Максимов Сергей Васильевич - Из книги "Лесная глушь"

ослѣ сговоровъ и въ самый день столованья послѣ вѣнца.

   - Мнѣ, братцы, одно - хвастался онъ писарямъ, что коли полюбилъ работу, да не любитъ она сроку - изо всѣхъ жилъ потянусь. Само бы дѣло не годило меня, а я его дождусь, да ужъ коли и дорвусь до него, такъ не скоро отстану. Анютка особая статья - погодитъ, не помретъ до той поры!...

   - Да кручинится вѣдь, надрывается!..

   - На свою же потѣху. На то это ихное, бабье, дѣло. Поскулитъ-поскулитъ, да и отстанетъ, тогда опять можно съ начатковъ пойти.

   Писарямъ рѣчь Ѳомки со всѣмъ по сердцу пришлась: смѣялись они отъ души находчивости краснобая и трепали его по плечу, и по спинѣ хлопали, и трубочку закуреную подавали.

   - Люблю тебя, Ѳомка, пуще брата двоюроднаго. Съ тобой и умереть, такъ на потѣху. Парень урви да отдай!.. сто рублевъ не деньги! Ну-ка, братъ, выпьемъ, да поцѣлуемся.

   Между тѣмъ прошолъ постъ; наступила Святая до того теплая, что можно было даже хороводы водить на полянкѣ.

   - Вотъ, думаетъ Аннушка, придетъ мой суженой въ хороводы, угожу ему молвить. Какъ не какъ, а все сердце изныло.

   Но ошиблась дѣвка въ расчотахъ, Ѳомка словно на зло ей затѣялъ въ городки играть, а въ хороводы прогналъ ребятишекъ. Осѣдлалъ Ѳомка какого-то парня-верзилу и ѣдетъ отъ одного города съ другаго: и опять съ одного маху и одной палкой гонитъ всѣ чушки съ кону и опять поѣхала его сторона на другой - побѣжденной.

   Видитъ Ѳомка, что больно изнываетъ дѣвка, и любо ему, что какъ онъ ни крутъ, дѣвка не сдается другимъ ребятамъ.

   - Побалую, говоритъ, немного: послѣ крѣпче любить будетъ! И рѣшилъ онъ опять избѣгать встрѣчи съ Аннушкой, избравъ для этой цѣли ближное село, гдѣ свелъ еще тѣснѣйшую дружбу съ писарями, научивъ нѣкоторыхъ изъ нихъ своимъ шуткамъ. Не умѣли ученики перенять одной только сороки, да какъ на бабу собаки лаютъ, а пѣтухъ задался чуть ли не чище Ѳомкинова.

   Но вотъ стали по деревнямъ кое-как³я лѣтн³я новости проглядывать: у одной глупой коровы, забравшейся въ яровое, хвостъ отрубили. Заходили съ задовъ кожевники и надули бабъ, скупили овечьи шкурки дешевле пареной рѣпы - серчали мужья и перебранили всѣхъ бабъ одну за другой. Рекрутовъ провели и пѣсни рекрута пѣли и въ бабки играли - поговаривали по деревнѣ, что послѣдняя-де парт³я провалила. Рожь на низкихъ мѣстахъ завязалась, и отцвѣла земляника: стала она въ ягоду наливаться.

   - Вотъ, думаетъ Аннушка, ягоды пойдутъ - возьму чашку и пойду за земляникой. Попадется Ѳомка, скажу ему напрямки, что коли-де не возьмешь меня замужъ и не люби лучше, а то вотъ писарямъ хвастался, что и во всей-де деревни я лучше всѣхъ.

   Нехитро было Аннушкѣ надумать это, недолго привелось и земляники дожидаться; взяла она чашку деревянную и встрѣтила Ѳомку въ лѣсу.

   - Что, аль и ты за земляникой вышла? - началъ Ѳомка говорить ей и посмотрѣлъ своимъ нахальнымъ взглядомъ.

   Забыла Аннушка, что хотѣла сказать ему и о чемъ цѣлое утро продумала, не съумѣла даже и отвѣта прибрать. Присѣла она на лужочекъ, который весь былъ усыпанъ спѣлыми красными ягодками, словно платокъ набойчатый цвѣточками. Сѣлъ и Ѳомка рядомъ съ ней; оторветъ ягодку и броситъ ей въ чашечку; другую оторветъ и опять швырнетъ туда же.

   - Ты, говоритъ, не сердись на меня; я тебя никому не дамъ въ обиду. Писаря говорятъ, побей, коли надоѣдать станетъ. Нѣтъ, говорю, братцы, не трону, во... не трону!

   - А зачѣмъ ты все туда ходишь? осиливъ наконецъ свою робость, проговорила дѣвушка.

   - Оттого, что мнѣ лучше тамъ; вѣдь и тебя же не прихвостнемъ таскать за собой.

   Промолчала дѣвушка, но видѣлъ Ѳомка, какъ подернулись ея губы легкой судорогой, пробѣжали двѣ морщинки на щочкахъ, сдвинулись ея рѣсницы и крупная слезинка капнула на ягоду. Отвѣтилъ ей Ѳомка своимъ бойкимъ смѣхомъ, всталъ на ноги и закачалъ головой.

   - Кислая ты дѣвка - Анютка, плакса безтолковая! Ишь полюбила!.. больно, вишь, тоскуетъ!.. очень мнѣ тебя нужно! Вонъ, скажутъ, Ѳомка съ плаксой связался, и говорить, скажутъ, она не умѣетъ. Убирайся ты отъ меня, и безъ тебя много!.. сказалъ и, плюнувъ, пошолъ Ѳомка на перекостки черезъ поляну, въ знакомое село, покурить картузнаго у пр³ятелей.

   Съ тѣхъ поръ, что ни утро, Ѳомка торчитъ на скамейкѣ у писарской избы; цѣлые дни проводилъ въ селѣ; случалось, что ночи заночевывалъ, а на Аннушку и глядѣть не хотѣлъ. Говорили въ деревнѣ, что писаря совсѣмъ приворожили парня; вмѣстѣ хмѣльнымъ занимаются съ нимъ и на балалайкахъ вмѣстѣ играютъ, Ѳомка пѣтухомъ кричитъ, сороку передразниваетъ. Еще, говоритъ, новый молодецъ пр³ѣхалъ вмѣсто того, что прогналъ становой; въ какой то куцой одеждѣ по утрамъ ходитъ, а къ вечеру халатъ надѣваетъ пестрый. Говорили еще, что у молодца и чубукъ длинный, и играетъ онъ на гитарѣ; хочетъ Ѳомку учить. Во всемъ, говорили, новый молодецъ лучше двоихъ: и съ дѣвками сельскими бойко играетъ, и деревенск³я пѣсни какъ-то по своему перекладываетъ.

