| Главная » Книги |
Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 3, Страница 10
Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 3ратрицы
Александры Федоровны.
3 ноября. Писал Пономареву в Черниговскую губернию о статье его, о
моих сочинениях.
6-е. Был у обедни в Казанском соборе.
17-е. Обедал у принца Ольденбургского в честь невесты. Послал записку
Титова великому князю Константину Николаевичу.
21-е. Вечером был у Лубяновского. Живой архив. Много рассказывал.
22-е. Послал с венским священником Раевским мой медальон и 30 писем
к Бибеско.
26-е. Получил известие о смерти молодого Вьельгорского в
Симферополе.
Книжка 23. (1857)
2 октября. Переехали с дачи в Петербург. Вечером был у Норова.
3-е. Должен был обедать у Тютчевых, а обедал у великой княгини
Екатерины Михайловны.
4-е. Вечером на бале у великой княгини Марии Николаевны.
5-е. Сборы к отъезду в Москву.
6-е. Выехали.
7-е. Приехали в Москву в 9 часов утра. У Четвертинских все еще спали,
кроме собак, которые бросились на нас. Я переехал к Ковалевскому. Первый
мой выезд был в клинику навестить избитых полицией студентов.
9-е. Обедали у Ковалевского с Шевыревым и Бобстом.
10-е. Утром был у графа Закревского. Разговор с обер-полицмейстером
Берингом.
11-е. С приезда был на лекциях Бабста, Крылова, Лешкова.
12-е. Был в клинике у студентов. Был у Сушковых.
13-е. К прискорбию моему, не был я сегодня у обедни, - и не знал или
забыл, что был крестный ход в память изгнания французов из Москвы.
14-е. Государь призывал нас в свой кабинет с Ковалевским. Говорил мне
о Киевском университете и Черниговской гимназии - после о здешней
полицейской истории и без малейшего предубеждения против студентов. Был у
императрицы. Очень благосклонна, мила и разговорчива. Вечером был у
Самариной и не успел выехать.
15-е. Целое утро продержали меня в плену разные народы. Был у Марии
Щербатовой, где нашел еще одного Гагарина, сына князя Григория. Заезжал к
Блудову, Шывыреву, Гончаровой. Никого не застал.
16-е. Были у меня студенты и благодарили за доброе участие. Был у
Волконской Сибирячки.
17-е. Утром слушал лекцию Бодянского.
18-е. Вообще преподавание у нас как-то бездушно, особенно в
гимназиях. Все мертвая буква, а живой мысли нет. Вечером был у Ермоловой.
Рассказ о Платоне, сосланном в Кострому.
19-е. Приехал в Остафьево. Писал жене. Гулял по саженой роще, по
берегу замерзшего пруда, на котором мальчишки гоняли кубари. Вечером был у
Окуловых. Лунная ночь.
20-е. Был у обедни. Пили у меня чай Анна и Варвара Алексеевны
Окуловы и священник. Прекрасный день. Опять гулял по саду, роще, вдоль
пруда. В 3 часа отправился в Москву. Приехал прямо к Ковалевскому, а вечером
переселился к Владимиру Четвертинскому, в дом княгини Черкасской, на
Никитской.
21-е. Были у меня Сибирский, Волконский, Павлов, Шевырев.
22-е. Вечером у Сушковых: Ростопчина, Лев Толстой, Щебальский,
собиратель и литературный сыщик Бартенев, Павлов, Шевырев.
23-е. Был в клинике. Все немощи и ужасы человеческого рода. У вдовы
Киреевской.
25-е. Поехал в Остафьево. Был у меня Гирт на возвратном пути от
Закревского, к которому послал его Норов. Толку было мало. Вечером был у
Окуловых и ералашничал до второго часу ночи.
26-е. Остафьево. Был у обедни. Крестьянская сходка. Просятся на оброк.
Гулял, писал стихи. В 4 часа отправился в Москву.
27-е. Был в Девичьем монастыре. Панихида. После у Погодина.
28-е. Утром был у племянника Закревского. Вечер с плясками у
Закревского. Елисейские встречи и разговоры в царстве мертвых. Из новых
знакомств: княгиня Черкасская, Викторина, жена того, которого называют
здесь, не знаю почему, Чижиком. Зрелая львица, но приятная.
29-е. Был у меня Константин Аксаков. Ездил на кладбище, на могилу
матери. Она родилась в 1762 г., скончалась в 1802 г. Обедал в Кадетском
корпусе у Озеровых. Вечер у Кошелева (вторник), не столь славянский, как я
боялся. Свербеева, Павлов, Максимович, Крузе, etc.
30-е. Был у Лонгинова. Обедал у Тимирязева.
31-е. В университете на латинской лекции Клейна. Всего слушателей три
студента. Был у Оболенской-Мезенцевой, у Шевырева.
1 ноября. Был у меня Максимович.
2-е. Ездил к Филарету, но не видал его. Сказали, нездоров. Вечером был
у меня Погодин. После был я у Сушковых.
3-е. Был у меня Максимович, Павлов, Свербеева, Четвертинская. Был у
Аксаковых.
4-е. Были у обедни. Кошелев, Шевырев были у меня. Вечером танцы у
графини Паниной.
5-е. С Ковалевским ездил в университет. Библиотека, музей. Просить у
министерства внутренних дел старопечатных книг. Ездил к Иверской. Уже
заперто.
6-е. Выехал из Москвы; в вагоне со мной были генерал Астафьев, князь
Валериан Голицын. В Москве был мороз, в Твери снег, и чем ближе к
Петербургу, тем теплее.
7-е. Благополучно приехали в Петербург.
Полезно было бы в уездных училищах предоставить священникам
преподавание и русского языка вместе со славянским, как то делается в Белеве
по распоряжению покойного Ивана Киреевского, который был почетным
смотрителем.
Нужно, по крайней мере, отчасти предоставить цензуру некоторым
профессорам. Цензурным Комитетам выдавать деньги, назначаемые на
жалованье цензорам, с тем, чтобы Комитеты платили каждому по трудам его.
Ешевский. Московский университет усердно желает иметь его в числе
своих профессоров. Типографию на откуп за 50 тысяч рублей серебром; желают
снять ее Рябинины. Говорили о предположении перевести в Москву
Румянцевский музей. Нужно, чтобы следствие по окончании не миновало
Ковалевского.
10-е. Ездил в Царское Село. После обедни представлялся их величествам.
Государь призывал меня в свой кабинет. Говорили о Московской истории, о
Константине Аксакове. Императрица призывала к себе. Разговор о Наполеоне.
Слово его о Турецкой войне 1828 г. и Севастополе. Он два раза просился в нашу
службу. Благодарила меня за стихи. Вечером был во дворце. Разговор с двумя
императрицами.
11-е. Ночевал в Царском Селе. Обедал у вдовствующей императрицы:
Мария Вяземская, Титов, Ахматов. Разговор очень разнообразный и свободный.
Ее не верно ценят в публике. Вечером Титов читал мне проект свой о учении
наследника с избранными товарищами.
12-е. Норов. Новая цензурная гроза по поводу жалобы Панина на статьи
об устном судопроизводстве.
17-е. Приглашение в Царское Село в спектакль. Между прочим, давали
водевиль La rue de la lune довольно неприличный, а особенно для молодых
фрейлин. Государыня очень жаловалась на неприличность пьесы.
18-е. Обедал у их величеств. Они, проезжая в карете, остановили меня на
улице и удостоили приглашением. Обедала Анна Алексеевна Окулова. Много
шутили. Она рассказала мое слово: по всем по трем - коренной не тронь.
Вечером возвратился в город.
19-е. Обедал у Авроры. Вечером заезжал к архимандриту Айвазовскому.
Утром был в Комитете Министров. Много говорили и ничего путного не
решили.
20-е. Писал возражение на Чевкина, который первый на вызов явился с
доносом на цензуру: когда думать ему о путях сообщений, если он роется в
старых журналах и вытаскивает из них старые дрязги.
22-е. Был у меня профессор Московского университета Майков. Тютчев
читал ему свои последние стихи. Изготовил записку для Норова о назначении
комитета для пересмотра Цензурного Устава.
23-е. Вечером был у меня граф Блудов и Плетнев. Жуковский говаривал
о графе Уварове: "Странный человек. Часто подымает нос, а головы никогда не
подымает".
30-е. Были у меня Батюшков, Анненков, София Щербатова, Аврора
Карамзина.
2 декабря. Был у меня Кавелин. Говорил ему о статье Бабста в
Московских Ведомостях.
4-е. Перелистывал на днях вышедший 7-й том Пушкина.
5-е. Был у меня граф Уваров, отъезжающий в Москву. Вчера читал
биографию Маркова, написанную Бартеневым. Надобно отыскать мне мой
некролог Маркова, напечатанный в Телеграфе.
6-е. Вчера вечером были у меня Титов и Норов. Кто-то сравнивал голову
С.Ст. с постоялым двором, всё и все в нем перебывают: и умное и глупое, и
дельное и бездельное, и правое и кривое, а там, когда ночью все разъедутся, то
уже ничего не останется.
7-е. Был я приглашен на вечер к великой княгине Екатерине
Михайловне, но не поехал. Сидели у меня веером Плетнев и Казанский
Баратынский.
8-е. Был восприемником у Рейтерна дочери Марии. Восприемницей была
императрица Мария Александровна. Место ее заступила Анна Тютчева.
9-е. Обедал сегодня у вдовствующей императрицы: графиня Тизенгаузен,
граф Адлерберг, граф Шувалов, Норов. Говорили о смерти Василия
Петровского в Алупке и графини Бенкендорф в Дрездене. Государыня говорила
о княгине Дашковой и о записках ее, переведенных недавно на немецкий язык.
Спрашивала, почему Ванюша Воронцов наследовал имя Дашкова, но никто из
нас не умел отвечать.
11-е. Обедал у великой княгини Екатерины Михайловны с Титовым.
Вечером у Норова.
31-е. Кончил год, дома, с Павлом и женой его.
Книжка 24. (1858-1859)
"Друзья мои! (говорит Карамзин в "Письмах Русского
Путешественника") Когда судьба велит вам быть в Лозанне, то войдите на
террасу кафедральной церкви и вспомните, что несколько часов моей жизни
протекало тут в удовольствии и тихой радости!" Я исполнил желание его.
Когда бываю за границей, беру всегда с собой Письма Карамзина и
перечитываю многие из них с особенным наслаждением. Люблю отыскивать,
угадывать следы его, разумеется, давно стертые с лица земли. Поколения
сменили поколение, которое он застал и видел. Гостиницы исчезли. Все
приняло новый вид.
Россия училась читать по этим Письмам. Они открыли новый мир в
области умственной и литературной. Ныне их уже не читают. Так называемые
учителя русской словесности считают их устарелыми и предлагают ученикам
новейшие образцы. А между тем Письма эти должны служить и ныне образцами
языка и слога: они не только Письма путешественника, но настоящие мемуары,
исповедь человека, картина эпохи. Замечательные лица, характеристики,
разговоры их передаются в живом зеркале. Ни в котором из творений
Карамзина не изображает он себя в такой полноте, как здесь.
Чувствительность, так называемая, сентиментальность, пожалуй,
слезливость, не приторны, потому что они не искусственны, не лживы, а
истинны. Таков был Карамзин в то время. Таковым он был до конца жизни,
разумеется, с изменениями, со зрелостью ума и души, которые пришли с
летами. Карамзин всегда сохранил добросердечную, мягкую, детскую
впечатлительность: он до конца любовался живостью первоначальных лет,
цветком, захождением солнца, всеми красотами природы; был сострадателен до
слезливости; любящая и нежная душа не охлаждалась ни летами, ни опытами
жизни, часто отчуждающими душу от ближнего.
Стих латинского поэта "Я человек и ничто человеческое мне не чуждо"
было постоянным лозунгом всей его жизни, всех его действий, чувств и
помышлений. Не помещик, он горевал при известии, что в такой-то и такой-то
губернии неурожай. Когда Дмитриев заставал его в такую минуту грусти и,
узнав о ее причине, говорил: "Полно заботиться, в Москве будет всегда
довольно калачей", - Карамзин добродушно смеялся шутке друга своего, но не
менее горевал о лишении и нуждах бедных крестьян.
Тому, кто знал его, слышится голос души его в следующих словах,
писанных также из Лозанны: "Я сел на уединенной лавке и дождался
захождения солнца, которое, спускаясь к озеру, освещало на стороне Савойи
дичь, пустоту, бедность, а на берегу Лозанском - плодоносные сады, изобилие
и богатство. Мне казалось, что в ветерке, несущемся с противоположного
берега, слышу я вздохи бедных поселян савойских". Это не риторическая фигура,
не филантропическая фраза, брошенная, чтобы произвести театральное
действие на читателей или слушателей. Нет, Карамзин и тогда слышал сердцем
вздохи бедных поселян савойских, как лет 30 или 40 после сострадал он в
Москве, или Петербурге, в уютном доме и за сытным обедом, жалкой участи
поселян Пензенской или Олонецкой губернии.
Сам Карамзин при одной выходке сентиментальности своей прибавляет,
в примечании: кто хочет, рассмеется. Следовательно, он знал, что
подвергается насмешливости некоторых людей, но вместе с тем не хотел он, из
ложного стыда, утаивать движения своего сердца и выставлять себя не тем,
чем он был в самом деле. Эти выходки, эти сердечные нескромности
драгоценны для людей, даже и не разделяющих этого невинного
простосердечия, но умеющих сочувствовать всему, что есть выражение
искреннего, истинного чувства.
"Писем Русского Путешественника" теперь не читают, потому что он в
них не говорит о железных дорогах, которые никому тогда и во сне не снились;
не пускается в исследование и разрешение вопросов статистических,
политико-экономических, хотя при случае не забывает и затрагивать их, когда
они попадаются ему под руку, и даже первый создал и пустил в ход в этих
письмах слово промышленность.
Эти господа, не обращающие никакого внимания на "Письма Русского
Путешественника", похожи на человека, который пренебрегал бы картинами
Рембрандта и ван-Дейка потому, что лица, ими на портретах изображенные, не
одеты и не причесаны по-нынешнему. Многих не занимает человек, в обширном
духовном и умственном значении его. Им, например, нужно, чтобы лицо было
современное, нынешнее, т.е., чтобы походило на них самих, смотрело на
предметы с той точки зрения, с которой они смотрят, говорило их языком или
их наречием, вполне разделяло их убеждения и предубеждения. Одним словом,
было не личностью, отдельной, самобытной, независимой, а однообразным
отпечатком, одноцветным отблеском общего типа, общей формы. Вот отчего в
наше время так редки оригинальные умы и характеры, и литературные
произведения вертятся вечно в заколдованном круге, который страшатся
переступить угодники века из страха показаться запоздалыми, отсталыми и не
имеющими достаточно силы, чтобы достигнуть высоты настоящего и общим
аршином определенного уровня.
Знакомства Карамзина с знаменитыми современностями. Он является
перед ними выборным человеком возникающего русского просвещения и в этом
звании оценивается ими, возбуждает все их сочувствие, всю их любовь и в лице
его сочувствие и любовь к России. Заслуга неоцененная, которой можем мы
гордиться и которую не следовало бы нам забывать. Добро бы еще светским
читателям, жадным потребителям всякой новизны, но нам, нашей пишущей
братии, непростительно отрекаться в равнодушном забвении от дел и подвигов
предка нашего, который указал нам дорогу, по которой все мы идем, с меньшим
или большим успехом, который отлил и отчеканил орудие, которым действуем;
который не только на родной почве высоко поднял хоругвь русского
просвещения, но с честью явил его и глазам образованнейших мужей того
времени; обратил их сочувственное внимание к новым, им дотоле неизвестным
союзникам, к новым сподвижникам на стезе образованности и в трудах
умственного и духовного преуспевания.
В каком русском писателе найдете вы более глубокого, верного
понимания природы, таких живых и красноречивых изображений ее
разнообразных и изумительных красот? Сколько разносторонних сведений,
сколько любознательности. Какие верные характеристики писателей, в то время
едва по одному имени известных России, характеристик, и ныне не утративших
свежести и верности своей. Под легкостью, непринужденностью письменной
болтовни сколько глубоких наблюдений, чуждых всякого систематического
педантства и сухости нравоучения. Какая теплая, неограниченная любовь к
человечеству, вера в Провидение и благодарность к нему. Какое искусство,
какая простота в рассказах современных событий, дорожных приключений, в
исторических воспоминаниях. В некоторых местах можно уже угадывать
будущего романического повествователя и будущего историка. Лица, им
упоминаемые, живы, встают, движутся, говорят перед нами. Читая эти письма,
читателю сдается, что он был знаком с Лафатером, с Бонетом, что он сидел в их
кабинетах, беседовал с ними.
***
В Лозанне Hotel de Gibbon, на том месте или близ тех деревьев, под
коими он (Гиббон) писал свою книгу. Портрет его в столовой, и из уважения к
имени, которым окрещена гостиница, она отлично содержится. Вот до этой
общественной признательности мы еще не дошли. Улицы и гостиницы не носят
имен великих писателей, даже наших, не только что иностранных.
***
Руссо не узнал бы своей спартанской Женевы. Новое правительство все
делает, чтобы обратить ее в безнравственные Афины. Театр, правда, плохой,
игорный дом, кофейные и погреба, или просто кабаки, на каждом шагу.
Стараются обезшвейцарить Женеву, поглотить ее народонаселение приливом
иностранцев, разноплеменной сволочи, бродяг. Все это с политической целью
укрепить власть свою чуждыми стихиями и легче рыбу ловить в мутной воде.
Как Париж, Женеву ломают из края в край и вновь отстраивают. Эта ломка
привязывает рабочий класс к диктатуре государственного совета,
сосредоточившегося в одной личности Фази.
Нельзя в Женеве не думать о Руссо. Карамзин посвятил ему несколько
красноречивых страниц в своих письмах. Не сочувствуя многим политическим
и религиозным мнениям Руссо, Карамзин любил его и много имел с ним
общего. Гоголь также принадлежал семейству Руссо, с разницей, что он был
христианин и усердный православный, а тот деист, - что тот был ум высшего
разряда, а Гоголь писатель с дарованием и только. Но в том и другом была
болезненная организация - галлюцинации (des hallucinations).
***
В Женеве видел я la maison de detention (дом для задержанных), и la
maison penitentiaire (дом для наказанных). В первой содержатся Les detenus
(арестованные) и подвержены полной келейной системе днем и ночью.
Работают в келье, обедают при безусловном молчании; не дозволяют им ни
петь, ни свистать. Случаи помешательства редки. Recidives (рецидивисты), в
последние годы все те же лица, числом 5 или 6, возвращались на старое место.
Большинство иногородние, пограничные французы и савойцы, католики, не
потому, что католики более наклонны к преступлениям - заключение, которое
охотно сделают протестанты, - но потому, что масса контрабандистов
католиков числительно более, нежели протестантов. По замечаниям директора,
года, в которые жизненные потребности дешевле, преступлений менее.
Бедность не порок, как говорят, но, по несчастью, вводит в порок.
La maison penitentiaire содержит уже осужденных. Тут келейная система
соблюдается только ночью, но днем работа общая по категориям в мастерских,
но тоже при соблюдении нерушимого молчания, как в Лозанне. Родители имеют
право, с согласия городского начальства, заключать тут детей своих, даже и
малолетних, т.е. 10, 12 лет. Вообще воздух чист, все опрятно, пища, кажется,
достаточная. Два раза в неделю мясо. Движения мало - часа полтора прогулки
во дворах. Работа не тяжелая - все более мастерство. Жизнь сидячая,
следовательно, и не нужно очень сытной пищи. Утром кофе с молоком.
Здоровье вообще удовлетворительно, даже когда есть эпидемическая болезнь, в
тюрьмы она не проникает.
***
Мне хотелось быть здесь на выборах, но сказали мне, что иностранцев в
залу не допускают; к тому же, что, может быть, красноречие дойдет до кулачной
свалки. При этом случае вспомнил я мое посещение на лекции Лерминье в
Париже, когда мы оба с ним, один вслед другому, выскочили в окно, благодаря
Бога, из нижнего этажа.
Русская стихия в Женеве - наша церковь и великая княгиня Анна
Федоровна. В разговорах с ней невольно и мимоходом от настоящего
перескакиваешь в царствование Екатерины II, которую она застала.
***
Швейцария мне не дается. Впрочем, и многое в жизни не дается, может
быть, оттого, что я не умел браться. Вероятно, мы часто жалуемся на судьбу, не
замечая, что во многом мы сами своя судьба.
Как бы то ни было, я всегда приезжал в Швейцарию в позднюю пору
года, так, что я не мог проникать во внутренности ее, а довольствоваться
должен был опушками. Не сходил в ледники, не всходил на горы. Все это видел
издали, то с парохода, то с железной дороги, то из мальпоста.
***
Ломоносов сказал: "Заря багряною рукою!"
Это хорошо, только напоминает прачку, которая в декабре месяце моет
белье в реке. A-propos de 1'aurore aux doigts de rose - Сухтелен и София
Карамзина - все это a-propos людей, которые повторяют, что железные дороги
удивительным образом сократили пространства и сблизили расстояния, а иные
вольнодумцы, libres penseurs, еще добавляют по моему мнению. Для меня
человек, который это скажет, человек решенный. Кажется Ривароль сказал: que
le premier qui a dit 1'aurore aux doigts de rose etait un homme d'esprit - le second
un sot. Один Гомер и один Жуковский могут повторять это беспрестанно, не
надоедая.
***
Ничто так не служит вывеской ограниченного и пошлого ума, как
невежливость, возрастающая в соразмерности возрастающих чинов. В этом
высокомерии есть и большое унижение, сознание, что человек сам по себя
считает себя ничтожным и придает вес себе только по благоприобретенным или
часто злоприобретенным своим принадлежностям.
***
Орлеанисты здесь говорят, что Наполеон в итальянском вопросе не что
иное, как 1'executeur d'Orsini (исполнитель воли Орсини), что его напугало
предсмертное письмо Орсини и что он хочет задобрить итальянских
революционеров.
***
Наши писатели беспрестанно пишут о взятках. Но взятки - это один из
симптомов общей болезни, и не России одной свойственной, а всем народам, -
болезни любостяжания и сребролюбия. Но и эта болезнь не новая: еще Апостол
сказал: "корень бо всем злым сребролюбие есть".
***
Леди Verschoyle говорила мне, что во время Крымской войны, пред
отъездом посольства нашего из Лондона, жена Бруннова в прощальных визитах
своих разливалась слезами и с горя Бог весть что за чепуху несла. Герцогиня
Глочестер говорила, что сердиться на нее за вранье ее нельзя, потому что она,
вероятно, с горя рехнулась. И вот лица, назначаемые правительством нашим для
представления русского достоинства перед европейскими правительствами!
Сам Бруннов, может быть, не плакал, но, без сомнения, унижался перед
английским кабинетом. Бруннов, при всем уме, который ему вообще
приписывают и которого не опровергаю, потому что ума его не знаю, не может
иметь чувства народного достоинства. Он, как всякий выскочка, должен был
изгибаться перед лордами и трусить перед ними, потому что он изгибается
перед всеми высшими. Я видел его в Ораниенбауме: он был пластроном
великих княгинь и фрейлин. Сказывают, что эту же роль играл он в Одессе при
дворе князя Воронцова и у князя Орлова.
***
Редко министр иностранных дел захочет оставаться праздным и дать
забыть о себе. А между тем дипломатия только тогда и хороша, когда о ней, как
о кесаревой жене, ничего не говорят.
В наше время перья дипломатов приводят к войне, а пушки - к миру.
Первые так запишутся, что иначе разнять их нельзя, как дракою; другие так
выпалятся, так много перебьют народа, что по необходимости приходится
мириться.
***
Женева. 31 мая. Прочитал в Православном Собеседнике, издаваемом при
Казанской духовной академии, январь 1859, две весьма замечательные статьи:
1) "Общество и Духовенство"; 2) "Голос древней Русской церкви об улучшении
быта несвободных людей".
В первой основная мысль, что если справедлива пословица: "Каков поп,
таков и приход", то не менее справедливо сказать и наоборот: "Каков приход,
таков поп". Автор сознается, что большею частью духовенство наше не то, чем
оно могло бы и должно бы быть, но сильными красками изображает состояние
нашего общества и положение в нем духовенства и остроумно и часто весьма
дельно выводит из того, что виновато общество, если духовные лица не вполне
отвечают призванию и обязанностям своим.
Кончается статья следующими словами: "Есть еще условия, чрезвычайно
важные, которыми определяется значение духовенства, условия жизни его
гражданской и государственной; ими не только обозначаются права
духовенства по законам, но объясняется и действительное состояние его в
обществе, гражданское и государственное. Но об этих условиях, как выходящих
из пределов наших суждений, мы говорить не будем".
Не говорим, но из всей статьи слышно, что духовенству нашему
недостает независимости, что и весьма справедливо. Духовенство наше на
армейском положении. Есть между ними солдаты, обер- и штаб-офицеры, есть
даже и генерал-аншефы, но все они без изъятия подчинены светской власти.
Статья написана в ответ на статью, напечатанную в Журнале
Землевладельцев (No10, ноябрь 1858) и писанную столбовым дворянином. Ответ
написан, кажется, архимандритом Иоанном, в Казани.
Во 2-й статье излагаются сильно и местами особенно резко, что в
старину наше духовенство в действиях, проповедях, посланиях своих
вступалось за крестьян перед царями и помещиками. Все подтверждается
историческими фактами и ссылками на изданные акты. Особенно на акты
Кирилла Белозерского, Сильвестра, автора Домостроя, и пр.
"В XVII веке совершилось укрепление несвободных людей к земле. В
XVIII в. это укрепление возведено в крепостное право и, если можно так
сказать, в душевладение. Век этот, столько же, если еще не более, мрачный,
сколько и великий в нашей истории, век узурпаторства (Хоть бы Аксакову),
преобладания сильных, разрознения сословий, век материализма и чувственных
нравов, едва ли не был одним из самых тяже 
| |
| Просмотров: 441 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры