Лопатин Герман Александрович - Горький и Г. А. Лопатин

   Горький и русская журналистика начала XX века. Неизданная переписка

   Литературное наследство. Том девяносто пятый

   М., "Наука" 1988

   Ответственные редакторы И. С. Зильберштейн, Н. И. Дикушина

   Том подготовлен совместно с Архивом А. М. Горького

   OCR Ловецкая Т.Ю.

  

  

   "Один из талантливейших русских людей". Статья Н. И. Дикушиной

  

   Переписка с Г. А. Лопатиным. Публикация и комментарии С. С. Зиминой и Л. С. Пустильник

   1910

   1. Лопатин - Горькому [1-2 января]

   2. Лопатин - Горькому 28 января

   3. Лопатин - Горькому 7 марта

   1911

   4. М. Ф. Андреева - Лопатину 6 мая

   5. Лопатин - Горькому 24 мая

   1912

   6. Лопатин - Горькому 13 октября

   7. Горький - Лопатину Октябрь, не ранее 15

   8. Лопатин - Горькому 28 октября

   9. Лопатин - Горькому 23 декабря

   10. Горький - Лопатину Между 25 и 28 декабря

   11. Лопатин - Горькому 30 декабря

  

   Первая встреча Горького с Г. А. Лопатиным (1909 г.). Публикация С. С. Зиминой, комментарии Н. И. Дикушиной.

  

   Из Дневника К. П. Пятницкого

   К. П. Пятницкий: Г. А. Лопатин в гостях у Горького на Капри.

   Отрывки из дневника

  

   О Горьком и Лопатине

   (по письмам Лопатина к В. Л. Бурцеву 1908-1914 гг.)

   Предисловие И. С. Зильберштейна. Сообщение Е. Г. Коляды

  

   Горький в переписке Лопатина с А. В. и И. В. Амфитеатровыми

   Публикация и комментарии Е. Г. Коляды

  

   [В Ставрополе]. Рассказ Г. А. Лопатина в записи Амфитеатрова

   Публикация и комментарии Е. Г. Коляды

  

   К биографии Лопатина (по неизвестным архивным документам)

   Сообщение Л. С. Пустильник

  

   Горького и Германа Александровича Лопатина не связывала длительная и обширная переписка, они не имели частых и постоянных встреч, деловые связи их были недолгими, и все же публикуемые в томе материалы свидетельствуют, что тема "Горький и Лопатин" является существенной при изучении биографии и творчества Горького. Их переписка, дневниковые записи Пятницкого о пребывании Лопатина на Капри в 1909 г., позже переработанные в обширный очерк "Г. А. Лопатин в гостях у Горького на Капри (отрывки из дневника)", записанный Амфитеатровым рассказ Лопатина о ставропольской ссылке, материалы, связанные с участием Горького и Лопатина в заграничных изданиях Бурцева, документы о Лопатине из жандармских дел, хранящихся в ЦГАОР, - все это освещает мало известную историю отношений и связей Горького с выдающимся русским революционером. Вместе с тем публикуемые материалы важны для изучения биографии Лопатина.

   О Лопатине написано много. Человек легендарной судьбы, революционер, друг Маркса, П. Л. Лаврова, И. С. Тургенева, Г. И. Успенского, он привлекал к себе внимание многих исследователей, его жизни посвящены романы и повести¹.

   Лучше известен первый этап жизни Лопатина - до рокового ареста в 1884 г., или, говоря словами самого Лопатина, его "первая жизнь". Она отражена в "Автобиографии" Лопатина, написанной им от третьего лица². Этот же период превосходно освещен его другом Лавровым в "Заметках о Лопатине", напечатанных почти сто лет тому назад, в 1888 г.³

   Менее известны обстоятельства "второй жизни" Лопатина, начавшейся, как он точно указывал, 26 октября/8 ноября 1905 г.⁴ Этот день шестидесятилетний Лопатин считал вторым днем своего рождения: он получил возможность покинуть крепость, где с 1887 г. находился в одиночном заключении. В этой своей "второй жизни" Лопатин встретился с Горьким.

   Сам Лопатин остро ощущал пропасть, которая лежала между "первой" и "второй" его жизнями. Размышляя в Шлиссельбурге о возможности выхода из крепости, Лопатин трезво оценивал свои перспективы: "...для нашего брата "конец" старого есть ведь только "начало" нового, быть может еще горшего" ⁵,- писал он брату В. А. Лопатину 9 марта 1898 г.

   "Вторая жизнь" Лопатина была действительно нелегкой и совсем непохожей на прежнюю. Печатных сведений или воспоминаний современников об этом периоде его жизни мало. Но сохранились (далеко не полностью) письма Лопатина В. А. Лопатину, сестре Л. А. Мартыновой, В. Г. Короленко, Н. Ф. Русановой, дочери П. Л. Лаврова М. П. Негрескул, А. В. и И. В. Амфитеатровым, В. Л. Бурцеву и др. В этих письмах - своего рода летопись жизни Лопатина, заключающая подробный, точный, датированный рассказ о многом, с ним происходившем. К тому же "блестящий литературный талант" Лопатина, отмеченный Тургеневым, проявляется в письмах последних лет со всей полнотой. Изящная и непринужденная, нередко ироническая манера письма, меткость характеристик, живость воспроизводимых диалогов, глубина и серьезность содержания - все это делает письма Лопатина значительным человеческим и литературным документом своего времени. Читателей привлечет в его письмах история его жизни после Шлиссельбурга: поездки из Вильно в Петербург, хлопоты о выезде за границу, перипетии отъезда, жизнь в эмиграции,- но главное - письма живо передают душевное состояние Лопатина, что имеет особенный интерес для понимания того, каким вышел Лопатин из Шлиссельбурга и каким его узнал Горький.

