Максимов Сергей Васильевич - Из книги "Лесная глушь", Страница 10 - Книги

апостылѣла?

- А зачѣмъ выходитъ, что не ждала?

- Ну, какъ тебя, батько, ждать? дѣвичье дѣло. Четыре зимы вѣдь не былъ, гдѣ тутъ и ей-то?

- Кабы захотѣла - дождалась бы, ни на вѣсть какой долгой вѣкъ, не умеръ.

- Знамо не умеръ, да поди ты - сладь съ дѣвками! Михайло-то, баютъ, ей больно полюбился.

- Не драться же и мнѣ съ нимъ: пущай! рѣшилъ Петруха и слова не говорилъ больше о Паранькѣ со своей матерью.

Встрѣтивъ сговоренку съ ведрами, на возвратномъ пути къ дядѣ, онъ какъ бы не узналъ ее и прошолъ было мимо. Но Паранька сама остановила его вопросомъ:

- Никакъ ты, Петруха?

- А то нѣтъ: вглядись, коли не ослѣпла.

- Давно ли изъ Питера-то пришолъ?

- Тебѣ-то, вишь, больно нужно знать: не скажу!

- Давно я тебя не видала, и вѣсточки не присылалъ о себѣ на послѣдяхъ. Пытала выспрашивать, словно въ воду канулъ.

- Небось, не померъ - живъ! На вотъ колечко-то, что помѣнялись, и мое-то отдай!

- Не надо мнѣ своего и твоего не отдамъ: потеряла.

- А это что на мезинцѣ-то?

- Это не твое: твое-то потеряла.

- Ну, смотри, прибьетъ Мишутка - станешь знать.

- А пущай бьетъ, что мнѣ?

- Отступись ты, чортовка! не глядѣлъ бы я на тебя. Ишь какая карявая стала, словно на рожѣ-то черти горохъ молотили!

Съ послѣдними словами Петруха оставилъ дѣвку, и всѣми мѣрами старался не встрѣчаться съ нею, хотя это и трудно было, потому-что одинъ разъ Паранька пригласила его въ поѣзжане съ своей стороны, а въ другой подослала жениха просить его въ дружки:

- Онъ вѣдь грамотный! приговоры-то славно скажетъ. Питерщики завсегда хорошо это дѣлаютъ.

По Петруха не соблазнился на лестныя предложен³я въ дружки, не хотѣлъ даже быть ни поѣзжаниномъ, ни поддружьемъ. Когда ему поставили на видъ, что отказаться отъ приглашен³я на свадьбу - все равно, что обругать и кровно обидѣть пригласившихъ, онъ обѣщался придти горшки бить и оконныя стекла. Намекнулъ даже, что и дегтю прихватитъ съ собой ворота мазать. Но его отговорили, и съ величайшимъ, впрочемъ, трудомъ сдѣлали это знакомые ребята.

Между-тѣмъ Петръ Артемьевъ продолжалъ жить у дяди, исполняя по дому кое-как³я подручныя и легк³я работы, потому-что для остальныхъ старикъ всегда держалъ батрака, котораго выкупалъ, за свои деньги, въ трудныя времена рекрутства и обязывалъ за это жить у себя зимой, отпуская лѣтомъ для лѣтнихъ потребъ.

Лѣтн³я работы старикъ исполнялъ разомъ - помочами и такимъ-образомъ не обременялъ ни домашнихъ, ни чужихъ, ни себя самого. Племянникъ въ его хозяйствѣ былъ почти лишнымъ, хотя и не отягощающимъ нахлѣбникомъ. Къ тому же, онъ старался показать все свое рвен³е, и какъ будто скучалъ неимѣн³емъ работъ, и слѣдовательно средствъ угодить и отблагодарить дядю за теплой пр³ютъ и кусокъ хлѣба. Старику это нравилось, и онъ радовался и былъ доволенъ сколько самимъ собой, столько и плодами его вл³ян³я на исправлен³е питерщика, свильнувшаго съ большой на проселочную.

Часто, очень даже часто старикъ крѣпко задумывался, глядя пристально на племянника и какъ-будто придумывалъ что-то важное и разумное. Наконецъ, однажды вечеркомъ, при полномъ сборѣ семьи, при матери племянника, онъ сказалъ послѣднему:

- Надо бы, тебѣ, парень, о себѣ-то подумать хорошенько: у меня жить - не кручинну быть, не объѣшь - не обопьешь, не отяготишь. У меня не только про тебя, да и на твою старуху хватитъ. Достатками своими не хвастаюсь; а не обидѣлъ Богъ: самъ видишь и знаешь. Да за тебя-то боязно: облежишься, облѣнишься, хуже тряпицы рваной станешь. Попридумалъ бы - попригадалъ самъ. Я-то смекнулъ и такъ, и эдакъ.

- Надо, дядя, подумать. Что говорить - надо.

- По мнѣ,- надумалъ я,- въ плотники тебѣ идти въ артели: такъ, вишь, не умѣешь ты этого дѣлать. Опять, гляди, - сблагуешь по-старому.

- То-то, дядя, опять не сблаговать бы и есть!

- Вотъ, видишь - и за себя мы не стоимъ и надежи не кладемъ на себя, а гдѣ ужъ другому-то за тебя ручаться?

- Гдѣ другому ручаться? - никто не поручится: всякъ по-себѣ.

- И я такъ-то думалъ, да мудрилъ - и ничего не выходитъ. А ужъ это дѣло закономъ идетъ изъ-поконъ-вѣку, ты еще и на свѣтъ-то не казался, да и дѣдушка-то твой, да и дѣдушки-то твоего дѣдушко.

- Да такъ, такъ, дядя! Святыя твои рѣчи - никто не посмѣетъ спорить.

