Максимов Сергей Васильевич - Из книги "Лесная глушь"

аленькая искра надежды - все это перепуталось вмѣстѣ съ дорожной ломкой, и все это до того отуманило его, что онъ разинулъ ротъ и совсѣмъ растерялся.

   - Ступай спрашивать Сѣнную, тамъ большой, въ 4 этажа домъ угловой (хозяина забылъ). Спрашивай плотниковъ, тамъ и своихъ галицкихъ найдешь. Въ одномъ домѣ съ ними и Семенъ Торинской живетъ... Ступай теперь все прямо, все прямо... тамъ налѣво, и опять все прямо..... тамъ спросишь - укажутъ. Спрашивай только Сѣнную, а дока прости, - толковали новичку его недавн³е спутники.

   - Да коли надумаешь къ намъ: спроси - тамъ наши знаютъ заходи, - говорили они ему уже въ задъ.

   Не трудно узнать заѣзжаго молодца, который брошенъ въ огромный городъ - Петербургъ, безъ указателей и проводника: онъ робокъ, взглядъ его не можетъ остановиться на одномъ предметѣ и бросается съ одного края улицы на другой. Онъ часто останавливается передъ громаднымъ здан³емъ, и одинъ, молча, про себя, дивится имъ и любуется иногда по долгу. И если проходящ³й шутникъ толкнетъ его, онъ не отвѣтить грубостью, онъ боится даже обидиться, думая, что такъ, стало. нужно, и пугливымъ взглядомъ проводитъ обидчика. Идетъ новичокъ тихо, улицы перейдти боится и, часто перебѣгая, принаравливаетъ прямо на лошадь. Онъ изумленъ, озадаченъ донельзя невиданными диковинками, как³я попадаются ему на каждомъ шагу: тутъ все ново, и рѣшительно ничего, ни капли нѣтъ похожаго на родную деревню, даже на ближн³й уѣздный городъ, даже на губерн³ю. Плетется онъ медленно, въ перевалку, за всякаго задѣваетъ и всякаго толкаетъ. Передъ иными останавливается и раскрываетъ ротъ, чтобъ спросить: гдѣ живетъ Семенъ Торинской и это-ли Сѣнная? Пока онъ приготовляется - все бѣжитъ мимо и не обращаетъ на него ни малѣйшаго вниман³я. Досуж³е саешники, даже и тѣ отвѣчаютъ ему грубо и не удовлетворяютъ его. Вездѣ такъ непривѣтливо, всѣ несловоохотны, заняты дѣломъ. Вспоминается ему тутъ же, какъ ему самому удавалось удовлетворять любопытству, и прохожихъ, и проѣзжихъ, и даже высчитать число гонъ или верстъ отъ деревни до деревни, и радъ онъ онъ былъ съ досужимъ человѣкомъ цѣлый день прокалякать. Не можетъ понять новичокъ, отчего его не хотятъ не только слушать, но даже и говорить съ нимъ.

   Опять онъ медленно подвигается впередъ своимъ развалистымъ шагомъ, въ своей синей суконной шапкѣ, до послѣдняго нельзя набитой пухомъ, въ своихъ измызганныхъ лаптишкахъ, со своей кожаной котомкой и лыковой плетушкой за плечами и опять онъ толкаетъ всякаго встрѣчнаго, и толкаютъ его самого. Плаксиво и робко смотритъ онъ на всѣхъ, какъ бы стыдится и боится за себя, что осмѣлился попасть въ такой важной городъ. Ужо на ночлегѣ ему живо и ясно припомнится родная деревня и онъ горько-горько, хоть и украдкой, всплачетъ объ ней, но покорится злой участи.

   Теперь же онъ идетъ все прямо, по указан³ю какого-то добраго человѣка, котораго онъ готовъ уважать въ эту минуту не меньше отца роднаго.

   - Ну, спасибо, пошли тебѣ Господи милость Бож³ю! а то хоть живой зарывайся - совсѣмъ запутаешься. Эва деревня, Господи, и не видывалъ!

  

  

   Семенъ Торинской - въ настоящее время вся надежда Петрухи и семьи его, принадлежалъ въ числу тѣхъ людей, которые изъ бѣднаго простаго мужика-наемщика, благодаря своей русской сметкѣ и толковитости, мало-по-малу переходятъ въ завидное положен³е хозяина, когда они раздаютъ уже милости и ставятъ другихъ, себѣ подобныхъ, въ безусловную зависимость и подчинен³е. Пришолъ онъ (давно когда-то) въ Петербургъ такимъ же, какъ Петруха, и съ тою же положительною цѣлью, попытаться добиться въ столицѣ счастья. Счастье это сначала не находило его, и Семенъ Торинской былъ простымъ плотникомъ. Толкъ его вскорѣ замѣченъ былъ хозяиномъ подрядчикомъ, и пр³ѣзж³й плотникъ назначенъ уставщикомъ, и въ то же время, по общему соглас³ю артели, выбранъ былъ въ артельные, и на честность его положились всѣ сотоварищи. Топоръ, съ этихъ поръ, онъ уже рѣдко бралъ въ руки: его замѣнилъ аршинъ и кулечекъ, въ которой укладывалась артельная провиз³я. Семенъ имѣлъ дѣло съ мелочными торговцами и приблизился въ сношен³яхъ своихъ въ подрядчику. Подрядчикъ дѣлалъ распоряжен³я, Семенъ спѣшилъ приводить ихъ въ исполнен³е, имѣя такимъ образомъ ежедневный, едва-ли не ежечасный, случай угодить хозяину, потрафить на его милость, говоря ихъ же собственнымъ выражен³емъ. Отъ хозяина-подрядчика зависитъ многое въ судьбѣ его подчиненныхъ, и особенно въ судьбѣ артельнаго. Счастье послѣдняго, если онъ попадаетъ къ богатому, довѣренному и подрядчику, который снимаетъ подрядовъ много. Неудивительно, что одинъ изъ такихъ подрядовъ (поменьше и не такъ выгодный) онъ легко можетъ передать своему честному помощнику-артельному и уполномочить его на всѣ доходы и остатки. Отъ умѣнья, сметки и снаровки молодаго подрядчика зависитъ пробить себѣ трудную дорогу къ довѣр³ю и будущимъ работамъ на себя, независимо. И вотъ почему всяк³й молодой подрядчикъ льстивъ, угодливъ до послѣдней степени, низкопоклоненъ, даже велерѣчивъ и остроуменъ по-своему. Такихъ людей любятъ строители, и постоянное сниманье шапки чистенько-одѣтаго человѣка при всѣхъ, на улицѣ, считаютъ они за вѣжливость, должное уважен³е въ своей личности, и всегда помнятъ о нихъ при началѣ новыхъ построекъ, приглашаютъ ихъ, и во всемъ на нихъ полагаются. Отъ такого рода подрядчика зависитъ только спѣшить обставить себя поприличнѣе; бросить мужицк³я деревенск³я привычки и по маленьку привыкать къ обычаямъ торговцовъ средней руки, чтобъ и самому въ нѣкоторомъ родѣ разыгрывать роль купца съ капитальцомъ. Тогда со стороны подчиненныхъ, по непреложному закону природы, и довѣр³я въ нимъ, и уважен³я оказывается гораздо больше, и въ имени его, вмѣсто прозвища по деревнѣ или по какому-либо физическому недостатку, присоединяется, съ должнымъ уважен³емъ, величанье по-батюшкѣ.

