Крашенинников Степан Петрович - Описание земли Камчатки. Том второй

уг оной три раза по солнцу, а после того стоя на верху юрты рвали на мелко сладкую траву и тоншичь, и бросали в юрту, а перебросав и сами входили, и сняв с себя тоншичевые перевяски на огнище клали, и потоптав ногами, те, которые хворали, отходили по своим местам; а которые тонули, те легли на огнище, и все то представляли, что они в то время, как тонули, делали, и кликали поимянно, от кого тогда требовали помощи, которые пришед к очагу с пеплу их, аки бы из воды таскали.

   Напоследок принесена была рыбья щека, и брошена на огнище с приговором "ту, ту, ту", и изломаны на обеих сторонах юрты по две рыбки рагатки и разбросаны по полу. Между тем служители побывав на дворе жирники загасили, чирелы, которыми юрта устлана была, собрали, и расклали маленькой огонь, а в него положили камень, и сжегши все перевяски бывшие на головах у больных и у утоплеников, приказали ребятам погасить оной каменьем. Таким образом тайное их действие окончилось, и того дни ничего больше не происходило. На третей день поутру рано затопили юрту, и положили перед огнем два пука сухой травы или соломы и прутья вместо связанных, и праздничные служители стали, один у одного, а другой у другого пука. Как огонь разгорелся, то они поменявшись пуками начали их развязывать, и прутье роздали по мущинам, из которых иные их намелко ломали, а иные в кольцы вили с неким наговором. Солому всю перенесли на одну сторону очага, и стали делать пома.

   Что значит оной пом и для чего делается, того и сами камчадалы сказать или не умели, или не хотели {В рукописи зачеркнуто: Не могли кроме того что на праздниках истари так его делают (л. 243). - Ред.}, впрочем сделали его наподобие человека вышиною около полуаршина, а тайной уд приплели ему сажени в две и доле, и положили его головою к огню, а тайной уд к потолоку привязали. Между тем, как пома делали, несколько человек взяв по одной травинке, выходили вон из юрты, и обтерши столбы у своих балаганов возвратились в юрту, и бросили оные в огонь, а с ними вместе и раздаванное прутье сожжено ж было.

   Как пом несколько времени повисел, то старик пришед отвязал его, и согнув тайной уд кольцом обжег на огне, и махал им по юрте приговаривая "уфай", а за ним и все бывшие в юрте тоже кричали, напоследок сожгли реченного пома.

   По сгорении пома стали месть юрту, пригребая весь сор к лестнице, из которого каждой камчадал брал помаленьку, и относил в лес усыпая дорогу, по которой на промыслы ходят. В то же время и бабы все на юрту вышли, и стали в кучу.

   Камчадалы возвратясь из лесу кричали стоя на юрте четыре раза плеща руками и топая ногами, а после вошли в юрту, а на их места сели бабы, и многократно кричали "алулулу".

   Между тем юрта истопилась, и оставшиеся головни по обыкновению начали выметывать, но сидевшие наверху бабы ухватя оные обратно в юрту метали, и чтоб мущинам ни одной головни вон не выбросить, то закрыли они дверь или окно рогожами, а по краям их испосели сами. Мущины взбежав по лестнице силою двери раскрыли, и вышед на юрту баб долой сгоняли, между тем другие головни метать успевали. Но понеже бабы мущин числом превосходили, то иные их таскали, иные головни обратно в юрту бросали, чего ради в юрте от дыму и искр и сидеть почти невозможно было: ибо головни как ракеты то вверх, то вниз бесперестанно летали, и продолжалось сие веселие их с полчаса. Напоследок бабы попустили головни выбросать, а тех мужиков, которые выбежали их отбивать, по тех пор таскали и мучили, пока они от других вышедших на помочь не выручены были.

   После объявленной потехи бабы попев несколько наверху стали спускаться в юрту, а мужики стояли по обе стороны лестницы фрунтом, и каждая сторона домогалась сходящих баб перетащить на свою сторону, отчего происходило между ими сражение; и которая сторон перемогала, та бабу как в полон отводила.

   Когда случается, что бабы взяты бывают на противные стороны, то каждая сторона выкупает своих пленников равным числом завоеванных: а ежели одна сторона овладеет большим числом, так что другой нечем выкупить будет, то оная ходит как бы войною для их освобождения, причем иемалой бой происходит. Однако при мне так зделалось, что пленниц на обеих сторонах было поровну, чего ради камчадалы и в поход ходить по имели нужды.

   По окончании объявленной потехи расклали они небольшой огонь, и сожгли с урилыдачей и по другим местам висевшей тоншичь, а служители принесли по два маленьких голичка и испекши мелко на лотке изкрошили и поставили у лестницы по правую сторону. После того пришел старик, и перебросал в огонь большую половину рыбы, приговаривая "та", то есть возьми, а остатки разделили служители по камчадалам, имеющим у себя маленьких болванчиков, урилыдачь называемых. Головни после сего огня вон не мечутся, но перегорают в юрте.

   Наконец делили они по себе омег, которой остался в мешечках после очищения двойнишных девок. Самое последнее действие их праздника сходить в лес и поймать маленькую птицу, которая жарится, и делится по куску всем камчадалам, и которую каждой надкушав в огонь бросает.

   Сей праздник, по объявлению Стеллера, праздновали камчадалы до прибытия россиян по целому месяцу, начиная с новолуния, что также подает причину думать, что предки их были разумнее, и сие торжество уставлено было но без доброго основания, особливо же что камчадалы и ныне, как из вышеписанного явствует, все в огонь бросают, и все обожженное им в праздник почитают за священное {В рукописи зачеркнуто: в чем согласно поступают с многими древними язычниками (л. 244). - Ред.}. Ибо как новомесячье, так священной огонь у многих народов в почтении были, особливо же у еврейского, которой наблюдая в том божие повеление и отеческое предание один токмо по потопе не утратил истинного богопочитания, а у прочих подобно как у камчадалов следы токмо некоторые остались, впрочем все приведено в злоупотребление. Что ж касается до вышеписанного пома, то подобное сему объявляет Лукиан в разговорах своих о капище богини Сирской, где такие ж идолы были деланы и назывались фаллы. Там же упоминается что и евнухи носили женское платье как камчатские {В рукописи зачеркнуто: которое обстоятельство может служить к некоторому доказательству, что камчатской народ происходит из Америки, как выше мною показано и американцы не могут ли быть почтены за переведенцов сидонских и тирских, оное на рассуждение представляется искуснейшим (л. 244 об.). - Ред.}, и хотя таких обстоятельств у других народов по историям, сколько я знаю, не примечается, однако может ли сие употреблено быть к некоему доказательству происхождения народов, оное оставляется на рассуждение искуснейших.

  

  

   Пиры у них бывают, когда один острог соседей вздумает подчивать, особливо когда где бывает свадьба, или великой какой промысел, а препровождаются наибольше в объядении, в пляске и пении. В таких случаях хозяева гостей подчивают большими чашами опанги столь довольно, что их рвет по нескольку раз.

   Иногда употребляют для веселья и мухомор, известной оной гриб, которым у нас обыкновенно мух морят. Мочат его в кипрейном сусле, и пьют оное сусло, или и сухие грибы свернув трубкою целиком глотают, которой способ в большем употреблении.

   Первой и обыкновенной знак, по чему усмотреть можно человека, что его мухомор разнимает, дергание членов, которое по прошествии часа или меньше последует, потом пьяные как в огневой бредят; и представляются им различные привидения, страшные или веселые, по разности темпераментов: чего ради иные скачут, иные пляшут, иные плачут, и в великом ужасе находятся, иным скважины большими дверьми, и лошка воды морем кажется. Но сие о тех разуметь должно, которые чрез меру его употребляют, а которые немного, те чувствуют в себе чрезвычайную легость, веселие, отвагу и бодрость, так как сказывают о турках, когда они опия наедаются.

   Сие примечания достойно, что все, кои мухомор едали, единогласно утверждают, что какие они сумозбродства тогда ни делают, все делают по приказу мухоморову, которой им повелевает невидимо. Но все действия их столь им вредны, что естьли бы за ними не было присмотру, то бы редкой оставался в живе. Я о проказах камчатских, каковы они делают, не упомяну, ибо сам их не видывал, и камчадалы сказывают о том неохотно, но может быть, что у них дальних и не бывает, для того что они в него въелись, или что не употребляют чрез меру. Что ж касается до казаков, которые оной едали, то сообщу я некоторые сумозбродства, которые я отчасти сам видел, а отчасти слышал от самых тех, кои их делали, или от других людей, коим не верить нельзя.

   Денщику подполковника Мерлина, которой был на Камчатке у следствия и розыску, приказал мухомор удавиться с таким представлением, что все ему дивиться будут. И сие действительно бы учинилось, естьли бы не сберегли его товарищи.

   Другому из тамошних жителей показался ад и ужасная огненная пропасть, в которую надлежало быть низвержену: чего ради по приказу мухомора принужден он был пасть на колени и исповедывать грехи свои, сколько мог вспомнить. Товарищи его, которых в ясашной избе, где пьяной приносил покаяние, было весьма много, слушали того с великим удовольствием, а ему казалось, что он в тайне пред богом кается о грехах своих. По сей причине подвержен он был нарочитому посмеянию, ибо между тем сказывал то, о чем не всякому знать надлежало.

   Некоторой служивой едал, сказывают, мухомор умеренно, когда ему в дальней путь итти надлежало, и таким образом переходил он знатное расстояние без всякого устатку, наконец наевшись его допьяна раздавил себе яйца и умер.

   Бывшей у меня в толмачах большерецкой казачей сын опоенный мухомором в незнании, разрезал было себе брюхо по приказу мухоморову, отчего насилу его избавить успели, ибо уже в самом замахе руку ему здержали.

   Камчадалы и сидячие коряки едят мухомор и тогда, когда убить кого намеряются. Впрочем у сидячих коряк мухомор в такой чести, его выпивают, от чего также бесятся, как и те, кои гриб ели: ибо они мухомор получают у камчадалов, а в их сторонах не родится. Умеренное употребление четыре гриба или меньше, а для пьянства едят до десяти грибов.

   Женской пол, как не объедается, так не употребляет и мухомору, чего ради все веселие их состоит в разговорах, в пляске и пении.

   Пляска, которую мне случилось видеть, происходила таким образом: две бабы, которым плясать надлежало, постлали на полу посреди юрты рогожку, и стали одна против другой на коленях, имея в руках по повесму тоншичу, и сперва начали поводить плечами и взмахивать руками припевая в такту тихим голосом, потом час от часу большие телодвижения представляли, и громче пели, и по тех пор не перестали, пока и из голосу вышли, и из силы выбились. Мне казалось оное действие странным, диким и противным, но камчадалы смотрели с крайним удовольствием. Таким образом природные забавы сильны произвесть во венком некоторое движение, хотя бы другим казались и странными.

   Другие роды пляски сообщим мы из описания господина Стеллера, которой упоминает об них пространно и обстоятельно, так как и о некоторых песнях их, которые у него и на ноту, положены.

   Первой род пляски, пишет он, вообще употребителен у курильцов на Лопатке, также и у всех камчадалов, кои морских зверей на байдарах ловят. Оная пляска принята из давных лет от курильцов дальних островов, и почитается за пляску мореходов. Казаки называют оную хаюшки, а плясать, хаюшки сказывать, которое происходит от камчатского слова хаюшкукинг. Южные камчадалы называют оную ирскина, а курильцы римзег. Сей род пляски состоит в том: десять человек мущин и женщин холостых и женатых становятся вкруг в лучшем своем платье, ходят кругом тихо, подъимая одну ногу за другою по такте, один за другим говорит слова так, что когда половина выговорит последние слова, то другая говорит первые, подобно как бы кто стихи по стопам читал. Употребляемые притом слова все принадлежат до их промысла, и камчадалы хотя их и говорят при пляске однако большей части не разумеют, ибо иные слова в них курильские. Они их не поют, но выговаривают одним голосом, как например:

  

   Типсаинку фравантаг ткеанн тифрорпа.

   Отчаль байдару, стреляй блиско берегу.

  

   Сколь дики помянутые пляски, столь странен крик притом происходящей, однако они столько от того забавы имеют, что ежели плясать начнут, то по тех пор не перестанут, пока не запышатся и не обессилеют. Великая честь тому, кто всех перепляшет. Иногда они беспрестанно пляшут часов по 12 и по 15 с вечера до самого утра, и ни один в юрте не остается, кто бы не пожелал тем забавляться, самые дряхлые старики не жалеют терять притом последней силы. Впрочем ежели сию пляску снесть с описанием американских плясок барона Лагондона {Повидимому, Крашенинников ссылается на работу Lahontan (пишется также и de la Hontan). Nouvaux voyages dans l'Amérique Septentrionale 2 vols. La Haye. 1703 (второе изд. 1704 г.). - В. А.} в Канаде, то сыщется между оными и сими великое сходство.

   У женщин есть особливой танец; они становятся двумя рядами женщина против женщины, и кладут обе руки на брюхо, и подъимаясь на носках поводят плечами не шевеля руками, и не сходя с своего места.

   Третей род пляски состоит в том, что все мущины по разным углам прячутся, и невзначай выскоча сперва один, как бешеной, бьет в ладоши, после в груди, по бедрам, лодъимает руки кверху, и делает диковинные телодвижения; после того выбегает другой, третей и четвертой, и представляют такие ж действия, а притом все кругом вертятся.

   Четвертый род пляски, что они стоя на коленях, как лягушки, вкруг прыгают плеская руками, и представляя странные фигуры. И сия пляска одним человеком начинается, а другие из углов припрыгивают к нему после.

   Камчадалы {В рукописи зачеркнуто: камчадалы, живущие около Пенжинского моря (л. 246 об.). - Ред.} имеют еще старинные, и как бы собственные свои танцы, которые от южных называются хаютеля, а от северных кузель-кинга. Главнейшей танец, когда девки и бабы садятся вкруг, после одна встает, и запевши песню махает руками, а в руках на середних пальцах имеет тоншичь, движет всеми членами столь проворно, что надивиться тому довольно нельзя, и кричит голосами различных зверей и птиц столь хитро, что в одном голосе три разные слышатся. Есть же у них и круговой танец, только и Стеллеру и мне видеть его не случалось.

   Что касается до пения, то можно сказать, что оное не неприятно: ибо в нем ничего дикого не примечается, как можно видеть из сообщенных ниже сего некоторых песен на ноте; но в материи песен нет никаких замыслов, токмо одни простые понятия о вещах, которые им странными кажутся или смешными, или достойными удивления. Во всякой почти песне употребляют слова гаиика и баюн, так как казаки здунай, якуты нага, которые разделяя по членам иногда сокращают, иногда продолжают, как того голос песни требует.

   В любовных песнях изъявляют они склонность к своим любовникам, печаль, надежду и другие обстоятельства; а все песни сочиняют наибольше девкн и бабы, которые имеют весьма чистые и приятные голосы {В рукописи зачеркнуто: и умеренность пения в горле (л. 247).- Ред.}. Из чего видеть можно, что сей народ имеет к музыке великую склонность, токмо то удивительно, что сей народ никакого инструмента не выдумал кроме дудок дягильных, на которых однакож песен не может наигрывать.

   Манора коказол таалагек кирхул куэкарет тамбезен

   Ежели бы я был маеорской повар, то б снял с огня котел с кушаньем

   Прапорщик коказол теелезик кистарулилель кукарет там-я-бе-зе-н

   Ежели бы я был прапорщиков повар, то б всегда снимал котел в перчатках.

   Павлоцка кеннцег теелезик тикало галстугал кикингизик

   Ежели бы я был Павлуцкой, то бы повязался белым галстуком.

   Павлоцка иваннель теелезик чачало чулкил кинингизик.

   Ежели бы я был Павлуцкого Иван, то бы носил чулки красные.

   Студенталь теелезик битель читеть киллизин

   Ежели бы я был студент, то б описал всех девок.

   Студенталь кейицех теелезик ерагут киллизин

   Ежели бы я был студент, то бы описал быка рыбу.

   Студенталь теелезик битель адонот килизин

   Ежели бы я был студент, то бы описал всех морских чаек.

   Студенталь теелезик битель силлеги иирет тамбезен.

   Ежели бы я был студент, то бы поснимал все орлиные гнезда

   Студенталь теелезик битель питгатец кавъечав киллизин

   Ежели бы я был студент, то бы описал горячие ключи.

   Студенталь теелезик битель ензит киллизин

   Ежели б студент был, то б описал все горы.

   Студенталь теелезик битель дечум кулец киллизик

   Ежели бы я студент был, то б описал всех птиц.

   Студенталь теелезик кеннцег игскуеигн енгубец кирлизин

   Ежели б я студент был, то б описал все морские рыбы.

  

   Таким образом все их песни составлены, в которых упоминаются токмо некоторые действия или другие какие обстоятельства без всякого складу.

   Другая песня, называемая аангичь, сложена на голос морской утки, аангичь называемой. И хотя подведенные слова с нотою несходны, однако камчадалы дополняют, и исправляют оные прибавлением некиих ничего незначащих слогов, которые при сем подчеркнутыми литерами означены.

  

   1. Гнакоеде олосконга ворока а хитец зинтес бине зотес Комчул белоон.

   2. Капанинача угарен: Бине зотес Комчул белоон.

  

   Весь смысл песни состоит в том: я потерял жену свою и душу, с печали пойду в лес, буду сдирать кору с дерева и есть, после того встану поутру, погоню утку аангичь с земли на море, и на все стороны поглядывать имею, не найду ли где любезного моего сердца {В рукописи зачеркнуто: Есть у них и мерские песни, так как и у других народов (л. 247 об.). - Ред.}.

   Не последняя ж их забава представлять других людей точно, как кто говорит, ходит, как что делают, словом по всем приемам. Как скоро кто на Камчатку приедет, то во первых дают ему новое имя на своем языке, потом высматривают все его действия, и при таких веселиях представляют точно, а притом не забывают табак курить, сказывать скаски; и все такие веселия больше ночью, нежели днем у них бывают. Сверх того есть у них и шуты, которые забавляют других своими проказами, но оные столь скверны, что и упоминать гнусно и непристойно.

  

   ¹ В работах Крашенинникова и Стеллера единственное в литературе описание обряда гостеприимства у ительменов. Эта интересная форма первобытного обмена, совершавшаяся под видом сведения дружбы, известна также корякам (W. Jосhеlsоn. The Korak. Memoir of the Amer. Mus. of Nat. History. Leiden - New York, 1908. Vol. VI, стр. 764).- В. А.

  

   Когда один с другим подружиться желает, то зовет будущего своего друга в гости, и топит для него юрту весьма жарко, и готовит всякого кушанья, какое у них за лучшее почитается, так много, что десятерых удовольствовать можно.

   По вступлении гостя в юрту и гость и хозяин раздеваются донага. Хозяин скутав юрту подчивает его приуготовленным кушаньем, наливает щербу в превеликую чашу, а между тем, как гость щербу пьет или хлебает, хозяин поливает воду на лежащее на очаге каленое каменье, чтоб был несносной жар. Гость старается все, что у хозяина пристряпано съесть, и жар его вытерпеть, а хозяин старается {В рукописи зачеркнуто: морить его жаром (л. 248). - Ред.} принудить, чтоб гость взмолился, и просил бы свободы от пищи и жару. В противном случае сколько гостю то за удовольствие, столько хозяину за скупость и бесчестие причитается. Хозяин в то время ничего не ест, и из юрты выходить волен. Но гость по тех пор не выпускается, пока побежденным себя признает. Во время еды {В рукописи зачеркнуто: (дурно говорить) (л. 248). - Ред.} рвет его раз до десяти, отчего после того подчиванья дни по три не токмо есть, но и глядеть из пищу без движения не может.

   Как гость из силы выдет, так что ни жару терпеть, и есть ему не можно будет, то откупается от того собаками, платьем или что хозяину нравно, и таким образом получает свободу. Напротив того получает от хозяина вместо хорошего своего платья обноски, вместо добрых собак худенькие сученки, которые о себе почти ходить не могут. Однакож оное за обиду не почитается, но за знак дружества, когда в том с обеих сторон равным образом поступается. Ежели же тот, которой друга своего помянутым образом оберет, а сам к нему не будет в гости, то обранной приежжает вторично в гости, однакож не с тем, чтоб есть, но чтоб за свое получить отдарки. Хотя гость, как у них обычай, ничего о причине приезда своего не объявляет, однакож хозяин о том уже ведает, и отдаривает ему по возможности. А буде ничем не подарит, то гость переночевав у него запрягает собак своих на самой юрте, и сидит на санках потыкая ошталом в землю, пока что нибудь получит от своего друга. Ежели же другу его или отдарить случится нечем, или от скупости не захочется, то гость уежжает домой с великим неудовольствием, и бывает его крайним неприятелем; но сие весьма редко случается: ибо {В рукописи зачеркнуто: такой человек, которой обидит, во всю жязнь не найдет друга (л. 248 об.). - Ред.} обидеть друга своего за такое почитается бесчестие, что никто с обидевшим век не похочет дружиться. Таково ж бесчестно и другому за подарки свои требовать отдарков.

   Таким же образом подчивают гостей, когда случается у них какая пирушка, однакож жаром не морят, и подарков не требуют. Ежели подчивают нерпичьим или китовым жиром, то хозяин накроя жиру ремнями становится перед сидячим гостем на колени, в одной руке жир, а в другой нож имея. Жир сует в горло крича будто с серцов "та" (на), а ножем отрезывает, сколько он в рот захватит.

   Завидной вещи и любимой самому, у кого она есть, почти ничем кроме объявленного способа достать не можно: ибо при том случае, чего б хозян у гостя ни потребовал, отказать ему стыдно; чему в доказательство можно объявить здесь смешной пример, которой учинил Нижнего Камчатского острога некоторой казак из новокрещеных якутов {В рукописи зачеркнуто: Харлос прозванием (л. 249). - Ред.}. Он имел у себя по тамошнему обычаю друга из камчадалов, и проведав, что он промыслил нарочитую лисицу, домогался всякими образы достать оную; однакож камчадал крепился, и не взирая ни на какие его подарки, не хотел лишиться своего сокровища. Казак видя, что друг его ни на что не склоняется, поступил с ним по камчатскому обыкновению: зазвал его в гости, вытопил баню весьма жарко, наварил рыбы довольно, и посадя его на верхней полок начал подчивать не поддавая на каменку. Но как приметил, что камчадал недовольной жар почитает за бедное подчивание, то начал он поддавать, и столько наподдал, что и самому в бане быть нестерпимо было. Чего ради вышел он, как хозяин, которому сие дозволяется, из бани вон, и стоял в передбаннике; а между тем отворяя двери безперестанно поддавал на каменку: и таким образом вскоре принудил камчадала взмолиться, но казак мучил его по тех пор, пока камчадал обещал ему отдать, о чем он старался.

   Не можно сказать, сколь оное подчивание камчадалу приятно было: он клятвою утверждал, что сроду не видал такого жару, и никогда не мог надеяться, чтоб казаки гостей так изрядно могли подчивать и лишения своего сокровища не токмо не почел себе за убыток, но казака оного дружество, яко доброе, прославлял у своих товарищей, объявляя им, что камчадалы в рассуждении русских нимало не умеют гостей подчивать. Сие я не токмо от самого того казака, но и от прочих того острога служивых слышал, которые тем над ним смеялись; а происходило оное незадолго до моего в Нижношантальской острог приезду {В рукописи зачеркнуто: Не последняя же забава их представлять других людей точно, как кто говорит, ходит, словом все их приемы. Как скоро кто на Камчатку приедет, то во первых дают ему новое имя на своем языке, петом высматривают все его действия. И при таких веселиях всякую персону представляют точно, притом не забывают они табак курить и сказывать скаски, и все такие веселия больше ночью нежели днем у них бывают. Сверх того есть у них и шуты, которые забавляют других своими проказами, но оные столь скверны, что и упоминать гнусно и непристойно (л. 250). - Ред.}.

  

  

   Когда камчадал пожелает жениться, то высмотря себе невесту обыкновенно в другом, а не в своем острожке, преселяется жить туда, и объявя невестину отцу или матери о своем намерении, несколько времени работает, оказывая удальство свое и проворство, и услуживая всем паче холопа, наиболее же будущему своему тестю, теще и невесте, а потом требует позволения хватать невесту. И ежели поступки его родителям невесты и сродникам, также и самой ей, понравятся, то получает он соизволение, в противном же случае или вовсе пропадают его услуги, или с некоторым награждением отпускается. Иногда случается, что такие женихи никому ничего не сказав, приходят жить в чужой острог и работают; и хотя всякой по услугам их может признать, с каким измерением они то делают, однако никто их о том не спрашивает, и не говорит ни слова, пока они или сами, или чрез других объявят родителям невесты о своем изволении.

   Когда жених получает позволение хватать невесту, то он ищет такого случая, чтоб где нибудь напасть на нее в малолюдстве: ибо она бывает тогда под охранением всего женского полу того острожка, которые редко от ней все отлучаются. Сверх того во время хватанья бывает она одета в двои или в трои хоньбы, опутана сетьми рыболовными и ремнями увязана так, что она не может поворотиться как статуя. И естьли жених улучит в малолюдстве свою невесту, то бросается с великим стремлением, дерет на ней хоньбы и сети, чтоб коснуться тайного уда: ибо сие у них вместо венчания почитается. Между тем как от самой невесты, так и от других баб и девок происходит ужасной крик; и хотя сама невеста притом не противится, да и противиться не может, однако охранительницы поступают с женихом немилосердно, бьют его, таскают за волосы, терзают лице, и всякие средства употребляют, чтоб ему не дать схватать невесты. И буде жениху пощастится предприятие свое произвесть в действо, то он сам отбегает прочь от невесты, а она дает знак его победы умильным и жалостным голосом "ни ни". В сем состоит вся важность брачного их сочетания. Однако сие получить жениху не в один раз случается, но между тем проходит иногда целой год или больше, а после каждого хватанья принужден он бывает несколько времени справляться с силою и раны залечивать. А есть примеры, что некоторые по седьмилетном хватанье вместо невесты получили увечье, будучи сброшены от баб с балаганов.

