Максимов Сергей Васильевич - Из книги "Лесная глушь"

оворитъ руская а вы объ этимъ не сокрушайтесь мнѣ ничего я отъ мѣста отсталъ Александрушко подростетъ будетъ съ васъ а оброкъ отдамъ и подушное все коли найдете кого все едино единственно за него пойду сироту бы Григорья отстояли а я за симъ письмомъ остаюся слава Богу живъ и здоровъ а впредь уповаю на Бога чего и вамъ желаю о чемъ желаемъ слышать и радоваться а обо мнѣ сумлѣн³й не имѣйте никакихъ съ кавалер³й приду а убьютъ Господня влась 1854 года мисяца декабря 17 числа.

   Сложивши письмо пирожкомъ. Григор³й Матвѣевичъ самъ отнесъ его въ почтамтъ и, вмѣсто того, чтобы отправиться въ лавочку, опять завернулъ къ инвалиду.

   - Письмо, говоритъ, сейчасъ въ деревню отправилъ; вотъ только вернулся съ почты, да и завернулъ къ вамъ.

   - Спасибо, Григорьюшко, что не забываешь старика. Подержи-ко вотъ палочку: я ее обточу.

   - Опять я буду утруждать вашу доброту, Иванъ Сысоевичъ, глупымъ спросомъ - заговорилъ Григор³й Матвѣичъ, исполняя просьбу старика. Вѣдь вотъ теперь разсуждать станемъ такимъ манеромъ: мужицкое бы дѣло теперь одно, а солдатское вѣдь опять другое. Хотѣлось бы утрудить вашу милость - спросить: какъ это у васъ-то, примѣрно, было?...

   - Не глупи ты, Григор³й. Однѣ бабы дуры говорятъ, что страшно на первыхъ порахъ, да и воютъ словно по покойникамъ на погостѣ. Мнѣ такъ вотъ теперь это самое наилучшее время стало; послѣ походовъ, да ранъ моихъ, объ рекрутствѣ пр³ятнѣе вспомнить, чѣмъ объ деревенскомъ сидѣньѣ, да гульбѣ на поеѣдкахъ.

   - Какъ же съ вами-то было, Иванъ Сысоичъ? Вотъ это-то бы мнѣ и желательно знать; все отъ стараго, да израненаго кавалера многому нашъ братъ, молодой человѣкъ можетъ поучиться.

   - Дѣло нехитрое! да къ тому же и время то было горячее; все французъ-то этотъ, про котораго вамъ разсказывалъ, копошился. Мы себѣ живемъ въ деревнѣ, никакихъ бѣдъ не чуемъ. Пришолъ разъ въ нашей избѣ соцкой, постучалъ падогомъ своимъ въ окошко. Слышимъ: "съ твоей, говоритъ, избы, Сысой, рекрутъ требуется; приводи завтра въ волосное!" Мой старикъ, какъ ни какъ, собралъ всѣхъ братьевъ, а было насъ въ семьѣ четверо и всѣ женатые: только я одинъ, послѣ всѣхъ, въ супружество вступилъ, потому что былъ самый младш³й. - Что-жъ, говорю, благословляйте, да и въ губерское ѣдемъ. Прикрикнулъ на свою бабу: "Собирай, говорю, что мнѣ слѣдуетъ по вашему бабьему разуму! не ссорься со своими, не гнѣви меня! Да какъ закричу на нихъ, закричу благимъ матомъ, такъ и теперь не пойму совсѣмъ, отчего такъ мнѣ разсердиться довелось, а прежде, да и послѣ, никогда не ругивался такъ. На другой день рано встали, помолились иконамъ, стали меня благословлять: замерло у меня сердце глупое, ноги хотятъ подкоситься, а все оттого, что батюшко съ матушкой ревомъ-ревѣли, я хоть-бы слезу проронилъ, стою и наказываю братьямъ: не обижать стариковъ; женѣ не спускать, если верховодить станетъ; да чтобъ меня вспоминали извѣст³ями о домѣ. Можетъ быть, говорю, далеко насъ уведутъ.

   - Извините, кавалеръ, перебью вашу рѣчь: говорите - сердце стучало у васъ; родители рыдали. Хорошо, что такъ, что вотъ вы на глазахъ были, а эдакъ... издалека будутъ благословлять,

   - Это, братъ, еще лучше,- скажу я тебѣ... Тамъ вѣдь вотъ какъ: лица твоего не видать станетъ, а армякъ, либо шуба твоя бѣлѣется: вонъ, говорятъ, косатикъ-онъ нашъ! и заревутъ благимъ матомъ, а покажи имъ издали шапку,- такъ и не уймешь цѣлый день. Ты ужъ далеко за лѣсомъ ѣдешь и подъ гору ужъ спустился, а твои все стоятъ: авось, думаютъ, вернется. Прежде-то и мнѣ это на утѣху было, а разревись теперь,- вотъ тебѣ солдатское честное слово: разсержусь и совсѣмъ разругаю. Такъ ли я, говорю, Григор³й Матвѣичъ, а?

   - Вѣдь вотъ видите что, Иванъ Сысоичъ, это опять по человѣку; какъ вѣдь кто это на сердце принимаетъ.

   - Отступись ты съ сердцомъ своимъ!- Что оно тутъ сдѣлаетъ, когда ужъ такая лин³я пошла; сердцо-то ты въ пазуху хорони, да и закрой пирогомъ деревенскимъ съ кашей. Вотъ тебѣ и сердцо,- когда такая дурь полѣзла!

   Чтобы успокоить расходившагося старика и поправить собственный промахъ, Григор³й Матвѣевичъ просилъ кавалера продолжать любопытный разсказъ.

   - Ну, чего тебѣ тамъ захотѣлось? - все еще съ нѣкоторымъ гнѣвомъ говорилъ Иванъ Сысоичъ, но доброе лицо его опять въ минуту просвѣтлѣло и снова полились его задушевные разсказы, отъ которыхъ куды легко становилось лавочнику.

