Толстая Софья Андреевна - Дневники (1897-1909)

ень учащен эти последние три дня. Лечения всякого - без конца: впрыскивают мышьяк со 2 апреля; сегодня электричеством живот лечили. Принимал Nux vomica, теперь магнезию, а на ночь висмут с кодеином и эфирно-валериановые капли. Ночи - вначале все тревожные, болит живот и ноги. И вот приходится растирать ноги, и это мне очень тяжело: спина болит, кровь к лицу приливает и делается истерическое состояние. Вообще все отрицалось, когда здоровье было хорошо, а при первой серьезной болезни - все пущено в ход. По три доктора в день собираются почти через день; уход трудный, и много нас, и все утомлены и заняты, и жизнь личная всех нас поглощена болезнью Л. Н. Лев Николаевич прежде всего писатель, излагатель мыслей, но на деле и в жизни он слабый человек, много слабее нас, простых смертных. Меня бы мучило то, что я писала и говорила одно, а живу и поступаю совершенно по-другому; а его это, кажется, не очень тревожит. Лишь бы не страдать, лишь бы жить, выздороветь... Какое внимание ко времени приемов лекарств, перемены компресса; какое старание питаться, спать, утолять боль.

   Убийство министра внутренних дел Сипягина очень взволновало Л. Н.. Зло родит зло, и это действительно ужасно. Сегодня Л. Н. долго писал письмо великому князю Николаю Михайловичу и опять излагал ему, как и в письме государю, свои мысли о земельной собственности по системе Henry George'a. Писал ему и о том, что убийство Сипягина может повлечь дальнейшее зло и надо прекратить его, переменив систему управления Россией.

   Вчера и сегодня играла во флигеле, одна, очень приятно, часа два с лишком.

   Погода отвратительная: буря, холодный ветер, все эти дни 4 градуса тепла днем. Сегодня 7 градусов. Из дома не выхожу, шью, читаю, глаза плохи.

  

   13 апреля

   Суббота, вечер накануне Светло-Христова воскресения, и, боже мой! какая невыносимая тоска. Сижу одинокая наверху, в своей спальне, рядом внучка Сонюшка спит. А внизу, в столовой, идет языческая, несимпатичная мне сутолока. Играют в винт, выкатили туда в кресле Льва Николаевича, и он с азартом следит за Сашиной игрой.

   Я очень одинока. Дети мои еще деспотичнее и грубо настоятельнее, чем их отец. А отец так умеет неотразимо убеждать в парадоксах и лживых идеях, что я, не имея ни его ума, ни его prestige'a - совершенно бессильна во всех своих требованиях. Он меня крайне огорчает своим настроением. С утра, весь день и всю ночь, он внимательно, час за часом выхаркивает и заботится о своем теле. Духовного же настроения я не усматриваю никакого решительно. Бывало, он говорил о смерти, о молитве, об отношении своем к богу, к вечной жизни. Теперь же я с ужасом присматриваюсь к нему и вижу, что следа не осталось религиозности. Со мной он требователен и неласков. Если я от усталости что неловко сделаю, он сердито и брюзгливо на меня крикнет.

  

   11 мая

   Мне совестно, что я как бы с недобрым чувством к Левочке и своим семейным писала свой последний дневник. Мне было досадно за отношение к страстной неделе всех моих, и я, вместо того чтоб помнить только себя в смысле греховности, перенесла досаду на близких. "Даждь мне зрети прегрешения мои и не осуждати брата моего"...

   Сколько прошло уже с тех пор времени, и как тяжело, ужасно опять то, что мы переживаем!

   После своей последней болезни, воспаления в легких, Л. Н. начал поправляться, ходил с палочкой по комнатам, отлично питался и варил желудок.

   Маша мне предложила поехать по делам в Ясную и Москву, так как очень нужно это было. Подумав, я решила ехать на возможно короткий срок и выехала 22 апреля утром.

   Поездка моя вполне была успешна и приятна. Пробыла я день в Ясной Поляне, куда приезжал и Андрюша. Погода была прелестная, я так люблю раннюю весну с нежной зеленью, с надеждой на что-то хорошее, свежее, новое... Усердно занялась счетами, записями, прошлась с инструктором по всем яблочным садам, посмотрела скотину и на заходе солнца пошла в Чепыж. Медунчики, фиалки цвели, птицы пели, солнце за срубленный лес садилось, и природа, чистая, независимая от людских жизней и тревог природа доставила мне огромное наслаждение.

   В Москве порадовало меня отношение ко мне людей. Такое дружеское, радостное, точно все мне друзья. Даже в магазинах, банках и везде - меня приветствовали так хорошо после долгого отсутствия.

   Устроила успешно дела, побывала на передвижной выставке и на выставке петербургских художников; побывала на экзаменационном спектакле и слушала Моцарта, веселую музыку оперетки Cosi fan tutti". Повидала много друзей, собрала в воскресенье свой маленький любимый кружок: Масловы, Маруся, дядя Костя, Миша Сухотин, Сергей Иванович, который мне играл Аренского мелкие вещи, сонату Шумана и свою прелестную симфонию, которая больше всего мне доставила удовольствия.

   Удовлетворенная, успокоенная, я поехала обратно в Гаспру, надеясь и судя по ежедневным телеграммам, что все там благополучно. Мне казалось таким удовольствием прожить еще месяц май в Крыму, радуясь на поправление Льва Николаевича. И вдруг, возвратившись 1 мая вечером в Гаспру, я узнаю, что у Л. Н. жар второй или третий день по вечерам. И вот пошло ухудшение со дня на день. Открылся сильный понос, жар ежедневно повышался, и, наконец, обнаружился брюшной тиф. Все эти дни и ночи - сплошное для всех страдание, страх, беспокойство. До сих пор сердце выдерживало хорошо болезнь; но прошлую ночь, с 10-го на 11-е, при температуре, доходившей раньше до 39 градусов, а сегодня 38 и 6, пульс вдруг стал путаться, ударов счесть невозможно, что-то ползучее, беспрестанно останавливающееся было в слабом, едва слышном пульсе. Я сидела у постели Левочки всю ночь, Количка Ге приходил и уходил, отказываясь неуменьем следить за пульсом. В два часа ночи я позвала живущего у нас доктора Никитина. Он дал строфант, побыл и ушел спать. В четыре часа ночи я ощупала опять пульс, и улучшения не было. Тогда дали кофе с двумя чайными ложками коньяку и впрыснули камфару. К утру пульс стал получше, сделали обтирание, температура упала до 36 и 7.

   Теперь Лев Николаевич тихо лежит тут же, в этой большой мрачной гаспринской гостиной, а я пишу за столом. В доме мрачно, тихо, зловеще.

   Состояние духа Л. Н. слезливое, угнетенное; но умирать ему страшно не хочется. Вчера он все-таки сказал на мой вопрос, каково его внутреннее настроение: "Устал, устал ужасно, и желаю смерти". Но он усиленно лечится, и сам следит за пульсом и лечением. По утрам, когда легче, он следит за газетами, просматривает письма и присылаемые книги.

   Сегодня приезжает из Москвы доктор Щуровский, из Кочетов - дочь Таня, Сережа, Ге, Игумнова и Наташа Оболенская и Саша - все ухаживают за больным. Сережа недобр ко мне и тяжел.

  

   13 мая

   Льву Николаевичу, слава богу, лучше. Температура равномерно падает, пульс стал лучше, понос прекратился. Щуровский уехал вчера. Приехал сегодня сын Илья, приехал П. А. Буланже. Количка Ге уезжает завтра. В доме суета довольно тяжелая. Сережа невыносим; он выдумывает, на что бы сердиться на меня, и придумал вперед упрекать, что я будто бы хочу везти отца _б_у_д_у_щ_е_й_ _з_и_м_о_й_ в Москву. Как неразумно, зло и бесцельно! Еще Л. Н. не встал от тяжкой болезни, а Сережа уже задумывает, что будет осенью. А какие мои желанья? Я совсем не знаю. Впечатлительность, яркое освещение и понимание жизни, желание покоя и счастья - все это повышенно живет во мне. А жизнь дает одни страданья - и под ними склоняешься.

   Живешь _с_е_г_о_д_н_я_ш_н_и_м_ только днем, и если все хорошо, ну и довольно. Играла сегодня часа два одна во флигеле, пока Л. Н. стал.

  

   15 мая

   Неприятность с Сережей не прошла даром. Вчера у меня сделались такие страшные боли во всем животе, что я думала, что я умираю. Сегодня лучше. У Л. Н. тиф проходит, температура вечером после обтирания была 36 и 5, пульс 80. Maximum температуры было сегодня 37 и 3. Но слаб он и жалок ужасно. Мне запретили ходить по лестнице, но я не вытерпела и пошла его навестить. Холодно, 11 градусов.

  

   16 мая

   Льву Николаевичу все лучше, температура доходит только до 37 и то неполных. Скучает он, бедный, очень. Еще бы! Пять месяцев болезни.

   Получил сегодня письмо от великого князя Николая Михайловича в ответ на свое. Диктовал все о том же, что его теперь больше всего занимает: о неравном распределении земельной собственности и несправедливости владенья землей.

   Нездорова животом, слаба, пульс у меня 52. Юлия Ивановна тоже нездорова. После того как я съездила в Москву, еще тяжелей стала жизнь здесь, еще напряженнее, и просто я чувствую, что сломлюсь совсем. Только бы уехать!

  

   22 мая

   Лев Николаевич постепенно поправляется: температура нормальная, не выше 36 и 5, пульс 80 и меньше. Он теперь наверху; внизу все чистили и проветривали. Погода дождливая и свежая. Все в доме вдруг затосковали, даже Л. Н. мрачен, несмотря на выздоровление. Всем страшно хочется в Ясную Поляну, а Тане к мужу, Илюше к своей семье. Теперь, когда миновала всякая опасность, если быть искренним до конца, - всем захотелось опять личной жизни. Бедная Саша, ей так законно в ее года этого желать.

   Играла и вчера и сегодня одна во флигеле, очень это приятно. Учу усердно трудный scherzo (второй, c пятью бемолями) Шопена. Как хорош, и как он гармонирует с моим настроением! Потом разбирала Rondo Моцарта (второе, la mineur), грациозное и легонькое.

   Сегодня лежу и думаю: отчего к концу супружеской жизни часто наступает постепенно некоторое отчуждение между мужем и женой. И общение с посторонними часто приятнее, чем друг с другом. И я поняла; - отчего. Супруги знают друг друга _с_о_ _в_с_е_х_ _с_т_о_р_о_н, как хорошее, так и дурное. Именно к концу жизни умнеешь и яснее все видишь. Мы не любим, чтоб видели наши _д_у_р_н_ы_е_ стороны и черты характера, мы тщательно скрываем их от других, показываем только выгодные для нас, и чем умнее, ловчее человек, тем он лучше умеет выставлять все свое лучшее. Перед женою же и мужем - это невозможно, ибо видно все до дна. Видна ложь, видна личина - и это неприятно.

   Видела вчера во сне моего Ваничку; он так ласков и старательно меня крестил своей бледной ручкой. Проснулась и плакала. А семь лет прошло с его смерти. Лучшее счастье в моей жизни была его любовь и вообще любовь _м_а_л_е_н_ь_к_и_х_ детей ко мне.

