Крашенинников Степан Петрович - Описание земли Камчатки. Том второй

ние штаны как у мужеского, так и у женского полу одинакие; шьются из разных кож наподобие портков, каковы носят мужики деревенские, токмо поуже. Зимние мужские штаны хотя тем же покроем бывают, как летние, однако с тою отменою, что шире, и что огузье у них вниз шерстью, а сопли, на которые обыкновенно оленьи или волчьи камасы употребляются, вверх шерстью. Поконец соплей бывает ровдужной, или суконной опушень, в которой ремень продевается для завязывания обуви, на которую надеваются, чтоб снег за оную не засыпался.

   Мужская обувь от женской вообще разнствует тем, что у мужской голенищи коротки, а у женской по колено долги, впрочем шьется из различных кож. Которую носят летом в мокрую погоду, та делается из сырой тюленьей кожи вверх шерстью наподобие поршней, каковы носят сибирские казаки и татары, когда бечевой ходят, ибо и поршни шьются из сырой же лошадиной или коровьей кожи вверх шерстью. Зимнюю обувь, в которой ходят на промыслы, шьют из сушеной рыбьей кожи, а особливо чавычьей, кайковой и няркиной, но она хороша токмо в морозы, а в мокрую погоду тотчас распалзывается. Наиболее употребляют на зимнюю обувь оленьи камасы, которые носят вверх шерстью, подошва у них бывает из лахташной кожи, а для большего тепла собирают их и из лоскутья оленьих камасов, у которых шерсть долга, и из медвежьих камасов, в которых подошвах сверх тепла и сия есть выгода, что можно ходить и по скользким местам без опасности.

   Лучшая обувь, которою также как парками казаки и камчадалы щеголяют, шитые торбасы, которые походят несколько на упуки и также подвязываются ремнями. Подошва у них бывает из тюленьей белой кожи, головы из красной мандары, взъемы из белой ланки, или по их собачья горла, а голенища из замши или из тюленьей крашеной кожи, к которым наверху широкие подзоры пришиваются, каковы к паркам. Сия обувь такой важности, что естьли на холостом ее увидят, тотчас будет подозрение, что у него есть любовница. Такие торбасы по камчатски называются згоейнут и дзилет {В рукописи зачеркнуто: чулков не знали, но обвивали ноги мятою травою или тоншичем (л. 218). - Ред.}.

   Чулки носят они из собачьих кож, а называют их чажами, но наибольше обвивают ноги тоншичем, отчего по скаскам их не меньше чажей тепла, а притом сия выгода, что не потеют ноги.

   Шапки носят такие ж как якутские, но господин: Стеллер объявляет, будто преж сего бывали у них шапки из птичьих перьев и из звериных кож безверхие, наподобие старинных наших треухов бабьих, токмо с тою отменою, что уши у камчатских шапок не сшивались вместо. Летом носят они берестеные умбракулы, которые завязываются на затылке, а у курильцов летние шапки плетеные из травы наподобие венчика.

   Женской лучшей головной убор парик, о котором выше упомянуто. Сии парики так любы им бывали и милы, что по объявлению Стеллера, препятствовали многим к восприятию православной веры для того, что при крещении снимали с них такое странное украшение; а у которых натуральные волосы по паричному расшиты были, тех остригали к чувствительной их печали и горести. Девки расплетали волосы свои на мелкие косы, которые для лоску мазали тюленьим жиром. Но ныне все отменилось, ибо как женщины так и девки по российски убираются. Носят телогреи и юпки, носят рубахи с манжетами, носят кокошники, чепцы, и золотые ленты, а своим разве токмо то не гнушаются, которым лет по 80 от роду.

   Женщины всякую работу делают в перчатках, которые шьются без пальцов, и никогда их не скидают.

   Лица прежде сего умывать не знали, но ныне белятся и румянятся. Вместо белил употребляют гнилое дерево, которым мелко истертым натираются, а румянятся некоторою {Fucus marinus abietis forma. Pinus maritima s. fucus teres etc. Dood app. 326. Raj Lyn.} травою морскою, которая видом как елочка. Сию траву мочат они в тюленьем жиру и намазывают щеки столь же красно, как румянами.

   Большее щегольство и наряды бывают у них зимою, когда много проезду. Естьли появился сторонней, то все за наряд принимаются, моются, белятся, и одеваются в лучшее платье.

   Но естьли которой камчадал пожелает и себя одеть и домашних, то ему понадобится не меньше ста рублей на самое росхожее платье, ибо там и шерстяные чулки, которые здесь по дватцати копеек продаются, меньше рубля купить ему нельзя для того что и российские жители ниже того не покупают, из чего о других вещах рассуждать можно. Курильцы всякое дорогое платье покупать больше в состоянии, нежели камчадалы, ибо они на одного бобра морского, которые и на Камчатке от 15 до 40 рублев продаются, столько могут купить, сколько камчадал лисиц на дватцать, а бобра курильцу легче достать, нежели камчадалу пять лисиц, для того что в самой хорошей под и зверем довольной, лучшей промышленик едва десять лисиц в зиму промыслит, а курилец и в худой год поймает трех зверей, не упоминая о морских привалах, при которых случаях получают они великое богатство {В рукописи зачеркнуто: Ныне морские бобры не столь много курильцами промышляются. - Ред.}.

  

  

   Уже выше сего объявлено, что камчадалы питаются кореньем, рыбою и морскими животными, а во второй части описаны и самые оные вещи, которые служат к их содержанию. Чего ради здесь должно упомянуть об одном токмо их приуготовлении, и различных каждой пищи наименованиях, зачиная от рыбы, которая за хлеб их почесться может {В рукописи зачеркнуто: что касается для приуготовления пищи оное взятое из Стеллерова описания, которой как в других многих вещах, так и о сем обстоятельные известия оставил (л. 219).- Ред.}.

