Козлов Петр Кузьмич - Путешествие в Монголию (1923-1926)

утном колодце Дэлэн-усу, с тем чтобы отсюда совершить налегке экскурсию в абсолютно безводный и почти бесплодный массив Ноин-богдо; там меня интересовали надписи и рисунки на скалах, о которых рассказывали местные жители.

   Легкий дождь сменился к середине дня ясной погодой, и я смог сделать несколько фотографических снимков ближайших высот Улан-дэлэн-хада.

  

   Серым облачным утром я отправился с монголом-проводником на экскурсию к главному массиву Ноин-богдо. Мы подъехали к подножию массива с юга (сделав всего 10 км от Дэлэн-усу), откуда склоны самой вершины выглядели необычайно крутыми и недоступными. Массив Ноин-богдо замыкает довольно широкую долину с запада, а на востоке виднеются горы Гурбу-тушэмил. Дальнейший путь, мимо колодца Сучжэн-булак, был очень утомителен. Приходилось пересекать каменистые ущелья и овраги, причем верховые верблюды при спуске в очередное сухое русло всегда переходили в тряскую рысь, от которой вскоре начали болеть все внутренности и каждая мышца тела. На пути я развлекался созерцанием массивов Гурбу-тушэмил, их отвесными бурыми склонами, в которых на большой высоте над обрывами, зияли пещеры. Самым величественным показался мне Дунду-тушэмил, т. е. средний. У подошвы каждого Тушэмила - колодец. Растительность - самая жалкая, пустынная - имелась только в среднем и нижнем поясах. Пройдя последний, восточный Тушэмил, мы спустились в узкое пустынное и унылое ущелье, которое после многочисленных, изгибов и поворотов привело нас к другой пади, где залегает колодец Бага-дэбсык (партия Глаголева провела 2 месяца несколько ниже, на колодце Ихэ-дэбсык).

   На Бага-дэбсыке кочевников не было, колодцем давно не пользовались, и он был полон навоза мелкого скота. Кроме того, на поверхности воды в изобили плавали многочисленные трупы жуков, мух и ночных бабочек. В соседних скалах громко кричали кекелики (Aleclions kakelik), у самого колодца на утесе ютились горные голуби (Coltimba rupestris). Здесь же перелетали розовые вьюрки (Erythrospiza mongolica). Невдалеке трещали пустынные сойки. Наскоро утолив жажду, я отправился искать изображения животных на скалах и очень быстро их обнаружил. Скалы оказались сплошь покрытыми мелкими рисунками, среди которых особенно ясно были видны фигуры верблюдов, аргали и всадников на конях. Немало было и каких-то неведомых знаков. Над самым руслом на тех же скалах я разобрал целые сцены из жизни людей и животных. В том же ущелье, несколько ниже, я нашел еще отдельные валуны, покрытые пустынным загаром, сквозь который намечался тот же орнамент.

   По отношению ко всем подобным рисункам на твердой породе интересно отметить, что изображения видны гораздо более отчетливо на значительном расстоянии, а вблизи контуры как-то теряются. Поэтому сделать хорошие снимки довольно трудно.

   В 4 1/2 часа мы направились обратно к колодцу Сучжэн-булак, которого достигли уже после того, как солнце скрылось за ближайшие горы. Здесь у нашего толкового проводника монгола мы и ночевали. Около этого колодца, в 200 м к востоко-юго-востоку, на покатости, у подошвы горы расположены в ряд девять круглых каменных насыпей; между насыпями - около 1 м расстояния, а весь ряд протянулся на 36 м. Диаметр каждой насыпи - около 1 3/4 м. По словам местных жителей, это сооружение называется Оболэн-чулу и по древности своей не уступает керексурам.

   В юрте за чаем при свете костра и светильника около бурхана летали ночные бабочки, проникавшие через дымовое отверстие в потолке жилища. Одну ночницу поймал я, другую - хозяин юрты. Я удивился, с какой осторожностью он сделал это, бережно передав мне бабочку в морилку.

  

   Утром снимал Ноин-богдо, но погода была облачная, и я не уверен в удаче моих фотографий. К 12 часам дня мы прибыли к нашему лагерю на колодце Дэлэн-усу. Вечером я поднялся на отдаленную седловину, чтобы еще раз полюбоваться на вершину Ноин-богдо. По крутым пустынным склонам и в недоступных человеку скалах везде паслись домашние козы. Эти животные, наравне с дикими горными козлами, используют корма в местах, казалось бы, совсем непригодных для пастьбы.

   Весь день небо было в тучах; по-временам падали капли дождя и набегали сильные порывы ветра, носились пыльные вихри. Все местные монголы ждут не дождутся благодатного дождя, так как корма совершенно выжжены.

  

   Погода опять облачная с порывистым юго-восточным ветром. Мы выступили позднее обыкновенного - в 4 часа 40 минут и сразу взяли направление на юго-запад. Сначала путь пролегал среди горного ландшафта (массив Дорбульчжин-хорун, вершина Хайлистэн с источниками и, наконец, трехвершинная гора Эрдэни), а затем мы вступили в открытую пустынную равнину, по которой, как демоны, бегали затейливые по очертаниям пыльные вихри. На горизонте играл мираж.

   Недалеко от одного из колодцев в горах - Ихэр-худук,- в 10 км от Дэлэн-усу я заметил стадо аргали в 12 голов. Они спокойно паслись на дне русла у подошвы горного склона. Заметив нас, животные стремглав бросились вверх по крутизне. Впереди бежал огромный рогач, следом за ним изящно прыгал ягненок. На вершинах скал и на гребнях аргали на самое короткое время останавливались, чтобы вновь пуститься дальше. На одном колодце, вблизи выхода из гор на равнину, мы встретили семью монголов, прикочевавших сюда издалека и устраивавшихся на новом месте. При первом же знакомстве с нами они рассказали о своем великом несчастье: у них на днях погибла дочь 20-летнего возраста. Девушка отправилась пасти овец в скалистые горы и больше не вернулась домой. Через несколько дней родители нашли 20 зарезанных волком овец и около них - труп пастушки, погибшей от неизвестной причины.

   Наш караван, выйдя на равнину, подвигался особенно успешно. Тропа шла по направлению, к высокому обо на холме, вблизи которого строился монастырь. Строителями являлись китайцы. Материалами служили глина и дерисун. На севере тянулись горы, над которыми доминировал знакомый нам массив Хохшун. К югу расстилалась безбрежная, ровная, как стол, пустыня; она значится на карте как "степь Алтын-гоби".

   Миновав кумирню Оботэн-хурул, мы расположились на ночлег в 3 км от нее, у пресного источника Убур-булак, откуда было видно высокое обо, обставленное целым кольцом меньших по величине обо. Едва мы разбили палатку, как к нам явился главный лама кумирни, по имени Бут, в сопровождении еще нескольких монголов, одному из которых поручено вести нас на Эцзин-гол. Нам советовали выступить возможно раньше и запастись водой. По словам наших новых знакомых, при успешном движении мы можем достичь цели на следующий день.

   Лама Бут слышал о том, что на Эцзин-голе работает партия русских, и выразил удовольствие познакомиться теперь со мною - начальником экспедиции. Он объяснил мне, что мои спутники при их следовании из Ноин-богдо на Эцзин-гол пользовались более восточной дорогой, известной под названием Сучжэн и выходящей на восточный берег озера Сого-нор. Мой маршрут должен пройти между озерами и называется "Модон". В заключение лама пожаловался на боль в правой руке и ключице и просил лекарств. Со мною не было никакой аптеки, но я обещал привезти ему какое-нибудь средство при своем обратном следовании.

   Весь день было облачно при сильном переменном ветре. Как мы ни старались, нам не удалось так поставить палатку, чтобы ветер не врывался в дверь, раскидывая листы бумаги, засушенные растения и извлеченных из морилки насекомых.

  

   Поднялись в полночь, проспав все же 4 часа; выступили в 1 1/2 часа ночи. Небо было покрыто тучами, сквозь которые кое-где проглядывали звезды. На этот раз нас сопровождал лама на молодой, еще не выезженной верблюдице. К правой ноге животного был привязан аркан, при помощи которого наездник мог заставить верблюдицу лечь. Путешествие для нашего проводника, да и для всех нас, оказалось довольно беспокойным. Верблюдица всю дорогу кричала, прыгала, извергала изо рта жидкость, обрызгивая всех, жалась к каравану, к другим верблюдам и, толкая их, все время сбивала с тропы, а на косогорах приходилось опасаться, как бы она не столкнула вьючных животных вниз по склону. Лама все же не унывал, хвалил свою верблюдицу, уверял, что она сильна и гибка и прекрасно пройдет до Эцзин-гола и обратно. В подтверждение своих слов он иногда запускал ее во всю прыть по каменистой равнине и быстро скрывался из глаз.

   Еще в темноте на северной окраине слегка всхолмленной пустыни я заслышал лай собак. Лама объяснил мне, что здесь на колодце Боомын-худук есть монгольский аил. В окрестностях имеется еще несколько колодцев, но вода везде солоноватая, пригодная, собственно говоря, только для домашних животных. Монголы, живущие здесь, несомненно страдают от плохой питьевой воды, но кочевники привыкли считаться, главным образом, лишь с тем, что полезно их стадам, составляющим всё их благосостояние.

   Рассвет застал нас уже в совершенно ровной каменистой пустыне, темной от загара. Несмотря на твердый грунт, узкая тропа все время была видна и змеилась впереди. По руслам дождевых потоков сосредоточивалась колючая растительность. Кое-где видели табунки антилоп хара-сульт и стада хуланов. Из птиц отметили лишь больдуруков и пустынных соек. На холмистой окраине пустыни еще в темноте я слышал пение жаворонков.

   После восхода солнца стало порядочно пригревать, и всех нас потянуло ко сну. Сидишь на верблюде, покачиваешься и дремлешь, хотя и стараешься не уснуть и не упасть с седла. Чтобы прогнать дремоту, я впервые в жизни воспользовался советом проводника и несколько раз нюхал табак. Оказывается, действительно, хорошо помогает! Томительно и однообразно тянулось время. Наконец через 10 часов пути, пройдя 45 км, мы решили остановиться часа на 2. Верблюдам корма достаточно, они пасутся вблизи нас. У нас есть с собой вода и дзамба. Только мы расположились пить чай, как внезапно разразилась песчаная буря. Все кругом заревело, застонало... Дзамбу доканчивали уже с песком. Через час ураган утих и заменился крепким ветром; воздух немного очистился от пыли. Проводник указал нам темную гряду, едва маячившую на далеком юге, и сказал, что это - высоты около озера Сого-нора.

   Вскоре мы снова в пути. Местность едва заметно понижается в сторону котловины низовьев Эцзин-гола. Галька стала мельче, еще темнее. Мы отметили несколько последовательных понижений. В низинах появился тощий саксаул, изредка тамариск. Ветер совсем стих, разъяснело, и солнце стало сильно припекать. Верблюды шагали ходко с приятным и столь знакомым путешественнику шорохом мозолистых ног по твердому грунту пустыни. В стороне Гашиун-нора всё время играл мираж: виднелось несуществующее озеро.

   Пройдя еще 15 км, я поднялся на небольшую возвышенность, к обо, сложенному из саксаула, и увидел, наконец, настоящее озеро, Гашиун-нор. Здесь, в окрестностях обо, решили, ночевать, сделав за день 60 км и пробыв в седле 14 часов. Люди и животные заметно утомились. До гряды Боро-обо, в соседстве озера, на востоко-юго-восток от нашей стоянки, оставалось 13 км.

  

   Спали, как всегда, отлично и с рассветом были уже в пути. До Сого-нора дошли быстро и проследовали его западным берегом к югу. Северный берег озера обрывистый. Здесь на возвышенности сооружено обо, которое мы видели издалека (Еоро-офо). По водному простору (восточный берег был едва виден) гуляли волны, озеро шумело. Приятно пахло свежестью и водой. В пышных густых зарослях камыша и тамарисков гудели рои насекомых. Овода сразу облепили наших верблюдов. Мы свернули несколько к востоку, чтобы выйти из чащи, и вскоре нашли торную дорогу, проходившую по окраине галечного плато. Впереди были видны густые камыши южного берега, а на востоке - глиняные и каменные постройки монастыря и ставки торгоутского бэйлэ. Через час мы были уже в монастыре, где молодые ламы с любопытством смотрели на нас, бормоча вполголоса: "Какие страшные люди пришли". Не представляю себе, чем мы их напугали...

   В управлении нас встретили приветливо и угостили чаем. Председатель по имени Чэныр передал мне письмо от начальника южной партии - С. А. Глаголева, из которого я узнал, что сам Сергей Анатольевич с Даниленко находятся в Хара-хото, а молодой Пржевальский занят сборами птиц, зверей и насекомых на восточной ветви Эцзин-гола. Между тем наши вьючные животные, не заходившие в монастырь, проследовали к колодцу Хурлын-худук, где под сенью больших тополей мои спутники устроились лагерем. Не успел я расположиться в палатке, как прибыл Чэныр, уже доложивший торгоутскому бэйлэ о моем приезде. Оказывается бэйлэ хворает и сможет принять меня только после моего возвращения из Хара-хото. Я в свою очередь угостил председателя чаем и побеседовал с ним, прося его, во-первых, оказывать и в дальнейшем содействие моим спутникам, чтобы они могли успешно выполнить свои задания, а затем своевременно предоставить им верблюдов для переезда в Холт. В заключение я спросил, не было ли у него с моими сотрудниками каких-нибудь недоразумений, которые он желал бы разрешить с моей помощью. На это Чэныр, не задумываясь, ответил, что сотрудники экспедиции всё время занимались своим делом, и никаких недоразумений у него с ними не было.

   Обменявшись рядом любезных фраз, я просил председателя передать моему старому знакомому - торгоутскому бэйлэ - золотые часы и хадак в качестве привета. Чзныр низко поклонился и ушел. Через час он вернулся обратно с золотыми часами и повторил мне слова князя. Бэйлэ благодарит меня за дружбу, не хочет взять ценного подарка, потому что давно знаком со мною и считает это излишним, просит принять его хадак и надеется, что на моем обратном пути он будет в состоянии повидаться со мною, чему будет очень рад. Пока он поручает своему сыну-наследнику завтра навестить меня.

   Пользуясь прекрасной погодой, я сделал несколько фотоснимков и, между прочим, увековечил свой бивак под сенью высоких тополей. Было жарко, душно и пыльно. В палатке - множество мух, муравьев и пауков. К вечеру стало легче, а ночью совсем посвежело, но вскоре поднялась буря. Шум ветра в ветвях тополей, а также пыль, обдававшая нас, мешала спокойному сну, и мы задремали только к утру, когда ветер стих.

  

   Серое, пыльное, сравнительно прохладное утро. У нас всё время посетители: соседние монголы, идущие к колодцу за водой или следующие верхом мимо нас, неизменно заворачивали к палатке, подсаживались к костру и вели неторопливые беседы. В 8 часов утра явился сын торгоутского бэйлэ - Топшин-баир - высокий, красивый молодой человек, с орлиным носом и умным лицом. В первое мое посещение этих мест Топшин-баир был еще ребенком и смотрел на русских издали любопытными глазами. Сейчас он почти во всех делах заменяет отца, которому уже 70 лет. Мне было очень приятно поговорить с ним. В непринужденном разговоре я вновь высказал свои пожелания о том, чтобы он продолжал оказывать содействие членам моей экспедиции и во-время предоставил бы им вьючных животных для следования в урочище Холт. Топшин-баир обещал исполнить все мои пожелания и поинтересовался, не буду ли я сам нуждаться в верблюдах для обратного пути к северу. На это я ответил, что располагаю животными и благодарю за предупредительность. В заключение я вручил молодому князю кусок золотой парчи, хадак и золотые часы, возвращенные его отцом. Он казался очень довольным и даже тронутым такой честью и с достоинством благодарил меня.

   В самые жаркие часы дня я с успехом ловил мух, бабочек и жуков (преимущественно древесных), а также скорпионов, сальпуг и фаланг. Мы вскоре улеглись спать, так как завтра предстоял большой 40-километровый переход до базы глаголевской партии.

  

   Утро холодное и прозрачное. Выступили в 4 часа и бодро зашагали среди густых зарослей тамариска, хармыка, джиды и камыша. В тополевом лесу и среди тамарисков было особенно пыльно. Вскоре стало очень жарко, кругом жужжали насекомые. В начале лета Эцзин-гол утопает в пышной зелени - пока еще свежей и яркой. Все рукава реки совершенно сухи и заполнены сыпучим песком. Только в омутах в тени стоит вода, к которой приходят как домашние, так и дикие животные.

   Между отдельными руслами реки иногда залегают довольно большие тополевые рощи, а по соседству вздымаются песчаные холмы, то сплетаясь в сложный узел, то извиваясь узкой полосой барханов. Сухие русла Эцзин-гола похожи на широкие аллеи, обставленные мощными тополями или кустами тамариска. Издали с вершины холма - как вверх так и вниз по бывшему течению реки - открывается отрадное море зелени, среди которой желтеют лишь оголенные ложа рукавов Эцзин-гола и отдельные склоны барханов, большей частью также заросших кустарниками.

   Местный торгоут вел нас то одним берегом реки, то другим, постоянно пересекая песчаное русло. Изредка на пути встречались пасущиеся кони, ослы, крупный рогатый скот, козы и овцы. Все животные были в теле, видимо пастбища здесь отменные. Долина Эцзин-гола, ее лёссовая почва, периодичность обводнения реки, поддерживающего жизнь тополево-тамарисковых лесов, местное население, пользующееся в своем домашнем обиходе высокими двухколесными телегами - арбами, всегда напоминали мне Китайский Туркестан, е частности долину Хотан-дарьи. Стойбища торгоутов, как старые заброшенные, так и населенные, встречались часто. Загоны для скота и всякие ограды построены из уродливых сухих стволов тополей и ветвей тамарисков.

   Жара сильно донимала нас в течение всего дня. Дорога была пыльная, местами верблюды вязли в сыпучем песке. Заросли тамарисков иногда так плотно сдвигались, что вьюки ломали ветви кустарников, а седоку приходилось низко наклонять голову, чтобы не оцарапать лица, и всячески лавировать, чтобы не порвать одежды. Следуя вверх по долине, мы сначала пересекли средний рукав Эцзин-гола - Дунду-гол, потом еще два второстепенных русла и, наконец, вступили на берег самого восточного рукава, известного под названием Онцын-гол, где и нашли базу глаголевской партии. Палатки спрятались в лесных зарослях левого берега, только кухня была вынесена на середину заросшего травою сухого второстепенного русла. Меня приветствовал Н. В. Пржевальский. Этот юноша сильно вырос, но остался попрежнему очень худеньким и узким в плечах. Экспедиционная собака Пестрый, взятая из Улан-Батора, сразу узнала меня и бросилась ласкаться.

   В первый же день приезда я ознакомился со сборами птиц, млекопитающих и насекомых; выслушал несколько охотничьих рассказов, а затем усталость взяла свое, и я после вечерних очередных метеорологических наблюдений залег спать. Вечер был тихий и ясный. Сквозь белое полотно палатки светила молодая луна. Громко пели цикады. Голоса моих спутников, рядом быстро смолкли, и весь лагерь уснул.

   День тихий, ясный. С утра фотографировал тополевые и тамарисковые рощи и вообще ландшафты Эцзингольской долины. Потом просматривал спиртовые сборы, которые оказались в хорошей сохранности.

   В палатке - необыкновенное количество мелких муравьев, местами укрывающих ковром войлоки. Отделаться от них нет возможности. Они довольно безвредны, но всё же неприятны.

   Торгоуты после моего появления в партии Глаголева стали, гораздо любезнее, чем были раньше. Охотно предлагают всякие продукты: молоко, сало, масло и мясо. Довольствуемся очень хорошо.

   Вечером вблизи палатки на воздухе при полной тишине заводили граммофон. Многие пластинки доставили мне большое удовольствие. Уже больше года не приходилось слышать музыки.

  

   Утро было ясное, затуманенное пыльной дымкой. Воздух теплый. Временами дул порывистый северо-восточный ветер. Произошла маленькая неприятность: исчезли отпущенные на пастьбу верблюды. Цэндэ - наш орокнорский проводник и хозяин верблюдов - в отчаянии, рыщет уже много часов по зарослям Эцзин-гола, но пока безрезультатно, хотя уж 3 часа дня. Обидно будет, если из-за эгого не удастся завтра выступить в Хара-хото. В середине дня, когда воздух немного очистился от пыли, я сделал еще несколько дополнительных фотоснимков: увековечил сухие русла восточного рукава Эцзин-гола с биваком экспедиции, а также - уголок с водою и лесом, куда приходят стада на водопой. Довольно глубокий водоем продержится, вероятно, еще порядочное время. Мы долго сидели на возвышенном берегу этого временного озерка, любуясь игрою мелкой рыбешки. Спутники ловили насекомых, а я с большим удовольствием выкупался и даже поплавал. Вода была довольно чистая и в самом глубоком месте достигала мне до шеи. Очистившийся от пыли воздух после трех часов дня снова наполнился ею: усилился северо-восточный ветер и вновь всколыхнул песок и лёсс. Солнце выглядело бледным диском. Верблюды нашлись только к вечеру; таким образом завтра можно ехать.

  

   Серое мглистое утро. Северо-восточный слабый ветер. Мы в пути с 6 часов утра; держим направление почти к югу. Пересекли Онцын-гол и площади пышной древесной растительности, которая постепенно редела. Появились песчаные барханы - с кустарниками и совершенно оголенные. Образование таких барханов известно: сначала куст тамариска или другое растение задерживает перемещающийся силой ветра песок, который скучивается у его подножия. Кустарник тянется вверх, поднимается постепенно и песчаный холм. Нередко при высыхании соседних русел реки кустарниковая растительность начинает хиреть от недостатка влаги, отмирает, песчаный холм постепенно вновь развевается ветром, обнажая скелеты ветвей и стволов.

   От Онцын-гола до Хара-хото около 12 км. На всем этом протяжении дорога змеится среди песчаных бугров с тамариском; видны следы древних пашен, арыков, остатки гранитных валов. Только в непосредственном соседстве с мертвым городом, с северо-северо-востока надвинулись сыпучие пески в виде бесформенной насыпи. Эти пески прикрыли местами стены города и проникли внутрь его. Путнику приходится подниматься на высокий песчаный увал, с которого виден весь город. Шпиль субургана виден километров за 5. Городская стена за 3 км вырисовывается уже ясно. Все серо, безжизненно и тонет в мглистом воздухе.

   Через 4 км мы прошли одинокий субурган, через 7 км - щебнистое возвышение, на котором расположены парные субурганы на расстоянии 1 км один от другого. У северного субургана имеется глиняная пристройка. Русла с мертвым лесом, которое я видел в свое последнее посещение Хара-хото, я в этот раз не нашел, но в общем характер местности мало изменился. Так называемый Знаменитый субурган, подаривший мне когда-то богатые научно-художественные сокровища, выделялся и сейчас своим высоким пьедесталом на окраине возвышенной террасы, на которой покоится и весь город. На субургане происходили работы. Около него меня встретил С. А. Глаголев и показал прокопанные его рабочими перекрещивающиеся ходы через пьедестал. В этот момент со стены Хара-хото послышался призыв на утренний чай. Мы вошли в город через западные ворота. Я сразу узнал то место, где когда-то долго жил, где так много работал, радовался и восхищался удачными результатами раскопок. В городе было всё так же тихо, мертво, пустынно и угрюмо. Белый шатер экспедиции приютился между западной и южной стенами, ближе к первой, на развалинах храма, где предварительно очистили плиточный пол. Воду приходилось брать из колодца, находившегося в 7 км к юго-юго-востоку от города. На мой вкус она была вполне доброкачественная.

   С. А. Глаголев устроил меня в своей палатке, где находились все предметы, добытые в Хара-хото. Здесь были фрески, керамика, глиняные фигуры, а также металлические изделия - топор, лемех и пр.- и обрывки письмен, собранных, главным образом в Знаменитом субургане. Все коллекции я тотчас просмотрел и обратил особое внимание на раскрашенную статую в 1 м высотою и на голову Будды, которые показались мне наиболее ценными объектами находок. Затем я ознакомился с дневниками, съемками, графиками и чертежами, сделанными К. К. Даниленко, по указаниям С. Ф. Ольденбурга. Юноша прекрасно выполнил задание, сделал подробнейшую съемку Хара-хото, начертил соответственно план города и написал очень обстоятельную легенду к плану. Позднее мы все вместе отправились бродить по мертвым улицам. Сначала прошли к месту последних раскопок - у северозападного угла, где видимо был дом Хара-цзянь-цзюня. Затем поднялись по бывшей "лестнице" к субурганам. Лестницы больше не существовало. Судя по провалам, размытым углам и обвалу в воротах и башнях, здесь не так давно прошел ливень, потоки которого сильно испортили внешний вид крепости. Я с удовольствием вспомнил, что Штейну удалось всё-таки увековечить лестницу {После открытия Хара-хото Монголо-сычуанской экспедицией П. К. Козлова сюда приезжал и вел большие раскопки археолог А. Штейн. (Прим. ред.).}. А вот и брешь - выход за стены в оазис - ход, которым пользовался лично Хара-цзянь-цзюнь. Здесь был плиточный пол и облицованные стены. На пути мы собирали наиболее типичные образцы керамики. Вечером беседовали о минувшем, уже пережитом, и строили планы на предстоящее. Мои спутники предполагают в ближайшее время выполнить и последнее мое задание: измерить с помощью плота глубину озера Сого-нор и сделать профиль его дна. Говорили также о маршруте в Холт и об исследовании по дороге хребта Сэврэ. Вскоре после девятичасовых метеорологических наблюдений улеглись спать. Вечером и ночью сильно донимали комары.

   День рассвел более ясным и прозрачным. Мы на ногах с 6 часов. Утром фотографировал, причем ветер, несший мелкий песок, сильно мешал работе. После полудня северо-западный ветер перешел в бурю, продолжавшуюся до позднего вечера. Песчаные холмы закурились, как маленькие вулканы. Там, где я в свое время спрятал целый ряд крупных глиняных статуй, в настоящее время - огромное скопление песка. Нам так и не удалось их найти, несмотря на тщательно сделанный мною в 1909 г. план места, где мы закопали интересные фигуры.

   Вечером перезаряжал кассеты фотоаппарата в убежище ламы-отшельника у южной стены, где, между прочим, оказывается оставил свой автограф спутник моей предыдущей экспедиции С. С. Четыркин.

  

   Небо с утра окутано свинцовыми тучами. Тихо. Падают отдельные капли дождя. Сегодня просил своих спутников сосредоточить внимание на поисках легендарного "колодца", где якобы были спрятаны все сокровища Хара-цзянь-цзюня перед сдачей города. Во вторую половину дня стало светлее, и я опять занялся фотографированием разных деталей города. На завтра намечаю свой отъезд.

  

   Полуясное утро. У меня всё готово. Прощай мой сонный город, прощай Хара-хото!

   Последний раз я навестил свое детище.

   Мы шли старой дорогой через тополевые и тамарисковые рощи к своему лагерю на Онцын-голе. Днем стало совершенно ясно и жарко. Вечером светила полная луна, и было очень тихо. После сухости Хара-хото воздух долины Эцзин-гола кажется влажным. Коля Пржевальский порадовал меня добычей саксаульного воробья (Passer ammodendri) и кустарницы (Phopophilus pekinensis).

  

   Утро облачное. Солнце встало в густых тучах, и были видны только косые его лучи на небе. Я устал, и мне хочется скорее попасть на Орок-нор и в Холт. Всё время думаю о своих спутниках, работающих там, далеко на севере.

   Приезжал на ослике мальчик торгоут; привез мне в подарок молока в медной посудине. Он мне очень понравился: стройный, красивый, с узким лицом и умными выразительными черными глазами. На голове красная повязка, из-под которой виднелась коса. В общем он напоминал девушку. Мальчик обещал доставить тушканчика и показать места, где, якобы, водится много змей.

   Около 6 часов вечера с востока пришла сильная песчаная буря. Казалось, что на нас надвигается высокая стена желтой пыли, а потом все закрутилось и утонуло в сплошной мгле. Буря бушевала всю ночь, тучи сгустились, и упало немного капель дождя. Лёссовая пыль и мелкий песок покрыли довольно основательным слоем мою постель и все вещи. Кроме того, противные муравьи сотнями лезли под одеяло и не давали спать. Было душно и жарко. Ветер стонал и шумел, грозя унести палатку. Давно не испытывал такой скверной ночи.

   Небо покрыто темными сплошными тучами. В 6 часов 30 минут утра пошел мелкий, но спорый дождь. Дождевые капли были темного цвета, так как они увлекали за собой частицы лёсса и песка, взвешенные в воздухе; шел настоящий "грязный" дождь. Все тело, в особенности руки, искусанные за ночь муравьями, покрылись волдырями и сильно зудились. Но все-таки было приятно, что посвежело, и всякий "гнус" исчез. Отсутствовали даже комары. Сегодня распростились и с Онцын-голом. Выступили в 6 часов 30 минут утра: шли очень успешно среди тамарисков и песчаных бугров. Дождь сеял непрерывно. Около 9 часов подул восточный ветер и разрядил тучи. Появились полосы ясного неба. Мы быстро обсохли и совсем повеселели.

   Изредка на пути виднелись аилы торгоутов и их стада овец. Иногда табуны сытых лошадей подбегали к каравану, смотрели на нас и, словно дикари, фыркая, уносились прочь, неизменно пересекая нам дорогу. Из диких животных я отметил хара-сульту, в кустарниках кричали фазаны, перелетали саксаульные воробьи, пели Rhopophilus и делали своеобразные эволюции в воздухе чеканы. Одна самка фазана перебежала тропинку, а через несколько шагов взлетел ее птенец, величиною с куропатку.

   Не доезжая 15 км до ставки торгоутского бэйлз и нашего колодца Хурлын-худук, мы отметили развалины значительного монастыря, пострадавшего во время дунганского восстания 58 лет тому назад. Вместо погибших храмов торгоуты выстроили новый монастырь под названием Даши-гойлэн или Хошун-хит в низовье реки, в соседстве озер и центральной пустыни. Среди лам-торгоутов есть один тибетец из монастыря Лаврана около Лхасы. На вершине пустынной возвышенности, к югу от храма, стоит обо цилиндрической формы с "поясом".

   Переход от Онцын-гола до Хурлын-худука, под сень отдельно стоящих тополей, был очень утомителен. Мы расположились лагерем только в 3 часа дня. Через час ко мне уже явился председатель с приветствием от старого князя торгоутов и с приглашением на завтра к самому бэйлэ. По словам Чэныра, старик на его доклад о моем приезде промолвил: "Мы оба постарели, узнаем ли друг друга? Завтра я пришлю за моим старым приятелем (т. е. за мною) человека и лошадь" - "Мне,- закончил Чэныр, - бэйлэ приказал выполнить все Ваши пожелания наилучшим образом".

   В сумерки порывы ветра прекратились, стало почти тихо. Температура воздуха 17°, а ночью было еще прохладнее.

  

   Утро было ясное, не жаркое, и в промежутках между отдельными порывами ветра тихое. На небе - узкие полосы перистых облаков. В зеленой листве тополей переговаривались саксаульные воробьи.

   Сегодня долго толковали с С. А. Глаголевым, который провожает меня и завтра должен вернуться в Хара-хото. Он рассказал мне много интересного о деятельности его партии и о своих взаимоотношениях с сотрудниками, которым он дал отличные характеристики. Между прочим, мой помощник сознался мне, что чувствует себя не вполне подготовленным к самостоятельной работе и что ему очень хотелось бы проделать еще одну экспедицию под моим началом на более скромных ролях "ученика". Он хотел бы вести только геологические и ботанические наблюдения и сборы.

   Около полудня за мною приехал сын старого бэйлэ - торгоутский гун с приглашением на чашку чая. В сопровождении молодого князя, председателя Чэныра и моего сотрудника - Глаголева и переводчика я отправился в ставку гуна, находившуюся в 1 км к северо-востоку от нашего лагеря. Мы подъехали верхом к глинобитной стене. Войдя в ворота, увидели ряд юрт, к двум из которых (княжеским) вели кирпичные дорожки. Нас пригласили в большую юрту молодого князя. У дверей стояла нарядная красивая жена его, мило и изысканно ответившая на мое приветствие. В юрту мы вошли в строгой последовательности: сначала пропустили меня, за мною последовал торгоутский гун, а затем - мои спутники. Меня усадили на почетное место, и тотчас передо мною появился сервированный стол. После обычных приветствий и чая я сфотографировал молодого князя с его черноокой супругой и маленьким наследником, представшим передо мною без всякой одежды. После маленького перерыва чаепитие продолжалось. Разговор принял более деловой характер. Я просил дать глаголевской партии верблюдов до Холта или по крайней мере до Орок-нора. На это торгоутский гун вежливо ответил, что они, торгоуты, избегают встречаться с халха-монголами и боятся вызвать неудовольствие китайцев, почему он может дать вьючных животных только до Оботэн-хурула. После долгих переговоров он, наконец, согласился доставить моих сотрудников несколько далее - до Ноин-богдо. Пока мы беседовали, в юрту ввели под руку моего старого приятеля торгоутского бэйлэ. Старый князь настолько изменился - одряхлел,- что его действительно трудно было узнать. Кроме общей слабости, он еще страдает почти полной слепотой. Трудно было также понять его невнятный лепет. Бэйлэ согласился сняться вместе со мною и со своим сыном.

   По окончании визита и деловых разговоров я отправился к монастырю и там сделал еще несколько фотоснимков. Между прочим, сфотографировал группу лам на паперти, перед расписной красно-золотой дверью. Из монастыря я снова зашел к торгоутскому гуну, чтобы попрощаться. Здесь он поднес мне кусок тибетской шерстяной материи (красной с черными крестиками в белых окружностях) и тот самый отрез богатой золотой парчи, который я ранее отправил через него в подарок его супруге. Этому второму подарку я воспротивился и тотчас передал его по назначению. Княгиня приняла парчу с милой улыбкой. После заключительной чашки чая я, наконец, мог уехать домой в сопровождении торгоута, везшего шерстяную ткань.

   Этот визит и длинные разговоры утомили меня, и я был рад попасть "домой", в свою палатку. Здесь я разделся до белья, так как было жарко, и сел за свой дневник. Вдруг неожиданно ко мне вошел торгоутский гун с человеком, несшим на спине целый мешок "даров природы". Супруга гуна прислала нам в дорогу продовольствие. Больше всего было риса и всевозможных сортов сахара... Все это было нам очень кстати.

   Вечером в наш лагерь пришли торгоуты, хорошо помнившие меня и моих спутников по прошлой экспедиции. Они называли имена моих старых верных спутников и расспрашивали о их судьбе. Мне было крайне приятно, что торгоуты так тепло вспоминали русских, посетивших их много лет тому назад. Некоторые из гостей задавали вопрос: приеду ли я к ним еще раз?

   Был очень рад, что Глаголеву удалось исхлопотать себе специального водовоза и 4 новых рабочих для производства раскопок в Хара-хото. Среди последних следует отметить торгоута по имени Гончик - необычайно трудолюбивого и исполнительного человека, уже работавшего в мертвом городе, в партии Глаголева. Впоследствии он заболел желудком и ушел домой. Кстати о желудочных заболеваниях. В предыдущую экспедицию, при наших работах в Хара-хото, у меня была организована доставка питьевой воды из Эцзин-гола, для чего служили специально нанятые ослики и погонщики. Нынче мои сотрудники пользовались водой из колодца, находящегося в 7 км к юго-востоку от города. В результате все, за исключением одного, переболели желудками; я пробовал эту воду: только что доставленная - она вполне приемлема, но позднее, когда постоит, то приобретает тяжелый запах и, повидимому, вредна.

   Ночь была прекрасная, звездная. Светила луна. Было тихо.

  

   Встали с зарею. Перистые облака плыли по горизонту, дул свежий восточный ветерок. Мы выступаем в сторону пустыни. У нас хороший проводник торгоут. Глаголев проводил нас еще немного и вскоре отстал. Мы расстались с ним самым дружеским образом.

   Караван шел ходко по тихой долине. Из зарослей долетали крики фазанов, чириканье воробьев и пение славок и чеканов. На превосходных пастбищах лежали и лениво передвигались лошади, коровы, ослы. Проводник всё время заботливо прогонял пасшихся животных с нашего пути, чтобы они своими резкими движениями не напугали трусливых верблюдов. Высокий густой лиственный лес тянулся по берегам Модон-гатэлга-гола. Редкие тополя выделялись своими пышными кронами и могучими стволами. Хармык уже набирал ягоды. Тамариски стояли в своем нежном розоватом наряде. Русло, в настоящее время сухое, было глубокое, песчаное и достигало 30-40 м глубины. Вероятно не позже, как через месяц, оно оживится водою... Из уремы доносился лай собак, там видимо располагались юрты. Две юрты стояли и у самой дороги. Когда мы проходили, обитатели спали, приподняв все войлоки с восточной стороны, чтобы легче дышалось. Река постепенно уходила к западу, где виднелись огромные тополя. Мы последний раз переправились через ее сухое песчаное русло и вскоре после этого, миновав обо на возвышенности, вступили в пустыню. В соседстве обо залегало небольшое болотистое озерко, заросшее пышными травами. Тут шел пир пернатых. Кричали крачки, утки, красные казарки (Casarca ferruginea). На заре мы наблюдали здесь утренний перелет. Наша дорога четко выделялась впереди на твердом каменистом грунте, постепенно поднимаясь выше и выше. В нескольких местах я отметил небольшие площадки зеленоватого цвета, покрытые какой-то массой, напоминавшей ил. Эта масса достигала 5-8 см высоты и сверху была подернута засохшей корочкой и присыпана песком.

   Уже с 10 часов утра стало жарко и душно. Солнце жгло немилосердно, ветер порою обдавал накаленным воздухом, словно из горящей печи. Горизонт был сужен пыльной завесой. Боро-обо у берега озера Сого-нор всё еще маячило на юге среди моря миража. Пустыня в месте нашего пересечения достигала 85 км в поперечнике. Поэтому, пройдя большую половину ее - 45 км,- мы остановились на отдых. К вечеру, когда воздух несколько очистился, мы увидели на севере контуры хребтов, частью которых являются горы Ноин-богдо. На всем нашем пути пустыня была покрыта черным щебнем, блестящим от загара. Растительности не видели никакой. Только в сухих дождевых руслах ютились тощие кустарники - цзак, хармык, карагана, Ephedra и немногие другие. Несколько раз наблюдали быстрых антилоп хара-сульт. При дороге были нередки отдельные каменные плиты с вырезанными на них священными надписями. В отдельных случаях на таких же камнях красовались изображения фаллоса.

   К ночи небо заволокло слоисто-кучевыми и дождевыми облаками, настала приятная прохлада.

  

   Ночью было тихо, порою светила луна. Ко мне в палатку пробрался ежик и не хотел уходить, пока его серьезно не потревожили.

   Выступив до зари, мы к восходу солнца сделали уже 9 км. Как и вчера, солнце всходило кроваво-красным диском. Сегодня оно через несколько мгновений скрылось за тучи. Равнина попрежнему была беспредельна с едва заметным подъемом к северу. На черной от загара поверхности едва-едва намечалась тропа, но верблюды, видимо, как-то чувствовали ее, потому что никогда не сбивались в сторону. К полудню мы достигли знакомого места Оботэн-хурул, с ключом Убур-булак и монастырем. На половине пути мы встретили торгоута с Эцзин-гола, который следовал к себе домой с тремя упитанными верблюдами без вьюков. Мы остановились и немного побеседовали. Оказывается мы видели его юрту - крайнюю к пустыне. Он заверил нас, что в один день перемахнет пустыню и прибудет домой глухою ночью. Едва мы остановились и устроились на луговой площадке, как пошел дождь. До вечера он принимался итти несколько раз. Воздух очистился, стало прохладно. Вблизи ключей паслись верблюды, лошади, коровы и овцы, задерживаясь здесь после водопоя. Позднее они все исчезли, и стало совсем тихо.

   Мы с трудом нашли проводника ламу, оказавшегося нашим знакомым: он довел нас сюда с колодца Дэлэн-усу, когда мы следовали в передний путь. Теперь он обещал доставить нас на Улан-худук, несколько восточнее известной нам дороги.

   Вблизи ключей Убур-булак я обратил внимание на массив, сложенный из бурой плотной породы, на которой покоятся основательной мощности конгломераты. Массив прорезан несколькими сухими руслами с крутым падением. На доминирующей вершине воздвигнуто обо, видное далеко из пустыни.

  

   Ночь была облачная, с переменным порывистым ветром.

   Прохлада способствовала крепкому сну, и мы выступили на час позднее обыкновенного. В монастыре все еще спали, одни собаки провожали нас дружным лаем. Тотчас к северу от монастыря мы вступили на торную дорогу. Ландшафт оставался прежним: безбрежная темная каменистая пустыня, пересеченная кое-где сухими оврагами и руслами, простиравшимися с северо-востока на юго-запад. Наше направление было северо-северо-западное. На северо-западном горизонте виднелся массив Хохшун. К северо-востоку залегала цепь гор, которую проводник назвал Энгэры-инхэры. По мере приближения к горам число сухих русел увеличивалось, появились дерису и карагана. Стали встречаться небольшие высоты и целые массивы. Мы вступали в южные отроги цепей Гобийского Алтая, выклинивающиеся к югу, далеко в пустыне. Наконец мы вошли в узкое каменистое ущелье с легким мягким подъемом и пересекли первый после пустыни незначительный перевал Цаган-обонэн-даба. Спуск был также отлогий, и мы без труда осилили всю небольшую гряду, не более 15 км шириною. На северной окраине ее оказался прекрасный ключ Заталга, окаймленный изумрудной зеленью и золотыми пятнами гусиной лапчатки (Potentilla). Здесь было много мух и бабочек, которых я тотчас наловил. На южной окраине гор мы отметили пару молодых хара-сульт, вскочивших вблизи каравана и унесшихся вверх по сухому руслу, и одного крупного горного козла, неподвижно стоявшего на скалистой вершине.

   Жители на нашем последнем переходе ютились по колодцам, которых я отметил три: Шабугус-худук - в 6 км от Убур-булака, Талэн-худук - в 10 км; а название третьего колодца - вблизи окраины гор - я не записал.

   Ключ Заталга находился уже на окраине широкой долины, отграниченной на севере горами Нэмэгэтэ. Приблизительно на середине долины возвышалась конгломератовая гряда, которая далее к востоку носит название Хано (см. выше описание переднего пути на Эцзин-гол).

  

   Ночь была очень душная, спалось плохо, так как сильно зудились руки и ноги от укусов каких-то насекомых (на утро на теле были волдыри, которые я нетерпеливо расчесывал, и в результате у меня во многих местах появились пятна, напоминающие мокрый лишай). Только на рассвете стало прохладнее, подул с соседних южных гор приятный ветерок, и я крепко уснул, но еще сквозь сон услыхал возню, крик верблюдов и голоса спутников: надо было вставать! Наскоро проглотили невкусного чая с дзамбой - и снова в путь! Весь день был жаркий и какой-то особенно нудный. Сначала мы направились прямо на северо-запад, на пересечение обширной долины. Верблюды шли ходко, дорога была легкая. Около 9 часов в это полуясное утро я заметил тушканчика, быстро прыгавшего впереди моего верблюда и, наконец, скрывшегося в норке. Вторая половина перехода была значительно тяжелее. Мы подошли к предгорьям Нэмэгэтэ, изрезанным многочисленными сухими руслами, глубоко врезавшимися в склоны красной глины, прикрытой сверху конгломератовой толщей. Эти бесконечные балки с крутыми, нередко отвесными стенками до 14-20 м высотою и с песчаным дном, поросшим цзаком (саксаулом), приходилось частично пересекать, а иногда и обходить, поднимаясь ближе к горам, на каменистое плато.

   После 12 часов непрерывного движения мы осилили 47 км расстояния и вышли, наконец, к 6 часам вечера к колодцу Хобрэн-худук. Животные и люди сильно утомились.

   Мы разбили лагерь на прежнем месте, что и в передний путь,- в соседстве с колодцем; рядом все еще стояла одинокая юрта, в которой проживали мать с дочерью, пасшие небольшое стадо овец и коз.

   От колодца Хобрэн открывается прекрасный вид на всю пересеченную нами долину с высокими горными цепями на севере и юге.

   Вечером пришлось перезаряжать пластинки, и я прозевал час наиболее обильного лета ночных бабочек. Старик лама, ожидавший нас у этого колодца с верблюдом (как было условлено в передний путь), очень заинтересовался ловлей насекомых. Пока было светло, он удачно поймал несколько хороших жуков, за что и получил маленькое поощрение. Вечером у костра он наловил целую чайную чашку ночниц, прикрыл их сверху другой чашкой, "чтобы они не улетели", и радо