 5 фунтов льна на душу), своевольный наряд на барщину (делать, например, для управляющего дрожки), и получите полное понятие о нерадивом и плутовском управлении Г. Р.

Я не мог скрыть мое негодование: я призвал управителя и высчитал ему по книгам - так называю его бестолковые записки - все его злоупотребления. Он вымолвил: "батюшка, не погубите!" (т. е. не разглашайте). На вопрос, что заставило его идти в управители на 560 руб., отвечал он: "крайность". Я ему отказал, в полной уверенности, что он еще меня поблагодарит за избавление вас от расчета с подобным плутом.

После этого я хлеб в амбаре перемерил и поручил старосте сад, пчельник Архипу, птиц птичнице, скот скотнице. Все это было третьего дня. Вчера же успел я землю, которая ходила в 75 руб., отдать за 95; другую, ходившую в 175, берут у меня уже за 245. Сообщу о последующем мои соображения.

Теперь же у меня голова ходит кругом, но не от хозяйства, а от положения Ольги*. Она очень больна: кашель ужасный и грудь болит. Не знаю, что делать: доктора она не хочет и не позволяет послать за ним. Желаю здоровья вам с детками. Наталье Николаевне и сестрицам ее мое усерднейшее почтение.

Н. Павлищев

______________________

* Супруги Николая Ивановича - матери моей.

______________________

Михайловское, 11 июля 1836 года

Из письма моего от 27 июня вы знаете, Александр Сергеевич, что я прогнал управителя. С этого времени хозяйство идет своим порядком, без хлопот; косят сено да ставят в скирды, а там примутся за жатву. Теперь я на досуге познакомился коротко с имением.

Оценка ваша - по 500 руб. за душу - едва ли основательна. Душа душе рознь, продается она в Псковской губернии по разным ценам.

В Михайловском земли не 700 десятин, а 1965, как видно из межевых книг и специальных планов. Ошибка ваша произошла от того, что вы вместо двух описей межевых книг взяли отсюда только одну, и то не Михайловского, а Морозова - с прочими деревнями. По книге и планам видно, что в Зуеве, что ныне Михайловское, с прочими деревнями, по межеванию 1786 года, имеется земли 1965 десятин 1738 саженей; в том числе показано неудобной только 8 десятин. На этом пространстве в 1786 году было 190 душ; из них 100 с лишком выселены были для г-жи Толстой под Псков, и осталось по последней ревизии 80.

Итак, в отношении земли Михайловское есть одно из лучших имений в Псковской губернии. Пашенная земля, несмотря на запущенную обработку, родит изрядно: пастбищных лугов и отхожих сенных покосов вдоволь, лесу порядочно, а рыбы без числа.

Средний доход с имения определяется десятилетнею сложностью, но приходо-расходные книги не могли бы служить поверкою, быв составляемы плутами и грабителями, подобно Р. К счастию, что хоть за 1835 год книги я успел захватить у управителя. Делать нечего; положился на Р. Не будем считать, что он украл сена, разного хлеба, масла, льна и тому подобных припасов, что на одних оброчных землях я тотчас сделал до 200 руб. прибыли. На худой конец Михайловское, при прошлогоднем дурном урожае, дало до 5000 чистого дохода; не будем считать всего этого, а положим, что Р. не украл ни гроша: все-таки по его книгам, за отчислением расхода на посев дворовым, на лошадей, скот и птиц, чистого дохода выведено 3600 рублей. Это самый низкий доход; для получения его нужен капитал 80 000 рублей; следовательно, Михайловское равно капиталу 80 000, а душа 1000 рублям. Положим, имение будет всегда опустошаемо наемными приказчиками, будут неурожаи и доход еще уменьшится; в таком случае, понижая доход в 10-летней сложности на 3000 рублей, получится капитал 75 000; сбавьте еще на грабеж и неурожай 5000, - и тут имение сохранит цену 70 000.

Итак, самая низкая цена Михайловскому 70 000. Хлопочу о законной оценке, потому что действую не за себя, а за жену с сыном и за Льва Сергеевича. Чем справедливее оценка, тем законнее будет выделяемая 1/14 часть. Если имение купите вы, то я готов спустить еще 6000 и отдать его вам за 64 000, т. е. по 800 руб. душу. Таким образом, заплатите Ольге вместо 8500 руб. 13 700, - капитал, составляющий все достояние нашего сына, залог его существования в случае моей смерти. Разумеется, что и Лев Сергеевич поблагодарит, получа вместо 15 700 - 25 000.

Вот основание, на котором должно делиться. Раздел может быть произведен или продажею имения, или дележом в натуре. Последний способ невыгоден, ибо пришлось бы для уравнения делить имение по клочкам; раздроблением имение потеряло бы цену, и каждый остался бы в убытке. Остается способ продажи. Ольга купить его не может, потому что не может заплатить вам и Льву 50 000; Лев также, потому что нуждается в деньгах; остаетесь вы. Если же и вы не хотите, то приходится продать имение в чужие руки, покупщики найдутся; для них можно даже возвысить цену до 70 000. Объявление об этом должно подать в газетах. Не забудьте только сделать в газетах вызов кредиторам и должникам покойной матушки. Я ожидаю вас и очистил флигель для вас, если вам не вздумается стать в доме. Вам надо поспешить сюда.

Не знаю, в каком положении вы найдете Ольгу. Здоровье ее день ото дня хуже; кашель не перестает, а к нему присоединились еще лихорадочные припадки. Против воли ее я посылал в Новоржев за доктором, который и приезжал. Но она не принимает его лекарства. Я в мучительном положении; попытаюсь еще раз призвать доктора, а там одна надежда на Бога. Мое почтенье Наталье Николаевне.

Н. Павлищев

III

1 августа 1836 года

Вы требуете окончательной оценки. Я уже сделал ее, по действительному доходу 1834 года, в 64 000.

Предлагаю вам еще сделку, если, разумеется, Сергей Львович согласится выделить Ольгу. Ей причтется с нижегородского имения 80 душ, что даст 48 тысяч.

По моей оценке приходится вам и Льву Сергеевичу получить за Михайловское каждому по 25 143 рубля, обоим 50 287. Коли вы согласны на эту мену, то я, приняв Михайловское, заложу его в 12 тысяч, из коих тотчас 5143 рубля посылаю Льву Сергеевичу, а остальные употреблю на расплату с семейными долгами и на поправку имения. Таким образом, останусь я должным вам 25 тысяч, а Льву 20 тысяч, которые и заплачу нижегородским имением. Получа Михайловское, которым я могу управлять и из Варшавы, я, посредством заклада, могу тотчас иметь деньги, нужные мне до зареза. Оно в моих руках будет кусок хлеба, а в ваших, простите откровенность, дача, игрушка, которой вы, впрочем, всегда можете пользоваться.

Из лучших покупщиков Л - в на водах, а Р. в Москве; других я еще не приискал, потому что, по болезни Ольги, я нигде не был и никого не видел. Согласитесь лучше, Александр Сергеевич, на предлагаемую мною сделку, и дело с концом. Примите и проч.

Н. Павлищев

Предложив вам менять Михайловское на часть нижегородского имения, я ожидал скорого ответа. Ответа нет, а между тем меня зовут в Варшаву. Срок моего отпуска минул третьего дня. Если бы ответ ваш пришел вовремя, то я успел бы еще с доверенностями вашею, Льва и Ольги съездить в Остров и приискать денег; в случае же неудачи - еще списаться с вами. Но теперь мне не с чем выехать и приехать, чтобы расплатиться с кредиторами. Эта крайность заставляет меня отказаться и от меновой сделки, и от продажи имения в чужие руки, требующей много времени. Возьмите Михайловское, только выручите нас из беды. Если не можете заплатить доли Ольгиной сполна, то дайте на первый раз 2500 руб., остальные 5000 руб. будут за вами.

Зову вас сюда дня хоть на два или на три для того, чтобы сдать вам на руки документы и бумаги по имению и хозяйству. В несколько часов Познакомитесь с здешним хозяйством, а познакомившись с ним, не дадите себя обманывать подобно батюшке ни здесь, ни в будущем вашем нижегородском имении. (Если, разумеется, батюшка его не замотает или не проплачет.)

Все хозяйство разделил я на 2 части: одною заведует староста, а другою Архип. Тот и другой имеют книги, по которым должны вести отчетность. Каждый по своей части. От меня узнаете, сколько чего и что от них вы должны требовать. Я с охотой занимался сельским делом и не даром хочу быть порядочным, если не помещиком, то хоть арендатором или управителем. Je crois que j'ai manque ma vocation (Полагаю, я упустил свое призвание (фр.)).

He забудьте также, что рекрутский набор на носу. Не худо забрить лоб кому-нибудь из наследников Михаилы, но это вы сами знаете. Перед выездом отсюда пишу Сергею Львовичу, что сделка наша не состоялась по причинам, требовавшим немедленно моего выезда в Варшаву. Посмотрим, что скажет Сергей Львович. Авось образумится. Ведь сам же он говорил в письме к Прасковье Александровне*: "Ma presence а Нижний n'est bonne a rien: j'ai perdu toutes les facultes intellectuelies, - je suis presque aliene" (В моем пребывании в Нижнем нет ничего хорошего: я потерял все свои интеллектуальные способности, - я почти сошел с ума (фр.)).

Здоровье Ольги поправляется. На днях соберемся, может быть, погостить у Прасковьи Александровны, у Вревских и у Вениамина Петровича Ганнибала. П. А. сидит дома, нездорова. Вревские были у нас два раза, Вениамин Петрович нас изредка навещает; соседство его, как хорошего хозяина, может быть очень полезно.

Н. Павлищев

______________________

* Осиповой.

______________________

4 ноября 1836 года

Отъезжая из Михайловского, я приказал старосте до приезда вашего доносить обо всем мне, чтобы не оставить имения на произвол судьбы. Теперь полагаю, что вы уже там были, все видели и приняли в свое распоряжение. Спешу кончить расчет наш по наследству, которое осталось за вами в 40 000 руб.

При дележе должно различать имение движимое от недвижимого. Из движимого причитается Ольге 10 104 руб. 88 к., в то число получено 3526 руб. 8 к. Остается получить 6578 руб. 80 коп.

Во владение введут вас не прежде как в апреле, следственно, до апреля нам и денег требовать нельзя. Но я в таком положении, что не знаю, как проживу до будущего месяца. Я приехал сюда с 1000 рублями, и те пошли тотчас на квартиру и поправку хозяйства. Вы богаты если не деньгами, то кредитом. Помогите. Высылайте нам теперь 1578 руб.; 5000 отдадите к январю 1838, если нельзя дать прежде. Процентов не нужно; словом, мы будем вам весьма благодарны, если вы на первый раз вышлете 1578 р.

Послушайтесь меня, Александр Сергеевич. Не выпускайте из рук плута Михайлу с семьею. Я сам не меньше вашего забочусь о благе крепостных. В Михайловском я одел их и накормил. Благо их не в вольности, а в хорошем хлебе. Михайло и последнего не заслуживает. Возьмите с него выкуп; он даст вам за семью 10 тысяч руб. Не то берите хоть оброк с Ваньки и Гаврюшки, по 10 руб. в месяц с каждого, а с Васьки, получающего чуть ли не полковничье жалованье, - по 20 руб. в месяц, обязав, в случае неисправности, платить самого Михаилу. Вот вам и капитал 10 000. Петрушка будет если не солдат, то лихой ротный писарь или цирульник.

Батюшка подарил карету с заветной четверней Ольге. Карета вам верно не нужна; я продаю ее, а лошадей, которые нужны в хозяйстве для работы, не хотите ли оставить за собою?

Из Михайловских дворовых у меня Петрушка и Пронька. Последнего просим мы оставить у нас, а с Петрушкой я не знаю, что и делать. Он спился с кругу; я хотел было отправить его по пересылке в деревню для отдачи в рекруты, вместо порядочного мужика, но раздумал; ожидаю ваших приказаний, а между тем дал ему паспорт для проживания здесь в Варшаве.

Надо было мне немедленно ехать в Варшаву*. Слава Богу, что фельдмаршал** принял меня, не только без грозы, но даже без упреков. Примите и проч.

Н. Павлищев

______________________

* За просрочку отец мой мог бы получить неприятности.

** Паскевич. В то время мой отец был помощником статс-секретаря бывшего совета управления в Царстве Польском.

______________________

О.С. Пушкиной

Нас случай свел; но не слепцом меня

К тебе он влек непобедимой силой!

Поэта друг, сестра и гений милый,

По сердцу ты и мне давно родня.

Так в памяти сердечной без заката

Мечта о нем горит теперь живей;

Я полюбил в тебе сначала брата,

Брат по сестре еще мне стал милей.

Удел его - блеск славы вечно льстивой,

Но часто нам сияющей из туч;

И от нее ударит яркий луч

На жребий твой, в беспечности счастливый.

Но для него ты благотворней будь:

Свети ему звездою безмятежной,

И в бурной мгле отрадой дружной, нежной

Ты услаждай тоскующую грудь!*

Князь Вяземский

______________________

* Об этих стихах князя Вяземского, написанных 12 августа 1825 г. к матери моей, во время летнего ее пребывания в Ревеле, и напечатанных в "Северных цветах" в 1826 г., дядя мой Александр Сергеевич Пушкин писал автору 24 мая того же года: "Я не благодарил тебя за стансы Ольге. Как же ты можешь дивиться моему упрямству и приверженности к настоящему положению? Счастливее чем Андрей Шенье, я заживо слышу голос вдохновения".

В изданной в 1880 г. сыном автора, кн. П.П. Вяземским, брошюре "Александр Сергеевич Пушкин 1816 - 1825 гг. по документам Остафьевского архива" на странице 70 напечатано между прочим: "Две последние строфы в первоначальной редакции представляют несколько вариантов от текста, напечатанного в "Северных цветах":

Его удел: блеск славы горделивой,
Сияющей из лона бурных туч,
И от нее падет блестящий луч
На жребий твой, смиренный, но счастливый.
Но ты ему спасительнее будь (еще полезней).

Свети ему звездою безмятежной!
И в бурной мгле участьем дружбы нежной

Вливай покой в растерзанную грудь (тоскующую, томящуюся)". Издатель "Северных цветов", барон А.А. Дельвиг, друг Пушкина, подарил экземпляр этого альманаха моей матери с собственноручной надписью. Хранится у меня.

______________________

* * *

Отрывки из моих воспоминаний возбудили, сверх моего ожидания, довольно значительный интерес; некоторые периодические издания отозвались о них весьма лестным для меня образом и привели у себя обширные выдержки.

Кроме того, многие из знакомых, пользовавшихся радушным гостеприимством моей матери, стали убеждать меня напечатать и другие части "Семейной хроники", касающиеся покойных Ольги Сергеевны, брата ее Александра Сергеевича, их родителей и моего отца.

Не обладая ни литературным талантом, ни даже сносным литературным слогом, я писал "Хронику" собственно для себя, а если решился напечатать отрывки из нее, то потому, во-первых, что, как я уже предварял читателей, мне казалось "просто грешно" утаивать некоторые черты, известные лишь мне одному из жизни поэта, принадлежащего не только своим кровным родным, но и всей России, а во-вторых, потому что, исполняя сыновний долг, я хотел напомнить, что единственная сестра достославной памяти Пушкина - родная мать моя Ольга Сергеевна Павлищева, - забытая, Бог весть почему, пушкинскими биографами и комментаторами, была, действительно, - как ее воспел кн. Вяземский - "поэта друг и гений милый". Появившиеся же в печати, в разное время, три или четыре записочки к ней дяди Александра да напечатанные стихи его "Ты хочешь, друг бесценный, чтоб я, поэт младой..." говорят публике об отношениях его к Ольге Сергеевне весьма немного.

Предлагаемые отрывки основаны преимущественно на хранящейся у меня переписке моего деда и бабки с Ольгой Сергеевной от 1829 по 1835 год включительно, на переписке между моими родителями за 1831, 1832, 1834, 1835, 1836, 1841 и 1854 годы, когда они некоторое время жили в разных городах, и, наконец, на письмах отца моего к своей матери, Луизе Матвеевне Павлищевой, за 1828, 1829, 1835 и 1836 годы.

Вследствие этого печатаемые мною теперь отрывки будут обнимать лишь события упомянутых годов.

К большому моему сожалению, только письма моего отца к своей матери писаны по-русски; переписка же Сергея Львовича и Надежды Осиповны, подобно переписке моих родителей между собою, происходила по-французски, следовательно, в переводе на русский язык письма эти неизбежно утратят многое в своей внешней стороне.

Дальнейшим подспорьем при составлении предлагаемых отрывков послужили рассказы моих родителей, знакомых Александра Сергеевича, подруг Ольги Сергеевны, а также происшествия, которых я был уже сам очевидцем.

Все эти рассказы я аккуратно вносил в мой дневник, который веду в течение тридцати двух лет сряду, день в день.

Итак, приступаю к изложению событий, начиная с 1828 года.

После свадьбы моего отца дядя Александр Сергеевич Пушкин бывал первое время почти ежедневно у моих родителей, поселившихся в уютной квартирке в доме Дмитриева в Казачьем переулке, и всячески старался устроить примирение между Николаем Ивановичем и его тещей, Надеждой Осиповной: но бабка и слушать не хотела сына, говоря, что виною свадьбы, состоявшейся без ее позволения, не дочь, а зять, причем однажды попотчевала Александра Сергеевича шумной сценой, в заключение которой объявила ему категорически, "чтобы он не смел ей больше и толковать о Николае Ивановиче".

С горестью сообщал Александр Сергеевич моему отцу о результатах своих попыток и раз пророчески сказал ему: "Вспомните мое слово: рано или поздно матушка сама раскается".

Посещая дочь, Надежда Осиповна всегда выбирала время, когда моего отца не было дома, и только в праздник Пасхи Николай Иванович был у Пушкиных по настоянию Александра Сергеевича. Кончились праздники - и все пошло по-старому.

Сергей Львович взглянул на дело иначе: правда, он побаивался жениных сцен и посещал Николая Ивановича тайком, но все же показывал ему свое расположение, хотя и выражавшееся сначала сентиментальными фразами, а не делом. На деле же Сергей Львович проявил это расположение попозже, в 1831 году, пристроив зятя, как мною уже было рассказано раньше, под начальство действительного тайного советника Энгеля, председателя Временного правления в Царстве Польском.

О своей тогдашней домашней обстановке отец мой пишет своей матери, Луизе Матвеевне, от 1 июня 1828 года следующее:

"По-прежнему служу я в Иностранной коллегии переводчиком с разных языков и получаю 1000 рублей жалованья. Вице-канцлер распорядился произвести меня в коллежские асессоры, а теперь откомандировал в Сенат переводить бумаги с польского, а в польском я понаторел еще в Тульчине, под командой добрейшего Витгенштейна: переводить бумаги надобно в следственной комиссии над поляками. Работу эту чиню под наблюдением обер-прокурора Кайсарова. Он малый славный. А вот что теперь скажу вам, любезнейшая матушка: теща, Надежда Осиповна Пушкина, не любит меня, и я даже с ней не вижусь. Шурин, Александр Сергеевич, правда, потащил меня к ней на Пасху, думал мировую устроить, но дело вышло дрянь. Похристосовались и шабаш, а об ином прочем ни гу-гу.

Александру Сергеевичу это не по нутру: оный со мной в отношениях вполне хороших, но ничего с упрямой тещей не поделал. Тесть добрый малый, но у жены под пантуфлей. Ничего в нашу пользу не сделал, разумею насчет денег. Тесть скуп до крайности, вдобавок по хозяйству не сведущ.

У него в Нижегородской губернии 1000 душ, а крепостной его управляющий набивает себе карман и оставляет барина без гроша. От беззаботливости отца и плутовства управителя очевидно и мы терпим.

Жена прохворала почти с самой свадьбы; сильно огорчает ее теща своей враждебностью ко мне; а как на грех простудила ее зимой комедия визитов, которые мы сделали десятка с три в 20 градусов морозу. Старики уехали теперь в деревню, а шурин, Александр, еще здесь. Заглядывает к нам, но или сидит букою, или на жизнь жалуется; Петербург проклинает, хочет то за границу, то к брату на Кавказ. Больше почти никого и не видим.

С переменой жизни не знаю, останусь ли здесь. Все зависит от родителей жены, смотря по средствам, которые доставят они для нашего существования. Вся надежда теперь на шурина Александра Сергеевича: авось их уломает, что и обещался сделать; на днях едет к ним на неделю. Если же ничего не успеет сделать, то Бог поможет. Уверен я, что с моей женою буду везде и всегда счастлив".

Отец рассказывал мне, как он в первый год своей женитьбы и от материальных, и от нравственных забот сделался едва ли не достойным мученического венца, а Ольга Сергеевна, преданная ему всей душой, страдала от отношений к нему своей матери не менее, если не более, и впоследствии часто мне говаривала: "Мa lune de miel etait ma lune de fiel, et mon annee de miel - mon annee de fiel". (Мой медовый месяц был желчным месяцем, а мой медовый год - желчным годом.) Единственным ее утешением были минуты свиданий с Александром Сергеевичем. Пушкин тогда действительно хотел бросить Петербург и высказывал сестре свои мрачные мысли, вылившиеся и в написанной им тогда же у моих родителей элегии "Предчувствие", из которой привожу две первые строфы:

Снова тучи надо мною

Собралися в тишине!

Рок завистливой бедою

Угрожает снова мне...

Сохраню ль к судьбе презренье?

Понесу ль навстречу ей

Непреклонность и терпенье

Гордой юности моей?

В день же своего рожденья, 26 мая того же 1828 года, он, в написанном по этому случаю стихотворении "Дар напрасный", прямо скорбит, что живет на земле.

Прочитав моей матери эти последние стихи, дядя Александр сказал: "Хуже горькой полыни напрокутило мне житье на земле; нечего сказать, знаменит день рождения, который вчера отпразднован. Родился в мае и век буду маяться".

При этом Пушкин зарыдал.

Ольга Сергеевна тоже не могла удержаться от слез и впоследствии при всякой постигавшей ее невзгоде вспоминала стихи брата, но на этот раз возразила ему так, думая его утешить:

- Не будь бабой, Александр, перестань, полно плакать, а спрашивается, из-за чего? Из каких-нибудь пошлостей журнальной ракальи? Плюнь! Охота тебе te forger des idees noires (забирать себе в голову мрачные мысли (фр.))! Эти идеи - больше ничего, как расплясавшиеся нервы. Что же после этого я о себе должна сказать? Тебе, слава Богу, ничего недостает, а взгляни-ка на меня и на моего Николая Ивановича... Если же мир земной гадок, то плачь не плачь, все равно: людей не переделаешь. А на твои стихи* скажу тебе и всем известные другие:

Ничто не ново под луною,

Что было, есть, то будет век:

И прежде кровь лилась рекою,

И прежде плакал человек!

______________________

* Считаю не лишним напомнить читателям эту прелестную элегию дяди:

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на казнь осуждена?

Кто меня волшебной властью

Из ничтожества воззвал,

Душу мне наполнил страстью,

Ум сомненьем взволновал?..

Цели нет перед мною:

Сердце пусто, праздней ум,

И томит меня тоскою

Однозвучный жизни шум.

26 мая 1828 г.

Эти стихи вызвали, как известно, отповедь в стихах же митрополита московского Филарета.

______________________

- Твои стихи - очаровательная музыка, - продолжала утешать Ольга. Сергеевна брата, - но верь, ничто с нами не случается без Божия Промысла, стало быть и ты появился на свет не с бухты-барахту.

(Эту беседу с братом передавала мне мать моя.)

Ольга Сергеевна в то время (1828 г.), кроме посещений своего старшего брата Александра, находила утешение и в письмах младшего. Этот младший брат, "Наш приятель Пушкин Лев"*, был Вениамином, любимцем Сергея Львовича и Надежды Осиповны, но, не выдержав так же, как сестра его и брат, их деспотических нежностей, записался тайком от родителей в нижегородские драгуны и ускакал на Кавказ, где, как сказано мною в предшествующем отрывке, покрыл себя боевою славою.

______________________

* Дядя Александр написал на брата следующие шуточные стихи:

Наш приятель Пушкин Лев

Не лишен рассудка;

Но с шампанским жирный плов

И с груздями утка

Нам докажут лучше слов,

Что он более здоров

Силою желудка...

______________________

Ольга Сергеевна души в нем не чаяла; отвечая ей тем же и уважая ее, он, однако, побаивался ее справедливых дружеских головомоек, за которые, впрочем, был ей всегда признателен. Одну из подобных головомоек считаю не лишним привести, хотя и отступаю от хронологического порядка.

Утром достопамятного 14 декабря 1825 года дядя Лев исчезает из родительского дома, что называется по-французски: "sans tambour ni trompette" - недуманно, нежданно. Можно себе представить, какого страха натерпелся мнительный Сергей Львович, когда весть о вооруженном мятеже облетела город, а Льва Сергеевича - нет как нет. Меж тем является к деду в кабинет его камердинер, знаменитый Никита Тимофеевич, и является с растрепанными чувствами, докладывая, что на Сенатской площади солдаты, мол, передрались, убитых и изувеченных видимо, дескать, невидимо, а губернатор Милорадович уже на том свете. Сергей Львович остолбенел, а Никита, видя, что произвел эффект, напустил на себя пущую важность и занялся следующим причитыванием: "Красное солнышко, наш ты батюшка Сергей Львович! Душенька моя вся переворачивается, что барчука моего ненаглядного Левона Сергеевича нет. Где-то он пропадает, родименький? Уж не попутал ли его сердечного тоже нечистик?" (его выражение).

Сергей Львович от такого причитанья испугался еще больше и рассудил тут же попотчевать, во-первых, причиталыцика здоровеннейшей тукманкой, во-вторых, побежать к жене и закричать: "Леон убит!" - и, наконец, в-третьих, очутиться без верхней одежды и шляпы на улице. Ольга Сергеевна бросилась за ним следом и насилу убедила его воротиться домой, а сама распорядилась заложить сани и поехала на поиски. Надежда Осиповна при всем своем хладнокровии смутилась, а дворня собралась в лакейскую внимать дальнейшим причитываньям оскорбленного Тимофеевича. Сумбур вышел полнейший; все, исключая моей матери, потеряли голову, а Сергея Львовича трясла лихорадка от страха и простуды.

В девять часов вечера является Лев Сергеевич здравый, невредимый и веселый.

- Где пропадал? что? как? - накинулась на него Ольга Сергеевна. - Рассказывай, что с тобой было!

Оказалось, что Лев Сергеевич, любопытства ради, простоял на углу Адмиралтейской площади и Вознесенского проспекта, наблюдая за ходом дела, и, дождавшись конца, завернул к одному из своих приятелей поделиться свежими впечатлениями.

- Ведь ты еле-еле не убил отца, мать до смерти перепугал, не говорю уже обо мне, - продолжала Ольга Сергеевна, - знаю, с сорванцами не якшаешься, а все же мог невзначай попасть и в толпу, и в беду из-за пустого любопытства; и тебя бы за мятежника сочли: в толпе не разберешь!

Тут Ольга Сергеевна принялась читать ему по-французски нравоучения более получаса. Взяла с Льва Сергеевича обещание никому более не заикаться, что он был недалеко от происходившего, и прибавила по-русски в заключение: "Слава Тебе Господи, что брат Сашка в деревне: чего доброго, не ограничился бы разеванием рта, как ты, а напроказил бы по-своему".

В своем месте я расскажу, каким образом судьба действительно вывезла дядю Александра, не допустив его сделаться свидетелем, а легко могло статься - и одним из действующих лиц четырнадцатого декабря, вместе с его друзьями Пущиным и Кюхельбекером, которые, как известно, оба попались.

Но возвращаюсь к последовательному изложению воспоминаний.

Весь 1828 год родители мои провели, не выезжая и на лето, в Петербурге. Уединившись от шумного света, они посвятили себя домашнему очагу и кое-как сводили концы с концами, не имея никакой поддержки от деда и бабки. - "En verite, - говаривал им Александр Сергеевич, - papa et maman vous forcent, mes chers amis, de tirer le diable par la queue, mais helas! je n'y puis rien faire"... (Поистине папаша и мамаша принуждают вас, милые друзья, тянуть черта за хвост, но я, увы! ничего против этого сделать не могу...)

Между тем Сергей Львович и Надежда Осиповна поехали на лето в Михайловское.

"Тесть и теща ускакали в отчину, - пишет отец своей матери, - и не знаю, возвратятся ли на зиму сюда, или ускачут подальше; последнее было бы для меня, милая маменька, приятнее, и в тысячу раз приятнее; теща нрава тяжелого да несносного; не раз представляет меня жене не тем, что я есмь, а тем, что я никогда не есмь; поссорить, впрочем, с Олей меня ей не доведется, а все же ее разговоры обо мне с дочерью моей особе не по нутру".

Наступил 1829 год, а с ним наступили для моей матери новые испытания физические и нравственные. К первым из них относится тяжкая ее болезнь, ко вторым - разлука с братом Александром Сергеевичем.

Перед этими испытаниями, однако, были и приятные для нее минуты.

Не посещая света, родители довольствовались тесным семейным кружком, которого я уже отчасти и коснулся в напечатанных раньше отрывках из моей "Хроники". Барон Дельвиг, с ним отец особенно сошелся, и поэт Мицкевич (когда изменял своему правилу: знать больше, а говорить меньше) были весьма приятными собеседниками, а Михаил Иванович Глинка, тоже, подобно Дельвигу, сотрудник отца, но не по литературной, а уже по музыкальной части, устраивал у моих родителей артистические вечера. Дядя Александр, навещая свою сестру большею частию днем, появлялся по вечерам редко: всего в течение зимы 1829 года был раз пять - не более. Однажды пришел он вместе с Мицкевичем, когда обычные посетители были уже в сборе; гости - одни в ожидании музыкального сеанса, другие виста - расхаживали по комнате, и тут-то произошел известный обмен добродушных фраз между русским и польским поэтами - фраз, о которых так много трубили.

Пушкин и Мицкевич вошли вместе.

- Дорогу, господа, туз идет, - возвестил Мицкевич, указывая на Александра Сергеевича.

- Нет, вы проходите прежде! козырная двойка туза бьет, - сострил Пушкин.

Ольга Сергеевна, говоря как-то о Мицкевиче брату, стала подтрунивать над весьма плохим французским произношением последнего.

- C'est un excellent homme votre* Мицкевич, je n'en doute pas, et un homme de genie, par dessus le marche, j'en coviens aussi; mais comme il ecorche cette pauvre et malheureuse langue franchise!., au nom du ciel! (Прекрасный человек твой Мицкевич - не сомневаюсь в этом, да и гениальный человек впридачу, и это сознаю; но как он коверкает этот бедный и несчастный французский язык!.. Боже мой!)

- L'un n'empeche pas l'autre, - возразил дядя, - il n'a qu'a parler francos a la maniere des hottentots, mais nous nous comprenons parfaite-ment. Cela ne m'empeche, nullement d'etre amoureux fou de sa petite blu-ette "Boudryss". Savez vous, Olga, que c'est tout ce qu'il у a de plus gen-til? II me Га traduite en francais d'un bout a l'autre; et j'en veux faire aussi quelque chose". (Одно другому не мешает; пусть говорит себе по-французски на манер готтентотов, но мы отлично понимаем друг друга; это не мешает мне быть влюбленным до безумия в его искорку "Будрыс"**. Знаешь, Ольга, что это стихотворение как нельзя более мило? Он мне его перевел на французский язык с начала до конца, и я хочу тоже из "Будрыса" сделать кое-что.)

(Разговор этот сообщен мне матерью.)

______________________

* Говоря по-французски, брат с сестрой были на вы, по-русски же - всегда на ты.

** Заимствованная Пушкиным у Мицкевича одна из песен западных славян, "Будрыс и его сыновья", появилась в печати гораздо позже этого разговора с моей матерью, а именно в 1832 г.

______________________

Надо заметить, что Ольга Сергеевна не выносила плохого французского произношения, а тем более ошибок в разговоре, причем всегда поправляла собеседников, говоря, что ошибки во французском языке ей режут ухо. Слабость к подобным поправкам одолевала ее до такой степени, что не покидала и в самые горькие минуты жизни. Привожу тому пример.

Известие о неожиданной смерти Дельвига (в январе 1831 года) поразило Ольгу Сергеевну как громом. Печальным вестником оказался мой отец и, передавая ей роковое для нее и ее брата известие, сказал, между прочим: "Vous m'avez comprise, qu'apres tout ее qu'on m'a ra-conte, cette mort etait inevitable"*. - "Vous m'avez compris", - поправила его Ольга Сергеевна, среди истерических рыданий.

______________________

* Надеюсь, вы поняли, после всего того, что мне рассказали, что эта смерть была неизбежной (фр.)

______________________

(Сообщено мне отцом.)

Возвращаюсь к рассказу.

Ольга Сергеевна стала замечать зимой 1829 года не только грустное, но и желчное настроение брата.

- Напрасно, Александр, - увещевала его она, - портишь свою кровь эпиграммами на всякую ракалью. Ставь себя, ради Бога, выше ее! Злишься по пустому и ничего со злости не ешь, а какому-нибудь Каченовскому или Кочерговскому - как ты его прозываешь, - твои эпиграммы как с гуся вода. Уписывает он, думаю, свой обед за обе щеки, и уписывает так, что за ушами пищит, и горя мало. А плюнь ему в глаза - скажет, небось, "Божия роса!". Дядя рассмеялся.

- Лаянье против тебя этих Кочерговских, - продолжала мать, - все равно, что тявканье собачонки на луну - лает собачонка, а луна свое дело делает.

- Хорошо, Ольга, все это тебе говорить, но шайка Кочерговских и полнолуние выведет из терпения, не то что меня, - возразил Александр Сергеевич, - а господа журналисты и любопытные* - от них мне нет ни отдыха, ни срока, - напрашиваются уже не на эпиграммы, а поистине на мою палку**.

______________________

* Врагов своих, между прочим, Александр Сергеевич заклеймил эпиграммой "Приятелям", а любопытных - эпиграммой под тем же названием. Считаю кстати не лишним привести их:

1) Приятелям

Враги мои, покамест я ни слова...

И, кажется, мой быстрый гнев угас;

Но из виду не выпускаю вас

И выберу когда-нибудь любого:

Не избежит пронзительных когтей,

Как налечу нежданный, беспощадный!

Так в облаках кружится ястреб жадный

И сторожит индеек и гусей.

2) Любопытный

- Что ж нового? "Ей-Богу ничего".

- Эй, не хитри: ты, верно, что-то знаешь.