   Главная их пища {В рукописи зачеркнуто: Самой простой и скорой их корм (л. 219). - Ред.}, которую должно почесть за ржаной хлеб, есть юкола, которую делают они из всех рыб лососья роду. Каждую рыбу разнимают они на шесть частей, бока с хвостом особливо вешают и сушат на воздухе; и сия сушеная рыба свойственно юколою называется; спинки и тиоши, или по их пупки, особливо готовят, а больше паровят. Голову квасят в ямах, пока весь хрящ покраснеет, и едят их вместо соленых почитая за приятное кушанье, хотя вони от них терпеть почти не можно. Тело, которое по снятии боков остается на костях, особливо снимают и сушат вязками, которое в толчение употребляют, а кости на особливых же вязках сушат для содержания собак своих. Таким образом готовится юкола и у других народов из всяких рыб, и везде известна под именем юколы, а едят оную наибольше сухую. Камчадалы свом языком называют ее заал. Второе камчатское любимое кушанье икра рыбья по их именуемая инетоль, которая трояким образом приуготовляется: 1) сушится на воздухе вязками, 2) вынимается из перепонки, в которой как в мешечке содержится, и наливается в стебли или дудки различных трав, а особливо сладкой травы, и у огня сушится, 3) делается прутьями, и в листье травяном сушится. Никто не ходит на промысел или в дорогу без сухой икры как без надежного содержания. Буде у камчадала фунт икры, то он долго жить может без другой пищи, всякая береза и ива запас его, и он корку с сих дерев с икрою столь же приятно есть может, как другие кушанья, но икрою и коркою порознь питаться долго не может. Ибо икра безмерно клейка, и так в зубах вязнет, что трудно и вычистить, а кора суха, так что и тому надивиться довольно нельзя, когда они для забавы и без икры иногда едят ее вместо конфектов; ибо другой, сколько бы ни жевал ее, подлинно не свободно проглотит, но когда оба сии кушанья вместе употребляются, то одного недостаток, как они говорят, другим награждается.

   Есть еще четвертой образец приуготовления икры, но оной не у одних камчадалов, но и у коряк примечается. Свежую икру кладут они в ямы, усланные травою, и, закрыв травою ж и землею, квасят, и сия кислая икра почитается, у них за такое ж приятное кушанье, как у нас зернистая икра свежая. Но коряки квасят оную в мешках кожаных, а не в ямах.

   Третье кушанье камчатское называется чуприки, которые готовят из разных рыб следующим образом. В юртах, в балаганах и в барабарах над очагом делают они помост из колья, и кладут на оной рыбы в вышину до трех аршин, после того натапливают юрту или балаган, как баню, и скутывают жарко; естьли рыбы на помостах не много накладено будет, то она поспевает скоро, и бывает тогда готова, как юрта простывает; в противном же случае натапливают их по нескольку раз перемешивая рыбу. Такая рыба бывает полужареная и копченая и вкусом весьма приятная, так что сей вымысел приуготовления рыбы может почесться за самой лучшей на Камчатке: ибо весь сок и жир весьма тихо, и как бы в вольной печи выжаривается. Тело рыбье в коже, как в мешке лежит, которую снять можно без трудности. Потрох и кишки вынимаются из рыбы, когда она поспеет. Тело растирается мелко, сушится на рогожах досуха и кладется в мешки из травы плетеные. И сие есть настоящая камчатская порса, которую и тунгусы около Охотска также готовят. Вяжут же такую жареную рыбу и плетенками не растирая тела, и едят сухую, как юколу.

   Самое деликатное камчатское кушанье кислая рыба, которую они квасят в ямах таким же образом, как о кислой икре показано, а называют оную хуйгул. Можно за истинну сказать, что сквернее духу не бывает от упади, однако камчадалам кажется оной ароматным. Иногда сия рыба так в ямах изгнивает, что не инако ее, как ковшами черпают; но такая для собак употребляется, и подбалтывается в опаны их вместо муки овсяной.

   Господин Стеллер пишет, что и самоядь рыбу квасит же, и для мерзлой земли бывает рыба их гораздо лучше. И якуты такое же имеют обыкновение; роют глубокие ямы, наполняют рыбою, пересыпают золою, покрывают листьем, и засыпают землею, и сей их вымысел гораздо лучше; ибо от рыбы не бывает вони. Тунгусы и казаки в Охотске таким же образом как и якуты готовят рыбу, токмо с сею отменою, что вместо дровяного пеплу употребляют пепел из пережженой морской травы. Свежую рыбу варят в корытах, выбирают на лотки и простудя едят с прихлебкою, которая делается из сладкой травы в воде моченой.

   Что касается до мяс морских и земных зверей, то варят их в корытах с разными кореньями, а особливо с сараною: похлебку пьют ковшами или чашами, а мясо с лотка едят руками, и похлебки все вообще, в том числе и собачью, называют опанга. Китовой и нерпичей жир едят вареной с кореньями ж и паровленой в ямах. Вареной жир, а наипаче нерпичей, кроят ремнями, и сколько в рот захватят, столько можем отрезывают у самых губ, и целком глотают, как крохали или чайки рыбу.

   Главное и богатое кушанье, которое готовится на пирах или в праздники, называется селага, а по-казачьи толкуша. Делается из различных кореньев и всяких ягод толченых с икрою, с нерпичьим и китовым жиром, а иногда и с вареною рыбою. Толкуши из кислых ягод и сараны весьма приятны, потому что и кислы, и сладки и сытны; но нестерпима скверность в приуготовлении, а особливо тех толкуш, которые делаются жидкие: ибо баба, которая век свой рук не мывала, потолокши коренье в поганой чаше, разбивает оное по локоть обнаженною грязною рукою, которая потом бывает как снег бела в рассуждении тела. Кратко сказать, брезгливому не снести и приуготовлении сего кушанья без движения внутренних.

   Что касается до питья, то камчадалы не знали кроме воды до самого своего покорения; для веселья пивали они мухомор в воде настоянной, о чем ниже будет объявлено, а ныне пьют и вино, как и тамошние российские жители, и совсем на нем пропиваются. Воды пьют много после обеда. Ввечеру никто не ложится спать не поставя у побели ведра воды, притом кладут в нее много льду и снегу, чтоб не нагревалась, поутру ни у кого ни капли воды не увидишь в посуде. Зимою особливо забавляются они снегом бросая часто по горсти в рот; и женихам, которые работают у будущих тестей своих, летом самая трудная служба довольствовать их снегом, ибо они должны бывают ходить по снег на высокие горы, в какую бы ни случилось погоду, в противном же случае может досадить им непростительно.

  

  

   Что камчадалы и тамошние казаки зимою собак вместо лошадей к езде употребляют, о том уже выше упомянуто. А здесь объявить должно, каковы их собаки, что к езде на них требуется и как на них ездят.

   Камчатские собаки от наших дворовых простых собак ничем не разнствуют, ростом они по большей части средние, и шерстью так как наши различные, однакож можно вообще сказать, что там белых, черных и серых больше, нежели других шерстей.

   К езде употребляются кладеные, а запрягают их обыкновенно по четыре в санки, по две в корени и по две напереди, и четверня собак называется там нартою, так как здесь шесть лошадей цугом.

   Приборы надлежащие к езде на них: санки, алаки, побежник, узда, ошейники, вязки и оштал.

   Санки, по их шежхед, делаются о двух копылах. Копылье {В рукописи зачеркнуто: отод (л. 221 ). - Ред.} гнутся из кривова березового дерева, наподобие раздвинутого циркуля, вышиною в три четверти, а расстояние между ножек внизу на поларшина. На каждом копыле в изгиби проверчены по две дирочки. Ножки у них близ нижнего конца зарублены, а на самом конце вырезаны. Сквозь помянутые дирочки продеваются в оба копыла тоненькие батожки, которыми оные связываются, расстоянием на аршин между собою. К каждому батожку приплетается ремнями другой батожок равной длины и толщины. Передние концы оных батожков с задними так крепко стягиваются ремнем, что с обоих концов становятся дугою. Вдоль по батожкам привязываются лучки зверх рожками один от другого на четверть и меньше. Рожки у помянутых лучков зарублены, за которые зарубки прикрепляются оные к ремням, коими концы батожков стянуты. По концам батожков кладутся поперечные палочки, и увиваются ремнями ж. Таким образом оснуется решетка, которая бывает наподобие долгого глубокого и узкого лотка, длиною аршина полутора и доле, а шириною в поларшина и уже. Полозье, на которое ставится объявленная решетка, длиною бывает четвертей в 11, шириною вершка в полтора, а толщиною едва в полдюйма. В тех местах, где стоят копылье, оставляются горбки, кверху вострые, а в средине прорезаные, на которые поставленное копылье привязывается продеваемыми сквозь прорезаные горбки и к зарубкам на ножках копылья находящимся прикрепляемыми ремнями. Головки у полозья бывают не круты, но отлоги, и по концам вместо вязка поперечною палкою перевязаны {Собачьи легковые сани, описанные Крашенинниковым, представляют большой интерес по своей конструкции и не находят параллелей у других народов Сибири. В настоящее время они совершенно вышли из употребления и сохранились лишь в количестве нескольких экземпляров в музеях СССР. Полное исчезновение их относится ко второй половине XIX века (Н. В. Слюнин. Охотско-Камчатский край. Естественно-историческое описание. СПб., 1900, т. I, стр. 506). - Б. А.}.

   Алаки или лямки делаются из широких мяхких и вдвое изогнутых ремней, которые на собак через переднюю лопатку накладываются, правой собаке через левую, а левой через правую. К концам алаков привязывается долгой и тонкой ремень с кляпом на конце, потягом называемой, которой объявленным кляпом в кольцо находящееся на поперечине у головашек вкладывается.

   Побежник называется долгой ремень, у которого на одном конце привязывается кляп, который вкладывается в кольцо на средине поперечины головашек укрепляемое, а на другом цепочка, у которой как по концам, так и на средине кольца. Оной побежник служит вместо дышла, а цепочка на нем вместо коромысла, ибо им коренные собаки связываются, чтоб врознь не разбегались.

   Уздою отзывается такой же ремень с кляпом и цепочкою, которою передние собаки связываются, токмо гораздо доле: ибо конец его с кляпом к кольцу ж на головашках прикрепляется.

   Ошейники делаются из широких же ремней, а на них по кляпу висячему на коротких ремнях, которые в кольца цепочки на узде или побежнике продеваются. Делаются ж ошейники и из медвежьей кожи вверх шерстью, и для прикрасы на собак надеваются.

   Вязки, на которые собак вяжут, делаются {В рукописи зачеркнуто: ременные или веревочные, а к веревкам (л. 222 об.). - Ред.} костяные или деревянные, у которых на одном конце дирочка, а на другом зарубка. В дирочку вкладывается кляп от ошейника, а за зарубку привязывается долгой ремень, чтоб собаке около столба ходить было можно. Оные вязки для того употребляются, что собаки от ремней или от веревок отъедаются, а железных цепей у них не бывает.

