| Главная » Книги |
Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 3, Страница 5
Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 3 отличающийся славянским простодушием. Он порядочно изъясняется по-русски
или, по крайней мере, по-славянски, и мы друг друга свободно понимали.
8-е. Утром был я у патриарха австрийских сербов. Он сказывал мне, что
получает из России много пособий для своих православных церквей, как то:
церковные книги, утвари и платья для духовенства, особенно из Москвы. Он
хвалится покровительством молодого императора Австрийского в пользу
православной церкви. По журналам все идет к миру и восточный вопрос
приближается к развязке. Даже и маркиза Castelbajac гораздо спокойнее, а
доныне восточный вопрос, т.е. страх лишиться посольского места в Петербурге,
гораздо более тревожил ее внутренность, чем Карлсбадские воды.
10-е. Вечером все наши знакомые русские и немецкие, а некоторые и
незнакомые, были у нас на прощальном чае и кофе. Все изъявляли большое
сожаление о нашем отъезде. Всех гостей заставил я записать свои имена в
книге. Charles Rothschild, вероятно, опасаясь, чтобы как-нибудь не
воспользовались и не употребили во зло его подписи, теснился насилу между
двумя уже готовыми подписями.
11-го утром, в 7-м часу выехали мы из Карлсбада и приехали в Прагу и
остановились в гостинице Zum Englischen Hof. Первый раз ехали мы довольно
хорошо, безостановочно и даже скоро, по немецкому покрою. Природа по
дороге довольно красива, но уже не так величава, как в Карлсбаде.
Прага. 12 июля. Не думал я дожить до нынешнего дня. Сегодня день
моего рождения и стукнул на меня 61-й год. Был я у Ганки и у баронессы Kotz.
Ошибкой попал я к президенту здешней полиции Sachar, вместо того, чтобы
попасть к майору и коменданту пражской военной полиции Альбинскому, к
которому имел я письмо от Фридланда. Президент сказал мне, что открыты
заговоры в Париже, Вене и Берлине и что одна надежда на императора Николая,
чтобы установить порядок.
Обедали мы в гостинице довольно порядочно. После обеда ездили мы с
комендантом и с женой его в Waldgarten и на Josephineninsel. Везде очень
хорошая полковая музыка, венгерская и итальянская. Нельзя не подумать, с
грустью глядя на это: неужели Бог все так устроил, чтобы венгерцы и
итальянцы должны быть не дома, а в Богемии. Город прекрасный и древними и
новыми зданиями своими. Мосты на Молдаве очень красивы и живописны.
Вечером был я в театре. Венская певица Wildauer в опере Цыганка.
13-е. В 10 часов утра отправились мы с Ганкой в университет. Шафарик
показывал нам библиотеку. Особенных редкостей, кажется мне, нет. Впрочем, я
в этом деле профан и смотрю на все только из приличия и для очистки совести.
Я обещал Шафарику прислать из Петербурга полную историю Карамзина,
которой у них только 8 томов, подаренных императрицей Марией Федоровной
или Елизаветой Алексеевной.
После отправились мы в Stift Strahow и бегло осмотрели библиотеку,
потому что было уже около 12 часов и Pater Adolph Fischer, добрый и веселый
старичок, боялся опоздать к трапезе. Несколько раз с хохотом повторял он мне,
что помнит Суворова.
Осмотрели церковь. Отправились в St. Veils Kathedrale в Градшине.
Серебряная гробница Св. Непомуцена и проч. и проч., подсвечник из храма
Соломонова. Во дворце древняя зала Wrati'слава, заново подготовленная и
устроенная, с трибунами и лавками, в силу и в ожидании конституции, которая
при рождении своем умерла. Испанская и немецкая залы. Замок Валленштейна с
садом и с гротом, в котором купался Валленштейн. В летнем дворце королевы
Анны расписывают залу картинами из чешской истории. Обедали в Cafe
Francais с Ганкой и комендантом. После обеда осматривали Museum,
находящийся под ведением Ганки. В отделении естественной истории, между
прочим, собрание 30000 разнородных жуков. Митрополит Амвросий мог бы
остаться довольным. Когда Александр Тургенев представлял ему Жуковского,
он приветствовал его желанием: "Дай нам Бог поболее таких жучков".
