Болотов Андрей Тимофеевич - Памятник претекших времян...

лышат, что в Петербурге много будет пляски и веселья, ибо-де молодежи будет много. Сие письмо разрешило наконец все сомнительства; и все с того времени стали за верное полагать, что наконец шведский двор с нашим породнится и наша великая княгиня будет на престоле шведском.

  

  

   Не успело прибытие короля шведского сделаться достоверным, как весь Петербург закипел деланием разных приуготовлений к приему и угощению такого великого и знаменитого гостя и к доставлению ему возможнейшего удовольствия пышными пиршествами и торжествами. Императрица, при преклонности своего века, вознамерилась показать ему весь свой двор, прямо в императорской пышности и славе; и потому не только, по велению ее, деланы были при дворе приуготовления к разным празднествам и увеселениям, как-то: к пиршествам, балам, маскерадам, гуляньям, театрам, фейерверкам и иллюминациям,- но и всем знаменитейшим вельможам приказано было готовить у себя таковые ж пиршества, ибо монархиня намерена была сама, с гостями своими, у всех их побывать и удостоить их своим посещением. А посему все они, друг пред другом, надрывались в сих приуготовлениях и теряли на то не тысячи, а целые десятки тысяч; и слух носился, что им дано на то и из казны по нескольку десятков тысяч. Все, что только могло ослеплять зрение свое пышностью и великолепием и приводить в приятное изумление, выдумывано было и приготовляемо. И как государыне, по причине болезни в ногах, трудно было всходить на высокие крыльца и лестницы, то некоторые переламывали даже вхожие части домов своих и делали их для монархини спокойнейшими. Некоторые готовили для пиршеств сих свои городские дома, а другие - загородные и на своих дачах. Из сих никто так не отличился, как граф Безбородко. Говаривали, что он в две недели произвел сущее чудо и воздвиг снаружи сарай огромный ничего не значащий, а внутри - райское обиталище, украшенное мраморами, золотом, серебром, хрусталем и всем, что только может выдумать пышность и великолепие. Всем госпожам предписано было являться, при сем случае, не в ином каком одеянии, как только в греческом, как в великолепнейшем из всех; и госпожи с ума даже сходили на придумываниях, чем себя украсить лучше. Что касается до фейерверка, то готовлен был такой, какого никто не запомнит, и который, как говорили, и один стоил 170 тысяч. Словом, приуготовления во всем деланы страшные и такие, которые неминуемо должны были пленить юного шведского монарха; и на все оные не жалеемо было денег.

  

  

   Наконец точно в назначенное время, день и час, воспоследовало действительно прибытие в Петербург юного шведского монарха¹. Он приехал сухим путем из Выборга, вместе с дядею своим и регентом шведским, герцогом Зюдермандландским, и немалою свитою, составленною из молодых вельмож шведских. Оба они приняли на себя иные имена, и король, по примеру отца своего, назвался графом Гагою, а регент - графом Вазою. Въезд их был совсем не пышный и так, как простых графов; и оба ехали в небогатой открытой коляске, и наш ямщик стоял позади: сие удивило многих наших, не знающих тому причины, и подало глупцам повод к грубым насмешкам. Остановились они у посла своего, Штединга; и в первый день он отдыхал и ездил по городу; а уже во второй, и ввечеру представлен был государыне. Сия избрала местом для сего первого свидания свой эрмитаж и приняла его сперва одна и одного только с дядею. Говорили, что она обрадовалась, нашед в нем разум, превосходящий его лета, и не могла с ним довольно наговориться, и не так как с ребенком, а как с возмужалым и степенным человеком. Первое сие свидание и разговор сей продолжались у них недолго, а потом повела его государыня в другую комнату, где находилась вся императорская фамилия, его во всей своей пышности дожидающаяся,- и представила его оной. После чего представлена была ей и всей ее фамилии королевская свита. А наконец отворены были двери в большой зал, где находились уже в готовности все знаменитейшие ее слуги обоих полов, во всей пышности и славе. Императрица представила ему их; и не успел он откланяться, как загремела вокальная и инструментальная музыка, и начался бал, который открыл сам он с великою княгинею Елисаветою Алексеевною². По продолжении бала сего несколько времени, приглашен он был к вечернему столу, а после онаго - в театр, где представлена была опера "Иван Царевич"³ и где не позабыто было также все, что могло только служить к очаровательной пышности и великолепию. Словом, и самым сим первым блеском король так поражен был, что можно было приметить отменное его удовольствие, которое тем было более, что лучше всех великолепий понравилась ему беспримерная красота назначаемой ему невесты, великой княжны Александры Павловны, в которую он с той же минуты влюбился. За сим первым торжеством последовали непосредственно другие и почти беспрерывные: то угощала его императрица у себя, то великие князья, то первейшие ее вельможи, граф Безбородко, Самойлов, Нарышкин⁴, Остерман, Строгонов⁵ и многие другие. И празднества сии продолжались с некоторыми промежутками, назначенными для отдохновения, ровно две недели, в которые почти всюду и всюду ездила с гостями своими сама императрица: повсюду угощаема была наивеликолепнейшим и таким образом, что король и вся его свита не могли довольно надивиться блеску и пышности как императорского двора, так и самых придворных и знаменитейших вельмож. Наконец, после нескольких прогулок и посещений достопамятнейших мест, кончилось все сие сожжением помянутого фейерверка; и не только шведы, но и россияне, бывшие в сие время в столице, очарованы были сими редкими и достопамятными торжествами, которые случайным образом сделались и тем достопамятными, что были последними в жизни императрицы, и она делала их равно как на прощание с любезною своею Россией и отправляясь из нее в высшие пределы; хотя сие никому не было известно, ибо никто не мог того предвидеть, что воспоследовать долженствовало вскоре.