   Ошталом называется кривая палка, длиною аршина в полтора, которым собак погоняют, останавливают и правят. Для понуждения собак делаются на головке оной палки побрякушки или колокольчики, останавливают уткнув оштал перед копылом передним и бороздя дорогу. А правят, буде надобно влево, то бьют ошталом по снегу и кричат "уга", буде же вправо, то бьют в передней копыл и кричат "хна", "хна", "хна"; между тем ногами бороздят и собак одерживают. Как оштал, так и санки для прикрасы увиваются разноцветными ремнями, и оное за немалое щегольство почитается.

   Санки по-камчатски называются шежхед, копылье ошод, алаки тенаун, потяги игошежид, узда куйгулы и побежник конопошана.

   Сидят на санках опустя ноги на правую сторону, а оседлав санки сидеть почитается за великой порок, ибо таким образом сидят на них камчадальские женщины; таково ж бесчестно и то, ежели б кто взял к своим санкам проводника, для того, что басы с проводниками ездят.

   Нарта добрых собак покупается на Камчатке рублев по пятнатцати, а со всем заводом становится около 20 рублев. Я знал одного на Камчатке охотника, которому обходилась нарта собак рублев и по шестидесят.

   О неспособности езды на собаках из одного строения санок рассудить можно, что ездоку необходимо должно быть осторожну и стараться хранить равновесие; в противном же случае узкие и высокие санки и на самых малых раскатах или ухабах опрокидаются, причем ездок подвержен бывает немалому страху, особливо на пустом месте, ибо собаки убегают, и не станут, пока в жилье придут, или за что нибудь на дороге зацепятся, а он принужден бывает пеш итти, чего ради в таких случаях всякой старается, как можно, за санки схвататься, и тащен бывает иногда с версту, пока собаки выбившись из силы остоятся. В которых сей наибольше порок, что оные как в сем случае, так и в опасных местах, как то на крутых спусках на нужных через речки переездах бегучи надрываются, и ничем их остановить не можно, и для того на объявленных спусках собак выпрягают, и в поводу водят оставя токмо одну, которая бы санки правила, чтоб дорогой катились, а под полозье подвязывают ременные кольцы, чтоб не катки были.

   На крутые горы поднимаясь должно итти пешком, ибо собаки и простые санки взвозят с нуждою. Глухой клади возят на нарте по пяти пуд не считая корму, которой подводчики для себя и для собак берут на дорогу. С кладью по торной дороге переежжают верст по 30 на день и больше, а налегке, особливо же весною по насту, на костяных полозьях верст по полтораста.

   Когда выпадает глубокой снег, то не проложа дороги на собаках ехать не можно, прокладывают дорогу подводчики, а по-тамошнему каюры на лапках, которые бродовщиками называются.

   Лапки {Лыжи такого типа бытуют у чукоч по настоящее время. - Б. А.} делаются из двух не весьма толстых брусков, на средине двемя поперечинами распертых, а по концам вместо стянутых и напереди кверху загнутых, и ремнями часто переплетенных. На впорках привязывается путло, которое на ногу надевается. Бродовщик должен иметь на обеих ногах по объявленной лапке, и оставя собак на месте итти вперед на некоторое расстояние, а потом воротиться тою же дорогою к собакам, и весть их по проложенной дороге. А потом оставя их паки итти вперед, и так мучиться до самого жилья. В сем случае езда бывает толь медленна, что в день едва десять верст переехать можно. Употребляются ж к прокладыванию дороги и обыкновенные лыжи, однакож не столь часто. Ни один подводчик без лыж или без лапок в дальнюю дорогу не ездит. {Из Стеллерова описания.} Вящшее неспокойство в езде бывает, когда на пустых местах застанет вьюга. Тогда с возможным поспешением надлежит с дороги в лес сворачивать, и лежать вместе с собаками, пока утихнет погода, которая иногда по неделе продолжается. Собаки лежат весьма тихо, но в случае голоду объедают все ремни, узды, побежники и прочие санные приборы. Буде погода захватит несколько человек вместе едущих, тогда проежжие имеют сию выгоду, что они могут шалаш себе зделать, и окопаться снегом, но камчадалы шалашей мало делают, а отлеживаются наибольше в ямах усланных с дерев ветвями, обернувшись в свою куклянку и рукава спустя; причем так их заносит снегом, что ни рук, ни ног, ни головы не видно. Под снегом, оборачиваются они как шар, однако весьма осторожно, чтоб снегу, которым занесены, не рассыпать; ибо они под снегом лежат как в юрте имея скважину для дыхания, которая над ртом протаевает. Естьли платье на них узко и подвязано поясом, то сказывают они, что стужи не можно тогда вытерпеть для того что платье от паров намокнет и греть не будет.

   Когда погода застанет на чистой тундре, в таком случав ищут какого нибудь бугорка, и под него ложатся, а чтоб не занесло и не задушило снегом, то каждую четверть часа вставши отрясаются. Но понеже в восточные и южно-восточные ветры бывает обыкновенно мокрой снег, то проежжие обмокнув часто замерзают, ибо такие погоды наибольше кончатся северным ветром и стужею.

   Кроме сильных ветров зимняя езда и потому опасна, что многие реки или не везде становятся, или с полыньями превеликими, которые и в самые жестокие морозы не замерзают. А понеже дорога наиболее по рекам бывает, для того что берега гористы, и инде почти непроходимы, то редкой год проходит, чтоб людям в езде не случилось урону, ибо инде должно пробираться по самым узким закраинам, а буде обломятся, или санки в воду скатятся, то нет никакого спасения. Быстрина реки не допустит справиться, а хотя б в том кому и пошастливилось, то обмокнув погибает с большою мукою, когда нет жилья в близости.