- Вотъ ты и разумно бы говоришь, а придумать не придумалъ самъ. Я-то опасался, признаться, маленько. Скажутъ-молъ, что дядя гонитъ тебя, скупой сталъ; сѣдина-де въ бороду увязалась и бѣсъ въ ребро вляпался. Такъ и не начиналъ говорить, да и это по-любви, отъ сердца. Все, думаю, не въ мать же парень, не станетъ ругать, да корить меня по перекресткамъ, а толково разсудитъ. По мнѣ - живи у меня хоть до смерти.

- Зачѣмъ жить до смерти? Работать надо: на то руки-ноги даны. Научи! Приставь голову къ плечамъ!...

Петръ Артемьевъ всталъ и палъ дядѣ въ ноги:

- Наставь на правду-то... плательщикъ вѣдь по гробъ, говорилъ онъ, и опять палъ въ ноги.

- Вставай-ко, вставай - и такъ, просто потолкуемъ. Эдакъ-то больно дорого платишь за совѣты мои, я вѣдь и даромъ. Грамотѣ-то не забылъ?

- Гдѣ забыть? и письму знаю, и книгу какую хошь прочту.

- Ну, лишь этимъ обрадовалъ. Хоть это-то не пропилъ. Съ этимъ можно уладить, а то и не думалось, и не разгадывалъ толкомъ,- твердилъ дядя про себя, и задумался надолго. Соображалъ, соображалъ и, наконецъ, рѣшилъ онъ такимъ-образомъ:

- Ребятъ рожаютъ много: въ Питеръ уходятъ и повѣстить не кому, не кому и письма написать. Братъ такъ и умеръ темнымъ и окромѣ кута своего, да голбца ничего не зналъ; хоть ладно батюшку покойнаго Богъ надоумилъ еще тебя-то выучить и ты-то не забылъ. Вотъ я какъ надумалъ и, кажись, ладно: надо тебѣ избу-то свою поправить, на это я тебѣ дамъ лѣсу, даромъ: у меня много. Вотъ и батраку велю пособить; самъ ты тоже это дѣло знаешь - не учиться. Мать-то возьми, не шлялась бы по подоконьямъ-то: только срамоты набирается и на свою, и на мою, да и на твою голову. Не пускай ее въ побирайство: неладно это!... Сама-то она и разсудить не хочетъ: въ глаза я ей это говорю, и всѣ говорятъ. Избу-то отдѣлаешь: мы и дадимъ знать и на сходкахъ м³рскихъ и такъ по селу, на торгахъ. Хоть, пожалуй, и шапку на палку повѣсишь и пойдешь вдоль базара между народомъ и станешь кричать: "не хотите ли-де, православные, ребятъ отдавать грамотѣ учиться: приводите на зиму!" А чтобы не трогали тебя соцк³е, я берусь и исправника и становаго попросить и денегъ на книги дамъ. Подумай-ко, да и принимайся за дѣло, съ молитвой. Такъ ли?

- Чего, дядя, лучше! отчего не такъ? Ишь, какъ ты ловко надумалъ; мнѣ бы во сто лѣтъ не пришло такъ-то. Палата же у тебя ума-то, дядя, эка палата!...

- Ну, да что хвалить-то, что? не годится хвалить своего, осудятъ сторонн³е! - могъ только сказать старикъ, но видимо былъ доволенъ и похвалами племянника, и собственной выдумкой и толкомъ, какимъ наградила его природа и долгая безупречная жизнь.

По совѣту и при помощи дяди, изба поправлена, сдѣлалась по-прежнему годною для жилья. Приблизилось желанное время ярмарки, собиравшейся въ ближномъ посадѣ. Понесся оттуда на всю окрестность громк³й гулъ и безтолковый говоръ съѣхавшагося народа съ телятами, мукой, медомъ, поросятами, всякаго рода дичью, бураками, ведерками, хомутами, шлеями и пряниками и проч., и проч. Подторжье было людно и шумно: ярмарка и шумнѣе и люднѣе, особенно послѣ той поры, какъ прошли образа, утихъ колокольный звонъ и начался самый важный развалъ и разгаръ ярмарки.

Въ эту пору надъ головами базара выставилась на палкѣ косматая шапка-треухъ, которая медленно подвигалась впередъ. Ближайшимъ кучамъ базарнаго народа слышался изъ-подъ этой шапки громк³й разносистой припѣвовъ, обращавш³й на себя общее вниман³е. Нѣкоторые спѣшили остановить и распросить кричавшаго. Друг³е сторонились и опять принимались кричать и громко спорить между собою.

- Что, Петруха, зѣваешь? али корова, либо лошадь пропала? какой шерсти-то? ужъ не буренка ли дядина? али буланой? - сыпались вопросы со всѣхъ сторонъ на кричавшаго, ставивъ его въ необходимость повторять свои предложен³я всякому порознь.

Одни молчали на это, нетолково придакивая, друг³е извѣщали его, что дѣтей не давалъ Богъ, не упуская при этомъ случая подшутить надъ молодухами. Иные отвѣчали короче:

- Ладно, молодецъ, будемъ знать! - ступай, сказывай дальше!...

Снова сторонился народъ, снова поднимался надъ головами и массой базарнаго народа косматой треухъ и выкрикивалъ громко и на распѣвъ голосъ Петра Артемьева свой длинный припѣвокъ:

- "Не надо ли кому ребятъ учить: читать, писать и по гражданскому и по черковному? Приводите въ деревню Судомойку на зиму. Дешево беремъ!"

VI.

Учитель.

Базарный выкрикъ Петра Артемьева не пропалъ даромъ; по деревнямъ понеслись лестные для него слухи, что, дескать, въ Судомойкѣ одинъ молодецъ изъ питерщиковъ грамотой маклачить хочетъ и избу на то построилъ новую, и ребятъ учитъ, и письма пишетъ кому надо. За науку всѣмъ беретъ: и мукой и пшеномъ, и капустой, и солью, и масломъ. Ленъ - такъ и тотъ беретъ: сырьемъ и въ ниткахъ. Судомойковскимъ баринъ крѣпко-накрѣпко наказалъ всѣхъ ребятъ отдавать въ нему: за тѣмъ и бурмистру велѣлъ смотрѣть, и соцкаго по избамъ гоняютъ. У учителя полна изба всякимъ народомъ: и дѣвчонокъ даже беретъ,- есть и так³я.

