| Главная » Книги |
Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 3, Страница 6
Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 3nbsp;
Иностранные журналы, английские и французские, продолжают
критиковать манифест в моем смысле, т.е. в здравом смысле; ибо
неосновательность и неловкость известной фразы каждому кидается в глаза.
Талейран, не знаю в каком случае, говорил в ответ товарищам своим, которые
полагали, что нужно обстоятельно рассмотреть и обсудить дело, подлежащее их
рассмотрению: "Начнем с удара; разберемся позже". Этому правилу должны мы
следовать, особенно в сношениях наших с турками. Допустив переговоры,
европейское посредничество, третейский суд, поистине Шемякин суд, чего мы
достигли? Попасть под опеку Европы наравне с Турцией.
Европа смотрит на нашу ссору, как на ссору детей, которых нужно
развести и унять. Это положение для России неприлично и унизительно.
Призвание России оставаться в стороне или решать европейские тяжбы, когда
дело дойдет до ее участия. Из судьи сделалась она ныне подсудимой. По письму
Убри видно, что турки ретировались на правый берег Дуная, не дождавшись
сражения. Жаль. Вопрос таким образом остается нерешенный и в прежнем
положении. Надобно было прогнать турок киселями и штыками в задницу.
Теперь французы и англичане скажут, что Омер-паша ретировался по их
убеждению, чтобы унять кровопролитие и дать средство завязать новые мирные
переговоры.
Сегодня festa per la Madonna della Salute праздник, в память избавления
Венеции от чумы 1631 г. На канале построены два моста на барках, один, чтобы
пройти к храму, другой для обратного пути. Ход духовенства, городских
властей. Весь город на ногах. Разумеется, все это торжество ныне бедная тень
того, что бывало во время оно. В книге г-жи Renter-Michiel "Origine delle Feste
Veneziane" описание того празднества.
Княгиня Клари Фикельмонт приехала в Венецию.
Le docteur Veron, в своих Memoires d'un bourgeois de Paris ("Мемуарах
одного парижского буржуа"), говорит о немецких врачах, что они-то есть
многорецептники. Хороши же и французские доктора. У них всегда два-три
модных лекарства в ходу, и без разбора применяют они их всем болезням, всем
больным, всем темпераментам и всем возрастам. Теперь яды в чести... Верон
говорит: "il faut depenser son diner", а не садиться тотчас после лакомого обеда
за карточный стол или в ложу душной театральной залы. Дружеская, живая
беседа лучшее вспомогательное средство для хорошего пищеварения.
В этих Мемуарах приводятся письма Бальзака, Жорж Санд, Дюма,
Евгения Сю. Нет в них ничего литературного, а одно цеховое ремесло,
поденщина или нахальная спесь баричей, которые вчера еще были холопами.
Дюма, Жорж Санд доносят подрядчику о работе своей, как столяры, которым
сделаны заказы к такому-то дню. Санд говорит о собаках своих, теплицах,
Бальзак о дорогих покупках своих в Дрездене. Вообще первый том этих
Мемуаров не очень любопытен: от Верона нельзя было ожидать ничего
возвышенного и назидательного, по крайней мере, много остроумной болтовни,
скандалезных нескромностей - и того нет. Он напоминает мне иногда Сергея
Глинку сбивчивостью своих рассказов - кидает его из одной стороны, из одной
эпохи в другую.
Вчера отправил я свою официальную переписку: Броку, Мейендорфу,
Бибикову. 10-го ездил я с египетским Фок в Тревизу по железной дороге. Скажу
как дож, что более всего в Тревизе удивило меня видеть себя в коляске,
запряженной парой лошадей. После плавной и рыбной жизни венецианской
странно очутиться посреди колесной и четвероногой жизни даже и малого
городка, но на твердой земле. Древний собор Св. Петра (duomo), церковь Св.
Николая и здесь и там картины Тициана, Порденона. В одной из них вырезана
была голова, неизвестно кем и как, но подозревают в том англичанина туриста.
Театр, библиотека. Ездили в виллу Mantrini, ныне не помню чью; сад.
Возвратились к обеду.
12-е. Вечер у Стюрмер. Первый в Венеции. Разыгрывали в лотерее
акварель бедного немецкого художника. Выиграла графиня Адлерберг.
Принцесса Клари белоплечная с успехом поддерживает плечистую славу
бабушки своей Елизы Хитровой. Красива и мила.
На днях была у нас графиня Пизани с мужем. Красавица черноглазая и
белозубая. Много живости, веселости и простодушия. Она говорила мне, что
отец ее, когда она нездорова, никакого лекарства ей не прописывает. "Да вы
лечите же других", - замечает она. "Других поневоле, - отвечает он, -
потому что я доктор, но дочь свою обманывать не хочу".
Французы допускают возможность, что флот их будет в Одесской гавани.
А мы все еще великодушничаем и любезничаем с Францией. Никогда
дипломатия не доходила до такого евангельского смирения. Генералу Гюону
Наполеон приказывает отказаться от приглашения в Варшаву, а наш Киселев
отправляется охотиться в Фонтенебло. Вот охота! На месте Киселева я ни за что
не поехал бы. Хоть в отставку, а не поехал бы.
Киселев умный малый и русский чувством, не сомневаюсь, но, по
несчастью, он прежде и выше всего парижанин. Для него вне Парижа нет
спасения. В обстоятельствах, подобных нынешним, представители России перед
Европой должны бы быть другого роста и другого покроя.
Грустно встречать в военных бюллетенях название Туртукай. Поневоле
вспомнишь Суворова. Но Горчаков не поэт и не дождешься от него стихов:
"Слава Богу! Слава Вам" и проч. Видно, что у нас все надеются на голод
Франции, на соперничество, на враждолюбие англичан и французов. Все это
может быть, но вражда против России сильнее всего, по крайней мере на
настоящий час. Когда пришлось бы делиться барышами, то старый антагонизм
явится налицо. Но теперь идет дело о обессилении общего врага, и
братья-разбойники действуют заодно. Голод тоже не помеха. Напротив: войска
пойдут есть чужой хлеб.
Дорогой часто приходило мне желание расспросить Фока о том, что он
обо мне знает. Он, верно, знает многое, чего я сам о себе не знаю. Он четыре
года был при Бенкендорфе и именно, кажется, во время Турецкой кампании,
когда сделан был донос на меня и князь Дмитрий Голицын так честно и
благородно отстаивал меня, а добрый Жуковский шел за меня на приступ в
Зимнем дворце.
Дрезден также мирный город и спокойная опочивальня, но там
засыпаешь несколько тяжелым, пивным сном: здесь в Венеции сон или
сновидение, которым очарованы были Олимпийские боги после нектарной
попойки. На днях был я на вечере у доктора Намиаса. Венецианская
стихотворница Вордони читала два стихотворения: "Кометы" и "Видение
Сафы". Сдается мне, что наша Бунина должна походить на нее. Все, что другим
могло бы казаться преувеличенным, театральным, итальянцам сходит с рук.
Вордони, читая стихи свои на диване пред пятью или шестью слушателями,
вопила, трепетала, как Пифия на треножнике, и заметно было, что слушатели
находили это совершено приличным.
15-е. Забавно читать в газетах, что есть надежда, что зимой, когда
невольно последует перемирие между двумя враждебными армиями,
дипломатия опять примется за переговоры для удовлетворительного
разрешения восточного вопроса. Это напоминает квартет Крылова: "Пересядем
теперь так, возьмемся с этого конца..." Несколько месяцев дипломатия путала и
запутывала и ни до какого конца дойти не умела. Кажется, можно было бы
образумиться. Нет, хотят приняться за то же пустословие и бестолковщину.
16-е. По несчастью, победы иначе не покупаются, как ценою людей.
Цель наша не та, чтобы препятствовать туркам занять такое-то или другое
положение, а разбить турок сокрушительным ударом и на спине их за один раз
поколотить друзей их, англичан и французов. Мы растратили много времени в
пустых негоциациях. Теперь тратим его в слабых военных действиях.
Сказывают, что Кутузов, отправляясь в армию, говорил государю о Наполеоне:
"Побьет-то, может, побьет, но обмануть не обманет". Того и смотри, что теперь
мы будем и побиты, и обмануты.
Если Венеция лысая красавица, то зато венецианки заросли тучными и
дремучими волосами. Глаза и волосы - отличительное их украшение. А
старухи со своими седыми и взъерошенными волосами - настоящие
макбетовские ведьмы. Вообще встречаешь здесь более красивых мужчин,
нежели женщин.
Фок рассказывал мне, что он встретился за границей со стариком
Хрептовичем, который разъезжал без камердинера, но с картиной Корреджио и
виолончелью.
Он же: "Солдат загляделся на улице на попугая, который сидел на
балконе. Попугай закричал: "Дурак!" Солдат торопливо снял фуражку,
вытянулся и сказал: "Извините, ваше благородие, я думал, что вы птица".
Нынешний египетский паша - большой проказник и тысячеодноночник
в своих забавах. Большую беломраморную залу дворца своего освещает он
вечером множеством огней и впускает в нее стаю голубей с бриллиантовыми
ожерельями на шее и тешится светозарным их полетом.
17-е. На днях был у меня восточный Залеман. Ничего особенно нового о
Цареградских делах и миссии Меншикова не сказал, но подтвердил и частью
объяснил уже известные подробности.
Главная беда, что мы скоры и круты в приступе к делу, а медленны,
слишком опасливы в исполнении. Это тем объясняется, что хочет и решит
всемогущая воля, а приведение в действие зависит от внешних орудий,
по-видимому, всепокорных, но, не менее того, повинующихся иногда неохотно
и с тайной оговоркой. Нет сомнения, что граф Нессельроде честный человек и
государственный человек, с отличными способностями; но не подлежит также
сомнению и то, что возбуждение восточного вопроса и вся обстановка этого
дела и способ, которым вели его, совершенно противоречат его понятиям,
правилам и убеждениям. Как же ожидать успеха от руководства его, как же
ожидать хороших вдохновений в деле, которое не может иметь хорошего
окончания. Второстепенные орудия, подчиненные ему, также в фальшивом
положении. И потому нет единства в воле головы и в исполнении рук. Это
явление натуральное...
Французская литература все нахальнее и безобразнее. Французы давно
утратили чувство политического достоинства: оно истерлось и сокрушилось в
беспрерывном трении шестидесятилетних революций. Чувство литературного
достоинства и приличия еще более исказилось и опозорилось. Что остается
французам, чтобы иметь еще голос в Европейском капитуле (Voix au chapitre)?
Сила преданий и суеверие других в эту силу. Разумеется, французы еще
подерутся за себя, но против большинства храбрость их устоять не может, а в
1814 году мы видели, как они сговорчивы, когда их раз побьют.
Канкрин говаривал, что дипломаты должны быть по необходимости
более или менее пустыми людьми, по привычке и по обязанности придавать
часто важность пустякам. Никогда дипломатия, как в нынешних событиях, не
оказывала во всей силе своей ничтожности. Да и как было ей успеть? Она
хотела невозможного. Желание Европы и выгода ее, как она ее ныне понимает,
- ссорить Турцию с Россией, ибо в ладах войны, в случае разрыва их, ставить
ей в обязанность поддерживать мир между ними. Нельзя же достигать этих двух
целей противоположных в одно время. Англия и Франция, а частью и Австрия,
готовы допустить лады между Россией и Турцией, но с тем, чтобы эти лады не
приносили никакой пользы России, а только им. Вот тут и весь восточный
вопрос.
Напрасно некоторые угрюмые и желчные умы утверждают, что успех в
свете есть достояние глупцов и злых. Нет, глупцы и злые не всегда
торжествуют. Баловень успехов в свете есть человек дрянь. Это особенный тип:
он и не умен и не глуп, не добр и не зол: все не то, а он просто и выше всего
дрянь. Между прочими качествами, которые утверждают за ним успех, удачу,
есть то, что каждому с ним ловко. Природа его сгибается на все стороны, он
подается на все руки. Глупец может, наконец, надоесть или втянуть в беду
товарища, или хозяина своего. Злой человек всегда отвратителен и может при
удобном случае обмануть вас и против вас обратиться. Человек-дрянь не пугает
ни злостью, ни глупостью. Чтобы ясно и вполне выразить мне мысль мою,
нужно было бы собственное имя. Оно у меня на языке и под пером, но избегаю
личности. Пускай каждый даст себе труд отыскать объяснение в списке своих
приятелей.
19-е. Когда встречаю людей, которые, затвердив старые политические
аксиомы, надеются в нынешних неблагоприятных обстоятельствах на
вековечную вражду Англии и Франции, вижу в них человека, который ожидал
бы спасения своего от того, что с двух сторон две шайки разбойников напали на
него. Такой конфликт очень хорош в басне Лафонтена, но в действительности
это плохая подмога. Только и выгода ему в том, что ограбят и поколотят его
посильнее. Единомыслие в добром деле - явление редкое. Но чтобы напасть на
третьего, каждый готов действовать с противником руку в руку и душа в душу.
20-е. Графиня Эстергази показывала мне вчера серебряный карандаш,
принадлежавший Екатерине II. Она употребляла его, когда была еще великой
княгиней, и лежал он всегда на ее чернильнице. Подарила она его маленькому
Эстергази, который имел большую наклонность к рисованию. Вот любопытно
было бы магнетическим способом (ныне в употреблении) заставить этот
карандаш написать свою исповедь и разведать от него все, что случилось ему
написать.
Темпоризация в исполнительной власти может быть очень полезна и
спасительна, когда она вовремя успевает затормозить стремление
безответственной воли. Но когда эта воля уже приступила к делу и высказала во
всеуслышанье, чего она хочет, исполнительная темпоризация только что
нарушает достоинство верховной власти и компрометирует ее. Тут тоже
выходит: traduttore traditore (переводчик предатель). Исполнители-переводчики
с умыслом ослабляют, изменяют положительный смысл подлинника. Наша
дипломатия обыкновенно неверный перевод высочайшего текста. Он кажется ей
слишком резок и она - добросовестно, верю, но часто неловко - старается
смягчить выражение. Представьте себе, например, каков может быть перевод
Брунова, это - текст Тацита в переводе Шаликова. Какой-нибудь Ермолов, вот
настоящий в нынешних обстоятельствах переводчик русского царя на
английский язык, или французский. Газеты рассказывают, что Наполеон был
очень внимателен к Киселеву в Фонтенебло. Еще бы нет! Довольно и того
унижения, что Киселев был в Фонтенебло. Лежащего не бьют.
21-е. Вчера минуло два года парижской передряге и бивакам под окнами
на Елисейских полях.
Вечером был у Стюрмер. Лакур, в проезд свой чрез Венецию, говорил,
что Каннинг заварил всю кашу, убедил Порту не согласиться на Венскую ноту.
А теперь он и старается угомонить турок и сделать их сговорчивыми, но они его
не слушают и возражают ему, что он же вовлек их в войну, что все усилия, все
издержки ими сделаны, и уступить то, что отвергали они прежде, теперь уже не
время. И вот что называется независимостью и самобытностью Турции, о
которых так хлопочут! Никогда Турция не действует от себя, а все ее действия
направляются то в ту, то в другую сторону, тем и другим. Турция на то только и
существует, чтобы периодически ссорить Европу между собой. Вечером в
Apollo опера "Parisina", которую в 1835 году слушал я в Риме с таким
удовольствием... Нынешнее представление не отвечало римским
воспоминаниям. Певица София Перуцци, которая недурна была в Сафо,
совершенно убила роль Паризины. Она мне так не понравилась, что отбила у
меня желание разведать: не дочь ли она наших московских Перуцци.
22-е. Обедня. Прогулка в giardini publici - воспоминание осенних
прогулок на Петербургских островах; шорох поблекших листьев под ногами.
Обед у Свистуновой, с Клейстом. Вечер у Кассини. Говорили о потомках
некоторых дожей и знаменитых венецианских фамилий.
Девицы Фоскари получали до кончины от австрийского правительства по
несколько цванцигеров в месяц на пропитание, и брали по цванцигеру на водку
от путешественников, показывая им дворец своих предков. Другой потомок
какого-то дожа и теперь торгует зажигательными спичками на Piazza. Впрочем,
многие богатые фамилии раздают ежегодно богатые милостыни. Тревес,
еврейский банкир, несколько лет тому назад выиграл в лотерее 200000
цванцигеров, и все их раздал по неимущим своим единоверцам и христианам.
Венециане вообще худые хозяева и немногие и из богатейших не кончают
разорением.
Миллионщик Маруцци, брат генеральши Сумароковой, имел богатые
поместья, рыбные ловли, за которые случалось ему иногда приплачивать
ежегодно значительные суммы, вследствие беспечного управления. Этот
Маруцци был краснобаем флорианского кафе, где проводил все ночи,
окруженный многолюдными слушателями. И теперь встречаются в кофейных
домах говоруны, но, по общим отзывам, далеко не стоящие Маруцци.
В России переводятся эти типы. Последний из них был сенатор Павел
Никитич Каверин. Встречаешь болтунов, но говорунов уж нет.
Ничего нет глупее этого разрыва в обществе между венецианцами и
австрийцами. До последней революции его не было. Около 60 лет, с падения
республики, были они всегда под чужим владением. Несколько месяцев
подурачились, бесновались - и очутились после в первобытном положении. Не
совсем приятно, согласен. Но как ни дуйся, а покориться необходимости
должно.
Хорошо наше положение. Если мы будем биты турками, то французы и
англичане будут смотреть на это со стороны и с особенным удовольствием, не
трогаясь с места, пока турки останутся победителями. Начнем ли мы турок бить
- англичане и французы скажут, что это никуда не годится и что если мы не
уймемся, они пойдут выручать турок.
24-е. Екатеринин день. Хоть бы в этот день поколотили турок
по-екатеринински и по-суворовски.
Вот уже и ноябрь уплывает, а мы все еще не можем оторваться от
обольстительной адриатической русалки. Впрочем, сегодня принимаюсь
укладываться.
25-е. И другая моя догадка сбылась: отступление Омер-паши за Дунай
начали приписывать наступательным требованиям послов французского и
английского.
***
А.Я. БУЛГАКОВУ
Карлсруэ, 29 декабря 1853
После многих странствований по суше и морям, по озерам и по горам, и,
в особенности, по снегам, которым и вы могли бы завидовать, вот, наконец, мы
дома, то есть в Carlsruhe, или в Paulsruhe, у сына в гостях.
С самого Милана провожала нас зима со снегом, морозами и метелью.
Там познакомился я с живописным и поэтическим Комским озером. О переходе
через Сплюген и говорить нечего. Впрочем, день был тихий, и мы благополучно
совершили свое вознесение и сошествие в маленьких санках гуськом, и могли
еще любоваться этой дикой и величественной природой.
В Мюнхене промерзли мы около двух недель и согревались только у
нашего приятеля Северина, который отапливает свои комнаты, как подобает
полномочному министру Российского двора. Экс-король Баварский так
обстроил свою столицу греческими зданиями, что добрые баварцы думают, что
они в самом деле согреваются аттическим солнцем, и не оберегают себя от
стужи, которая при нас доходила до 17 и 19 градусов мороза.
В Стутгарте провел я сутки у Горчакова, слушал там с особенным
удовольствием давно неслыханную мной русскую обедню; много говорил о
Москве, о тебе, о прекрасной Ольге с Любовью Голицыной и познакомился с
нашим священником, который напутствовал Жуковского в последний путь и так
хорошо описал предсмертные дни его. Вот тебе короткий, но верный отчет в
моих деяниях и движениях с отъезда моего из Венеции и после моего письма
тебе от 25 ноября.
Да, забыл я сказать, что в Вероне познакомился я с Радецким, который на
85 году кажется так изумительно бодр, свеж и жив. Он принял меня очень
радушно и, кажется, от чистой души желает нам успехов в нашем новом 1812
годе.
Здесь надеялся найти письмо от тебя, но надежда не сбылась. Боюсь, не
затерялось ли оно где-нибудь, бегая за мной по разным царствам и мытарствам.
О здешнем житье-бытье еще ничего сказать не могу: не успел оглядеться.
Да мне же нужно немного прирасти к месту, чтобы полюбить его. Конечно,
после Венеции Карлсруэ несколько сухая материя. Но зато есть семейная жизнь:
детки Павла очень милы, и мне нужны дети, чтобы раскрасить и оживить грунт
житейской картины. Впрочем, город мне нравится, хотя и смотрит опахалом.
