| Главная » Книги |
Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 3, Страница 9
Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 3y"> царской власти.
Рыдающая и столь неожиданно и столь глубоко в любви своей
пораженная Россия ныне возрождается той же любовью: и от гроба в Бозе
почившего Родителя Вашего она возводит умиленные и полные доверенности
очи к Престолу, на коем воцарился его возлюбленный Сын.
Великая душа оплакиваемого нами государя отдыхает ныне от славных и
многотрудных подвигов своего земного и царственного поприща. Но, отлетая от
мира, завещала она Вам, Всемилостивейший государь, благоденствие, величие,
силу, независимость и честь России, которую она пламенно любила, над
которой неусыпно бодрствовала и за которую до конца мужественно и свято
пострадала.
В благодарной памяти народа к высоким и доблестным деяниям, к
великим событиям и великодушным пожертвованиям, ознаменовавшим жизнь и
царствование незабвенного Венценосца, хранится вернейший и лучший залог
любви и преданности нашей к Венценосному Преемнику, который дан
Провидением России как утешитель в великой скорби и заступник в великой
утрате.
Позвольте повергнуть к священным стопам вашего императорского
величества мою верноподданническую присягу и душевный обет посвятить
служению вашему мои посильные способности, мое перо, всю жизнь мою.
С глубочайшим благоговением,
Всемилостивейший государь,
Вашего императорского величества
верноподданный князь Петр Вяземский.
Веве, 26-го февраля (10-го марта) 1855 года.
***
При чтении записки Каподистриа (на имя Николая I из Женевы 24
декабря 1826 года) нельзя не подивиться странной участи императора
Александра, который в две эпохи царствования своего имел при себе и при
делах приближенными людьми две резко выдающиеся национальные личности:
Чарториского и Каподистриа. Измены России не было ни в том, ни в другом, но
у обоих в службе России был умысел другой.
В переписке Чарториского с императором, недавно изданной, видно, что
он перед ним не лукавил. Везде говорит он, что всегда имеет в виду Польшу.
Можно бы причислить к этим двум и третью личность не национальную,
а либеральную, Сперанского. И он при государе был вывеска, был знамя, и всех
трех удалил Александр от себя на полдороге. Впрочем, Сперанский был в самом
деле только вывеска, и вывеска, писанная на французском языке, как многие
наши городские вывески: портной Effremoff из Парижа, и тому подобные. В
Сперанском не было глубоких убеждений. Он был чиновник огромного размера
по редакционной части правительственных реформ, но, разумеется, с примесью
плебейской закваски и недоброжелательства к дворянству. Эта закваска, эти
бюрократические Геркулесовские подвиги пережили его и воплотились в
некоторых и новейших государственных деятелей. Ломку здания можно
приводить в действие и не будучи архитектором.
Из трех поименованных личностей, Каподистриа, без сомнения, самая
чистая и симпатичная. Он же за дело им любимое положил жизнь свою. Был ли
он глубокий и великий государственный человек, это другой вопрос.
***
Письма Екатерины к прусскому королю хранятся в Государственном
архиве Министерства иностранных дел, от 1763-1784 года. Тут есть письмо о
прививании себе оспы.
***
Книжка 21. (1854-1856)
Швейцария. Веве, 16 октября 1854
Ходил в Clarens искать Le Bosquet de Julie. Тамошний житель повел меня
на кладбище, уверяя, что, по преданиям, на этом самом месте происходила
сцена, описанная в Новой Элоизе, и что позднее срубили деревья там росшие,
чтобы очистить простор могилам; по другим указаниям, должно искать боскет,
избранный Жан Жаком, выше, на месте, которое ныне называется les Cretes.
Довольно забавно делать исторические и топографические изыскания
для определения достоверности романического и вымышленного предания. Но
такова сила, таков авторитет великого писателя. Веришь басни его и
сочувствуешь ей как были. Какой-то турист-англичанин требовал, чтобы
указали ему на могилу Юлии и разругал провожатого, который не мог
удовлетворить его требованию.