Ездили в сад князя Кинского. Вечером в театре.
14-е. Ездил я с Ганкой осматривать разные храмы и, между прочими, die
Teynkirche (от слова тына, забор), вероятно, древнейшую церковь в Праге.
Жаль, что теперь загорожена она не тыном, а домами. Ездили в мастерские
ваятелей братьев Максов. Эммануил Макс работает теперь над колоссальной
статуей Радецкого, которая будет воздвигнута в городе. Надгробный камень
(памятник), представляющий спящую женщину (кажется, графиню Мико),
также очень замечателен. Были и у третьего ваятеля, молодого чеха, которого
имя я, к сожалению, забыл. Он был пастухом и для забавы занимался резьбой из
дерева. Эти опыты попались в руки Schwanthaler, который их оценил и призрел
и образовал молодого художника. Мало заказывают ему работы потому (по
словам Ганки), что он чех, а не немец. Те же жалобы, что и у нас.
Были в типографии Haase, одной из величайших на твердой земле.
Работают до 700 человек. Русские и славянские шрифты очень хороши. После с
женой и с Лизой ездили в Градшин. Обедали дома с Ганкой. Показывали нам
окно, в котором убита была княгиня Виндишгрец.
Вечером в театре, в ложе баронессы Kotz. Певица Wildauer в опере Дочь
полка. После театра ездили на Sophieninsel, где была музыка и освещение по
случаю Anna-Fest. В числе городских украшений замечателен памятник
императору Францу II, сооруженный одним из братьев Мах. Тут представлены,
в виде фигур, разные области в Богемии, каждая со своей особенной
принадлежностью. Мало трех суток для осмотрения Праги, которая прекрасна и
любопытна во многих отношениях. Лучшего путеводителя не мог я иметь.
Ганка был неразлучно со мной во все это время.
15-е. В начале 11-го часа утра отправились мы по железной дороге и
благополучно прибыли в Дрезден в 5 часов пополудни. Эта поездка - лучшее
доказательство, что мое здоровье поправилось и что я духом ободрился. В
прошлом году не мог я без ужаса думать о железной дороге и всюду разъезжал в
допотопной карете, на удивление почтарям и лошадям, которые уже отвыкли
возить проезжающих. Сторона от Праги по берегу Молдавы почти вплоть до
Боденбаха довольно плоская и мало живописная. Но после природа оживляется,
а Саксонская Швейцария развивает картины чудесной красоты, которыми
любуешься на лету. Остановились мы в Britisch Hotel. Писал Лизе Карамзиной.
А вот что я вписал и Ганке в его памятную книжку: "Слово дано от Бога
человеку на благо и с тем, чтобы люди друг друга разумели и вследствие того
друг другу сочувствовали и помогали. Слово должно быть орудием мира и
братского дружелюбия между народами и между правительствами. Горе тем,
которые употребляют этот дар во зло и обращают его в орудие вражды,
ненависти, зависти и междоусобий. Мы, славяне, дети слова, расторгнутые
ошибкой, чтобы не сказать преступлением истории, все еще родные братья по
крови, по слову. Этой живоначальной и неистребимой силе обязан я за
наслаждение, которое здесь встретил и с которым беседовал на родном языке с
просвещенным и добродушным хозяином этой книги, в которую с радостью и
благодарностью вписываю имя свое. На добрую память P.W."
21-е. С Дрезденом уживаюсь я как с старым приятелем. С удовольствием
вижу снова знакомые лица и знакомые места. Почти каждый день, часу в 8 утра,
начинаю прогулкой в Grosse-Garten, который великолепно зелен и тенист. 20-го
отправился я с Видертом, в 7-м часу утра, в Freiberg, за отысканием следов
Ломоносова. Но и эта моя франклинская экспедиция, кажется, останется
безуспешной. Ледяные горы немецкой флегмы загородили путь к желаемой
цели, хотя и обещали мне порыться еще в старых бумагах покойного
профессора Henkel, на которого указал мне Погодин.
Дело в том, что во время Ломоносова Горная Академия еще не была
устроена и, следовательно, в официальном архиве ничего отыскать нельзя.
Странно, что имя Виноградова, товарища Ломоносова, осталось в памяти, а
следы Ломоносова совершенно простыли. Вот тебе и слава!
Главным начальником в Фрейберге - v. Beust, брат министра, который
мне дал письмо к нему. Горный Музей показывал мне August Breithaupt,
директор его и профессор минералогии, который недавно был в Петербурге и с
большой похвалой отзывается о нашем Горном Корпусе. На Фрейбергских
заводах около 8000 работников, а чистого дохода, за вычетом издержек,
выручается, кажется, до 80000 талеров.
В Фрейберге жил недавно служивший по горной части Гердер, сын
знаменитого писателя, и оставил по себе прекрасную память. На дороге из
Дрездена в Фрейберг воздвигнут ему памятник, а сам, по собственному
желанию своему, похоронен он вблизи одного из заводов. Сын Шиллера также
где-то каким-то ратом (Rath), но говорят, вовсе не в отца.
Книжка 18. (1853, 1854, 1856)
Венеция, 25 октября 1853
Продолжаю прерванный мой дневник. Первую книжку кончил я 19-го
октября. В течение этих дней был я с Стюрмерами в Palazzo Albrizzi.
Замечательны потолки с изваяниями гениев и амуров во весь рост (из terra
cotta), которые в разнообразных положениях поддерживают, развертывают
draperies, также из штукатурки. Работа очень художественная и грациозная.
Удивительно, как эта штукатурка не обваливается. Вероятно, стоило больших
денег. Из комнаты перекинут мостик через узкий канал в сад. Дворец не на
большом канале. Хозяйка дома славилась своей красотой и любовными
похождениями и ныне еще, говорят, красавица. Дочь ее, графиню Галвани,
которая пошла в матушку, показывают иностранцам на piazza, как первую
венецианскую львицу. В литературных и светских преданиях Венеции хранится
имя другой графини Albrizzi ("Venise" par Jules Le Comte, page 616).
После пошел я через разные мытарства на знакомые мне Zattera. Один из
нищих спросил меня: не был ли я болен, что давно не видать меня. Теперь, что
переехали мы на полканала, прогулки и нищие мои переменились.
Напрасно полагают, что Венеция вовсе не пешеходный город, не
экипажный, там и ходить есть где: улицы преоригинальны, иногда узки, как
ружейный ствол, площади, площадки, кое-где довольно широкие набережные. Я
очень люблю проникать в эти кишки, в эту довольно животрепещущую
внутренность Венеции, где жизнь простонародная круговращается во всей своей
деятельности и простоте. В Венеции, как и в прочих городах Италии и Востока,
люди разве только ночуют в домах и то не все и не всегда, а все домашние дела,
упражнения и испражнения производятся обыкновенно на улице.
Дурасов, сын петербургского сенатора, давал вечером серенаду. Одни
чужестранцы и проезжие возобновляют этот старинный обычай и оглашают и
освещают струи канала давно умолкшими песнями и погасшими фонарями.
Певцы не очень хороши, но все есть какое-то наслаждение лежать в гондоле под
сводами Ponte-Rialto, особенно для русского, в ноябрьскую ночь, и слушать
созвучия итальянского языка, который уже сам по себе пение и мелодия.
Проезжая мимо дома бывшей г-жи Bensoni (умершей в 1839 г.), певцы
неминуемо затягивают известную и знаменитую баркароллу: La biondina in
gondoletta, которая в честь ее была сочинена. Вот также бессмертие! Впрочем,
она оставила по себе и предание умной и любезной женщины.
Кажется, не вынесу из Венеции никакого личного воспоминания,
заслуживающего особенной отметки в записной книжке собственных имен.
Смерть и революция последних годов все очистили; тем чище и любовь моя к
Венеции. В любовь мою не вмешивается никакое личное пристрастие. Любил
бы я ее и живую, но люблю ее, голубушку, и мертвую.
Рядом с Ботаническим садом церковь S. Giobbe (Fondamente Sestriere di
Cannertgio). В ней богатый памятник надгробный графа Argenson, картины
Bordone, Bellini. В каждой из церквей есть какое-нибудь богатство. Нет
сомнений, что Римская церковь была вдохновительницей искусств.
Боюсь, что дела наши на Востоке портятся. Греческий архиерей, который
обыкновенно, в честь русских богомольцев, читал Верую, или Отче наш
по-русски, сегодня прочел их на одном греческом языке, чтоб не
компрометироваться. Да простит мне Господь мое прегрешение, если
несправедливо клеплю на доброго старца. Но греки все-таки греки. Они за нас,
когда Бог за нас. Но сила перейдет ли на сторону турков, они -
полумагометане. Каша и бестолковщина продолжается пуще прежнего. Дошло
уже до драки, но не поймешь, война ли это или фантасмагория; облако, как в
битвах Гомера, объемлет ратующих, и не знаешь, кто побил и кто побит.
Политика, разумеется, особенная наука, и со стороны, незнающему всю
подноготную, трудно судить о явлениях ее. А простым рассудком никак не
поймешь, как остается наш посланник в Англии, когда не журналы одни, но и
члены правительства явно говорят при всяком случае, что русский царь
поступает несправедливо, хищнически. Какие же это мирные и дружелюбные
сношения? И частному лицу не следует пропускать такие речи о себе, а
представителю могущественного государства и подавно. Франция также
действует. Все это, может быть, очень тонкая политика, но не надобно забывать,
что где тонко, тут и рвется.
Журналы все дивятся, что восточный вопрос ежедневно видоизменяется.
Но не сами ли они пустыми и лживыми известиями путают его? Биржа и
журналы ловят рыбу в мутной воде и не хотят, чтобы она устоялась и
очистилась так, чтобы видно было в ней насквозь. Я уверен, что французское
правительство имеет большое участие в лихорадочном треволнении биржи и
Жилблаз-Наполеон делает тут свои жирные капусты.
Французы и англичане беспрестанно сваливают на нашего царя
ответственность за Европейскую войну и все гибельные последствия для
общественного порядка, которые влечет за собой возбуждение восточного
вопроса. Но кто, если не они, обратил в общий Европейский вопрос, вопрос
исключительно частный, кто дает поединку между двумя спорными
противниками обширные размеры всенародной, всеевропейской битвы? Они
подняли гвалт, да они же говорят, что мы зачинщики. О лондонских и
парижских ротозеях речи нет, но правительства очень хорошо знают, что Россия
не хочет завладеть Царьградом, по крайней мере в настоящее время. Россия не
хочет покорить Турции, но не хочет, чтобы нравственно Франция и Англия
владели ею. О независимости, о самостоятельности Турции толкуют одни
дураки или недобросовестные публицисты.
Турция стоять сама собою не может: она может только падать. В ней
одна сила тяготения. И видимое назначение Провидения - когда пробьет ее
роковой час - пасть в объятия России. А до того времени - лучший ее
союзник, вернейший страж ее - Россия. Но для этого нужно, чтобы другие не
мешались в ее сношения. Вмешательством своим они только раздражают
Россию и ускоряют день падения Турции, собирая на ее голову горячие уголья.