   Освобождение узников Шлиссельбурга стало заметным фактом русской общественной жизни. В январе 1906 г. был создан Шлиссельбургский комитет под председательством В. И. Семевского. "Одна из первых, предстоящих ему (комитету.- Н. Д.) задач, - говорилось в обращении комитета, - озаботиться сбором денежных средств для составления постоянного шлиссельбургского фонда". Кроме этого, комитет готовил издание книги "Галерея шлиссельбургских узников", в которую были собраны очерки о народовольцах, отбывавших заключение в Шлиссельбурге.

   Большую роль в освещении истории Шлиссельбурга сыграл журнал "истории освободительного движения" "Былое", выходивший в Петербурге в 1906-1907 гг. под редакцией П. Е. Щеголева и В. Я. Богучарского и, как указывалось в объявлениях, при ближайшем участии В. Л. Бурцева. Журнал значился как "внепартийный"⁶, но имел явную народническую ориентацию. Естественно, что тема Шлиссельбурга и шлиссельбуржцев была одной из самых важных в публикациях "Былого". На страницах журнала с воспоминаниями выступили бывшие узники крепости М. Ю. Ашенбреннер, М. В. Новорусский, В. Н. Фигнер, печатались статьи о деятельности народников в 70-е и 80-е годы. Лопатин не был активным участником издания, но его имя многократно упоминалось на страницах, освещающих революционное прошлое. Значительным фактом в этом плане стали публикации писем Тургенева Лаврову, в которых давалась характеристика Лопатина, и письма Г. И. Успенского Н. К. Михайловскому в статье А. Иванчина-Писарева "Глеб Успенский и революционеры". Г. Успенский делился с Михайловским мыслями о задуманной им повести "Удалой добрый молодец". "Повесть, которую я пишу,- автобиография, но не моя личная, а нечто вроде Лопатина. Чего он только не видал на своем веку! Его метало из губернаторских чиновников в острог на Кавказ, с Кавказа в Италию, прямо к битве под Ментоной, потом в Сибирь на три года, потом на Ангару, по которой он плыл тысячу верст, потом в Шенкурск, в Лондон, в Цюрих, в Париж. Он видел все и вся. Это - целая поэма. Он знает в совершенстве три языка, умеет говорить с членом парламента, с частным приставом, с мужиком, умеет сам притворяться и частным приставом, и мужиком и в то же время может войти сейчас на кафедру и начать о чем угодно вполне интересную лекцию. Это - изумительная натура. Я и думать не могу охватить все это, но уголок я постараюсь взять в свою власть" ⁷.

   Повести Г. Успенский не написал, но опубликованная в 1907 г. эта сжатая и яркая характеристика Лопатина, хорошо известная в настоящее время, вместе с отзывом о нем Тургенева, очерком о Лопатине Н. Кудрина (Н. Русанова) в "Галерее шлиссельбургских узников", воспоминаниями М. Р. Попова, А. Иванчина-Писарева, М. Ю. Ашенбреннера, М. В. Новорусского, А. Н. Баха были первыми рассказами в легальной русской печати о деятельности Лопатина - легендарного героя революционного движения 70-80-х годов.

   Но в то время, как росли признание и популярность Лопатина, жизнь его "на свободе" в первые годы после освобождения складывалась трудно.

   Из Шлиссельбурга Лопатин вместе с товарищами был переведен в Петропавловскую крепость, а оттуда отпущен к брату В. А. Лопатину в Вильно. "...Правительство не пожелало отпустить его совсем "в чистую", а удержало в руке привязанную к его ноге цепь; в предъявленном ему документе значится: "вследствие временного расстройства этапных путей в Сибири, куда ссылается на 4 года с лишением всех прав состояния ссыльнопоселенец Лопатин, разрешается ему прожить это время ожидания восстановления путей в городе Вильне, за поручительством его родного брата В. А. Лопатина"⁸,- писал Лопатин в автобиографии. И хотя впоследствии Лопатин так и не был выслан в Сибирь, а жил преимущественно в Вильно, "привязанную к ноге цепь" он ощущал постоянно. Как показывают публикуемые в сообщении Л. С. Пустильник документы Департамента полиции, за Лопатиным была установлена строгая слежка, а потому каждый переезд, каждая поездка в Петербург и другие города требовали специальных разрешений, переговоров в Департаменте полиции. Почти три года прожил Лопатин в России после освобождения из крепости, и все эти годы он жил, опасаясь внезапного ареста, ссылки, нового заключения.

   "Что Вам сказать о моей здешней жизни? - писал Лопатин В. Н. Фигнер 16 марта 1906 г.- Главное отличие ее от шлюшинской состоит в том, что я читаю газеты, веду бесцензурную переписку с кем угодно и хожу без конвоя по улице. Общественная жизнь и деятельность для меня закрыты <...> уехал бы куда-нибудь, да нельзя. Даже посетить сестер в Тифлисе не могу. Дурново любит меня так же серьезно, как и Вас, и, трепеща за мое благополучие, ни за что не соглашается пустить меня на Кавказ" ⁹. Правда, летом Лопатин получил разрешение на поездку к сестрам, а позже - на поездку в Петербург. В. Н. Фигнер писала В. Д. Лебедевой 2 ноября 1907 г.: "Герману Александровичу сестра, из Одессы приезжавшая, устроила пребывание в Петербурге, и он отдыхает тут душой от всех скорбей и обид"¹⁰. Поездки в Петербург были нужны Лопатину прежде всего для медицинских обследований. В прошлом, в "первой" своей жизни, человек необычайной физической силы, "удалой добрый молодец", каким его знал Г. Успенский, Лопатин вышел из Шлиссельбурга больным человеком. Двадцать один год пребывания в крепости (почти три года после ареста до суда в 1887 г.- в Петропавловской и восемнадцать лет в Шлиссельбурге), естественно, заметно ослабили его богатырское здоровье, и не только физически. Более всего мучила его неврастения - абулия,- о чем он постоянно с тревогой писал сестре, Л. А. Мартыновой. Лопатин в "первой" своей жизни был человеком активного действия. Он мог, прочитав в утренней газете, что "Гарибальди бежал с Капреры и идет на Рим", в тот же день покинуть Петербург и "поскакать в Италию"¹¹. Мог решиться на беспримерное по смелости похищение П. Л. Лаврова из ссылки и не менее смелый план "похищения" Н. Г. Чернышевского из Сибири, мог трижды бежать из Иркутской тюрьмы, совершить удивительные по мужеству и находчивости переходы через ангарские пороги, мог решиться приехать в Россию в 1883 и 1884 гг., чтобы один "собирать рассыпанную храмину" - партию "Народная воля" и выполнить "чудовищную для единичной личности задачу"¹².

   В своем письме генерал-губернатору Восточной Сибири Н. П. Синельникову 15 февраля 1873 г. он так характеризовал себя: "Я привык вращаться в кругу людей науки и мысли, я привык к библиотекам, новым книгам, свежим журналам и газетам; я привык толкаться в самом водовороте умственной и политической деятельности; я привык к жизни, полной сильных, ярких впечатлений, наполняющих и ум, и сердце до того, что в них не остается, кажется, ни одного свободного уголка,- после всего этого бесцветное и вялое существование в Иркутске сводило меня с ума и казалось мне простым продолжением тюремной жизни"¹³. Как же сводило его с ума одиночное заключение в Шлиссельбурге!

  

   Душу давит гнет свинцовый,

   Тяжело и больно -

  

   писал он в одном из своих "шлюшинских" стихотворений¹⁴.

   Он выдержал, благодаря огромной силе воли и интеллекта, колоссальному запасу "духовности", присущему ему насмешливому, ироническому складу ума¹⁵. Разумеется, помогали и особые отношения, возникшие между заключенными Шлиссельбурга. Об этом размышляла В. Фигнер накануне выхода из крепости: "В течение 20 лет эти люди были единственными, с которыми я состояла в отношениях равенства и солидарности, любви и дружбы. От них одних я получала поддержку, утешение и радость. Весь мир был для меня закрыт, все человеческие связи порваны, и они, только одни они, заменяли мне семью и общество, партию, родину и все человечество. Неповторяемые обстоятельства связывали нас неповторяемыми узами!"¹⁶

   Но Лопатин не мог оставаться прежним Лопатиным после Шлиссельбурга. "...Они слизнули у меня жизнь"¹⁷,- признался он в одном из писем к родным, которое так поразило умирающего Лаврова. Несколько оправившись за границей, он писал сестре 2 мая 1909 г.: "Телом я, конечно, здоров и силен (головокружение, печень и т. п. - чистые пустяки). Но моя неописуемая неработоспособность. Мой неодолимый страх ко всякому почину, даже в пустяках, заставляющий меня нуждаться в чужой опеке, мое вечное недовольство собою, вечное мучительное самоугрызение, не ведущее к исправлению,- все это болезнь, и очень мучительная" ¹⁸.

   Лопатин предпринимал серьезные попытки, чтобы выйти из круга недомоганий и болезней, преодолеть запреты, найти свой путь к общественной жизни. В конце 1907 г. был закрыт журнал "Былое", последний - двенадцатый номер которого имел заглавие: "Исторический сборник". Вместо него с начала 1908 г. стал выходить журнал "Минувшие годы", который значился как "внепартийный исторический и историко-литературный журнал". Список его участников был более обширным и пестрым, нежели в "Былом". Очевидно, "внепартийностью" платформы можно объяснить, что на его страницах печатались кадеты (Ф. И. Родичев, П. Н. Милюков), эсеры (Н. С. Русанов), народники (М. Р. Попов. Н. А. Морозов, А. Иванчин-Писарев, М. В. Новорусский, В. Н. Фигнер и др.), беспартийные ученые (Ф. Д. Батюшков, Н. И. Кареев, М. К. Лемке, В. О. Ключевский, Е. В. Тарле), писатели (А. Белый, В. Брюсов, Д. Н. Мережковский, М. О. Гершензон). Участвовали в журнале и социал-демократы: большевики (В. Д. Бонч-Бруевич, М. С. Ольминский - они не были объявлены) и меньшевики (Н. И. Иорданский). Издателем журнала считался Н. В. Мешков, а фактическими редакторами оставались П. Е. Щеголев и В. Я. Богучарский.

   Среди участников издания значился и Лопатин и не просто значился, но достаточно активно в нем сотрудничал. В первых двух номерах журнала Лопатин выступил как переводчик писем Маркса и Энгельса к Н. Ф. Даниельсону, завершавшему в 1870 г. перевод "Капитала" на русский язык. Как известно, после неудачной попытки Бакунина сделать перевод "Капитала" в 1870 г. за эту работу взялся приехавший тогда в Лондон Лопатин¹⁹. Даниельсон вспоминал, что Лопатин рассчитывал "в трудных случаях на помощь Маркса, с которым он познакомился и с которым у него установились вскоре очень близкие и сердечные отношения". Любопытно свидетельство Даниельсона о характере общения автора и переводчика: "Принявшись за перевод "Капитала", Г. А. Лопатин во многих случаях для выяснения себе облика цитируемого Марксом писателя, отправлялся в библиотеку Британского музея и там по подлиннику знакомился с тем или другим из авторов, на которых ссылался Маркс. Ему случалось подмечать у этих авторов еще большую путаницу понятий против той, которую отмечал у них Маркс. В таких случаях Маркс принимал замечания Г. А. Лопатина к сведению и делал соответственные добавления"²⁰.

   Впервые было освещено в русской легальной печати участие Лопатина в переводе "Капитала", книги, с изданием которой в 1872 г. "имя К. Маркса становится действительно популярным в России"²¹. Лопатин же - "наш общий друг", как называли его Маркс и Энгельс,- многократно упоминался и в опубликованных письмах. Дело в том, что в 1870 г. Лопатин прервал работу над переводом и вернулся в Россию, имея целью освобождение Чернышевского. Маркс узнал об его аресте в Иркутске и с тревогой спрашивал о Лопатине Даниельсона, который продолжил перевод "Капитала". "Здесь получены самые тревожные известия о нашем "общем друге", но я надеюсь, что они окажутся ложными или, по крайней мере, преувеличенными" ²²,- писал Маркс 22 июля 1871 г.

   28 мая 1872 г., узнав о побеге Лопатина, Маркс признавался: "Известия, сообщаемые вами о нашем общем друге, очень обрадовали меня и мою семью: есть мало людей на свете, которых я так люблю и так уважаю". Однако вскоре Лопатин вновь был арестован, и Маркс беспокоился и постоянно спрашивал Даниельсона о "судьбе нашего милого "общего друга"" и даже собирался "помочь ему путем дипломатического вмешательства из Константинополя"²³.

   Во втором номере журнала "Минувшие годы" печатались письма Энгельса Николаю-ону (Н. Ф. Даниельсону) и отрывки из писем Маркса и Энгельса к Зорге, Больте и другим также в переводе Лопатина. В письмах Энгельса - тревожные вопросы о Лопатине, который был арестован в октябре 1884 г. и в 1887 г. приговорен к смертной казни. До Энгельса дошли эти "печальные сообщения", и он просил Даниельсона "доставить тем или иным путем какие-нибудь подробности относительно постигшего его несчастья" (п. от 5 янв. 1888 г.). 15 октября 1888 г. Энгельс писал Даниельсону: "Парижские друзья настаивают на том, что наш "общий друг" вовсе не умер; но я не имею никакой возможности проверить их сообщения". Очевидно, до Энгельса дошли слухи о "высочайшем помиловании" - приговор к смертной казни был заменен Лопатину бессрочным заключением в Шлиссельбургскую крепость²⁴. Письма Энгельса свидетельствуют, как мало сведений проникало из России о судьбах русских революционеров, с какими величайшими трудностями они просачивались из официальных источников. 4 июля 1889 г. Энгельс писал: "Сообщаемые вами известия о состоянии здоровья нашего "общего друга" очень утешительны и вполне согласны с тем, что мы слышали из других источников. Человек с такой несокрушимой натурой, наверное, преодолеет все испытания, а потому мы можем не терять надежды в один прекрасный день снова увидеть его здесь в полной силе его прежнего, юношеского здоровья" ²⁵.

   Обращает на себя внимание публикация в третьем номере журнала "Н. Г. Чернышевский в Вилюйске", подписанная NN, в которой приведены важные архивные документы о пребывании Чернышевского в Вилюйске и о попытках его освобождения, предпринятых Лопатиным и И. Н. Мышкиным. Примечания к статье сделаны Лопатиным. Очень лаконичные, они передают не только внешние события и факты, в них субъективное, лопатинское "присутствие", его личные воспоминания и пояснения, дополняющие и углубляющие материал статьи. Так, в примечании 1 сообщается об унтер-офицере Ижевском, который знал Лопатина по Иркутску и который был переведен позже в Вилюйск для наблюдения за Чернышевским: "Самым первым был послан туда именно Ижевский, относившийся к Лопатину с пылкой ненавистью за учиненный им побег и чуть не зарубивший его при задержании (об этом когда-нибудь после). По-видимому, часть этой ненависти, выразившейся в грубости обращения, он перевел и на Чернышевского, зная духовную связь этих двух лиц". Или примечание 2: "Адъютант иркут[ского] жанд[армского] правления, штабс-капитан Зейферт имел при себе двух жандармов для Чернышевского и одного собственно для себя, в качестве денщика или вестового, как он сам говорил потом Лопатину"²⁶ и т. п.

   Участие в журнале "Минувшие годы" было важным занятием Лопатина, дававшим к тому же и некоторый заработок, обстоятельство немаловажное, имея в виду трудное материальное положение Лопатина.

   Весной 1908 г, он оказался втянутым в организацию новой газеты. Судя по всему, речь идет о "еженедельной литературно-общественной и политической газете" "Голос народной правды", первый и единственный номер которой вышел в Петербурге 13 апреля 1908 г. 18 апреля Лопатин писал сестре: "Пусть мое имя на газете не вводит тебя в заблуждение: от редакции я отказался наотрез, несмотря на уговоры, чуть не мольбы, и хотя эту газету и прославили здесь моей, ни одной моей статьи тут нет; я дал только имя и подавал добрые советы. Втайне рад, что ее захлопнули с первого же нумера, так много крови она мне испортила и я так страшился быть скомпрометированным в будущем, ибо ужасно нынче трудно удерживать многих "бывших людей" от бестактных антилевых выходок"²⁷.

   Занятия журналистикой до известной степени скрашивали тяготы повседневной, жизни Лопатина, но состояние его здоровья внушало серьезные опасения и близким, и ему самому, угнетала и постоянная жандармская слежка. Возникла мысль о необходимости отъезда Лопатина за границу.

   Об этом стали хлопотать его родственники. Хлопотал и сам Лопатин²⁸. "Быть может, было бы действительно лучше попроситься за границу и там прийти в себя как следует",- писал он брату В. А. Лопатину 2 мая 1908 г. из Петербурга, но его тут же останавливала мысль о предстоящих невеселых хлопотах: "...нужно собраться с духом и обратиться лично к М[акарову], а для меня это сейчас - нож вострый. Затем ради успеха нужно бы представить медицинское свидетельство <...> Нужны и другие предварительные меры и решения, требующие тоже ходьбы, переговоров и пр. ... Материальные соображения тоже заставляют меня почесывать в голове" ²⁹.

   И все же Лопатин сам добыл себе разрешение на отъезд за границу. И с присущей ему живостью и красочностью описал свои хлопоты в письмах В. А. Лопатину и Л. А. Мартыновой.

   В письме от 6-14 мая 1908 г. он сообщал брату: "Зашел сегодня к М[акарову]. Спрашиваю: будет ли принимать в среду 14-го (царский день), а если нет, то не поздно ли будет начать хлопотать в среду 21-го? Говорят: "да он уезжает послезавтра в отпуск недель на шесть".- Кто же будет вместо него? "Трусевич". Я чуть не упал в обморок... Поди и тебе известно это имечко?!.. Говорю: не примет ли он меня сегодня, хотя и не записан? Справились. Говорят: можно. Попал предпоследним. Говорю: разрешите мне житье здесь без определения в сроке впредь до поступков (худых). Потолковали. Говорит: "справлюсь, если не окажется худых отзывов, пожалуй, разрешу, но, конечно, лишь словесно, как Лукашевичу. Бумажка у Вас есть?" Есть, вот она. Взял и начертал нечто.- Говорю: во-вторых, отпустите меня за границу. "Этого не могу. Не в моей власти. И против закона".- А как же отпустили Веру и Фрола? - "Они уехали сами: одна из Финляндии, другой не помню откуда".- А вот и неправда!- "Как неправда?"- Так что Вы сами отпустили их. Рассказываю подробности. "Ну, Вы говорите так уверенно и обстоятельно, что придется навести справки, а на память, ей-богу, не помню ничего подобного и всегда "читал их улизнувшими тайком. Справлюсь, справлюсь, но ничего не обещаю". На том и покончили {Внизу письма приписка Лопатина: "Причем, я подложил вторую бумажку, на которой он тоже что-то чертил".}. Спрашиваю полушутя у Вия (которому он позвонил тотчас после моего ухода и долго продержал): "Надеюсь Вы не дадите обо мне худых справок, когда обратятся в Ваш департамент?" А он: "Нет, нет, нет", - но говорит вяло, спрятав лицо в бумаги и избегая смотреть в глаза. Прежней любезности, сердечности, радушия, услужливости - ни следа. Пусть бог простит мне, но мне кажется, что он говорит про себя: "Неблагодарное животное! Вот она пасха; мог бы, кажется, купить серебряный портсигар рублей в 20 и 30, вложить в него пару четвертных и поднести своему доброжелателю..." Одним словом, побаиваюсь я его, и вообще, как видишь, положение мое по-прежнему не особенно завидное"³⁰.

   Через день, 16 мая, Лопатин писал брату: "Вчера заходил в Департамент сердцеведения и узнал, что мне разрешен выезд за границу и, по-видимому, бессрочное проживательство здесь до выезда. Подробный анализ фактов и мои соображения по их поводу опускаю по тысяче причин. Конечно, я был если не рад (я забыл это чувство), то доволен услышать это, но лишь на секунду. Затем, как неисцелимый неврастеник, я предался всяким размышлениям - когда, куда и как ехать? Где и как поселиться? и т. д. Затем стал терзаться мыслями о предстоящих хлопотах с паспортом, с устройством денежных дел и необходимыми покупками и приготовлениями и т. д., и т. п." ³¹. Аналогичное письмо было отправлено в тот же день Короленко (см. сообщение Л. С. Пустильник).

   Но, естественно, Лопатин начал уже всерьез думать об отъезде. Он хотел ехать в Ниццу. Однако предполагаемый его маршрут менялся, уточнялся, о чем он 29 мая сообщал брату. П. Е. Щеголев от журнала "Минувшие годы" Лопатину предлагал оплатить проезд до Стокгольма, с тем чтобы он попытался разыскать там важные бумаги, в частности и его собственный архив.

   Однако планы Лопатина едва не потерпели крах. Письмо к брату от 29 мая он не закончил и продолжил его 1 июня. "Тут был перерыв на двое суток вследствие неожиданно свалившегося на меня удара, принудившего меня два дня тревожно метаться по городу из конца в конец. 30-го утром получаю приглашение явиться в участок. Старого пристава, знающего меня, и доброжелательного полковника - нет, он в отпуске. Помощник его - сухой, тупой и нелюбезный бурбон, категорически заявляет: "Завтра оканчивается срок разрешенного Вам отпуска; потрудитесь выехать из СПб.". - "Но мне разрешен выезд за границу, о чем Вы должны были объявить мне. В ожидании этого объявления я не собирался. Мне нужно не меньше трех недель для устройства моих денежных дел. Мне некуда и не на что выехать".- "Мне до этого нет дела, а о загранице мне ничего не известно. Не выедете добром, примем надлежащие меры"". Далее Лопатин описывал свои двухдневные хождения в канцелярию градоначальника, Департамент полиции, где узнал, что разрешение на выезд за границу было дано 15 мая, но прислано в другой участок; в охранное отделение, куда никто не допускался, и Лопатин "растолковывал свое дело" одному из шпиков, толпившихся около отделения, затем снова отправился в участок. "Подумай только: двое суток мыкался я из конца в конец с 9 утра буквально до ночи (дважды являлся в участок около 11 вечера), - заключал он свой рассказ.- Сколько тут перечувствовано тревог, опасений, нервного напряжения, утомления, брезгливости, отвращения, физической усталости, - этого не рассказать! И как трудно было положение! Выручали: способность импонировать собеседнику, великому и малому, находчивость, такт, настойчивость и т. п. таланты, просыпающиеся во мне, когда неминуемая беда заставляет меня забывать на время о моей неврастении"³².

   2 июня Лопатин писал сестре, Л. А. Мартыновой: "Вчера и сегодня по случаю" Троицы и Духова дня стояло перемирие; но завтра снова начнется борьба, беготня и хлопоты. Я надеюсь на успех в той или иной степени, но наверное ничего нельзя сказать" ³³.

   Тем не менее 3 июня заграничный паспорт был получен. Начались приготовления к отъезду, окончательное уточнение маршрута. Л. А. Мартынова просила Лопатина ехать в Ниццу через Одессу, с тем чтобы они могли повидаться. Лопатин отказался - и не только по соображениям материального характера. "После отъезда Макарова,- писал он сестре 13 июня,- каждый день пребывания здесь дается мне ценою упорной, жалкой борьбы, издергавшей мне все нервы, такой же борьбы, и, быть может, осужденной заранее на неуспех, потребовало бы каждое изменение в моих планах и маршруте" ³⁴.

   И все же незадолго до отъезда Лопатин совершил некоторые незапланированные поездки. Он уехал из Петербурга после 21 июня и в одном из южных городов, встретился с Л. А. Мартыновой. Потом он писал ей открытки из Винницы (5 июля), затем из Вильно (8 июля). 10 июля он был в Гомеле, где виделся с племянницей З. А. Лопатиной. 11 июля вернулся в Вильно к брату. На двух его открытках от 14 июля стоит пометка "Вержболово". Это день его отъезда за границу: 14/27 июля 1908 г. Он торопился уехать. "Очень уж мне тут скучно и неудобно, а главное - опасаюсь какого-нибудь нового подвоха со стороны Малыша (un petit oficier bleu {маленький голубой офицер, маленький жандарм (фр.).}), - писал он сестре в этой последней открытке из России.- Мой папиросник говорит вчера мне: "позавчера трое голубков лежали вон за тем забором, наблюдая вон за тем домом. Пошел дождь, им принесли шинели. Думаю, что за притча? Кого им нужно? А потом вижу вчера, что Вы идете под руку с барышней, значит, вернулись. Тогда все стало понятно". У ворот торчит все время какая-то богомерзкая <...> морда. Да и сейчас вижу, как по двору ходит голубок во всей амуниции и заглядывает в окна. Противно. Да и, пожалуй, Малыш опять начнет доносить о моих прощальных визитах и придется вновь объясняться. Ну их к черту!" ³⁵

   На следующий день Лопатин был в Берлине. Его очередная открытка сестре датирована 15/28 июля и подписана: "Герман Вольный".

   Начался новый, заграничный период жизни Лопатина. Но, как это видно из публикуемых жандармских дел о Лопатине, он сразу был передан под наблюдение заграничной русской охранки.

  

  

   Лопатин, как уже говорилось, предполагал ехать в Ниццу и 16/29 июля был в Париже. Однако следующее письмо к сестре он писал по пути в Лондон, куда приехал 21 июля/3 августа. "Не спрашивай <...> почему я уклонился с прямого пути к теплому морю. Ведь и по дороге из СПб. к границе я не мало уклонялся в стороны, такой уж я "уклончивый"", - шутливо писал он сестре. Вернувшись из Лондона в Париж и пробыв там несколько дней, Лопатин наконец 14/27 августа отправился в Ниццу. Ницца не понравилась Лопатину, и 9/22 сентября он писал сестре о своем намерении перебраться в Италию. 24 сентября / 7 октября Лопатин сообщал сестре уже из Кави: "Я устроился здесь, как в земном раю. И что же? Меня немедленно стали бомбардировать призывами в Париж по крайне неприятному делу! Сегодня даже деньги выслали на дорогу. Отписывался, но тщетно.... Бешусь, ругаюсь, но... поеду". О том же в тот же день он писал и Короленко.

   За переездами Лопатина в Париж, Лондон, снова в Париж, Геную, Бретань, Нерви, Сестри, поездками в Швейцарию трудно проследить. Чаще всего он ездит в Париж. Но не только туда. 14 августа 1909 г. он писал сестре: "Вчера вернулся из нового 10-дневного путешествия... Побывал на берегу Атлантического океана в мало ли еще где <...> утомился страшно и должен был отказаться от новой поездки на юг Италии, пока не отдохну и не справлюсь со ждавшей меня корреспонденцией... Подумай только, где я не побывал за этот год и жил ли я хоть два месяца сподряд на одном месте!"³⁶

   3 января 1910 г. он сообщал: "Между 10 и 17 декабря целую неделю жил в поездах" ³⁷.

   Так в разъездах проходила его жизнь за границей. И, естественно, поэтому Лопатин ценил возможность побывать в Кави ди Лаванья, где он поселился сначала у Г. Петрова, а затем в доме Амфитеатровых.

   "...Как он чувствует красоту!" - восклицал Горький в письме к Амфитеатрову, делясь с ним своими впечатлениями о Лопатине (Г-А, п. от декабря, не ранее 9-го, 1909 г.). Чувством красоты исполнены картины кавийской природы в письмах Лопатина к сестре. Окрашенные присущей ему самоиронией, они живы, теплы, лиричны.

   "Знаешь ли, что я больше всего ценю в той окружающей меня красоте, которой ты так завидуешь? - писал он сестре 2 декабря 1908 г.- Ее легкодоступность без всяких приготовлений и усилий. Сижу я, например, в своей комнате (не оклеенной обоями, а с потолком и стенами, расписанными al fresco). Сижу в удобном кресле и читаю "Р[усское] бог[атство]". Отвожу глаза в окно и вижу раскаленное докрасна солнце, опускающееся в море, а внизу, под окнами кусты, усыпанные розами, камелиями, а деревья - апельсинами и лимонами. [Красо]та {Обрыв текста (ред.).} дивная. Но, чтобы любоваться ей, мне не нужно ехать на острова или на пикник, не нужно снимать лапсердака и туфель,- вот, что дорого. Настает ночь; встает луна; в том же лапсердаке и туфлях я выхожу со двора и бреду по направлению к ближайшему городку (Sestri, Levanto). Слева у меня утесы и скалы, увенчанные пиниями (здешняя сосна) и оливковыми рощами, справа - море, залитое лунным светом бьющее иногда пенистыми белыми волнами в крутой берег и даже заплескивающее иной раз чудное, ровное шоссе, по которому я бреду <...> Встречаются оборванные рабочие обоего пола и поют <...> отрывки из опер! ...Идет куча мальчишек и свищут марш Торреадора, причем каждый свищет свою партию".

   Очень понравился Лопатину и гостеприимный дом Амфитеатрова; "<...> в этом доме ценят и любят радость: цветы, музыку, живопись и пр., что отражается на всем житейском обиходе. Например, стол всегда уставлен живыми цветами, а стены украшены гирляндами курьезной зелени или целыми деревьями <...> Музыка каждый вечер" (п. от 27 марта 1909 г.).

   В письме от 2 апреля 1909 г. Лопатин дал общую картину жизни в Кави, объединив в своем описании и картины природы, и уклад, и быт амфитеатровского дома: "Но и в плохую погоду Кави для меня лучшее из всех испытанных мною мест. Ведь даже в дождь и бурю под самым моим окном, прямо перед глазами расстилается море, высятся горы, зеленеют и цветут сады и пр. Едва проглянет солнце, я могу - в фуфайке и туфлях, без шапки, совсем по-домашнему - брести, куда глаза глядят. И везде-то теперь цветы и ароматы. А нельзя выйти - так все стены моей комнаты, так же как и соседнего кабинета хозяина, уставлены с полу до потолка книгами на разных языках... Не скучно! В доме получаются "Речь", "Наша газета", "Русские ведомости", "Одесские новости" и "Киевская мысль", а из журналов "Русское богатство", "Образование" и "Современный мир". Довольно? Пусть Кави деревня в глуши, но почту раздают здесь четыре раза в день, а газеты из СПб., Москвы, Одессы и Киева доходят в трое, четверо суток. Не худо. А главное, какая ни будь погода, тебе не нужно тащиться 2, 3 раза в день в харчевню по грязной слякоти! Хозяева и сожители радушны, но ни капли не навязчивы. Спущусь я вниз к столу или на музыку - мне рады. Сижу у себя, никто не постучит в мою дверь иначе, как по моему делу (всего чаще почта). Прислуга приветлива. У сожителей милые характеры. Хозяйка - талантливая певица. С[ергей] И[ванович] - талантливый пианист, есть и еще один, не менее талантливый... Музыка каждый вечер, но никто не обижается моим довольно обычным отсутствием. Как видишь, - не легко найти лучшее место для неврастеника пожилых лет"³⁸.

   Для нас описание Лопатиным Кави и дома Амфитеатровых интересно вдвойне: во-первых, потому, что там бывал Горький, и живой рассказ Лопатина передает в подробностях то, что видел и знал Горький. Во-вторых, эти описания помогают нам понять самого Лопатина, немолодого, больного человека - "неврастеника пожилых лет", как иронически он себя называет.

   Замученный разъездами по тяжелым, неприятным делам, нахолодавшийся в Париже и Лондоне, Лопатин не мог не ценить тепло, уют и покой амфитеатровского дома, где он мог жить "сыто и пьяно". Вот прямое признание. Оставшись однажды один в доме ("Амфитеатров укатил во Флоренцию", его жена - в Петербург), Лопатин пишет сестре, что поехал бы в Париж, но "когда подумаю о нищенствующей эмиграции, о бездельничающих, скучающих посетителях, а особенно о холостяцком существовании с мелкими житейскими заботами, то мне делается страшно, и я продолжаю прозябать здесь" (п. от 27 окт. 1909 г.).

   Ну, а хозяева? Конечно же Лопатин не мог не быть благодарным Амфитеатровым за гостеприимство, "за сугрев и ласку". Уезжая из Кави, позже из Феццано, он писал Амфитеатровым обстоятельные письма, а оставаясь в доме на время отъезда хозяев в Париж или Германию, давал почти ежедневно отчеты о состоянии домашних дел.

   Но, знавший Маркса, Лаврова, Тургенева, Успенского, Фигнер, Лопатин не мог не понимать, что Амфитеатров человек другого ранга. Иные характеристики Лопатина спокойны: Амфитеатров для него "зрелый собеседник"³⁹, подчеркивает он в письме к сестре. Зрелый, т. е. человек, с которым можно поговорить о важных делах, поговорить и поспорить. Отголосок одного из серьезных споров звучит в письме к сестре от 2 декабря 1908 г., хотя Лопатин всячески избегает в письмах в Россию касаться политических вопросов. Поехав в качестве корреспондента "Нашей газеты" на Балканы, Амфитеатров присылал в газету статьи о Боснии, требующие от русского правительства защиты интересов славянского народа. Лопатин же анализирует события в Боснии совсем с других позиций: "Ведь если говорить даже только о национальной свободе, то с каким лицом мы можем приглашать наших соотечественников помогать по этой части боснякам при нынешнем положении у нас в России армян, поляков и в особенности евреев?! Да и гражданская свобода угнетенных босняков выше свободы господствующего племени на Святой Руси, так как же не нарваться тут на возражение: "да вы (обрыв бумаги.- Н. Д.)сначала о самих себе, устраните собственное внутреннее рабство и завоюйте свободу для самих себя <...>" Потом я должен сказать тебе, что все симпатии мои на стороне Турции (конечно, молодой), и мне больно, что несвоевременные националистические движения искусственно раздуваются австрийским и русским правительствами, чтобы помешать укрепиться новому порядку и обобрать Турцию в момент ее слабости вследствие внутренней революции... Одно время я даже подумывал уехать в Константинополь, чтобы посмотреть и пережить все вблизи; но меня удержала мысль, что незнание языка принудит меня смотреть на все чужими глазами". И не случайно, что далее Лопатин критически отзывается о деятельности Вас. Немировича-Данченко, не знавшего ни японского, ни китайского языков, в качестве корреспондента на русско-японской войне и размышляет о легких и огромных - от 1500 до 2000 рублей - месячных заработках корреспондентов газет Амфитеатрова, Дорошевича, того же Вас. Немировича-Данченко. Возможно, поэтому далее следовало приведенное выше рассуждение о "легкодоступности" красоты кавийской природы, примиряющей его с хозяевами дома⁴⁰.

   Иногда характеристики Лопатина добродушно ироничны: "Оба Амфитеатровы щедры, как воры, пока есть хоть копейка в кармане. И. В. очень практичная, предприимчивая, деловитая женщина, но в то же время великая мотовка, очень любит дарить, угощать..." ""Он" дорожит во мне присутствием взрослого, умного, образованного человека, с которым можно обменяться мыслями в этой пустыне. "Она" - дорожит во мне человеком, услаждающим ее мужу его пустынное существование" (п. от 6 апр. 1910 г.).

   Зная, что сестра "недолюбливает" Амфитеатрова, Лопатин нередко указывает на "бескорыстие" хозяев в отношении к нему: "Мне кажется <...> что я им нравлюсь" ⁴¹.

   Несомненно более теплыми были отношения Лопатина с И. В. Амфитеатровой. "Король-женщина",- назвал он жену Амфитеатрова в одном из писем. В этой оценке он расходился с Горьким, какое-то время очень расположенным к Амфитеатровым, но к 1911 г., после разрыва с "Современником", изменившим к ним свое отношение. "А[лександр] Валентинович - человек слабой воли, усталый человек, Иллария же - лицо злое. Она никого не любит, не умеет любить... она, в сущности, очень несчастная" ⁴²,- писал он Е. П. Пешковой.

   Много лет спустя Горький скептически оценит отношение Лопатина к Амфитеатровым: "Герман Лопатин весьма щедро одарял людей своею дружбой". (XXIV. 276).

   Судя по письмам, Лопатин не очень высоко ставил Амфитеатрова как писателя. Его проницательный ум отметил весьма характерную черту Амфитеатрова-фельетониста. В ответ на тревогу сестры, не использует ли Амфитеатров в своих фельетонах мысли Лопатина, он писал: "Амфитеатров не из тех людей, которые не отдают свои произведения под чужую редакцию, но невозможно, чтобы в писаниях фельетониста не отражались его беседы и отношения с окружающей его средой. Сам я,- добавлял Лопатин,- его почти никогда не читаю, ибо неохотно трачу время на провинциальные газеты" ⁴³. Лопатин, возможно, редко читал и книги Амфитеатрова, которые ему дарил автор. Получив от Амфитеатрова очередной его роман "Дочь Виктории Павловны", Лопатин признавался, что прочел "не более трети" и что ему очень мешают "вымышленные, старинные, имена местностей: город Рюриков (Ярославль?) <...> река Осна (Цна?) - черт знает - в какой земле проживают и блудодействуют Ваши персонажи <...> Серьезные профессиональные литераторы ценят у Вас главным образом публицистику, относясь сравнительно равнодушно к беллетристике, а "читатель", особенно женского пола, обожает больше Ваши романы, причем особенно подхваливает Вашу триаду "Паутина", "Аглая", "Раздел""⁴⁴.

   Отношения Лопатина и Амфитеатрова были не такими "идиллическими", как это может показаться на первый взгляд и как это хотел представить Амфитеатров, хотя длились они до конца жизни Лопатина.

   Лопатин признавался сестре: "...меня тянет туда (в Кави.- Н. Д.), хотя и там не все золото"⁴⁵.

   В октябре 1910 г., после длительного лечения у доктора Залманова в Bogliasco, Лопатин поселился вновь в доме Амфитеатровых, но уже не в Кави, а в Феццано, куда они переехали. Теперь он имел возможность более длительно находиться в одном месте. И все же Лопатин не мог жить безвыездно в Феццано. Он часто выезжал в Париж, летом встречался с братом Всеволодом, и они вместе уезжали в Швейцарию: в Берне была похоронена дочь В. А. Лопатина, и он ежегодно туда приезжал. Вместе с братьями иногда путешествовал и Н. Ф. Даниельсон (Фриц), старый друг Лопатина. О характере их путешествий можно судить по одной из многочисленных открыток, которые Лопатин писал сестре, Амфитеатровым, М. П. Негрескул.

   "Твоя открытка, милая Люба, догнала меня здесь, на вершинах Альп, куда я прибыл вчера, в разгар снежной вьюги (это 1 июля!). Нам с Фрицем не захотелось ехать 20 верст под землею, и мы предпочли перейти через Симплон пешком, сделав эту путину (в 50 верст) в 12 часов, с одним часовым отдыхом на самом перевале, у монахов. Для юношей в 65 лет это недурно,- не правда ли? Но вот беда: во все продолжение нашего похода шел непрерывный дождь, и я стер себе мокрыми чулками обе ноги до крови. И вот сижу, гляжу на Matterhorn, щелкаю зубами и думаю: как это я буду подниматься завтра на заре на Gornerhorn"⁴⁶.

   В открытке Амфитеатровым летом 1911 г. сообщал, что едва не погиб под снежной лавиной. Но, очевидно, эти поездки в Альпы помогали Лопатину на время забывать о своей болезни, о трагических историях, ждущих его в Париже,- об этом речь пойдет дальше. А встречи с братом приносили ему вести из России, о которой он не переставал думать.

  

  

   По письмам Амфитеатрова Горькому можно предположить, что именно Амфитеатров познакомил Горького и Лопатина. Это верно лишь отчасти. Интерес к Лопатину, возбужденный рассказами о нем Амфитеатрова в письмах и при встречах, был у Горького большой. Но и Лопатин стремился встретиться с Горьким. Когда, приехав в Ниццу, он взвешивал все "за" и "против" его переезда в Италию, перевесили доводы в пользу Италии. И самый серьезный - возможность встречи с Горьким. "Там я надеюсь встретить некоторых интересных людей (Горького, Шаляпина и иных). Если бы это было достоверно, я бы, пожалуй, не колебался, но боюсь, что они явятся поздно" ⁴⁷,- писал он сестре.

   В Шлиссельбурге Лопатину, вероятно, удалось прочитать некоторые произведения Горького. По свидетельству Новорусского, за долгие годы в Шлиссельбурге была собрана довольно большая библиотека - не менее 3000 томов. "Почти все выдающиеся заграничные романисты были в полном собрании и часто н