На возвратном пути зашел я в Vernex искать дом, в котором Жуковский
провел одну зиму. И эта попытка была удачнее. Он жил в доме de m-r Pilver,
который теперь хозяин того же дома. Первый дом на левой руке, когда идешь из
Веве. Он тут с семейством Рейтерна провел зиму 1831 на 1832 год. Тут делали
ему операцию (кажется, лозанский лекарь), чтобы остановить его
геморроидальное кровотечение, угрожавшее ему водяной болезнью. Помню, как
выехал он больной из Петербурга. Опухший, лицо было как налитое,
желто-воскового цвета. Хозяин сказал мне, что у него долго хранилась в шкафу
доска, на которой было написано что-то по-русски рукой Жуковского и что
выпросила себе эту доску великая княгиня Анна Федоровна. Полно, она ли? Не
Елена Павловна ли, или Мария Николаевна? В Женеве разыщу.
В этом доме Жуковский, вероятно, часто держал на коленях своих
маленькую девочку, которая тогда неведомо была его суженая и позднее
светлым и теплым сиянием озарила последние годы его вечеревшей жизни.
Этот романтический эпизод хорошо вклеивается в местности, сохранившей
живую память Руссо. Жуковский был очищенный Руссо. Как Руссо, и он на
шестом десятилетии жизни испытал всю силу романтической страсти; но,
впрочем, это была не страсть и особенно же не романтическая, а такое светлое
сочувствие, которое осветилось таинством брака.
Я был в Vernex 10 октября 1854 года, но не видал комнаты, в которой
жил Жуковский: жильца англичанина не было дома и комната была заперта
ключом. Pilivet рассказал мне, что за несколько лет тому назад ночью приехал
англичанин и остановился перед домом, в котором, неизвестно по каким
соображениям его, заключал он, что ночевал Руссо или Сен-Прё, - потому что
тут действительность сливается с басней и отделить одну от другой
невозможно. Начал он стучать в дверь с улицы. На стук вышла старая девица,
единственная жилица этого дома, и спросила его с удивлением, что ему угодно?
"Провести ночь в этом доме". Здесь не гостиница, отвечает она, и к тому же во
всем доме одна кровать, которую она сама занимает. "Дела нет, - говорит
англичанин, - я хочу здесь ночевать". Пошли переговоры. Наконец, за
определенную плату хозяйка уступила свою кровать. Англичанин провел в ней
ночь и на другой день рано утром выехал с убеждением, что провел ночь на том
самом месте, где почти за сто лет тому назад ночевал Руссо, или все-таки
Сен-Прё.
Сегодня, 16 октября, писал я Лизе Валуевой: "Думаешь пробыть здесь
еще недели две. А там? А там? Но как знать, что и где будет там ? Человек
знает одно здесь, и то знает плохо и не верно. Там - слово не человеческое, а
Божие".
***
Граф Северный, Le Comte du Nord, то есть будущий император Павел I,
проезжая через Женеву, которая тогда была взволнована гражданскими
междоусобицами, называл их des un verre d'eau. Эти бури в стакане
возобновились и ныне при новых выборах и при падении Фази и партии его;
побежденное меньшинство мстит большинству разбойничьими насилиями и
оппозицией кулаков и палок. Та же буря в стакане, только противников своих
топят не в стакане, а кидают в Рону - как видно из последних газет.
***
11 ноября 1854. Писал варшавскому Нессельроде: "Я никогда не бывал в
Швейцарии и никогда не читал Новой Элоизы. Зато в первый день приезда
моего в Веве бросился я на нее и обжирался ею и виноградом с жадностью и
могу сказать до конца без пресыщения, хотя и признаюсь, что в книге много
есть натянутого и растянутого. Что же касается до безнравственности, которую
ей приписывают, то обвинение по мне несправедливо. Романы, которые ныне
пишутся и читаются дамами и даже барышнями, гораздо безнравственнее и
соблазнительнее.
В книге Руссо супруга и мать строгим исполнением своих обязанностей
выкупает шалости своей девичьей жизни. В новейших романах и в самом свете
жены и матери вознаграждают себя шалостями за скуку и неволю своего
девичья целомудрия. Свет не прощает девушке, у которой есть любовник, а
может быть, и ребенок, и эта девушка навсегда пропадшая, но свет
снисходителен к замужней женщине, у которой любовники не переводятся и
которая ссужает мужа своего детьми, которых приживает она от других. Тут,
кажется, не мудрено решить: кто из них двух виноватее? И кто безнравственнее:
свет или Руссо?"