  

  

   Как скоро помянутые торжества и всенародные потехи кончились, то начались при дворе уже келейные съезды и переговоры; и любопытство всей публики напряжено было до чрезвычайности. Все заключали, что началось тогда и происходило самое сватовство; и все ждали сговора. Но вдруг как все не только замолкло, но стали перешептывать, что чуть ли дело наше не разойдется, что и в самом деле было. Но что подлинно было хотя и неизвестно, но носилась молва следующая: говорили, что назначен был уже и день сговора, и что съехались уже все ко двору, и невеста была убрана, как вдруг прислано было от короля сказать, что он занемог и приехать не может. Сие поразило не только весь двор, но и самую императрицу, ибо она того всего меньше ожидала; и как явно было, что болезнь сия была вклепана и притворная, то привело сие монархиню в превеликое замешательство и гнев. И вдруг разнеслась молва, что приехал будто к королю шведскому курьер от короля прусского, с предложением, чтоб он никак на нашей принцессе не женился, и что он обещает ему б миллионов, да турки дают 8 миллионов, да французы - 10 миллионов помощных денег, для выдержания войны, буде она за сие воспоследует; и что самое сие будто короля и смутило, а того больше его дядю, которому сей союз был нимало неугоден; и что самое сие так раздражило государыню, что она публично сказала, что - "пускай себе едет домой, но что вслед за ним отправится 100 тысяч войска в Швецию и что за обиду таковую не останется и камень на камне в Швеции". Сим образом тогда повсюду говорили; а после стала носиться о сем замешательстве другая молва, а именно: что как уже условлено было обо всем нужном к начинаемому делу и все пункты написаны были, которые королю надлежало, прежде сговора, подписать, то пред самым тем временем, как начинаться сговору, отправлен был к нему управляющий иностранными делами министр, г. Марков, чтоб он предложил ему сии пункты для подписания. Но сей будто сам собою включил в договор сей такую статью, о какой ему ни от кого не было приказано, а именно, чтоб король приехал сам к нам в Петербург и тут бы венчался, чего от него никак было и не требовано; да и ему обещать и сделать того никак было не можно. Король, увидев сие, тотчас смутился и прямо сказал, что ему сего подписать и сделать никак не можно; и по самому тому сказался больным. Тогда увидел г-н Марков, но уже поздно, что он сделал ужасную проступку и шалость непростительную. Он бросился к Безбородко; но сей, ужаснувшись, никак не хотел входить в сие дело и говорил Г. Маркову, что как он сам напакостил, так бы сам и доносил о том государыне и сам бы ответствовал. От сего бросился он к князю Зубову и просил доложить о том дожидающейся с нетерпеливостью короля государыне; но и сей сказал ему сам то же и что он никак не войдет в сие страшное дело. И так стал г-н Марков как рак на мели и не знал, что делать. Но как сказать государыне необходимо было надобно, то пошел уже сам. Государыня не успела его увидеть, как спросила: "Что король? подписал ли?" - "Нет-де, и занемог". Ответ сей так поразил государыню, что она в тот же миг упала в обморок. Вот что наделал г-н Марков! - Но неизвестно в точности, который из обоих сих народных слухов был справедливый¹. Легко статься может, что и то и другое было правда и что самый сей Марков был подкуплен остановить и замешать сие дело; а легко статься может, что и оба сии слуха были несправедливы. Но как бы то ни было, но то известно, что сговора в тот день не было; да и был ли он после, того в точности неизвестно, хотя и говорили, что чрез несколько дней все сие опять было переделано и выведено наружу, что Маркову совсем того было не приказано, и что он сам собою то сделал, и за то откинут от двора,- как то и действительно сделалось,- и что наконец король согласился переписанные статьи подписать и на великой княжне помолвить и с нею обменяться перстнями, как то и писано было в иностранных ведомостях. У нас же ничего о том в публику было не объявлено; да и не слышно было, чтоб происходил и при дворе какой-нибудь торжественный акт; а был ли или не был, так разве инкогнитный и сокровенный. А то только известно, что после того давал пиры у себя великий князь и наследник и что происходили с обоих сторон дарения и отдаривания.

  

  

   Пребывание шведского короля в Петербурге, после вышеупомянутого происшествия, не продлилось уже слишком долго; а около 20 числа сентября воспоследовал и его отъезд, и опять тем же путем, как он приехал. Сей случай произвел также разные слухи. Говорили, что он отъезжал на короткое только время и скоро хотел опять приехать и что оставлял тут свою свиту,- а иные прибавляли, что самого дядю; иные рассказывали совсем другое; но все оказалось сие пустое. Он уехал со всею свитою и условившись, чтоб жениться ему в непродолжительном времени на нашей принцессе и венчаться заочно, по примеру иностранных, чрез поверенных. Отъезд его был так поспешен, что он не захотел остаться даже праздновать день рождения великого князя, и что страннее всего,- то удивились многие,- что он в самый сей день поехал из Петербурга, и опять чрез Выбург.

  

  

   Вместе с слухом об отъезде короля шведского распространился повсюду слух, что скоро воспоследует и действительная свадьба и король шведский совокупится браком на нашей великой княжне Александре Павловне; и что свадьба сия будет заочная, и венчание будет происходить в Петербурге, чрез поверенного шведского, и в будущем уже октябре или ноябре месяце. Носилась в народе даже и бумажка, подтверждающая молву сию, а именно рапорт синодского обер-прокурора о том, каков выдуман и установлен синодом обряд для сего случая. Синод должен был для сего собираться и трактовать, при присутствии Славянского архиепископа; и положено, чтоб венчанию происходить по обряду обыкновенному, как оный напечатан в служебнике, а только: 1) поверенному стоять не рядом с невестою, а несколько назади, отступя несколько шагов от места женихова; 2) на ектеньях упоминать не имя поверенного, а самого жениха; 3) при вопрошаниях ответствовать поверенному именем жениха, а не от себя; 4) венец не надевать, а носить и держать в руке; 5) при хождении кругом, идти поверенному стороною и нести венец в руках; перепою чтоб не быть. Бумажка сия была очень любопытна, но только носился слух, что будто бы ее в Москве отыскивали, как несправедливую, и отбирали, буде у кого находили. Однако в ней не было ничего предосудительного. Правда, многим незнающим, что сие в других землях водится, казалось сие странно и удивительно; но сии говорили, сами на зная что; и сие происходило от невежества.

  

  

   Носилась молва, что во время сего пребывания короля шведского в Петербурге, не только он, но и вся свита его одарена была от императрицы очень богато и прямо императорскими подарками и что сам он между прочим подарен был звездою во 100 тысяч рублей, а не преминул также и он одарить всех первейших наших вельмож и придворный штат, частью табакерками и разными другими вещами, а при оскуднении уже оных, и деньгами. Но обо всех его подарках вообще говорили, что они были очень умеренные и даже, в сравнение против наших, бедные; но что нимало и неудивительно: король сей далеко не таков богат был, как наша императрица. Пуще всего странно многим казалось, что он на всех придворных лакеев и официантов дал только 1 000 червонных, и сии зазнавшиеся уже господа были так недовольны, что даже презирали сии подарки; но дело сие было от них крайне непохвальное.

  

  

   Рассказываем был следующий анекдот о фридрихсгамском исправнике. Был он какой-то бедняк и не дальней замысловатости офицер,- голь перекатная, но со всем тем сделал громкое и честь отечеству нашему приносящее дело. Как ему, по должности его, надлежало короля провожать до самой шведской границы, то король, при расставании с ним, хотел и его, по обыкновению, чем-нибудь подарить; но как все заготовленные вещи были уже растрачены, то послал он к нему 100 червонных. Для него хотя довольно и предовольно было и сего подарка, но он, однако, совсем его пренебрег и не только не принял, но просил отнесть оный королю обратно и сказал, что он никакой не имеет нужды в деньгах, но, по милости монархини своей, получает жалованье и оным доволен, и если б король подарил его какою-нибудь вещицею, так бы он охотнее ее принял и стал бы хранить, как достопамятность, детям и внучатам своим, на память милости королевской. Королю было сие и стыдно и приятно: он приказал ему себя извинить, что он ничего подобного тому теперь при себе не имеет, но как скоро возвратится в Стокгольм, так не оставит к нему прислать подарок. Тем тогда сие и кончилось; но дело сие сделалось громко и дошло тотчас до сведения императрицы: и сия милостивая монархиня не успела о том услышать, как послала к нему тотчас табакерку в 3 000 рублей и в ней 100 червонных и повелела объявить ему свое благоволение.

  

  

   Говорили, что когда шведского короля водили по всем достопамятным и обозрения достойным местам и по академиям в Петербурге, то где-то, и не то в Эрмитаже, не то в Академии художеств, посажены были за ширмами живописцы; и велено было тотчас срисовать с него портрет, точно в том платье и убранстве, в каком он тогда был. Портрет сей не только был срисован, но очень и потрафлен и тотчас потом выгравирован искуснейшим художником и напечатан. И все сие происходило так скоро, что король крайне удивился, когда, при посещении его Академии художеств, он ему был уже поднесен, с надписью российскою, что означал он графа Гагу. Портретик сей был маленький, но в самом деле очень хорошо выработан; и многие его потом имели; и сие относилось к великой чести нашей Академии художеств.

  

  

   Наконец оказалось, и все не хотевшие сначала верить принуждены были поверить, что болезнь почтенного и любви достойного тульского наместника, генерал-аншефа Евгения Петровича Кашкина, была непритворная, а действительная; ибо оный в начале октября от оной кончил свою жизнь, к истинному сожалению всех его знавших и почитавших по достоинству. Он был истинно разумный и многими великими сведениями одаренный и при том весьма хорошее сердце имевший человек. Болезнь его была сначала хотя совсем не такова, чтоб можно было опасаться смерти, но господа наши медики, врачи и операторы¹ скоро сделали ее не только важною, но, изрезав, измучив и даже истиранив его до чрезвычайности, довели его и до гроба. Страдание его было неописанное и, что всего страннее,- невольное. Говорили, что императрица, любя сего верного своего слугу и искренно о нем жалея, приказывала ежедневно ездить к нему своим лейб-медикам. А против сих и не можно было ему ни в чем спорить, но он принужден был дать им волю делать с собою и себя мучить и тиранить, как им хотелось. Они несколько раз делали с ним операции и резали столько его лядвию², что наконец лишился он всей своей задней части. Он был до самой кончины своей в совершенной памяти; лежал в постели одне только сутки и читал себе отходную. Наилучшее качество сего почтенного вельможи состояло в том, что он украшен был истинным благочестием и был прямой, но не суеверный христианин. Он оставил по себе всеобщее сожаление и многочисленное семейство,- жену, двух сыновей и многих³ дочерей, но которые все не оставлены были нашими монархами.

  

  

   Особливого примечания было достойно, что, во время самого пребывания короля шведского у нас в России, вдруг и против всякого ожидания, издан был указ о новом наборе рекрут, и наборе чрезвычайно большом, а именно со 100 душ¹. Неожиданное повеление сие поразило все государство прискорбием и смущением, и тем паче что никто не знал и не усматривал причины, на что бы такой великой набор был надобен: все отечество наше находилось в глубочайшем мире и спокойствии, кроме одной, но совсем ничего не значащей, персидской войны, и которая никак не требовала столь великого вооружения. Многие догадывались, что не досада ли на прусского короля и не желание ли отомстить ему за его мытарства и старание разбить свадьбу были тому причиной, и повсюду носилась молва, что у нас с Пруссиею неизбежная будет война. Другие подозревали, что государыня делала сие наиболее для устрашения короля шведского и для сильнейшего побуждения его жениться на нашей принцессе, и на случай ежели ему вздумается отказать, то войска бы были уже готовы. Давно уже твержено было о 100 тысячах, долженствующих посетить Швецию в нужном случае. Но все сии слухи были недостоверные и основывались на однех догадках, но как бы то ни было, но рекрутский набор, тотчас по публиковании указа, начался и производим был с великою поспешностью; и все государство воскипело заботами, ездами, посылками и хлопотами по сему случаю; и вкупе полились везде слезы и начались оханья и горевания. Деяние сие было почти последнее от императрицы, относительно до ее подданных; и особливого сожаления достойно, что, правительствуя толь многие года столь милостиво, в последнее свое время ожесточила она так, без дальней нужды, своих подданных.

  

  

   Не успело несколько времени пройти после отъезда короля шведского из Петербурга, как вдруг начали перешептывать, и стала разноситься секретная молва, что чуть ли наше дело с шведским двором не разорвется. Говорили, что он не успел возвратиться в свое отечество, как и писал к государыне, что он занемог и чтоб бракосочетание отложить до мая месяца. И как сие походило более на совершенный отказ, то говорили, что сие раздражило до бесконечности государыню, что она гневалась ужасно и приказала делать все нужные приуготовления к шведской войне. И с того времени стали все твердить, что у нас война с шведами неизбежна. Нельзя изобразить, как поразителен был сей слух для всех истинных сынов отечества и как много начали многие озабочиваться о будущей судьбе нашего отечества. Всем явно было, что сим случаем легко могла подвергнуться Россия весьма в критическое и такое положение, в каком она никогда еще не бывала; ибо за верное можно было полагать, что, в случае возгоревшей войны с шведами, пристанет к нам и король прусский и турка, следовательно, нам надобно будет воевать вдруг с тремя важными державами, а с четвертою Персиею. Но к выдержанию такой страшной четвертой войны, при старости и слабости государыни, при престарелости наилучших ее полководцев, при оскудении в деньгах и при всеобщей расстройке всего в государстве, была она совсем неспособна, и все опасались, чтоб конец правления нашей великой монархини не сделался столь же бесславен, как славно было все ее правление. Но как бы то ни было, но с того времени рекрутский набор стал нам казаться не столь ненадобным, а еще и нужным, и всякий стал охотнее давать своих рекрутов. Но подлинно ли так было, как носилась тайная молва, было совсем неизвестно; но говорили, что в Петербурге все с того времени закипело, ибо государыня проговорила, что за сию обиду не оставит во всей Швеции камня на камне: однако сие легко было говорить, нежели произвесть в действо.

  

  

   Вскоре и очень вскоре после помянутой, разнесшейся молве о разрыве с шведским двором и о начинаемых военных против Швеции преуготовлениях и посреди недоумения всего народа и озабочения многих умов о предстойщих и, может быть, бедственных и несчастных временах,- вдруг все слухи сперва замолкли, и все, по-видимому, утихло опять и успокоилось, кроме прозводимого рекрутского набора; а потом поразилось неописанным образом все государство нечаянным и всего менее ожидаемым известием о кончине великой своей обладательницы и бессмертную славу во всем свете приобретшей государыни и великой монархини Екатерины Вторыя и о вступлении на престол сына и наследника ее, государя цесаревича и великого князя Павла Петровича. Известие сие было тем для всех поразительнее, что весь народ нимало не был к тому приуготовлен, ибо не было ни малейших слухов о болезни государыни. Хотя после известно сделалось, что она целых две недели, после помянутого получения известия из Швеции, была очень больна и из покоев своих не выходила, однако не так больна, чтоб можно было опасаться кончины; но, напротив того, она от сей болезни освободилась и сделалась опять здорова. Как и накануне того дня или последний день своего царствования препроводила она в совершенном здоровье: ввечеру была очень весела и играла с маленькою компаниею в карты и спокойным образом могла почивать; и всю ту ночь спала спокойно; да и поутру встала, по обыкновению своему, рано и, напившись горячего, села за свой стол и несколько времени упражнялась в писании и сочинении давно начатой ею сочинять российской истории. И все сие спокойное состояние продолжалось по 9-й час несчастного 5-го числа ноября месяца; а в сей навеки Россиею незабвенный несчастный час постиг ее прежесточайший удар паралича, лишивший ее в один миг употребления всех чувств, языка и памяти, а чрез 36 часов потом и самой жизни.

   О причинах таковой скоропостижной кончины носились разные слухи; но более утверждали, что произошла она от дурного затворения ран на ногах, которыми она уже давно страдала и которые лейб-медики ее никак затворять не отваживались; но как оне ей наскучили, то решилась она вверить себя какому-то медику, французу, бравшемуся ее вылечить и раны сии затворить. Он и учинил сие, чрез становление ног ее или сажание всей в морскую воду; и государыня была тем так довольна, что не упрекала своих лейб-медиков, что они не умели и не могли ее так долго вылечить, а помянутый лекарь вылечил ее в самое короткое время. Но наилучший ее лейб-медик Рожерсон прямо ей сказал, что он опасается, чтоб не произошло оттого бедственных последствий и самого паралича; и что он мог бы скоро вылечить, но того только поопасся. Но монархиня смеялась только сим, по мнению ее, отговоркам; и потому никак не хотела последовать их совету и в том, чтоб кинуть из руки кровь, которая, может быть, спасла б ее еще на несколько времени, как о том писано было в иностранных газетах, где упоминалось вкупе, что у государыни были опухлые ноги, что она принимала от того лекарства, но что стала чувствовать оттого частые колики, от которых наконец она и скончалась. Но как бы то ни было, но, по вскрытии тела и по исследовании внутренностей, оказалось, что паралич и произошел от прервавшейся в мозгу жилки, произведшей ту кровь, которая в устах ее оказалась. Далее писано было, что в желчном пузыре найдено было у ней 2 камня, от которых, заключали, делалась ей колика.

   Особливого примечания достойно, что собственно того, как она поражена была параличом, никто не видал; почему и неизвестно, в которую точно минуту получила она сие несчастие; а писано было только, что как она сидела одна в кабинете и писала и никто, не будучи позван колокольчиком, не отваживался к ней войти, то вдруг будто почувствовала она.......... и, что потому, оставив свое писание, тотчас

   она встала и спешила ......находящееся в маленьком побочном покойце; но не успела туда войти и дверь затворить, как вдруг без памяти упала на пол. Всего того никто не знал и не видал, ибо не прежде государыни встренулись, как по прошествии получаса времени; да и то, потому что пришли вельможи докладывать ей о чем-то и надобно было заглянуть в ее кабинет; но как ее там не увидели и долго ждали и не дождались, то отважились войти и ее повсюду искать начали. Тогда-то, а не прежде, увидели под двери кабинетца, который отворить было не можно, ее, лежащую на полу, и в таком положении, что она ногами своими уперла в двери. Все перепугались от того неописанным образом и не знали, что делать и как туда войти. Но наконец каким-то образом отворили сии двери; нашли ее, лежащею без чувств; подняли, положили на постель. Побежали за медиками и лекарями; и сии употребляли все, что можно было, к возвращению ей чувств и памяти, кидали пять раз кровь; приложили к разным частям ее тела шпанские мухи¹; давали ей рвотное, но без пользы. Правда, сперва оказался было малейший луч надежды к приведению ее в память; однако и тот тотчас опять исчез, и к вечеру не было уже никакой надежды.

   Между тем от князя Зубова, пораженного сим случаем, власно как громовым ударом, отправлен был курьером родной его браг² в Гатчину к великому князю³; но как сей ни спешил, и были хотя подставлены и переменные лошади,- но, по причине крайней дурноты дороги, не прежде мог поспеть великий князь, как уже в 9 часов того вечера, и тогда уже, когда не было к возвращению жизни ни малейшей надежды.

   Со всем тем государыня, в таком несчастном положении, прострадала и проборолась с смертью до самого десятого часа последующего за тем шестого числа ноября; и тогда уже испустила великий дух свой, к общему сожалению всех ее верных подданных и соболезнованию всей России.

   Невозможно изобразить, сколь чувствительна была потеря сия для всех ее вельмож и придворных, а особливо тех, которых она отменно жаловала. Весь двор погрузился оттого в глубочайшую и неизобразимую печаль; и слезы из всех очей текли струями.

   Сим образом окончила жизнь свою великая сия монархиня. Для всех, искренно ее любивших и почитавших, собственный образ кончины ее был чрезвычайно прикр и сожаления особливого достоин. По великим ее делам и той бессмертной славе, какую приобрела она во всем свете, и по редким и чрезвычайным ее дарованиям, качествам и свойствам и по всему тому, что она хорошего в жизнь свою сделала, достойна она была не такой кончины, но драгоценная ее для многих людей жизнь заслуживала лучшего и не с такими прикрыми обстоятельствами сопряженного окончания, какое она имела. Но так угодно было, видно, уже судьбе, чтоб между славною жизнию ее и ее концом был совершенный контраст; и она принуждена была лишиться всех тех выгод, какими пользуются и последние из христиан при отхождении из временной жизни в вечность.

   Впрочем, неизвестно, может быть, все сие случилось еще к лучшему и что Провидение и Промысл Божеский восхотел оказать тем особливую ко всем россиянам милость, что устроил и расположил конец сей великой монархини точно сим, а не иным образом. Ежели б имела она обыкновенное жизни своей окончание и не столь скоропостижное, а с предшествовавшею наперед и несколько недель, или хотя дней, продолжающеюся болезнию, если б пресечение жизни не было столь дружное, а медлительное, с употреблением до самого конца жизни всех чувств, всего разума, памяти и языка,- то почему знать? - может быть, произошло бы что-нибудь, при сем конце жизни, такое, что произвело бы в государстве печальные и бедственные какие-нибудь последствия иди бы какие несогласия и беспокойства, неприятные всем россиянам. Носившаяся до того молва, якобы не намерена она была оставить престол свой своему сыну, а в наследники по себе назначала своего внука,- подавала повод многим опасаться, чтоб чего-нибудь тому подобного, при кончине государыни, не воспоследовало. И все содрогались от одного и помышления о том. Но судьба все сии сомнительства и опасения вдруг и единым разом разрушила и уничтожила, сделав чрез скоропостижную и непредвиденную кончину императрицы то, что на престол ее вступил, без всякого помешательства и оспаривания, законный и самый тот наследник, который и по родству, и по закону, и по всем правам должен быть таковым и который к сему еще от рождения своего был назначен. И вступление сие было столь мирно, спокойно и для всех, а паче всего для всего народа, радостно, что от самого того и печаль и сокрушение о потерянии толико великой императрицы для всех вообще менее были поразительны и чувствительны, нежели сколько по великим ее к России благодеяниям и заслугам быть долженствовала.

  

  

  

   Государь находился, в то время, в любезном своем обиталище, увеселительном замке Гатчине, когда поразил несчастный и бедственный удар августейшую его родительницу великую Екатерину в Петербурге. И хотя расстояние помянутого места от резиденции и не слишком было велико; хотя отправлены были к нему и от начальника петербургского, господина Архарова, и от фаворита императрицы, князя Зубова, и от самого внука ее, великого князя Александра Павловича, многие курьеры, скакавшие наперерыв друг перед другом¹; хотя он, по получении известия сего, нимало не медлил, но поспешал колико можно приездом своим в Петербург; однако застал покойную императрицу уже едва только дышащую и давно безгласною. Уверяли все, что он, при сем последнем свидании своем с нею, оказал ей все, что только можно требовать от чувствительного и искренно мать свою любящего сына: он ринулся к ней с возможнейшими изъявлениями всей детской своей любви, плакал, рыдал, целовал у нее руки и все члены, омочал их сыновними слезами и, при оказании всех знаков истинного сокрушения сердечного, находился безотлучно при ней, до самой минуты переселения ее в вечность, что воспоследовало через два часа после его прибытия². Сим изъявил он ей последний долг истинно любившего и почитавшего во всю ее жизнь сына и самым сим поступком приобрел уже первую себе похвалу и одобрение.

  

  

   Как скоро великий дух императрицы Екатерины возлетел на небо и лишенное уже чувств ее тело обмыто было искренними сыновними слезами; то первейшее дело наследника ее и преемника престола было то, что он поспешил в придворную церковь, куда не успел войти, как поверг себя пред царскими вратами и пред престолом Всемогущего и, распростершись с искренним и сокрушенным сердцем и с льющимися из глаз слезами, просил Царя царей благословить всемогущею десницею Своею его, вступающего в новый подвиг в жизни, и помочь ему носить великое бремя царствования над толь многими миллионами людей, ему в управление святыми судьбами Его вверенных. Несколько минут продолжалась сия его достопамятная молитва, составившая весьма трогательное зрелище для всех при том присутствовавших. Потом не преминул он приложиться ко всем местным образам и, отдав сей первейший долг Всемогущему и побывав опять при теле августейшей своей родительницы, вошел уже в тронную, где ожидали уже его первейшие государственные чиновники: граф Безбородко, как верхов-нейший министр, и граф Самойлов, как генерал-прокурор и предводитель сената. Тут, взошед на прародительский престол, объявил он себя императором и самодержцем всероссийским и изъявил желание, чтоб все учинили ему в верности присягу.

   Носилась молва, но справедливая ли или нет, того уже неизвестно, что будто в самое сие время подступил к нему помянутый первенствующий министр, граф Безбородко, и, со всем должным к нему подобострастием, представил, что все они готовы ему присягнуть, но требуют наперед, чтоб благоволил вначале учинить он сам начало сему торжественному обряду. Говорили, что государь якобы удивился сему неожиданному предложению и тотчас вопросил: "Как мне самому присягнуть? Кому и как?" Но ему сказано было в ответ, что дело сие не новое, что все предки его сей обряд торжественно производили и ему следовало только последовать их примеру и пред Всемогущим присягнуть в люблении своего отечества, в хранении закона праотцов своих, в защищении своих подданных, в доставлении им всякого правосудия и поспешествовании всеми силами своими благосостоянию государства и блаженству своих подданных. После чего предложена была ему та клятва, которою клялись и своеручным подписанием утвердили все его предки. И государь толико был тем растроган, что того ж момента приказал подать налой с евангелием и крестом и с особливым благоволением исполнил сие отребование; и, подписав оный клятвенный лист, сам тотчас паки его в конверт запечатал и отдал для хранения по-прежнему в государственный архив.

  

  

   Не успел государь вступить на свой прародительский престол, как излил уже от себя потоки милостей и щедрот к своим подданным, а особливо к тем, кои изъявляли до того к нему свою приверженность да и при сем случае изъявили первые к нему свою преданность. Из числа сих, первый воспользовался милостью нового монарха караульный гвардейский капитан, господин Талызин, поздравивший его первый императором: он получил от монарха то, чего всего меньше ожидал, а именно орден святой Анны. Явление сие было для всех новое и необыкновенное; но никто не знал, что у государя орден сей давно уже разделен был на три класса и уже готовы были все к тому знаки; как и помянутый капитан получил не первый, а один из меньших сего ордена классов¹. В тот же день пожалованы уже были и многие другие, как важными чинами, так и орденами.

  

  

   Рассказывали, что в то время, когда покойная императрица скончалась, то нечаянность и скоропостижность сей неожиданной кончины так сильно поразили находившегося при ней безотлучно последнего ее фаворита, имперского князя Платона Александровича Зубова, что ему сделалась дурнота и он упал в обморок. Сие перетревожило всех тогда тут случившихся, и как было и всех людей немного, то государь, случившийся быть при том же, толикую изъявил кротость и доброту души своей и сердца, что забыл всю досаду и неудовольствие, какие он имел и должен был иметь на сего младого вельможу, подавал даже сам воду в стакане, нужную для брызгания ему в лицо, чтоб привести скорее в чувство. Действие - доказывающее черту великости души и особливую доброту сердца и человеколюбивое чувствование.

  

  

   В самое то время, когда при кончине покойной императрицы, огорченный до крайности любимец ее, князь Зубов упал в обморок и все, случившиеся тут, бросились и спешили ему помогать, и когда сам государь был толико снисходителен, что подавал в стакане воду, в самое сие время приметил он, что некто из фаворитов и более всех облагодетельствованный сим князем, случившийся быть тут же, оказывал к нему уже хладнокровность и неуважение или паче некоторый род презрения. Государю явление сие было толико чувствительно, что он не утерпел тогда же, обратись к сему человеку, сказал: "Ах неблагодарный! Ты ли не взыскан был сим человеком? И ты ли не обязан к нему всею благодарностью? К чему можешь ты быть годен? Поди и удались от моих взоров". Пример сей довольной доказывал, сколь великую имеет государь доброту сердечную, а вкупе и обнаружение им малодушного труса и лицемера, надеявшегося, бессомненно, подслужиться государю притворным своим сего князя неуважением, но в том обманувшегося.- Говорили, что был то г. Колычев, служивший при дворе гофмаршалом и в тот же день откинутый и определенный к статским делам.

  

  

   Известно, что государь, в то время, когда он был еще цесаревичем, имел у себя свой собственный кирасирский полк, в экзерцировании которого находил он себе отменное удовольствие. Сему полку, трудившемуся довольно во все годы пребывания под его командою и оставшемуся под оною до самого дня вступления на престол государя, восхотел он, при сем случае, оказать отличный знак своей любви, уважения и за все перенесенные им труды благодарность. За полком сим, стоявшим около сего времени за несколько десятков верст от Петербурга, по винтер-квартирам¹, отправлен был тотчас курьер, с повелением чтоб он тотчас шествовал в Петербург; и государь не успел услышать о приближении его, как тотчас сам поскакал к нему за город еще навстречу и, обнажив шпагу, поздравил оный с новым императором; и, приняв от всего его себе искренние поздравления и присягу, ввел его сам, как бывший командир его, в город и поздравил тут оный с получением достоинства наравне с его гвардией². А вскоре после того пережаловал всех своих офицеров чинами и почестями.

  

  

   Первейшим почти деянием государя, по вступлении его на престол, было то, что он, в противность всех прежних обыкновений, сделал тотчас обоих сыновей своих соучастниками в трудах своих и власно как помощниками. Он не только сделал всех трех полковниками разных гвардейских полков и отдал одному семеновский, а другому - Измайловский полк, а третьему - конную гвардию¹, но старшего из них, провозгласив своим наследником, сделал еще своим первым генерал-адъютантом, военным губернатором петербургским и шефом всего российского войска; а сверх того восхотел, чтобы самые первейшие, с новым титулом подорожные, даваемые первым отправляемым всюду и всюду курьерам, подписываемы были самим им и все приезжающие в Петербург представляемы были ему, а им уже самому государю, буде кто хотел его видеть или имел к нему какую надобность. Словом, он препоручил ему столько дела, что он ни минуты почти не имел его праздного и начал привыкать к трудам уже в самые юношеские свои лета.

  

  

   Приведение к присяге гвардейских полков, производимое пред самым дворцом и в присутствии самого государя, стоявшего на балконе, доставило всем зрителям наитрогательнейшее зрелище: приводили полки сии к присяге новые их полковники сами, и зрение на сыновей, стоявших на коленях и присягающих отцу своему и государю, извлекло слезы удовольствия из очей многих зрителей.

  

  

   К первейшим деяниям государя, по восшествии на престол, относилось и то, что он тотчас окружил себя людьми умными, проворными, имеющими великие дарования и ему довольно известными. В совет при себе верховнейший определил он одного из лучших и вернейших своих друзей, князя Куракина; и как сей находился в сие время в Москве, то отправил в тот же час за ним курьера, который, получа письмо о том, кинулся в тот же час в сани и поскакал в Петербург¹. Кроме сего, определил он в совет господина Васильева², человека известного всем по великим своим дарованиям И управлявшего, при покойном князе Вяземском, всеми делами, до государственных доходов относящимися, и по добродетели своей славного. Третьим членом пожалован г. Храповицкий³, известный также по своим достоинствам и способностям и бывший прежде сего секретарем и докладчиком у императрицы.

   Для управления собственными своими делами и канцелярией избрал он г. Трощинского, человека, славящегося также хорошим своим характером и бывшего в милости и первым секретарем и докладчиком у покойной императрицы. Сего человека, пожаловав чином и украсив орденом, снабдил он 4 000 руб. на канцелярию и учредил, чтобы был он пред ним всякий день и составлял одного только почти докладчика.- Министерию иностранную вверил он опять известных уже способностей графу Безбородке, сделав его вице-канцлером и министром первого ранга, наравне с фельдмаршалами; а престарелого вице-канцлера, графа Остермана⁴, пожаловал в канцлеры. Говорили и писали около сего времени, что при государе только два человека - Безбородко и Трощинский; один министр, а другой секретарь; и что все другие докладчики замолчали. К самому хозяйству двора своего определил он совсем других и ему известнейших людей, отлучив наперед в первый же день прежних, коих характеры были ему не угодны. Бывшее до того во всем и во всем явное грабительство и сущий разбой при дворце были ему довольно и предовольно известны. Сие ли самое или какие иные причины побудили его избрать в первые чиновники, при дворцовой экономии и хозяйстве, людей не только ему коротко известных, но притом еще и богатейших: обер-гофмаршалом сделал он первейшего богача в России, графа Шереметева; гофмаршалом - г-на Тизенгаузена⁵, а гофмейстером - известного богача, провору и скупца, князя Сергея Гагарина⁶. Адъютантами при себе сделал он многих, и хотя молодых, но ему коротко знакомых и одаренных великими способностями людей⁷. А сим и подобным сему образом, переменял он людей и при других важнейших должностях и окружал себя людьми достойными.

  

  

   Как государь отменную, с малолетства своего, имел склонность к военной экзерциции и дисциплине, которая обратилась даже в привычку и страсть, так что он наилучшее свое удовольствие находил в управлении своим полком и другими некоторыми войсками, в его воле находившимися, в экзерцировании и муштровании оных и во введении строжайшей дисциплины,- то и по вступлении на престол первейшее его деяние было приняться за сию, отчасти до того дремавшую, как в гвардии во всей, так и в других войсках, в Петербурге находившихся, он начал, с самого первого уже дня, переображать и переделывать все и все в сих войсках и подвергал сам себя всем бесчисленным трудам и беспокойствам с сею реформою сопряженным, не жалея ни трудов, ни бдения, ни беспокойства. Время было тогда хотя наисуровейшее в году и самое зимнее, однако он не ставил себе в труд присутствовать самолично всякий день, и без шубы, а в одном сюртуке, при разводе и при смене караула и иметь при себе обоих своих сыновей и всех к себе приближенных, а вкупе и всех гвардейских офицеров того полка, долженствующих забыть также о своих шубах, муфтах и каретах и привыкать ко всей военной нужде и беспокойству. В шесть часов поутру должны были уже все