   Наконецъ и Аннушка увидѣла хваленаго молодца уже въ то время, какъ послѣ бойкихъ дождей проглянуло солнышко и высунули маслянники свои слизистыя головки; показались и рыжечки на зеленыхъ полянахъ.

   Шолъ новый писарь, какъ и говорили, въ пестромъ халатѣ, но только трубки не курилъ, а пѣлъ какую-то пѣсню. Поровнявшись съ Аннушкой, которая шла за грибами, краснощок³й писарь перемѣнилъ напѣвъ и запѣлъ другую пѣсню, ловко прищолкнувъ надъ самынъ ухомъ дѣвушки и откинувъ ногу.

   - Должно быть эту Ѳомка-то любилъ, и про нее, знать, разсказывалъ; да вѣдь дурова же голова, сорока проклятая! Не умѣлъ дѣвки любить - и словно сельская Матрена лучше ея!

   - Мужикъ то мужикъ и есть, мужикъ деревня, голова тетерья, ноги куричьи, проговорилъ писарь, и съ тѣхъ поръ каждый вечеръ приходилъ, по близости, въ Ѳомкину деревню, словно тотъ нарочно посылалъ его на мѣсто себя.

   Узналъ пестрый халатъ, гдѣ живетъ Аннушка и все ходитъ около ея избы и напѣваетъ громогласно: "Конченъ, конченъ дальн³й путь!" или "Ударимъ во струны, ударимъ!"

   Улыбалась Аннушка и, при встрѣчѣ съ писаремъ, била его по рукѣ, когда начиналъ онъ заигрывать. Не приняла сначала его перваго подарка, платка съ картинками, но пестрый, краснощок³й писарь самъ повязалъ ей на шею. Сбросить его постыдилась дѣвушка, тѣмъ болѣе, что Ѳомка, кромѣ лишняго пряника на чужомъ дѣвишникѣ, ничего не дарилъ ей. Въ другой разъ писарь подъѣхалъ съ орѣхами - и тутъ не далъ маху: краснѣла Аннушка, увертывалась, а соблазнилась-таки на орѣхи, тѣмъ болѣе, что они были грецк³е, хоть и на половину съ гнилью внутри, - и не отказалась отъ фунта конфетъ крупичатыхъ, которыми разразился волокита въ послѣднемъ подаркѣ.

   Между тѣмъ начали слухи носиться, что грузди пошли и ужъ два воза повезъ сельск³й грибовникъ на сосѣдн³й боръ. Пошла и Аннушка за груздями, да все набирала одни свинари, вотъ ей и груздочки стали попадаться, сначала больш³е, а вонъ и маленьк³й проточилъ головку изъ подъ кучки сосновыхъ иголокъ; за нимъ другой, трет³й... успѣвай только брать, - откуда берутся грибы. Не успѣла она и дно лукошка завалить порядочно, какъ зашелестѣли листья и откуда ни взялся пестрый халатъ писаря и его длинная трубка.

   Слово за словомъ, подсѣлъ писарь тутъ же и сталъ помогать дѣвушкѣ. Долго сидѣли они и о чемъ-то толковали, вовсе не подозрѣвая, что подвигалась въ нимъ буря - и самъ Ѳомка какъ вылилъ тутъ.

   - Ты это за чѣмъ въ чужой-то огородъ залѣзъ?- крикнулъ онъ на писаря и въ сердцахъ схватился за палку.

   - Бахваль, сколько хочешь, на гитарѣ своей, а нашихъ не трогай; на меня вотъ цѣлую недѣлю дуешься. Почище тебя ваши ребята, да и съ тѣми въ м³ру живемъ. Ишь, говоритъ, мы ихъ чище; мы, говоритъ, не напиваемся до пьяну и на балалайкѣ не любишь играть; гармон³я, говоритъ, скверный струментъ. Дѣвки всѣ скверныя... а въ нашу деревню для прогулки ходишь? кричалъ Ѳомка, передразнивая писаря, и разставилъ ноги, ожидая нападен³я.

   - Я, вотъ, ввалю тебѣ свойскихъ-то, штукъ со сто, такъ и будешь ты ходить по жордочкѣ, чернила ты этак³я, бумага проклятая! выкрикивалъ Ѳомка, выжидая отвѣта, которымъ не замедлилъ писарь и высчивалъ ему полновѣсными дулями.

   Ѳомка какъ ни ловчился, но принужденъ былъ уступить сильному писарю и лечь на землю, можетъ быть. и по своей волѣ, а вѣрнѣе всего по неволѣ.

   Такъ какъ подобныя оказ³и бываютъ не часто и притомъ же всегда занимательны, то и драка двухъ пр³ятелей не прошла въ тихомолку, а огласилась на цѣлой лѣсъ. Долго ли собраться грибовникамъ, долго ли смекнуть имъ въ чемъ тутъ дѣло и что Ѳомка повиненъ въ начинѣ, если лежитъ на землѣ.

   - Встань, ободряли его ребята, да мазурни его! Али сердце отшибъ? Изловчись, Ѳомка, полно валяться-то! Ты вѣдь у насъ завсегда бахвалистъ былъ! Эхъ, укаталъ, братъ, тебя писарь: вонъ и кровь потекла... Что, братъ, Ѳомка, кусаться началъ? - дай ему еще! еще!.. лихо!.. лихо! - травили Ѳомку ребята и заухали, когда избитый дружка наконецъ былъ оставленъ писаремъ и, встряхнувшись, всталъ на ноги.

   - Подъ силки взялъ, да угодилъ подъ ножку, - оправдывался Ѳомка, - а то бы и не свалилъ. Пойдемте, братцы, пора воровъ заставать!

   Послѣ этого замѣчательнаго событ³я, Ѳомка совсѣмъ позабылъ объ Аннушкѣ, стыдился даже встрѣчи съ нею, да разъ толкнулъ ее ни съ чего, когда встрѣтился на задахъ и обругалъ обиднымъ словомъ.

   - Пусть его ругается! - говорила Аннушка своимъ подругамъ. Лишь бы только не дрался: а то толкнулъ такъ, что насилу духу набралась, - прямо противъ сердца угодилъ.

   - Нѣшто ты совсѣмъ его разлюбила? допытывались любопытныя подруги, но Аннушка покраснѣла только и ничего не отвѣчала.

  

  

   Прошло, наконецъ, наше сѣверное неустойчивое лѣто. Было сухо; долгое ведро тянулось. Пошолъ разъ дождикъ, припрыснулъ слегка, и заволокло широкое небо сѣрыми тучами вплоть до самаго Покрова. Что дм утро, то и грянетъ назойливый ливень и мутитъ цѣлые сутки.

