Козлов Петр Кузьмич - Путешествие в Монголию (1923-1926)

ополевые насаждения. Монголы жили со своими стадами овец и сарлыков на дне ущелий, гоняя скот на пастбища высокогорья.

   Мы стали спускаться в падь Ара-юрхона по каменистой заснеженной тропе и вскоре достигли лесов. Тишина, окружавшая нас на перевале, сменилась здесь рокотом речки и шумом боковых, бешено мчавшихся по камням горных ручьев. Лес становился гуще, травы пышнее, деревья увеличивались в размерах. Отвесные грандиозные скалы во многих местах носили характерные следы ледниковой шлифовки. Мы шли весь день. На нашем пути по травянистому открытому южному склону мы миновали ряд небольших озерков с извилистыми берегами. Речка все глубже погружалась в ущелье, к которому подошли второстепенные цепи, с вершинами Ихэ-баин, Бага-баин и с северо-запада Хурун-болу. Лесной склон начал постепенно погружаться в тень, внизу у воды сгустился сумрак, а на острых гребнях гор золотились и краснели лучи заходящего за горы солнца.

   Еще через несколько километров мы стали отдаляться от реки и вскоре вступили на слегка покатый платообразный широкий увал, сложенный из темной, ноздреватой и блестящей, как шлак, породы. Отдельные глыбы были нагромождены друг на друга и хаотично разбросаны. Казалось, пробраться даже нашему легкому разъезду будет трудно. Однако мы обнаружили слегка намеченную тропку, которая привела нас к западному краю темного каменистого поля, занимающего, по словам проводника, около 20 км в окружности, где залегало замкнутое болотистое озерко Хуртэ-нор. Здесь стояло несколько юрт и паслись табун лошадей и стадо сарлыков. Хотелось отдыха, было уже почти темно. Однако мы последовали дальше. Мы пересекли высокий горный отрог, стали спускаться к западу по лесной дороге и через короткое время подошли к Улястэн-голу. Путь вверх по этой речке, уже в полной темноте, был не особенно приятен, так как пришлось 8 раз переходить ее вброд. По сторонам намечались угрюмые скалы и лесистые горы. Наконец - крутой, продолжительный подъём на террасу лугового плато левого берега Улястэн-гола, и мы вдали от камней и воды. Двигаемся еще 4 км к западу по пышным луговым увалам и с радостью слышим в отдалении лай собак. Это - урочище Шибертэ, с маленьким аилом из трех юрт, принадлежащих одному из наших монгольских спутников. Мы прибыли к цели в 10 часов вечера.

   На следующий день, 30 октября, я пошел прогуляться с ружьем в соседний лиственичный лес. Под ногами краснела брусника, и на ней я сразу заметил следы глухарей. Вокруг меня перелетали синички, возились у дуплистых деревьев поползни, где-то стучал по сухому стволу дятел. На ветке в полдерева спокойно сидела ястребиная сова, широко раскрыв свои круглые желтые глаза; она повернула ко мне голову, когда я проходил, но не слетела. Вдруг из густой хвои, где-то сбоку от меня, с шумом поднялось несколько глухарок. Птицы полетели низом и сразу скрылись. Вскоре с соседней лиственицы снялся глухарь. На солнце его зеленая грудь ярко блестела. Самка каменного глухаря (Tetrao parvirostris) в поле сразу бросается в глаза, с одной стороны, своей небольшой величиной (по сравнению с обыкновенным видом Tetrao urogallus), a с другой,- общим серым тоном окраски, вместо привычного желтого, доминирующего у наших глухарок.

   В эту же экскурсию, но несколько позже, я скрал глухарку, сидевшую в ветвях лиственицы на косогоре, и добыл ее в коллекцию. В. А. Гусев, ездивший неподалеку в горы, убил лисицу и косулю, чем привел в восхищение всех монголов.

   31 октября рассвело серое тихое утро. Компанией в 7 человек охотников мы верхом на лошадях отправились за аргали в альпийскую зону. Вещи, продовольствие и дрова шли вьюками на двух сарлыках. Монголы захватили с собой, кроме того, не более не менее, как табун лошадей, который надо было оставить в горах на пастбище. Мы поднялись на высокий горный отрог, и вскоре перед нами открылась обширная высокогорная равнина с озером Соготэн. Табун, следовавший с нами рядом, то несшийся в карьер, то кормившийся по дороге, вскоре распугал всех диких горных баранов, которые, оказывается, паслись в равнине. Мы очень досадовали. Обидно было смотреть, как невдалеке промчались мимо нас три группы аргали. Только белые зеркальца их мелькали на быстром ходу. С лошадьми явно надо было расстаться, и мы бросили их у озера, а сами направились к ущелью реки Тамцык, где у горных баранов и козлов есть натоптанные, ведущие к воде тропы. Меня оставили в засаде, на одной из таких звериных тропок, а монголы поехали кружным путем, рассчитывая вспугнуть аргали со дна ущелья, если они окажутся там. Я долго сидел и ждал в тишине, напрягая зрение и слух. Наконец, верховой охотник сообщил мне, что по Тамцыку зверей нет. Поехали дальше в горы, туда, где в наше ближайшее ущелье открывалось еще несколько боковых мелких распадков. Мы поднялись по одному из них, и на повороте тропы я быстро спешился и залег за камень. Впереди меня, далеко внизу, по дну щели задвигались бурые точки. Они приближались. Впереди шла матка с довольно большим детенышем. За нею - группа зверей, из которых крупным ростом и загнутыми на спину, как огромные колеса, рогами, выделялся вожак - старый самец. Все быстро бежали в мою сторону. Стрелять нужно было в тот момент, когда они окажутся прямо против меня. Я застыл, крепко сжимая в руках ружье, положенное на камень. Прогремел первый выстрел. Звери приостановились. Я выпустил одну за другой еще две пули. Бараны стояли на месте, и только после четвертого выстрела они метнулись в сторону. Из-под ног их посыпались камни. Вожак отстал и тихо скрылся за выступом россыпей. Я нашел его уже растянувшимся во весь рост на камнях. Голова откинулась назад, и могучие рога упирались в спину.