Свидетели спора, возникшего между двумя противниками, западные
державы, т.е. Франция и Англия, могли сказать под рукой России: кончайте
спор свой как хотите, но знайте, что мы добровольно не согласимся на новые
завоевания и Царьграда без боя вам не отдадим, если сами турки не будут уметь
отстоять себя.
Да и чего бояться нам, если дело на то пойдет, передряги, которую могут
поднять недовольные при разгаре Европейской войны? Французам она опаснее,
нежели нам. Могут вспыхнуть частные беспорядки в Польше, но Польша теперь
не восстанет, как в 1830 году. Мятеж в Россию не проникнет. Революционные
начала могут возмутить существующий порядок, но установить враждебного
порядка не могут. Мы видели на опыте в 1848 году, какова зиждительная сила
революции. О гибельных последствиях войны думать не нам, а им, и в
особенности французам. Красные страшны более им, а не нам, и если из глупого
самолюбия и из зависти к нам они вооружатся за турок и, ослабив внутреннюю
вооруженную силу, очистят место для Ledru-Rollin, то можно будет сказать
Наполеончику: tu 1'as voulu, George Dandin (ты сам этого хотел, Жорж Даунден).
Для России, впрочем, не знаю, что лучше: торжество революции в лице
Наполеона, или в лице какого-нибудь Ledru-Rollin, или Коссидьера. Нельзя же
назвать порядком то, что теперь господствует во Франции: c'est un ordre
subversif; примером своим этот порядок беззаконный гораздо опаснее
судорожного беспорядка торжествующей черни. Чернь опасна дома, а если
захочет она разлиться за границы, то благоустроенное, твердое правительство
всегда совладает с нею. Пока Франция не возвратится к прежнему порядку,
дореволюционному, она всегда будет враждебной всем другим законным
правительствам. Пускай же ее бесится и сама поглощает она силы и достоинства
свои. Нельзя же не убедиться, что нравственно она упала. Народы, или, по
крайней мере, здравомыслящие в народах, согласны в этом мнении. Одни
кабинеты из страха все еще обходятся с ней почтительно. Еще две-три
революции, которые неминуемо ожидают ее впереди, и она вся расслабнет и
обвалится.
27-е. Вчера были с Schiavoni, много хорошего, много подлинников, но
много и посредственного и поддельного. Портрет кипрской царицы Корнаро
Тициана, картины Giorgione, картина Рембрандта, которого произведения редко
встречаются в Венеции, Schiavoni говорит, что он знает одни те картины,
которые ему особенно нравятся, другие известны ему только мимоходом, и с
самого детства он был исключителен в выборе своих сочувствий.
Наш двор был бессовестно обманут и ограблен в покупке галереи
Барбариго alia terazza. Картины, не стоящие золотого наполеона, были
заплачены по 100 наполеонов. Во всем собрании только несколько хороших
подлинников. В подобных заочных покупках как не обратиться правительству к
лучшим художникам и составить из них подобие присяжного суда. Бруни был
прислан в Венецию для укладки картин, когда покупка была уже совершена. И
по книгам.
Картины в галереи Mantrini так дурно развешены, залы такие темные, что
большей части картин разглядеть невозможно. После были с Schiavoni в
академии и наскоро обежали некоторые залы. Schiavoni отправил к великому
князю Михаилу Павловичу портрет (в подарок) великой княгини и никогда не
имел известия о получении портрета, хотя другая картина, вместе с ним
отправленная, кажется, к графу Толстому, - дошла до своего назначения. Об
отправлении портрета известно адъютанту великого князя, бывшему в Венеции.
Не Путята ли? Справиться в Петербурге.
28-е. Меншиков подлинно на первую аудиенцию великого визиря в
Порте ездил в пальто. Но более всего раздражило визиря и министров, что в
назначенный день для переговоров, когда все высшие лица ожидали
Меншикова, он мимо их на пароходе своем пронесся и отправился неожиданно
к султану. Все это хорошо, когда имеешь за собой армию и флот, которые при
первом несогласии готовы заступить место несостоявшихся негоциаций. Но
пристать с пистолетом к горлу, требуя кошелька или жизни, и говорить при
этом: "Впрочем, делайте как хотите, призовите на помощь своих друзей, а мы
готовы обождать и дать вам время справиться с силами", - это уже чересчур
рыцарски и простодушно. С самого начала этой проделки я говорил и писал, что
если мы надеемся на успех своих негоциаций, то останемся в дураках. Наши
негоциации с турками: после первого слова, не получившего
удовлетворительного ответа, хвать в рожу и за бороду. Вот наша дипломатика.
А не то сиди смирно и выжидай верного случая. С турками и Европой у нас
один общий язык: штыки. На этом языке еще неизвестно, чья речь будет
впереди. А на всяком другом нас переговорят, заговорят, оговорят и, по
несчастью, уговорят.
29-е. Вчера был в мастерских ваятелей Zandomeneghi Ferrari, сын
умершего скульптора. Известнейшие произведения сына: надгробный памятник
доктору Aglietti - группа Лаокона, еще недоконченный, - не копия с древнего,
а собственное изобретение, - один из сыновей уже лежит мертвый;
"Меланхолия" - памятник отцу семейства: две дочери оплакивают его, в
одежде нынешнего покроя. У Zandomeneghi колоссальные статуи для какой-то
церкви, изображающие разные христианские добродетели.
Вообще не люблю аллегорических изображений: например, гений
поэзии, ваяния, живописи? Почему живописи? Потому что держит в руках
альбом. Почему та же фигура не будет изображением музыки, математики и
проч.?
Вечером был у Стюрмера. Нашел у них венецианца кавалера Scarella,
кажется, так, много рассказывал о нашем министре Mocenigo, не здешней
знаменитой фамилии Mocenigo, а грек, кажется, Ионических островов. Имел
какую-то неприятную историю в Неаполе, вышел в отставку и поселился в
Венеции. Нажил большое богатство. После смерти его и жены, бывшей
красавицы, вся фортуна, по назначению его, перешла в собственность
воспитательным заведениям, кажется, в Корфу. Всегда повязан был огромным
галстуком, вероятно, вроде приятеля Вьельгорского. Многие полагали, что он
этим скрывает какой-нибудь недостаток: нарост на шее или тому подобное, но
дело в том, что изъяна не было, а кутался он просто из удовольствия. Вообще
был очень странен и смешон. Прозвали его Monsieur Nigaud (Mocenigo).
Помнится, по поводу его какой-то англичанин спрашивал Александра
Булгакова, есть ли у нас дураки в России? И на ответ его, что, как везде, и у нас,
вероятно, сыщутся дураки, - "А зачем тогда, - возразил он, - ваш император
прибегает к услугам иностранных?" Scarella, кажется, хороший знаток в
искусствах, подтвердил мне, что продажа русскому правительству галереи
Barberigo - неслыханное воровство.
Любопытно быть на Piazzetta перед зданием Lorrietta, когда в ней
разыгрывается лотерея. Народ всех званий и всех возрастов толпится, лица
озабоченные, ожидание, надежда выигрыша, страх проиграть; на других лицах
зрителей, не участвующих в лотерее, одно любопытство; все с бумажкой в руке
для записывания провозглашаемых номеров, друг друга ссужают карандашом, а
за неумением грамоты иной просит записать на его клочке счастливый номер,
потому что после по улицам разносят эти клочки и собирают деньги за
сообщение прохожим вышедших номеров. На час или на два площадь оживает,
как в блаженные времена: Sotto San-Marco, то есть Sotto 1'antica republica. У
кровных венецианцев это слово republica звучит особенным образом, например,
у custode, который показывает темницы Pozzi.
Ни Вимпфен, ни Горшковский не отплатили мне карточками за мои
визиты. Не в силу ли осадного положения? Или просто от сродной им
невежливости? Эту отметку хоть бы Вигелю вписать в свой дневник. Сегодня
были в palazzo графини Вимпфен. Много богатства и вкуса. Она в нем почти
никогда не живет. Вечером был у графини Воронцовой.
31. Сегодня в 10-м часу утра отправился в Torcello. Утро свежее, но
прекрасное и светозарное, вода блестит, а вдали, в тумане, Тирольские горы,
под снежными шапками, напомнили мне Ливанские горы со своими снежными
нахлобучками; или, правильнее, здесь нахлобучки, а там венцы. Собор, или
Dome, начатый при епископе Orso Orseolo, в 1008 г., удивительное богатство
мраморов, мозаик, лучше сохранившихся, нежели в S. Marco, le benitier -
остаток идолопоклонства - мраморная эстрада со ступенями и посреди
епископальным седалищем, в окнах мраморные ставни. Рядом церковь S. Fosca,
составленная из развалин и обломков Римских зданий. Sansovino и Scarpagnino
любовались этим храмом и, по мнению Cicognara, частью подражали ему. На
площадке пред церквами кресла каменные, - по народному преданию, престол
Атиллы, который был в Торчелло. В городе было, сказывают, до 80000 жителей.
Теперь нет и ста. Трава растет по площадям и улицам. Жители рыболовы и
охотники - егеря.
После - в Murano, известное своими бусами, стеклянными и
зеркальными изделиями. Производство не то, что в старину, когда бусы,
фальшивый жемчуг были общим женским нарядом, но для бездеятельной и
праздной Венеции оно и ныне довольно значительно. Церковь св. Петра и Павла
с картинами Виварини, Palma, Тинторетта. Церковь св. Доната, известная под
названием Le dome de Murano, архитектуры греко-арабского 12 века. Пол
мозаичный, колонны греческого мрамора, деревянный резной и раскрашенный
образ (l'ancone en bois), изображающий епископа св. Доната, с двумя фигурами
podesta Memmo и жены его - образ 1310 года.
Остров San-Cristoforo della pace, соединенный впоследствии времени с
островом S. Michel - общее Венецианское кладбище. В середине нет
надгробных памятников, а просто кресты над прахом простонародных
покойников. Могилы отборные в крытых галереях с надписями по стенам и
редко где барельефами. В протестантском отделении поразила меня надпись:
"Да будет воля твоя!" Тут покоится бывший наш генеральный консул в Венеции
Фрейганг. В стороне видишь остров Бурано, который годится только разве для
рифмы Мурано (славившийся некогда кружевной промышленностью), и остров
S. Francesco in deserto, в самом деле пустыня после разорения бывшего
монастыря, но привлекает он взоры несколькими деревьями, на нем
возвышающимися.
1 ноября. Греческая обедня. Ныне опять русские молитвы, хотя по
газетам дела наши идут нехорошо. Если им верить, то мы до того финтим или
рыцарствуем, что даем бить себя туркам. Над днях я занес ногу в бессмертие: я
дал в Св. Марковскую библиотеку собранные в одном переплете: Маслянииу,
Песнь Русского Ратника, 8 января и Венецию и Живописное обозрение
Плюшара с описанием Венеции и статью Давыдова о Гоголе.
3-е. На днях графиня Эстергази показывала мне свои автографы: письмо
Екатерины II к мужу ее, когда он был еще ребенком (она дала мне копию с этого
письма), письма императора Павла к ее beau pere (тестю), письма к нему
Людовика XVI, Марии-Антуанетты, великой княгини Александры Иосифовны к
ней.
Вчера был вечером у Стюрмера. La biondina in gondoletta славилась
долголетними своими любовными похождениями, а под старость была лысая и
безобразная старуха с претензиями. Оригинально и забавно выражалась на
венецианском диалекте. Сегодня был я в Zecca, готовится новая монета
флоринт, т.е. 3 цванзигера. Всего около 20 работников, довольно все неопрятно
и более походит на кузницу, чем на монетный двор.