   Наконецъ пришлось мужичкамъ порадоваться: проглянуло солнышко, но узнать его нельзя: совсѣмъ стало не лѣтнее. Да и на томъ спасибо, что хоть опять установилось ведро и дало время поубраться, а то хоть зубы клади на полку: къ нивѣ просто на просто приступу не было; все залило водой; все отсырѣло.

   Повелись опять работы обыденныя: что ни день, то зарево, сначала словно свѣчка вдали, шире, да гуще и размалюетъ половину неба кровянымъ цвѣтомъ. Рѣзко обозначался этотъ цвѣтъ при густой темнотѣ осеннихъ вечеровъ, и понеслись обычные слухи, что въ одномъ мѣстѣ овинъ сгорѣлъ со всѣмъ добромъ; оставили ребятшекъ сторожить, а сами завалились на полати. Ребятишки - глупый народецъ - вздумали въ ямѣ рѣпу печь; да стрекнулъ уголекъ некстати и попалъ въ недоброе мѣсто: прямо между колосницами. Затлѣлся уже высохш³й снопъ. обхватилъ его огонекъ синей змѣйкой - и долго ли до грѣха: пошло крутить и по сосѣднимъ овинамъ. Занялся овинъ и скоро запылилъ, запыхалъ; только успѣли ребятишки выбѣжать. Хорошо еще, что дѣла обошлось однимъ овиномъ: растасканнаго по бревнушку. По сосѣдству же совсѣмъ лихая бѣда приключилась; пронесло огонь изъ конца въ конецъ деревни: живаго мѣста не осталось; торчатъ однѣ обугленныя вереи, а печей и мѣста не знать. Одинъ исходъ такой бѣдѣ - цѣлая верница погорѣлыхъ, съ замаранными лицами пошла по сосѣдямъ: "подайте, говорятъ, на погорѣлое мѣсто!"

   Но вотъ и первоснѣжье наступило: пошла бездорожица, настали мятели, да вьюги и - обѣлилась земля, замерзла она вершка на два. Завалились старики на печь; сѣлъ большакъ за лапоть, большуха на стртжку бяшекъ, а молодое племя ссыпки затѣяло и начались завѣтные супрядки. Коренной и неизмѣнной ихъ посѣтитель Ѳомка, какъ будто и не жилъ въ своей деревнѣ, забылъ объ нихъ вовсе и не ходилъ смотрѣть на ребяцк³я игры. Гдѣ онъ и что? - никто не заботился. Знали только одно, что Анютка сговорена за писаря Егора Степаныча, который лѣтомъ въ пестромъ халатѣ ходилъ, а къ зимѣ надѣлъ син³й овеч³й тулупъ.

   Ходитъ писарь каждый день въ Ѳомкину деревню и все у невѣсты сидитъ, принесетъ гитару и брянчитъ на ней вплоть до третьихъ пѣтуховъ. Веселѣе были супрядки эти, чѣмъ прошлогодн³е; гдѣ они ни затѣются, вездѣ сидитъ писарь съ невѣстой: онъ на гитарѣ играетъ, она прядетъ и пѣсни поетъ, да какъ-то совсѣмъ неохотно.

   - Не то она, братпы, Ѳомку крѣпко любила, не то... что...

   - А лихо его писарь поломалъ! - Совсѣмъ, братцы, опѣшилъ нашъ парень; говорятъ изъ батраковъ-то онъ на Волгу пробираться хочетъ - толковали промежъ собой ребята, но ошибались немного, потому-что лишь только прошли святки, Ѳомка какъ снѣгъ на голову.

   - Здорово, ребята, чай и въ живыхъ не чаяли?- далеко братцы, былъ... куды далеко!- привѣтствовалъ онъ своихъ старыхъ друзей. Да не уладилъ ли кто изъ васъ дѣла полюбовнаго: такъ берите въ дружки: не бойтесь!- уважимъ по прежнему.

   Одному только удивились ребята, что Ѳомка не спросилъ ничего объ Аннушкѣ, а у нихъ ужъ и отвѣтъ готовъ былъ и только заикнись тотъ - цѣлый бы коробъ вывалили, что вотъ-де въ будущее воскресенье свадьба у писаря, у невѣсты сарафанъ новый въ подарокъ отъ жениха; самъ становой посажонымъ отцемъ вызвался, и жена его пр³ѣзжала на тройкѣ рыжихъ вятокъ; Матюха кривой кучеромъ былъ въ новомъ армякѣ и въ кушакѣ золотомъ; кузнецъ Кузьма дружкой отъ невѣсты; писарь

   Изоська дружка съ жениховой стороны; да у земскаго буренка поколѣла.

   - Сажъ, рѣшили робята, провѣдаетъ обо всемъ. А что-то будетъ? пропуститъ ли это дѣло такъ, а не таковск³й бы парень.

   Ѳомка же, какъ ни въ чемъ не бывалъ: съ Анюткой ни слова, съ Егоромъ Степановичемъ и не поклонился. Прорвался было въ самый день свадьбы (сказалось ретивое): подучалъ ребятъ горшки бить, да запастись дехтярницами, но опомнился: догадался, что шкурка на спинѣ своя - непрокатная, и махнулъ рукой.

   Сыграна была наконецъ и свадьба писаря на славу и всеобщее удовольств³е. Только, говорятъ, куды - громко вопила невѣста, набирала такихъ приговоровъ и такъ громко выкрикивала,что и Глыздиха молодая позавидовала бы въ прошедшую зиму. Подруги говорили, что голосила по Ѳомкѣ, но большаки рѣшили правдивѣе:

   - По своемъ дѣвичествѣ сокрушалась. Молодецъ-отъ этотъ показистѣе Ѳомки будетъ: грамотку ли разобрать изъ Питера, другую ли смастерить туда "съ родительскимъ благословен³емъ, на вѣки нерушимымъ", по деревнѣ ли пройтись осанисто,- всѣмъ взялъ парень и хмѣлемъ не зашибается, и становой крѣпко любитъ. А Ѳомка что?- шалапай, бахвалъ и - ничего больше! Ему то бы въ мутной водѣ и рыбу ловить: дѣвка любила, родители не косились; жилъ бы на тестевы деньги. Вонъ и теперь тесть пять возовъ отправилъ въ Питеръ съ грибами солеными и сушоными; да и въ сундукѣ нѣтъ ли по больше тысячи залежалыми. А вѣкъ дружкой ходить - пр³ѣстся, да и хорошаго мало. Можетъ и женится парень, спроста, такъ того и гляди, что какъ на льду обломится, и себѣ на невзгоду, да и женѣ на маету. Жилъ бы жилъ, дуракъ, въ тепломъ мѣстѣ за пазухой у тестя богатаго: и лапотки бы не плелъ, все бы въ сапогахъ со скрипомъ щеголялъ. То то вѣдь дураково поле! А что тесть мужикъ умный, и тароватый - такъ весь околодокъ присягу приметъ, не дастъ солгать. И богатъ, а не рогатъ.