Улицы широкие и все ведут к городским воротам, во все направления, и к
загородным прогулкам, а мне, отчаянному пешеходцу, то и любо, и надобно.
Больших развлечений нет, но с меня довольно. Я представлялся
герцогской фамилии. Они все очень приветливы и простого обхождения.
Регент, кажется, умен и деятельно занимается управлением своей вотчины. По
мнению некоторых, даже слишком деятельно, мало времени оставляя себе для
отдыха и развлечений, нужных в его молодые лета.
Его мать герцогиня София очень мила. В кабинете ее портреты
Александра и Елизаветы. Она указала мне на одну даму, которая была при
императрице еще до ее императорства и живой архив воспоминаний. Хочу ее
эксплуатировать.
Зима начинает сходить, и снежные валы, которые баррикадами
возвышались вдоль улиц, мало-помалу тают. Воздух имеет в себе что-то
весеннее, наше апрельское. Но, впрочем, уверяют, что мы с зимой еще не
окончательно разделались.
Русских здесь, кроме нас, Озерова и словаря Рейфа, нет. Кстати о нем.
Он сказывал мне, что из Турции требуют от него много русских словарей и
грамматик. Турки, вероятно, надеются, что с тобой, земляком своим, будут
говорить по-русски, когда овладеют они Москвой. Хорошо, что старик
Кутайсов умер, а то пришлось бы Закревскому выслать его из Москвы, как
Растопчин выслал Кузнецкий мост.
А вот и 54-й год стучит в двери. Милости просим! Только принеси нам
победоносный ответ на дерзкий циркуляр мсье Droyn de Lhuys. А пока желаю
тебе и всем твоим доброго здравия и Божией благодати.
***
КНЯЗЮ ДОЛГОРУКОВУ
Карлсруэ, 31 декабря 1853
Позвольте мне представить на благоусмотрение и цензуру вашего
сиятельства стихи, которые по вашей части. Осмеливаюсь покорнейше просить
вас приказать напечатать их в Инвалиде, если будут они удостоены
надлежащего одобрения. Во всяком случае, не откажите мне в отправлении
прилагаемых у сего пакетов по принадлежности, как слабой, но искренней дани
русского сочувствия и русской благодарности, приносимой двум воспетым
мною героям. Простите мне, что так нескромно и бессовестно докучаю вам
моими просьбами посреди ваших великих забот и многочисленных трудов.
В заключение примите, ваше сиятельство, поздравление мое с
наступающим новым годом и желание, чтобы, назло г-ну Droyn de Lhuys с
братьями, этот год был годом новой славы для нашего Царя и для
христолюбивого и победоносного его воинства и порадовал нас еще
чем-нибудь, вроде du desastre du Sinope (синопского краха), как называют они
победу нашу, подобно тому, как во время оно и вследствие той же фразеологии,
отцы их прозвали свое поражение в России: le desastre de Moscou. В этом общем
желании вмещается и частное и усердное желание мое лично вам,
почтеннейший князь, лучшей награды за все ваши попечения и труды.
***
П.С. НАХИМОВУ
Карлсруэ, 31 декабря 1853
Позвольте незнакомому вам лицу, но русскому и, следовательно,
благодарною душой вам и славе вашей сочувствующему, принести вашему
превосходительству дань слабую и подвига вашего недостойную, но, по
крайней мере, искренно выражающую, как сумелось выразить чувства, коими
порадовали и ободрили вы меня на чужой стороне. Покорнейше прошу ваше
превосходительство принять уверение в моем глубочайшем почтении и в
душевной и неизменной преданности.
Князь Петр Вяземский.
***
КНЯЗЮ В.О. БЕБУТОВУ
Карлсруэ, 31 декабря 1853
Хорошо русским победоносным громам долетать из-за гор Кавказских до
Рейна и раздаваться по всему белому свету, но суетно и высокомерно
откликаться им издалека слабыми стихами. Несмотря на то, не умею
противиться желанию принести вашему сиятельству посильную дань русского
сочувствия и русской благодарности, которую прошу принять благосклонно,
вместе с уверением в моем глубочайшем почтении и душевной преданности.
Князь Петр Вяземский.