   - Вотъ тебѣ и дальше пойдетъ толкованье! - продолжалъ добродушный старикъ. Пришли мы въ волосное, тамъ и спрашиваютъ: самъ что ли, Сысой, везешь сына? "Самъ!- говоритъ батюшко. Нагляжусь, говоритъ, на него хоть по дорогѣ-то. Вѣдь онъ, соколикъ, мой за братьевъ, по своей охоткѣ, пошолъ!" и реветъ мой старикъ, старуха увязалась съ нами - и та плачетъ. Привели вотъ меня въ губерское, поставили подъ мѣру помню, что чѣмъ-то холоднымъ припало мнѣ къ темю; "лобъ! - закричали. И каюсь въ старомъ грѣхѣ: одежду чуть ли не цѣлый часъ надѣвалъ; а пришолъ къ своимъ на фатеру, такъ еще родителей своихъ сталъ унимать и ни одной слезы не проронилъ вплоть до той поры, какъ посадилъ своихъ на телѣгу и пришло намъ время - парт³ей пойти на мѣсто сходки. Шли мы въ народѣ весело, смѣючись, попѣвая пѣсни. Гдѣ на дневку придемъ, - въ пристѣнокъ начнемъ играть; друг³е ребята бабокъ съ собой набрали; городковъ, бывало, наколемъ изъ полѣньевъ, такъ и ѣздимъ другъ на дружкѣ верхомъ. Соберемся кучкой: орлянку кидаемъ: тогда еще глупая игра-то эта въ ходу была. Бывало всѣ деревни по пути напотѣшимъ: пѣсни поемъ для дѣвичьей потѣхи, и учатся дѣвки у насъ нашимъ, своимъ, значитъ, пѣснямъ, как³я у нихъ не поются. А тамъ размѣстили по полкамъ, и пошло наше дѣло своимъ чередомъ. Только вѣдь, говорятъ, съ медвѣдемъ въ берлогѣ не уживешься, а человѣку съ человѣкомъ - плевое дѣло!...

   - А потомъ и изъ войны вышли? - опять спросилъ Григор³й Матвѣевичъ.

   - Удаль молодецкая изъ одной только могилы не выноситъ, а изъ огня, изъ воды, - вынесетъ! Тутъ, братъ, и толковать намъ съ тобой не о чемъ!

   Этимъ кончилась настоящая и, кажется, послѣдняя бесѣда торговца ярославца, человѣка себѣ на умѣ - и кавалера, прокопчонаго порохомъ и закаленаго горячимъ желѣзомъ, потому что въ тотъ же день вечеромъ Григор³й Матвѣевичъ отправился, какъ сказывалъ хлѣбопекъ, къ дядѣ-хозяину. Но такъ какъ и это свидан³е, при настоящихъ обстоятельствахъ, не секретъ, то и разсказъ объ немъ, думаемъ, вовсе не будетъ лишнимъ для тѣхъ, кого заинтересовала судьба нашего бѣлотѣльца.

   Пришолъ онъ въ дядину квартиру заднимъ ходомъ, и слѣдовательно прямо попалъ въ кухню, гдѣ въ это время стряпала его тетка. Робко поклонился онъ ей; робко спросилъ о здоровьѣ хозяина дяди.

   - Здоровъ!... ничего!... говорила она. Да что это тебя, Григорьюшко, давно не видать? Самъ-то пыталъ спрашивать: "чтой-то, говоритъ, Григор³й давно не приходилъ: да не безъ меня ли былъ; можетъ, говоритъ, ты старуха, запамятовала какъ-нибудь? "А мнѣ чего, говорю, запамятовать? Самъ знаешь! - какъ вотъ въ Покровъ чаю заходилъ пить, такъ съ той поры и помину нѣту.

   - Да нѣкогда, тетушка, было; дѣловъ много набралось!

   - А ты получилъ ли, отецъ, тутъ тебѣ какъ-то меду послали кадушку; парнишко твой заходилъ, - такъ я варенья двѣ банки отдала ему. Не разбилъ бы, пострѣленокъ! Все ли онъ тебѣ приставилъ въ цѣлости?

   Не зная какъ отвѣчать теткѣ на ея привычные вопросы, надъ которыми прежде нисколько не задумывался Григор³й Матвѣевичъ, даже не видавш³й варенья, спросилъ только:

   - Сама что-ли, тетушка, варила? - но и тутъ попался въ просакъ.

   - Словно не знаешь, батько: завсегда варенья-то ваши - мое рукодѣлье. Вотъ ужъ который годъ этимъ занимаюсь!

   - Да что, дядя-то дома что-ли, тетушка?

   - Отдыхаетъ, должно быть, теперь; давѣ все на счотахъ что-то щолкалъ. Да вотъ загляну пойду. Войди!... велѣлъ! - говорила, она возвратившись.

   Робко пр³отворилъ дверь, робко просунулъ въ нее свою фигуру Григор³й Матвѣевичъ и словно бить его дядя станетъ, совсѣмъ не по-обычному, поклонился хозяину еще въ самыхъ дверяхъ.

   - Что это тебя, красное солнушко, видомъ не видать, ужъ который день? Тутъ къ тебѣ порученья кое-как³я были,- заговорилъ дядя и пытливо взглянулъ на блѣднаго прикащика. Вечоръ твой парнишко забѣгалъ, (продолжалъ хозяинъ) сказывалъ, что ты и въ лавкѣ сидишь рѣдко; все, говоритъ, Мартына посылаешь; у солдата все, слышь, у какого-то сидишь. Словно, братъ Григор³й, ты на умѣ какую ни на есть потаенность держишь? Да и погляди-ко въ зеркало, совсѣмъ, значитъ, и на себя не похожъ! Говори-же скорѣй!...

   - Я ничего, хозяинъ!.. робко заговорилъ Григор³й Матвѣевичъ, но оправился. Тутъ къ твоей милости дѣло у меня есть, продолжалъ прикащикъ.

   - Что это?.. по лавкѣ что-ли?.. не случилось-ли чего худаго? Садись-ко, да разсказывай!..

   - По лавкѣ все обстоитъ хорошо, да вотъ тутъ какая оказ³я вышла, ты не сердись на меня сперва. Постой! да я тебѣ все по порядку разскажу.

   Григор³й Матвѣевичъ усѣлся на кончикѣ стула и шапку въ рукахъ оставилъ.

   - Вотъ тутъ какая статья идетъ, - продолжалъ онъ нѣсколько погромче и смѣлѣе прежняго.

   Въ это время вошла тетка, но старикъ-мужъ оборвалъ ее на первыхъ шагахъ:

   - Поди-ко, матушка, стряпай! Тутъ вонъ парень что-то хорошее хочетъ разсказывать; не слѣдъ бабамъ мущинск³я дѣла слушать. Говори-же, Григор³й, что у тебя тамъ на умѣ засѣло!

   - Теперь вотъ супостатъ намъ стращаетъ! Говоритъ: "все возьму!" нѣтъ, говорю, не дамъ тебѣ, чего не слѣдуетъ; постою, говорю, за себя! Ты, говорю, не харахорься, собьемъ тебѣ спѣси - и будетъ съ васъ.

   - Что ты, что ты тутъ городишь? съ чего ты-то тутъ храбришься? - перебилъ дядя. Въ ополчен³е что-ли идешь?

   - Выше хватай! Я, братъ дядя, совсѣмъ въ солдаты иду! проговорилъ громко Григор³й Матвѣевичъ, и поднялъ дядю съ дивана и самъ привсталъ. Я ужъ и въ деревню объ этомъ писалъ. Благословите, говорю; а я ужъ далъ себѣ зарокъ крѣпк³й на это дѣло. Такъ ужъ тому и быть слѣдуетъ.

   Дядя долго думалъ, кусалъ свою бороду и, словно изъ угла, заговорилъ тихо и истово:

   - А обдумалъ-ли ты это дѣло, не съ горяча-ли, брать, ухватился? Тутъ вѣдь, смотри, вотъ какая статья, что она на всю жизнь тебѣ пойдетъ, зря-то нельзя къ ней приступаться. Что-жъ ты англичанина что-ли бить станешь? - закончилъ дядя, измѣнивъ свой тонъ на полушутливый.

   - Иванъ Сысоичъ говоритъ, что куда пошлютъ, туда и пойдешь, тутъ, говоритъ, все едино-единственно кого не стрѣлять, все супостатъ, да врагъ и твоей семьѣ, и родинѣ твоей, Росс³ѣ-то, врагъ.

   - Нѣтъ, ужъ ты, братъ, ступай на англичанина: на корабли ступай! Этотъ народъ, какъ я вижу, только того и ждетъ: вотъ, сегодня утромъ въ лавкѣ читали, что всѣхъ-то онъ народовъ подговариваетъ. Колоти ты его, сутягу возмутительнаго! Ступай, Григор³й, да смотри, чтобъ твои старики не поперечили тебѣ. По мнѣ, братъ, святое это дѣло - солдатомъ теперь быть. Вонъ, посмотрѣлъ я, апраксинск³е молодцы газету толкомъ не дадутъ прочитать, все-то, братъ, ругаются, англичанина корятъ. Я, Григор³й, съ своей стороны правъ, мнѣ тебѣ нечего указывать, самъ вѣдь себя знаешь, только, смотри, старики-то твои...

   - Я отписалъ ужъ имъ, что коли-де хотятъ, пусть Григорьевъ чередъ на меня перенесутъ; все же христ³анское дѣло сдѣлаютъ: сироту оборонятъ. Знаешь Григорья, что бобылемъ послѣ Егора кузнеца остался? Пускай за меня лѣто у насъ на дому работаетъ! А ужъ я такъ порѣшилъ, что завтра и въ губернское пойду, все ужъ и подвелъ къ тому. Братишку-то моего, Александрушку-то, не оставь, дядя; завсегда твоимъ плательщикомъ буду: возьми его на себя; пусть за меня родителямъ окажетъ пособ³е! - и Григор³й Матвѣевичъ поклонился дядѣ въ ноги; а когда всталъ, видѣлъ старикъ, что у племянника выступили крупныя слезы и побѣжали по щокамъ.

   Тронутый дядя крѣпко обнялъ его; благодарилъ за службу честную; слегка прихвастнулъ. "что и я, молъ, тебя ничѣмъ не обижалъ!" Тутъ откуда ни взялась тетка-старуха и, не понимая въ чемъ было главное дѣло, стала также обнимать племянника - и заплакала.

   - Ты смотри же, Григор³й, не возгордись! - говорилъ старикъ-дядя, при прощаньѣ! Навѣдывайся къ намъ - и Боже тебя оборони - уйти не простившись. Вѣдь я тебѣ все же дядя родной, не бойсь постоимъ за себя - не обидимъ!..

   - Твоею милостью и въ люди пошолъ, дядя Егоръ Кузьмичъ. Парнишкомъ ты меня взялъ, да вотъ и на отчотности состоялъ у тебя четыре года. Ты и въ молитвахъ у меня сейчасъ за отцомъ-матерью стоишь!..

   - Въ лавочку я пошлю своего подручнаго. Поди, теперь, тебѣ ужъ будетъ не до того?

   - Да ужъ уволь - поскорѣй свое дѣло кончить; на душѣ словно грузъ какой, на сердцѣ тошно!

   Съ этихъ поръ Григорья Матвѣевича совсѣмъ не видать было въ лавочкѣ; а гдѣ пропадалъ - совсѣмъ было неизвѣстно. Черезъ недѣлю уже видѣли его кое-кто изъ знакомыхъ жильцовъ, какъ прошолъ онъ въ сѣрой шинели и въ шапкѣ солдатской сѣрой, прямо въ прачкину квартиру, къ старику-жильцу. Сказывали потомъ, что, должно-де быть, Григор³й новымъ нарядомъ приходилъ старику похвастаться. Но вотъ пришолъ онъ прощаться, и весело смотритъ, и къ старику-инвалиду ластится.

   - Прощайте, говоритъ, старый кавалеръ! Жилъ бы я съ вами не плакался, да ужъ знать дорога теперь прямая и торная. Благословите вы меня, да не скажешь ли чего на прощаньѣ?

   - Одинъ тебѣ мой совѣтъ, Григор³й. Слушайся ты того, кто приставленъ къ тебѣ будетъ, назовутъ-то его дядькой, да вѣдь онъ, смотри, обтѣшетъ тебя, уму-разуму научитъ, будешь ты брякать ружьемъ такъ же, какъ и онъ самъ. Вытянетъ онъ тебя въ въ струнку и поперегъ обточитъ въ рюмочку: станешь ты ходить молодцомъ, на заглядѣнье всѣмъ. Тутъ тебѣ опять солдатская наша поговорка пригодится: дѣлай дѣло въ семь рукъ, а слушайся всегда одного; самъ знаешь: - худая пѣсня безъ запѣвалы. Онъ тебѣ, дядька-то этотъ, первую пѣсню и въ-зорю, и послѣ одну будетъ пѣть. Знай ты ее: стой - не шатайся, ходи - не спотыкайся, говори - не завирайся, а ляжешь спать, такъ раньше вставать собирайся. Твое дѣло одно теперь: отдавай ты честь тому, какъ Государь указалъ: не твоя о томъ забота, а твой отвѣтъ. Да вѣдь вотъ я что тебѣ скажу, Григор³й Матвѣичъ,- если всю теперь пересказать тебѣ службу-то солдатскую, - такъ развѣ-развѣ къ завтрому вечеру кончимъ; пожалуй эдакъ ты и перекличку прозѣваешь - а ужъ это, братъ, совсѣмъ худо. Сказано одно: солдатъ царск³й слуга - и ничего тебѣ больше. Что завтра, говоришь, уводятъ, съ дядей-то попрощался?..

   - Тридцать рублей серебромъ давалъ. Да я не взялъ, Иванъ Сысоичъ, думаю своими пока справиться.

   - Ты ихъ, какъ придешь въ полкъ, прямо дядькѣ, какого приставятъ, отдай! Онъ вѣдь тебѣ добро изъ этого сдѣлаетъ: разные струменты, как³е нужны солдату, справитъ. Только сходись ты съ нимъ по миру - по-соглас³ю, а за тебя поручусь - всякой тебя солдатъ полюбитъ, какъ не крѣпкоруки бываютъ иные дядьки.

   - Хотѣлъ я опятъ-таки спросить, Ивань Сысоичъ: какъ вотъ мнѣ съ супостатомъ-то сниматься?

   - Придешь на мѣсто - всему научатъ; а до того тебѣ далека еще пѣсня. Нужно сначала узнать ружье, стойку, да вытяжку умѣть держать. А дальше, по моему, вотъ что: сошолся ты со врагомъ глазъ на глазъ, - мѣть ему пулю горячую прямо, слышь, въ щокотливое мѣсто, чтобы онъ тебя и обидѣть ужъ не смѣлъ. Не пускай, стало быть, пули черезъ голову; не оглядывайся; торопись заряжать и не боронись отъ пули. Коли улучишь - въ офицеровъ вражьихъ стрѣляй, оруд³я подбивать старайся; а отъ твоей мѣткой пули живая душа далеко не уйдетъ: сама въ руки дастся. Опять-таки главное тебѣ: раненыхъ и плѣнныхъ, коли попадутся подъ руку, не обижай; краденое добро, самъ знаешь, въ прокъ нейдетъ. Безъ чести солдату жить нельзя; безъ совѣсти и шагу путнаго не сдѣлаешь. А чистъ, да добродѣтеленъ, всякому и въ глаза смотришь прямо и неробко, по командирскому приказу, да и на часахъ стоишь чутко. Тутъ и на часы поставятъ, первое слово скажутъ: вотъ-де тебѣ честь и мѣсто...

   - А поранятъ, Иванъ Сысоичъ?

   - Подберутъ. На то ужъ тутъ и начальство такое приставлено.

   - Ну, а если убьютъ-то, Иванъ Сысоичъ?

   - Вѣчная тебѣ память, и твой же братъ-солдатъ добромъ вспомянетъ: правдивая въ немъ была солдатская душа, скажутъ они! Клади же и ты свою душу за царя и родину!.. А вотъ тебѣ на память и образокъ мой: изъ-подъ турки вынесъ, подъ французомъ былъ и на нѣмцовъ ходилъ со мной; да вотъ и тебѣ теперь пригодился. Прощай же, прощай, Григорьюшко; вышолъ бы тебя проводить, да совсѣмъ ослабѣли ноги: такъ никогда не случалось, и съ дивана-то встать насилу могу...

   Прошло времени немного, но въ знакомой намъ лавочкѣ накопилось много новостей: изъ десятаго номера кухарка сошла - обижать стали; Матрена какая-то задурила - попивать начала, такъ и той тоже отказали отъ мѣста; изъ пятаго номера жильцы съѣзжають; домовый хозяинъ водовоза смѣнилъ. Въ четвертомъ номерѣ жильцы подкутили, до полночи пѣли пѣсни и такъ ревѣли, что изъ нижной квартиры купецъ присылалъ сказать, чтобъ были потише, потому-что надъ самой спальной его затѣяли пляски, отъ которыхъ штукатурка валилась.

  

  

   - Посылалъ-то Ивана Степанова - прикащика, разсказывала кухарка купца: да тотъ дураковатъ у насъ немного, словъ объяснить не умѣетъ. Вернулся назадъ, и говоритъ, что не слушаются: говорятъ-де, что мы сами платимъ деньги и сами запретить можемъ, чтобъ купецъ вечеровъ не дѣлалъ, не призывалъ музыкантовъ, а то и намъ, говорятъ, дѣлаетъ безпокойство. Одинъ было, слышь, драться кинулся, да не устоялъ на ногахъ - упалъ. Другой на лѣстницѣ усѣлся, пѣлъ пѣсни и хваталъ за ноги всѣхъ, кто ни проходилъ мимо; да такъ и уснулъ тутъ, пока не подобрали друг³е гости.

   Между этими новостями главнѣйшую роль занимала одна: за прилавкомъ, вмѣсто Григорья Матвѣевича, стоялъ какой-то Иванъ Семенычъ. Спорили, что онъ красивѣе прежняго Григорья и въ обхожден³и повеликатнѣе. Къ этому одни прибавляли собственное замѣчан³е, что новый прикащикъ сродни старому, а друг³е, что онъ просто былъ подручнымъ главнаго хозяина и будущей осенью въ деревню идетъ - жениться хочетъ.

   Замолвили словечко слегка и кстати и про прачкина жильца Ивана Сысоича, что вотъ-де, какъ проводилъ Григорья, такъ и въ лавочку пересталъ ходить, словно стыдится чего.

   Но послѣднее заключен³е было рѣшительно несправедливо, какъ и доказала въ тотъ же день его хозяйка прачка. Пришла она въ лавочку заплаканая, разсказывала, какъ-будто нехотя: что вотъ-де послалъ ее въ Измайловскй полкъ къ другу своему инвалиду: къ себѣ велѣлъ звать.

   - Знать проститься съ нимъ хочетъ!.. Священникъ ужъ былъ! добавила она въ заключен³е. Совсѣмъ на себя сталъ не похожъ. Поди-ко, говоритъ, сюда, хозяюшка; подыми мнѣ голову, подложи подъ нее другую подушку. Шубой, говоритъ, прикрой меня; совсѣмъ озябъ.... знать приходятъ мои послѣдн³е часы.... Тутъ онъ, батюшки, призабылся немного; отходитъ, думаю, да нѣтъ, опять подозвалъ меня и послалъ вотъ къ старику-то!...

   Землякъ и старый другъ инвалида, пришедш³й опять съ обоими сыновьями, нашолъ Ивана Сысоича въ забытьи; но тотъ не заставилъ ихъ долго дожидаться: открылъ глаза и протянулъ:

   - Спасибо, говоритъ, братцы!... спасибо...

   - Что у тебя болитъ?... ноги что-ли? - едва проговорилъ его старый другъ.

   - Просто, братъ, старость! чему тутъ болѣть?... все болитъ: вотъ и голова какъ кирпичъ, и ноги чешутся; слышу, кровь бѣжитъ,- холодная, словно ледъ, кровь бѣжитъ по жиламъ!... раны ноютъ, глаза туманомъ завалило, - и старикъ застоналъ и закашлялся.

   - Пора, пора, братъ, убираться! землю только тяготимъ... Вотъ и въ этой квартирѣ другой какой бы жилецъ получше меня жилъ; побольше бы меня хорошихъ дѣлъ дѣлалъ!... А тутъ что?... кардонки, да клѣтки... вонъ домикъ клеимъ... (старикъ опять закашлялъ.) Оставляй, братъ, и ты сыновей-то своихъ: приходи!... дожидаться буду!... все бы вмѣстѣ!...

   Инвалидъ не договорилъ и провелъ холодной рукой по такому же лбу, какъ-будто припоминалъ что хорошее.

   - Возьми-ко за лобъ, старикъ ты мой, старый другъ!... Въ жизни ни разу не ругивались!... Попробуй какой лобъ-то холодный, - ледъ!... Въ головѣ словно свинецъ налитъ!... вотъ!... и старикъ-инвалидъ покрутилъ головой и опять приложилъ къ ней руку.

   - Ну, вотъ... слава Богу!... вспомнилъ!... заговорилъ онъ снова. Изъ нижняго комода деньги вынь... въ буракѣ лежатъ!... Раненымъ было все собиралъ, да вотъ пришлось иное сдѣлать. Половину-то на похороны мнѣ, а друг³я... съ десять рублей наберется!... да еще въ комитетѣ осталось!... эти ты Григорью отправь! Да что бы взялъ, а то-молъ старикъ серчалъ, у!... крѣпко-молъ серчалъ. Крѣпко серчалъ!...

   Старикъ сдѣлалъ усил³е, чтобы вскричать на послѣднихъ словахъ, но голосъ ослабѣлъ; глаза закрылись. Онъ встрепенулся, и опять заговорилъ:

   - Господь съ вами!... Приходи же, старикъ, скорѣй!... отъ похоронъ останется... хозяйкѣ моей отдайте! За кумомъ еще, кажись, было!... ей же!... Позовите-ко кума!... а сердце оторвалось!... Слышу: сердце внизъ покатилось!... Господь съ вами!...

   И видѣли всѣ, какъ старика дернула судорога: вытянулся онъ и руки по швамъ сложилъ, словно передъ фронтомъ въ старину равнялся; открылъ глаза, уставилъ ихъ въ печку. По лицу пробѣжала улыбка, добродушная улыбка Ивана Сысоича, которою радовалъ онъ въ былую пору своего земляка и стараго друга. Еще разъ дернула его судорога: вздохнулъ Иванъ Сысончъ, тяжело вздохнулъ и отвелъ лѣвую руку, которая словно плетью опустилась съ дивана. Крикнулъ Иванъ Сысоичъ чуть не на весь домъ - и затѣмъ не слышно стало его тихаго, добродушнаго голоса.

   Умеръ онъ для бесѣды поучительной, для ласковаго слова и добраго совѣта. Похитила его смерть у друзей, которые его горячо любили; умеръ онъ и для родины, которую онъ самъ такъ любилъ и такъ зналъ хорошо. Поклонитеся же христ³ане, русск³е люди, его праху - послѣднему свидѣтельству существован³я его на землѣ: вонъ, везутъ его на ломовомъ извощикѣ; сзади писарь и четверо солдатъ идутъ; старика дряхлаго легковой извощикъ везетъ, словно туда же, въ могилу. Еще везетъ извощикъ купца толстаго, въ колѣняхъ у него два маленькихъ мальчика; сзади ѣдетъ купчиха и груднаго ребенка завернула въ шубу. Проходящ³е люди шапки снимаютъ и крестятся. Немного сзади поѣзда отстала квартирная хозяйка-прачка, вся заплаканная, объ руку съ товаркой - тоже плачущей. За ними нищенка какая-то увязалась и тоже утираетъ глаза рукавомъ. Не спроста плачутъ старухи; вѣдь жилъ же на свѣтѣ добрый человѣкъ, и потребовалъ его Богъ для награды вѣчной; третьяго дня былъ живой и съ тобой говорилъ, а теперь и крышкой тяжолой накрытъ и на кладбище увезенъ.Тамъ уже и могила вырыта на его трудовыя деньги, и готовъ могильщикъ съ лопатой, чтобъ завалить его холодной землей, на вѣка-вѣчные.

   Зарыли Ивана Сысоича въ могилу; помянули по обычаю. Послѣ крестъ ему деревянный сколотятъ, красной краской покрасятъ и выведетъ щоголь-писарь хитрую надпись. Будетъ ходить его старый другъ на могилу, пока силы хватитъ или самъ не уляжется рядомъ. Но все-таки не пропадетъ о нихъ память: въ праздникъ Смоленской лѣтомъ придетъ помянуть ихъ молодое племя. Понавѣдается и Григор³й Матвѣичъ, если не сразитъ его пуля вражья и вернется онъ назадъ, на побывку.

  

  

   Въ крайной избѣ деревни Судомойки, у хозяина Артемья - небывалое горе, которое подкралось къ нему незамѣтно и подняло его жену Матрену еще далеко до первыхъ пѣтуховъ. Старуха завозилась около печи и изрѣдка глубоко и тяжко вздыхала. Вздохи эти, сопровождаемые какими-то однозвучными восклицан³ями, незамѣтно учащались, и когда старуха вышла изъ-за переборки, съ лучиной въ рукахъ, легко было замѣтить, что глаза ея опухли и покраснѣли, а на рѣсницахъ висѣли не первыя свѣж³я слезы. Вставивши лучину въ свѣтецъ, старуха осторожно подошла къ лавкѣ, во всю длину которой вытянулась фигура, накрытая овчиннымъ полушубкомъ. Старуха осторожно потолкала эту фигуру, подперлась локоткомъ, и тѣмъ жалобнымъ, робкимъ голосомъ, который такъ живо вспоминается всякому, при первой мысли о давно минувшемъ младенчествѣ, шептала, сквозь слезы, спящему:

   - Петрованушко!.. разумникъ!.. очнись-ко, желанный мой! Никакъ свѣтать скоро станетъ, радость!..

   Спящ³й перевернулся, но съ полатей раздался другой голосъ, нѣсколько строг³й и непривѣтливый:

   - Эку рань тебя, старую, нелегкая подняла: не замай!.. отстань!.. Дай хоть на послѣдяхъ парню-то покуражиться. Никакъ еще и первые кочетье не пѣли: ложись-ко!..

   - Нѣтъ, ужь не засну, не засну!.. Всю ноченьку мутило, и призабыться не удалось!- было отвѣтомъ.

   Опять раздался въ избѣ тотъ же урывистый шопотъ, который такъ назойливъ и непр³ятенъ просыпающемуся въ самую лучшую, сладкую пору ночи.

   Не хитрилъ и тотъ, чей голосъ оговорилъ сердобольную старуху-будильщицу, потому-что вскорѣ показались его босыя ноги на приступкахъ и, наконецъ, вся фигура самаго хозяина Артемья пробралась съ полатей въ кутъ, въ то время, когда спящ³й поднялся на лавкѣ и лѣниво потягивался.

   Артем³й молчалъ, продолжая одѣваться, молчалъ и сынъ его Петрованушко - виновникъ настоящаго семейнаго горя.

   Въ избѣ было попрежнему тихо, какъ бываетъ тихо въ любой крестьянской избѣ въ ранную пору утра, когда можно слышать и шипѣнье въ лахани стрекнувшаго уголька отъ лучины, и корову, лѣниво пережовывающую жвачку въ подъизбицѣ, и трескъ надъ голбцомъ сверчка - этого незваннаго и досаднаго гостя вcякаго теплаго мѣста въ деревнѣ.

   Въ избѣ Артемья на эту пору тишина нарушалась еще вздохами его женs, которые вскорѣ превратились въ вcхлипыванья, неблагопр³ятно подѣйствовавш³я на обоихъ мужчинъ: самъ Артем³й упорно молчалъ и покрякивалъ. Сынъ его вышелъ на крылецъ и задумался.

   Вотъ, гдѣ-то вдали выкрикнулъ первый голосистый пѣтухъ-запѣвало; ему отвѣтилъ другой, трет³й еще голосистѣе - и вскорѣ началась задорная чередовая перекличка досужихъ сосѣдей, по пѣн³ю которыхъ деревенск³й человѣкъ узнаетъ время ночи.

   Привычная перекличка пѣтуховъ, проходившая незамѣтно для парня въ былую пору, на этотъ разъ увлекла его и навела на продолжительное раздумье: голосъ одного пѣтуха, бойко начавшаго выкрикъ, дорвался на самой серединѣ, и пѣтухъ не дотянулъ полной трели.

   - Надо быть, крѣпко началъ, покачнулся на нашестѣ и слетѣлъ внизъ!- думалъ парень, и въ воображен³и его уже рисовался содомъ и неугомонное кудахтанье, которое подняли напуганныя, всполохнутыя куры.

   - И ничѣмъ не уймешь ихъ до самаго разсвѣта, народъ такой! А вотъ скворчихинъ пѣтухъ совсѣмъ старъ сталъ, и поетъ сипло, и скоро кончаетъ. Не съ пуста: пятую зиму живетъ...

   Парень еще долго стоялъ и вслушивался; но видно какъ ни отгонять тоску, накипавшую на сердцѣ, придется опять за нее взяться, когда войдетъ онъ въ избу и увидитъ, какъ тоскливо смотритъ ему въ лицо мать-старуха, и самъ отецъ, подсѣвши въ столу, разбитымъ, не менѣе тоскливымъ, голосомъ говоритъ ему:

   - Не отринь, Петрованушко, стариковскую молитву: не забудь на чужой сторонѣ!.. Пошли тебѣ Никола-Чудотворецъ, да Казанская Богородица, талану, да счастья!.. Насъ-то не забудь только!..

   - Зачѣмъ забыть?.. не для чего забывать!.. Вы-то... могъ только отвѣтить парень, но упорно сдерживалъ накипавш³я слезы.

   - Ой, отцы мои родные! кормильцы мои! - завопила старуха и пала на плечо сына.

   - Подъ сердечушкомъ-то своимъ я тебя выносила; выкормили-то мы тебя, выпоили, а пришла неминучая власть на чужую сторонушку снаряжать! Помрешь - не увидимся!.. Ой, батюшки, ой, родители мои! Ой, ой, ой!..

   Градомъ полились у старухи слезы, Артем³й вылѣзъ изъ-за стола, махнулъ рукой и побрелъ подъ полати.

   - Спи, Ондрюнька! спи, шустрой! Рано!.. - говорилъ онъ одному изъ ребятишекъ (въ разброску валявшихся на полу подъ шубенками).

   Этотъ парнишко, приподнявшись на постелѣ, пугливо озирался, вѣроятно разбужонный громкими причитинаньями большухи. Плачу этому не мѣшалъ старикъ-Артем³й, и даже видимо сочувствовалъ, потому-что продолжалъ, попрежнему, покрикивать и откашливаться.

   Немного оправившись, онъ опять подошолъ къ столу и опять заговорилъ съ сыномъ:

   - Дорога-то дальная, туды-то обрядимъ! А тамъ все отъ тебя, Петрованушко, да отъ Семена Торинcкаго! Коли не онъ - такъ и надежи никакой нѣтъ; да, я чай, не отринетъ - въ cватовcтвѣ вѣдь,- свои... Поклонись ему, попроси!..

   - Знамо надо поклониться!- отвѣчалъ парень.

   - Ну, и наши питерщики, чай, покажутъ: свои вѣдь, соcѣдcк³е!..

   - Знамо, покажутъ!.. Ондрюха покажетъ!.. Матюха!..

   - Жениться, Петрованушко, надумаешь - домой пр³ѣзжай!..

   - Куды, какъ не домой,- знамо!..

   - На вотъ отъ трудовъ своихъ, Петрованушко! возьми... десять рублевыхъ, чай, хватитъ.

   - Какъ не хватитъ - хватитъ!.. останется!..

   - Далъ бы и больше, радѣльникъ, да не въ моготу: самъ знаешь!.. Вонъ и то лысуньюшку продали, и сѣно все сгребли съ повѣта!.. Тулупъ-то свой лонишной тоже!.. самъ знаешь: изъ какихъ доcтатковъ?..

   Въ отвѣтъ на это, парень только сильно, безнадежно махнулъ рукой и опустилъ голову.

   - Все на тебѣ, разумникъ! Отъ твоей милости!.. не отринь!..

   И старикъ уже не вылѣзалъ изъ-за стола, а тутъ же, при всѣхъ вытиралъ обильныя слезы. Одному только парню почему-то хотѣлось удерживаться отъ нихъ, и онъ ушолъ за переборку и долго - безсознательно разсматривалъ, какъ густой дымъ валилъ изъ печи и сильно лѣзъ къ потолку и полицамъ.

   - Вставайте, робятки! Матвѣюшко, вставай!- будилъ онъ потомъ маленькихъ племянниковъ - сыновей покойнаго брата.

   Потомъ прилегъ было къ нимъ, хотѣлъ поиграть - и не нашолся. Всталъ опять и опять началъ выговаривать.

   Изъ-подъ полушубка показалось одно раскраснѣвшееся личико, а вотъ и другое - и оба, съ просонковъ, тупо смотрѣли на дядю, не понимая въ чемъ дѣло.

   - Въ Питеръ сегодня ѣду, вставайте!- чуть не вскричалъ парень тѣмъ безнадежнымъ голосомъ, послѣ котораго едва ли кто удерживался отъ слезъ.

   Въ избу вошолъ дядя Петръ, старш³й братъ старика Артемья, человѣкъ, живш³й въ Петербургѣ долго, разбогатѣвш³й тамъ, а теперь уважаемый всею деревнею за умъ и опытность.

   Старикъ пришолъ подѣлиться, по родственному, съ парнемъ своимъ толкомъ и опытностью, и говорилъ:

   - Бѣги кабаковъ - главное! Вотъ отецъ-то не пр³училъ тебя къ водкѣ, и тамъ остерегайся. Водка - огонь: многихъ сожгла. Въ харчевнѣ - ничего, чайку попить, и то, смотри, не часто - ожжотъ... Больно-то съ шустрыми, да бойкими не дружись: народъ тамъ прожжоной...

   - Ой, поучи-ко, поучи! Больно ты толковъ, братъ!.. родной!.. Самъ-то я и придумать ничего не могъ, а хотѣлъ, больно хотѣлъ, да не знаю какъ.

   - Ну, гдѣ тебѣ знать: свѣту-то и видѣлъ, что въ окнѣ-то своемъ: домосѣдъ, вѣдь...

   - Домосѣдъ, братъ, домосѣдъ, родной!... Поучи-ко, поучи - кровной, вѣдь - свой.

   - Идешь-то ты въ толковое ремесло плотницкое. Артели у нихъ крѣпк³я, только держись за нихъ, да тутъ смотри съ толкомъ. Вѣдь, и у нихъ всякой бываетъ, что рубль-отъ заработываетъ въ недѣлю почесть, а выпьетъ, такъ и въ грошъ не ставитъ. Пуще бѣгай полпивныхъ, тамъ въ игры всяк³я играютъ;- втянешься: водой не отольешь. Присмотру-то тамъ, да уроковъ ни отъ кого не жди, всякъ живетъ по себѣ, и тебѣ доведется также.

   - Спасибо, дядюшка, кормилецъ! такъ-то вотъ словно и выучился. Все-то такъ запомнилось ловко...

   - Не на чемъ, племянникъ дорогой, Петръ Артемьичъ! Вѣдь, съ отцомъ-то твоимъ мы не чуж³е - одна полоса мясу: родные братья.

   - Да, поучи ты, поучи, братъ!... ещо.

   - Будетъ съ него, пока. Всего-то не втолкуешь; свой на то разумъ имѣетъ. Отца-то не забывай, не зазнавайся очень-то.

   - Да, ужь не забывай, Петрованушко, не забывай!...

   - Ну, и меня: дядя, вѣдь тебѣ. А вотъ тебѣ и мое благословен³е и деньжоночокъ, сколько могъ: не обезсудь!- Становись же на колѣни: благословляй, братъ, коли не благословлялъ еще, да и съ миромъ.

   Отецъ благословилъ сына створчатымъ мѣднымъ образомъ, и запихнулъ ему этотъ образъ за пазуху. Старуха передала ему мѣшокъ съ подорожниками и низко поклонилась; невѣстка присоединила свои рыданья къ причитаньямъ старухи. А вотъ, когда совсѣмъ разсвѣло, отворилась дверь: и изъ разсѣявшагося густаго пару, мгновенно ворвавшагося съ вѣтру, показались фигуры питерщиковъ - Ондрюхи и Матюхи, которые взяли новобранца на свой страхъ и согласились доѣхать вмѣстѣ съ нимъ до Питера.

   - Не оставьте, ребята, парня! вразумите, коли въ чемъ не дойдетъ своимъ-то толкомъ! Не отриньте, но знати!.. свои, вѣдь: во какими запомню!- просилъ Артем³й питерщиковъ и, вѣроятно для большаго убѣжден³я ихъ, намекнулъ на свою старость и односелье съ ними.

   - Не проси, что просить? Знаемъ!- отвѣтилъ Ондрюха.

   - Самъ себя должонъ смотрѣть, а мы, значитъ, люди натуральные: все можемъ предоставить. На то, примѣрно, въ столицѣ... разныхъ господъ, выходитъ, знаемъ, а опять-таки и хозяевъ разныхъ. Радѣн³е его будетъ какое, значитъ... а мы... вотъ, это въ какомъ сложен³и понимать надо.... настояще-такъ!- говорилъ другой питерщикъ Матюха и, какъ видно, что называется, зарапортовался вслѣдств³е столичной заносчивости, которая, видимо, немало усилилась и деревенскими крѣпительными средствами, которыми любитъ заручиться простой человѣкъ въ привычную дорогу.

   Какъ ни безтолковы были послѣдн³я рѣчи, старикъ Артем³й понялъ ихъ по-своему и низко кланялся. Кланялся и сынъ его, Петръ.

   - Пособи, братцы! народъ вы доточной, не впервые въ Питеръ-то ѣздите.

   - Пр³обыкли, молодецъ, пр³обыкли! замѣтилъ Матюха съ тѣмъ важнымъ тономъ, которымъ любятъ важничать заѣзж³е на родину питерщики.

   - Грамотной, вѣдь, онъ у меня: и церковное читаетъ, и гражданскую печать маракуетъ. Не обидѣлъ Богъ, неча говорить: можетъ пригодится и въ этомъ досужествѣ.

   - Завсегда въ избѣ у дьячка, передъ обѣдней, Жит³я читаетъ!- сочла за нужное прибавить мать и не нашлась больше; а только низко-низко поклонилась и опять принялась за слезы.

   - Не просите: не обижайте, значитъ! говорилъ первый питерщикъ.

   Но вотъ наступила и минута разлуки, которую обставляетъ русск³й человѣкъ, по старому завѣту отцовъ и дѣдовъ, вездѣ одинаково: когда дорожный человѣкъ одѣлся потеплѣе и туго-натуго подпоясался кушакомъ, всѣ находивш³еся въ избѣ присѣли. Не долго длилось молчан³е: всѣ, вставши съ мѣстъ, молились на тябло, по примѣру большака избы, который, кончивъ молитву, обратился къ сыну:

   - Ну, прости, Петрованушко! прости родимый! благослови тебя Господи. Не забывай... Жениться-то, молъ, домой пр³ѣзжай, да скорѣе!.. Хворъ сталъ: не въ силу подчасъ. Прости, пѣтой!.. Да дядины-то слова пуще помни: онъ вѣдь неспроста.

   Дальше онъ не могъ говорить и передалъ сына матери, гдѣ ожидали его безнадежно-судорожныя объят³я и рыдан³я; старуха повалилась ему на плечи и не смогла ничего выговорить. За нее причитывали друг³я бабы-помощницы, въ объят³яхъ которыхъ также предстояло Петровану испытать, какъ тяжело ложится на сердцѣ бремя разлуки, отъ которой и отказаться бы даже такъ впору.

   Дядя простился хладнокровнѣе всѣхъ.

   Между тѣмъ изба Артемья густо набилась сосѣдками, которыхъ привлекло сюда сколько любопытство и досужство, столько же и обычное сострадан³е ко всѣмъ неутѣшно-рыдающимъ. Прощан³е съ ними было гораздо короче. Учащоннѣе слышались только разныя искренн³я пожелан³я, во все время, пока парень подошолъ къ ребятенкамъ-племянникамъ.

   Ребята спохватились, что дѣло идетъ не нашутку, когда всѣ въ избѣ голосятъ и что, знать, скоро не кому будетъ снаряжать имъ телѣжки, носить шляки и лодышки. Ребята растрогали своими слезами дядю до того, что онъ поспѣшилъ за дверь, на крылецъ, къ роковымъ санямъ и концу разставанья...

   - Прости, родимой... сердце!... не забудь, да отпиши по первоначалу... какъ тамъ... Пошли тебѣ, Казанская!... ой!..охъ!...

   - Прощайте, родные, прости, Гриша!... Дядя Михѣй, прости, родимой!

   - Не поминайте лихомъ! А въ чемъ не разобидѣлъ ли кого? Простите, желанные: - слышалось съ обѣихъ сторонъ.

   - Трогай; да легче сначала: сами разойдутся! - раздался другой голосъ, усиливш³й рыдан³я бабъ.

   Старикъ Артем³й только махалъ рукой и низко кланялся во все время, пока пошовни питерщиковъ были въ виду.

   Но вотъ они обогнули околицу, скрылись за банями, опять стали видны и спустились подъ гору, за лѣсъ, все дальше и дальше...

   Старуха-мать давно уже лежала на лавкѣ чуть не въ безпамятствѣ. Надъ ней выли золовка и невѣстки. Артем³й ушолъ на повѣть и долго-долго возился тамъ съ колесами; потомъ накинулъ полушубокъ, надѣлъ шапку и ушолъ подъ знакомую ёлку, откуда поздно вернулся домой, залѣзъ на полати, постоналъ, поворочался и замолкъ, можетъ-быть, только до первыхъ пѣтуховъ...

   На другой день, когда путешественники будутъ далеко, старикъ опомнится и крѣпко погорюетъ. Бабы еще долго будутъ хныкать, а старуха-мать - при первомъ воспоминан³и о сынѣ.

   Пройдетъ недѣля, и дальше,- по непреложному закону природы,- все пойдетъ своимъ чередомъ: домашн³е оглядятся - и попривыкнутъ, устремивъ всѣ желан³я свои въ тому, чтобы дождаться изъ Питера первой грамотки, надъ которой опять цѣлой семьей поплачутъ и опять все пойдетъ старымъ, заведеннымъ порядкомъ.

  

  

   Привыкш³е къ разставаньямъ и дальному пути спутники Петра всю дорогу спали невозмутимымъ сномъ, просыпаясь только тамъ, гдѣ останавливались привычныя лошади извощиковъ: былъ ли это сѣреньк³й гнилой домишко, съ ёлкой и выбитыми стеклами, или большая изба съ длиннымъ-предлиннымъ навѣсомъ надъ дворомъ, гдѣ путешественники пили и ѣли до-устали, и ничто не возмущало ихъ. Дивился Петръ Артемьевъ хладнокров³ю земляковъ и не могъ вполнѣ понять и совсѣмъ подчиниться ихъ обычаямъ.

   Прижавшись къ бочку саней, чтобъ не потревожить спавшихъ товарищей, онъ невольно долженъ былъ страдать подъ обаян³емъ воспоминан³й, обильный наплывъ которыхъ и ласкалъ его, и уносилъ, противъ воли, въ далекое прошедшее.

   Тамъ привелось ему встрѣтить такъ много отраднаго, что недавная разлука съ домашними еще глубже западала ему въ сердце и щемила его и выжимала необильныя, но все-таки горьк³я и неутѣшныя слезы.

   Сначала онъ прибѣгалъ въ хитростямъ, чтобы отдалить гнетущ³я воспоминан³я и занимался дорогой дѣломъ отчасти привычнымъ, но прошедшее,- такое свѣтлое и отрадное,- опять брало свое мѣсто въ воображен³и и опять сжимало ноющее сердце.