  

  

   Изъ множества новостей, сообщонныхъ прикащику одной изъ тысячи петербургскихъ лавочекъ досужими его покупательницами, пр³ятнѣе всѣхъ была, можетъ быть, одна только, и именно та, что въ 40й номеръ, къ прачкѣ, навѣдывался жилецъ и далъ задатку.

   На другой день вѣсти значительно увеличились и представляли уже родъ чего-то цѣлаго, по которому краснолицый, кровь съ молокомъ, прикащикъ-ярославецъ, могъ ясно видѣть, что новый жилецъ будетъ неизбѣжнымъ его покупателемъ. Съ утра отъ 8 до 2-хъ часовъ включительно являлись вѣстовщицы и до такой степени пополнили вчерашную новость, что Григор³й Матвѣичъ зналъ уже, что у новаго жильца комодъ красненьк³й, кожаный диванчикъ - только-только одному протянуться; пары двѣ плетеныхъ чорненькихъ стульевъ; столъ бѣлый.

   - А ужъ, клѣтокъ сколько, Григор³й Матвѣичъ! такъ словно птицъ продаетъ. А только всѣ до одной пустыя,- сообщала лавочнику одна изъ кухарокъ того дома, въ которомъ помѣщалась лавочка.

   - Стало быть работаетъ ихъ!- глубокомысленно замѣтилъ сметливый Григор³й Матвѣичъ.

   - Да тутъ не однѣ только клѣтки: кардонокъ еще много,- добавила другая вѣстовщица.

   На эту новость лавочникъ не сдѣлалъ никакихъ замѣчан³й, вѣроятно, считая дѣломъ рѣшительно излишнымъ, прямо подтверждающимъ его первую догадку. Но за то не безъ вниман³я оставилъ другую новость, сообщонную смазливенькой горничной, что пр³ѣзж³й жилецъ совсѣмъ старый и что онъ на деревяшкѣ пришелъ, немного спустя послѣ ломоваго извощика.

   - Волоса на щекахъ, говорила она, словно войлокъ: все лицо завалило; изъ-за усовъ ни ноcа, ни рта не видать было. На головѣ военная шапка съ козырькомъ, а на плечахъ тулупъ баран³й.

   Остальныя вѣсти, получонныя лавочникомъ, уже не имѣли большаго интереса и только пополняли и округляли новость: разсказывали, что жилецъ подъѣхалъ къ той самой лѣстницѣ, на которой живетъ прачка; извощикъ перетаскивалъ мебель потяжеле, самъ кавалеръ перенесъ клѣтки и кардонки; ухватились было вдвоемъ съ извощикомъ перетащить диванъ, да не смогъ кавалеръ: сѣлъ на первомъ приступкѣ; а извощику подсобилъ уже дворникъ. Хозяйка-прачка, явившаяся купить на копѣйку сливокъ съ пригорѣлой пѣнкой къ кофею, сообщила, что жилецъ далъ полтинникъ задатку, а какъ пр³ѣхалъ, то позвалъ ее въ себѣ и всѣ деньги за мѣсяцъ заплатилъ впередъ.

   - Больно только кашляетъ, закончила она свою рѣчь,- зальется-зальется, Григор³й Матвѣичъ, словно на цѣлой день, и все-то, батюшка, съ перхотой. Ужъ куды старъ кавалеръ-отъ!..

   - А какъ его зовутъ, Аргафена Семеновна? спросилъ лавочникъ.

   - Забыла, голубчикъ:- имя и отечества не успѣла спросить.

   При такихъ, довольно впрочемъ достаточныхъ на первую пору, свѣдѣн³яхъ оставался лавочникъ до другаго дня. Поутру самъ жилецъ не замедлилъ явиться и познакомиться, спросивши, на первый разъ, пятокъ огурцовъ и фунтъ чорнаго хлѣба.

   - Нѣтъ ли съ чесночкомъ огурчиковъ-то? спросилъ онъ лавочника, который, всмотрѣвшись пристально въ кавалера, убѣдился, что вѣсть чорноглазой Аннушки была дѣйствительно справедлива: кавалеръ весь опушился волосами; приплелся на деревяшкѣ, другую держалъ подъ мышкой, а на головѣ, дѣйствительно, была надѣта военная фуражка съ козырькомъ.

   - Съ чесночкомъ, извините кавалеръ, не держимъ! Да признательно сказать здѣсь и во всемъ-то городѣ едва ли найдете, развѣ на домахъ гдѣ дѣлаютъ.

   - Жилъ вотъ я до васъ въ Семеновскомъ полку,- такъ тамъ нашолъ одну лавочку, изъ которой чуть ли не цѣлую кадушку перебралъ. Такъ отпусти, по милости, получше огурчиковъ!.. крѣпкихъ, знаешь.

   - Ванюшка! - крикнулъ лавочникъ на прислужника, попробуй пальцемъ, - который деревянистѣе, такъ отложи пятокъ кавалеру.

   - Не люблю я мягкихъ огурцовъ, - заговорилъ кавалеръ, какъ ножемъ тронешь, такъ онъ тебя всего и обидитъ, если не посторонишься. Да и вкусу-то никакого нѣтъ, словно разсолъ, совсѣмъ несоленый.

   - Это точно что справедливо: кто что какъ любитъ; другой такъ вотъ и духу-то чесноковова не терпитъ. А на что требован³я нѣтъ, такъ мы, знаете, и попридерживаемся: не беремъ того.

   - Что прикажите? продолжалъ лавочникъ, любезно перегнувшись черезъ прилавокъ и сдѣлавши изъ своего пр³ятнаго лица совсѣмъ сладкое выражен³е.

   - Кофею на двѣ копѣйки, полфунта ситнику, на копѣйку сахару; да сливокъ получше, съ пѣнкой... На книжку отпустите! - денегъ забыла прихватить съ собой, - высчитывала вчерашная вострушка, которой не понравился старикъ кавалеръ, заковылявш³й въ это время на деревяшкѣ подъ ворота новаго пр³юта.

   - Почтенное лицо! - замѣтилъ лавочникъ, - и кавалер³ей обвѣшенъ. Главное, знаете, привѣтливъ!

   - Ласковое теля двѣ матки сосетъ! - замѣтилъ старичокъ въ старой шинели, каждый день по два раза заходивш³й въ лавочку съѣсть кусокъ семги или пари двѣ-три миногъ, и запить все это ковшомъ квасу, который, по знакомству, отпускался ему даромъ.

   Новый жилецъ, обвѣшанный кавалер³ей, успѣлъ до такой степени заинтересовать лавочника, что этотъ послѣдн³й въ вечеру зналъ уже, что кавалера зовутъ Иваномъ Сысоичемъ, по прозвищу Сысоевъ, восьмидесяти съ чѣмъ-то лѣтъ, правой ноги не имѣетъ: должно быть, на войнѣ утратилъ. Хозяйкѣ онъ платитъ четыре рубля въ мѣсяцъ, съ обѣдомъ; держитъ водку; а вчера вечеромъ затѣмъ покупалъ огурцовъ, что пришолъ къ нему такой же кавалеръ-инвалидъ. Долго и иного говорили они о военномъ; одинъ было пѣсню такую затянулъ, да голосомъ не дошолъ, самъ-отъ закашлялся, а гость беззубый, не докончивъ пѣсни, оборвалъ ее на первыхъ словахъ.

   - А пѣсня-то бы военная, кажется, была, - продолжала квартирная хозяйка-прачка. Послѣ ужъ все только цаловалисъ, да по рукамъ хлопали. Самъ-отъ больно, слышь, кашлялъ, а тотъ, гость-отъ, ничего,- только подсмѣивался: "что, говоритъ, ножки, что ли, промочилъ: ложись, говоритъ, въ лазаретъ!" и оба они засмѣялись; потомъ взялись за руки и сошли вмѣстѣ съ лѣстницы. Мой-отъ куды - долго подымался на верхъ. Вползъ кое-какъ, да и опять раскашлялся.

   Прошолъ еще одинъ день и, черезъ посредство лавочки, едва ли не половина дома знала, что израненый жилецъ прачки дѣлаетъ деревянныя клѣтки для птицъ и поставляетъ ихъ въ лавки; туда же отправляетъ онъ и кардонки для эполетъ и шляпокъ. Цѣлое утро возится кавалеръ съ бумагой и клестеромъ, для котораго хозяйка разводятъ огонь вечеромъ, и что за подобное одолжен³е жилецъ обѣщался ей приплачивать лишн³й полтинникъ въ мѣсяцъ. Сказывали потомъ, что въ нему изрѣдка приходитъ другой инвалидъ, и оба пр³ятеля иногда поднимаютъ такой споръ, что какъ будто одинъ у другаго денегъ взялъ взаймы, но все дѣло обыкновенно кончалось мировой-магарычной.

   - Былъ еще однова,- разсказывала вскорѣ прачка, купецъ толстой. Денегъ моему оставилъ; къ себѣ звалъ мальчика крестить,- третьяго, какъ сказывали.

   - Стало быть, достатецъ-то у кавалера запасливый! замѣтилъ лавочникъ. А добрый онъ человѣкъ?

   - Куды добрый - стукнетъ иной разъ въ дверь ко мнѣ "поди-ко, говоритъ, хозяйка, сюда; выпей-ко со старикомъ кофейку крупицу, а можетъ, говоритъ, и водочки хочешь?"... Она-то завсегда у него въ книжномъ камодѣ стоитъ; вотъ ужъ никакъ пятый разъ посылаетъ, и - прачка показала посуду. А ужъ-шутникъ-то какой, Григор³й Матвѣичъ, особо выпивши. Купи-ко, говоритъ, хозяюшка, бодряшки, да приходи: побалуемся! напустимъ сорванцовъ въ старую кровь. Авось, говоритъ, разогрѣетъ. Это сорванцомъ-то онъ рюмочку съ бодряшкой называетъ. У него и косушка инако слыветъ: кантонистикомъ ее прозвалъ.

   - Чѣмъ же онъ занимается?- допытывалъ лавочникъ. Неужели все клеитъ?

   - Все клеитъ... все клеитъ: кардонки кругленьк³я клеитъ; еще как³я-то клеитъ, тоже кругленьк³я. Картинку обдѣлалъ одну, теперь за другую принялся. Вотъ, говоритъ, хозяюшка хочу книги переплетать.- "Чтожъ, говорю, хорошее дѣло, батюшко, книги переплетать. Вотъ, говоритъ, игрушку мастерю: домъ, говоритъ, на горѣ, а тутъ, говоритъ, рѣчка и мостикъ. И показалъ мнѣ игрушку-то эту: все это такъ, батюшко, похоже!... словно и деревца тутъ есть, и моху наклеилъ по бокамъ. А что это у тебя, говорю, чорненькой-то лежитъ?" - А это монахъ, вишь, будетъ: подъ гору пойдетъ, а вотъ этотъ, говоритъ, въ воротахъ будетъ стоять съ тарелочкой, сбирать подаян³я,- и тарелочку-то мнѣ показалъ. Все же, говоритъ, дѣтямъ господскимъ на потѣху хорошо будетъ. "Вотъ, говорю, пойдетъ верба, ты бы туда ее, батюшко, отнесъ." - Да ужъ я, говоритъ, тебя, хозяюшка, попрошу; гдѣ ужъ мнѣ, говоритъ, на морозѣ-то стоять; послѣднюю ногу, пожалуй, отзнобишь.- "Такъ, такъ, говорю, батюшко, коли не я, такъ другаго кого попрошу постоять".- Я, говоритъ, и вербы тебѣ надаю и головки, говоритъ, леплю изъ воску; чего будетъ стоить постоять: я, заплачу, говоритъ. "И, что ты, говорю, добрая ты душа, даромъ сдѣлаемъ! Право, добрая ты душа!"

   Расчувствовавшаяся прачка долго еще говорила похвалы своему жильцу, напѣвая и о добротѣ его, и о привѣтливости: и шутникъ-то, говоритъ, онъ, и знаетъ много, и ни про кого-то ругательнаго слова не скажетъ, и живетъ скромно: пѣсенъ не поетъ, да и нечѣмъ, говоритъ:- зубовъ то всего на все не больше пятка наберется; кашляетъ только съ перхотой, да и къ кашлю, говорила прачка, стала привыкать.

   Однимъ словомъ, пр³ѣзж³й инвалидъ сдѣлался, въ короткое время, предметомъ уважен³я цѣлаго дона, но особенно чувствовалъ къ нему влечен³е лавочникъ, при первомъ же посѣщен³и инвалида предложивш³й ему забирать на книжку, хотя это и не такъ-то легкое дѣло для тѣхъ, которые забираютъ уже совсѣмъ по мелочи. Инвалидъ отказался отъ предложен³я книжки, но попробовалъ привозной икорки и поблагодарилъ хозяина.

   - Милости просимъ, говорилъ лавочникъ, къ нашему досужеству на кое-какое время поговорить часомъ. У вашей бы милости только и слушать поучен³я эти самыя. Холодно вотъ только тепереча; а спривычки, вотъ намъ, и ничего-съ!- проговорилъ лавочникъ, шмыгнувъ, плечами по своимъ доморощенымъ ярославскимъ овчинкамъ.

   - Да и мы, братъ, видали не так³е страхи: въ двѣнадцатомъ году галка налету мерзла, а мы себѣ таки - посогрѣлисъ - и ничего.... Вотъ и теперь, какъ съ полка въ банѣ, такъ и окачусь холодной водой. Въ деревнѣ такъ просто въ снѣгу валялся.

   - Тяжолое было это время, двѣнадцатый годъ, а вѣдь ничего же: себя отстояли!- затронулъ лавочникъ ретивое инвалида, какъ будто зналъ, что это его живая струнка.

   - Вы эти раны-то не тогда ли получили? продолжалъ ярославецъ, когда всѣ покупатели, воспользовавшись счастливой минутой, приготовились убить дешовое время за поучительной бесѣдой. Къ тому же пора была вечерняя: начинало смеркаться - стало быть все живущее напилось, наѣлось, - и объ мелочной лавочкѣ позабыло думать.

   - Всѣхъ ранъ у меня четыре!- отвѣчалъ инвалидъ, усаживаясь на изломанный стулъ подлѣ прилавка. Еслибы всѣ ихъ получить въ полгода, едва-ли хватило духу пройти все наше отечество; да еще притомъ въ нѣмцанъ завернуть, и къ супостатамъ-то нашимъ понавѣдаться. Прошолъ я всѣ заморск³я земли, и знаю, какъ и нѣмцовъ всѣхъ зовутъ. И съ французомъ пожилъ. Пустой, братцы, народъ эти французы, какъ приглядѣлся я къ нимъ: чорнаго хлѣба не ѣдятъ, нашей бодряшки не употребляютъ, а хватятъ эдакъ чашечку чайную бульонцу.... да травы разной вотъ съ такимъ хлѣбомъ - и сытъ, говоритъ. Теперь бы, говоритъ, вина какого бутылочку, - потомъ по садамъ пойдетъ... шляпа съ заломомъ и тросточка въ рукѣ; а тамъ и пошолъ заглядывать подъ шляпки, пока не засядетъ въ кофейной.

   - Что же вы касательно ранъ-то вашихъ хотѣли разсказать? опять спросилъ лавочникъ.

   - Чтожъ разсказать вамъ про раны? - Рана вѣдь, братъ, скверное дѣло; дѣлаетъ ее все эта нуля проклятая; одну только и прорвали штыкомъ, ну, зато она и живетъ посмирнѣе всѣхъ. Какъ вотъ эдакъ непогодь начнетъ заниматься: дождикъ ли полилъ, снѣгъ хлопьями пошолъ,- заскулятъ мои раны - мѣста не найду. Одна развѣ штыковая и сноснѣе всѣхъ, и то потому, что въ мягкое мѣсто угодила, да къ тому же и позатянуло ее порядочно.

   - Гдѣ же вы ихъ получили, кавалеръ?

   - Разумѣется, не въ одномъ мѣстѣ: одна до двѣнадцатаго года еще попалась, и куды она жгуча была!... Былъ я еще солдатъ молодой, непривычный; перевалили мы заграницу и пошли на француза. Шли-то бы, кажется, и не очень долго и все ко врагу ближе: старые солдаты смѣются надъ нами, Суворовымъ корятъ: "въ ногу, говорятъ, ребята!... въ ногу!... прикладъ къ лѣвому боку держите, а то выскочитъ сердце на вѣтеръ и сухопараго француза не увидите. А подраться, говорятъ, славно съ французомъ: народъ горяч³й, стойку знаетъ не хуже нашего; не плошайте однако, ребята, - ловокъ французъ, и глазомъ цѣлитъ прямо въ сердце, а посторонишься - и черепъ, пожалуй, расколетъ. Далеко, говорятъ, теперь наша Росс³я, и глазомъ не докинешь. А постоимъ за нее: на то, стало быть, послали!".. Такъ-вотъ мы балагуримъ со стариками-то, ну!- и сами прибодрились. Думаю я: насъ тутъ чуть не двадцать тысячъ и всѣ на одно шли. Пойдемъ и мы за ними: что, думаю, смотрѣть на деревенск³я слезы?- "Смотри, слышь, Иванушко, хоронись отъ смерти. Господь, говорятъ, съ ей; а убьютъ, такъ и мы за тобой слѣдомъ!".. толковали старики-то мои. Помню, старики ревѣли. Да Господь съ ними; старое время только и хорошо, когда вспомнишь.- Нѣтъ, думаю, батюшка съ матушкой, теперь въ Нѣметчинѣ: вонъ вчера командиры сказали, что чуть ли мы завтра врага не увидимъ. Тутъ хоть бы и просили меня, ни за чтобъ не послушалъ; двухъ смертей не бывать, а одной не миновать. Слышимъ: застучали отбой - отдыхать велѣли. - Тутъ со мной два земляка шли, такъ мы все около другъ друга держались. Завалился я съ ними подъ кустикъ соснуть немного, да нѣтъ: не смогъ! Стали мы толковать, что вотъ-де завтра никакъ въ дѣло пойдемъ. Начали мы другъ другу давать совѣты: кто-де изъ насъ будетъ живъ, - пусть въ деревню передастъ все, что останется: главное не бояться пули, стоять - не сторониться. Старики говорили, что она-де тутъ и ловитъ, а коли въ грудь попадетъ - святое дѣло!... Пока что, а солнышко поднялось и попригрѣло нашу команду; стали зорю выбивать; въ ряды строиться... Пришолъ полковой командиръ и говоритъ, что намъ-де сегодня вечеромъ въ сражен³и быть, кровь свою проливать; передовой-де полкъ совсѣмъ ужъ недалеко отъ врага. Да и намъ, говорили, одинъ переходъ остался,- верстъ на двадцать, эдакъ, примѣрно... Встали мы въ ряды и повалили впередъ; прошли лѣсокъ-то свой жиденьк³й; по полянѣ прошли и какъ разъ очутились на горѣ. Провалили тѣмъ временемъ передн³е ряды подъ гору; вижу я: поляна большая; кругомъ все горы, да горы... рѣчка бѣжитъ; нѣмецк³й городъ построенъ на полянѣ и нѣмецк³я церкви съ пѣтушкомъ на колокольнѣ.

   - Видите, братцы, какъ я похрабрѣлъ, что даже и это замѣчать сталъ, а въ запрошлую ночь, такъ чуть-чуть незаплакалъ: на сердцѣ словно пудовая гиря привѣшена и голова разболѣлась; какъ бы не казенная чарка водки, такъ и того бы не замѣтилъ. "Вонъ, говорили, за этимъ городомъ супостатъ нашъ засѣлъ; туда и намъ самимъ лежитъ дорога". Вижу: мостикъ далеко на право; деревенька разбросана, кругомъ словно сады разведены - закончилъ инвалидъ и призадумался.

   Слушатели его молчали, дожидаясь продолжен³я разсказовъ. Мальчишка лавочникъ заикнулся было про нѣмецк³я церкви спросить, но прикащикъ велѣлъ ему нацѣдить квасу вошедшему покупателю, а самъ, опершись на прилавокъ и вздохнувъ глубоко, опять затронулъ стараго кавалера.

   - Какъ же вы, господинъ честной, въ стражен³е-то попали?

   - Извѣстное дѣло ногами, да по командирскому приказу. Сошли мы подъ гору и стали пробираться поляной,- и какъ теперь вижу: завернули опять въ кустарничокъ жиденьк³й; не видать намъ стало нѣмецкаго города. Шли мы, помню, не очень долго, сталъ кустарникъ рѣдѣть, и слышимъ всѣ: поднялся громъ справа, ровно бы за нѣмецкимъ городомъ; ухнетъ, да ухнетъ, да такъ - глухимъ раскатомъ и зальется.- "Что это, говорю, пушки палятъ, или ружьями стрѣляютъ?" Все, говорятъ, есть: и ружья и пушки. Льется, говорятъ, кровь. Да что ты, говорятъ, Сысоевъ, не трусу ли праздновать хочешь? - "Нѣтъ, говорю, чего трусить!" - А у самого сердце словно провалилось: руки чуть-чуть ружье держатъ; гляжу старики наши хохочутъ.- Эй, говорятъ, вы; щолкоперы, мужики нечосаные; съ ноги, смотрите, несбиваться, а то дойдемъ, говорятъ, васъ прикладами. Вишь, говорятъ, словно овцы въ кучкѣ: ровняйсь!..." Вижу одного старика: совсѣмъ словно струнка: усы расчесалъ, на лицо веселую улыбку нагналъ,- не то въ хороводъ козыремъ пошолъ, не то на сражен³е. Эхъ, молодцы, были эти старики-то суворовск³е, да только не по многу ихъ доставалось на полки!...

   Инвалидъ опять вздохнулъ и призадумался.

   - Вотъ, господа, продолжалъ онъ, - прошли мы кустарникъ. Вижу я, вижу, словно вчера это было: несутъ три ундера кого-то въ шинель его завернули. Поровнялись они съ нами; видимъ мы не то полковникъ, не то майоръ - эполеты густыя - лежитъ словно смерть блѣдный. Сертукъ растегнутъ и изъ подъ подтяжки, помню, правой сочится кровь, красная кровь, и запеклась она на рубашкѣ толстымъ хлѣбнемъ. "Раненый" - говорятъ ребята:- въ кустарникѣ-то, выходитъ, перевязку ему сдѣлаютъ, да никакъ, говорятъ, уже померъ. - "Вотъ, думаю, командиръ не уцѣлѣлъ: что же, думаю, нашему-то брату солдату задумываться? Только бы, думаю, въ сердце не попадало. - "Стой! кричатъ, стройся! Правое плечо впередъ! маршъ!..." Не помню ужъ я, господа, куда повели и какъ повели; слышалъ только свистъ по сторонамъ, а сталъ приглядываться: одна пуля налетѣла, да бацъ моего фланговаго; крикнулъ тотъ и пошатнулся. Не помню, что съ нимъ сталось, а самъ я иду за передними. Про пули вспомнилъ,- взялъ немного вбокъ, а она тутъ и легка на поминѣ: въ правое плечо угодила, угорѣлая! - "Не балуй-де, глупой баранъ, - не сторонься; коли-де почотъ дѣлаю, - принимай съ честью!" Шутъ съ ней, съ дурой! - пролежалъ изъ-за нея три недѣли въ гошпиталѣ. На выпискѣ оттуда принесли мнѣ медаль. Самъ командиръ навѣстилъ насъ и поздравилъ съ побѣдой. Славное было время, братцы, горячее время! А двѣнадцатый годъ, такъ тотъ еще лучше задался. Тогда мнѣ вотъ еще двѣ пули влѣпило, одна въ грудь, подъ самую ложечку, другая клокъ мяса на лѣвой рукѣ оторвала. Говорили какимъ-то, слышь, огнемъ зардѣется и пилить было хотѣли, да спасибо главный докторъ вмѣшался.- "Не нужно, говоритъ, пилить, такъ заживетъ!"- Какъ, стало быть, сказалъ, такъ вотъ и есть.

   - Какъ же это, кавалеръ, ногу-то вамъ оторвало? подхватилъ лавочникъ.

   - Это подъ Туркой, когда въ двадцать-восъмомъ году ходили.

   - Затесалось въ наши ряды ядро горячее; стало жужжать, да лопаться, плюнуло и на мои ходули; какъ ни вертѣлся, а вывалили изъ рядовъ, да и записали опять въ гошпиталь. Тамъ-таки нашлись хорош³е люди: лишную, да больную ногу подрѣзали. Полковые мастера изъ полѣна деревяшку выточили, и сталъ вотъ я калѣкой, съ золотой нашивкой и отставку чистую получилъ тогда же.

   - Прощайте-ко, братцы, никакъ и клестеръ и клей дома готовы: въ клѣткѣ донушко осталось подклеить - и совсѣмъ готова. А то прибранитъ хозяйка, что дрова-де по пустому жгу.

   Съ этихъ поръ кавалеръ частенько заглядывалъ въ лавочку, чтобы потѣшить своей умной бесѣдой. лавочникъ ждалъ, бывало, не дождался, когда придетъ Иванъ Сысоичъ; не нахвалится онъ имъ всякому новому гостю. Зато и кавалеру доставляли эти бесѣды немалую радость:

   - Словно молодцомъ живу съ вами, братцы, - говорилъ онъ: ровно бы и не прожилъ столько годовъ, сколько засѣло на плечи.

   Немного спустя, кавалеру пораненому чуть не цѣлый домъ снималъ шапки, а къ прачкѣ стали заходить незваныя гостьи навѣдаться:

   - Что-де кавалеръ-то опять клеитъ?

   - Клеитъ, матушка, - цѣлый день клеитъ, - всѣмъ одно отвѣчала прачка.

   - Смотри-ко, мать, какой ретивый!

   - Тѣмъ живетъ, голубушка!

   - А вѣдь больно старъ?

   - Осьмой, говоритъ, десятокъ доживаетъ.

   - Да что, мать, дѣти-то есть у него?

   - Нѣтъ говоритъ: рано, слышь, овдовѣлъ; былъ одинъ мальчикъ, да померъ.

   - Ну, а у того-то, что ходитъ къ нему?

   - Одинъ сынъ солдатомъ, другой въ писаряхъ; оба какъ-то разъ заходили къ моему. Да чтой-то, матушки, ровно бы не доброе что затѣвается; долго они говорили моему объ войнѣ какой-то, Турку поминали. Старикъ мой куды - шибко серчалъ и палкой своей стукалъ. Закричалъ было имъ, да не разслушала что: одолѣлъ его опять кашель-отъ этотъ проклятой.

  

  

   - Пораспросите-ко, голубушка, старика-то вашего, что это тамъ затѣвается?- допытывались вѣстовщицы.

   Между тѣмъ вѣсть эта не была уже новостью, и объявленная печатно, только потому не могла сдѣлаться въ скоромъ времени извѣстною, что лавочникъ не получалъ газетъ. По совѣту инвалида наконецъ запасся онъ этимъ добромъ и съ тѣхъ поръ каждое утро собиралась небольшая компан³я слушать чтен³е и внимательно слѣдить за ходомъ военныхъ дѣлъ; доходило дѣло до того, что въ подробности читалось все, что написано было на второмъ и третьемъ (добавочномъ) полулистѣ "Пчолки". Чтен³е производилось громогласно, при всеобщемъ сдержанномъ молчан³и; лавочникъ не закидывалъ своихъ запросовъ. Изрѣдка инвалидъ объяснилъ имъ, по своему крайному разумѣн³ю, тѣ мѣста, которыя требовали нѣкоторыхъ пояснен³й бывалаго человѣка. Естественно, что Сысоевъ былъ тутъ выше всѣхъ въ этомъ отношен³и и, при помощи чтеца, того самаго старика въ старой шинелѣ, который любилъ завтракать и обѣдать семгой и миногами, свѣден³я о современныхъ событ³яхъ становились ясными для всѣхъ слушателей, не исключая, пожалуй, и кухарокъ, имѣвшихъ глупое обыкновен³е перевирать самую простую и обыкновенную вѣсть. Все это немало способствовало тому, что у догадливаго ярославца лавочка была полна каждое утро; сюда заходили даже съ улицы и перешла большая часть покупателей сосѣдней овощной. Григор³й Матвѣевичъ съ разу убилъ двухъ бобровъ, и еще больше привязался душею къ доброму и опытному старику-кавалеру, который наконецъ объяснилъ во всеуслышан³е весь ходъ дѣлъ въ слѣдующихъ короткихъ словахъ:

   - Главное, стало быть, звѣно тутъ - англичанинъ-маклакъ; онъ, выходитъ, и турку подговорилъ и француза сбилъ съ толку. Этотъ народъ - вертопрахъ, и дѣлаетъ, какъ я вижу, не своимъ умомъ. По настоящимъ обстоятельствамъ, чего бы лучше сидѣть ему дома: вѣдь ужъ знаетъ, какаго жару задали въ двѣнадцатомъ году, хоть и зимы дожидался. А пришли мы въ столицу ейную: "не буду, говоритъ, братцы, и съ вами, говоритъ, навсегда въ дружествѣ останусъ. А турка этотъ... такой ужъ народъ необстоятельный, совсѣмъ, какъ есть, некрещоной. Могомету вѣруетъ; трубку больше нашихъ барабанщиковъ любитъ, по пяти женъ держитъ, такая ужъ шабала бѣшеная. Хватитъ горячаго, ну, и оретъ и саблей машетъ, а прикрикнешь, да влѣпишь пулю, такъ и опѣшитъ и летитъ кубыремъ. А лошади у нихъ, братцы, так³е, что развѣ у черкеса одного лучше. Сбрую разукраситъ, словно похвастаться хочетъ, ну, и при себѣ капиталъ хорош³й держитъ, и одежа богатая: прозументовъ налѣпитъ, золотомъ обошьется; сабли рублей по сту имѣютъ. Да, нѣтъ! вѣдь съ ними куды легко воевать, не то что съ французомъ. Этотъ, пока не истекъ кровью, не вылупитъ глазъ: стойку лихо держитъ, такъ-что задоръ даже беретъ, какъ бы сломить его поскорѣй.

   - Ну, а англичанинъ-то каковъ, Иванъ Сысоичъ? спросилъ лавочникъ.

   - Съ этимъ, признаться, не удавалось имѣть дѣло. Объ этомъ нужно спросить моряковъ нашихъ; тѣ у нихъ частенько бывали въ гостяхъ. Говорятъ, машины славно дѣлаетъ; а что до военныхъ обстоятельствъ, такъ тоже не очень маракуетъ; все, говорятъ, хитритъ, да мазурничаетъ: грабежемъ, слышь, больше беретъ. Вонъ стояли мы у прусаковъ, такъ офицеры разсказывали, что привелъ англичанинъ-то этотъ кораблей съ тысячу къ Копингавину-городу, да и палилъ по немъ. Хоть, говорили и не смѣлъ бы онъ этого дѣлать. Палилъ, да палилъ, а таки настоялъ на своемъ: одолѣлъ городъ и пошолъ грабежомъ донимать. Французск³й набольш³й, Наполеономъ звали, больно имъ не по-нутру, разсказывали, приходился, они его и на островъ Олены законопатили; тамъ онъ и померъ, Наполеонъ-отъ этотъ самый.

   - Этотъ, что Москву зорилъ? - опять спрашивалъ любопытный Григор³й Матвѣичъ.

   - Храбрый былъ король. Сказываютъ, офицеромъ былъ и противъ турка ходилъ, а какъ побилъ не то нѣмцовъ, не то австр³яковъ, - такъ и сѣлъ на тронъ и полюбился французамъ.- "Мы, говорятъ, съ тобой и въ Москву пойдемъ, когда велишь." А тому что?.. извѣстное дѣло, коли сами навязываются, да и самого одолѣло высокоразум³е тамъ это самое. "Идемъ, говоритъ, ребята, куды не шло?" И пошолъ подговаривать, да сомущать по дорогѣ нѣмцовъ; навалило ихъ къ Смоленску чуть, слышь, не