   То же самое случилось и Съ Семеномъ Торинскимъ - толковымъ, сметливымъ, угодливымъ.

   Онъ превратился въ Семена Ивановича, сшилъ себѣ до пятъ синюю суконную сибирку, завелъ пестрый бархатный жилетъ, шляпу, хотя и порыжелую, но все-таки пуховую и круглую, часы серебряные луковицей, при длинной бисерной цѣпочкѣ; на руки счолъ за нужное натягивать перчатки, сначала нитяныя, а потомъ и замшовыя. Бороду онъ оставилъ въ прежнемъ видѣ, и только круглилъ ее, подстригая снизу; волоса носилъ также по-русски, и до конца жизни рѣшился быть вѣрнымъ старымъ обычаямъ.

   Квартиру изъ трехъ комнатъ снялъ онъ прямо отъ домоваго хозяина и убралъ приличною и прочною мебелью и, вслѣдъ же за этимъ, имѣлъ удовольств³е принимать въ новой квартирѣ свою сожительницу, которую поспѣшилъ выписать, изъ деревни. Не безъ особенной досады и неудовольств³я увидѣлъ онъ, что хозяйка его совсѣмъ болѣзная деревенская баба, которая далеко не умѣла соображаться со столичными обычаями: была болтлива, безтолкова, любила сбирать въ лавочкѣ всѣ квартирныя дрязги и приносить ему, несмотря на строг³й приказъ оставлять про себя и не безпокоить его. Вслѣдств³е недовольства женой и отчасти самимъ собой, Семенъ Ивановичъ разсчиталъ кухарку, которую принанялъ было для того, чтобы сожительница понѣжилась вдоволь и отдохнула бы отъ деревенскихъ работъ, какъ подрядчица. Разузнавши же теперь, что она не рождена для столицы, низвелъ едва ли не до простаго зван³я кухарки, подчинивъ ея досужеству всю кухню: ухватъ и вѣникъ, горшокъ и ведра. Заклявшись держать ее внѣ своихъ интересовъ, онъ не дѣлился съ нею никакими секретными планами и предположен³ями. Только по праздникамъ наряжалъ онъ ее въ нѣмецкое платье, съ трудомъ отучивъ отъ сарафана и повойника. Послѣдн³й замѣнила баба шолковою зеленою косынкою, которая обматывалась кругомъ головы, на подоб³е колпака, и на самомъ лбу завязывалась маленькимъ узелкомъ, изъ котораго торчали коротеньк³я кончики. Въ ушахъ у ней всегда были серьги, по праздникамъ съ жемчужными подвѣсками; на рукахъ серебряныя кольца, которыхъ у самаго Семена Ивановича было на пальцахъ едва-ли не больше десятка.

   Вырядившись чистенько и прилично, подрядчикъ съ подрядчицею любилъ пройдтись въ церковь, оттуда зайдти въ доброму земляку одинаковаго съ нимъ вѣса и значен³я, гдѣ неимовѣрно много выпивалось кофею, еще больше того рѣшалось коммерческихъ вопросовъ. Составлялась закуска, приносился праздничный пирогъ, даже кильки и бутылка дешовенькаго шиттовскаго хересу. Любилъ тѣмъ же поклониться и поважить земляка и самъ Семенъ Ивановичъ въ другое время, на слѣдующ³й праздникъ, и на самомъ дѣлѣ приводилъ въ исполнен³е извѣстную поговорку: "костромици въ куцу, галицане Въ куцу, ярославцы проць!" На основан³и этаго правила и Петруха отыскивалъ его, и отыскали и не ошиблись, еще прежде Петрухи, не одинъ десятокъ земляковъ Семена Ивановича, Герасима Степаныча, Ивана Парамоныча. Здѣсь всегда рука руку моетъ - и въ трактирѣ, гдѣ если одинъ романовецъ, то уже и всѣ романовцы, въ калбасной лавкѣ хозяинъ изъ Углича, то и поваръ его и прикащики и мальчишки углицк³е. Въ галицкой же плотничьей артели перепутались и галицк³е, и костромск³е, и кологривск³е, и чухломск³е, и галицкая эта артель потому только, что галицкихъ плотниковъ больше числомъ.

   Семенъ Ивановичъ сидѣлъ и писалъ обглоданнымъ перомъ изъ заплесневѣлой чернильннцы на клочкѣ порядочно засаленной бумаги (будучи плохимъ грамотѣемъ, чуть ли даже не самоучкой, онъ любилъ и обстановку подобнаго же рода, и нѣкоторую чистоту и опрятность не считалъ дѣломъ важнымъ, имѣющимъ какой-либо смыслъ и значен³е). Комната, въ которой сидѣлъ Семенъ Ивановичъ и которая на языкѣ его жены имѣла назван³е "хозяйской" въ отлич³е отъ другой, отдѣленной перегородкой и называвшейся просто спальной, вся до послѣдняго нельзя набита была мебелью, сдѣланной хотя и аляповато, но прочно и плотно. Подушки на диванѣ и стульяхъ были набиты едва ли не булыжникомъ и обтянуты клеенкой, во многихъ мѣстахъ уже обтершейся. Надъ диваномъ висѣли два портрета, писанные масляными красками и принадлежавш³е въ числу тѣхъ портретовъ, которые имѣютъ поползновен³е бытъ рѣшительно не похожими на тѣхъ, кого хотѣлъ изобразить самоучка-маляръ чухломецъ. По обил³ю перстней на рукахъ, по сибиркѣ и пестрому жилету, наконецъ по бородѣ, еще можно было заподозрить, что одинъ портретъ былъ писанъ съ Семена Ивановича, и другой съ жены его, на которомъ торчало криворотое, кривоглазое лицо безъ малѣйшаго намека на что-либо человѣческое, увѣнчанное косынкой съ завѣтнымъ узелкомъ на~л6у. У Семена Ивановича въ рукахъ былъ розанъ, жена его просто подобрала свои руки, сложила ихъ на грудь и съежила губы, какъ бы давая зарокъ хранить вѣчное гробовое молчан³е.

   Остальная комнатная мебель была обыкновенная: зеркало, втрое и въ ширину увеличивающее лицо, высок³й комодъ, бѣдно покрашенный красной краской, сложенный ломберный столъ съ выгнившимъ сукномъ, и покоробившейся половинкой крышки и съ поломанными двумя задними ножками. Вообще комнату подрядчика съ перваго раза можно бы назвать квартирою какого-нибудь переписчика-труженика, по двугривенному за листъ перебѣляющаго всякое писанье, самое неразборчивое и самое безграмотное, переписчика, просиживающаго за своей работой всегда далеко за полночь, робкаго, стыдливаго и почти всегда презираемаго своимъ давальщикомъ; наконецъ, даже можно назвать квартирою стараго, опытнаго, заваленнаго въ своемъ дѣлѣ журнальнаго корректора, сквозъ голову котораго прошла бездна живыхъ, свѣжихъ мыслей, не оставившихъ ни малѣйшаго слѣда, кромѣ твердаго машинальнаго знан³я корректурныхъ знаковъ и привычки сейчасъ же приниматься за корректурный листъ и кончать и отсылать его въ типограф³ю. Только рубанокъ подъ диваномъ, пила и даже, можетъ быть, топоръ обличаютъ въ хозяинѣ скромной, но чистенькой квартирки, плотничьяго подрядчика, который - надо сказать кстати и къ чести его - не брезгаетъ и умственными занят³ями: подъ рѣзною позлащоною к³отою съ образомъ Воскресен³я и другими маленькими на маленькомъ кругломъ столѣ, рядомъ съ вербой, лежатъ три-четыре книги духовнаго содержан³я въ кожаномъ переплетѣ и въ папкѣ - толстые московск³е святцы съ истор³ею объ Артамонѣ Сергѣевичѣ Матвѣевѣ и описан³ями всѣхъ всеросс³йскихъ монастырей и пустынь. На комодѣ валялась даже "свѣтская книга": "Похожден³я прекрасной Анжелики съ двумя удальцами, переводъ съ французскаго."

   Семенъ Ивановичъ сидѣлъ за счотами въ халатѣ, съ дешовенькой сигаркой во рту, сигаркой сомнительнаго цвѣта и удушающаго запаха (а нельзя подрядчику безъ сигарки - таковъ законъ и обычай), когда въ комнату вошла его жена, сейчасъ только бросившая стряпню:

   - Сколько разъ я вамъ говорилъ, Окулина Артамоновна, чтобы обряжались вы по христ³ански; фартукъ бы надѣли, а то что, съ позволен³я сказать, этакимъ-то неряшествомъ украшаешься!....

   - Ну, вотъ, батько, опять облаялъ, и забыла зачѣмъ пришла-то:- словно пришибъ кто, запамятовала.

   - Да вы бы лучше мнѣ въ такомъ разрушен³и и не казались. Вѣдь здѣсь, мать моя, столиц³я, государство,- не деревня какая.

   - Ладно - ну ладно, батько, которой разъ слышу?.... а зачѣмъ пришла-то - забыла: убей - не вспомню.

   - Ступай, опомнись: приди въ забвен³е.

   И Семенъ Ивановичъ, тѣмъ досадно-насмѣшливымъ взглядомъ, которымъ только и смотрятъ взадъ человѣка непр³ятнаго, посмотрѣлъ на удалявшуюся въ кухню сожительницу.

   Кстати сказать, что Семенъ Ивановичъ, какъ обживш³йся питерщикъ, и къ тому же ломавш³й изъ себя купца, любилъ ввернуть въ обыденную, простую рѣчь книжныя и даже иностранныя слова, вовсе не понимая ихъ настоящаго смысла, но самодовольно гордясь завиднымъ преимуществомъ столичнаго человѣка и притомъ грамотнаго. До изумительнаго правдоподоб³я справедливъ тотъ анекдотъ, въ которомъ пьянаго "кавалера службы военной", выпившаго насчотъ гулявшихъ въ трактирѣ и за спасибо ударившаго, безъ видимой причины, но лицу одного изъ нихъ, хозяева просили "отставить эфти куплеты и быть безъ консистор³й". Особенно рѣзко щеголяютъ этимъ недостаткомъ петербургск³е люди средней руки, въ родѣ Семеновъ Ивановичей - подрядчиковъ, мелочныхъ лавочниковъ, апраксинцовъ, артельщиковъ и проч.

   Хозяйка Семена Ивановича не оставила-таки его въ покоѣ, и вошла опять, но все-же по-прежнему, безъ фартука и въ томъ же растрепанномъ видѣ:

   - Что еще? спросилъ онъ ее.

   - Да вспомнила, батько! переварки-то у меня готовы - велишь что-ли кофею-то засыпать?

   - Законное дѣло! а сливокъ-то пр³обрѣла?

   - Ну, батько, когда еще? Не успѣла сбѣгать. Давѣ ходила два раза - запамятовала... Да тамъ тебя какой-то молодецъ еще спрашиваетъ.

   - Какой-такой?

   - Сказываетъ: съ письмомъ; изъ деревни-молъ, - изъ сосѣдскихъ.

   - Позови сюда, что ему надо? Да тамъ есть ли обо что обтереть ему ноги-то, а то нагрязнитъ - а на тебя плохая надежда, все въ безпамятствѣ. Есть ли рогожка-то?

   - Съ коихъ поръ лежитъ, какъ не быть?- и не трогивала, цѣлехонька.

   - Ну, позови. Да спроси, какъ зовутъ.

   Вскорѣ за тѣмъ тихонько отворилась дверь въ "хозяйскую" Семена Ивановича, и изъ кухни вылѣзъ въ нее Петруха, который, робко взглянувъ на подрядчика, низко, въ поясъ, поклонился ему:

   - Здорово, молодецъ!- сказалъ Семенъ Ивановичъ. Парень подвинулся-было впередъ, вѣроятно съ намѣрен³емъ поцѣловаться, но хозяинъ сдѣлалъ движен³е рукой, примолвивъ: "не надо!... и такъ хороши!"

   Парень остался на прежномъ мѣстѣ и опять робко, но все-таки въ поясъ, поклонился.

   - Ты отъ кого? неласково спросилъ опять подрядчикъ.

   - Да все изъ вашихъ же, изъ галицкихъ... изъ Судомойки. Коли зналъ Артемья - Совой зовутъ - сынокъ я его, дядя Семенъ!

   - Что жъ тебѣ надо?

   - Письмо тебѣ привезъ отъ вашихъ; крѣпко-накрѣпко наказывали самому тебѣ отдать въ руки: вишь, ты имъ вольную обѣщалъ справить, ждутъ, такъ...

   - Ну, хорошо, хорошо, знаемъ! - перебилъ Семенъ Ивановичъ парня.

   Но тотъ, видимо собравшись съ духомъ и сдѣлавшись похрабрѣе и пооглядѣвшись, продолжалъ передавать наказы:

   - Домашн³е тебѣ поклонъ велѣли, низкой, справить. Да тетка Лукерья попенять велѣла, что ты съ лѣта ни одного письма не написалъ. Больно, вишь, они маются-то.

   - Знаю, знаю! перебивалъ было Семенъ Ивановичъ, но парень стоялъ на своемъ:

   - Вишь, овинъ новой къ лѣту-то ставить хотятъ,- навѣсъ на дворѣ перестилаютъ; полы, слышь, погнили; да и избу-то, молъ, новую заурядъ перестроить: ты, слышь, подрядчикъ.

   - Все это такъ, братецъ ты мой! опять перебилъ его подрядчикъ. Что-же тебѣ-то надо?

   - Да, вишь, поклонъ велѣли справить, письмо тебѣ крѣпко-накрѣпко въ руки отдать, - да поклониться: не надобенъ ли?

   Малому поперхнулось, онъ закашлялъ въ рукавъ и въ тоже время, неловко, но опять поклонился въ поясъ.

   Хозяинъ въ это время кликнулъ жену; спросилъ, готово ли у ней все, и велѣлъ тотчасъ же накормить парня, а самъ занялся въ это время чтен³емъ письма и соображен³ями.

   - Поѣшь-ко вотъ, кормилецъ, похлебочки-то: вечоръ съ говядиной была. Самъ-отъ велитъ супомъ звать, а по мнѣ похлебка она, такъ похлебка и есть. Да какъ тебя звать-то? что-то я тебя ровно бы совсѣмъ не знаю....

   - Петромъ зовутъ, да какъ, чай, не знать, тетка Онисья? судомойковск³е вѣдь... Есть ли, полно, до вашей-то версты четыре?

   - Чай же ты - судомойковской?

   - А Сычовъ.

   - Ну, да какъ, батько, не знать? Съ матерью-то твоей въ сватовствѣ еще, по покойнику, по Демиду Калистратычу. Онъ-то вѣдь мнѣ деверь былъ, а у матери-то твоей сватомъ шолъ, за батькой то за твоимъ. Артемьемъ, кажись, и звать батьку-то твоего.

   Петруха ожилъ. Словно въ деревенскую семью попалъ. Онъ и ѣлъ, противъ ожидан³я съ охотой, и словоохотливо удовлетворялъ вопросамъ тетки Онисьи:

   - Всѣ ли здоровы, нашито, Петрованушко? Чай, бабушка Ѳедосья, куды плоха стала?

   - Одно только толокно и ѣстъ и съ печи не слѣзаетъ.

   - Такъ, батюшко, такъ; завсегда хворая и запрежъ была. Овинъ-то новый у нихъ?

   - Все тотъ же. Наказывали дядѣ-то Семену поклониться - не пришлетъ ли, молъ, пособьица?

   - Ну, отъ него не дождешься, батько! Такой-то сталъ крутой! - И все лается ни зря - ни походя! Совсѣмъ сталъ чуфарой.

   Это немного озадачило парня.

   - Да ты зачѣмъ къ нему-то, мѣста что-ли просишь?

   - Это бы дѣло-то, правду сказать, да не знаю возметъ ли? Вишь онъ...

   - Возметъ, батько, для-ча не взять? Нашихъ галицкихъ пытаетъ ходить къ нему: всѣхъ беретъ.

   - То-то кабы взялъ, я бы за него вѣчно Бога молилъ.

   - Возьметъ, для-ча?...

   - Войди, молодецъ!- раздался хозяйск³й голосъ изъ сосѣдней комнаты. Вотъ, вишь, парень, какая канитель идетъ: пишутъ взять тебя...

   - Возьми, дядя Семенъ, яви божескую милость...

   - Такъ опять-таки обряды-то наши так³е: мѣстовъ-то, молодецъ, нѣтъ.

   - Найди, дядя Семенъ, яви ты... Христа ради!...

   Парень хоть бы въ ноги, готовъ былъ поклониться: - у него уже опять заскребло на сердцѣ, и опять увязалось чувство безнадежности.

   - Народу-то, вишь, молодецъ, нашло много, а работа-то наша плотницкая совсѣмъ плоха: дома-то, вишь, все каменные - такъ только полы, да потолки и настилаемъ нынѣшнымъ временемъ. Вонъ одна у меня артель заборъ около казеннаго дома ушла строить, а другая на Невѣ сваи вколачиваетъ, - тамъ я въ паю,- не одинъ.

   Петруха не нашолся что отвѣчать на это и только безсознательно поклонился.

   Хозяинъ опять началъ:

   - Да тебѣ во вразумлен³е,ли эта работа-то? не зря ли пришолъ, какъ много вашихъ ходитъ? Умѣешь ли ты плотничать-то?

   - Какъ не умѣть, дядя Семенъ: не пришолъ бы.

   - А строилъ-ли что?

   - Ну, да какъ не строить: въ Вихляевѣ три овина сколотили, баню вашему,- торинскому,- соцкому. Хотѣлъ къ твоимъ подрядиться и - брали, да, вишь, ждутъ твоей милости.

   - Въ чьей же ты артели ходилъ?

   - Да съ Максимомъ Матвѣевскимъ: зиму съ съ нимъ у испидитора цѣлый домъ и со службами поставили. Славной такой домъ-отъ вышолъ: лѣсъ хрушкой, не нахвалится.

   - Твоя-то работа какая же была?

   - Да всякая, какую укажутъ. Я, признательно сказать, все больше коло косяковъ, да дверей; и рамы сколачивалъ и чисто производилъ...

   - Здѣсь, братъ, и двери, и косяки: все столярной работы; наша плотничья совсѣмъ, говорю тебѣ, плохо идетъ.

   - Такъ!- только и нашолся отвѣтить Петруха.

   Хозяинъ подумалъ немного, пристально посмотрѣвъ на парня:

   - Ладно! говоритъ. Зайди завтра эдакъ въ вечерни... али по утру пораньше - тогда ужъ и порѣшимъ. Я похлопочу, постараюсь, сдѣлаю, что во власти.

   - Какъ тебѣ не во власти, дядя Семенъ? яви ты божескую милость!- Не въ деревню же опять, Христовымъ именемъ. Я тебѣ по гробъ плательщикъ.

   По уходѣ земляка и сосѣда, котораго и узналъ Семенъ Ивановичъ, но по чему-то не соблаговолилъ признаться и приласкать его, онъ въ тотъ же вечеръ однако собрался и ушолъ куда-то надолго. Чаю онъ дома не пилъ, а пилъ его въ одномъ изъ множества столичныхъ "заведен³й", съ двумя другими подрядчиками.

   Началось дѣло съ того, что потребовали газету, потолковали, но Семенъ Ивановичъ, разливавш³й чай, какъ хозяинъ и пригласивш³й другихъ, мало вмѣшивался въ разговоръ и отвѣчалъ односложно и не съ такою толковитостью, какъ всегда дѣлалъ прежде. Одинъ изъ гостей началъ-было интересный разсказъ, чтобы поддержать бесѣду:

   - Тепереча будемъ говорить вотъ какими резонами: сколько, значитъ, разъ Касьянъ въ году бываетъ, по святцамъ?

   Отвѣту на вопросъ, нѣсколько щекотливый, со стороны двухъ другихъ собесѣдниковъ, не послѣдовало. За нихъ отвѣтилъ самъ спрашивающ³й:

   - Касьянъ этотъ самый бываетъ, черезъ три года на четвертой, одинъ разъ. И этотъ самый годъ теперича Касьяновъ бываетъ что ни на есть самый тяжолой: на хлѣбъ червь нападаетъ; этотъ теперича самый червь и деревья гложетъ и весь листъ топитъ. На скотину идетъ Бож³е попущен³е - падежъ, выходитъ. На небеси знамен³я: это Каинъ и Авель. И каково есть большая эта самая планида - луна, то вся она обливается кровью. Лѣса горятъ, бури это...

   Разговоръ на томъ и кончился, и привелъ Семена Ивановича къ тому заключен³ю, что пора уже и приступить къ дѣлу: онъ налилъ пустыя чашечки чаемъ; опять потребовалъ меду и изюму (подрядчики не пьютъ съ сахаромъ въ Великой постъ); крякнулъ Семенъ Ивановичъ, оправился и началъ безъ обиняковъ, прямо:

   - Не надо ли, братцы молодца кому? А у меня есть важный и къ плотницкому дѣлу приспособленъ - сосѣдской еще въ добавокъ, и деревни наши почесть съ поля на поле. Чистую работу знаетъ. Пришолъ во мнѣ прямо и всплакался: "помоги-де!" Ну, отчего, молъ, не помочь? Ступай, молъ, молись Богу, а я скажу благопр³ятелямъ, припрошу ихъ за тебя. Тебѣ Евдокимъ Спиридонычъ?

   - Песокъ пересыпать - у меня больше работъ въ навидности никакихъ нѣтъ, да и та поденная.

   - Зачѣмъ опять же поденная? Этому парню такую не надо, такая-то и у меня есть въ пильщикахъ, да что?... это не такой: свои просили, ну, и самъ такой толковитой. Прямо, братецъ, ко мнѣ пришолъ.

   - Нѣтъ, благодаримъ, Семенъ Иванычъ, и радъ бы, не надо.

   - А тебѣ, Трифонъ Еремѣичъ?

   - Да молодой?

   - Слышь - только въ силу вошолъ: укладистой такой, на-вотъ! Сыромятной ремень перерветъ, кажись,

   - Такъ. Холостой али женатой?

   - Тебѣ-то больно что:- не все-то едино?

   - Ну, да какъ тебѣ сказать, Семенъ Иванычъ, не все-то едино, что хлѣбъ, что мякина. Женатой-то, не что холостой,- дороже стоитъ.

   - Я это, Трифонъ Еремѣичъ, не разсуждаю.

   - Надо. И тутъ имѣй, значитъ, сообразность, а потому и для тебя резоновъ изъ того выходитъ больше.

   - Воля твоя... (Семенъ Иванычъ, при этомъ, покрутилъ головой), а я этого самаго не понимаю.

   - Надо. И малая рыбка завсегда лучше большаго таракана - не нами сказано. Ты коли норовишь по закону, ты и должонъ брать больше всѣхъ. Такъ ли, небось?

   - Это не въ сумнѣн³и; эте сущее, значитъ, обстоятельство...

   - То-то. Такъ женатой?

   - Нѣтъ, холостой.

   - Что же ты-то, входилъ ужъ съ нимъ въ урядъ: уступочка мнѣ будетъ?

   - Въ урядъ-то я не входилъ, а распросилъ только...

   - Такъ стало, мнѣ придется? Дѣло! Что жъ онъ къ тебѣ зайдетъ, что-ли?

   - Къ себѣ велѣлъ.

   - Присылай! Работнику рады... ну, да нѣтъ: я лучше забреду къ тебѣ самъ. Въ вечерни, что ли?

   - Можетъ, утромъ...

   - Ну, да ладно; какъ самъ знаешь - такъ и дѣлай! - присылай, присылай.

   Трифонъ Еремѣичъ нетерпѣливо заворочался на стулѣ, выглядывая глазами половаго.

   - Молодецъ, вы, почтенной! какъ тебя зватьто?

   - Васильемъ.

   - Такъ, братъ ты мой, Васил³й, вели саляночки рыбной, съ осетринкой.

   - Слушаю-съ.

   - Да, постой, постой!

   - Еще что не прикажете-ли?

   - Дай горькой графинчикъ, да побольше; закусочки сухариковъ, али - ужъ что тутъ! - давай пироговъ маленькихъ.

   Какъ бы то ни было, но участь Петра Артемьева рѣшена; онъ не уйдетъ обратно въ деревню. Завтра же его запишутъ въ артель, отберутъ пашпортъ для прописки въ кварталѣ, дадутъ топоръ, долото, сапоги, если захочетъ - все на артельные деньги, которыя вычтутся при мѣсячной уплатѣ. Если у него остались деньги отъ дороги, то онъ обязанъ отдать ихъ въ артельную, если не всѣ, то возможную часть, потому что артель будетъ кормить его завтракомъ, обѣдомъ и ужиномъ на другой же день.

   Артель для него теперь замѣняетъ родную деревню и напоминаетъ ее живо, потому-что въ это общество не заползаютъ столичные обычаи. По деревенскому: артель спитъ немного, но за то крѣпко и въ сытость; артель ѣстъ часто и много и - нужно отдать ей справедливость - всегда хорошо и чисто приготовленное: говядина у ней недавняго боя, пшено не затхлое, хлѣбъ отъ хлѣбника по заказу, и слѣдовательно всегда изъ свѣжей муки. Артель дружна и крѣпка; обидѣть одного - заставить мстить всѣхъ; тайнъ здѣсь ни у кого нѣтъ - всѣ по-деревенски, попросту, на распашку: домашн³я письма читаются вслухъ, при всѣхъ, и желающ³е могутъ приходить, слушать, давать совѣты. Захвораетъ кто артельный объявляетъ хозяину, и артель везетъ больнаго на общ³я деньги, въ больницу; умретъ больной - и въ могилу провожаютъ его на артельныя же деньги, и на нихъ же одинъ разъ совершаютъ панихиду. Въ больш³е праздники, а не рѣдко и по воскресеньямъ, у порядочной артели на столѣ - ведро или полведра вина, смотря по количеству паевщиковъ. Въ нѣкоторыхъ даже бывали трубки артельныя, но всегда и во всѣхъ собака и котъ, вѣчно сытыя и раскормленыя до послѣднихъ предѣловъ. Съ раннымъ свѣтомъ дня, съ топорами за поясомъ, пилами, рубанками, скребками, бурачками, плотники плетутся на урокъ. При спѣшной работѣ, завтракаютъ тамъ, но всегда обѣдаютъ ни квартирѣ въ ранн³й полдень. Шабашное время отдыха у нихъ коротко: плотникъ отдыхаетъ на переходахъ; вечерняя работа продолжается до сумерекъ, когда всяк³й петербургск³й житель можетъ встрѣтить около Сѣнной (плотники почему-то особенно полюбили это мѣсто) цѣлую араву такихъ молодцовъ, крайне разговорчивыхъ на своемъ такъ-называемомъ суздальскомъ нарѣч³и (плотникъ изъ губерн³й къ югу отъ Москвы замѣчательная рѣдкость). У всѣхъ подъ мышками щепы: у однихъ побольше, у другихъ поменьше; бойкой и загребистой непрочъ захватить цѣлый кряжъ, если только подъ силу дотащить его до квартиры. Щепы эти важны въ домашной эконом³и плотничьей артели, которая никогда не покупаетъ дровъ. Щепами отопляетъ она квартиру, на щепахъ же готовится артельная пища, для чего всегда бываетъ нанята кухарка на артельныя деньги. На обязанности дневальнаго-чередоваго - сходить въ лавочку за квасомъ, зайдти по пути къ хлѣбопеку; потому-то дневальной въ свой день не беретъ топора въ руки, прибирая квартиру, нары и проч. Онъ же носитъ и завтракъ на работу, когда потребуютъ того обстоятельства.

   Работаютъ плотники весело, посреди шутокъ и доморощенныхъ остротъ, въ родѣ слѣдующихъ:

   - Кто это косяки-то прилаживалъ? спроситъ одинъ.

   - Кологривскихъ два парня! отвѣчаютъ.

   - То-то, гляжу, работа дворянская - завсегда поправлять послѣ нихъ надо.

   - Ты что это больно распѣлся, парень?

   - Да, вишь, бабушка померла, такъ выть до смерти наказала ему.

   - Петруха - подпояшься, а то вишь и рубанокъ что-то не скоро ходитъ.

   - Эхъ, кабы сковороду яишницы мнѣ теперь, да водки: выпилъ бы и закусилъ.

   - Ну, выпей кваску, да закуси бородой! и т. д. и т. под.

   А между тѣмъ работа подвигается впередъ. Приносятъ завтракъ, и за завтракомъ тѣ же остроты и прибаутки, до тѣхъ поръ, пока не крикнетъ урядникъ:

   - Ну, баста!... Будетъ съ семиовчиннымъ-то возиться, пора и за работу приниматься!...

   Опять начинается стукъ топора, свистъ пилы, визгъ рубанка въ перемежку съ пѣсней, затянутой гдѣ-нибудь вверху, на стропилахъ, и подхваченной и подъ поломъ, и во всѣхъ четырехъ углахъ новаго дома.

   Артельный - атаманъ, глава артели, выборный по общему соглас³ю; онъ на работѣ уставщикъ, и указчикъ, дома - экономъ, закупающ³й провиз³ю; слѣдовательно ему за топоръ и рубанокъ браться уже рѣшительно некогда, если только не приспичитъ задоръ и похвальба передъ насмѣшками бойкихъ паевщиковъ. Онъ ставитъ треугольникъ, прилаживаетъ равновѣсокъ - гирьку, щолкаетъ намѣленной ниткой, и отвѣчаетъ передъ подрядчикомъ за всякой кривой косякъ, за всякую выпятившуюся половицу, за неровный бутъ и настилку. Въ праздникъ плотники, сверхъ артельной водки, любятъ побаловать себя и наверхъ сыта: день гулевой, и залишн³я деньги случаются, а добрый благопр³ятель всегда подъ рукой. Плотники никогда не напиваются въ одипочку, но опять-таки всегда артелью, хотя иногда меньшей числомъ и объемомъ. И потому куча пьяныхъ, ругающихся передъ кабакомъ мужиковъ всегда и непремѣнно изъ одной какой-нибудь ближной артели плотниковъ. Они всегда толкутся и считаются между собой, упрекая себя только въ томъ развѣ, что одинъ отказался разъ распить съ нимъ косушку, другой - хотѣлъ его обидѣть, но когда и за что?- неизвѣстно.

   Отъ нихъ не услышите брани на хозяевъ, безъ чего ни за что не обойдется пьяный маляръ, портной, сапожникъ... Эти не прочь задѣть и обидѣть встрѣчнаго; плотникъ никогда не рѣшится на это: онъ или оретъ въ полпивной, или, налаживая нескладную пѣсню, ковыляетъ по панелѣ на свои нары, и такимъ-образомъ спитъ всегда дома, и никогда не ночуетъ въ части. Если бы и случился такой грѣхъ, что одинъ, отшатнувшись отъ компан³и, попалъ въ ночлегъ на съѣзжую, то артель не замедлитъ отрядить на хлопоты... Артель этого не терпитъ, въ артели каждый работникъ дорогъ, и въ рабочую пору ежечасно нуженъ.

   Каждый почти годъ артель принимаетъ новыхъ паевщиковъ, отпускаетъ старыхъ, но всегда, вѣрная старинѣ, живетъ однимъ толкомъ, тѣсно и неразрывно. Не рѣдко случались так³е годы, что подрядчики не нуждались въ цѣлой артели и хотѣли брать по одиночкѣ: артель не соглашалась, приходила на биржу, рѣшаясь даже на подённую, ломовую работу, но и тутъ: "бери ихъ всѣхъ, порознь не пойдутъ - не рука!" Бывало и такъ, что цѣлая артель сговаривалась, садилась на чугунку и брела въ разныя стороны, на родныя полати и въ закутье, если не спорилась имъ работа въ столицѣ цѣлой артелью. Однимъ словомъ, артель крѣпко держится и старается быть вѣрною роднымъ, завѣтнымъ поговоркамъ, что "одинъ и въ домѣ бѣдуетъ, а семеро и въ полѣ воюютъ", "двѣ головни и въ полѣ курятся, а одна и на шесткѣ гаснетъ" - да, вѣроятно, и самыя поговорки эти родились въ артелѣ, хотя, можетъ статься, и не плотничьей.

   Петра Артемьева, записавшагося въ галицкую артель, теперь уже трудно отличить въ ряду остальныхъ рабочихъ: онъ или засѣлъ, внутри дома, на потолочной брусъ; и, мурлыкая себѣ подъ носъ деревенскую пѣсню, тяпаетъ топоромъ по брусу или прилаживаетъ доску къ забору и сглаживаетъ ее рубанкомъ, если доска эта приходится клиномъ и заборъ просвѣчиваетъ. Петръ Артемьевъ еще добросовѣстенъ въ работѣ, по деревенскимъ обычаямъ, гдѣ любятъ тепло и плотно, и не привыкъ (но скоро привыкнетъ, по неизмѣнному закону природы) къ петербургскимъ работамъ на "авось, небось, да какъ-нибудь". Можетъ быть, даже онъ посланъ подрядчикомъ и на Неву - сваи вбивать, и все-таки его трудно отличить въ той толпѣ, которую не врѣдкость видѣть петербургскому жителю, гуляющему по набережнымъ.

   Толпа этихъ рабочихъ мужиковъ ухватилась дружно за длинные конци веревокъ, привязанныхъ къ огромному рыгачу. Толпа эта нѣсколько времени стоитъ молча, какъ бы собираясь съ духомъ и выжидая сигнала - и вотъ изъ срединѣ ея раздался бойкой, звонкой голосъ запѣвалы, и вся рабочая сила, дружно подхвативъ на первомъ же почти словѣ слѣдующ³й громк³й припѣвокъ, оглашаетъ широкую, чорную поверхность Невы:

  

   "Чтой-то свая наша стала? -

   Закоперщика не стало.

   Эхъ, ребята, собирайся,

   За веровочку хватайся!

   Ой, дубинушка, охнемъ!

   Ой, зеленыя, сама пойдетъ,

   Ухнемъ!!!

             Ухъ! ухъ! ухъ!"

  

   Немедленно, вслѣдъ за пѣсней, раздается звяканье толстой цѣпи, и огромный молотъ падаетъ нѣсколько разъ на сваю, далеко углубляя ее въ рыхлую болотистую землю.

   Стоитъ только прислушаться къ переливамъ этой пѣсни, чтобъ безошибно рѣшить, что пѣсня эта принесена сюда съ Волги, что она съ-родни съ "Внизъ по матушкѣ по Волгѣ", но далеко не имѣетъ ничего общаго съ плаксивой петербургской пѣсней:

  

   Какъ на матушкѣ, на Невѣ-рѣкѣ.

   На Васильевскомъ славномъ островѣ, и проч.

  

   Особенно доказываютъ это смѣлые переливы пѣсни, разсчитывающ³е на громкое вторенье эха, которымъ такъ богаты гористые берега рѣки-кормилицы. Наконецъ, наглядное доказательство тутъ-же, на лицо: стоитъ только выждать, когда заговорятъ между собою работники, нарѣч³е которыхъ любитъ букву о, переходящую даже на букву у, и, наконецъ, эта пѣвучесть со страннымъ переносомъ ударен³й, всегда ясно отличаетъ говоръ костромича отъ говора другихъ соотечественниковъ. При томъ же костромичъ не словоохотенъ, какъ будто грубъ въ отвѣтахъ съ перваго взгляда, но, затронутый - разговорчивъ и откровененъ. Въ этомъ онъ далеко перещеголяетъ бѣлотѣльца-ярославца.

  

  

   Нѣсколько исключительное значен³е Петра Артемьева въ артели объяснилось вскорѣ. Случай къ тому былъ весьма простъ и немногосложенъ: одному плотнику понадобилось написать письмо въ деревню, а идти въ полпивную, гдѣ уже почти всегда сидѣлъ присяжный писака, не хотѣлось:

   - Да и рожонъ бы ему острый! - говоритъ плотникъ: безъ пары пива не садится, да еще гривенникъ дай, а то не запечатаетъ и не напишетъ куды письму идти слѣдно.

   Петръ Артемьевъ вызвался помочь горю.

   - И впрямъ, Петруха, садись-ко! Эдакъ-то мы къ тому чихирнику-то и ходить не станемъ. Садись: я тебѣ пятачокъ дамъ.

   - За что пятачокъ? - я и такъ, даромъ.

   - За что даромъ:- даромъ-то, самъ братъ Петруха, знаешь:- и чирей, слышь, не садится.

   Представилось маленькое затруднен³е: у писца не было ни чернилъ, ни пера, ни бумаги, но проситель нашолся лучше его: доставши шапку, онъ пошолъ по всѣмъ собирать на артельныя чернила и чернильницу, перья и бумагу. Складчина по копѣйкѣ серебромъ съ брата - матер³ялъ готовъ, и къ тому же артельной.

   Съ этихъ поръ у Петрухи нежданно-негаданно явилась другая работа и лишная копѣйка, которою онъ успѣлъ разсчитаться начисто долгами съ артельнымъ. Всѣ потянулись къ нему съ просьбами, до безконечности разнообразными и оригинальными.

   Одинъ пришолъ къ нему и бойко началъ:

   - Ну-ко, Петруха, садись! и напиши ты мнѣ, братецъ ты мой,- такую грамотку, чтобы затылки всѣ въ кровь расчесали...

   - Что же такъ больно страшно?

   - А вотъ видишь ты, разумный человѣкъ: хозяйка у меня молодая, дома-то двѣ зимы не былъ - обрадовалась, и дошли до меня, въ примѣру, эти самые слухи, что она, примѣрно, баловать стала. Накажи, Петруха, обругай ее: я молъ, крѣпко серчаю и такъ, молъ, что приду на зиму - домъ верхъ ногами поставлю. Вишь, тамъ на станц³яхъ нынче писарей завели, а дорога-то по нашей деревнѣ на прорѣзъ пошла, а ребята-то все холостежъ,- что волки, значитъ.

   Петруха, сколько могъ, удовлетворилъ желан³ю.

   - Да ты бы завертки-то покрѣпче... эдакъ, чтобы жарко было, чтобы такъ всѣхъ въ слезы и положить: пусть измываются.

   - Нельзя же вѣдь такъ въ письмѣ-то, какъ говоришь: такъ вѣдь не напишешь, не выйдетъ...

   - Ну, ты лучше знаешь: твое дѣло грамотное, а мы вахлаки: - всяко-то по твоему не разумѣемъ. Слышь!... хошь напою пивомъ, алибо водки куплю?

   - Нѣтъ, спасибо: знаешь - не принимаю.

   - То-то, паря, дуришь! Не по нашему, не подходяще ты дѣлаешь. Ну, такъ считай за мной гривенникъ; грамотку-то ловко настрочилъ. Молодецъ ты, братъ, у насъ, Петруха! золото, серебро. Братцы, кто хочетъ письма писать, ступайте: Петруха съ перомъ сидитъ.

   - И впрямъ, Петруха, напиши-ко заурядъ ужъ ко мнѣ.

   - Сказывай, какъ надо.

   Петруха, при послѣднихъ словахъ, обыкновенно настороживалъ уши, выслушивалъ безтолковую, отрывистую болтовню, изъ которой привыкъ составлять нѣчто толковое, знакомясь такимъ образомъ съ семейными тайнами каждаго товарища, у которыхъ не было на это завѣту.

   - Пиши по первоначалу поклоны: батюшкѣ, матери, дядѣ Демиду, теткѣ Офимьѣ, ребетенкамъ: Гришуткѣ, Паранькѣ...

   - Ну, да какъ слѣдуетъ, вѣдь ужъ знамо. Сказывай имена-то только, да какая родня это, потому и писать станемъ: коли теперича отецъ, либо братъ, то низк³е поклоны съ почтен³емъ, а ребетенкамъ и женѣ родительское благословен³е навѣки нерушимо, и опять - низко кланяюсь.

   - Ну, ну, ну такъ-такъ! Экой, свѣтъ, толковой! А потомъ пиши, братецъ ты мой, что вотъ, молъ, посылаю деньги моимъ посылаю... на оброшное. А останки подѣлите: рубль женѣ на платки, да батюшкѣ съ матушкой; а повремените маленько время спустя - еще вышлю.

   Петруха, уже давно писалъ, до подробности зная остальную истор³ю на подобныя письма. У него въ головѣ давно уже сложилась форма и не осмѣлится онъ измѣнить ее до конца жизни, ка