   Немалая же трудность состоит и в том, что много случается ездить чрез частой ивняк, где надлежит опасаться, чтоб не потерять глаз или не переломать рук и ног, особливо же что собаки в трудных и бедственных местах всю силу употребляют, чтоб бежать скорее, и сброся хозяина свободиться от тяжести {В рукописи зачеркнуто: и сие есть самое злое свойство в тамошних ежжалых собаках (л. 224 об.). - Ред.}, как уже выше объявлено.

   Лучшая и спокойная езда в месяцах марте и апреле по насту, однако притом сие неспокойство, что по две и по три ночи принуждено иногда ночевать на пустом месте, а камчадалов трудно принудить, чтоб они расклали огонь для варения или для обогрения, ибо они с своими собаками едят сухую рыбу, сидя на цыпочках, спустя штаны и куклянку. Причем довольно надивиться нельзя: 1) что они могут и сладко спать в сем бедном положении, 2) теплоте их природной, что они стужи мало чувствуют, ибо они вставши поутру столь теплы и красны бывают, как бы в теплом покое спали. Но сия теплота почти всем тамошним диким народам свойственна. Я видал некоторых иноверцов, коим образом они на пустых местах с вечера ложились к огню голою спиною, а как уснул, и огонь потух, то хотя спина и заиндевела, однако они спали без просыпу, будто бы их огнем пригревало.

  

  

   Хотя камчадалы до покорения Российскому государству не были властолюбивы, и о распространении границ ни малого не имели попечения, как уже выше показано, однако столь часто между собою воевали, что году не проходило, в котором бы сколько нибудь острожков раззорено не было. Главное намерение брансй их состояло в том, чтоб получить пленников, которых они в тяжкие работы употребляли, а особливо женского пола, которых они брали в наложницы и в супружество, а о причине была ли она или нет, законна ли или незаконна, не много они рассуждали. Иногда соседственные остроги и за то друг против друга вооружались, что дети между собою поссорились, а естьли кто кого позвав в гости не столько, как надлежало, подчивал, то сие вменялось за такую обиду, которую мстить надлежало не инако, как погублением всего острога, в котором случалось толь неприятельское действие.

   Но в войне действовали они больше обманом нежели храбростью, ибо они так робки, что явно напасть не отважутся, кроме необходимой нужды; а сие тем удивительнее, чем сей народ меньше жалеет о своей жизни, ибо они и добровольно умирать не сумневаются. В неприятельские острожки врывались они ночным временем, что могли делать без препятствия для того что караулов у них не бывает. Таким образом и малолюдством губили они знатное число неприятелей без всякой себе опасности и сопротивления. Вся трудность к одержанию победы состояла в том, чтоб ускорить взбежать на юрту не выпустя из нее ни человека, и стать над окном с палкою или с чекушею, ибо осажденным по состоянию строения юрт должно выходить тем окном по человеку, которых осаждающие и бить и вязять могли в небольшом числе.

   С пленниками мужеска полу особливо знатнейшими удальством своим поступали они с обыкновенным всем тамошним народам бесчеловечием. Жгли, резали, кишки из живых мотали, вешали за ноги, и всякие делали наругательства торжествуя при том о победе над неприятелями. Такое мучение случилось терпеть и некоторым казакам во время большого бунта, когда вся Камчатка находилась в движении.

   Тогдашние их междуусобия немало способствовали казакам к покорению всего народа; ибо когда они в виду одного острожка преступали к другому, то не должно было казакам опасаться, чтоб осажденные получили помочь; напротив того, соседи радовались их погибели, или смотрели с удовольствием, как казаки на приступах действуют, а после и сами были побеждаемы.

   Против казаков употребляли они обыкновенную свою хитрость, которою и больше их губили, нежели оружием. Когда казаки требовали ясаку с какого нибудь непокоренного острожка, то весьма редко имели сопротивление, но почти всегда приниманы были с честию и любовию как приятели: дарены щедро, подчиваны довольно, и ни в чем не имели отказу. Таким образом приведши их в оплошность побивали в ночное время, или выбравшись все вон из юрты зажигали оную с казаками. Такою хитростью в двух местах погибло человек до семидесять, которое число в рассуждении тамошнего малолюдства можно почесть за великое. Случалось же иногда, что камчадалы не улуча способу побить казаков при первом покорении, по два и по три года сряду ясак платили, а после побивали зборщиков, которые обыкновенно в малолюдстве посылаются.

   Но хитрости их, которые казакам прежде бедственны были, ныне служат к предосторожности. Ибо они чрезмерно ласковых приемов опасаются, и почитают их за знак несумненной измены. То ж разумеют, когда камчадалки ночью из юрты вон выбираются: ибо они не могут смотреть на кровопролитие, чего ради и мужья их никогда при них убийства не делают. Когда камчадалы сны рассказывают, что мертвые им виделись, когда часто разъежжают в дальные гости, из того бунт и измена немалая заключается, по крайней мере не один острог, но несколько вместе отложатся.

   В таких случаях бьют они казаков, где ни попадутся, также и камчадалов, кои стороны их не оставляют, и с изменниками не вступают в согласие. А когда прослышат на себя поход, то не к сопротивлению готовятся, но к долговременной осаде. Выбирают места высокие и утесы, строят там свои острожки, и укрепясь ожидают своих неприятелей. Приступающим храбро противятся, стреляя из луков, и употребляя всякие способы к защищению. А когда увидят, что неприятель премогает, то всякой камчадал заколов жену и детей своих или стремглав низвергается, или с оружием устремляется на неприятеля, чтоб не умереть без отмщения. И сие на их языке постелю под себя достать называется. В 1740 году при мне была привезена с Утколоки девка, которую тамошние изменники в торопливости не успели дорезать, когда острожек их приступом брали; прочие от мала до велика были перерезаны, а сами изменники с горы, на которой сидели, побросались в море.

   С начала покорения Камчатки были токмо два явные на Камчатке нападения: первое в Большерецком остроге 1710 году, а другое в 1713 году, когда отправление было для покорения камчадалов авачинских; однако оба случаи были им весьма неудачны, ибо при осаде Большерецка, хотя они и надеялись на великое свое множество так, что казаков, которых сидело в осаде 70 человек, шапками заметать не сумневались, однако как 35 человек выслано было на вылазку, то не могли они и первого стремления выдержать, но все обратились в бегство, кому куда способно было. А понеже они приплыли к острогу на батах, то бросаясь в оные, иные перетонули, а иные побиты; и сия их погибель столь была велика, что реки запрудились трупами. Авачинские иноземцы не меньше имели надежды победить походчкков, ибо каждой имел при себе ремень, на котором бы вести пленников, однако вместо того сами побиты или в плен взяты. В авачинской поход отправлено было казаков сто дватцать, да сто пятьдесят человек камчадалов; из чего можно рассуждать о множестве неприятелей, когда они такое множество по рукам разобрать надеялись.

   Военное оружие и збруя их состоит в сайдаках, стрелах, чекушах, копьях и куяках. Сайдаки {Сайдаки. Весь прибор для стрельбы из лука: лук в чехле и колчан со стрелами (В. Даль. Толковый словарь русского языка, под редакцней Ушакова. М. 1940, т. IV, стр. 20). Крашенинников, повидимому, понимает под сайдаком лишь лук. - В. А.} у них делаются из дерева лиственишного, и оклеиваются берестою, а тетивы из китовых жил. Стрелы обыкновенно бывают в аршин и в три четверти с костяными или каменными копейками, а называются они разными именами по разности копейцов. Стрела с костяным тонким копейцом пеныи, с широким аглпынш, с каменным копейцом кауглачь, тупая стрела с костяною головкою или томар ком, деревянной томар тылишур. Стрелы их хотя и весьма плохи, однако опасны в сражении, ибо они ядом бывают намазаны, от которого раненой человек тотчас опухает, и в сутки умирает почти обыкновенно. И сей беды иным образом не можно избавиться, как высасыванием из раны яду. У копей их копейца бывали каменные ж и костяные, как уже и выше объявлено. Чекушки по их уакарель называются, у них костяные рагульки о четырех рожках, которые насаживаются на долгие ратовья.

   Куяки или латы {Подобный тип панцыря из моржовой кожи был известен чукчам и, повидимому, эскимосам (W. Воgоras. The Chukchee. Memoir of the Amer. Mus. of Nat. History, vol. VII. Leiden - New York, 1904, стр. 161-162). О панцирях берингоморского района см.: W. Hough. Primitive American Armor. Rep. of the U. S. Nat. Mus. for 1893, Washington, 1895. Рогожный панцырь, повидимому, имеет южное происхождение, так как отсутствуют какие-либо указания о бытовании его у других народов крайнего северо-востока Сибири.- В. А.} делали они из рогож своих или чирелов, также из нерпичьих и моржовых кож на ремни искроенных, которые ремни один под другой подвязывали так, что они могли складываться как фижмы. Надевали их с левого боку, и как душагрейку завязывали на правом. Сзади пришивали высокую доску, для защиты головы, а спереди такую же к груди, токмо короче.

   В дальние походы ежжали они на собаках, а в ближние пешком ходили. В летнее время, где способно было, там наибольше употребляли паромы, на которых могли сидеть во многолюдстве.

   В пешей их ходьбе сие достойно примечания, что они по двое в ряд никогда не ходят, но всегда по одиначке, а притом всегда по одним тропам, которые везде глубоко пробиты. Необыкновенному по их тропам ходить крайнее мучение, для того, что оные так узки, что одна только нога и то прямо устанавливается, ибо сей народ ступень в ступень ходит.

   Господин Стеллер причиною междуусобных браней тамошних народов ненависть же и роскошь объявляет, но с некоторыми особливыми обстоятельствами, которые {B рукописи зачеркнуто: хотя ни утверждать, ни опровергать мне не можно для того что мне о том не случилось слышать, однако сообщать здесь кажется не непристойно, тем наипаче, что в них никакой невероятности не содержится (л. 227). - Ред.} сообщим здесь в дополнение.

   Хотя, пишет он, в Камчатке главного начальника прежде и не было, но всяк жил по своей воле; однако две внутренние страсти: ненависть и роскошь причиною были, что камчадалы сами свой покой и мирное житие отвергли, и тем время от времени больше умалялись {В рукописи зачеркнуто: пришли в малолюдство (л. 226).- Ред.}, и приходили в изнеможение. К неприятельским действиям побуждали их женщины, властолюбие и всякие домовые вещи и уборы. Но чтоб каждой мог неприятелю противиться, то поддавались они старшим, храбрейшим и умнейшим людям, и по одержании некоторых побед начальникам своим оказывали такую любовь, какая потребна была к намерению их, чтоб мщением, получением добычи и равномерным ее разделением укрепиться во своей власти. Чего ради и между сими народами есть знаки, что они имели в мысли своей нечто высочайшее, то есть чтоб быть владетелями, отчего наконец последовало одного карода разделение на разные, и учинились многие равносильные стороны.

   Сперва начали коряки и от Тигиля вошед в Камчатку следовали западным берегом до Большей реки. После того восстали шантальцы под предводительством умного и храброго мужа Шандала. А как сей власть свою распространить вознамерился, желая получить ласкою то. что зависело от силы и оружия, то есть чтоб наложить дань на всех камчадалов мужеска полу и женска, то зделались паки две стороны, одна у вершин реки Камчатки, которая продолжалась до приходу россиан, а другая в Кроноках, которая простиралась жилищами до самой Лопатки. Наконец живущие от Голыгиной реки до Компаковой отпали от жителей Курильской лопатки. И хотя сии люди малочисленнее были, однако всех других превосходили силою, храбростию и разумом, нападали на различные остроги, отводили в плен женской пол и малолетных; ибо мать нынешнего тойона первого Курильского острова, именем Купени, была пленница, родом из Ичинского острожка, которой лопатские жители погромили уже по прибытии россиан в ту сторону, чего ради островские жители ичинских камчадалов почитают за родню свою.

   Около реки Апалы есть несколько гор, которые имена получили от происходивших там сражений. А сии лопатские жители, или просто курилы, потому были непобедимы, что они нападали нечаянно, пригребая на байдарах своих по морю, и отходя с получением корысти без опасности погони, ибо камчадалы морских судов не имеют.

   Что касается до властолюбия, которое в сих известиях господина автора упоминается, аки бы оно главною причиною было разделения тамошнего народа, то хотя сие и вероятно, ибо кто может подумать, чтоб и в самых диких народах не было властолюбия, или по крайней мере тщания о преимуществе, когда оное и в бессловесных животных примечается, однако предпринимать учреждение самодержавного владения и налагать дани, кажется потребно большее рассуждение, нежели каково камчадалы имеют. Что они ходили войною друг на друга, что в плен брали, и похищали съестные припасы и имение, из того заключить нельзя такого важного предприятия, каково о учреждении самодержавства, тем наипаче, что такому человеку, каким описывается Шандал, надлежало прежде власть свою утвердить над своим родом, и иметь в совершенном послушании, которого однакож и с самого начала покорения Камчатки нигде ни следу не примечено, но напротив того везде совершенное равенство. А разделение народов и разсеяние по разным местам Камчатки могло зделаться и по другой причине, как например по тесноте места, по недостатку довольного к пропитанию для множества, и прочая {Совершенно очевидно, что Крашенинников правильно критикует Стеллера. На этом примере мы можем видеть, как выдающийся русский ученый Степан Крашенинников критически воспринял материалы Стеллера. - И. О.}. Самое имя Шандал весьма мне сумнительно, был ли когда камчадал так называемой, для того что ежели бы такое имя у камчадалов было, то бы оно не вышло и поныне из употребления, однако нет его между мужескими и женскими именами нигде в Камчатке. Мне кажется, что под сим именем должно разуметь всех шантальских жителей, которые живут около урочища Шанталы, как под именем Кончата всех еловских жителей. Ибо сие правда, что оные шантальцы были прежде сего и славны и многолюдны, так что один острог их более двух верст в длину простирался, и балаганы толь тесно построены были, что по балаганам хаживали они чрез все помянутое расстояние, да и ныне оной острожек почти всех камчатских острожков многочисленнее народом.

   О храбрости тамошних народов можно вообще сказать, что те, кои далее живут к северу, наглее и отважнее. Из камчадалов за военных людей почитаются еловцы и шантальцы, по них курильцы и авачинцы, с которыми казаки много труда имели при завоевании.

  

  

   Богом камчадалы почитают некоего Кутху {Ворон - творец (ительменский - кутх, кутха; корякский - куйкинтшку, чукотский - кыркыль) является основной фигурой мифологии чукотско-корякской группы народов, а также многих индейских племен Северной Америки. - В. А.}, от которого произошел народ их. Кто сотворил небо и светила небесные, не ведают, токмо сказывают, что оные прежде земли были, о сотворении которой объявляют двояко: иные говорят, что Кутху сотворил землю из своего сына называемого Сымскалин, которого родила жена ею Илькхум, гуляя с ним по морю; а другие, что Кутху с сестрою Хутлыжичь землю снесли с неба, и утвердили на море, а море сотворил Утлейгын, которой и поныне в нем пребывает. Однако в том все вообще согласны, что Кутху до сотворения земли жил на небе. Которые поставляют морского бога, тех мнение несколько сходно с якутским суеверием, которые владение неба и земли особливым богам приписывают, сверх того признавают и адского бога, и почитают их за родных братьев, так же как древние греки и римляне. Кутху по сотворении земли оставил небо, и поселился на Камчатке, где родил другого сына именем Тыжил-Кутху да дочь Сидуку, которые пришедши в совершенной возраст сочетались браком {Религиозное предание о браке между Тыжил-Кутху и Сидуку, которые были братом и сестрой, несомненно является отражением того периода в истории камчадальской семьи, когда брачные отношения между родными братьями и сестрами еще не были запрещены. Подобные мифы мы находим у многих народов. Достаточно вспомнить древнеегипетский миф об Озирисе и Изиде, которые были не только братом и сестрой, но также мужем и женой. - И. О.}. Между тем как сам Кутху, так и жена его и дети носили платье из листья шитое, и питались березовою и таловою коркою, ибо звери, по их объявлению, сотворены тогда не были, а рыбы ловить не умели их боги {Здесь в виде религиозного мифа история самих камчадалов: от собирательства к рыболовству и охоте, от одежды из листьев к одежде из звериных шкур. Это вместе с тем и косвенное свидетельство южного происхождения камчадалов.- И. О.}.

   Кутху, оставя сына своего и дочь, с Камчатки отбыл, а куда девался, не ведают, токмо то объявляют, что он пошел с Камчатки на лыжах, и что горы и долы зделались от его путешествия, ибо земля под ним гнулась, как тонкой лед, и таким образом лишена своей равности и плоскости.

   У Тыжил-Кутхи после отца родился сын Амлея да дочь Сидукамшичь, которые на возрасте вступили в супружество, а более родословия они не знают. То утверждают за истиину, что народ их размножился от объявленных праотцев.

   Тыжил-Кутху при умножении своего рода начал размышлять о лучшем содержании, вымыслил вязать из крапивы сети и ловить рыбу, a как лодки делать, оное ему еще от отца показано. Сотворил же он и зверей земных, и определя пастухом над оными некоего Пилячучя, под которого ведением состоят они и доныне, начал шить из кож их куклянки и парки.

   О Пилячуче сказывают, что он ростом весьма мал, носит платье россамачье, которое у камчадалов весьма высоко почитается, ездит на птицах, особливо же на куропатках, и будто некоторым поныне случается видать и следы его.

   Стеллер описывает тамошние народы многобожными, что они почитают многих богов, и сказывают об них, будто прежде сего многие их видали, чего ради нет у них в языке слова дух, ибо они не имеют о том и понятия, так как и о величестве божий и непостижимой его премудрости.

   Впрочем никого глупее не представляют, как своего Кутху, чего ради и не воздают ему никакого почтения, ничего у него не просят, и ничем так как именем его не забавляются, рассказывая про него такие непристойности, о которых и писать гнусно. Между прочим и то в порок ему ставят, что он столько гор и стремнин сделал, и столько мелких и быстрых рек, что столько дождей и бурь производит и беспокоит их. И для того всходя зимою на высокие горы, или спускаясь ругают его всякою бранью. То ж делают и при других трудных обстоятельствах.

   Бога вообще называют они дустехтичь, которое имя некоторым образом и почитают так, как афиняне неведомого бога. Ставят столб на пространных ровных и тундристых полях, обвязывают его тоншичем, и ие проходят мимо не брося куска рыбы или чего другого; не собирают ягод, которые ростут в близости, и не бьют около того места ни зверя ни птицы, и думают они, что сею жертвою жизнь их продолжается, которая бы без того умалилась. Однако не бросают они на жертву годного, но или шаглу или хвост рыбей, что и без того надлежало бросить. В чем согласны с ними и все азиатские народы, которые также приносят в жертву негодное; а что есть можно, тем пользуются сами. Таких столбов два видел господин Стеллер токмо около Нижнего острога, а инде нигде не примечено; впрочем далее к северу, много таких мест и я видал, где мимоходящие бросают жертву, якобы врагам там пребывающим, но столбов, и идолов не ставят.

   {Из Стеллерова описания.} Сверх того все места по их мнению опасные, как например огнедышущие и другие высокие и крутые горы, кипячне воды, леса и прочее населены от них некоторыми бесами, которых они более, нежели богов своих опасаются и почитают.

   Горных богов называют они камули, или малые души, ибо душа по-камчатски камулечь. Сии боги, или по-тамошнему враги, живут на высоких, особливо же дымящихся и огнедышущих горах, чего ради камчадалы не токмо всходить на них, но и близко приступиться не смеют. Питаются они, по мнению их, рыбною ловлею, сходя по воздуху на море в ночное время, приносят на каждом пальце по рыбе, варят и пекут их по обычаю камчадалов, вместо дров употребляя китовое сало и кости. Такие места проходя камчадалы бросают что нибудь съестное врагам оным в подарок.

   Лесных богов называют они ушахчу, и сказывают, яко бы они походят на человека. Жены их носят младенцов к спине приросших, которые непрестанно плачут. Они по-камчатскому суеверию людей с пути сводят, и делают глупыми.

   Морского бога называют они митг, и приписывают ему рыбей вид. Он по их мнению владеет морем и рыбами, которых посылает в реки, однако не для того, чтоб люди имели от того пропитание, но будто за лесом на баты себе; ибо они отнюдь не верят, чтоб им от бога могло быть какое благодеяние.

   О Пилячуче, или как Стеллер пишет, Билюкае, о котором выше объявлено, баснословят они, будто живет он на облаках со многими камулами, и будто гром, молнию и дождь ниспускает; а радугу почитают за подзор на его платье. Сей Билюкай, по их суеверию, опускается иногда с облаками на горы, ездит в санях на куропатках и бывает причиною великого щастия тому, кто след его увидит; но мнимой оной след Билюкаев ничто иное есть, как струйки на поверхности снега, которые делаются от вихрей. Напротив того нмеют от него и опасение, ибо сказывают, будто он в вихри детей их чрез слуг своих уносит, употребляет вместо подставок, на которых плошки с жиром вместо свеч поставляются. Жена у него Тиранус.

   Они, по объявлению Стеллера, признавают и беса, которого представляют весьма хитрым и обманчивым, и для того назызают Канною. Около Нижнего Камчатского острога показывают весьма старую и высокую ольху, которая за жилище его почитается; и камчадалы ежегодно в нее стреляют, отчего она вся стрелами изнатыкана.

   Гаечь по их есть начальник подземного света, куда люди по смерти переселяются, которой прежде сего жил на здешнем свете.

   Некоторому из первых детей Кутовых приписывают власть над ветрами, а жене его Савине творение вечерней зари и утренней.

   Туила трясению земли причиною ставят, будто оно происходит от того, когда Туилова собака Козей, на которой он ездит под землею, отрясает снег с себя.

   Но все мнения их о богах и диаволах беспорядочны, глупы и столь смешны, что не зная камчатских фантазий не можно сперва и поверить, чтоб они за истинну утверждали такую нескладицу. Однако они по своему разуму всему дают причину, о всем рассуждают, и стараются изведывать самые мысли птиц и рыб. Но притом имеют они сей порок, что ни о каком мнении никогда не думают, справедливо ли оно или несправедливо, и можно ли тому статься или не можно, но все принимают за истинну.

   Главное основание веры их утверждается на древних преданиях, которые наблюдают они паче закону, не приемля никаких доказательств в опровержение. Стеллер пишет, что он больше ста человек спрашивал, не приходило ли им когда на мысль смотря на небо, на звезды, луну и солнце и на другие вещи, что есть тому творец, которой все тол