   Кто схватает невесту, то в следующую ночь приходит к ней невозбранно, на другой день увозит ее в свой острожек без всяких церемоний {Сведения участников Великой Северной экспедиции дают противоречивые материалы о характере рода у ительменов. Указания Крашенинникова о том, что жена после брака переходила в род мужа (патрилокальный брак), находятся в противоречии с сообщениями Стеллера о матрилокальности брака. "Обычно острог сбразуется из членов одной семьи, путем браков и деторождении невероятно размножающейся, так как раньше они редко выдавали своих дочерей замуж за жителей других острогов, куда бы те могли направиться для жительства со своим" мужьями. Здесь установилось правило, что мужчине приходится покидать в случае желания вступить в брак дом своих родителей, поселиться у отца жены и становиться его батраком" (G. W. Steller. Beschreibung von dem Lande Kamtschatka. Frankfurt und Leipzig, 1774). Это заключение Стеллера о матрилокальности брака дало основание некоторым исследователям (А. М. Золотарев) считать доказанным, что "ительмены жили в условиях материнского рода" (А. Золотарев. Пережитки тотемизма у народов Сибири. Л., 1934, стр. 40).

   Такое определение кажется слишком поспешным, ему противоречат такие факты, как наследование по отцовской линии (наст. изд. т. II) и наречение ребенка именем умерших родственников по отцу (там же). Поэтому, вероятно, менее ошибочным будет сказать, что ительмены в начале XVIII века жили в условиях становления отцовского рода. Факты же, приведенные Стеллером о переселении жены в дом мужа, о праздновании свадьбы и др., говорят лишь о ярких пережитках материнского рода. - В. А.}, а для празднования брака возвращается к невестиным сродникам по прошествии некоторого времени, причем бывают следующие обряды, которые в 1739 году в камчатском острожке, что на речке Ратуге, и мне случилось видеть.

   Молодой с сродниками своими и с женою ехал к тестю в трех батах. В батах сидели женщины, в том числе и молодая, и при них довольное число съестных припасов, юколы, нерпичья и китового жиру, сараны и прочего, а мутимы, не выключая и молодого, вели оные баты на шестах, нагие.

   Не доехав до острожка сажен за сто, вышли они на берег, и начали петь песни, шаманить, тоншичь на прутье вешать, и нечто на сухую рыбью голову наговаривать, которую потом обертя в тоишичь отдали бывшей при них старухе.

   По окончании шаманства надели на молодую сверх ее платья бараньи хоньбы, а на них натянули четыре куклянки, так что она стояла как чучела расширя руки и с нуждою могла двигаться. После того сели паки в баты свои, и шли до самого острожка, где к берегу пристали. От пристани до самой юрты вел молодую под руку высланной из острожка небольшой парень, а за нею следовали прочие свиты ее женщины.

   Взведши на юрту, перевязали молодую поперег ремнем, и на оном спустили в юрту; а прежде ее вошла в юрту помянутая старуха, которой рыбья голова отдана была, коя положена перед лестницу, и от всего их поезду мужеска и женска полу, в том числе и от молодого с молодою, была топтана, а наконец сама старуха потоптав ее положила на очаг между дровами, которые для топления юрты были приготовлены.

   Приежжие гости седши по местам сняли с молодой излишние куклянки, а молодой затопил юрту, и настряпав кушанья из привезенного запасу подчивал жителей того острожка. На другой день хозяин гостей подчивал по обыкновению со излишеством, на третей день гости разъехались, а молодой с молодою остался работать несколько времени тестю.

   Вышеписанные снятые с молодой излишние куклянки раздариваются сродникам, которые за них отдаривать должны, а у кого отдарить нечем, тот должен от даров отговориться.

   Все вышеозначенное касается токмо до первобрачных, а когда на вдовах женятся, то сватанье и свадьба состоит в одних договорах без всяких дальних обрядов; однако вдовы за себя никто не возьмет, пока с ней греха не будет снято, что состоит в одном совокуплении с нею человека стороннего. А понеже сие почиталось у них за такое бесчестие, что никто грехов не снимывал, кроме таких людей, кои не смотрят на то, что им век жить в поругании и презрении, каких, однакож между ими немного, то бедные вдовы принуждены бывали в прежние годы искать грехоснимателей с великим трудом и убытком, а иногда и вдоветь век свой. Но как казаки на Камчатку наехали, то оная трудность миновала.

   Запрещенные роды супружества токмо мать да дочь, а пасынкам мачих, вотчимам падчериц, братьям двоюродных сестер в жены брать позволяется.

   Разводятся с женами без всяких обрядов: ибо весь развод состоит в том, что муж с женою не будет спать вместе. В таком случае муж женится на другой жене, а жена за другого выходит без хватанья и без грехосниманья.

   Камчадалы имеют жены по две и по три, которых иногда содержат в одной юрте, а иногда по разным местам, и живут с ними попеременно. Всякую должно ему хватать вышеписанным образом. Впрочем, сей народ хотя и женолюбив, однако не столько ревнив, как коряки. При браках знаков девства не наблюдают, а некоторые сказывают, что зятевья в порок тещам своим ставят, когда жен получают девицами, однако я не могу утверждать сего за подлинно. Не ревнивы же и бабы их, что можно видеть из того, что не токмо две или три жены одного мужа живут между собою согласно, но сносят и коекчучей, которых некоторые из них держат вместо наложниц.

   Женщины ходят закрыв лице кулем куклянки, и ежели случится на дороге встретиться с мущиною в таком месте, где разойтись не можно, то не хотя показать лица отворачиваются в сторону, и стоят, пока мущину пропустят. В юртах сидят за рогожными, или из кропивы плетеными занавесками, а у которых занавески пред собою нет, а случится притти стороннему в юрту, то отворачиваются они в угол лицем, и делают свою работу. Но сие токмо о тех разумеется, которые старой своей грубости не оставили, ибо другие не столь зазорны; впрочем все вообще говорят грубо и противно, и как бы с великого сердца.

  

  

   О камчатском народе можно вообще сказать, что они не весьма плодородны; по крайней мере не случалось слышать, чтоб у какого камчадала было десятеро детей с одною женою.

   Женщины их, как сказывают, легко родят, выключая нещастливые случаи, когда младенец не на прямом пути бывает. При Стеллере родила одна камчадалка, которая вышла из юрты вон не с тем, чтоб родить, но с четверть часа спустя возвратилась в юрту с младенцом без всякой в лице перемены. Он же пишет, что видел другую женщину, которая по тридневном мучении к великому его удивлению родила младенца, у которого прежде всего зад оказался. Шаманки приписывали отцу причину нещастия, что он в то время, когда младенцу надлежало родиться, сани делал, и дуги гнул на коленях; из чего можно рассуждать о других камчатских смешных замыслах.

   Рождают они стоя на коленях при всех людях, сколько б в острожке ни случилось, не выключая никакого полу ни возраста. Новорожденного обтирают тоншичем, пупок перевязывают кропивною ниткою и отрезывают ножем каменным, а место бросают собакам. К отрезанному пупку прикладывают кипрей жеваной, а младенца обвивают вместо пеленок тоншичем. После того все жители любуются младенцом, берут его на руки, целуют и обнимают срадуясь родителям, однако кроме того никаких не бывает обрядов.

   При родах есть у них и бабки повивальные, однако ненарочные; у которой женщины есть мать, та у ней обыкновенно и бабка повивальная.

   Которые женщины детей желают, те едят пауков, как уже выше показано; некоторые родильницы едят и пупок с кипреем, чтоб после очреватеть скорее. Напротив того много и таких, кои младенцев выгоняют отравами и другие страшные средства употребляют, давят младенцев в утробе, ломают им руки и ноги чрез старух искусных в таком злодеянии, и после выкидывают мертвых часто с своею погибелью.

   Такие Медеи хотя иногда и в утробе не вредят младенцов, однако рожденных давят или живых собакам бросают. Для неплодородия же пьют декокт травы называемой кутахжу, и разные волшебства употребляют; иногда причиною бесчеловечия бывали и их суеверия, ибо когда они рождали двойни, то по крайней мере одному умереть надлежало {В донесении капитана Беринга от 1730 г. указывается, что "ежели жена или скот какой родит двоих, то одного из них тотчас задавят, которой час родится и признают себе за великий грех ежели не задавят одного из двоих родившихся) (В. Вахтин. Русские труженики моря. Первая морская экспедиция Беринга СПб., 1890, стр. 93). - В. А.}; то ж делалось и с рожденными в худые погоды, которые оба случаи почитались несчастливыми. Однако последней иногда и некоторыми шаманствами исправляется.

   После родов оправляются они опаною, то есть рыбьею ухою, вареною с листьем произрастающего называемого гале, а по нескольких днях паки за юколу и за обыкновенную свою работу принимаются.

   Младенцам имена дают отцы умерших своих сродников без всяких же обрядов, которых дети не переменяют и на возрасте.

  

  

   Кешлея - не умирай

   Камак - озерная букашка наподобие жука

   Лемшинга - земляной

   Шикуйка - паук

   Чакачь - толмачь не умел перевесть

   Кана - враг

   Брючь - живосгоревшей, от того назван, что некоторой сродник его сгорел в юрте

   Имаркин - трава, которая весьма скоро загорается, может быть плаун

   Быргачь - род некоторой болезни

   Талачь - кот морской

  

  

   Каналам - враговка

   Кенилля - мышеловка

   Кыгмачь - неразрождаемая, оттого, может быть, так названа, что какая-нибудь свойственница ее родами замучилась

   Кайручь - колотье

  

   Но большая часть женщин мужескими именами называются, как например: Брючь, Быргачь, Чекава и прочая.

   Колыбели у них есть, токмо редко, однако не для качанья, ибо они детей не качают, но вместо кровати (детской делаются коробками из досок, у которых бывает напереди желобок, которым моча збегает. Когда дети заплачут, то матери сажают их в куклянки за плеча, которые в таком случае подвязывают, и качают, пока заснет младенец. Таким же образом ходят с ними в дорогу и на работу. Впрочем они детей своих не пеленают, но в ночное время спят с ними вместе. И хотя они сонливы и неосторожны, однако нет примеров, чтоб детей засыпали.

   Грудью младенцов кормят по три и по четыре года. На другом году учат их ползать, тешат юколою и икрою, березовою и таловою коркою, а наипаче сладкою травою, и часто случается, что дети приползши к собачьим корытам остатками опаны забавляются. Когда он начнут лепиться по лестнице, тогда вящшее утешение родителей, торые смотря на них смеются, и разговаривают с веселием.

   Дети платье носят подобно самоедскому, которое с ног надевается, и состоит из торбасов, чулков, шапок и шубы вместе сшитых, назади с прорехою и с клапаном.

   Что касается до воспитания детей, то пишет Стеллер, что родительская любовь к детям столь велика, сколь велико их презрение к родителям, а особливо к престарелым и дряхлым. Они бранят родителей всякими скверными словами, ни в чем их не слушают, и нимало на них не смотрят: чего ради родители не смеют ни бранить их ни наказывать {В рукописи зачеркнуто: ни унимать (л. 253 об.). - Ред.}, ниже в чем препятствовать. Когда родители не видавшись долго с детьми своими увидят их, то обнимают их с изъявлением сердечной своей радости; напротив того дети совсем противно тому поступают. Дети никогда ничего не просят у своих родителей, но берут сами, что им угодно. Ежели хотят жениться, то не токмо не советуют о том с родителями, но и не дают знать им. Над дочерями власть их состоит токмо в том, что могут жениху сказать: "хватай, буде можешь, и на себя надеешься". Право первородства несколько и у них примечается: ибо большей сын всем после отца своего владеет, а другим ничего не достается, для того, что все наследство состоит в одной перемене платья, в топоре, в ноже, в корыте, в санках и собаках; из того числа платье всегда бросали с мертвым, чтоб надев самим не умереть, которое суеверие и поныне еще не вывелось.

  

  

   Главные на Камчатке болезни цынга, чирьи, расслабление, рак, желуница и нечисть, которые по мнению их от врагов напускаются живущих по березнякам и ракитникам в то время, когда кто кусты те в незнании рубит. Лечат их больше наговорами, однако не презирают трав и коренья.

   От цытаги пользуются листьем некоторой травы мыткажун, которое к деснам прикладывают, и пьют декокт бруснишной травы и водяницы. Казаки пьют вместо чаю тамошней сланец или кедровник с великою пользою, и едят дикой чеснок черемшею называемой: и оба сии лекарства от цынги за действительные признала вся Камчатская экспедиция.

   Чирьи по их называются оон, опаснейшая болезнь на Камчатке, ибо от них по большей части люди умирают. В диаметре бывают оные двух или трех дюймов, и когда отворятся, то по 40 и по 50 скважин примечается. За смертельной знак почитают, когда материя из них не пойдет; впрочем которые от них и не умирают, лежат в постеле по шести и по десяти недель. Камчадалы разгнаивают их сырою зайчиною, а когда отворятся, то стержни стараются выдавить.

   Расслабление, рак и французская болезнь почитаются за неисцелимые, и о сей последней сказывают камчадалы, что она появилась у них по прибытии российских людей. Расслабление называют они налачь, рак кайкчь, а французскую болезнь арожичь.

   Есть еще у них болезнь сужучь (ящерица), которая подобна коросте, и бывает под грудью наподобие пояса. Когда оная короста не загноившись пропадает, то смерть последует; а по объявлению их не обходит она никого, как у нас воспа.

   Шелечь или орел болезнь, которая под видом коросты все тело заражает, напускается от врага того имени, которая иногда бывает причиною смерти. А короста, которая у них но большей части на младенцах бывает, по их теуед называется.

   У господина Стеллера о болезнях и лекарствах пространнее писано, чего ради сообщим мы здесь из его описания все потребное.

   Морскую губку, пишет он, прикладывают камчадалы к чирьям, чтоб вытягивало материю, с добрым успехом: ибо содержащаяся в ней алкалическая соль не допускает рости дикому мясу. Но токмо лечение происходит трудно, затем, что не разбивает она материи.

   Казаки прикладывают к чирьям сладкую траву, которая после сидения вина в котлах остается, и ею с добрым успехом разбивают материю и выгоняют.

   Малину морскую употребляют женщины для скорейшего разрешения от бремени.

   Нигну, что по русски репою морскою называется, трут они как самую раковину, так и ее иглы, и тем порошком пользуются от течения семени, однако оным лекарством одна токмо моча выгоняется.

   Жир морскова волка употребляют они от жестокого запору с великою пользою.

   Курильской чай, что пентафиллоидес фрутикозум, пьют от резу и от болезни в животе с простуды, не без успеху ж.

   Корку тамошнего кедровника привязывают они ко всяким порезам, и сказывают, что ею можно выгнаивать из ран и стрелы.

   От запору варят кислую юколу, и пьют вонючую уху оную. От поносу едят белую глину, которая земляною сметаною, называется, и по многим местам в Камчатке находится; от того же употребляют шеламайное и завязное коренье.

   У кого моча не держится, тем велят мочиться в кольцо из тоншича плетеное, у которого в средине рыбья