   Читаю Фильдинга "Душа одного народа", перевод "Tbe soul of a people". Прелестно. Чудесная глава "О счастии". Насколько буддизм лучше нашего православия, и какой чудесный народ бирманцы!

  

   29 мая

   Целую неделю не писала. 25-го, в субботу, уехала к себе в Кочеты Таня. Льва Николаевича снесли вниз и выпустили на воздух, на террасу, в кресле 26-то числа. После этого он ежедневно на воздухе, и силы его быстро возвращаются. Вчера он даже прокатился с Ильей в коляске. Был вчера Ламанский, профессор, и еще какой-то странный человек, говоривший о некультурности крестьян и о необходимости этим заняться. Он прибавлял поминутно: "pardon", и нарочно не выговаривал "р". Лев Николаевич на него досадовал, но когда я его удалила и стала считать пульс, который был 94 удара в минуту, Л. Н. с досадой на меня крикнул при Ламанском: "ах, как ты мне надоела!" Так и резнуло по сердцу.

   Сегодня уехал Илюша, счастливый тем, что был полезен и приятен отцу это время.

  

   5 июня

   Все еще в Крыму. Время идет быстро, все мы заняты и перестали уже так безумно стремиться домой. Здесь теперь очень хорошо: жаркие, ясные дни, лунные, прелестные ночи. Сижу сейчас наверху и любуюсь отражением луны в море. Лев Николаевич похаживает с палочкой, как будто здоров, но худ и слаб еще очень. Мне больно, больно на него часто смотреть, особенно когда он покорно кроток, как все это последнее время. Вчера только раздражался на меня, когда я его стригла и чистила ему голову. По утрам он пишет, кажется, воззвание к рабочим и еще о земельной собственности и иногда переутомляется.

   3 июня был доктор Бертенсон, нашел Льва Николаевича в хорошем состоянии, кроме кишечника.

  

   11 июня

   Сегодня Л. Н. ездил с доктором Волковым кататься в Ай-Тодор, в юсуповский парк и очень любовался. Были: жена Альтшулера, Соня Татаринова, семья Волкова, Елпатьевекий с сыном. Пришла целая толпа чужих и смотрела в окно на Льва Николаевича.

   Живем это время хорошо, погода теплая, здоровье Л. Н. довольно успешно идет к лучшему. Ездила два раза верхам, раз в Орианду с Классеном, раз в Алупку с ним же и Сашей. Очень приятно. Играю, шью, фотографирую. Лев Николаевич пишет обращение к рабочим людям, все то же, что и царю, "О земельной собственности". Собираемся ехать 15-го, робею, но рада. Укладываюсь понемногу.

  

   13 июня

   Мы, кажется, опять не уезжаем из Гаспры: в России сырость, дожди, холод, 12 градусов только. Потом у Льва Николаевича расстройство желудка. Он так ослабел вообще, что непроизвольно ночью мочу испускает, и мне пришлось все белье ему менять. И как он жалок, худ, как ему часто совестно!

   Бедный, я видеть его не могу, эту знаменитость всемирную, - а в обыденной жизни худенький, жалкий старичок. И все работает, пишет свое обращение к рабочим. Я сегодня его все переписала, и так много нелогичного, непрактического и неясного. Или это будет плохо, или еще много придется работать над этой статьей. Несправедливость владения землей богатыми в ущерб полный крестьянам - действительно вопиющая несправедливость. И вопрос этот разрешить быстро - нельзя.

  

   15 июня

   Вчера приехали Сережа и Буланже.

  

   17 июня

   Кончается тетрадь, надеюсь, и наша жизнь в Крыму. Мы опять не уехали, заболела Саша инфлуэнцой; сегодня ей лучше. Лев Николаевич ездил на резиновых шинах в коляске Юсуповых кататься в Орианду с Буланже. Вечером играл в винт с Сережей, Буланже и Классеном. У него болит коленка и нехорош желудок.

   Дурные вести о Маше, опять в ней мертвый ребенок! И это седьмой, просто ужасно. Неприятно е башкирами. - Весь день толклись разные посетители.

  

   26 июня

   Вчера мы наконец выехали из Гаспры. Результат жизни в Крыму - везем совершенно больную Сашу, у которой две недели жар и совершенно больные кишки, и не поправившегося Льва Николаевича.

   Вчера на пароходе (в первый раз в жизни) красиво и хорошо. Сегодня едем в роскошном вагоне е салоном. Саша и Л. Н. лежат утомленные путешествием. Слава богу, завтра будем дома. У Л. Н. болит живот и ноги. Положили компрессы. Писать трудно, трясет.

  

   27 июня. Ясная Поляна.

   Сегодня приехали из Крыма. Ехали до Ялты на лошадях, больные - Лев Николаевич и Саша - в коляске Юсуповых на резиновых шинах. Ехали: Лев Николаевич, Саша, я, Сережа сын, Буланже, Ю. И. Игумнова, доктор Никитин. В Ялте сели на пароход "Алексей". Дамы, букеты, проводы... На пароходе Л. Н. сидел в кресле на палубе, завтракал в общей зале и чувствовал себя хорошо. В Севастополе пересели на ялик, доехали до вокзала опять по заливу моря, солнце ярко светило, было очень красиво. Вагон стоял отдельный для Л. Н. с салоном, большой и удобный. Саша была плоха и жалка, у нее все кишечная болезнь. В Харькове овации, больше все дам. Вошел к нам Плевако, интересно рассказывал свои разные дела. В Курске с выставки народного образования - пропасть народа на вокзале. Жандармы толкали публику, входили в вагон депутации от учителей, учительниц и студентов. Пришел Миша Стахович, Долгорукий, Горбунов, Ладыженский и пр. Хорошие разговоры Плеваки и Стаховича.

   Радостно было приехать в Ясную, но опять омрачилось. Маша начала мучаться и вечером родила мертвого мальчика.

  

   1 июля

   Разбирала письма. Дождь льет. Приехали Оболенский Д. Д. и Соломон. Интересные разговоры, Л. Н. участвовал в них охотно. Сегодня ему лучше, температура 37 вечером. Дали 5 гран хинина.

  

   2 июля

   Лев Николаевич пьет много кумыса, ходит по комнатам бодро, много пишет по утрам, но еще не выходит, все сыро и свежо. Саше лучше.

  

   3 июля

   Приехали и уже уехали Вася Маклаков и Мария Александровна. Сережа и Соломон уехали сегодня утром. Лев Николаевич ходил во флигель навестить Машу, а вечером играл в четыре руки с Васей Маклаковым вторую симфонию Гайдна. Саша принесла рыжиков, их много.

  

   4 июля

   Лев Николаевич здоров, дошел до флигеля и обратно. Вечером много разговаривал с своим доктором Никитиным о психиатрах и не одобрял их.

  

   23 июля

   С страшной быстротой летит время. 5 июля поехала к Илюше в Калужскую губернию, провела в их Мансурове с внуками, Ильей и Соней прекрасные два дня. Гуляли, катались по красивой местности и лесам, разговаривали по душе о многом.

   7 июля поехала к Мише в Бегичево. Прелестный симпатичный маленький внук Ваничка. Лина деликатная, серьезная и любящая женщина. Миша слишком молод и заносчив, но не надолго. Пока за них спокойно и радостно, благодарю бога. 8-го ночью вернулась о Мишей в Ясную. Лев Николаевич здоров, но слаб. 10-го у Саши нервный припадок.

   11 июля ездили с Сашей на именины Ольги в Таптыково. Провели хороший день, вернулись ночью после ливня.

   Заболел серьезно Михаил Сергеевич Сухотин: гнойное воспаление левого легкого. Очень я беспокоилась и жалела Таню, и наконец поехала туда в Кочеты 16 июля вечером. Там грустно, чуждо. Очень жалкий, исхудавший Михаил Сергеич, и Таня, измученная, напряженная, ночи все с ним не спит. Пробыла четыре дня, вернулась 21-го утром.

   Все свежо, вчера лил дождь, рожь в снопах не свезена. Овес еще не косили. Сейчас вечер, 10 градусов тепла только! - Ездила вчера до дождя по всей Ясной Поляне, по посадкам и очень наслаждалась. Как красиво и хорошо везде!

   Здоровье Саши поправляется, а Л. Н. все жалуется на плохое состояние желудка. Кумыс его не поправляет, а только расстраивает. Если б было тепло, то пищеварение было бы лучше.

   Уход за ним делается все труднее от его отношения к ухаживающим. Когда войдешь к нему помочь или услужить, у него такой вид, что ему помешали или что он ждет, когда уйдут. И точно мы все виноваты, что он стал слаб и хил. И как бы я усердно, терпеливо и внимательно ни ходила за ним, никогда я не слышу слова ласки или благодарности, а только брюзжание. С чужими - Юлией Ивановной, доктором и пр., он учтив и благодарен, а со мной только раздражителен.

  

   26 июля

   Хорошо и весело проведенный день. Приехала вся семья Ильи, внуки, Анночка. Гуляли с Зосей Стахович, Сашей; вечером играл Гольденвейзер сонату Шумана и балладу Шопена - прекрасно. Говорили о поэтах, Лев Николаевич упомянул о стихотворении Баратынского "На смерть", и тотчас же принесли книгу и Зося прочла это прекрасное, высокого слога стихотворение. Потом она же продекламировала стихи Фета на смерть. Лев Николаевич говорил, что у Баратынского отношение к смерти правильное и христианское, а у Фета, Тургенева, Василия Боткина и тому подобных - отношение к смерти эпикурейское.

   Лев Николаевич здоров, несмотря на 12 градусов тепла, дождь, сырость. Играл весь вечер в винт, слушал с удовольствием музыку. Пишет по утрам свой роман "Хаджи-Мурат", и я радуюсь этому.

  

   27 июля

   Музыка продолжает благотворно на меня действовать. Сегодня вечером Гольденвейзер отлично играл сонату Шопена с маршем похоронным. Близко от меня сидел Л. Н., вся зала полна была близкими мне людьми: Илюша, Андрюша, Соня, Ольга. Анночка, Зося Стахович, Мария Александровна. И растроганная музыкой, я почувствовала, как тихая радость входила в мое сердце, и как оно наполнилось благодарностью к богу, что еще раз мы все собрались любящие друг друга, счастливые, и среди нас Лев Николаевич живой, сравнительно здоровый... И совестно стали за свои слабости, недовольство, за все то дурное, что портит хорошую жизнь...

   С Ильей, Соней и внуками очень приятно. Зося Стахович уехала. Умная, содержательная и сердечная она девушка. Приезжал Андрюша с Ольгой и Ал. Дьяковым.

   Ходили сегодня гулять с Л. Н., Зосей, внуками и Юл. Ив. до конца деревни, откуда Л. Н. с Мишей поехали в Ясенки и обратно. Весь день был приятный и притом теплый и ясный.

  

   9 августа

   Вот как давно опять не писала я дневника! Все время полна заботы о состоянии болезни Сухотина, которому опять хуже. Бедная моя, любимая Таня! Она его слишком любит и трудно ей: просто уход за ним и то тяжелый. Ездила я в Москву 2-го числа, энергично занималась делами, счетами, заказом нового издания. Обедала у Дунаева, гостеприимного и доброго, но всегда мне чуждого человека. Вернулась 3-го домой; приехала из монастыря сестра Машенька. Четвертого я уехала к Масловым. Добрые, ласковые люди. Ужасное впечатление идиота-мальчика в их доме. Сергей Иванович погружен в работу музыкального учебника, хочет его кончить до отъезда в Москву. Просила его поиграть, он отказал, остался упорен, строг, непроницаем и даже неприятен. Что-то в нем грустно-серьезное, постаревшее и чуждое, и мне это было тяжело. - Домой вернулась с удовольствием, веселого у Масловых было только катанье по лесам. - Вчера приехала Лина с младенцем Ваничкой, а сегодня утром Миша. Вся семья милая, прелестная во всех отношениях. Приезжала вчера и Глебова с дочерью Любой. Здесь племянник Саша Берс, Анночна и Мод. Приехала и Лиза Оболенская. Суетно, но приятно. Сегодня прекрасно прокатились все в катках на Груммонт, много шли пешком. У Льва Николаевича с утра болел живот, и он был очень мрачен. Я входила к нему несколько раз, и он безучастно и даже недовольно принимал меня. К вечеру играл в винт, оживился и даже попросил поесть. Он пишет повесть "Хаджи-Мурат", и сегодня, видно, плохо работалось, он долго раскладывал пасьянс, признак, что усиленно работает мысль и не уясняется то, что нужно. Священники мне посылают все книги духовного содержания с бранью на Льва Николаевича. Не прав и он, не правы и они; у всех крайности и нет _м_у_д_р_о_г_о_ _и_ _д_о_б_р_о_г_о_ спокойствия. Лев Николаевич вообще необыкновенно безучастен ко всем и всему, и как это тяжело! Зачем люди ставят перед собой эту стену, как Л. Н. и как Сергей Иваныч? Неужели их труды - умственный и художественный, музыкальный - требуют этой преграды от людей и их участия? А мы, простые смертные, больно бьемся об эти стены и изнываем в нашем одиночестве, любя тех, кто от нас ограждается. Роль тяжелая, незаслуженная...

   День серенький, но теплый и тихий. Яркий закат, лунные ночи.

  

   11 августа

   Вчера уехала семья Миши, и вчера же приехала Ольга с Сонюшкой. Что за милая, ласковая и умная девочка! Я очень ее люблю. Уехала Лиза Оболенская, Саша Берс. Приехали Стасов и Гинсбург, который лепил bas-relief с Саши - и плохо, непохоже. Я училась, как это делается, и хочу попробовать лепить медальон с Л. Н. и меня.

   Стасов громогласен, огромен, ему 78 ¥ лет, и он выработал манеру говорить всем приятное. Во многое он знает и старик интересный и значительный.

   Ходили вчера все за рыжиками, и я ушла; одиночество в лесу мне было приятно. Вообще же огонек во мне потух, и я откровенно начинаю стареть. Болезнь и дряхлость Льва Николаевича затормозили во мне все порывы, всю живость и энергию жизни; и я так страшно устала! - Сегодня у Л. Н. опять болит живот, но он был оживлен и много говорил. Рассказал, как он попросился в Севастополе в _д_е_л_о, и его поставили с артиллерией на четвертый бастион, а по распоряжению государя сняли; Николай I прислал Горчакову приказ: "Снять Толстого с четвертого бастиона, пожалеть его жизнь, она стоит того".

   Потом рассказывал, что Лесков взял его сюжет рассказа, исказил его и напечатал. Рассказ же Льва Николаевича был следующий: "У одной девушки спросили, какой самый главный человек, какое самое главное время и какое самое нужное дело? И она ответила, подумав, что самый главный человек тот, с кем ты в данную минуту общаешься, самое главное время то, в которое ты сейчас живешь, и самое нужное дело - сделать добро тому человеку, с которым в каждую данную минуту имеешь дело".

   Весь день дождь, овес еще в поле, 13 градусов тепла.

  

   28 августа

   Рождение Льва Николаевича, ему 71года. Ходили его встречать на прогулку, он гулял много, но беспрестанно отдыхал. Приехали все четыре сына, пятый - Лева - в Швеции; и Таничка, моя бедная и любимая, тоже не была. Ее муж все болен. Пошло праздновали рождение моего великого супруга: обед на двадцать четыре человека самых разнообразных людей; шампанское, фрукты; после обеда игра в винт, как и все бесконечные предыдущие дни. Лев Николаевич ждет не дождется вечера, чтоб сесть играть в винт. Сашу втянули в игру, и это составляет мое страдание. Из посетителей самый приятный, кроме моих детей, был Миша Стахович и еще Маруся Маклакова.

   Прекрасно прожили мы недели две с сестрой Льва Николаевича, Марией Николаевной. Вели религиозные разговоры, играли в четыре руки с увлечением симфонии Гайдна, Моцарта и Бетховена. Я ее очень люблю и огорчалась, что она уехала. Лев Николаевич все жалуется на живот, и живущий у нас доктор Никитин делает ему по вечерам массаж живота, что Л. Н. очень любит. Пишет он усердно "Хаджи-Мурата".

  

   2 сентября

   31 августа приезжали для консилиума два доктора из Москвы: умница и способный, бодрый, живой Щуровский и милый, осторожный и прежде лечивший Льва Николаевича - П. С. Усов. Решили нам зимовать в Ясной, и мне это гораздо более по душе, чем ехать куда бы то ни было. Жизнь здесь, дома, _н_а_с_т_о_я_щ_а_я. В Крыму _ж_и_з_н_и_ нет, и если нет _в_е_с_е_л_ь_я, то невыносимо. В Москве мне лично жить _л_е_г_ч_е; там много людей, которых я люблю, и много музыки и серьезных, чистых развлечений: выставки, концерты, лекции, общение с интересными людьми, общественная жизнь. Мне с испорченным зрением трудно занимать себя по длинным вечерам, и в деревне будет просто скучно. Но я сознаю, что Льву Николаевичу в Москве _н_е_в_ы_н_о_с_и_м_о_ от посетителей и шума, и потому я с удовольствием и счастьем буду жить в любимой Ясной и буду ездить в Москву, когда жизнь здесь будет меня утомлять.

   Жизнь идет тревожно, быстро; занята весь день, даже отдыха в музыке нет. Посетители очень подчас тяжелы, как, например, Гальперины вся семья. Начала лепить медальон профиля Л. Н. и моего. Страшно боюсь, трудно, не училась, не пробовала и очень отчаиваюсь, что не удастся сделать, а хочется добиться, иногда сижу всю ночь, до пятого часа, и безумно утомляю глаза.

  

   10 октября

   Давно не писала - и жизнь пролетела. 18 сентября с болью сердца проводила мою Таню с ее семьей в Швейцарию, в Montreux.

   Такая она была жалкая, бледная, худая, когда хлопотала на Смоленском вокзале с вещами и сопровождала больного мужа. Теперь от нее известия хорошие - слава богу.

   День именин провела тоже в Москве. Было много гостей, прощавшихся с Сухотиными, и С. И., которого я случайно увидела на улице и позвала. Он строго серьезен, что-то в нем очень изменилось, и еще он стал более непроницаем.

   С 10 сентября на 11-е у нас на чердаке был пожар. Сгорели четыре балки, и если б я не усмотрела этого пожара, по какой-то счастливой случайности заглянув на чердак, сгорел бы дом, а, главное, потолок мог бы завалиться на голову Льва Николаевича, который спит как раз в той комнате, над которой горело на чердаке. Мной руководила божья рука, и благодарю за это бога.

   Жили все это время спокойно, дружно и хорошо. После ремонта и починок в доме я все почистила, убрала, и жизнь наладилась правильная и хорошая. Лев Николаевич был все это время здоров, ездил много верхом, писал "Хаджи-Мурата", которого кончил, и начал писать обращение к духовенству. Вчера он говорил: "Как трудно, надо обличать, а не хочу писать недоброе, чтоб не вызвать дурных чувств".

   Но мирная жизнь наша и хорошие отношения с дочерью Машей и ее тенью, т.е. мужем ее Колей - порвались. История эта длинная.

   Когда произошел раздел имущества в семье нашей по желанию и распределению Льва Николаевича, дочь Маша, тогда уже совершеннолетняя, отказалась от участия в наследстве родителей как в настоящее, так и в будущее время. Я ей не поверила, взяла ее часть на свое имя и написала на этот капитал завещание в ее пользу. Но смерти моей не произошло, а Маша вышла замуж за Оболенского и взяла свою часть, чтоб содержать его и себя.

   Не имея никаких прав на будущее время, она почему-то тайно от меня переписала из дневника своего отца 1895 года целый ряд его желаний после его смерти. Там, между прочим, написано, что он страдал от продажи своих сочинений и желал бы, чтоб семья не продавала их и после его смерти. Когда Л. Н. был опасно болен в июле прошлого, 1901, года, Маша тихонько от всех дала отцу эту бумагу, переписанную ею из дневника, подписать его именем, что он, больной, и сделал.

   Мне это было крайне неприятно, когда я случайно это узнала. Отдать сочинения Л. Н. в _о_б_щ_у_ю_ собственность я считаю дурным и бессмысленным. Я люблю свою семью и желаю ей лучшего благосостояния, а передав сочинения в общественное достояние, мы наградим богатые фирмы издательские, в роде Маркса, Цетлина и другие. Я сказала Л. Н., что если он умрет раньше меня, я не исполню его желания и не откажусь от прав на его сочинения; и если б я считала это хорошим и справедливым, я _п_р_и_ _ж_и_з_н_и_ его доставила бы ему эту радость отказа от прав, а после смерти это не имеет уже смысла для него.

   И вот теперь, предприняв издание сочинений Льва Николаевича, по его же желанию оставив право издания за собой и не продав никому, несмотря на предложения крупных сумм за право издания, мне стало неприятно, да и всегда было, что в руках Маши бумага, подписанная Львом Николаевичем, что он не желал бы продажи его сочинений после его смерти. Я не знала содержания точного и просила Льва Николаевича мне дать эту бумагу, взяв ее у Маши.

   Он очень охотно это сделал и вручил мне ее. Случилось то, чего я никак не ожидала: Маша пришла в ярость, муж ее кричал вчера бог знает что, говоря, что они с Машей собирались эту бумагу _о_б_н_а_р_о_д_о_в_а_т_ь_ после смерти Льва Николаевича, сделать известной наибольшему числу людей, чтоб все знали, что Л. Н. не хотел продавать свои сочинения, а жена его продавала.

   И вот результат всей этой истории тот, что Оболенские, т. е. Маша с Колей, уезжают из Ясной.

  

   23 октября

   С Машей помирились, она осталась жить во флигеле Ясной Поляны, и я очень этому рада. Все опять мирно и хорошо. Пережила тяжелое время болезни Л. Н. У него от 11 до 22 октября болела сильно печень, и мы все жили под угрозой, что сделается желчная колика очень сильная; но, слава богу, этого не случилось. Его доктор Никитин очень разумно лечил, делал ванну, клистиры, горячее на живот, и со вчерашнего дня гораздо лучше.

   Еще больше я испугалась, что у Доры в Петербурге сделался нефрит. Но и ей лучше.

   Осень невыносимо грязная, холодная и сырая. Сегодня шел снег.

   Лев Николаевич кончил "Хаджи-Мурата", сегодня мы его читали: строго-эпический характер выдержан очень хорошо, много художественного, но мало трогает. Впрочем, прочли только половину, завтра дочитаем.

   Убирала и вписывала с Абрикосовым книги в каталоги. Очень устала.

  

   1 ноября

   Все бы хорошо, если б не нездоровье Льва Николаевича. Сегодня такой у него слабый голос, и весь он особенно угнетен нынче. Болезнь печени, начавшаяся с 11 октября, и то ухудшаясь, то улучшаясь, продолжается и не проходит. Сегодня мне особенно тревожно и грустно. Такой он старенький, дряхлый и жалкий - этот великий и столь любимый мною человек.

   Очень морозно, ночью было 15 градусов мороза, почти без снега. Девочки - Саша и Наташа Оболенская и их маленькие ученицы расчищали каток, катались на коньках. Тут же были два молодых врача: наш Никитин и приезжий Аршеневский. Яркое солнце, голубое небо... Не хотелось ни кататься, ни что-либо делать, все мучаюсь болезнью Льва Николаевича.

   Шла домой вверх по проспекту, и вдруг ясно представилось мне далекое прошлое, когда по этой же самой аллее, возвращаясь с катка, на одной руке на гору несла ребенка, отворачивая его от ветра и прикрывая ротик, другой везла салазки с другим ребенком, и впереди и сзади шли веселые, румяные, оживленные дети, и так полна была жизнь, и как я их страстно любила... А навстречу нам шел Лев Николаевич, тоже веселый, бодрый, опоздавший на каток.

   Где теперь эти маленькие, с любовью выхоженные дети? Где этот силач - веселый, бодрый Левочка? Где я, такая, какой я была тогда? Грустно на старом пепелище отжитой счастливой жизни! И если б я чувствовала себя старой, мне было бы легче. Но та же энергия, то же здоровье, та же мучительная впечатлительность, которая глубокими бороздами врезывает в мои воспоминания все периоды пережитой и переживаемой жизни. - Только бы получше жить, поменьше накоплять _в_и_н_о_в_а_т_о_с_т_и_ перед всеми людьми, тем более перед близкими.

  

   8 ноября

   Живем изо дня однообразно, тихо. Не жизнь забирает и _з_а_с_т_а_в_л_я_е_т_ быть деятельной, а нужно ее чем-нибудь _з_а_н_и_м_а_т_ь, заполнять. Прежде ее на непосредственное, нужное дело недоставало. Как все переменилось! Деревенской жизнью и настроением руководит значительно погода. Вчера светило солнце, и мы все были оживленны, катались на коньках, и я с девочками - Сашей, Наташей Оболенской и их ученицами бодро каталась на коньках. Еще с азартом катался П. А. Буланже, и его преувеличенный восторг и движения слабого физически, но энергического человека, и его спина - все это возбуждало во мне какую-то брезгливость. Я вообще не люблю мужчин, они все мне всегда были физически чужды и противны, и долго надо мне любить в человеке его душу и талант, чтоб он стал мне дорог и чтоб я всячески полюбила его. Таких во всей моей пятидесятивосьмилетней жизни было три, из коих, конечно, главным был мой муж.

   Но и он!.. Сегодня по поводу романа Paul Marguerite зашла речь о разводе. Лев Николаевич говорит, что "зачем французам развод, они и так не стесняются в брачной жизни". Я говорю, что развод иногда необходим, и привожу пример Л. А. Голицыной, которую муж бросил для танцовщицы через три недели после свадьбы и с цинизмом сказал ей, что он _ж_е_н_и_л_с_я, чтоб ее иметь, как любовницу, так как иначе он не мог бы ее получить.

   Лев Николаевич на это сказал, что, стало быть, брак есть церковная печать на прелюбодеяние. - Я возразила, что только у дурных людей. Он неприятно начал спорить, что у _в_с_е_х. А что же настоящее? - На это Л. Н. сказал: "Как взял женщину в первый раз и сошелся с ней - то и брак".

   И мне так вдруг тяжело уяснился и наш брак с точки зрения Льва Николаевича. Это голое, ничем не скрашенное, ни к чему не обязывающее половое соединение мужчины и женщины - это Л. Н. называет браком, и для него безразлично, помимо этого общения - кто та, с которой он сошелся.

   И когда Лев Николаевич начал говорить, что брак должен быть один, с первой женщиной, с которой пал, - мне стало досадно.

   Идет снег, кажется, установится путь. Просматривала корректуру "Казаков". Как хорошо написана эта повесть, какое уменье, какой талант. Насколько гениальный человек лучше в своих творениях, чем в жизни!

   Теперь Лев Николаевич пишет статью "К духовенству". Я еще ее не читала, но сегодня он ее кончил и посылает в Англию Черткову. Сейчас он играет в винт с докторами и Оболенскими: Машей и Колей.

  

   25 ноября

   Чувствую все большее и большее одиночество среди своей, оставшейся около меня, семьи. Сегодня вернулась из Москвы, и вечером Л. Н. читал приехавшему из Крыма доктору Елпатьевскому свою легенду о дьяволах, только что сочиненную и написанную им.

   Это сочинение пропитано истинно дьявольским духом отрицания, злобы, глумления над всем на свете, начиная с церкви. Те же якобы христианские мысли, которые Л. Н. вкладывает в эти отрицательные разговоры чертей, облечены в такие грубые, циничные формы, что во мне от этого чтения поднялось болезненное негодование; меня всю бросило в жар, мне хотелось кричать, плакать, хотелось протянуть перед собой руки, защищаясь от дьявольского наваждения.

   И я горячо, с волнением высказала свое негодование. Если мысли, вложенные в эту легенду, справедливы, то к чему нужно было нарядиться в дьяволов, с ушами, хвостами и черными телами? Не лучше ли семидесятипятилетнему старцу, к которому прислушивается весь мир, говорить словами апостола Иоанна, который в дряхлом состоянии, не будучи в силах говорить, твердил одно: "Дети, любите друг друга!" Сократу, Марку Аврелию, Платону, Эпиктету - не нужно было привязывать уши и хвосты чертей, чтоб изрекать свои истины. А, может быть, современному человечеству, которому так умеет потрафлять Л. Н., этого и нужно.

   А дети - Саша, еще неразумная, и Машa, мне чуждая - вторили адским смехом злорадствующему смеху их отца, когда он кончил читать свою чертовскую легенду, а мне хотелось рыдать. - Стоило оставаться жить для _т_а_к_о_й_ работы! Дай бог, чтобы не она была последняя; дай бог смягчиться его сердцу!

  

   7 декабря

   Опять отчаяние в душе, страх, ужас потерять любимого человека! Помоги, господи!.. У Льва Николаевича жар, с утра сегодня 39, пульс стал плох, силы слабеют... Что с ним, единственный доктор, который при нем, не понимает.

   Выписали тульского Дрейера и из Москвы Щуровского, ждем сегодня. Телеграфировали сыновьям, но никого еще нет.

   Пока еще есть надежда, и я не потеряла силы, опишу все, как было.

   4 декабря с утра было 19 градусов мороза и был северный ветер, потом стало 13 градусов. Лев Николаевич встал как обычно, занимался, пил кофе. Я хотела послать телеграмму имениннице Варваре Ивановне Масловой и взошла спросить Л. Н., не нужно ли ему что в Козловке. Он сказал: "Я сам пойду". "Нет, это невозможно, сегодня страшно холодно, надо считаться с тем, что у тебя было воспаление в легких", - уговаривала я его. - "Нет, я пойду", - настаивал он.- "А я все-таки пошлю с кучером телеграмму, чтоб ты не счел нужным ради телеграммы дойти, если ты устанешь", - сказала я ему и вышла. Он мне вслед еще закричал, что пойдет на Козловку, но я кучера услала.

   К завтраку Льва Николаевича я пришла с ним посидеть. Подали овсянку и манную молочную кашку, а он спросил сырники от нашего завтрака и ел их вместо манной каши. Я заметила, что при питье Карлсбада, который он пьет уже недели четыре, сырники тяжело, но он не послушался.

   И после завтрака он ушел один гулять, прося выехать на шоссе. Я и думала, что он сделает свою обычную прогулку на шоссе. Но он молча пошел на Козловку, оттуда своротил в Засеку - всего верст 6 - и вышел на шоссе, надел ледяную шубу сверх своего полушубка и поехал, разгоряченный и усталый, домой, при северном ветре и 15 градусах мороза.

   К вечеру он имел вид усталый, говорил, что у него сегодня понос и что он на прогулке перетерпел. Приезжал Миролюбов, редактор "Журнала для всех", просил своей подписью участвовать в Комитете в память двухсотлетия печати. Лев Николаевич отказал, но много с ним беседовал. - Ночь он спал.

   На другое утро, 5 декабря, часов в 12 и раньше, его стало знобить, он укутался в халат, но все сидел за своими бумагами и ничего с утра не ел. К вечеру он слег, температура дошла уже до 38 и 8. К ночи появились сильные боли под ложечкой; я всю ночь была при нем, клала горячее на живот, ставили мы с доктором несколько клизм, плохо действующих, с вечера дали ревень, две облатки по 5 гран, кажется. Но действия желудка не было до другого дня, когда стало слабить много, потом жидкой болтушкой темной и с гнилостным запахом и слизью. К вечеру температура была 39 и 4. Но вдруг Маша прибежала вне себя, говорит: "температура 40 и 9". Мы все посмотрели градусник, так и было. Но я до сих пор не уверена, что с ртутью что-нибудь было, мы все растерялись. Сделали обтирание спиртом с водой, померили градусник, через час опять 39 и 3.

   Но сегодня всю ночь он горел, метался, стонал, не спал. При нем был доктор Никитин и я. Клали на живот компресс с камфарным спиртом из воды, ставили клизмы - ничто не облегчало. К утру опять температура 39, мучительная тоска, слабые, жалкие глаза, эти милые, любимые, умные глаза, которые смотрят на меня страдальчески, а я ничем не могу помочь.

   Мучительно преследует меня мысль, что бот не захотел продлить его жизнь за ту легенду о дьяволах, которую он написал.

  

   8 декабря

   Температура стала низкая, обильный пот разрешил болезнь, но осталась слабость сердца, и еще страх у всех докторов - воспаления в легких, которое может произойти от бактерий инфлуэнцы, определенной докторами.

   Приехали сегодня утром милые и бескорыстные доктора, всегда веселые, бодрые, ласковые: сердечный Пав. Серг. Усов и бодрый Влад. Андр. Щуровский. Ночевал тульский доктор Чекан, и очень старался и умно действовал наш домашний врач - Никитин.

   Вчера приехали сыновья: Сережа и Андрюша с женой, сегодня Илья. Еще приехала Лиза Оболенская, а сегодня Пав. Алекс. Буланже.

   До пяти часов утра за Львом Николаевичем ходила я, потом Сережа. Доктора тоже сменялись: сначала Никитин, потом Чекан.

   Сегодня у меня нехорошее чувство сожаления о даром тратившихся силах на уход за Львом Николаевичем. Сколько внимания, любви, сердца, времени кладешь, чтоб всякую минуту жизни следить за тем, чтоб сохранить ее Льву Николаевичу. И вот, как 4-го, на мои