***
В.П. ТИТОВУ
1 сентября 1855
Давно тосковал я, любезнейший Владимир Павлович, по нашей прежней
переписке, и благодарю вас, что вы тоску мою угадали и откликнулись ей
письмом вашим от 19 августа. Вы меня поздравляете и воспеваете, а я только
что не отпеваю себя. Новое назначение мое могло бы во всех отношениях
удовлетворить моему самолюбию и даже затронуть мою душу. И назначение
было самое милостивое, и представление самое радушное, и вообще встречено
оно было, можно сказать, единогласным сочувствием. Все это очень хорошо и
все это ценю я с подобающей благодарностью ко всем и за все. Но, признаюсь,
со всем тем преобладающее в этих впечатлениях чувство, есть чувство уныния.
Вы меня знаете и меня поймете. Может быть, лет за 20 тому
открывающаяся мне деятельность и расшевелила бы меня и пустился бы я в нее
с упованием. Теперь - что я? До 63 лет дожил нулем, который в счет не шел,
странно мне сделаться цифрой, которая все-таки имеет некоторое значение и
принимается в расчет другими при общем итоге требований и ожиданий. Тут я и
не признаю своего цифирного достоинства и не надеюсь обогатить этого итога.
Помню пример Дашкова и Блудова. При вступлении их в круг
государственных дел можно было надеяться, что их числительная важность
произведет значительный оборот в положении дел или, по крайней мере, что
каждый из них сохранит свою внутреннюю ценность и внесет ее в свою
отдельную часть. Что же мы видели? Вся их личность демонстризировалась.
Вся их ценность разменялась на гомеопатические дроби. Из чего же мне думать,
что я буду их искуснее, самостоятельнее или счастливее? Видно, тут не цифры
виноваты, а виновата арифметика. Нет, как ни рассуждай, Севастополю не
следовало бы пасть, а мне не следовало бы возвышаться.
Как бы то ни было, от внешних ли впечатлений, от внутренних ли
источников, но на душе очень грустно и темно. Заочно легче, то есть свободнее
было терпеть. В Петербурге как-то не умеют и не имеют времени грустить.
Хлопочешь и суетишься с камнем на груди. Под Баден-Баденскими сенями, или
на берегах Неккера было досужнее и свободнее, и даже полнее можно было
предаваться своим соображениям и влиянию событий. Здесь как-то все живется,
делается, думается, чувствуется урывками. Со всем тем убедительно прошу вас
сообщить мне все то, что вы называете вашими елюкюбрациями! Милости
просим! По возможности буду пользоваться ими, если не всегда для общей
пользы, то, по крайней мере, для своей собственной.
Вы знаете, что я всегда признавал вас рожденным для народного
просвещения. Вот и теперь, как бы хорошо было назначить вас президентом
Академии Наук на место Уварова, который на днях умер в Москве. Вот тоже
цифра, которая везде чего-нибудь да стоила бы, а с нашей арифметикой мало
принесла пользы. Скажу по совести, что Норов очень благонамеренный
человек, любит и понимает просвещение и довольно настойчив и тверд в своем
направлении. Он, может быть, не имеет блестящих способностей Уварова, но
имеет гораздо более любви и теплоты, чище и благороднее душой и тверже на
одной ноге своей, нежели был тот на двух, да простит ему Бог все его
прегрешения вольные или невольные, а мне мое суждение о нем над свежей его
могилой.
В этом отношении я душевно рад быть товарищем Норову и уверен, что
я с ним не оцарапаю своей совести. Норов отправился в Казань осматривать
университет, а я без него калифствую на час. Вспомните обо мне в один из этих
вторников и представьте себе мою рожу в Комитете Министров, где я один раз
уже заседал.
Жуковский спрашивал у одного деревенского священника, почему отцу
нельзя быть при крестинах своего младенца; думаю, отвечал он, потому, что
как-то неловко и совесть убивает. Тоже могу сказать и о себе, когда сажусь в
чужие кресла. А пока мы все еще на даче своей в Лесном и дремучем
уединении. Городская квартира наша не готова. Да и к тому же я рад сократить
свое городское и зимнее заточение. Все-таки здесь урвешь час, чтобы походить,
а вот, благодаря табельному дню (сегодня 8 число), урвешь час, чтобы
побеседовать с вами.
За свое здоровье должен я благодарить Бога. Оно держится и под
суетами дел и даже под смертоносным падением Севастополя.
Все здесь заняты отъездом Царя из Москвы в Николаев, а кто говорит и
на северную часть Севастополя. Присутствие его без сомнения ободрит и
воодушевит войска, которые, впрочем, по словам приехавшего на днях Анатоля
Барятинского, не лишились бодрости. За войска можно ручаться. Они герои и
мученики. Но хорошо будет на месте и лично пощупать наших генералов. О
способностях их не мне судить. Но нельзя не сознаться, что нет им счастья; а на
войне, как в игре, счастье едва ли не выше уменья, или науки. Так думал и
Наполеон.
***
Лесная дача, 15 сентября 1856
Мне все это время было, матушка, не до тебя, да и теперь еще не очень
до тебя. Около месяца провел в Москве, и едва успевал перевести дыхание.
Такой трезвон, такая пальба, суматоха, что голова кружилась и сердце замирало.
Были минуты прекрасные, торжественные и незабвенные. Особенно
великолепны были день въезда и день коронования. Никакой город в мире так
неспособен и неудобен к подобным торжествам. Ни Рим, ни Царьград не могут
поспорить с Москвой в этом отношении. Да и русский народ особенно хорош в
таких случаях. Эти тихие громады, тихие не от бесчувственности и криводушия,
но от благоговения, очень умилительны. На таких праздниках религиозное
чувство превышает и одолевает все другие чувства. На улицах русский народ,
при звоне колоколов и при торжественном шествии царя, словно в церкви. Он
более молится и крестится, чем кричит ура. Русский народ, при каждой радости,
прежде чем вскрикнуть или всплеснуть руками, осеняется крестным знамением
и душу возносит к Богу. Иностранцы удивляются этой тишине народа и
приписывают ее полиции и народному повиновению ей. Вовсе нет. Народ наш
также бурен при случае, как и всякая другая толпа. Но тут он более всего
царелюбив и богомолен, то есть тем, чем он есть преимущественно по свойству
и глубине души своей. Немало также содействовал к благолепию празднества и
мой красный, шитый золотом мундир.
Книжка 22. (1855)
Веве. 1 января. Утром у принцессы. Читал пастор главу из Послания Св.
Павла с приличными рассуждениями о начале года.
4-е. Выпал снег. Довольно зимно: хорошее польское слово, т.е. холодно,
которое, как и некоторые другие польские слова, могли бы мы себе усвоить.
8-е. Приезжал ко мне Вебер из Лозанны с просьбой от издателя смягчить
некоторые крепкие выражения в ветеранских письмах. Кое-что я переменил.
10-е. Писал Анне Тютчевой. Вечер у принцессы.
13-е. Лист печатает в Constitutionnel высокомерную чепуху об операх
приятеля своего Вагнера.
19-е. Был у меня принц Ольденбургский.
21-е. Был в Лафоре у графини Бернердорф и англичанки Вильямсон из
Индии, где знала она князя Алексея Салтыкова.
22-е. Читал отчет нашего парижского священника о русских пленниках.
23-е. Читал я с принцессой Александрой записку Карамзина о Москве и
некоторые стихотворения Тютчева.
25-е. Получил из Петербурга известие о смерти, почти скоропостижной,
графа Протасова. Я назначил бы на его место Норова, а на его место - Титова.
26-е. Отправил пакет с моими брошюрами преосвященному
Иннокентию.
28-е. В Инвалиде 15 янв. Стихи Яхонтова Осеннему ветру сходятся
мыслью с моими последними стихами на бурю. Стихи Яхонтова очень недурны
и оригинальны.
30-е. Принцесса начала делать мой бюст.
1 февраля. Опять до обеда меня бюстировали.
4-е. Узнали о скоропостижной смерти графини Наталии Строгановой.
5-е. Писал Титову с маленькой характеристикой графини Строгановой и
нашего официального общества.
7-е. До обеда меня бюстировали, а вечером ералашничали.
8-е. Титов назначен на Венские конференции.
18-е. Пятница. Кончина императора Николая. Принц Ольденбургский
отправился в ночь на субботу в Петербург при получении телеграфической
депеши из Штуттгардта.
2 марта. Все эти дни был я под ударом смерти государя. Одна мысль,
одно чувство занимали ум и давили душу.
10-е. Принцесса Ольденбургская с семейством выехала из Веве. Я
говорил, что нет смысла уезжать, что это исход. Несколько омнибусов,
фургонов, битком набитых людьми и поклажей.
11-е. Ездил на устье Роны в проливной дождь. Зачем говорим: Рона, а не
Рон - Le Rhone. В стихах своих я сказал Рон.
12-е. Выехали из Веве на пароходе. Приехали в Женеву.
13-е. Обедня в русской церкви. Были у графа Остермана. Указывая мне
на сочинения Державина, которые лежали на столе, сказал он: вот моя Библия;
впрочем, тут же лежали и духовные книги и 30 писем Ветерана. Представлялся
великой княгине Анне Федоровне.
1 апреля. Штуттгардт. Именины княгини Марии Афанасьевны
Щербатовой. Написал стихи.
2-е. Выехал и приехал в Карлсруэ.
9-е. Севастопольская пальба опять громит душу. Пишут из Петербурга,
что потонул Давид Голицын по дороге из Москвы в деревню.
12-е. Приехали в Баден-Баден.
14-е. Писал Плач и Утешение.
18-е. По здешнему 1-го мая и открытие Баденской дьявольщины салонов,
игры, ресторана.
20-е. Приезжал Павел с Беками.
23-е. День смерти Наполеона на острове Св. Елены. Что делается сегодня
с Лже-Наполеоном в Париже?
27-е. Павел получил чин надворного советника. Неожиданная и
особенная милость.
29-е. Обедали у Столыпиных с Щербатовым. Праздновали четырехлетие
супружества Владимира и Марии Щербатовых.
3 мая. Выехали из Франкфурта.
6-е. Писал графу Нессельроде и Сенявину благодарственные письма за
Павла.
9-е. В Париже вообще не верят покушению на жизнь Жилблаза 2 декабря
и казни Пианори. Полагают, что во всем этом много поддельного.
12-е. Выехали из Бадена в Карлсруэ. С Щербатовым приехали в
Висбаден. Вечером видел трех священников.
13-е. Освящение Висбаденского храма. Церковь великолепная. Немецкие
певчие прекрасно поют по-русски.
14-е. Вчера в полночь перенесение гроба великой княгини из латинской
церкви в нашу. Прекрасная, теплая, месячная ночь. Базаров читал речь на
немецком языке. Кончилось около 3 часов утра. Церковь, при светлом
освещении, еще великолепнее.
15-е. Троицын день. Обедня в новом храме. Ездили с Полисадовым на
могилу князя Василия. Он прочел несколько молитв по усопшему. Оставил
священнику 40 франков для очистки могилы. Отправились с Щербатовым во
Франкфурт. Обедали в Гамбурге.
16-е. Вечером возвратился в Баден.
24-е. Выехал из Бадена во Франкфурт. Читал с Висбаденским
священником Янышевым статью о новом храме и отдал ее ему для отпечатания.
25-е. Выехал из Франкфурта. Был у Бисмарка.
26-е. Ехали всю ночь. Приехали в Веймар. Представляемся великой
княгине Марии Павловне. Особенно приветлива и ласкова. Говорит все
по-русски.
27-е. Ходил в дома Шиллера и Гёте. Ездили встречать Ольгу
Николаевну. Очень милостива, - о моих Письмах.
30-е. Выехали из Веймара. В десятом часу был в Дрездене. Здесь нашел
Воронцовых, Дьяковых, Казимиру Воловскую, Бобринского, Клемения Россети,
Фирса Голицына, Гревеница, семейство Ольденбургских, леди Пенброк.
31-е. Крымские вести плохи. Не имею духа читать журналов. Меншиков
говорит, что военный министр Долгоруков не только не выдумал пороху, но и
не высылает в Севастополь. Вообще все, что слышишь, не радует. Тяжкие
уроки, видно, нас не учат.
2 июня. Жена выехала сегодня в Варшаву с Ольденбургскими.
13-е. Ковно.
22-е. Царское Село.
23-е. Вчера был у нас Тютчев. Ездил с ним в Павловский вокзал.
25-е. Был на панихиде по покойном государе.
30-е. Лесная дача. Обедал с Тютчевым и Блудовым. Вечером во дворце
Каменноостровском, у княгини Одоевской, т.е. у великой княгини.
1 июля. Вечером приехали в Петергоф на дачу принцессы
Ольденбургской.
2-е. Был у Олсуфьева.
3-е. У Анны Тютчевой видел государя. Смерть Нахимова.