4-е. Княгиня Изабелла Гагарина рассказывала чудеса о вертящихся,
говорящих и пишущих столах дочери ее. Николай Муханов спрашивал стол о
выигрышном номере рулетки, о дне и часе, когда им играть, и согласно с
полученными указаниями выиграл в Гамбурге несколько тысяч франков. Она
же сказывала, что Софья Киселева, по совету пророческого стола, совершенно
обратилась на истинный путь: перестала играть, оплакивает прежнюю жизнь,
каждый день бывает у обедни, часто у исповеди и причастии. Не знаешь, чему
тут верить и чему нет.
5-е. В манифесте 20 октября не желал бы я видеть следующих слов:
"Тщетно даже главные европейские державы (следовательно, подразумевается
здесь Англия и Франция) старались своими увещеваниями поколебать
закоснелое упорство турецкого правительства. На миролюбивые усилия
Европы, на наше долготерпение оно ответствовало объявлением войны и
прокламацией, исполненной изветов против России".
К чему это лицемерие слов? Не одни журналы, но и министры Англии и
Франции гласно и явно обвиняют в упорстве не султана, а царя. Кому
неизвестно, что Франция и Англия подбивали и подбивают Турцию нам не
уступать, восхищаются с умилением ее великодушием, самоотвержением и
повторяют за Турцией, или, правильнее, Турция повторяет за ними все изветы,
на кои жалуется манифест. Все действия, особенно Франции, не только
недоброжелательны для нас, но оскорбительны. Нет тут достоинства хвалиться
содействием людей, которые явно строят нам преграды и козни. В отношении к
Европе это малодушно, в отношении к России бесполезно. К чему ее
обманывать, да к тому же и не обманешь. Напротив, если объявить бы чистую
правду и вывести на чистую воду действия Франции и Англии, то еще вернее
можно бы возбудить в русском народе рвение защитить оружием свою
оскорбленную честь.
Мы должны быть сильны правдой. И правительство наше, когда
обращается к орудию слова, обязано говорить правду; не то молчать. Другие
правительства, связанные многими путами, могут и должны лукавить и лгать.
Более или менее конституционные державы, имея многосложные и частью
лживые или фиктивные начала, осуждены на вечную репрезентацию, то есть,
попросту, комедию. Не люблю я также этой необходимой библейской заплаты,
которой клеймят у нас все манифесты. Хорошо раз, да и будет...
7-е. Последствия не замедлили оправдать мои замечания: Moniteur
опровергает слова манифеста: Наполеон говорит, что император Николай лжет.
Moniteur не простой журнал, а официальный орган французского правительства.
Опровергается здесь не нота, не депеша Нессельроде, а манифест, то есть
собственные слова государя. Тут нет обиняков, двусмысленности, а просто
ответ одного царя другому царю: неправда! И после того Киселев остается в
Париже и еще, может быть, поедет охотиться в Фонтенебло. До чего мы
дожили?
Я всегда был того мнения, что грамота нам не далась. На письме мы
всегда будем в дураках. Недаром Moniteur над нами смеется. Между тем и
действия наши что-то не лучше нашей логики и нашей риторики. Мы действуем
слабо. Неужели мы подняли всю эту передрягу и сунулись вперед так
опрометчиво, не уверившись заранее, что при первом движении турок мы не
только устоим, но еще и сокрушим их совершенно. По всему оказывается, что
подготовленные силы наши недостаточны.
9-е. На днях с балкона Дукального дворца смотрел я на извозчичью
биржу внизу, т.е. на tragetto или, пожалуй, ряд черных гондол, точно галоши в
сенях какого-нибудь бюргер-клуба.
& 
| |
| Просмотров: 417 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры