Бунин Иван Алексеевич - Устами Буниных. Том 1

   При свете я испугалась его бледного, грозного лица. Ну, будет дело, зачем он их раздражает, - мелькнуло у меня в голове.

   Но солдаты стали пятиться, а молодой человек поклонился со словами: - Извиняюсь. И все вышли тихо один за другим.

   Мы долго сидели молча, не в силах произнести ни слова.

   Вошла Анюта.

   - Ушли, слава Богу, пошли по квартирам теперь, - и смеясь, передает, как один солдат сказал другому: - Дом-то хорош, а живут голоштанники!

   Слава Богу, что так кончилось.

   Идем в столовую. Вытаскивается из недр бутылочка вина, и мы распиваем ее на радостях. [...]

  

   [Несколько записей без числа. Вероятно, В. Н. боялась после обыска записывать в дневник. Но ясно, что это записи июльские:]

  

   [...] После обеда отправляемся к Полыновым. Отпирает дверь Маргарита Николаевна и предупреждает шепотом:

   - У нас комиссар иностранных дел, такой-то. Хлопочем устроить выезд Семену Владимировичу...

   Входим в столовую и видим небольшого роста молодого человека, очень почтительно с нами здоровающегося. Я взглядываю на Яна и вижу, что он в том состоянии, когда ему все равно. Он садится и вызывающе молчит. Как на грех, хозяева вышли и мы остаемся втроем. Я, боясь, что Ян не сдержится, начинаю разговор о погоде. Комиссар с радостью поддерживает его. По обычаю этого дома, кой кто начинает приходить. Настроение натянутое. Всякий предупреждается, что беседа ведется на незначительные темы. Наконец, является виновник этого нового гостя и, после недолгой беседы, комиссар исчезает. Мы облегченно вздыхаем, хотя на душе неприятный осадок. Отъезжающий, смеясь, говорит, что он получил пропуск и еще какую-то бумагу на таком безграмотном языке, что он сохранит их для потомства. Хозяева говорят, что сильно боялись за Яна - такой у него был свирепый вид...

   Были у Тальниковых. Виделись там с Куликовскими. Как он всегда весело, с радостной улыбкой здоровается. Но как он за последнее время подался, похудел. Рассказывает, что на днях он чуть не потерял сознание на улице.

   - Уж очень действуют на меня расстрелы и издевательства в чрезвычайке. [...]

   - Говорят, палачам платят по 1000 рублей с жертвы плюс все, что на нем.

   - Говорят, что расстреливают, и особенно свирепо, две молоденькие девушки. Есть еще один садист, который перед тем, как выдать расстреливаемого палачам, вызывает его из камеры и катается с ним на извозчике, нежно прижимая его к себе...

  

   5/18 июля.

   Сидим у Полыновых. Приносится известие, что в порт входят иностранные пароходы. Бежим туда, откуда видно море. Смотрим, молчим, волнуемся. Народу уже много. Говорить боимся, так как в соседе никто не уверен. Опасно показать радость. Опасно задать вопрос. Но что они несут с собой? Освобождение нам и гибель большевикам? Хлеб? Теряемся в догадках. Вечер, пора возвращаться по домам. До утра ничего не узнаем. Дома сидим, пьем вино и делаем тысячу всевозможных предположений. Ночь, а не спится, лезут самые невероятные мысли. [...]

  

   6/19 июля.

   Ян вскочил рано. Мне нездоровится, лежу в постели. Натощак Ян выскакивает, чтобы прочесть газету. Быстро возвращается огорченный: транспорт русских пленных, пожелавших возвратиться на родину...

   К вечеру уже рассказывается по городу много курьезов. Подходят, например, прибывшие солдаты к фруктовому магазину и покупают фрукты. В корзине ярлык с цыфрой 17. Понимают, что 17 копеек, а оказывается 17 рублей, в 100 раз дороже!

   Говорят, что им вместо отправки на родину предлагают вступить в ряды красной армии.

   В "Голосе Красноармейца" статьи делаются все свирепее. Особенно отличается Величко. Меня уверяли, что Величко - Гальберштадт, что видели статьи под этим именем, написанные его рукой. Мне не верится.

   Облавы, аресты, обыски. Кому грозит чека, тот прячется.

   Меня тронул Серкин. Зашел, увидел, что я нездорова, сказал, что принесет курицу. И принес по своей цене - 75 рублей. Удивительно он трогательный человек. Жаловался на жизнь, на народ.

  

   7/20 июля.

   Вечер. Сидим на диване в комнате Яна. [...] Вдруг в окно я вижу, как по лестнице поднимаются Недзельские. Мы с Яном разом вскакиваем и кидаемся к двери. Отпираем ее и от волнения не можем ни поздороваться, ни произнести ни слова, до тех пор, пока Владимир Осипович говорит: "Все благополучно". Тогда мы переводим дух и идем в наши комнаты. Вл. О. дает нам письма. Мы их конечно, только бегло просматриваем и просим рассказать впечатления его о Москве и о наших. Впечатления сильные. Недоедание, если не сказать больше, сильнейшее. Люди все так похудели, что даже трудно себе вообразить, - зима была необыкновенно тяжелая: не топили домов, в некоторых квартирах температура была чуть ли не ниже нуля, а приспосабливаться еще не научились, теперь придумывают что-то для будущей зимы. Многие больны "волчьим аппетитом", вечно хочется есть, особенно страдают этим мужчины. Люди перестали ходить друг к другу в гости. - Ваш брат, Дмитрий Николаевич, прямо сказал мне: - Простите, но я вас не приглашаю к себе - у меня положительно нет возможности предложить вам чашки чаю. - С Вашими родителями я раз обедал в той столовой, где они питаются, но что это за обед?.. Словом, материальное положение ужасно. Видался с Юлием Алексеевичем. Я страшно полюбил его, но он настроен, как всегда, очень пессимистически. Скучает по вас. А с Гершензоном я почти разругался: он большевиствует.

   - А какой вид у мамы, очень худа?

   - Да, такая милая подвижная старушка...

   Владимир Осипович и не подозревает, что этой фразой он пронзает мне сердце. Год назад, когда мы уезжали из Москвы, мама была еще пожилой дамой, слово старушка ей совсем не подходило. Я сразу поняла, что она сломилась за этот год...

   Мы долго сидели и слушали. Вл. Ос. каким-то чудом избег двух крушений. [...] Поручение он свое выполнил прекрасно, месяца два будут они сыты...

   На политическое положение он смотрит хорошо, надеется, что Деникин победит. - "Все разлагается. Красноармейцы и те недовольны [...]". Он возлагает надежду на зеленых, в Черниговской губернии появился атаман с шайкой, какой-то Ангел. Говорят, что он настроен против большевиков. А южнее орудует Махно, который неуловим. Говорят, он ездит со своей шайкой на телегах, на бешеных лошадях [...] а девиз, написанный сзади каждой телеги: "Бей жидов, спасай Россию".

   - Да и здесь в Одессе уже не то твердое положение, которое было месяц тому назад, когда я уезжал в Москву. Вы подумайте, какой развал кругом. Да и сами здешние большевики нервничают. [...]

   - Нет, поверьте, долго большевики не удержатся, они в достаточной мере изжиты.

   Посидев до возможного времени, Недзельские ушли. Мы принялись читать письма вслух.

   Делаю выписки из них. Вот из письма мамы:

   "Пережито много тяжелого и вспоминать даже не хочется. Решила, что человек такая собака, что и не то переживет. Сейчас все таки жизнь кажется раем, по сравнению с зимой и весной... Я как-то привыкла к страданиям, что отношусь ко всему покойно. [...] Я своих вещей продала тысяч на пять во время болезни папы и все потратила на него. С твоими деньгами я думаю поступить так: возьму себе половину и постараюсь сохранить их для тебя, и только тогда ими воспользуюсь, если буду так голодать, как голодала осенью. [...] Хлеба нам не дают пятый день. Ехать на Сухаревку ни папа, ни я не можем, да и хлеб стоит 45-50 р. фунт. Придется пить чай, да и то без сахару. Не правда ли веселенькая жизнь? [...]"

   А вот из письма брата: - "Кое-что изменилось. Изменились цены на продукты. Чтобы быть мало-мальски сытым нам приходится проживать около 10000 руб. в месяц: изменилось количество продуктов, попадающих в наши желудки. И, если пока не было дня, когда мы ничего бы не ели, то потому лишь, что спускаем все, что имеем - занавески, костюмы, платье, посуду (цены на все вещи достаточно высоки). Но случалось уходить на службу утром и не евши. [...]

   Изменились родители. Похудели, постарели лет на пятнадцать, сгорбились, изогнулись, изнервничались. Папа болел всю зиму. Живя в температуре двух градусов, не имея нужного питания, он болел на почве истощения. Болезнь превратила его в глубокого старика. [...] Болезнь папы не единичное явление. Такой болезнью страдают многие. Многие старые люди впадают в детство и со многими мне приходится возиться на службе, изыскивая способы придумать им работу. [...] Да, старым людям сейчас трудно и плохо жить. Молодых в Москве мало. Я не говорю о детях. Но тем молодым, которые остались здесь и которые все же не могут безучастно относиться к страданиям себе подобных, невыразимо тяжело, и они, молодые, изнашиваются, стареют. Износился, постарел и я. [...] Неужели настанет момент, что я когда-нибудь буду иметь возможность отдохнуть и набраться сил, увидеть южное солнце. [...]

  

   10/23 июля.

   Большевики большевиками, а жизнь берет свое. После Петровок очень много свадеб среди простого народа. Не довольствуясь гражданским браком, идут венчаться в церковь. Попадаем и мы на свадьбу. Жениху, сыну умершего друга Яна, 19 лет, невесте - 20. Когда их уговаривали подождать, они возражали: "Мы столько уже пережили, сколько раньше в 30 лет не переживали. Что еще дальше будет? Нужно пользоваться теперь всякой минутой, к тому же у нас хотят реквизировать комнату, вот мы ее и займем!"

   [...] Я надеваю лучшее платье. Мы идем. Пять часов вечера (я всегда указываю астрономическое время). Церковь пуста. Народу немного еще. Жених и невеста приходят пешком. Невеста в белом, но без фаты. [...] Пировать будем завтра, в Ольгин день, именины сестры молодого. После венчания грустно расходимся по домам. Все нелепо - и эта скороспелая свадьба, муж-мальчишка, студент Художественной школы, невеста учится танцевать, а теперь при большевиках уже выступает в одном из многочисленных театриков. Оба уже люди новой формации, новых вкусов, стремлений, и хотя они не коммунисты, не большевики, но большевизм уже развращающе действует на их души. Вспоминаем его отца, оригинального и интересного человека, необыкновенно органического. Как был бы чужд ему сын...

  

   11/24 июля.

   [...] Я рассказываю, что дорогой я видела по стенам расклеенные афиши, извещающие, что в СКВУЗ'е - нулевой семестр. [...] Я объясняю, что это обозначает подготовительный курс для университета, открытый для того, чтобы революционный народ мог в 6 месяцев, будь то рабочий, мужик от сохи или баба, подготовиться к университету, по всем факультетам, вплоть до математического. Я не шучу. Один вновь испеченный профессор из большевицкой печки доказывает совершенно серьезно, что весь гимназический курс можно пройти в полгода. [...]

   Отправляемся на пир. Пьем чай с хворостиками, едим фрукты. Молодые с молодежью веселятся. [...] Среди гостей дама, только что выпущенная из чрезвычайки. Она сравнительно хорошо прожила там, пристроившись к кухне. Но навидалась многого. - "Самое тяжелое для молоденьких барышень, когда их гонят убирать, например, Крымскую гостиницу, населенную красноармейцами, которые кувшины, тазы употребляют совсем не на то, на что они предназначены. [...] если узнают, что она княжна или графиня, тут на самую грязь назначают, а какая ругань стоит, если бы вы знали. Особенно Богородицу не щадят. Прямо жуть брала".

   Потом шли разговоры, что куда ни поселится революционный народ, всюду он вносит разрушение: "Вот, - рассказывает один господин, - [...] в лучшие дома и особняки переселили рабочих с Пересыпи, и, Боже, [...] во что они превратили дома и квартиры, я уж не говорю, что все засалено, ободрано, но они ванны превратили в отхожие места, и получились такие очаги заразы, что самые красные врачи говорят, что если не принять экстренных мер, то эпидемии разовьются. [...] Кажется, решено - весь этот революционный пролетариат водворить на старые квартиры. [...]

  

   14/27 июля.

   [...] Голод меня мучит лишь иногда по вечерам. А как я боялась недоедания! [...] Правда, мы все меньше и меньше двигаемся и уже очень редко предпринимаем поход на другой конец города.

  

   15/28 июля.

   [...] Настроение у всех тяжелое. Арестовывают профессоров. Некоторые успели скрыться. Так Линиченко, дав слово, что отправляется в чека, куда-то ушел, и его не могут найти. Билимович тоже скрывается. Рассказывают, что Левашов скрывался где-то в Отраде, и его кто-то выдал. Ночью пришли, сделали обыск. Он спал, его разбудили, спросили, кто он. Он назвал себя фальшивым именем, но ему не поверили и арестовали. Арестован и проф. Щербаков. Председатель чрезвычайки Калиниченко, студент-медик второго курса, профессорам говорит "ты" и издевается над ними, все грозит расстрелами.

  

   16/29 июля.

   Утром библиотека. Там тоже рассказы о расстрелах. - "По ночам, после 12, я слышу пение, - это гонят на расстрел буржуев и заставляют их петь. Вы представляете, какое это ужасное пение", - рассказывает N.

   Расстреливать приходится так много, что иногда в мертвецкую привозят еще живого. Недавно сторож так испугался, увидя, что труп зашевелился, что позвонил в чека. И мгновенно оттуда явились палачи и добили несчастного.

   Вечером пробираемся по тихим улицам на черствые именины к В. М. Розенбергу. Они ждали нас накануне с пирогом. [...]

   У них узнаем, в каком ужасном положении находится детский приют. [...] Дети голодают, у них по одной смене, и, когда нужно стирать, они должны лежать голыми в постели. [...] Мы ничего не можем понять: ведь только 3 месяца тому назад было реквизировано столько всяких материй, неужели нельзя было одеть хоть один пролетарский приют!

   Заходит разговор и о нашем питании. Розенберги советуют обратиться в кооператив, в котором он служит. [...] - Селедки очень хорошие, постное масло, маслины.

  

   17/30 июля.

   Идем утром в кооператив. [...] Я давно утром не была в центре города. На Дерибасовской все то же, попадаются лишь мундиры всех времен, начиная с Александра II. Результат обысков, конечно. У Агит-Просвета останавливаемся, читаем газету. Очень путанная сводка. Рядом с признанием побед Деникина, говорится об успехах чуть ли не в Персии. Перед окнами толпа. Все озираются, говорят шепотом.

   В кооперативе [...] получаем разрешение на некоторые продукты. Болтаем с милым Шполянским³², который неизменно острит. Узнаем, что Саша Койранский³⁸ "в сумасшедшем доме", - он находит, что это единственное место, где теперь можно жить спокойно. [...]

   Передается под страшной тайной рассказ: Одного человека арестовали. Он актер. После допроса, за которым он ничего не сказал и никого не выдал, его ввели в соседнюю комнату. К нему подходит седой человек, начинает выслушивать сердце, значит, доктор: "Выдержит", бросает он на ходу. - "Я понял", - рассказывает несчастный, - "что будут пытать и так испугался, что 'выдам', что стал озираться кругом - нет ли чего? Вижу донышко бутылки, вероятно, тут 'пировали'. Нагибаюсь и во мгновение ока перерезываю себе горло. Дорезать до конца не удалось, заметили". Его поместили в больницу, т. к. считали, что он может многое рассказать, и сразу его "разменять" было жаль. Из больницы ему удалось устроить побег. [...]

  

   20 июля/2 августа.

   Нет света, весь город погружен во тьму. Уже много дней нет воды. [...] Теперь на улице из пяти прохожих трое с сосудами для воды, и встречаешь людей положительно всех возрастов. Мне особенно жаль старух. Некоторые едва передвигают ноги.

   Слух, что немецкие колонисты отступают³⁴. Жутко. Чем все кончится? [...] Слух, что Кронштадт пал.

   Яну хотят устроить аванс от украинцев. Хлопочет г-жа Туган-Барановская, по просьбе Овсянико-Куликовского, у которого уже приобретены книги для перевода. Хорошо, если удастся - хоть маленькая помощь. Уж очень не хочется идти служить им. [...] Нет, лучше впроголодь жить. [...]

  

   [С этого дня возобновляются и сохранившиеся в рукописи записи Ив. Ал. Бунина:]

   20. VII./2. VIII.

   Вчера разрешили ходить до 8 ч. вечера - "в связи с выяснившимся положением" (?) [...] Голодая, мучаясь, мы должны проживать теперь 200 р. в день. Ужас и подумать, что с нами будет, если продлится здесь эта власть. Вечером вчера пошли слухи, подтверждающие отход немцев. [...]

   Был у Полыновых; Маргар. Ник. все восхищается моими рассказами, вспоминали с ней [...] о портсигаре из китового уса, который М. Н. подарила когда-то Горькому. [...]

   Газеты, как всегда, тошнотворны. О Господи милостивый, - думаешь утром, опять [...] то же: "мы взяли ... мы оставили ... без перемен" - и конца этой стервотной драке [...] не видно! [...]

   9 ч. веч. Опять наслушался уверений, что "вот-вот" [...] В порту все то же, до сих пор непонятное, за последнее время особенно, вследствие каких [вероятно, "каких-то". - М. Г.] беспрерывных уходов, приходов, - контр-миноносец и два маленьких, все бегающих и по рейду и куда-то в даль.

   Купил - по случаю! - 11 яиц за 88 р. О, анафема, чтоб вам ни дна, ни покрышки - кругом земля изнемогает от всяческого изобилия, колос чуть не в 1/2 аршина, в сто зерен, а хлеб можно только за великое счастье достать за 70-80 р. фунт, картофель дошел до 20 р. фунт и т. д.! [...] Электричества почему-то нету. (Я таки жег за последнее время тайком, - "обнаглел").

  

   21. VII./3. VIII.

   В газетах хвастовство победами над Колчаком, в Алешках и над колонистами, - на Урале "враг в панике, трофеи выясняются" - всегда не иначе, как "трофеи"! [...] А крестьяне будто бы говорят на великолепнейшем русском языке: "Дайте нам коммуну, _л_и_ш_ь_ _б_ы_ _и_з_б_а_в_ь_т_е_ нас от кадетов!" [...]

   Отнес свои рассказы Туган-Барановской. Очень приятна, смесь либеральной интеллигентности с аристократизмом.

   Погода отличная, но, хотя я и спокоен сравнительно сегодня, все таки, как всегда, отношение ко всему как во время болезни. Все чуждо, все не нужно, все не то... Многие говорят, что им кажется, что лето еще не начиналось.

   Масло фунт уже 160 р., хлеб можно доставать за 90 фунт. Сейчас 4 ч., как всегда, кто-то играет, двор уже почти весь в тени, небо сине-сероватое, акации темно-зеленые, за ними белизна стен в тени и в свете.

  

   [Вера Николаевна в своей записи от 21 июля/ 3 августа тоже жалуется на дороговизну, а потом пишет:]

   Исход немецкого восстания пока еще неизвестен. Передают, что немцы борются мужественно. Все Сергиевское училище на фронте, юнкера в подавляющем большинстве евреи. Среди колонистов много офицеров, скрывающихся от большевиков. Рассказывают, что восстание произошло из-за того, что большевики явились реквизировать лошадей, а колонисты воспротивились. Произошла драка, в результате - несколько убитых коммунистов. Тогда был послан в колонии карательный отряд, который и был встречен вооруженной силой, - много оружия было зарыто в земле.

   Мы находимся в напряженном состоянии. Волнуемся. [...]

   Заходим к Кондакову³⁵! Над ним живут немцы. Кого-то арестовали, как заложника. [...]

  

   [Запись Ив. Ал. Бунина:]

  

   22. VII./4. VIII.

   Почему-то выпустили газеты - "Известия" и "Сов. власть" - хотя сегодня понедельник. Ничего особенного. Махно будто бы убил Григорьева, "война" с колонистами продолжается, красные "дерутся как львы", - так и сказано, - взяли Алёксандровку [...] это напечатано жирным шрифтом, "трофеи выясняются", но между строк можно прочесть, что дело это еще далеко не потушено; говорят даже, что немцы уже перерезали ж. д. на Вознесенск. На базаре еще более пусто и еще более дорого. Прекрасное утро. Прочитав "Известия" на столбе, встретил Ив. Фед. Шмидта. Он зашел ко мне. - Кабачки нынче 50 р. десяток.

   Матросы пудрят шеи, носят на голой груди бриллиант[овые] кулоны. Госуд. Межд. Красный Крест чрезвыч[айно] переводит деньги за границу, арестовывают членов этого креста для отвода глаз.

   Как отвыкли все писать и получать письма!

   Скучно ужасно, холера давит душу как туча. Ах, если бы хоть к чорту на рога отсюда! [...]

  

   [Вера Николаевна записывает:]

   22 Июля/4 августа.

   Дела Деникина идут хорошо. Уже давно носятся слухи, что большевики вот-вот уйдут. Комиссары нервничают, некоторые уже собираются отправлять свои семьи из Одессы. Другие умоляют тех, кого они охраняли эти месяцы, спасти близких при добровольцах.

   Слухи идут волнами. Поднимаются, поднимаются, потом падают. Большевики успокаиваются, а среди нас наступает уныние. [...]

   Ведро воды стоит от 5 руб. до 10, если принести к нам, а кто дальше живет, еще дороже.

  

   [Запись Бунина:]

  

   23. VII./5. VIII.

   Снова прекрасный летний день, каких было много, - то же серовато-синее чистое небо, зелень акаций, солнце, белизна стен, - и никакой видимой перемены, все буднично. А меж тем вчера, как никогда, была уверенность, что нынче должна быть перемена непременно.

   Вчера после трех пришел Кондаков, безнадежно говорил о будущем, не веря в прочность ни Колч[ака], ни Деникина, вспоминал жестокий отзыв Мишле³⁶ и его пророчества о том, что должно быть в России и что вот уже осуществилось на наших глазах. Потом пришел Федоров и г-жа Розенталь, - принесла весть об эвакуации большев[иков] из Одессы. Кондаков не отрицает эвакуации, но говорит, что она делается для того, что бы грабить город и куда то вывозить, расхищать награбленное, - тянут, в самом деле, все, что только можно, не только ценности, мануфактуру, остатки продовольствия, но даже все имущество ограбляемых домов, вплоть до мебели, - и для того, что бы разворовать те 50 миллионов, которые, говорят, прислали из Киева на предмет этой эвакуации. Потом прибежал Коля: у них был [неразборчиво написанное слово, поставленное в кавычки. - М. Г.], которому [неясно. - М. Г.] официально заявил об этой эвакуации. Пошел к ним. "Одесса окружена повстанцами. Подвойский прислал телеграмму об эвакуации Одессы в 72 ч., перехвачено радио Саблина - сообщает Деник[ину], что взял Очаков, совершил дессант в Коблеве и просит позволения занять Одессу". [...] Как было не верить? Но вот опять день, каких было много, вышли газеты, долбящие все то же, и ни звуком не намекающие на эту передачу... [...]

   Вчера говорили о новых многочисл[енных] арестах и расстрелах. Нынче похороны "доблестных борцов" с немцами [...]

   4 ч. дня в городе. Читал приказы. Уныние снова. О проклятая жизнь!

  

   [Вера Николаевна в записи от 23 июля/5 августа опять жалуется на дороговизну и на то, что продукты продолжают исчезать, а затем продолжает:]

   Серкин прислал нам мяса и хлеба - тронул он меня до чрезвычайности. Вот простой человек, а какой благородный, ни за что не возьмет дороже, чем ему самому стоило.

   [...] [Про Кондакова:] Н. П. смотрит на Россию очень печально, он не верит добровольцам, не верит государственности русских людей. Ему 76 лет, но он бодрый, высокий, плотный человек, обо всем говорит резко и уверенно. Большевиков ненавидит, как только может ненавидеть культурный человек, так много сделавший в науке. [...]

  

   [Бунин записывает:]

  

   24. VII./6. VIII.

   [...] Ночи прекрасные, почти половина луны. В одиннадцатом часу смотрел в открытое окно из окна Веры. Луна уже низко, за домами, ее не видно, сумрак, мертвая тишина, ни единого огня, ни души, только собака грызет кость, - откуда она могла взять теперь кость? [...] Соверш[енно] мертвый город! На ночь опять читал "Обрыв". Как длинно, как умно нередко! А все таки это головой сделано. Скучно читать. [...] Сколько томов культивировалось в подражание этому Марку! Даже и Горький из него.

   Нынче опять такой прекрасный день, жаркий на солнце, с прохладным ветерком в тени. Были с Верой в Театральном кружке.

   [...] Комендант печатает в газете свое вчерашнее объявление - о лживости слухов, что они уходят: "Эвакуация, правда, есть, но это мы вывозим из Одессы излишние запасы продовольствия" и еще чего-то. Бог мой, это в Одессе-то "излишние запасы"! [...] На базаре говорят, что мужики так ненавидят большевиков, что свиньям льют молоко, бросают кабачки, а в Одессу не хотят везти.

   Слух: Бэла-Кун расстрелян, прочие комиссары, пытавшиеся бежать из Венгрии, арестованы [...]

  

   [Из записи Веры Николаевны от 24 июля/6 августа:]

   [...] Рассказывают, что Ратнер и Кулябко-Карецкий сидят в прекрасной комнате с видом на море, стол ломится от яств. У них была Геккер, она была в ужасе, что они в чека и вдруг... такое изобилие. Сидят себе социалисты и спорят об оттенках, каждый своей партии - и какое им дело до действительной жизни. [...]

   Почти весь день ощущаю голод...

   Одесса имеет теперь новую черту - в воздухе раздается щелканье. Дети почти все в деревянных сандалиях.

   Вечером, как всегда, наши сожители играют в домино, а затем Ян отправляется к ним распить одну бутылку вина. Я же пишу при светильниках дневник...

  

   [Из записей Ив. Ал. Бунина:]

  

   25. VII./7. VIII.

   Во всех газетах все то же, что вчера. [...] Возвращаясь, чувствовал головокружение и так тянуло из пустого желудка, - от голода. В магазин заходил - хоть шаром покати! "Нечего есть!" - Это я все таки в первый раз в жизни чувствую. Весь город голоден. А все обычно, солнце светит, люди идут. Прошел на базар - сколько торгующих вещами. На камнях, на соре, навозе - кучка овощей, картошек - 23 р[убля] ф[унт]. Скрежетал зубами. "Революционеры, республиканцы, чтоб вам адово дно пробить, дикари проклятые!"

   "Распаковываются", - говорит один. Да, м[ожет] б[ыть], сами ничего не знают и трусят омерзительно. Другие твердят - "все равно уйдут, положение их отчаянное, про победы все врут, путь до Вознесенска вовсе не свободен" и т. д. [...]

   Вечером. Опять! "Раковский привез нынче в 6 ч. вечера требование сколь можно скорее оставить Одессу". [...]

   Какая зверская дичь! "Невмешательство"! Такая огромная и богатейшая страна в руках дерущихся дикарей - и никто не смирит это животное!

   Какая гнусность! Все горит, хлопает дерев[янными] сандалиями, залито водой - все с утра до вечера таскают воду, с утра до вечера только и разговору, как бы промыслить, что сожрать. Наука, искусство, техника, всякая мало-мальски человеческая трудовая, что-либо творящая жизнь - все прихлопнуто, все издохло. Да, даром это не пройдет! [...]

   Грабеж продолжается - гомерический. Ломбард - один ломбард - ограблен в Одессе на 38 милл. ценностями, т. е. по теперешнему чуть не на 1/2 миллиарда!

  

   26. VII./8. VIII.

   Слышал вчера, что будут статьи, подготовл[яющие] публику к падению Венгрии. И точно, нынче [...]

   Ужас подумать, что мы вот уже почти 4 месяца ровно ничего не знаем об европейских делах - и в какое время! - благодаря этому готентотскому пленению!

   Вечером. Деникин взял, по слухам, Корестовку, приближается к Знаменке, взял Черкассы, Пирятин, Лубны, Хотов, Лохвацу, весь путь от Ромодан до Ромен. Народ говорит, что немцы отбили Люстдорф. [...] У власти хватило ума отправлять по деревням труппы актеров - в какой [вероятно, "какой-то". - М. Г.] деревне, говорят, такая труппа вся перебита мужиками, из 30 музыкантов евреев, говорят, вернулось только 4.

   Позавчера вечером, идя с Верой к Розенберг, я в первый раз в жизни увидел не на сцене, а на улице, человека с наклеенными усами и бородкой. Это так ударило по глазам, что я в ужасе остановился как пораженный молнией. Хлеб 150 р. фунт.

   [Сбоку приписано:] Зажглось электричество,- топят костями.

  

   27. VII./9. VIII.

   "Красная Венгрия пала под ударами империалистических хищников". [...] "Восстание кулаков" растет, - оказывается и под Николаем [вероятно, Николаевым. - М. Г.] началось то же, что и под Одессой, хотя, конечно, и нынче то же, что читаю уже 3 месяца буквально каждый день: "восстание успешно ликвидируется". С одесск[ого] фронта тоже победоносные [следует неразборчиво написанное слово. - М. Г.], но народ говорит, что немцы опять взяли Люстдорф. [...] Сейчас опять слышна музыка - опять "торжеств[енные] похороны героев". Из-за [из? - М. Г.] этого сделана какая-то дьявольская забава, от которой душу переворачивает. - Масло 275 р. фунт.

  

   [Вера Николаевна в записи от 27 июля/9 августа, между прочим, рассказывает:]

  

   [...] гулять по улицам тоже противно...

   - Я не могу видеть их. Мне противна вся плоть их, человечина, как-то вся выступившая наружу, - говорит Ян теперь почти всегда, когда мы с ним идем по людным улицам.

   И вот на днях [...] очень милая женщина, привела меня в архиерейский сад [...] на Софийской улице, сзади архиерейской церкви. [...] фруктовые деревья, синее море, сверкающее из-за них, зеленая трава, на которую можно лечь. [...] Непонятно, почему большевики пропустили этот райский уголок, как не добрались они до него? Ну, как бы не сглазить...

   Теперь я каждое утро провожу там, иногда одна, иногда с кем-нибудь из знакомых. Как он уединен, как хорошо он спрятан от глаз улицы! Здесь место встреч самых ярых контр-революционеров. [...] Бывают в нем Кондаков Никод. Павлович со своей секретаршей. [...] Он живет в квартире проф. Линиченко, который обманул чекистов и где-то скрывается. Из-за этого были неприятности у Н. П. с большевиками во время обыска и требования, чтобы он указал, где спрятан его хозяин. Никодим Павлович не голодает, так как его секретарша очень энергичный и ловкий человек, умеет доставать провизию. [...] Но стирать свое белье Кондакову приходится самому, а ему 76 лет, он - мировой ученый.

  

   [Запись Бунина:]

  

   28. VII./10. VIII.

   "К оружию! Революция на Украине в опасности!" [...] "[...] Мы на Голгофе... Неумолимо сжимаются клещи Деникина и Петлюры..." На фронте, однако, везде "успехи", все восстания успешно ликвидируются (в том числе и новые - еще новые! - на левом берегу Буга), "красные привыкли побеждать", "Деникин рвет и мечет от своих последних неудач", "набеги остатков Петлюровщины уже совсем выдохлись". Все напечатано в одной и той же "Борьбе", почти рядом! [...]

   3 ч. Гулял. Второй день прохладно, серо. Скука, снова будни и безнадежность. Глядел на мертвый порт [...] На ограде лежит красноармеец, курит. Обмотки. - И желтые башмаки, какие бывают от Питонэ, Дейса - отнятые, конечно, у буржуя. [...]

  

   [В этот же день Вера Николаевна записывает:]

  

   Очень тяжелые известия об арестованных профессорах. Свирепствует Калиниченко. Говорит им "ты", все время грозит расстрелами... Но пока расстрелян один Левашов. За него хлопотали многие, вплоть до еврейской общины, которая доказывала, что несмотря на то, что он был ярый юдофоб, он у постели больного никогда не делал никакой разницы, бывал всегда безупречен. Щепкин отказался хлопотать о нем...

   О расстреле Левашова прежде всего услышали от сторожа, который его узнал в морге среди привезенных трупов расстреленных.

   Говорят, профессор Щербаков заболевает психически. [...]

   Удается спасать многих госпоже Геккер. Я знаю, что благодаря ей, спасен один чиновник, знакомый Куликовских, он при губернаторе заведовал заграничными паспортами. Удалось доказать, что он выдал по чьей-то просьбе паспорт и одному из теперешних властителей. [...]

   Но чаще всего удается освобождать из ч. к. за деньги. Освобождение художника Ганского стоило семьдесят тысяч рублей. Торговались долго. Арестован он был, как крупный землевладелец и яростный юдофоб. Сидел он на Маразлиевской и писал портреты своих тюремщиков. [...]

   А сколько ошибок - расстреливают одного, вместо другого. Бывают и чудесные спасения, например, Клименко...

   Сводки, даже оффициальные, сообщают ежедневно, что Деникин берет город за городом. Настроение у нас поднимается. Появляются новые слухи, каждые два, три дня - большевики уходят. Некоторые дома освобождаются от нынешних властителей - видишь, как неизвестно куда увозится мебель, инвентарь, зеркало, шкап и т. д. Встречаю красноармейца на извозчике с двуспальной кроватью. Куда он ее тащит? [...] Слухов рождается опять такое множество, что голова идет кругом.

   Уже многие видели десант в Люстдорфе и на Большом Фонтане. Многим мерещатся корабли в море. [...] чудятся войска, приближающиеся со стороны Николаева...

   Теперь большинство населения, как говорит наша горничная Анюта, "жаждет перемены власти". Всем надоело жить впроголодь, таскать воду из порта, слышать постоянную стрельбу, сидеть в темноте и, несмотря на весь страх, который желает власть внушить своим подданным, [народ. - М. Г.] совершенно ее не уважает. Да, внешне большевиков почти никто не приял и не примет, конечно, никогда. Но внутренне большевизм уже многих развратил и, вероятно, будет развращать еще долго. [...]

   [...] Всем хочется и сладко есть, и мягко спать, и по-модному одеваться как раз в то время, когда проповедуется чуть ли не аскетизм и требуется уничтожение всякой собственности.

  

   [Из записей Ив. Ал. Бунина:]

   29. VII./11. VIII.

   Был в Театральном, чтобы решить с Орестом Григор[ьевичем] Зеленюком (?) об издании моих книг. Он занят. Видел много знакомых. Погода чуть прохладная, превосходная, солнечный день. Море удивит[ельной] синевы, прелестные облака над противополож[ным] берегом.

   Туча слухов. Взята Знаменка, Александрия, вчера в 12 ч. "взят Херсон" - опять! "Эвакуация должна быть завершена к 15 авг.". [...] Поговаривают опять о Петлюре, будь он проклят [...] многому не верится, все это уже не возбуждает; но кажется, что-то есть похожее на правду. [...]

   Бурный прилив слухов: взят Орел, Чернигов, Нежин, Белая Церковь, Киев! [...] Над Одессой летают аэропланы. [...]

  

   30. VII./12. VIII.

   Ничего подобного! [...] Издеваются над слухами. Да, я м[ожет] б[ыть], прав - многое сами пускают.

   "Чрезкомснаб, Свуз" - количество таких слов все растет!

   4 ч. Был утром у Койранского. Он пессимистичен. Уходя, встретил З. "Дайте сюда ваше ухо: 15 го!" И так твердо, что сбил меня с толку.

  

   1./14. VIII.

   Дней шесть тому назад пустили слух о депеше Троцкого: "положение на фронте улучшилось. Одессу не эвакуировать." Затем об [этом. - М. Г.] не было ни слуху, ни духу и власть открыто говорила об эвакуации. Но третьего дня депешу эту воскресили, а вчера уже сами правители совали ее в нос чуть не всякому желающему и уже говорили, что она _т_о_л_ь_к_о_ _ч_т_о_ получена вместе с известием, что с севера на Украину двинуто, по одной версии, 48 дивизий, - цифра вполне идиотская, - по другой двадцать дивизий, по третьей - 4 латышских полка и т. д. И цель была достигнута - буквально весь город пал духом, тем более, что частично эта "эвакуация" и впрямь была прекращена, - т. е. прекратили расформировывать советск[ие] учреждения и служащим заявили диаметрально-противоположное тому, что заявляли позавчера-вчера. Соответственно с этим сильно подняли нынче тон и газеты: "Панике нет места!" "Прочь малодушие!" [...] "передают, что Троцкий двинул с _К_о_л_ч_а_к_о_в_с_к_о_г_о_ _ф_р_о_н_т_а_ _ч_е_р_е_з_ _Г_о_м_е_л_ь", - каково! - "войска на Украину" [...] Все это, конечно, брехня, - известно то, что позавчера состоялось очень таинств[енное] заседание коммунистов, на котором было констатировано, что положение отчаянное, что надо уходить в подполье, оставаться по мере возможности в Одессе с целью терроризма и разложения Деникинцев, когда они придут, а вместе с тем и твердо решено сделать наглую и дерзкую мину при плохой игре, "резко изменить настроение в городе", - однако, факт тот, что они _о_п_я_т_ь_ остаются!

   Газеты нынче цитируют слова Троцкого, где-то на днях им сказанные: "Я-бы был очень опечален, если бы мне сказали, что я плохой журналист; но когда мне говорят, что я плохой полководец, то я отвечу, что я учусь и, научившись, буду хорошим!" [...]

   В Балте "белые звери устроили погром, душу леденящий: убито 1300 евреев, из них 500 _м_а_л_ю_т_о_к".

   Немцев восстание действительно заглохло. Нынче газеты победоносно сообщают, что многие "селения восставших кулаков снесены красными до основания". И точно - по городу ходят слухи о чудовищных разгромах, учиняемых красноармейцами в немецк[их] колониях. Казни в Одессе продолжаются с невероятной свирепостью. Позапрошлую ночь, говорят, расстреляли человек 60. Убивающий получает тысячу рублей за каждого убитого и его _о_д_е_ж_д_у. Матросы, говорят, совсем осатанели от пьянства, от кокаина, от безнаказанности: - теперь они часто врываются по ночам к заключенным уже без приказов [...] пьяные и убивают кого попало; недавно ворвались и кинулись убивать какую-то женщину, заключенную вместе с ребенком. Она закричала, что бы ее пощадили ради ребенка, но матросы убили и ее, и ребенка, крикнув: "дадим и ребеночку твоему _м_а_с_л_и_н_к_у!" Для потех выгоняют некот[орых] заключенных во двор чрезвычайки и заставляют бегать, а сами стреляют, нарочно долго делая промахи.

   Вчера ночью опять думал чуть не со слезами - "какие ночи, какая луна, а ты сиди, не смей шаг сделать - почему?" Да, дьявол не издевался-бы так, попади ему в лапы!

   Вечером. Слухи: взят Бобруйск, поляками. Гомель вот-вот возьмут [...] добровольцы будто-бы верстах в 30-и от Николаева. А про Херсон, кажется, соврали - теперь уж говорят, что взят будто-бы только форштат Херсона.

   Нынче утром был деловой разговор с этим Зелюником, что-ли. Хочет взят "Господ[ина] из Сан-Фр[анциско]", все рассказы этой книги за гроши. [...]

   Репортер из "Рус[ского] Слова" - "инспектор искусств" во всей России. Говорят, что сын Серафимовича³⁷ вполне зверь. Сколько он убил! Отец одобряет, "что ж, это борьба!"

  

   2./15. VIII.

   В "Борьбе" передовая: "Человечество никогда еще не было свидетелем таких грандиозных событий... в последней отчаянной схватке бьются прихвостни контр-революции с революцией на Украине... Наша победа близка, несмотря на наши частичные неуспехи..." и т. д. [...] "Хищники хотят посадить на трон в Венгрии Фердинанда румынского..." но - "мировая революция надвигается... в Англии стачка хлебопеков и полицейских... в Гамбурге тоже забастовка...", в Турине уличные бои, в городах Болгарии советская власть... Поляки издеваются в Вильне над социалистами... выпороли раввина Рубинштейна, известн[ого] журналиста С. Анского, известн[ого] поэта Иоффе, критика Пичета, писателя Байтера... В Одессе вчера важное заседание пленума Совдепа, ораторы громили контр-революционеров, появившихся среди рабочих в Одессе. [...] Вообще тон всех газет необыкновенно наглый, вызывающий, победоносный - решение "резко изменить настроение Одессы" осуществляется. Цены падают, хлеб уже 15-13 р. ф., холера растет, воды по прежнему нет, весь город продолжает таскать ее из [неразборчиво написанное слово. - М. Г.] колодцев, что есть во дворах некот[орых] домов. Буржуазии приказывают нынче явиться на учет, - после учета она вся будет отправлена на полевые работы. Угрожают, что через несколько дней будет обход домов и расстреляют "на месте" тех буржуев, кои на этот учет не явились. [...]

   Щепкин, который недавно закрыл Университетскую церковь и отправил в чрезвычайку список тех служителей, кои подали протест против этого закрытия, на днях говорил открыто, что надо "лампу прикрутить", т. е. уходить в подполье, а теперь снова поднял голову.

  

   4./17. VIII.

   Вчера опять у всех уверенность, возбужденность - "скоро, скоро!", утверждения, что взят Херсон, Николаев. [...] Пошел слух по городу, что кто-то читал в Крымских газетах, что Колчак взял Самару, Казань (а по словам иных - и Нижний!). Вечером секретная сводка такова: Саратов обойден с с[еверо]-з[апада], взят район Глазуновки (под Орлом - и даже Орел!), взят Бахмач, поляки подошли к Гомелю, Киев обстреливается добровольцами. [...]

   Нынче опять один из тех многочисл[енных] за последние месяцы дней, который хочется как-нибудь истратить поскорее