Подобные слухи, переходя изъ избы въ избу, изъ устъ въ уста, поднимали, шевелили домосѣдство и закоснѣлость деревенскаго, сосѣдняго Судомойкѣ, православнаго люда.

Поднималась и приходила въ учителю вдова-старуха, которой спалось и грезилось видѣть своего Андрюшку грамотнымъ, - такимъ, чтобы онъ читалъ въ поученье м³рянамъ и "Часы" передъ обѣдней и "Жит³я" у дьячка въ избѣ по воскреснымъ утрамъ, и чтобы истово и громко носился его голосъ по избѣ, услаждая и вразумляя слушателей, и плакала бы, горько и слезно плакала бы при этомъ она, сердобольная мать такого толковаго, разумнаго и грамотнаго парня.

Приходила она въ избу учителя и кланялась за парня, и его толкала впередъ:

- Вразуми! возьми ты моего болѣзнаго-то на наученье. Толковъ, вѣдь, больно толковъ: самъ змѣйки дѣлаетъ, балалайку, разумникъ, сладилъ изъ писарскихъ подтяжевъ, изъ ниточекъ мѣдныхъ.

- Давай! Беремъ всякихъ.

- А почемъ тебѣ дать за науку-то? робко спрашивала мать у учителя, и слезливо смотрѣла ему въ глаза.

- Всяко беремъ: и деньгами и житомъ. Да гдѣ, чай, у тебя деньги? - спрашивалъ учитель.

- Как³я, кормилецъ, деньги?- Какъ ни померъ покойникъ, почитай и на глаза не видывала денегъ-то ни копѣйки.

- Ну, такъ житомъ давай, коли денегъ нѣтъ - и жито пригодится: овса, муки...

- Будетъ, батько, будетъ; занесу утрѣ. Не бей-ты только парня-то, не хлещи до слезъ. Боязкой, вѣдь, храненой! - Не напужай: обольется!...

Учитель уговаривался, бралъ парня и принималъ другихъ просителей.

Приводилъ и соцкой многихъ ребятъ, въ сопровожден³и ругавшихся и неутѣшно плакавшихъ матерей: и грозилъ имъ соцкой своей палкой, и про березовыя вѣники напоминалъ, и про становаго. Еще громче и сильнѣе плакали и бранились бабы, хватаясь за ребятъ; еще громче и сильнѣе стучалъ соцкой своимъ ладагомъ, но все-таки устаивалъ на своемъ и исполнялъ начальнич³й и помѣщич³й приказъ.

Приходилъ къ Петру Артемьеву и несчастный отецъ баловниковъ-ребятъ, отбившихся отъ рукъ своими шалостями, которыя особенно участились въ послѣднее время. Жалобы на шалуновъ слышались чаще, приносились со всѣхъ сторонъ. То ребята въ овинахъ затѣяли картофель печь - того гляди подожгутъ, не только овинъ, но и деревню. То на рога коровамъ пустыя лукошки привязываютъ; то длинные шесты къ хвостамъ; то вилашки у баловливыхъ свиней поснимали и до упаду ѣздятъ на нихъ, гоняютъ по полю. То кошекъ чуть ли не всѣхъ побросали въ прудъ: синяковъ дѣвчонкамъ надѣлали. Все одни и тѣ же ребята начинаютъ, все дѣти того же несчастнаго отца, который и къ розгамъ прибѣгалъ, и словами донималъ, и все-таки не видалъ толку и исправлен³я; ребята, какъ на зло, еще хуже дурили; стали на старухъ наскакивать и шлыки сбивать,- сбили шлыкъ и у бурмистровой матери. Тутъ уже не вытерпѣлъ отецъ; развелъ руками, посѣкъ ребятъ; побранилъ, сколько могъ, крѣпко и рѣшилъ отдать ихъ въ науку; авось-дескать тамъ поотвыкнутъ, а то - того гляди своей спиной придется скоро раздѣлываться, отвѣчать за ребятъ.

Велѣлъ онъ имъ скорѣе одѣться и повелъ изъ избы: замерли у ребятъ сердца, словно передъ страшной, но не избавной бѣдой, до того, что не разъ на пути порывались на утекъ, по за-спиной отца, опять къ другимъ деревенскимъ ребятамъ въ компан³ю. Отецъ переловилъ ихъ, и все-таки устоялъ на своемъ и привелъ къ знакомой для деревенскихъ мальчишекъ судомойковской избѣ учителя, откуда неслось на всю деревню нескладное завыванье десятка дѣтскихъ голосовъ, накрываемое густымъ напѣвомъ руководителя.

Одни голоса побойчѣ, словно трещотки, тянули скоро и опережали остальныхъ и даже самого учителя, густой голосъ котораго сопровождался ударами по столу.

Онъ сидѣлъ въ переднемъ углу; косматой, съ толстой линейкой въ рукахъ, которой, можетъ-быть, сейчасъ только нахлопалъ на баловливой ладонѣ десятокъ, а того и гляди дюжину горячихъ, невыносимыхъ отъ боли паль, которыя такъ и жгли всю руку и заплечья провинившагося. По обѣимъ сторонамъ учителя, вдоль стола, уткнувъ головы въ раскрытыя, изорванныя и до неопрятности засаленныя книжки, скучившись, сидѣли невольныя жертвы-мученики. У середнихъ торчали указки изъ лучины съ острымъ концомъ и широкимъ, красиво-зазубреннымъ верхомъ. Трое стояли на колѣняхъ въ углу, подлѣ печи: одинъ изъ наказанныхъ таскалъ изъ-подъ себя горохъ и украдкой просовывалъ въ ротъ. Другому, болѣе виноватому, досталась горшая участь: онъ поставленъ былъ на дрясву, которая больно впивалась въ колѣнки, и виновный, тоже украдкой, разгребалъ ее по сторонкамъ. Надъ третьимъ виноватымъ подшутилъ учитель, поставилъ его лицомъ въ уголъ и запретивши оглядываться! Въ противномъ случаѣ его ожидали земные поклоны, отъ которыхъ потомъ могла пойдти кровь носомъ и головная неутѣшная боль.

Такова была ежедневная картина избы Петра Артемьева, крайне обрадовавшая несчастнаго отца и запугавшая и опечалившая его баловниковъ-ребятишекъ.

Учитель призамолкъ: мгновенно затихли и пѣвч³е его, воспользовавш³еся отдыхомъ, чтобы пощипать и пощекотать другъ друга, и въ свою очередь помѣститься къ печи, на дрясву и горохъ.

Отецъ баловниковъ говорилъ учителю:

- Вотъ еще тебѣ три парня въ науку: совсѣмъ одолѣли. Пошугай ихъ вволю, дери сколько знаешь и сколько хошь - перечить не стану: и вѣниковъ навяжу, если велишь, даромъ, и дрясвы наколочу, и гороху нагребу. Дери, знай, въ волю, да шибче, хоть три шкуры спускай,- совсѣмъ одолѣли: вечоръ лошковской коровѣ ни за што отрубили хвостъ. Уйму - нѣтъ!... А ну-ко, ну! поставь-ко и моихъ-то на дрясву по первоначалу: я посмотрю!

Учитель радъ былъ исполнить волю родителя, хотя и съ большимъ трудомъ сдѣлалъ это: новички еще не привыкли сразу повиноваться ему, и спѣшить тотчасъ же подчиняться наказан³ю, какъ въ воду - въ омутъ - кидаться, въ полной безнадежности м, не видя другаго исходу ни назади себя, ни впереди.

Отецъ полюбовался потѣхой и заговорилъ объ услов³яхъ;

- Чай, вѣдь, не даромъ берешь?

- Вѣстимо, не даромъ.

- Какое же тебѣ спасибо-то надо? я не постою. Отучи только ребятъ отъ баловства.

- Да вотъ баринъ за нашихъ велѣлъ полтину давать въ зиму, и эти за полтину идутъ! толковалъ учитель, стараясь вразумить отца, что беремъ-де и житомъ, а все бы лучше, еслибъ деньгами уговориться. Къ тому же тутъ три парня и поторговаться можно.

- Деньгами, по мнѣ, не за-что платить тутъ. Ты, вонъ, слыхалъ я: больше житомъ берешь и съ меня бери житомъ. У меня, вишь, ржи залишной много осталось, подѣлился бы, и не въ тягость бы мнѣ было. А деньгами тутъ не за что платить.

- Съ тебя надо деньги: мужикъ ты съ достаткомъ, съ другаго кого беру и не деньгами, а съ тебя не подходяще.

- По гривеннику вѣдь тебѣ положить за парня, чай, мало будетъ?

- Это только на книгу хватитъ. А труды-то во што ставишь?

- Ну, еще кладу по пятачку на парня! такъ и выйдетъ по пятиалтыннику.

- Нѣтъ, эдакъ-то не сходно; этакъ-то ты самъ лучше учи, а мнѣ не надо: и этихъ ребятъ будетъ съ меня.

- Постой, да ты постой, поторгуемся. Ну! по двугривенному за голову, и книги куплю самъ!

Отецъ уже протянулъ пятерню, чтобы ударить по рукамъ и рѣшить дѣло окончательно. По учитель зналъ норовъ и упрямство сосѣднихъ богатѣлей и не подавался назадъ отъ назначенной цѣны въ началѣ до конца сдѣлки.

Мужикъ ломался, хитрилъ, сколько могъ, придумывая придирчивыя и несходныя услов³я - и не устоялъ, встрѣчая съ одной стороны устойчивость и упорство учителя, а съ другой вспоминая прежн³я и воображая себѣ будущ³я шалости ребятишекъ, на которыя могъ бурмистръ разсердиться и ребяцкое дѣло отдать на м³рской судъ и расправу.

- Ну, ладно - быть по тебѣ. Не стою! Только больнѣе хлещи ребятъ - не жалѣй шкуры. Мои, вѣдь, доморощеныя.

---

Окруженный голосистыми и шаловливыми учениками, Петръ Артемьевъ мало по малу привыкалъ къ скучному и однообразному занят³ю учителя: цѣлую недѣлю по утрамъ выпѣвалъ съ ними букварь и псалтирь, терпѣливо повторяя зады и медленно подвигаясь впередъ. Зато, съ другой стороны, онъ былъ обезпеченъ совершенно; для обихода у него на все былъ запасъ даровой, некупленой. Старухѣ его было легче справляться со стряпней: ребятишки-ученики, по очереди, и дрова кололи, и воду таскали въ избу, считая даже эту работу за особенную милость, за награду, на перерывъ, съ неизбѣжной дракой, хватались и за топоръ, и за ведра. На праздникъ уходили дальные по домамъ, ближн³е расходились каждый вечеръ.

Такъ тянулась зима до той весенней поры, когда въ деревняхъ начинаются работы трудовыя, тяжолыя, гдѣ и помощь ребятишекъ приноситъ свою очевидную пользу. Петръ Артемьевъ, вслѣдств³е этихъ обстоятельствъ, на все лѣто прекращалъ ученье и начиналъ его снова поздней осенью, когда прогорятъ овины, затѣются супрядки - засидки по вечерамъ, катанья по праздникамъ (съ 24 ноября) и не замѣтно подойдетъ 1-е декабря - пророкъ Наумъ, который - по крестьянскому присловью - наставляетъ на умъ. Въ этотъ день, по принятому и укоренившемуся обычаю, ученики и родители ихъ обдариваютъ, чѣмъ могутъ, учителя.

Не удивительно, если на учителѣ къ празднику появится: и армякъ син³й решемской, и полушубокъ изъ романовскихъ ярокъ; платокъ на шеѣ и рубашка изъ ивановскаго ситца, шапка новая теплая съ выхохлевой опушкой галицкой (шокшинской) выдѣлки; и валяные сапоги макарьевск³е. Учитель, вслѣдств³е подобнаго обстоятельства, спѣшитъ освободить учениковъ до Николина дня отъ ученья. А тамъ опять голоситъ съ ними на всю деревню въ цѣлую зиму, до Пасхи, и видимо доволенъ собой,- и успокоился. Лѣтомъ у него другая работа и вслѣдств³е тѣхъ благопр³ятныхъ случайностей, что родина его помѣстилась какъ разъ въ той сторонѣ, откуда выбирается народъ на заработки въ Питеръ, гдѣ и живетъ все лѣто, высылая къ ярмаркамъ и базарамъ въ семью посильныя денежныя пособ³я. Къ тому же и деревня Судомойка лежала не далеко отъ того завѣтнаго мѣста, гдѣ выдавался этотъ "присылъ" и которое простымъ народомъ, по старому, обыкновенно, до сихъ еще поръ называется испидиторской, рѣдко "канторой" и почти никогда съ прибавлен³емъ главнаго отличительнаго эпитета - "почтовой" .Сюда-то ежедневно лѣтомъ (особенно въ праздники) цѣлыя кучи бабъ, урываясь отъ спѣшныхъ полевыхъ работъ, приходятъ послушать, какъ читаетъ испидиторъ, т. е. перечисляетъ деревни, осчастливленныя присыломъ, при общемъ гробовомъ молчан³и всей массы слушателей. Однозвучно слышатся безтолковыя и толковыя, забавныя и остроумныя, назван³я деревень и погостовъ, починковъ и ямовъ, погорѣлокъ и селъ, выселковъ и городищъ, усадебъ и займищъ, поселен³й и сельдбищъ {Деревня - общее назван³е всякаго крестьянскаго жилья безъ церкви - видоизмѣняеть, какъ извѣстно, свои назван³я: называется починкомъ, если перестроена на старомъ мѣстѣ, по новому плану, послѣ пожара; погостомь,- если имѣетъ церковь или часовню, на задахъ огороженное мѣсто для усопшихъ (далеко отъ селъ); главное населен³е составляютъ священно и церковнослужители, а при нихъ кое-как³я избы сельчанъ выселкомъ, если деревня выстроена недавно, по близости другой деревни, выѣхавшими обитателями послѣдней; городищемъ, когда служитъ остаткомъ и какъ бы памятникомъ стоявшаго когда-то на этомъ мѣстѣ села, монастыря, даже города; займищемъ и сельдбищемъ, когда было здѣсь въ старину сходбище (поляна или площадь) для торговъ, мѣсто впослѣдств³и застроенное жилыми избами; ямомъ, гдѣ жили въ старину тѣ обыватели, въ повинностяхъ которыхъ состояла казенная гоньба,- и проч., и проч.}, и проч. Слѣдомъ за назван³ями деревень общая тишина нарушается выкрикомъ однозвучнымъ и короткимъ: "кому?"

Слѣдуетъ отвѣтъ, и за нимъ или молчокъ или простое: "скажемъ!" или же веселое и радостное, съ особеннымъ выкрикомъ: "здѣсь - отложите!"

Счастливые выдвигаются впередъ и должны росписаться; но какъ? грамотѣ научиться имъ и въ умъ никогда не приходило, а ребятъ за себя поставить,- такъ еще когда-то приготовитъ такихъ грамотѣевъ Петръ Артемьевъ? Зато онъ самъ всегда тутъ на лицо, и въ этомъ случаѣ человѣкъ неоцѣненный, дорогой. Безъ него баба хоть цѣлый день бѣгай - не нашла бы поручителя и росписчика. Петръ Артемьевъ, за десять копѣекъ мѣдью, готовъ на услугу, и роспишется, и баба останется при деньгахъ, и онъ самъ, писецъ, не въ накладѣ. Изъ этихъ десяти копѣекъ, въ спѣшное время, передъ ярмарками, у него легко составляется капиталъ до того значительный, что даетъ ему средства безбѣдно просуществовать лѣто и оставить залишную копѣйку для угощен³я того доброжелателя и благотворителя, который указалъ ему на этотъ родъ промысла, и помогъ легко и просто, но выгодно пристроиться.

Счастье видимо улыбалось Петру Артемьеву и даже присылъ замѣтно ослабѣвалъ и чуть не прекращался зимой, когда питерщики самолично приходятъ въ семьи, какъ бы нарочно около той поры, какъ учитель начинаетъ засѣдки и ученье, которыя только въ праздникъ позволяютъ ему навѣдываться въ почтовую контору для росписокъ: "по неумѣн³ю грамотѣ и личному прошен³ю" получателей.

Въ праздники любилъ Петръ Артемьевъ забираться на клиросъ, откуда слышался м³рянамъ его густой (по ихъ выражен³ю - толстый) голосъ учителя, носивш³йся подъ церковными сводами затѣйливыми, смѣлыми переливами. Этотъ же голосъ слышался прихожанами и середи церкви въ Шестопсалм³и и чтен³и Апостола и до обѣдни во время часовъ, и начиналъ гудѣть истово и рѣчисто во время раздачи кусочковъ просфоры передъ концомъ обѣдни.

Петръ Артемьевъ и уголья носилъ въ алтарь, и воду горячую, и кадило подавалъ, исполняя церковныя требы, и во всемъ помогая пр³ятелю-дьячку. Пономарь-старикъ, потерявш³й голосъ, не сходилъ съ колокольни, и только иногда носилъ подсвѣчникъ и тушилъ догоравш³я свѣчи.

Во время храмовыхъ праздниковъ и въ первые дни Рождества и Пасхи, Петръ Артемьевъ ходилъ вмѣстѣ со священникомъ, со славой; прибиралъ ржаные короваи и яйца, и таскалъ ихъ мѣшками и лукошками въ телѣгу, на которой вечеромъ развозилъ священство по домамъ. Онъ уже зналъ напѣвы всѣхъ восьми гласовъ, и знаменной, и к³евской, и троицкой распѣвы; умѣлъ объяснять и значен³е словъ: паралеклис³архъ, эксапостиллар³й, сикиллар³й, ирмосъ, тропарь, кондакъ, и толковалъ доказательно всѣ жит³я святыхъ, которыя, по старому заведенному обычаю, читались степеннымъ мужикамъ передъ каждой обѣдней въ избѣ дьячка или дьякона. Въ Лазареву-субботу рубилъ онъ вербу; въ Свѣтлое-воскресенье распоряжалъ разстановкой куличей и пасокъ; передъ Троицынымъ-днемъ запасалъ березки для церкви и щипалъ цѣлый ворохъ черемушнаго цвѣту. Въ день перваго Спаса непремѣнно приносилъ въ церковь яблоки и смородину. Однимъ словомъ, отъ Петра Артемьева можно было выспрашивать и получать толкован³я на всѣ церковные обряды и обычаи, и не ошибаться; твердо зналъ онъ, въ какую службу стоятъ со свѣчами и когда совершаются колѣнопреклонен³я. Сказывалъ вѣрно, какая служба длиннѣе и короче; въ какой день какому святому празднуютъ; когда дается разрѣшен³е на вино и елей и когда благословляется всеяст³е или только одна рыба и елей. Не затруднялся онъ въ объяснен³и пасхал³и зрячей и по пяти пальцамъ собственной руки сказать число мѣсяца и даже день, въ какой придется отправлен³е подвижныхъ праздниковъ. Къ общему удивлен³ю и вразумлен³ю - зналъ онъ потомъ всѣхъ святыхъ и всѣ дни, посвящонные ихъ памяти, такъ-что всѣ м³ряне рѣшили въ одинъ голосъ, что Петръ Артемьевъ обогналъ дьячка и знаетъ больше его, уступая въ этомъ одному только батюшкѣ, да отцу-дьякону.

Петръ Артемьевъ велъ себя солидно и важно, - не засиживаясь на завалинкахъ, и не любилъ сплетенъ, толкуя одни жит³я тѣмъ умилительнымъ и высокопарнымъ книжнымъ языкомъ, какой только и можно слышать отъ странниковъ и баженниковъ, и какой всегда удивляетъ простаго человѣка.

- Ишь-ты: говоритъ словно по печатному, какъ въ книгѣ, и въ толкъ все возьмешь. Башка, доточникъ, на томъ стоитъ!

Однако же, тѣмъ не менѣе, Петръ Артемьевъ поспѣшилъ обзавестись берестяной, ветлужскаго производства, тавлинкой, съ фольгой и ремешкомъ, и сталъ нюхать чумаковской табакъ-зеленчакъ, съ забавными приговорками - насмѣшками надъ курящими. Борода у него выросла въ лопату, на головѣ стала просвѣчивать и пробиваться лысинка. На затылкѣ онъ нерѣдко собиралъ и завязывалъ косичку; носилъ длинныя бѣлыя рубахи; часто оглашалъ избу церковнымъ пѣн³емъ; писалъ полууставомъ и разрисовывалъ сандаломъ и охрой поминальники; даже, разъ, переплелъ вновь старую тр³одь и срисовалъ видъ какого-то монастыря...

Однимъ словомъ, о петербургской жизни забылъ Петръ Артемьевъ, какъ забылъ и дядя-старикъ, который не могъ нарадоваться плодами своего вл³ян³я, руководствъ и совѣтовъ. Все пошло какъ-нельзя лучше, къ общему - племянника и дяди - удовольств³ю, но надолго ли? Этого не могли сказать ни тотъ, ни другой. Сказало время и случай.

VII.

Кулачокъ.

Петръ Артемьевъ, въ теплой избѣ, лежитъ на полатяхъ и нѣжится; старуха-мать, забралась на невыносимо-жарко натопленную печь, творитъ молитвы и охаетъ.

- Спишь, матушка, али нѣту?- окливнулъ ее голосъ сына.

- Гдѣ ужь тутъ спать: въ вечеру-то опять косточки по всѣмъ суставчикамъ заныли, головушку-то словно свинцомъ налило: шабала-шабалой.

- А слышишь, все слышишь, что толковать стану?

- Ну, да какъ, кормилецъ, не слышать: на лѣвое-то чутка. Правое-то ровно куделей завалило, и ходитъ тамъ такой-то громъ...

Старуха снова заохала и снова творила молитвы.

Въ избѣ опять наступило прежнее затишье, которое мгновенно погружаетъ въ крѣпк³й сонъ всякаго трудоваго - рабочаго человѣка. Спитъ въ это время и котъ въ печуркѣ, и овцы лѣзутъ по угламъ, и корова щуритъ глаза въ подъизбицѣ. Не cпали только обитатели учителевой избы, потому-что самъ онъ вскорѣ опять нарушилъ молчан³е.- "Матушка, а, матушка?" -

- "Асенько"?- было отвѣтомъ.

- Вотъ что!- началъ опять Петръ Артемьевъ:- ладно бы зыбку навязать, и тебѣ бы забавно было.

- Да на што зыбку-то, про чьихъ это?

- На што?! - ребенка положить.

- Да чьево, ребенка-то, - чьево?

- Своего ребенка, не чужаго положить, хоть бы и моего ребенка положить.

- Да ништо ты, разумникъ мой - красавецъ, надумалъ ожениться?

- Отчего жъ не ожениться, отчего жъ не вступить въ супружество, что не совокупиться узами-то брачными?

- Давно, батько, давно я тебѣ толковала: не слушалъ вѣдь меня, знать не хотѣлъ! Покачала бы, молъ, я внучатъ своихъ крошечекъ, порадовалась бы я на нихъ, поплакала бы на внучатъ-то своихъ! Господи, молъ, Батюшко, внуши Ты Петровану-то моему мысль экую. Я бы и глаза-то закрыла покойнѣе и въ сырую-то бы землю легла, Господи, мой Батюшко!!..

- Ну, да ладно! благо надумалъ: теперь не отстану! сказывай только, какую хочешь и как³я тамъ невѣсты-то есть.

- Мало-ли, батьво, невѣстъ; самъ, чай, видалъ: вонъ полѣсной одинъ семерыхъ дѣвокъ возвелъ.

- Полѣснаго дѣвокъ даромъ не надо: и не вспоминай объ нихъ другой разъ - злющ³я, всего изломаютъ, я смиренъ. Сказывай про другихъ.

- Лукерью Трепачиху бери: дѣвка - гладь, писаная красота; самъ, чай, видалъ. Изо всей деревни краше всѣхъ; вся въ мать, какъ окапаная.

- А не станетъ по грибы у сосѣдскихъ ребятъ проситься съ собой понять?

- Ну, да што ты, батько, больно вяжешься-то? то - дѣло дѣвье, а баб³й шлыкъ надѣнетъ - другая станетъ.

- То-то я и самъ такъ смекалъ... на нее!..

- Благослови тебя, Господи, вразуми Онъ тебя! - Покачала бы я зыбку-то, посмотрѣла бы хоть однимъ глазкомъ на внучатъ-то своихъ.

- Пищать-чай станутъ - одолятъ.

- Не чуж³е, батько, свое порожден³е! и крикъ-отъ не тѣмъ сдается, свой крикъ. Ты не сердись, пущай ихъ кричатъ и самъ вѣдь кричалъ, и батько...

- Подлинное дѣло, что кричалъ: ну, а коли жена-то согрублен³я станетъ дѣлать, да взвозжаетъ тебя? - волкомъ взвоешь.

- Твое, вѣдь, дѣло - большаково. На то и пословка сложилась старыми людьми, мужъ жену бьетъ - подъ свой норовъ ведетъ.

- Я бить не стану: я смиренъ!..

- Ну, да какъ, батько, не бить; всѣ вѣдь такъ-то; оттого и соглас³е! Шубу бей - теплѣе; жену бей - милѣе.

- Я не стану бить: я питерской! Не велятъ тамъ - ругають. Да опять-таки и дядю нужно объ этомъ спросить: голова, вѣдь,- скажетъ.

Петръ Артемьевичъ въ тотъ же день былъ у дяди.

Пришолъ въ избу: по обычаю, помолился на тябло, и роздалъ поясные поклоны: сначала хозяину, а потомъ и остальнымъ домочадцанъ; сѣлъ къ столу, ближе къ дядѣ, и замолчалъ, понуривъ голову. Дядя замѣтилъ это и началъ первымъ:

- Али что не ладное у тебя? давно не бивалъ, а пришолъ - и словомъ подарить не хочетъ. Сказывай: что за притча прилучилась?

- Нѣтъ, такъ - никакой притчи не прилучилось.

- Что жъ волкомъ-то смотришь: разсердилъ, что-ли, кто?

- Никто не сердилъ. На что меня станутъ сердить?

- То-то, кажись, не за что. Что-жъ больно не веселъ?

- Вели, дядя, бабамъ не слушать, одному скажу: послѣ всѣ узнаютъ. Ожениться, дядя, захотѣлъ: ей-Богу таково-то скоро захотѣлъ. Благослови!

- Позденько надумалъ... Ну, да что жъ?- Холостой-то - сказано - умретъ: собака не взвоетъ.

- То-то, больно, вишь, хорошо: ребятъ м³ру поставишь; опять же и себя облегчишь. Мать тоже стара стала: всю ломаетъ.

- По охотѣ ли только рѣшился? не такъ ли, смотри - съ разу взгрѣптѣлось: бываетъ, вѣдь, эдакъ-то...

- У меня - по охотѣ! Вотъ взялъ бы я бабу-то какую, да и жилъ бы съ ней, коли бы не злющая только попалась; все бы цаловались.

- Ну, да хоть и не все бы цаловались; а въ миру съ женой жить - чего лучше! Жена, сказано въ писан³и, великое дѣло.

- То-то, дядя, смекаю: великое. Мужъ съ женой - это чета... человѣкъ да не разлучаетъ! сказано.

- Такъ, братецъ, такъ - и не инако. Жена это, тепереча, такое дѣло, что она завсегда у мужа подъ началомъ должна быть. Она, какъ на избѣ труба, а ты - какъ на церкви глава. Надо тебѣ жениться - что говоритъ?! надо хозяйку молодую - хозяйкой домъ стоитъ; опять же и семейная каша погуще кипитъ.

- Вишь, вѣдь ты, дядя, какъ толково знаешь это: сказывай-ко дальше, сказывай.

- Выбирай только по-сердцу, и живите въ волю, а тамъ деритесь, бранитесь - да не расходитесь только.

- Я драться не стану: не такой! Вонъ и мать тоже наказывала, да не дѣло наказывала.

- Ну, да оно - почитай-что - и дѣло. Не даромъ, вѣдь, толкуютъ, что женѣ спускать - въ чужихъ людяхъ ее искать; а кто жены не бьетъ - тотъ и милъ не живетъ. Женской бытъ- всегда онъ битъ.

- Нѣшто ты самъ-то билъ, дядя, тетку-то?

- Бывалое дѣло,- не безъ тово же. Дрались - бранились, а подъ одну шубу-то ложились. Свой вѣдь, судъ, короче: на то у насъ въ дому и согласье стояло. Гдѣ грозно - тамъ и честно.

- Да вотъ опять дѣло какое, дядя: ребята пойдутъ - за ихъ отвѣту много.

- Ну, еще до этого далеко,- до ребятъ далеко. А ты бы смекалъ пока дѣвку, да и за дѣло бы брался: не откладывалъ. Нашолъ ли невѣcту-то?

- Ну, да какъ не найдти: вонъ Параньку-то тогда ладилъ, а теперь и пригодилась бы, Параньку-то и по любви бы можно, а ушло такое время: не вернешь. Параньку-то больно бы ладно.

- Что бредишь-то? что не дѣло-то разводишь? Чужая, братъ. жена, что у волка въ зубахъ: не вырвешь, сказано: не твоя - и воздержись!.. и мимо,- дальше проходи... кража, вѣдь,- это: грабежъ, братецъ ты мой!.. А есть непутные-то так³е.- На чужой каравай рта не разѣвай, а своимъ-то запасцомъ жить станешь - и м³ръ не осудитъ, и на сердцѣ у самого легче, и...

- Я тебѣ, дядя, не про-то... не такъ бы тебѣ сказать-то надо... дѣвку-то я, Луверью, намѣтилъ.

- Трепачиху-то? смотри, не ожгись: огонь-дѣвка! Не взяла бы она тебя за носъ, да не водила бы вдоль избы-то изъ угла въ уголъ...

- То-то, дядя, не водила бы, не смущала.

- А что же я-то со старости, что съ дурости: надо бы мнѣ такъ тебѣ сказать, что умѣй дать женѣ ходъ, не пущай вожжей, что лошади, и брыкаться не станетъ; а не стегай по щекотливому то мѣсту - и норову не покажетъ и повезетъ тебя ходко, и на бокъ, въ колею какую, не свалитъ. Вотъ, вѣдь, оно какъ по моему; такъ бы надо говорить!

- Да такъ и есть и вправду, коли по твоему эдакъ! - рѣшилъ Петръ Артемьевъ.

По совѣту дяди, самъ лично отправился онъ уторговывать невѣсту, прихвативъ кстати и выводное на всякой случай. Дѣло это ему было на-новѣ, и потому, когда онъ отворилъ дверь въ невѣстину избу, то и смѣшался и растерялъ все, что успѣлъ придумать для разговоровъ съ отцомъ и матерью и самой невѣстой.

Сталъ онъ у двери, какъ громомъ пришибенный, кланялся и махалъ безъ толку шапкой.

- Что не сядешь-то: садись! не впервые знаемся. Петръ Артемьичъ! садись - гость будешь,- выручилъ его изъ непр³ятнаго положен³я хозяинъ.

Петръ Артемьевъ помнилъ наставлен³е матери и продолжалъ стоять у дверей.

- Я, вѣдь, не сирота! заговорилъ онъ, наконецъ. Я купцомъ пришолъ. У тебя товаръ.... и я купцомъ пришолъ.

Петръ Артемьевъ еще больше смѣшался и перепугался:

- "Эка притча!- думалъ онъ про себя,- угораздило самому прилѣзть, а и не мое бы дѣло-то это. И мать говорила. Сунуло голову въ овинъ, хоть уйдти до другаго разу - такъ впору.... горю со стыда!

- Чѣмъ же торговать-то надумалъ? спрашивалъ, между-тѣмъ, отецъ невѣсты.

- Чѣмъ надумать-то? торговать!...

И въ головѣ жениха заворочались кое-как³я мысли о томъ, чтобы соврать, и даже какой товаръ придумать для торгу. Но отецъ невѣсты смекнулъ въ чемъ дѣло:

- Да ты не сватомъ ли за кого пришолъ? Товарецъ-отъ эдакой, признаться, есть у меня,- есть; что грѣха таить,- есть.

- Знаю, что есть; за тѣмъ и пришолъ сватомъ.

- Такъ садись, дорогой человѣкъ; садись въ большое мѣсто. Сказывай за кого пришолъ сватомъ, по тому тебя и чествовать станемъ.

- За кого пришолъ? ни за кого не пришолъ, самъ за себя - продолжалъ разсуждать вслухъ Петръ Артемьевъ, и оправился:

- Лукерья твоя мнѣ по мысли: по ее пришолъ. Отдай въ жоны, у меня и выводное съ собой,- поторгуемся!

- Такъ надо по обычаю дѣлать, Петръ Артемьичъ, не разгнѣвайся! Ты мнѣ зять сподручной, да ужь коли самъ пришолъ сватомъ за себя, такъ надо и дѣвку спрашивать, по мысли ли ты-то ей? Такое дѣло ведется у всѣхъ,- вонъ и бабъ спроси, да и самъ, вѣдь, чай знаешь?

- Знать-то не знаю, а слышалъ. Спрашивай дѣвку - по мнѣ все едино!- рѣшилъ Петръ Артемьевъ спроста; но ошибся въ предположен³яхъ.

Дѣвка отказалась на отрѣзъ, и пустилась въ слезы. Если бы Петръ Артемьевъ оставался въ избѣ подольше, не уходилъ бы вскорѣ, онъ могъ бы въ причитиваньяхъ Лукерьи слышать обзыванъя себя "постылимъ, безталаннымъ, неладнымъ" даже намеки прямые на лысину и старость, поклепы на Параньку, на учительство, на горохъ, розги, дрясву и проч. Устояла на своемъ бойкая дѣвка, и не пѣла на сговорѣ, при прощаньи съ родителями, хоть и кстати была бы теперь эта пѣсня:

Я еще у васъ, родители,

Я просить буду, кланяться:

Не оставьте, родители,

Моего да прошеньица:

Не возилъ бы меня чужъ-чуженинъ

Во чужую во сторонушку,

Ко чужому сыну отецкому.

Не пасся бы онъ, не готовился;

На меня бы не надѣялся.

У меня-ль, у молодешенькой,

Еще есть три разны болѣсти:

Я головонькой угарчивя,