   Ночь мы провели неподалеку от места охоты, за перевалом, в урочище Шутэ, откуда хорошо виден Хайрхан, у подножья которого извивается река Тамдык, имеющая здесь свои истоки. Мы спали в моей палатке, при -20,0° С, с сильным ветром. С вечера подле палатки монголы развели костер и долго варили мясо аргали. Перед сном два молодых монгола с косами (теперь большей частью все монголы стригут или бреют голову, и мужчин с длинными волосами видишь не так часто) молились в сторону захода солнца, стоя на коленях и кланяясь до земли.

   На утро 1 ноября мы поехали смотреть исторические памятники. Мы следовали по очень пересеченной местности, держались высоко вдоль косогоров и высматривали аргали. Далеко внизу виднелась большая дорога в Ламэн-гэгэн. На пути мы отметили два стада горных баранов. Звери, наевшись еще, очевидно, на заре, теперь отдыхали, но подойти к ним по открытому месту не было никакой возможности.

   Миновали небольшое озеро и в 5 км к юго-западу от Ирхит-хайрхана увидели, наконец, высокий светлый гранитный обелиск, украшенный сложным крупным орнаментом. К западу от него - в 300 шагах - располагался один большой керексур, к востоку - в 450 шагах - второй и в 500 шагах - третий керексур. Сделав фотографические снимки с обелиска и могил, мы сразу повернули обратно, в надежде добыть еще аргали. Но нам не посчастливилось: мы обнаружили в ложбине под кряжем трех самцов горных баранов и даже стреляли по ним на расстоянии 400 шагов, но безрезультатно. Звери ушли целые и невредимые.

   День 2 ноября мы целиком провели на охотничьем стане, в урочище Шутэ и его окрестностях. Я занимался фотосъёмкой ландшафтов, которые не успел снять накануне из-за облачной погоды. Монголы добыли для нас хорошую самку горного козла. К вечеру мы прибыли обратно в Шибертэ. Здесь оказалось гораздо теплее и тише, чем на плато, где мы охотились.

   Наши хозяева 3 ноября устроили в ближайших лиственичных лесах облаву на коз. В результате мой помощник убил одну косулю, на меня же не вышло ни одного зверя. Вечер и ночь мы провели довольно беспокойно. Не успели мы вернуться с облавы, как в юрту Ринчина прибежала монголка, держа на руках плачущую девочку. Оказывается, у малютки заболел и распух палец, на котором было колечко, причинявшее теперь сильную боль. Мать обратилась к нам за помощью, так как русские, по мнению монголов, "все умеют делать". С большим трудом мы, действительно, освободили бедную девочку от кольца и только собрались ложиться спать, как случилась новая беда: заболела бабушка нашего хозяина, очень симпатичная, приветливая и веселая старушка, угощавшая нас ежедневно чаем. С ней внезапно сделалось дурно, и она похолодела. Мы отпаивали ее вином, ставили ей грелки и возились всю ночь, пока ей не стало лучше.

   День 4 ноября я бродил в лиственичных лесах в охоте за глухарями; удалось добыть прекрасного самца.

   5 ноября мы выступили по направлению к Онгиин-голу. В этот раз мы ехали не торопясь, с ночевкой у лесного массива Хурум-булу в монгольской юрте, и к вечеру следующего дня прибыли "домой" к аршану на Оншин-голе, в свою экспедиционную семью.

   Снарядил в бассейн Орхона одного из препараторов с переводчиком. У последнего также имеется винтовка, он очень любит охотиться и с радостью отправился в длительную экскурсию помогать препаратору в его работе. Мои спутники будут жить в урочище Шибертэ у Ринчина и должны постараться собрать все, что возможно, по части млекопитающих и птиц. Переводчика я просил вернуться через 10 дней, а препаратор должен оставаться на Орхоне более продолжительный, но пока неопределенный срок.

   Сегодня Гусев закончил препарировку наших трофеев, привезенных из-за хребта: горного козла, горного барана, лисицы, двух косуль и улара. Весь остаток дня я занимался печатанием фотографий с наиболее удачных негативов.

  

   Дни бегут быстро в привычных занятиях. Елизавета Владимировна ежедневно экскурсирует в первую половину дня. После обеда идет препарировка добытого. Вечера проводятся за чтением и писанием дневников.

   Сегодня первый зимний день на Онгиин-голе: дует северозападный ветер, идет снег. К ночи снег покрыл землю на 5 см.

   Уже в полной темноте прибыл к нам из Улан-Батора переводчик глаголевской партии. Привез обильную почту и долгожданные китайские паспорта для всех членов экспедиции.

  

   Ясное утро с пронизывающим северным ветром. Температура в 7 часов утра -15,5° С. Ветер пробивает войлочные стены юрты, приходится и днем протапливать нашу маленькую железную печку. Занимался писанием делового письма Глаголеву. Прошу его в самое ближайшее время оставить унылые и бескормные горы Ноин-богдо и переместиться в низовье Эцзин-тола, на юго-восточный берег Сого-нора. Теперь, при наличии китайских паспортов, это можно сделать, не боясь недоразумений с местными властями.

  

   Переводчик выехал на юго-юго-восток через Орокнорскую котловину в Гобийский Алтай и далее - в горы Ноин-богдо, где зимует южная партия Глаголева. Ему дан из Улан-Батора открытый лист, дающий право менять у встречных монголов верховых лошадей, и таким образом подвигаться быстро вперед, отдыхая лишь для подкрепления сил.

   У нас на Онгиин-голе, кажется, настала зима. Все укрыто снегом. Продолжаем работы на развалинах Олун-суме. Находки не радуют: повторные глиняные барельефы, изображающие человеческое лицо, обрывки тканей и немногое другое. Елизавета Владимировна, с помощью нашей охотничьей собаки, добыла интересного альпийского хорька.

   Вечером - буря с северо-запада, температура всего лишь -7° С, но спать было очень холодно, так как ветер все время открывал дверь в юрту.

  

   Ездил в Сайн-нойон-курэ. По дороге останавливался и осматривал некоторые керексуры. Около одного из погребений мое внимание остановила женская гранитная фигура без головы. Голова ее лежала отдельно, в 500 шагах к северо-востоку, среди камней другого погребения, и была украшена двумя голубыми хадаками. Перед ней стояла медная чашечка для возжигания масла. Я позволил себе взять эту голову и поставить ее на прежнее мест (на обезглавленное туловище), после чего сфотографировал всю фигуру.

   Несколько далее, ниже по Онгиин-голу, за высоким конгломератовым выступом, засиженным хищными птицами, мы увидели маленькую кумирню. Она располагалась на восточной половине керексура и была построена над стоявшим здесь с давних времен каменным изваянием женщины, известным под названием "Цаган-ушхай" - (белой старухи). Изваяние одето в настоящее время цветными тканями, до головного убора включительно. По середине лба, как у бурхана, прикреплен камешек. По сторонам стоят различные священные предметы, висят хадаки. Перед кумиром стоит низкий, до двух метров в квадрате, стол, на котором расставлены разные приношения в маленьких чашечках. Здесь же - несколько обыкновенных пустых стеклянных полубутылок и ряд европейских детских игрушек. В кумирне находился один лама и две женщины монахини. По моей просьбе лама снял с Цаган-ушхай одежды, и я сфотографировал ее в "естественном" виде.

   Мне показался очень интересным тот факт, что монголы в данном случае сделали бурхана из гранитной фигуры, принадлежащей к иной, чуждой им культуре и, таким образом, приобщили ее к святым буддийского пантеона. Окрестные жители говорили мне, что все население хошуна Сайн-нойон очень почитает Цаган-ушхай как "добрую старуху" и возносит перед ней моления.

   В Сайн-нойон-курэ мы остановились в Монценкоопе, где нас очень гостеприимно и ласково приняли. Хозяин рассказал мне, что монгольская кооперация успешно конкурирует с китайцами, что она уже, в общем, завладела рынком, но что в руках китайцев до сих пор осталась торговля чаем и самыми дешевыми бумажными материями. И тот и другой товар предлагается китайцами за такой бесценок, что Монценкооп в данном случае пока вынужден пасовать: его товар обходится дороже. В дальнейших беседах выяснилось также, что все огромное (по монгольским масштабам) личное имущество покойного Сайн-нойон-хана сейчас взяли на учет, и оно распродается по очень дешевым ценам совершенно свободно в монгольском управлении, в юго-восточном Хангае, около Гун-нора. Главным образом продаются ценные меха, ткани, а также золотые европейские предметы.

   Вечером я занялся проявлением целой серии привезенных с собой снимков (в юрте зимой очень трудно проявлять). Испытал истинное удовольствие от удобства работать в теплой комнате, за настоящим столом...

   Перед сном хозяин предложил помыться в бане, и мы с благодарностью воспользовались этим предложением.

   На следующий день, сделав отпечатки с фотоснимков и высушив их, мы вернулись в свой лагерь, проехав 25 км шагом в 3 1/2 часа.

  

   Командировал переводчика Цэрэна в Сайн-нойон-курэ к трем старшим ламам монастыря с подарками. Послал им по куску лучшей золотой парчи, с приложением хадаков. Через неделю я сам собираюсь навестить этих людей и с их разрешения осмотреть главнейшие храмы.

  

   Ночь тихая, звездная. Минимальная температура на утренней заре -23,5° С. Ко мне заходили дети наших соседей (теперь, кроме юрты Цэрэна, неподалеку от нас живет еще семья монгола Намсарая). Две девочки были чисто одеты, причесаны и, как мне показалось, даже вымыты. Держались они смирно и почтительно. Старшей монголочке, по имени Пямбо, я подарил ножницы, 2 катушки ниток и несколько конфеток. Младшая также получила леденцов. Держа друг друга за руки, обе гостьи удалились вприпрыжку, гордые и довольные подарками.

   В полдень температура опустилась лишь до -13,5° С. Гусев вернулся с раскопок с глиняным барельефом, изображавшим лисицу.

  

   Посланные в бассейн Орхона препаратор и переводчик вернулись сегодня. Привезли двух аргали, горную индейку - улара и несколько мелких птичек. Монголы относились к моим спутникам очень хорошо и помогали им в охотах, подводили к зверю и т. п. Улара добыли выстрелом из винтовки. К счастью, дуля совсем не испортила шкурку, которая вполне годится для коллекции. Сегодня Гусев принес из развалин круглую глиняную цаца с отпечатком докшита. Елизавета Владимировна вернулась с экскурсии совсем замерзшая. Впервые в Хангае видела целую стайку белых куропаток, спустившихся на зиму с гольцов.

  

   Эти дни провел в монастыре Сайн-нойон. Следуя от нашего лагеря вниз по долине Онгиин-гола по знакомой дороге, я заметил, что как сама река, так и впадающие в нее ручьи сильно обмелели, а многие даже покрылись льдом. Вся долина, а также нижняя и средняя зоны гор все еще были свободны от снега и золотились поблекшей травой.

   На западной окраине монастыря Цэрэн обратил мое внимание на три ямы глубиной до двух метров и разъяснил, что раньше эти ямы были в 4-5 раз глубже и служили местом наказания для сильно провинившихся монголов. Преступников опускали в яму на веревках и оставляли сидеть неопределенно долгие сроки в таком заключении.

   Первый мой визит был к хубилгану - главе монастыря. Он принял нас в отличной юрте, богато и нарядно обставленной. Когда я сошел в помещение, хубилган сидел. При виде меня он привстал и протянул руку. Представительный, красивый, с высоким открытым лбом, изящными выхоленными руками, лама располагал в свою пользу. Он был в желтом шелковом халате, сидел на обитом таким же шелком диване, перед столом. Справа от него стоял шкаф со стеклами, за которыми виднелись бурханы. Рядом на стене висели писаные образа в рамах. Очаг отделялся от остального помещения невысоким экраном. Вдоль стен юрты - много красных с золотым орнаментом ящиков. Деревянный пол был сплошь укрыт войлоками, с красной оторочкой.

   Меня вместе со спутниками пригласили сесть вправо от входа и слева от хозяина и тотчас поднесли угощение: чай, хлеб и сласти (сахар, конфеты и финики). Хубилган приветливо опросил, как мы ехали, не устали ли с дороги. Затем любезно заметил, что он много слышал обо мне от своего брата - покойного Сайн-нойон-хана, который в свое время приезжал в Ленинград и бывал у меня дома. Потом разговор перешел на мои путешествия, мое знакомство и двукратное свидание с далай-ламой {Имеется в виду двукратное личное свидание П. К. Козлова с тибетским далай-ламой в Урге в 1905 г. и в 1909 г. в тибетском монастыре Гумбуме. (Прим. ред.).} и т. д. Лама расспрашивал о моих дальнейших намерениях и планах. Узнав, что со мной моя книга "Тибет и далай-лама", он выразил желание посмотреть ее и долго разглядывал фотографии.

   В заключение я попросил разрешения осмотреть храмы монастыря. Хубилган очень учтиво ответил, что он даст соответствующие распоряжения, чтобы ламы после известного часа не расходились, и передаст о моем желании своему младшему брату да-ламе. При прощании я получил на память голубой хадак и кусок прекрасной шелковой материи.

   От хубилгана я направился к одному из главных лам - тибетцу хамбо-ламе Гашину. У этого ламы обстановка юрты была лишь немногим скромнее. Начались те же приветствия и шаблонные разговоры, перешедшие потом на Тибет, поталу {Потала - резиденция далай-ламы в Лхасе. (Прим. ред.).}, далай-ламу и т. д. В заключение я получил приглашение отобедать.

   Прежде чем принять обед у тибетского ламы, я пошел с визитом к да-ламе. Он встретил меня стоя, поздоровался за руку и усадил влево от себя (справа от входа). Едва мы сели, как он с большой живостью стал вспоминать своего брата Сайн-нойона и все то хорошее, что он слышал от него обо мне. Да-лама показал мне несколько фотографий Сайн-нойона. Затем мы беседовали о монастыре и его храмах, о пребывании здесь далай-ламы. Оказывается в настоящее время в Сайн-нойон-курэ более 2 000 лам.

   Да-лама показался мне наиболее общительным и живым из трех высоких лам монастыря. От него я получил приглашение отобедать завтра. Мы расстались с ним, как старые знакомые, и я отправился обедать к хамбо-ламе Гашину. Нас угостили прекрасными пельменями и накормили досыта. Лама был одет в шерстяной тёмнокрасный халат из тибетского сукна. Ему на вид около 40 лет, черты лица тонкие, очень благообразные, черные волосы с легкой проседью. Видимо, это очень нервный человек, в общении он не столь спокоен, как того требует этикет Востока.

   После обеда мы посидели недолго и ушли, сердечно распрощавшись. Лама вручил мне на память двух бурханов Аюши, небольшой кусок парчи и хадак.

   На пути в Монценкооп, на свою современную базу, я заехал на мавзолей Сайн-нойон-хана. Это новая каменная постройка китайской архитектуры, похожая на храм. На стенах внутри висят писаные изображения Баньчэн-эрдэни и далай-ламы. Посередине находится маленькая часовня, где на возвышении помещается гроб покойного хана.

   С утра 22 ноября занимался в Монценкоопе печатанием проявленных ранее снимков, а затем поехал обедать к да-ламе, как было условлено. Последний встретил меня как давнишнего знакомого. Беседа текла весьма непринужденно. Да-лама по моей просьбе согласился сняться вместе с хамбо-ламой Гаши-ном. На мой вопрос, нельзя ли будет сфотографировать хубилгана, мне ответили, что он "очень занят", и сейчас не может. Я больше уже не напоминал об этом. На обед и здесь были пельмени и чай. Вспоминая вновь и вновь своего покойного брата и моего знакомого Сайн-нойона, да-лама как-то взволновался и сказал: "Мне кажется, словно с нами здесь находится мой покойный брат - Ваш друг... Если бы он действительно присутствовал, как бы он торжественно принимал Вас, не так, как мы теперь!..". Вскоре я поднялся уходить - надо было торопиться осматривать храмы. Да-лама подарил мне большую иллюстрированную тибетскую книгу "Чжадамба" - история 8 000 перерожденцев в двух томах (650 стр.) с 33-мя акварельными рисунками и портретом Сайн-нойон-хана.

   Первым я посетил главный соборный храм Цокчэн-дугун - белый и скромный, строгой тибетской архитектуры. В нем стоят 3 главных изображения: в середине Аюша, справа Арья-бало, слева трехликая Тара. Цокчэн-дугун построен всего 99 лет тому назад. Вблизи него находится Гандэн-лэгчит, с зеленой крышей. В нем главными святынями являются: изображения Майтреи, Цзонхавы, богдо-гэгэна и несколько докшитов. Очень оригинален храм-юрта, украшенный золоченым ганчжиром извне и большой богатой яркожелтой фигурой богдо-гэгэна внутри.

   Всего в монастыре 13 больших храмов и 7 малых. Они содержатся в порядке, вся обстановка богатая, нарядная. Бронзовые бурханы и писаные образа - художественной работы. При каждом храме - свой штат лам.

   По дороге домой, к истокам Онгиин-гола, мы заехали еще бегло ознакомиться с усыпальницей гэгэнов, расположенной в трех километрах к юго-западу от Сайн-нойон-курэ, между невысокими холмами. С севера и юга возвышаются старые и новые белые субурганы - надгробия. В центре находится маленькая обитель, называемая Риид, - убежище отшельников. В соседстве пробегает несколько ключей, так что монахи обеспечены свежей водой.

   В общем, я изрядно устал от всех визитов и осмотров, так что с особенной радостью вернулся в свою скромную юрту, к своим милым спутникам и всей походной обстановке. Дома все оказалось благополучно. Елизавета Владимировна добыла за это время пару горностаев, нескольких снигирей и розовую чечевицу. Пока днем на солнце все еще тепло, можно ходить в осенней куртке, но вечером уже необходим полушубок.

  

   Прекрасное ясное утро. Днем температура поднялась до 3,7° С в тени. Воздух был очень прозрачен. Около нашего ключа аршана толклась мелкая мошка. Дети Царэна и соседа Намарая бегали босиком и даже совсем голые. Сегодня с нарочным доставили мне письмо из хошуна Хан-хохшун-ула, от моего знакомого хошунного начальника Чумит Дорчжи. Около года тому назад я виделся с ним в Улан-Баторе, и он тогда подарил мне зуб Hipparion'a, сказав, что подобных зубов и всяких палеонтологических остатков много в его хошуне. Теперь в письме Чумит Дорчжи предлагает мне свои услуги по указанию мест, где залегают "древние кости". Думаю, что весною необходимо будет на пути к озеру Орок-нор заехать к нему и посмотреть, о чем идет речь. Пока отвечу ему благодарностью.

   Гусев начал раскопки так называемого "клада". Монголы указывали нам неоднократно на определенные места в долине Онгиин-гола, где, по их словам, закопаны какие-то предметы. Обычно такое место обнесено оградой из камня или углублением, вроде канавы. В центре такого плоского бугра большей частью поставлен большой, слегка обтесанный и непременно белый камень (известняк), несомненно принесенный сюда человеком, так как все окружающие скалы и отторженцы сложены совершенно иной породой. При сильных ударах камнем или плоским орудием по поверхности такого бугра слышен гул, какой может раздаваться только над довольно обширным полым подземным помещением. Местные жители издавна очень интересуются такими "кладами", гадают об их содержимом, а иногда пробуют делать раскопки, которые, однако, никогда не доводят до конца под влиянием суеверного страха. Вот я и решил на всякий случай попробовать вскрыть один из таких бугров.

  

   Вчера и сегодня захолодало, а ночью еще разразилась сильная буря с метелью. Наша юрта скрипела и стонала, ветер выл у ближайших скал, приподнимал войлочную дверь и врывался в помещение ледяной струей. Около четырех часов утра проснулись оттого, что на лицо стал падать снег: сорвало покрышку дымового отверстия в крыше, и метель гуляла некоторое время по нашей спальне. Всю ночь собаки неистово лаяли, но не выходили из своего убежища. Они у нас теперь закапываются в сено, запасенное в корм лошадям, и в дурную погоду при всякой тревоге только высовывают морды из своих "берлог" и заливаются лаем. Тревожат их обычно волки, подбирающиеся к жилью с воровскими целями.

   Утром ко мне пришел Цэрэн и рассказал, что к нему вчера уже в темноте заехал приятель, следовавший с Орхона в Сайн-нойон-курэ. Сильно промерзнув, он решил переночевать у Цэрэна. Его коня заарканили около самой юрты, и все спокойно улеглись спать. Когда рассвело и буря утихла, жена Цэрэна вышла на воздух и заметила, что за юртой пусто, коня нет, а истоптанный снег алеет кровью. Оказалось, что волки, задрав коня у самого жилища моего Цэрэна, оттащили труп шагов на 70 и там учинили пир.

   В нашей юрте тоже побывал вор, но более безобидный: к нам забрался хомячок и съел ножки у свежеубитого для коллекции дятла.

   После бурной ночи день выдался очень хороший: сравнительно теплый и тихий. В 13 часов температура ,5°C.

  

   Около полуночи основа началась буря со снегом. Пришлось вставать, укреплять юрту, закрывать ящики брезентами. Снег забивается во все щели, проникает к нам даже в книги и бумаги. Наутро оказалось, что в нашу палатку (где тоже стоят ящики со снаряжением) нанесло до 1/3 - метра. Перед палаткой высился настоящий сугроб.

  

   Северо-западный ветер продолжается, метет снег. Мы лишены возможности экскурсировать и вообще работать на воздухе. Сидим в юрте, пишем статьи и ответы, по вечерам читаем.

  

   Наконец, буря утихла. Приходится все чистить и сушить: снег проник во все запертые ящики... Отправил Цэрэна с почтой в Сайн-нойон-курэ. К вечеру он вернулся, выполнив поручение, но по дороге, в овраге у речки, попал с конем в сугроб рыхлого снега, куда и погрузился до головы. Едва выкарабкался.

   Елизавета Владимировна, поехавшая в ущелье Хэтрун на экскурсию, тоже упала вместе с лошадью, так как в русле речки снег сравнял всю поверхность, заполнив выемки между камнями, и было очень трудно проехать, не провалившись в яму.

  

   Ясно, слабый западный ветерок. В 13 часов, в тени ,6° С, а на солнце совсем тепло, словно ранней весной. В белой палатке ,0° С.

   Раскопки бугра с "кладом" не дали ничего. Я прекратил дальнейшую работу.

   Весь вечер читал сборник трудов Орхонской экспедиции Радлова, очень интересно и поучительно {Имеется в виду "Сборники трудов Орхонской экспедиции", 5 выпусков, СПб. 1892-1901, первый выпуск: В. В. Радлов. Предварительный отчет о результатах экспедиции дли археологического исследования реки Орхона, 1892. (Прим. ред.).}.

  

   Ночь облачная, с 10 часов вечера снова начал падать снег. После полуночи задул крепкий норд, началась метель, продолжавшаяся и весь день. Экскурсировать в такое время бесполезно - все живое прячется и отсиживается в своих убежищах. Можно только сидеть в юрте, топить печку, заниматься писанием и чтением.

   Бури все учащаются; совершенно очевидно, что на самый глухой период зимы полевую работу придется прекратить. Я решил съездить с Елизаветой Владимировной в Улан-Батор, свезти коллекции и немного отдохнуть в тепле.

  

   Ночью температура воздуха -23,5° С, у нас в юрте -12,0°. У Елизаветы Владимировны примерзли к подушке волосы. Непогода продолжалась все минувшие дни. Из Сайн-нойон-курэ прибыл нарочный с сообщением, что к ним приехала машина из Улан-Батора, которая через день отправится обратно и может увезти и нас вместе с багажом. Мы быстро собрались, так как коллекции были уже подготовлены, и к вечеру уже погрузились на автомобиль в Сайн-нойон-курэ.

  

   Во вторую половину дня прибыли в Улан-Батор. Особых происшествий не было, если не считать неожиданной ночевки в поле в палатке при 30-градусном морозе и неоднократного "сидения" в снежных сугробах в оврагах и балках. На равнине снега было немного, везде из-под него торчали верхушки трав. Путь наш пролегал через монастыри Уцзи-ван и Мишик-гун - большей частью по знакомым местам.

  

   Посетил Полпредство, где уже нет нашего друга А. Н. Васильева, он получил другое ответственное назначение. Меня очень порадовало получение присланной мне из Ленинграда книжки с моим предварительным отчетом и прекрасными иллюстрациями {Северная Монголия. Ноинулунские памятники. Краткие отчеты экспедиций по исследованию Северной Монголии в связи о Монголо-тибетской экспедицией П. К. Козлова, Ленинград, 1925. (Прим. ред.).}.

  

   Сортировал и разбирал в сарае Полпредства ящики с нашими коллекциями. Оказывается, до сих пор не отправлены результаты наших трудов в Ленинград. 21 ящик естественно-исторических и археологических сборов пролежал более 1/2 года в сыром темном углу!..

  

   Пишу в Ленинград отчеты и деловые письма С. Ф. Ольденбургу, а также директору Зоологического музея А. А. Бялыницкому-Бируле. Езжу к фотографам, заказываю им отпечатки своих снимков. Китайцу-столяру заказал ящики для упаковки коллекций, которые только что привезены из Хангая. Время и здесь бежит незаметно. Как только сдам новый транспорт наших сборов в Полпредство и получу деньги на последний этап работ экспедиции, - начну искать автомобиль, который бы мог доставить меня обратно в Хангай.

   В Ученом комитете Монголии сделали мне вольный перевод большой надписи га скалах в урочище Дут-нор, пользуясь моими фотографиями с нее. Надпись - замечательная по глубине мысли, красоте изложения и по своему лиризму.

  

   Узнал случайно, что один охотник добыл в Монгольском Алтае хороший экземпляр горного барана. Мне удалось уговорить охотника подарить шкуру этого аргали Зоологическому музею Академии наук. Придется только предварительно несколько обработать ее, так как она неправильно снята и нехорошо вычищена.

  

   Новый год встретил в нашем Полпредстве; было очень сердечно и хорошо. Что-то этот год даст нашей экспедиции? Приготовил к печати и сдаче на почту две статьи: для московских "Известий" и для "Вестника знания".

  

   Приехал в Улан-Батор А. Н. Васильев, направляющийся на новую работу в Китай. Я встретился с ним и с удовольствием с ним побеседовал.

   С самого начала января в Улан-Баторе установилась ясная, тихая, хотя и холодная, погода. Снега почти нет в долине Толы. Он весь испарился на солнце.

   На-днях узнал, что 18 ноября 1925 г. у себя на родине умер П. П. Телешов. Мир его праху! Хороший, честный был работник Пантелей Прокофьевич. Начиная с путешествия по Центральной Азии Н. М. Пржевальского и кончая моей экспедицией 1907-1909 гг. в Хара-хото, Телешов принимал участие во всех научных походах в Азию (за исключением путешествия Роборовекого), а именно в пяти. Вспоминая его участие в работах Николая Михайловича, М. В. Певцова и моих, невольно проникаешься любовью, уважением и признательностью к этому незаурядному человеку, так много способствовавшему научным успехам всех экспедиций в части зоологии. Имя его будет всегда неразрывно связано с именами русских исследователей природы Центральной Азии.

  

   Наконец выезжаем из Улан-Батора в Хангай, к своему отряду. Погода очень холодная. Весь январь в городе температура держалась около -30,0°, доходя и до -33,0°, при ясном небе и прозрачном воздухе. Снега везде мало, только в оврагах - сугробы, но и те так уплотнены, что выдерживают тяжесть человека.

  

   Сегодня около четырех часов дня благополучно добрались до Сайн-нойон-курэ. По дороге никаких происшествий не было, только несколько раз застревали в снегу в оврагах, но быстро откапывались и следовали дальше. Ночевали в попутных юртах или в монастырях. В монастыре Уйцин-ван я сделал несколько интересных фотоснимков главного храма "Чой-рэн" - тибетской архитектуры. Здесь, на юго-восточной окраине монастыря, мое внимание привлек деревянный столб до двух метров высотой. В верхней части этого столба выточено из дерева очень грубое изображение penis'a с семенниками. По рассказам местных жителей, много лет тому назад в Уйцин-ване с какого-то определенного момента начало наблюдаться неслыханное явление. Ламы один за другим стали уходить из обители, жениться, обзаводиться семьями и превращаться в настоящих мирян-кочевников. Старейшие ламы объяснили этот отлив из монастыря навождением какой-то злой силы. По их представлению, эта злая сила, воплощенная в женский образ, появлялась каждую ночь в Уйцин-ване, прилетала с вершины горы Ноин-ула, расположенной в 17 км к востоко-юго-востоку от монастыря, и соблазняла лам. Чтобы избавиться от нее, они решили воздвигнуть вышеописанное сооружение, предполагая, что соблазнительница будет удовлетворяться этой эмблемой и перестанет смущать лам. Так или иначе, в настоящее время ламы монастырь будто бы не покидают и жизнь течет спокойно. Эту необыкновенную эмблему я также сфотографировал.

   Прибыв в Сайн-нойон, я тотчас послал нарочного на свой бивак и просил В. А. Гусева немедленно доставить большое гранитное изображение "Хара-ушхай" (черной, или злой, старухи) ко мне, чтобы я мог отправить его с возвращавшейся в Улан-Батор машиной в Полпредство, для дальнейшей пересылки в Ленинград.

  

   Проводил грузовик с двумя ящиками наших коллекций (ожидавших отправки уже несколько недель в Сайн-нойоне) и с изваянием Хара-ушхай в Улан-Батор, а сам с Елизаветой Владимировной отправился верхом к нашему лагерю. Удивительно радостно было видеть знакомую долину Онгиин-гола, наши лесистые ущелья, наш ключ прозрачной воды, юрты и весь бивак, с вышедшими навстречу спутниками. Я всех перецеловал, в особенности В. А. Гусева - моего незаменимого хозяина лагеря и помощника во всех разнообразных делах. Собаки визжали и прыгали кругом, стараясь обратить на себя внимание. Ребятишки - девочки Цэрэна и соседняя монголочка Пямбо - бросились мне на шею.

   Ожидавший меня сотрудник глаголевской партии тотчас явился в юрту с докладом. Оказывается у Глаголева все благополучно, он работает на Эцзин-голе. Местный начальник - бэйлэ не чинит препятствий, а, наоборот, идет во всем навстречу. Надо поскорее снарядить Филиппа в обратный путь, в Хара-хото, снабдив его деньгами, китайскими охранными бумагами и всякими наставлениями.

   31 января. После холодного Улан-Батора нам в Хангае кажется совсем тепло. Солнце ощутительно греет, мы умываемся в своем аршане, где всю зиму продержалась постоянная температура в ,2°. Написал большое письмо Глаголеву, сообщил ему о своих работах и найденных мною памятниках старины. Старался подбодрить его, чтобы он с весной начал энергичные раскопки в Хара-хото.

  

   Приезжали монголы из местного хошунного управления, просматривали наши бумаги, записывали состав экспедиции, вооружение, знакомились с нашими дальнейшими планами следования на юг, к Гун-нору.

   Девочкам - бурятке и монголке - подарил маленькие серебряные колечки с красными камешками. Они очень радовались и убежали, сверкая голыми пятками, показывать драгоценности своим родителям.

  

   Утром температура воздуха только 11,0°. Пахнет весной. Мы все в отряде настроены бодро и радостно, в предчувствии скорого окончания зимовки. Ночью Елизавета Владимировна отправится сторожить волков на падали.

  

   Две ночи караулили волков, но они не явились, а между тем их здесь много и они постоянно нападают на местные стада. На солнце снег испаряется и тает. Вблизи бивака сохранились лишь отдельные его пятна.

   Из монгольского хошунного управления получили известие, что местные власти в любое время могут дать нам верблюдов для нашего дальнейшего следования. Посоветовавшись со спутниками, мы решили выступить около 20 марта.

   Сейчас около бивака часто наблюдаю сорок, черных воронов, краснаклювых клушиц, а изредка и стайки чечеток (Acanthis flammea).

  

   Гусев принес с развалин Олун-сума темный обожженный кирпич, весом около 12 кг, размерами 22X31X4,5 см. Из обожженного кирпича делались полы, и им же облицовывались стены внутри помещения; сырец служил для кладки стен вообще, и из него же был сложен фундамент.

   Вечером стала падать крупа, земля опять забелела, и все кругом приняло зимний вид. К ночи прояснело и грянул мороз -27,0° при сильном северо-западном ветре. В юрте ночью -15,5°.

   В ущелье Хэтрун в кулемки (ловушки на мелких зверьков) попались колонок и какая-то странная полевка. Вообще ловушками мы мало что добываем; повидимому, у нас их никто как следует не умеет ставить.

  

   Холода все еще держатся. На заре минимальный термометр показал -23,8°. Небо ясное, воздух прозрачный. К середине дня заметно теплеет.

   Собираюсь съездить в Сайн-нойон-курэ проявить снимки и навестить вдову Сайн-нойон-хана, которая недавно прислала мне и Елизавете Владимировне по голубому хадаку.

  

   Три дня пробыли мы с Елизаветой Владимировной в Сайн-нойоне. Много проявляли, печатали, делали новые фотоснимки. Мне удалось сфотографировать хубилгана, вдову Сайн-нойон-хана с сыном и еще некоторых лам и мирян. Снимки вышли хорошие, и я их тут же роздал всем лицам, которых снимал. Восторг был большой.

   Я навестил теперь уже знакомых мне да-ламу и хубилгана, которые попрежнему выказали мне много внимания и предупредительности, расспрашивали о моей поездке в Улан-Батор и интересовались различными политическими вопросами - больше всего положением дел в Китае.

   Вдова Сайн-нойон-хана принимала меня также очень приветливо. Не успел я войти в ограду, как тотчас забегали люди в красных халатах, и из юрты появилась ханша вместе с прелестным 13-летним сыном.

   Юрта была вся застлана очень нарядными китайскими коврами, украшена дорогими бурханами. Из мебели, кроме низких сидений с подушками, было и несколько обыкновенных стульев. После чая сын Сайн-нойон-хана поднес мне в серебряном кубке какой-то прозрачный напиток и при этом возложил мне на руки хадак. Я оказал краткую речь и выпил. Затем я, в свою очередь, поднес хозяйке коралловый браслет, а мальчику - серию каменных животных-зверей и птиц, а также перочинный ножичек хорошей работы, бумагу и карандаши для рисования. Вдова Сайн-нойон-хана несколько раз спрашивала меня о моей жене, Елизавете Владимировне, и прошла передать ей привет. Вторично я посетил любезную монгольскую даму уже вместе с Елизаветой Владимировной. При этом случае мы оба получили приглашение останавливаться на будущее время в ханской юрте и жить в ней сколько нам будет нужно. На прощание Елизавете Владимировне также была предложена чарка вина и подарен хадак.

   Погода во время нашего пребывания в Сайн-нойон-курэ была почти все время хорошая, теплая. В самом монастыре таяло, и воробьи чирикали по-весеннему.

  

   Со вчерашнего вечера подул сильный северо-западный ветер, пошел снег, к утру температура опустилась до -22,0°. Снег был весь сбит в овраги и углубления, где образовал сугробы. На равнине оголилась земля.

   Проектирую поездку в бассейн Орхона, в урочище Уптэн, где есть маленькое отделение Монценкоопа и можно найти приют. Оттуда надо предпринять ряд экскурсий по новым местам. В передний путь хочу заехать на развалины монастыря Ламэн-гэгэна, где теперь имеется кумирня Цзун-рид. До этой кумирни нас проводит Гусев, а дальше отправятся лишь трое: Елизавета Владимировна, я и Цэрээн.

  

   Выступили в бассейн Орхона. Погода неважная, облачная, сыпал снег. Мы с Елизаветой Владимировной - верхом на конях, Гусев и Цэрэн - на сарлыках. Еще один сарлык вез вьюк с продовольствием и постелями. Сначала путь пролегал к северо-востоку; мы пересекали речные русла с ледяными наплывами, поднимались на горные склоны и луговые гребни. Соседние с нашим лагерем ущелья - Хэтрун, Барун-улан и Цзун-улан - мы миновали еще при хорошей погоде и могли следить за характером гребня Хангая, который несколько понижался к северо-востоку. Когда же мы опустились в ущелье речки Боруль-чжутэн-гол и повернули вверх по ее течению - к монастырю Цзун-рид, небо совсем заволокло, разгулялся крепкий северо-западный ветер, пошел снег и началась настоящая вьюга.

   От старого Ламэн-гэгэна видны только остатки капитальных стен главного храма, расположенного на склоне увала. Виден фундамент из темного крепкого сланца и основательные глинобитные стены до 30 см толщиной. Можно восстановить план храма и его пристроек, обегавших к подножью увала. Интересны два каменных (песчаник) изваяния животных, напоминающих львов. В километре от развалин приютилась обитаемая ныне обитель Цзун-рид.

   Вв