4-е. Вечером у всенощной в Сергиевском монастыре.
5-е. День Св. Сергия. Вчера узнали, что неприятельский флот пошел к
Ревелю. Вечером был на Сергеевке у Воейковой. Видел великую княгиню.
6-е. Вечером ездил с Воейковой в Ораниенбаум на катальную гору
смотреть на неприятельский флот.
8-е. Был у М.А. Хитровой. Встретил у нее графиню Разумовскую под
заревом посещения того же утра императрицы Александры Федоровны.
10-е. Ездили к Гатчинской заставе в женский монастырь на освящение
храма, сооруженного в память Андрею Карамзину.
12-е. День моего рождения. Вечером был у Анны Тютчевой с отцом ее.
15-е. Поражает меня общее пустословие - и когда и где же? В виду
Кронштадта, запертого неприятельским флотом.
19-е. Представлялся императрице Марии Александровне. В первый раз
от роду ее видел. Очень приветлива и мила. Разговор около часу. Приглашены
были на обед ко вдовствующей императрице. Перед обедом призывала меня
одного. С чувством говорила о своей скорби. Милостиво - о том, что писал я за
границей и которое всегда обращало на себя внимание покойного императора.
"Он был истинно русский царь", - сказала она.
20-е. Ездили в город. Обедал у Норова Авраама. В нем, в самом деле,
есть что-то патриархальное. Предложения. Вечером возвратился в Петергоф.
21-е. Вчера заезжал к Бибикову.
22-е. Нет ни приема, ни выхода. Русская шутка часто вертится на рифме:
эта дама из Амстердама, сказал мне Вон-Лярлярский.
23-е. Вечером был у Анны Тютчевой.
24-е. Представлялся государю императору. Поздравил меня с
назначением. Говорил о славянском направлении, о допетровских тенденциях в
литературе, о цензуре. Благодарил за последние мои произведения.
5 августа. Приехали из города в Петергоф.
6-е. Вечером у принцессы играл в ералаш с великой княгиней Марией
Николаевной.
7-е. Были на вечере у вдовствующей императрицы.
9-е. Приехал на пароходе в город. Был в министерстве. Писал
Полисадову. Вечером у Шепелева. Любимов. Розанов рассказывал о житии
молодого Плетнева на Выксе.
10-е. Был при министерском докладе. Вечером был у графини Блудовой.
Читал в Морском Сборнике биографию Сенявина. Рождение Севастополя.
Грустно читать пред страдальческой кончиной его.
11-е. Отвечал Погодину. Ездил с Норовым к нему обедать в Павловск. За
обедом неожиданно узнал о смерти С.Ф. Лодомирской. Вечером был в Царском
Селе у Мещерских и у них ночевал.
12-е. Возвратился на Лесную дачу с печальным известием. Писал
Александру Апраксину.
13-е. Заседание Главного Правления Цензуры. Пололи и пороли разные
иностранные книги. Носовые платки с изображением прусского короля.
14-е. Ездил в Петергоф, в день рождения принца. Вечером были все
царские дети - грядущее России. Без меня вдовствующая императрица
присылала звать меня к обеду.
15-е. Возвратился на Лесную дачу. Вечером был у Блудова.
18-е. Панихида по императору Николаю в крепостном соборе. Обедали у
Блудова и оставались до вечера.
19-е. Писал статью 18 августа.
20-е. Был у Норова в Павловске и пожертвовал ему Севастопольскими
камнями (в статье моей).
21-е. Ермолов пишет, что если бы Реад увидел во сне, что он ослушался
приказаний начальства, то он не проснулся бы.
31-е. Пожалован в тайные советники и утвержден товарищем министра.
Норов поехал в Москву и в Казань. Я вступил в управление министерством.
Ездил в Царское Село. Встретился в саду с императором, который был верхом и
держал в руках маленькую дочку Марию Александровну. Говорил мне о статье
18 августа.
1 сентября. Был в министерстве. Подписывал первые бумаги.
2-е. Заехал к графу Киселеву. Говорил о неспособности различать иные
краски умственными глазами. Также плохо разбирал глупость от ума,
неспособность от способности.
29-е. Был у обедни в Казанском соборе.
10 октября. Был в Государственном Совете.
11-е. Был в Комитете Министров. Обедал в Царском Селе у импе 
| |
| Просмотров: 460 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры