Максимов Сергей Васильевич - Из книги "Лесная глушь"

div align="justify">   Дорога, выбираясь изъ сѣрыхъ полусгнившихъ деревень, шла обширными полями, какъ бѣлымъ саваномъ, покрытыми снѣгомъ. Вдали чернѣлся березнякъ, съ сухими остовами своихъ деревьевъ и густо сплачивался вѣчно юный еловый и сосновый лѣсъ на бору. Отъ деревни къ лѣсу, по снѣжному полю, прихотливо вилась узенькая полоса проселка, обозначенная по полямъ спасительными во время вьюги и мятели елками, наставленными кое-гдѣ догадливыми мужичками. Дорога - гладкая и свѣтлая - врѣзалась въ лѣсъ и пошла переходить отъ одной стороны просѣки до другой, увеличивая разстоян³я, но спасая путешественниковъ отъ толчковъ въ ухабахъ и другихъ непр³ятностей.

   Парень, повернувшись на бокъ, глядѣлъ на дорогу: вотъ чей-то слѣдъ потянулся, изъ лѣсу прямо на колеи, рядомъ съ нимъ другой, трет³й и чуть не до сотни насчиталъ ихъ наблюдатель.

   - Надо-быть, волки выходили сюда! - рѣшилъ онъ, немного подумавъ. Можетъ, за волчицой гнались, а можетъ и на проѣзжихъ напасть хотѣли. А вотъ этотъ слѣдъ уголкомъ вышелъ: стало, сидѣлъ волкъ на дорогѣ и спугнула ихъ проѣзжая почта. Отскочилъ волкъ - посторонился, чтобъ не задѣли, а проѣхала почта - опять на дорогу вышелъ, и сѣлъ опять, и взвылъ, больно страшно взвылъ, по-волчьи... ухъ!...

   И можно было замѣтить, какъ парень покрутилъ при этомъ плечами, вспомнивъ знакомыя завыванья вора - звѣря, хитраго и смѣлаго.

   - А оттого, что охотниковъ нѣтъ въ нашихъ сторонахъ: избаловался звѣрь и не боится тебя, а еще и бѣжитъ за твоими санями, пока не устанетъ, да не покажешь ему длиннаго хвоста гусевой плети... избаловался звѣрь... Да и человѣкъ такъ, только ты дай ему повадку,- избалуется...

   И вслѣдъ за тѣмъ длинный рядъ живыхъ воспоминан³й увлекъ наблюдателя и перенесъ его къ дальному прошедшему.

   Вотъ онъ семилѣтн³й парнишко - смирный, не шаловливой; - любимецъ семьи, и въ особенности баловника - стараго дѣдушки. Дѣдушко указку изъ лучинки сдѣлалъ, азбуку изорванную съ полицы досталъ и жолтыя больш³я очки надѣлъ на носъ. А носъ такой большой былъ, а борода такая жолтая, длинная и широкая. У дѣдушки мало и зубовъ уже оставалось во рту и старикъ ѣлъ только кисель съ сулоемъ, да горохъ, да изрѣдка кашу; къ мясу по праздникамъ и не приступался: "Не доймутъ зубы! говоритъ,- ѣшьте одни; а я, молъ, киселька съ молочкомъ потреплю: и вдосталь мнѣ будетъ!.." Сдѣлалъ дѣдушко указку, книгу досталъ (а было дѣло вечеромъ, лучина трещала; отецъ подъ хомутъ войлокъ пришивалъ: старый-то поизмызгался).

   - Ну-ко! говоритъ дѣдушко, подь-ко ко мнѣ Петряюшко: залѣзай подъ тябло. Начнемъ-ко съ Бож³имъ благословен³емъ! И прочиталъ дѣдушко "Начальное учен³е человѣкомъ".

   - Во имя Отца и Сына и Святаго Духа; аминь. Боже въ помощь мою вонмм и вразуми мя во учен³е с³е!..

   - Читай, говоритъ, за мной, Петряюшко, да перекрестись: всяко дѣло съ молитвой надо,- вотъ такъ!..

   И зарябили у парня въ умѣ всѣ буквы церковныя и гражданск³я по порядку, за нимъ "слози именъ", всѣ эти: азъ,- ангелъ, ангельск³й, архангелъ, архангельск³й... Вотъ и числа пришли на память отъ аза до ³ съ ёлочкой, а за нимъ и завѣтное написан³е: "по сему же и прочая разумѣвай!" А вотъ и имена просод³ямъ, которыя любилъ парнишко читать встарину всякому встрѣчному сверстнику и даже давать имъ по этимъ просод³ямъ прозвища и теперь не утерпѣлъ онъ, чтобы не повторить ихъ съизнова. Твердо остались въ памяти его эти: "окс³я, исо, вар³я, камора, краткая, звательцо, титла, словотитла, апострофъ, кавыка, ерокъ, запятая, двоеточ³е, точка, вопросительная, удивительная, вмѣстительная"...

   А вотъ перешолъ съ нимъ дѣдушка и къ краткимъ нравоучен³ямъ. Перепутались они въ головѣ парня еще хуже просод³й, но помнитъ онъ и бойко такъ пробѣгаетъ въ умѣ всѣ нравоучен³я: и "буди благочестивъ, уповай на Бога и люби Его всѣмъ сердцемъ" и "въ нещаст³и не унывай, въ щастьи не разслабѣвай, а скудость почитай матер³ю осторожныя жизни" и "щаст³е есть не постоянно, причиняетъ различные случаи, часто печальные; что терпѣливый сноситъ, о томъ малодушный воздыхаетъ, плачетъ, воетъ" и "будь къ низшимъ привѣтливъ, встрѣчающихся привѣтствуй, привѣтствующихъ воспривѣтствуй взаимно, невѣжу наставь, говори всегда правду, никогда не лги. С³я храни и будеши благополученъ.!

   - Такъ, смотри, всегда поступай! говорилъ старикъ-дѣдушка. А это все выучи на память, да потверже, чтобы слово въ слово выходило, какъ дьячки "помилуй мя Боже" читаютъ.

   До сокращеннаго катихизиса дѣдушка не доходилъ, а выучилъ только молитвамъ. Досталъ въ волостномъ правлен³и синей бумаги и довелъ вскорѣ до того, что парень сталъ писать съ любой церковной книги. Въ перемежку учили псалмы наизусть по старенькой псалтыри, которую выпросилъ дѣдушка у отца дьякона Никонора.

   Петръ Артемьевъ повернулся на другой бокъ, взглянулъ на спутниковъ: тѣ все еще спали невозмутимо-сладкимъ сномъ, въ ожидан³и остановки.

   Онъ опять увлекся воспоминан³ями и припоминалъ живо простую домашную сцену, опять изъ временъ далекаго дѣтства.

   Въ избѣ кончилось сумерничанье; домашн³е принялись за обычную работу: мать сидѣла передъ ткацкимъ станомъ, ткала синюю серпянку отцу и дѣдушкѣ на рубахи и однозвучно раздавалось хлопанье бердомъ и жужжанье чолнока между натянутой основой и утокомъ. Старшая тетка пахтала сметану; другая на дворѣ заставала скотину. Въ куту на коникѣ отецъ дотачивалъ лапоть, а подлѣ него старш³й братишко Ванюшка вилъ оборы и гудѣлъ въ ладъ отцу, себѣ подъ носъ, туже самую пѣсню. Старикъ дѣдушка сидѣлъ за столомъ и, опершись руками, читалъ въ слухъ толстую книгу, Минею. Дѣдушка хворъ уже былъ, совсѣмъ разваливался, и киселя мало ѣлъ: все лежалъ либо на печи, либо на полатяхъ, а вечеромъ только слѣзалъ внизъ и садился за столъ, подъ тябло.

   Ясно, необыкновенно ясно, вспоминается Петру Артемьеву то, какъ онъ расчепилъ лучину, вложилъ въ расчепъ небольшой кусочикъ и, нажавши снизу, выстрѣлилъ въ маленькую сестру, которая тутъ же, у свѣтца, возилась съ кускомъ, пирога и котенкомъ. Помнится ему, какъ шибко опрокинулась назадъ сестренка и залилась слезами, какъ бойко прыгнулъ тощ³й котенокъ съ лавки на переборку, какъ разсердилась мать и встала изъ-за стана, желая отомстить обидчику, и какъ вмѣшался въ эту расправу добрый старикъ-дѣдушка, который, ухватилъ за руку парня, притянулъ къ себѣ и оговорилъ невѣстку:

   - Не замай, не дамъ!.. Забьете вы у меня парня, что Ванюшку старшаго. Побаловалъ немного: ну, что бѣда?- на то молодъ еще. Вѣдь глазу не выкувырнулъ, синяка не налѣпилъ - пройдетъ, заживетъ до свадьбы!...

   - Ты завсегда, батюшко, потатчикъ: твое дитя - не замаемъ! замѣтила было обидчиво невѣстка, но прикрикнула на парня, пригро8ивъ кулакомъ и примолвивъ: "Ужо, я тебѣ!.. дѣдушка спать только ляжетъ!- Нахлопаю такъ, что небу жарко будетъ!

   - А ты меня, Петряюшко, разбуди,- поругаемся! отвѣтилъ дѣдушко и оставилъ книгу.

   - Ты сестренку-то не бей только, а поитрать можно, на то вѣдь вы у насъ и ребята малые. Разскажи-ко мнѣ лучше, баловникъ, про вечорошное: какъ это будетъ по твоему по разуму, коли мужъ съ женой, братъ съ сестрой, шуринъ съ зятемъ. Сколько народу ѣхало?

   Старикъ улыбнулся, весело смотрѣлъ въ глаза своего баловника, который, помня вчерашное толкованье, не замедлилъ отвѣтомъ, что было не шестеро, а всего только трое.

   - Ну, а какъ же, коли такъ?

   На минуту было задумался мальчикъ, но тотчасъ спохватился: глазенки запрыгали, голосокъ зазвучалъ громче обыкновеннаго. Замѣтно ребенокъ спѣшилъ отвѣтомъ, чтобъ угодить дѣдушкѣ, спѣшилъ до того, что дыханье захватывало, шейка вытянулась, и толково отвѣтилъ на радость старику и на улыбку матери, у которой отошло уже сердце - она не сердилась.

   - Да вотъ коли тятька, да мамка, да дядя Матвѣй, что въ Осеново уѣхалъ - такъ и стало ровно трое.

   - А ну-ко, молодецъ, отгани теперь новенькую: "шурина племянникъ - какъ зятю родня?"

   Мальчикъ крѣпко задумался и губки надулъ и глаза нахмурилъ, почесываться началъ, вскинулся на столъ локтями: видно, крѣпко хотѣлось опять угодить старику, потѣшить его своей доморощеной сметкой.

   Бабы оставили на время работу и смотрѣли, какъ мучился и хитрилъ парнишко, а дѣдушка молчитъ и прикрикнулъ на ту изъ нихъ, которая, не выдержавъ, хотѣла-было надоумить парня.

   - Еще бы тебѣ-то, мать, не знать эву хитрость: пусть молодякъ самъ своимъ толкомъ дойдетъ! Онъ вѣдь у меня, вишь, какой разумной. Ну-ко ну-ко, Петрованушко, понатужься, да поразмысли: кого, молъ, дѣдушко-то зятемъ зоветъ въ избѣ, да и шуринъ-то, молъ, кто. Понатужься-ко: смекни, Петрованушко, смекни - не обидъ меня!...

   Бойкая, живая улыбка показалась на лицѣ отгадчика; онъ хотѣлъ-было уже говорить, но схватился скоро, и голосовъ порвался, дѣдушка ободрялъ его:

   - Не робѣй! скажешь. Знаю - скажешь! Ну-ко, ну-ну!... вздынься, Петрованушко!

   - Да вонъ, дядя Матвѣй, ину пору тятьку шуриномъ зоветъ за-глаза, стало самъ-отъ онъ дядѣ Матвѣю зятемъ будетъ. Ну... а я-то... коли дядѣ племянникъ, отцу-то сынъ.

   - Эку толковитость послалъ намъ, Господи, эку благодать. А вы еще, бабы, бить парня добираетесь. Да экаго разумника, хоть сейчасъ во священники - не опрокинетcя. Во какъ! Айда пѣтой, айда сердце! На-ко, на тебѣ!

   И старикъ крѣпко поцѣловалъ внука въ голову и далъ ему прянишнаго коня съ золотой гривой, да обѣщался еще изъ села вяленыхъ орѣховъ принести.

   - Добродѣтель былъ старикъ! да померъ, прибралъ Господь его святую душеньку,- давно ужъ, больно всѣ ревѣли!- думалъ парень, и мног³я горяч³я слезы покатились одна за другой по его лицу.

   Парень спохватился: не увидѣли бы эти слезы его спутники, и опять бы не обозвали его бабой, теленкомъ - сосунчикомъ, но все еще крѣпко, невозмутимо крѣпко, тѣсно прижавшись одинъ къ другому, спали привычные въ дорожному дѣлу питерщики. Одинъ обмахнулъ рукой лицо свое и откинулъ эту руку прямо на лицо сосѣда; тотъ только вздрогнулъ, но не отвелъ руки, которая такъ и осталась тутъ, медленно спускаясь по бородѣ на грудь сосѣда, который, задыхаясь отъ наслажден³я, щолкалъ губами и разъ даже зубами скрипнулъ.

   Все это почему-то развѣяло тяжолыя мысли Петра Артемьева: онъ улыбнулся сначала слегка, а потомъ и совсѣмъ вслухъ. По некому было оговорить его въ этомъ движен³и; даже ямщикъ, свалившись съ облучка въ кузовъ, забилъ свою лохматую голову подъ cѣдоковы ноги и, какъ казалось, упорно старался хранить свое сонно-лѣнивое молчан³е.

   Теперь почему-то наплывавш³я воспоминан³я становились веселѣе, хотя и не менѣе оживленными. У мечтателя даже пр³ятно защокотало сердце: воображен³ю его рисовались послѣдн³я сцена, ближайш³я къ настоящему времени, и именно къ той порѣ, когда подростки-ребята начинаютъ на дѣвокъ поглядывать, бычкомъ задѣвать при первой встрѣчѣ и заигрывать съ ними щипками и щекотками. Дѣвки хохочутъ, ругаются, бьютъ ребятъ по рукамъ и, проходя мимо, хотя и закрываются рукавкомъ, но все-таки задѣваютъ ребятъ сами. А кто изъ ребятъ побойчѣе,то любая орженуха не постыдится сама затронуть его, что есть силы ударивъ вдоль спины мясистой ладонью. Ожжотъ у парня это мѣсто ударъ и побѣжитъ онъ за дѣвкой, словно угорѣлый, поймаетъ и вдоволь, до сверхъ-сыта, нащекотится, нашиплется.

   Въ охотѣ подобнаго рода отчего-то не лежало у Петрухи сердце, ребята его оговаривали - стыдили:

   - Что не затронешь - ишь, озорницы как³я! А лихо, Петруха,- ей-Богу, лихо!... Такъ - али самому щокотно станеть. Ты только начни; начни: не отстанешь ни въ жисть, больно полюбится. Ишь, я какъ!...

   И парень, для примѣра Петрухѣ, свернувши голову на бокъ, стрѣлой ринулся въ кучу дѣвокъ, искоса поглядывавшихъ на нихъ во все время бесѣды.

   Бойкое движен³е парня немедленно сопровождалось визгомъ, тѣмъ несноснымъ визгомъ, отъ котораго долго потомъ шумѣло у Петрухи въ ушахъ и учащонными ударами, которыя бѣсятъ храбреца-парня, и онъ начинаетъ рушить и опрокидывать все окружающее, изрѣдка поправляя длинные волосы, падающ³е на глаза. Громче и чаще раздается визгъ, и учащоннѣе сыплются удары, и щокотнѣе становится самому парню.

   - Во какъ, по нашему, по-заморскому! хвастался парень Петрухѣ, вырвавшись изъ кучи дѣвокъ и едва переводя дыхан³е отъ усталости. Ужо, дѣвки, хуже будетъ, и не выходите лучше: всѣхъ обломаю, право слово!да еще Гришуху подговорю - только пухъ полетитъ. Вотъ, мое слово крѣпко! Особо тебя, Параха, до смерти защокочу...

   - Мы тебѣ бѣльмы-то повыцарапаемъ - сунься только!- пригрозились дѣвки издали (но не испугаютъ парня: не таковской).

   - Что-жъ Петруха-то насъ не затронетъ, что быкомъ-то глядитъ, словно сычъ уставился? Поиграй, Петрованъ! Толкни его къ намъ, Гаранька, что онъ, словно, медвѣдь?

   - И впрямъ, пра Петруха! подико къ намъ, ишь, как³я зубастыя, а лихо: ты только попробуй!.. Завсегда самъ начинать будешь!... нали знобитъ!

   Гаранька, покрутивъ плечами, толкнулъ-было пр³ятеля, но тотъ уперся и устоялъ на своемъ.

   - Боязно, Гаранька! Не замай: дерутся-то больно,- зря, во что ни попало! Нѣтъ, ужъ лучше такъ погляжу, да и тятька узнаетъ - ругаться станетъ.

   Какъ говорилъ и думалъ Петруха, такъ старался и дѣлать. Дѣвки щипали его, но не получали въ отвѣтъ щекотокъ. Парень увертывался, отбивалъ щипки и ругался на досаду дѣвокъ, вызывая ихъ на возможныя насмѣшки и оговариванья.

   Такъ тянулось дѣло все лѣто и зиму. Дѣвки отступились отъ него и не затрогивали больше. Только одна изъ ихъ больше другихъ обращала вниман³я на робкаго парня, который даже и въ пѣсняхъ не участвовалъ, а у хороводовъ и на посѣдкахъ стоялъ столбъ-столбомъ. Изрѣдка только, и то насильно, успѣвали ребята втащить его въ кругъ и заставляли медленнымъ, медвѣжьимъ шагомъ, противъ воли, ходить въ немъ. Но какъ только доходилъ до Петрухи чередъ горѣть на камушкѣ, парень вырывался, опускалъ оба платка, державш³е его въ кругѣ, и опрометью бѣжалъ вонъ изъ избы или изъ хоровода. Все это почему-то нравилось той дѣвкѣ, которая не оставила его безъ привѣта и вниман³я, хотя тоже была большая охотница до щипковъ и щекотокъ, и едва-ли была не побойче всѣхъ остальныхъ. Нельзя сказать, чтобы особенно нравилась она и Петрухѣ, хотя и казалась сноснѣе другихъ; по крайней мѣрѣ не надоѣдала ему, не приставала лишн³й разъ, безъ пути и толку. Лицо ея тоже не представляло ничего особеннаго, что могло бы привлечь парня: по обыкновен³ю оно выпеклось блиномъ, немного пригорѣлымъ, румянымъ; круглилось, лоснилось, пухлилось, такъ же какъ блинъ, но блинъ плохо испечоный, и потому все въ немъ слилось и заплыло жиромъ.

   Разъ подошла эта дѣвка къ Петрухѣ, и пожалѣла, что у него не ростетъ борода.

   - Погоди, выростетъ! - бухнулъ Петруха.

   - У тебя чорная будетъ, а вонъ у Гараньки, такъ у того рыжая пошла, такая-то... клочьями.

   - Такой, стало, надо быть! отвѣтилъ парень.

   - У тебя чорная будетъ,- опять приставала дѣвка.

   - Вѣстимо, чорная, коли волоса задались так³е.

   - Тебѣ она пристанетъ: ты не скоблись.

   - Для-чя скоблиться, пусть сама ростетъ: не стану скоблиться.

   - То-то, ты Петряюшко, пусти ее: она тебѣ пристанетъ. У тебя и волосато кужлеватые.

   Петруха не нашолся, что отвѣчать ей на это, и промолчалъ, уперши глаза въ землю и боясь поднять ихъ на шуструю, бойкую дѣвку. Изругалъ бы онъ ее, да зачѣмъ подумалъ, когда так³я рѣчи говоритъ? Но не смекнулъ парень, не дошолъ до того, чтобы догадаться, къ чему и отчего говорила дѣвка так³я рѣчи.

   Другой разъ подъѣхала она къ нему уже съ упреками.

   - Что это ты, Петруха, со мной не играешь? Гляди у всѣхъ дѣвокъ по парню, а меня на тебя наущаютъ дѣвки, да и ребята ваши тоже: тебѣ, слышь, Петруха достался.

   - Для-чя достался, зачѣмъ достался? я не дѣленой!- былъ отвѣтъ Петрухи, который опять потупился и опять хотѣлъ было изругаться, но одумался: "за что ругаться,- пусть пристаетъ, меня не убудетъ" - рѣшилъ онъ, и опять замолчалъ. Но не отставала дѣвка:

   - Ты хоть бы въ горѣлки игралъ, коли на камушкѣ-то горѣть стыдишься...

   - Глянь-ко, сапоги-то как³е, вонъ они!

   И Петруха показалъ дѣвкѣ свои чудовищные отцовск³е сапоги,

   - Не запутаешься, не упадешь.

   - Нѣтъ, упаду; я бѣгать не шустрой: всѣ ребята скажутъ.

   - Сними ихъ, легче будетъ!

   - А ногу занозишь?

   - Эва, паря, ногу занозишь! - впервые, что-ли?

   - А то нѣтъ, не впервые.

   - Ишь, вѣдь, ты словно баринъ у меня какой.

   - Слышь, Матренка, отстань!- не ругайся: пошла прочь. Слышь - дура: не щокоти - чортъ! Не дури: я не обхватанъ!.

   Довольно спустя послѣ этихъ объяснен³й, дѣвка явилась въ Петрухѣ уже съ болѣе рѣшительными и простосердечными объяснен³ями.

   Она начала стороной:

   - Ты мнѣ, Петруха, сегодня во снѣ привидѣлся: словно бы ты медвѣдь, а я медвѣдица, и мы вмѣстѣ бы съ тобой у твоихъ въ избѣ кашу грешневую съ молокомъ ѣли; а ты бы все урчишь, а я бы все говорю, да рукой бы тебя эдакъ... да рукой бы по мордѣ-то...

   - Не тронь, что ты дерешься-то, не дури, щокотно! - бухнулъ Петруха.

   - Я тебѣ только сонъ-то разсказываю, а не дерусь; что ты огрызаешься-то? Ишь, словно и впрямъ медвѣдь! Ты, Петрованушко, не ругайсь, я, вѣдь, любя.

   - Что мнѣ ругаться? ты только не замай.

   - А что, Петронамушко, тяжело у васъ бабамъ-то, много работы поди? Мать-то измывается?...

   - Мать смирная - никого не замаетъ. А бабамъ только и дѣла, что мозоли на глазахъ насыпать. Къ одной вонъ, къ Лукерьѣ-то, куричья слѣпота, баютъ, привязалась за то.

   - Коли бъ я за тебя пошла, да полюбилась - не билъ бы ты меня? вкрадчиво-льстивымъ голосомъ спросила дѣвка.

   - На што бить? я не драчливъ, я смиренъ.

   - А полюбилъ бы ты меня?

   Дѣвка помолчала, выжидая отзыва; но парень упорно не давалъ отвѣта, и швырнулъ сапогомъ попавш³йся ему подъ ногу камень, который, далеко пролетѣвъ, звонко ударился въ валявшееся на дорогѣ худое лукошко.

   Паренъ усмѣхнулся; поднялъ глаза на дѣвку, вспыхнулъ и опять потупился.

   - Полюбилъ бы ты меня? продолжала, приставая, дѣвка. А ты мнѣ изо всѣхъ робятъ полюбовнѣе пришолся: вонъ и во снѣ ужъ начала тебя видѣть...

   У дѣвки уже начало захватывать дыхан³е. Послѣдн³я слова она сказала отрывисто, и даже, какъ показалось парню, плаксиво.

   Онъ опять робко поднялъ глаза и, убѣдившись въ истинѣ своего предположен³я, снова потупился.

   - Какбы не на улицѣ, я бы тебя, Петруша, поцѣловала, мнѣ что?....

   - Отстань!... отступись! могъ только крикнуть Петруха, и, отчаянно махнувъ рукой, повернулъ въ избѣ, но оглянулся:

   Дѣвка стоитъ на прежнемъ мѣстѣ, и ее, сколько онъ могъ замѣтить, начинаетъ подергивать.

   - Вотъ, думаетъ Петруха, сейчасъ обольется. Слышь-ко, Паранька! Ты на улицѣ-то не приставай, а то бабы наши запримѣтятъ - проходу покорами не дадутъ. Не плачь, - слышь! Вонъ Ключариха идетъ - увидитъ. Отстань, я тебѣ говорю!...

   При слѣдующей встрѣчѣ глазъ-на-глазъ, опять Паранька остановила Петруху:

   - Ты что это все словно быкъ, али бо медвѣдь?... чортъ чортомъ! Ишь, курчивой одмѣнъ!- говорила она, однако тѣмъ ласково-браннымъ тономъ, который только и можно подмѣтить въ ласкахъ простыхъ русскихъ людей.

   Петруха улыбнулся и нашолся:

   - Я, братъ, что? Я не сердитъ, я ласковъ! Вонъ и бабы наши обозвали раздѣвульемъ: ни на парня, молъ, я не похожъ, ни на дѣвку.

   - А что жъ завсегда огрызаешься воли не начну съ тобой говорить?

   - А что ты при людяхъ-то пристаешь? Осудятъ! Ишь, вѣдь у насъ народъ-то какой, особѣ бабы-то.

   - Всѣ так³е! что народъ? небось, друг³е-то ребята не по твоему - имъ трава не рости, и знать не знаютъ и вѣдать не вѣдаютъ.

   - Тѣ ребята шустрѣй меня - самъ знаю, они мнѣ не указъ.

   - Да ты хоть не ругай меня, не лайся. Что все лаешься-то?

   Дѣвка хоть бы опять въ слезы.

   - Ну, ладно-ну, не стану, нишни только!

   Послѣднее объяснен³е пр³ятно подѣйствовало на парня. Онъ круто повернулъ дѣло, и вотъ какъ разсуждаетъ теперь объ этомъ переломѣ.

   - На село пршполъ къ обѣднѣ. Народу гибель... ярманка стояла. Лавки открыты. Въ карманѣ двугривенный былъ куплю, молъ, ярмол³ю, али платокъ, молъ, Паранькѣ. И то, молъ, платокъ. А ярмол³ю-то, молъ, и у Гараньки можно выпросить, коли нада будетъ. Взялъ, да и купилъ платокъ, пятакъ еще сдачи дали. Баской платокъ купилъ. Когда отдалъ, обѣщала поцѣловать за него, коли, молъ, на задахъ встренемся, да никто не увидитъ. И что это сталось такое? Со всѣмъ вѣдь дѣвка-то на сердце увязалась; вовсе краше всѣхъ; а въ платкѣ-то бы и еще лучше себя-то самой. "Я, говоритъ, только по праздникамъ стану его надѣвать, а скажу, что сама купила. Во снѣ увидѣлъ Параньку: и шолъ бы я въ нимъ въ избу благословенья просить; ожениться, молъ, захотѣлъ. Сто рублевъ давай говорятъ, выводнаго; дѣвка-то больно хороша меньше-де взять нельзя. А гдѣ взять эки деньги; прошу позбавить: "нѣтъ, говорятъ, и не ломайся, - мы не навязывали, - самъ пришолъ". Я такъ и такъ! - въ слезы, да ручьемъ, да ручьемъ и разливаюсь. Опомнился, водой - отливаютъ, совсѣмъ одурѣлъ... Господи прости, молъ, велик³я мои прегрѣшен³я! Поутру всталъ, да я разсказалъ матери: "такъ слышь, либо-де дождь, либо горе какое." А невѣстки-таки стоятъ на своемъ: "Не даромъ-де Паранька раза по три забѣгаетъ въ намъ, не съ-пуста же дѣвка все про Петрована провѣдываетъ; а прежъ и глазъ, бывало, не казала въ избу. А тутъ вонъ и платокъ приносила показывать, да хвалилась. И платокъ-то этотъ смотри не съ-проста..."

   И подробно рисуются ему остальныя сцеыи:

   - Мы ты ли, соколикъ, купилъ ей платовъ-отъ? спрашивала мать.

   - Пошто я ей куплю, сестра что-ли?..

   - А на селѣ былъ, куды двугривенный-то дѣлъ: баялъ гармон³ю купишь, а запрежъ и все орѣховъ приносилъ? съ пустыми-то руками и домой не ходилъ - подхватила старшая невѣстка.

   - Двугривенный-то этотъ на дорогѣ обронилъ, въ орлянку играли, такъ и обронилъ - хитрилъ-было парень, но спохватился:

   - Да тебѣ что больно до моихъ-то денегъ заботы? знала бы лаялась съ Матреной-то вотъ, а то, вишь вездѣ поспѣла. Что я тебѣ - сказывать что ли стану, куда деньги-то свои дѣваю, дожидай, какъ же!..

   - Да что вы и впрямъ, бабы, пристали къ нему? - заговорилъ отецъ. Благослови его, Господи, коли сталъ входить въ толкъ. Пора. На десятокъ-то восьмой никакъ годокъ доходить сталъ: такъ ли я говорю?

   - Считай самъ, батько: наканунѣ вешняго Егорья родился, а теперь, вонъ, и Евдокей на дворѣ - толковала мать.

   - А вотъ что, Петрованушко! - заговорилъ отецъ снова, и, пригорюнившись, пытливо глядѣлъ въ лицо сына.

   - Семья у насъ и безъ того большая: старуха хвора, да и самъ-отъ я похилѣлъ, немогота одолѣла... Землицой насъ м³ръ обидѣлъ - самъ вѣдаешь: отрѣзали, почесть, все песокъ для пожни-то, да и луга-то угломъ на сватѣловское болото вышли. Хоть волкомъ вой; говядинки-то вотъ съ Рождества не видали. Охъ, тяжоло, Петрованушко, больно тяжоло! И никакъ ты тутъ не приспособишься.

   Старикъ, махнувъ рукой, пр³умолкъ.

   - Какъ не тяжело? что и говорить, батько,- братъ-то въ осеняхъ померъ - однимъ радѣльникомъ меньше стало. Ленъ не родился, и бабамъ нечего дѣлать. Матушка все на лихоманку клеплетъ, и самъ-отъ ты... какъ не тяжело! Накачались печали - видимо.

   Старикъ отецъ, во все время рѣчи сына, молчалъ, и только подмахивалъ, какъ бы въ тактъ, рукой, и глубоко и тяжело вздыхалъ.

   - Я, батюшко, хоть лобъ ты взрѣжъ, не приложу разуму, какъ бы намъ тутъ изловчиться.

   - Вотъ какъ смекаю, кормилецъ! По моему, вотъ это какъ выходитъ. Начать съ того, что вотъ братъ Елесей, дядя, жилъ онъ въ Питерѣ долго. Я оженился на то время, ребятъ возвелъ, а онъ все жилъ... да стооковался, знать, по родинѣ - пр³ѣхалъ да вѣдь и живетъ теперь что твой господинъ, али бы тамъ бурмистръ: все есть, все что захочешь. Безъ самовара не встаетъ и спать не ложится; шуба-то на немъ не овчинная, а волчья. А и въ купцы, баетъ, записаться можно, слышь, да не хочетъ. Опять же, тепереча, Петрованушко, и весь-то народъ нашъ деревенск³й, все вѣдь въ Питеръ потянулся. Поди-ко и ты, - право! Что мы эдакъ-то будемъ?

   - Коли твое благословенье, батюшко, будетъ - ладно: перечить не стану.

   - Не неволю я тебя, Петрованушко. Подумай самъ, своимъ толкомъ размысли: плотницкая тебѣ работа, али бо что, не чужая, какая. За топоръ-отъ тебѣ браться - не учиться стать. Тамъ есть наши ребята въ подрядчикахъ... не откажутъ. Вонъ, хоть, бы взять Семена Торинскаго.

   - Ладно, кормилецъ, смѣкаю, да и нашихъ ребятъ питерщиковъ поспрошу, какъ это у нихъ тамъ ведется.

   И съ этихъ поръ носился онъ съ мыслью о Питерѣ, на который соблазнили его заѣзж³е гости обил³емъ работъ во всякое время, а главное - хорошей платой и дешевизной въ паю съ ними. Задумываться тутъ было не надъ чѣмъ. Если всѣ идутъ въ столицу, то и Петруха не лыкомъ шитъ.

   Парень совсѣмъ согласился на дальную дорогу и сказалъ объ этомъ отцу твердо и рѣшительно. Отецъ сначала-было началъ колебаться, и одобрялъ выборъ нынѣшней же зимы, и именно ближн³я недѣли Великаго поста, и нѣтъ: совѣтовалъ отправиться будущей зимою. Колебался старикъ между выборомъ, и рѣшилъ, по сыновнему, не откладывать дѣла дальше поста - къ тому же и попутчики подъ руками, а на будущую зиму будетъ ли еще кто изъ нихъ: Богъ вѣсть. Съ своей стороны и парень остался твердъ въ исполнен³и намѣрен³я, и только разъ, какъ-будто поколебался немного, когда за нѣсколько дней до отъѣзда, встрѣтилъ Параньку и увидалъ на глазахъ у ней слезы:

   - О чемъ рюмишь, али кто разобидѣлъ?

   - Нѣтъ, кому обидѣть? ты-то вотъ... слышала... ваша старшая невѣстка сама забѣгала... въ Питеръ...

   Она не могла говорить дальше, глотая слова и слезы.

   - Ну, такъ что - что въ Питеръ? пр³ѣду небось, не съѣдятъ тамъ.

   - Да ждать-то придется - можетъ и не вѣсть-что.

   - Подождешь!.. это дѣло твое. И то дѣло - опять особое. То перво-наперво надо... а хныкать станешь, уйду. Сказалъ - терпѣть не люблю эфтихъ слезъ самихъ.

   Петруха послѣдн³я слова выкрикнулъ громко, въ сердцахъ.

   - Не стану! вотъ-тѣ Христосъ не стану! - могла только скоро проговорить дѣвка и угодить парню.

   - Ты ужо не выдешь ли къ кузницамъ? робко спросила она его, немного помолчавъ.

   - Пошто къ кузницамъ?

   - Выйдешь - такъ ладно, а не выйдешь - такъ какъ хошь, - не неволю.

   - Ладно, выйду. Да смотри, опять невѣстка бы не запримѣтила.

   - А ты будто топоръ понесъ показать, заклепку молъ, сдѣлать.

   - Ну, да ладно - ступай!

   Вечеромъ, во время деревенскаго сумерничанья, Петруха дѣйствительно былъ за кузницами и, конечно, нашолъ уже тамъ Параньку. Она подала ему мѣдное колечко и просила выслать изъ Питера другое, хоть такое же.

   - Нашто мнѣ колечко?

   - Да возьми, дурашной, на память возьми. Тамъ вѣдь, чай, всѣхъ попризабудешь - и меня...

   - Опять ревѣть! сказалъ - уйду: слушайся!

   - Какъ не ревѣть-то, Петрованушко?

   - Не завтра ѣду, черезъ недѣлю ѣду. Колечко-то на вотъ: возьми назадъ.

   - Да, дурашной - помнить станешь. Вотъ и Лукерья съ кузнецовскимъ Ондрюхой - такъ же; а пр³ѣхалъ домой - оженились.

   - Я жениться не хочу: возьми колечко-то!..

   - Да что-то это, батюшки, родители мои! И не баженникъ бы ты, а такой дурашной. Наши дѣвки всѣ вѣдь такъ, друг³е ребята запрежъ покупаютъ колечко-то; поносятъ съ недѣлю и и помѣняются.

   - Ладно, ну, давай сюда! Только мотри никому не сказывай, а то вонъ съ платкомъ-то пришла къ намъ въ избу, да и разчуфырилась: эка невидаль.

   - Не скажу, Петруня, не скажу, - знай это. Съ камнемъ въ воду кинутъ, гробовой доской накроютъ - не скажу, помру - не скажу...

   - Что ты орешь-то, дура, услышатъ... Я пойду...

   - Погоди! - поцѣлуемся!..

   - Я, братъ, боюсь съ чужими-то цѣловаться, сейчасъ губы опрыснетъ, послѣ и присѣкай кремнемъ. Я только со своими цѣлуюсь, и то только въ Христовъ день... Погоди, можетъ подъ вѣнецъ пойдемъ - тогда ужь.

   - А подъ вѣнецъ-то пойдешь ты со мной?

   - Что Питеръ скажетъ,- туда допрежъ надо. А то батюшко благословенье обѣщалъ, да свадьбу играть нечѣмъ; погоди, разживусь черезъ годъ... Ты смотри у меня, Паранька, молись за меня: я тебѣ бусы пришлю.

   - Да поцѣлуемся, желанный, дорогой мой, поцѣлуемся, хоть разъ-отъ. До сватьбы-то долго ждать.

   - Огстань ты! сказалъ: не стану, - опрыснетъ: послѣ прысѣкать надо. Невѣстка запримѣтитъ - оговоритъ. Ты смотри у меня, съ ней не водись, какъ волка бѣгай; языкъ у этой ехидной бабы острой, настоящее, значитъ, какъ бритва. Отъ нее дальше - и меня не ссорь. Я смиренъ - боюсь осерчать...

   - Повременилъ бы ты, Петрованушко, ѣхать-то, что зря-то?.. скоро больно. Только-было начали мы съ тобой женихаться - таково ладно - ты-то не серчалъ и я бы ужъ попривыкла.

   - Нельзя временить. Ондрюха, да Митюха торопятъ: "собирай-слышь всю путину; да скорѣй, ждать, молъ, не станемъ; а ше-де дѣло такое. Повременилъ бы.

   - Нельзя!- и парень махнулъ рукой безнадежно.- Коли дѣлать, по мнѣ такъ дѣлать; а сталъ клянчить, да ломаться - все изъ рукъ поплыветъ.

   - Да что тебѣ больно Ондрюха-то, да Матвѣй-отъ дались? Будто ужь на нихъ-то и м³ръ клиномъ сошолся.

   - Какъ порѣшили - такъ, стало, и будетъ. Одно надо понимать: кабы въ моготу и одинъ бы, вѣстимо, доѣхалъ.

   И онъ опять безнадежно махнулъ рукой.

   - Ты, Петрованушво, хоть бы въ экую пору выходилъ бы сюда: наглядѣлась бы я на тебя вдосталь, налюбовалась бы.

   И сдерживаемыя насильно слезы, найдя свободный доступъ теперь, полились обильно и опять разсердили парня.

   - Я, братъ, плавать не стану по твоему; а коли станешь эдакъ... и ходить сюда не буду... Прости, пора никакъ. Наши, чай, поднялись - ждутъ. Сумку шью.

   "Въ избу пришолъ - думалъ парень - и никто не узналъ; батюшко только спросилъ: что, молъ, совсѣмъ ли поладилъ съ ребятами-то? Совсѣмъ-де, батюшко." А остаться не думалъ: наглядѣться-то на тебя подольше не соблаговолишь?" Эхъ, пропадай, молъ, моя голова! куды кривая не вывезетъ. Совсѣмъ, молъ, батюшко, порѣшилъ, ѣхать, вотъ-те грудь и сердце: благослови!

   - Что ты, парень, толкаешься-то? да подъ самое сердце попалъ, насилу отдышался. Аль заснился Петруха, а, Петруха?.. бредилъ словно бы!.. Петруха, слышь!..- раздался неожиданный голосъ надъ ухомъ, разогнавш³й всѣ мечты и думы парня, потому-что этотъ голосъ былъ голосъ одного изъ его дорожныхъ спутниковъ.

   Парень не замѣтилъ за собой, какъ послѣдн³я слова безнадежной рѣшимости произнесъ онъ вслухъ и, увлекшись недавней живой картиной, махалъ даже руками, и въ послѣдн³й разъ такъ сильно, что задѣлъ за спавшаго спутника.

   Этотъ послѣдн³й, проснувшись, будилъ товарища, на томъ основан³и, что впереди на дорогѣ виднѣлись уже чорныя, старыя избы, скучившяся въ одно мѣсто и между ними бѣлѣлась большая каменная церковь. За церковью рядъ чорныхъ избъ потянулся вдоль на цѣлую версту; сперва передъ въѣздомъ виднѣлись кресты кладбищенск³е, далеко влѣвѣ бѣжала въ село почтовая столбовая дорога. Начались бани, за ними избушки и избы: одна совсѣмъ развалившаяся, друг³я новыя и больш³я. Одна совсѣмъ покривилась и чуть не вросла въ землю со своимъ сгнившимъ крылечкомъ, которое вело въ загрязненной, захватанной двери. Надъ дверью красовалась высохшая елка, а внизу, извѣстная надпись гражданскими буквами для грамотныхъ.

   - Тпру!- закричалъ тотъ, который прежде другихъ проснулся, и растолкалъ товарища и ямщика, напомнивъ обоимъ, что пр³ѣхали въ Вожерово.

   - Тпру!- кричалъ онъ и ухватился за возжи.

   - Проѣхать эко мѣсто!... аль не привычны? Надо же, вѣдь, отвальную-то запить - иззябли совсѣмъ...

   Путешественники полѣзли изъ саней.

   - А что-жъ ты-то, Петруха, пойдемъ! - посогрѣемся.

   - Спасибо, не охота!..

   - Аль не пьешь?

   - Не начиналъ еще, братцы: претитъ.

   - Въ Питерѣ, братъ, научишься; тамъ безъ того нельзя - да и на такой же промыселъ ѣдешь. Хоть пивка, али медку? небось, заплатимъ.

   - И не просите, - не стану!.. негоже.

   - Твоя воля, какъ самъ знаешь, не неволимъ! Была бы честь приложена, а отъ убытковъ Богъ избави.

   - Губа толще - брюхо тоньше!- приговаривали товарищи Петрухи, направляясь въ завѣтную дверь, у которой и Богъ вѣсть сколько разъ перемѣнялись петли.

   Домишко этотъ совсѣмъ развалится; откупъ живо - въ недѣлю - выстроитъ новый на томъ же самомъ мѣстѣ, и мужичокъ останется вѣренъ до гробовой доски и новому питейному, какъ былъ вѣренъ старому. Идетъ онъ въ него, по прежнему, также охотно, сохраняя въ умѣ то убѣжден³е или родъ повѣрья, что "какъ кабаку ни гнить, какъ ни горѣть: отъ овиновъ ли, или отъ какой другой бѣды, а стоять ему скоро опять на старомъ мѣстѣ. Словно мѣсто это клятое! А изъ стараго лѣса только и можно жечь, что въ одномъ кабакѣ, въ другой избѣ нельзя, "не ладно."

   Путники наши медленно - мучительно-медленно подвигались впередъ, благодаря разбитымъ ногамъ рабочихъ клячъ, которыхъ нанимали они подъ себя за баснословно-дешовую цѣну.

   Но вотъ они въ Москвѣ - пришли на чугунку, которая возитъ рабочихъ людей за три рубля въ двое сутокъ. Здѣсь новичокъ получилъ отъ бывалыхъ людей - спутниковъ, кой-как³я наставлен³я, въ родѣ слѣдующихъ:

   - Вынь пачпортъ и держи въ рукахъ! Становись за рогатку гуськомъ и жди череду! Деньги тоже въ руки возьми; здѣсь - деньги впередъ берутъ. Да смотри крѣпче держи деньги-то - народъ здѣсь столичной: зазѣваешься - не дадутъ маху. А подошолъ въ окну: "въ Петенбургъ, молъ, - вотъ пачпортъ и деньги!" Возьмешь билетъ, и ступай въ сторонку и жди насъ - подойдемъ - покажемъ дальше.

   - Здѣсь, вѣдь, во всемъ порядки.- Зѣвать учнешь - отяпаютъ такъ, что и жизни не радъ будешь. Ну, съ Богомъ!...

   - Упрись же, Петруха, упрись покрѣпче, придерживай-ко впередъ, къ окну-то поближе, а то ночевать придется! Понатужься, Петруха, посильнѣй, вотъ такъ!.. упрись еще, упрись... поощрялъ наставникъ новичка, который радъ былъ, при такомъ удобномъ случаѣ, порасправить косточки и показать свою доморощеную силку.

   Рогатка затрещала. Напиравш³й народъ волной повалился къ стѣнѣ, волнен³е замѣчено солдатомъ-жандармомъ.

   - Ты что это, капусная борода, лѣзешь-то? чередъ на то есть! Что толкаешь-то?

   - А не мы, ваше благородье, сзади прутъ! - оправдывался ловк³й питерщикь, и пересталъ напирать.

   - То-то - не мы! Что толкаетесь-то, вы, сиволапые! обратился солдатъ уже къ заднимъ, но оттуда слышались голоса:

   - Да ты бы напередъ-то смотрѣлъ; вѣдь, это вонъ тотъ-то, что на насъ указалъ; онъ подущаетъ. Вонъ смотри, какъ впереди землякъ-отъ его мѣситъ.

   И въ самую живую, задорную минуту своей разгулявшейся храбрости, новичокъ-Петруха получилъ приличное награжден³е; но билетъ взялъ-таки, и сидѣлъ вскорѣ въ вагонѣ, который передъ отъѣздомъ затворили огромными дверьми и засунули тяжолымъ засовомъ. Сдѣлался мракъ; слабый свѣтъ проникалъ только сверху. Чтобы добиться впередъ, нужно было сзади лѣзть черезъ ноги и головы, черезъ рядъ многихъ скамеекъ, ежеминутно оступаясь и получая пинки и ругательства. Но Петруха добирался, не смотря ни на что и смотрѣлъ - не насматривался на мѣдную силу, которая волокла ихъ паромъ до Питера. Къ услугамъ его предлагались сбитень, квасъ, пироги съ творогомъ, выносимые изъ ближнихъ деревень - но Петруха купилъ - и закаялся: на все стоятъ дорог³я цѣны, какихъ онъ не слыхивалъ, и даже во снѣ не видывалъ.

   Машина стучала, визжала. Вагонъ мгновенно наполнялся теплотой, когда его запирали засовами и мгновенно вывѣтривался, до морозной температуры окрестнаго поля, когда засовъ вынимали и отворяли двери на станц³и. Петруха забился подъ лавку на полъ (на лавкѣ спать нѣтъ никакой возможности),- и спалъ мертвымъ сномъ до самаго почти Петербурга.

   Не удивилъ Петербургъ своимъ чуднымъ видомъ съ дороги этотъ товарный поѣздъ. Живымъ существамъ, находящимся на немъ, суждено было любоваться въ послѣдн³й разъ спинами своихъ сосѣдей, которые, можетъ быть, уже и порядочно надоѣли другъ другу, и только слышать, какъ машина яростно и пронзительно завыла, перестала на время, опять завыла, опять перестала. Въ вагонѣ сдѣлалось темно, машина крикнула раза три, и такъ безнадежно, что на лица всѣхъ пассажировъ нагнала веселую улыбку. Посыпались кое-как³я остроты, въ родѣ извѣстныхъ: "устала кормилка,- оттого и взвыла"; скоро кормить станутъ, а потомъ попоятъ, да и опятъ...." "Тпру!"

   Но вотъ машина пошла все тише и тише; загремѣли цѣпи, поѣздъ безцеремонно и сильно дернуло назадъ. Пассажиры покачнулись и чуть устояли на ногахъ. Загремѣлъ засовъ, заскрипѣли двери - и "милости просимъ, дорог³е гости, полюбоваться на красавецъ-Питеръ, съ его широкими прямыми улицами, страшно высокими домами, которые изумляютъ даже москвича и приводятъ въ ужасъ и благоговѣн³е деревенскаго жителя!"

   Что станется съ Петрухой дальше, а пока на сердцѣ у него накипѣло много: и сомнѣн³е, и безнадежность, и м