***
ГРАФУ П.Д. КИСЕЛЕВУ
Карлсруэ, 9 января 1854
Не умею выразить вам, почтеннейший и любезнейший граф Павел
Дмитриевич, как неожиданно был я порадован новым доказательством вашего
благосклонного и дружеского обо мне попечения, и как глубоко отозвалось в
душе моей благоволение государя императора к старому, а ныне заочному и
бесполезному слуге его. Но вы, надеюсь, отдадите мне справедливость и без
слов моих поймите, что в душе моей умею ценить и всегда помнить оказанное
мне добро.
Здоровье мое, благодаря Бога, мало-помалу приходит в надлежащий
порядок. Может быть, в апреле и в мае придется мне в третий раз обратиться к
Карлсбадским водам, чтобы к вам явиться в июне совершенно очищенному от
прежних недугов и дури. Теперь, после нескольких поэтических месяцев,
проведенных в Венеции, нахожусь в скромном и прозаическом Карлсруэ. Но
здесь сын мой с милым семейством и, следовательно, есть другого рода
наслаждение в этой тихой семейной жизни.
Знаю, что вы до стихов не охотники, и помню, что в старину смеялись
над моими, но, несмотря на то, позвольте мне сообщить вам стихи, которые
могут служить доказательством, что если грешное мое тело скитается по
разным немецким мытарствам, то душа моя, более нежели когда-нибудь, в
России.
Жена моя благодарит вас за добрую о ней память и передает вам
сердечное свое приветствие.
Позвольте мне еще раз поблагодарить Вас от души и примите,
почтеннейший и любезнейший граф, уверение в моей глубочайшей и
неизменной преданности.
***
ИЗ ПИСЬМА НЕССЕЛЬРОДУ В ВАРШАВУ
Карлсруэ, 16 января 1854
Мы друг другу не писали, но, без сомнения, часто думали с тобой об
одном и том же. Хорош твой восстановитель и блюститель общего спокойствия.
Как мог ты со своим монархическим чутьем и монархическим исповеданием не
разнюхать тотчас этого негодяя, лже-Дмитрия, лже-Наполеона. Он вас всех
напугал красным спектром и за этим пугалом воровски взлез на престол? И что
воцарил он с собой на престол. То же революционное начало, но тем еще
опаснее, что оно прикрыто некоторой благовидностью порядка.
Престол его, добытый пронырством, есть в виду других законных
престолов европейских живое нарушение правил и явное торжество революции.
Не говорите мне, ради Бога, о 8 миллионах голосов, провозгласивших
законность этого престола. Начать с того, что во Франции все ложь, цифры, как
и все прочее, и что французы, храбрые на поле сражения, не имеют вовсе
гражданского мужества и готовы на всякую подлость политическую, чтобы
только обеспечить обед свой в привычном им cafe и вечер свой в привычном
театре.
Не знаю, что из этого будет, не ослепляю себя, в виду трудностей,
пожертвований и тяжких испытаний, предстоящих России, но надеюсь на
благость провидения. И едва ли, по воле его, не суждено России еще раз
очистить французский престол от засевшей на нем саранчи. В этом безумном
озлоблении, которое пихает племянника (хорош племянник, курвин сын) на
Россию, есть какое-то предзнаменование, что если не в славе, то в паденьи,
Провидение готовит ему участь дяди.
19 января
Каждый раз, что мы прибегаем к дипломатической уловке, есть всегда в
поступке нашем что-то ребяческое и неловкое. Наш вопрос, в ответ появлению
союзных флотов в Черном море с целью, объявленной и циркуляром
французского министерства, и посланниками в Царьград, и адмиралами,
командующими этими флотами, - совершенно неуместен и в
противоположности с характером государя, который любит и привык делать
дела на чистоту. Нам дали пощечину на Черном море, с угрозой, что если не
уймемся, то будут нас бить, а мы после того спрашиваем Англию и Францию,
каков характер и размах обоих правительств. Разумеется, все журналы подняли
на смех этот простодушный вопрос. Да к чему же у нас Брунновы и Киселевы,
если они не только не объясняют меры, принимаемые правительствами, но
данными объяснениями не предваряют нашего правительства о значении и силе,
которые чуждые правительства придают этим мерам. Одно средство выйти из
этой путаницы есть - вызвать наших посланников из Лондона и 
| |
| Просмотров: 470 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры