Максимов Сергей Васильевич - Из книги "Лесная глушь"

мнѣ чортъ-ли?... лѣшой... все ровно!... въ деревнѣ ли - въ Питерѣ ли. Мнѣ чортъ-ли?...- пфу!... другъ... другъ!... поцѣлуемся! Не ругай ты меня!... сдѣлай Божескую милость, не ругай,- и, не... бей... не бей!

   - Да я тебя не ругаю. За что ругать? и не бью...

   - Не ругай ты меня!... не ругай!... не бей - вотъ что, бредилъ Петруха, и упирался въ землю, опустивши внизъ голову, надъ которой постоянно махалъ правой рукой: лѣвая висѣла какъ плеть; пр³ятель держалъ его поперегь.

   Вино Петрухѣ понравилось: парень учащалъ пробы. Вскорѣ даже самъ назвался на угощен³е, взаимно угостилъ, опять просилъ угощен³я и опять пилъ... пилъ... пилъ - и запилъ. Такова деревенская натура - ничего прѣснаго она не любитъ, мѣры она не знаетъ, о толкѣ и слышать не хочетъ, а указан³я, наставлен³я считаетъ за упреки, брань, оскорблен³я.

   Мельничная плотина держится, крѣпится все лѣто, а разъ подточило ее порядочно - и скоро пойдетъ вода рвать все, разрушать, подмывать, и трудно, даже почти невозможно бываетъ остановить ее на пути разгула. Оборвался разъ русск³й человѣкъ, живущ³й по себѣ и своимъ умомъ, и пойдетъ крутить, и нѣтъ для него уже ничего завѣтнаго: и армякъ новый долой, и недавно купленная шапка ни почемъ, и рукавицы прочь, и сапоги крѣпк³е долой - можно и въ старенькомъ щеголять, что тутъ ломаться, чваниться? что за щегольство! что за бахвальство! Куды тутъ лѣзть съ суконнымъ рыломъ да въ посконной рядъ?... мимо, все мимо, все долой и прочь! Пей, душа - веселись! Да балалаекъ давайте больше, да гармон³й, да пѣсенъ, рому, коньяку попробуемъ, и что въ хересѣ за скусъ? и хересъ попробуемъ и... дѣвокъ давай. Приходите гости, да больше: на всѣхъ хватитъ, всѣмъ будетъ что выпить и гдѣ улечься, милости просимъ: у насъ и двери всегда настежъ и званымъ и незванымъ. Пейте всѣ и наше и ваше здоровье. Не сердитесь только: у насъ всѣ друзья и пр³ятели: душа на распашку и сердце за поясомъ! Вали народъ - будетъ и на похмѣлье!

   Похмѣлье идетъ тѣмъ же порядкомъ: гудятъ по-прежнему пѣсни, идетъ топанье на цѣлой домъ, внизу штукатурка съ потолка валится и не уйметъ никто и ничѣмъ разгулявшихся кутилъ... Все прочь, все мимо, знать никого не хотимъ!... сами больш³е, и больше насъ нѣтъ! А тамъ еще горе незваное накачалось - долой и его: топи его глубже на самомъ донушкѣ и донушко опрокинь на лобъ! Давайте же пѣсенъ, пѣсенъ больше, да веселыхъ, да громкихъ, да красавицъ.

   Петръ Артемьевъ сначала, какъ новичокъ и непривычный, выпивалъ немного и былъ уже пьянъ. Онъ учащалъ для того только, чтобы поддаваться обаян³ю той веселости, которая поразила его и привязала въ себѣ на первомъ еще днѣ запоя, и нечаянно дошолъ до того, что выпивалъ прежнюю порц³ю и былъ только, что называется, на куражѣ, когда все такъ отрадно и весело, самъ онъ въ задорѣ и готовъ спѣшно и толково сдѣлать все что укажутъ.

   Прежное дѣло дворницкое спорилось удачно; самъ онъ однако измѣнился, какъ измѣнился наружный видъ его конуры, которая украсилась лишнею мебелью, въ видѣ стекляныхъ посудинъ, начиная отъ маленькой и постепенно доходя до большой бутыли. Его теперь не удивишь полштофомъ, а къ стклянкамъ маленькаго объема онъ прибѣгалъ только въ крайной бѣдности, при безденежьѣ. Привычка брала верхъ и сильно укрѣпила въ начинан³яхъ. Сдѣлать самое трудное дѣло для него было ни почемъ, лишь бы только обѣщана была дача "на выпивку." По буднямъ онъ чуть не съ утра былъ навеселѣ, - по праздникамъ непремѣнно пьянъ, а въ позднему вечеру - мертвецки. Онъ готовъ даже быть такимъ и въ будни, если бы больше имѣлъ тароватыхъ и денежныхъ пр³ятелей, а самъ не былъ дворникомъ, у котораго лишная копѣйка - изумительная рѣдкость. Петруха и тутъ изловчался, стараясь придумывать разныя хитрости, до которыхъ достигъ своими непокупными толкомъ и сметкой.

   Особенно помогало ему въ этомъ замѣчательное знан³е всего дома, сверху до низу, всѣхъ квартиръ съ ихъ жильцами, всѣхъ жильцовъ съ ихъ характеристикой, и физической и нравственной. Конечно, все это у Петра Артемьева дѣлалось на махъ,- спроста, но тѣмъ не менѣе всегда почти вѣрно и толково. Изо всего этого, онъ успѣлъ пр³учить себя извлекать личную пользу, и не задумывался заходить въ 40-й номеръ къ чиновникамъ, которые, по его наблюден³ямъ, всегда собирались по субботамъ играть въ карты. Отъ его вниман³я не ускользала ихъ кухарка, чаще обыкновеннаго забѣгавшая въ лавочку за миногами, капустой, огурцами, и проч. Случалось, что она проносила бутылки изъ погреба и всегда непремѣнно имѣла въ рукахъ четвертную бутыль, которую привозила на извощикѣ. Петръ Артемьевъ запиралъ съ первымъ признакомъ ночи ворота, подпоясывалъ полушубокъ и отправлялся въ 40-й номеръ. Здѣсь онъ просилъ кухарку вызвать жильца-хозяина:

   - Дворникъ, молъ, пришолъ, видѣть желаетъ.

   Хозяинъ выходилъ, дворникъ кланялся и говорилъ:

   - Ворота заперъ; спать сейчасъ лягу.

   - Такъ мнѣ-то что за дѣло? зачѣмъ ты лазишь безъ спросу?

   Дворникъ при этомъ указывалъ одной рукой на кухарку, какъ бы давая знать, что ей приказывалъ докладывать о себѣ, и не лѣзетъ безъ спросу; а другую руку засовывалъ въ волоса на затылкѣ и ухмылялся:

   - Гости-то у васъ долго будутъ сидѣть?

   Если хозяинъ догадывался, къ чему ведетъ свою рѣчь дворникъ, то спѣшилъ дать ему на водку и напередъ задобрить его. Если же - нѣтъ:- дворникъ, почесываясь, начиналъ опять приставать:

   - Коли долго - такъ уйду: дома-то не буду ночевать сегодня; а хозяинъ велитъ запирать ворота на ночь и ключь съ собой брать.

   - Во всякомъ случаѣ, ты долженъ оставить кого-нибудь вмѣсто себя?

   - Кого оставить? оставить некого.- Надо ему на водку дать, кого оставишь-то: такъ-то не остаются, а намъ поздно не велятъ сидѣть.

   - Кто это мнѣ не велитъ? спрашиваетъ разсерженный жилецъ.

   - Хозяинъ домовой не велитъ, - спѣшитъ перебить его дворникъ. Намъ онъ говоритъ: - какъ-де ты, Петръ, сдѣлалъ все, до одинадцати часовъ калитку не запирай, а послѣ запри и ложись спать, долго-то не сиди.

   Чиновникъ только при этомъ догадывался о томъ, отчего дворникъ не хочетъ ночевать дома, запираетъ ворота и ключи уноситъ съ собой - онъ называлъ дворника мошенникомъ, плутомъ, но все-таки давалъ ему гривенникъ или просто выносилъ водки и давалъ рюмку.

   Петруха кланялся, благодарилъ и почосывался:

   - Лѣстница-то высока, вишь,- не захромать бы, ваша милость?

   Получалъ ли, не получалъ ли Петруха второй рюмки, онъ все-таки оставался доволенъ и собой, и жильцомъ 40-го номера и его гостями, которыхъ выпускалъ со двора самъ и не ворчалъ.

   Если же жилецъ, по собственному выражен³ю дворника, не уважалъ его и не смотрѣлъ ни на как³е резоны, т. е. не подносилъ рюмки, не давалъ гривенника, Петруха на другой же день останавливалъ его подъ воротами, снималъ шапку и кланялся:

   - А я, вашей милости, услужилъ вчера: гостей выпустилъ. Двое совсѣмъ растянулись подъ воротами. Я поднялъ и извощика живой рукой отыскалъ. Сегодня, вашей милости, прежде всѣхъ воды натаскалъ: поутру, молъ, проснетесь - чайку напиться захотите. Я въ вашъ нумеръ всегда захожу раньше, прежде управляющаго. Сегодня праздникъ: поздравить не мѣшаетъ, вашу милость!

   Вообще почему-то съ чиновниками Петръ Артемьевъ велъ себя осторожно; при встрѣчѣ съ офицерами всегда почтительно снималъ шапку и ни въ грошъ не ставилъ тѣхъ сердобольныхъ вдовъ, которыя живутъ квартирами и у которыхъ жильцы цѣлый день не.бываютъ дома, по обыкновен³ю почти всей петербургской молодежи. Отъ этихъ вдовъ онъ рѣдко получалъ "на водку", и потому, не имѣя средствъ мстить открыто, старался вредить имъ втайнѣ, срывая съ воротъ безграмотные билетики ихъ, которыми извѣщается искатель, что здѣсь: "одаеца комната состоломъ, смебелю и сприслугой увдовы для холостыхъ спросить дворника", или "въ такомъ-то номерѣ". Дворникъ можетъ отвѣтить, что въ такомъ-то номерѣ отдана квартира, хотя она еще до сихъ поръ пустая, что въ такомъ-то и есть свободная, да ребятъ много, безпокойства будутъ, - у ней и не живутъ жильцы подолгу.

   - А вотъ есть въ 11-мъ способная для вашей милости, и мебель даетъ кому надо, и съ кушаньемъ беретъ, и барыня важная, завсегда при жильцахъ. "Эта комната опросталась оттого, что жилецъ померъ, а то у ней завсегда живутъ и всегда довольны остаются."

   Во всей болтовнѣ часто нѣтъ ни малѣйшей правды: нанимающ³й видитъ комнату маленькую, тѣсную, мебель поломанную и порванную, даже плесень отъ сырости во всѣхъ четырехъ углахъ, и сама хозяйка не столько барыня важная, сколько бойкая, и досадуетъ искатель квартиры на себя, что поднимался такъ высоко и остался въ накладѣ. Не оставался въ накладѣ одинъ только дворникъ: онъ выпивалъ рюмку водки или получалъ пятачокъ отъ своей важной барыни до тѣхъ поръ, пока не приводилъ въ 11-й номеръ охотника до сырой комнаты, высокаго и грязнаго хода.

   Петръ Артемьевъ обставилъ себя наконецъ такъ, что имѣлъ номеровъ десятокъ такихъ, гдѣ ему каждый праздникъ подносили по рюмкѣ водки, и былъ однимъ изъ счастливѣйшихъ петербургскихъ дворниковъ, потому что въ его домѣ, въ одной изъ квартиръ, поселилась цѣлая ватага молодыхъ людей, у которыхъ дня не проходило безъ кутежа и скандала.

   Петръ Артемьевъ не замедлилъ скоро познакомить и себя съ ними и тутъ также придумалъ хитрость. Онъ явился съ искреннимъ совѣтомъ быть потише, и присовокупилъ прямо отъ себя, но съ привычною смѣлостью и рѣшительностью:

   - Нижн³е жильцы къ хозяину приходили жаловаться, что всю штукатурку на потолкѣ отбили... надъ самой, вишь, спальной пляшете. Хозяинъ прислалъ сказать, чтобъ не плясали.

   - Пошолъ, дуракъ! скажи хозяину, что мы его знать не хотимъ. Мы отъ себя наняли квартиру и деньги впередъ отдали! кричалъ одинъ изъ болѣе бойкихъ гостей и кинулся-было на дворника.

   Тотъ немного попятился; онъ могъ бы, заручившись такимъ важнымъ поручен³емъ, хотя и имъ же самимъ сочиненнымъ, нагрубить, но счолъ за нужное выдерживать привычную роль:

   - Воли, говоритъ, - не уймутся: вели квартиру очищать; пусть-де новую пр³искиваютъ.

   - Молчи, дуракъ!- не сегодня же ночью отыскивать? Пошолъ, скажи хозяину, что вы оба дураки, невѣжи.

   И пьяный гость опять-было задорно кинулся на дворника, но его опять удержали товарищи. Дворникъ все-таки стоялъ на своемъ:

   - Мнѣ, говоритъ, - экихъ жильцовъ не надо; они у меня изо всѣхъ квартиръ повыгонятъ и домъ останется пустой.

   - Я тебѣ всю бороду выщиплю.

   - Зачѣмъ бороду? борода дорога; она долго ростетъ. Въ бородѣ вся сила. Вонъ у вашей милости и нѣтъ ее.

   Пьяный гость выходилъ изъ себя; его успокоивали товарищи; но дворникъ продолжалъ быть вѣренъ себѣ, и во все время оставался спокойнымъ; онъ разсуждалъ:

   - Наше дѣло подневольное, что велятъ дѣлать, то исполняемъ; таково дѣло, не сами. Что бородой-то стращать?- лучше бы, баринъ, водочки поднести велѣли дворнику-то.

   Одинъ, догадливый, исполнилъ его желан³е, и даже, противъ ожидан³я, удовлетворительно: Петръ Артемьевъ успокоился. Сходя съ лѣстницы, почувствовалъ то, знакомое ему пр³ятное наслажден³е, какое испытывалъ послѣ первой рюмки, потомъ у него закружило въ головѣ, и когда Петръ Артемьевъ улегся, голова его пошла въ круги и сонъ былъ невозмутимо-крѣпокъ.

   Когда ушолъ дворникъ, конечно начались толки о недавнемъ событ³и, и болѣе разсудительные рѣшили это дѣло такимъ образомъ: дворника всегда не мѣшаетъ задобривать, дворникъ человѣкъ нужный; онъ многое можетъ сдѣлать. Онъ для дома важнѣе хозяина; его и за водкой можно послать, если некого; онъ и въ глухую полночь достанетъ ее, потому-что имѣетъ огромное знакомство и опытность и проч., и проч.

   Съ тѣхъ поръ Петруха не встрѣчалъ уже непр³ятностей и не придумывалъ съ своей стороны хитростей, а просто тихонько отворялъ дверь и только выставлялъ свою бороду. Къ бородѣ этой привыкли кутилы, и лишь покажется она, пр³ятели спѣшили подчивать ее водкой до того, чтобы она рѣшительно неспособна была безпокоить ихъ въ другой разъ и нагонять темную тучку на ихъ свѣтлую и беззаботную радость. Нѣкоторые даже заговаривали съ этой бородой (до того она сдѣлалась не страшна и приглядѣлась).

   - Ну, а что хозяинъ?

   - Спать легъ! - чуть не шопотомъ отвѣчалъ дворникъ.

   - Не сердится, не ругается? не велитъ искать квартиры?

   - Отошолъ!.. забылъ!.. Добрякъ вѣдь! шепталъ Петруха.

   - Ну, а нижн³е-то жильцы не жалуются?

   - Перестали! Да ну ихъ!..

   Петруха при этомъ махалъ рукой, и даже на лицѣ старался изобразить возможно-презрительную мину. Онъ заключалъ всегда почти одинаково:

   - Пейте, господа, знайте! Не бойтесь, постоимъ. Скажу, что свадьба у васъ - и все! Есть-ли водка-то у васъ? а то схожу, пожалуй: въ погребкѣ можно достучаться: такая форточка завсегда отперта. Въ кабакѣ только трудно, а пожалуй, и т. д.

   При такихъ соблазнахъ и благополучномъ начинѣ, Петруха шолъ все въ гору, да въ гору: его уже, что называется, чарка бьетъ. Въ надворномъ хозяйствѣ стали обнаруживаться кое-как³е безпорядки и упущен³я: лѣстницы были грязны, и едва удобопроходимы, дворъ почти никогда не просыхалъ; городовой заглядывалъ въ его конурку чаще и болѣе для того, чтобы выгнать его на тротуаръ. Петруха и здѣсь прибѣгалъ къ нѣкоторой хитрости: онъ отгонялъ отъ своихъ тумбъ извощиковъ и позволялъ тутъ останавливаться только тѣмъ, которыя помогали ему подметать панель, красить тумбы, не сорили сѣномъ, и проч.

   При замѣтныхъ деньгахъ у Петрухи водились даже нѣкоторое время такъ называемыя чередовыя выставки, которыя такъ обыкновенны и пагубны въ столицѣ у мастеровыхъ и рабочихъ, не имѣющихъ работы постоянной и усидчивой, держащей на одномъ мѣстѣ: на верстакѣ, у наковальни, у стамески... Особенно эти чередовыя выставки часто заводятся компан³ей дворниковъ, водовозовъ, носильщиковъ мебели и всякаго рода поденщиковъ.

   У Петра Артемьева эти чередовыя выставки прекратились какъ разъ около того времени, когда приближалось время его имянинъ. Молодецъ уже, что называется, разлакомился, расходился, а товарищи и пр³ятели подзадориваютъ:

   - Скоро ты имянинникъ будешь, Петруха,- угощен³е нужно предоставить - знаешь какое... ждемъ! Придемъ, братъ, и незваные: не думай ты этого.

   - Штофъ съ косушкой куплю, отвѣчалъ Петруха.

   - Этакое-то угощен³е для имянинъ и зван³я не стоитъ; это и губъ не помочитъ: вонъ ты толковалъ изъ плотниковъ своихъ кого позвать, то народъ пѣтой, ну, да и мы не прочь почтен³е тебѣ сдѣлать по-расейски. Тутъ не то бы что, а полведромъ только-только удовлетворишь.

   - Полведра много, лопнешь.

   - Эй, гляди, паря, только подрумянишь.

   - Да вонъ, подожди - посмекаю: хватилъ ли еще капиталу то на это? обѣщалъ Петруха и смекнулъ по своему.

   За два дня еще до имянинъ онъ уже шасталъ по квартирамъ, вызывалъ хозяевъ и прямо просилъ о пособ³и.

   У однихъ говорилъ съ тою привычною смѣлостью, которая чуть не пр³учила его самаго вѣрить сочиненному:

   - Въ деревню иду: пачпортъ надо выправить, а денегъ нѣтъ, хозяинъ заперся - не даетъ, обижаетъ и въ кварталъ ходилъ жаловаться, да не слушаютъ: совсѣмъ хозяинъ обижаетъ:- пособите, ваше с³ятельство! Вотъ въ десятомъ нумерѣ полтинникъ дали, въ пятомъ рубль серебра посулили, - вралъ Петруха и кое-гдѣ выманивалъ, уходя отъ другихъ съ болѣе или менѣе надежнымъ посуломъ.

   Въ смѣжномъ номерѣ онъ уже говорилъ почему-то новое и путалъ себя до тою, что рѣшился говорить остальнымъ одно:

   - М³ръ въ деревню требуетъ - оброки тяжолые; одѣться не на что; ѣхать надо - пить-ѣсть дорогой, дома пособ³е требуется; хозяинъ обижаетъ; пять цѣлковыхъ пособралъ: еще не хватаетъ трехъ, либо четырехъ...

   При послѣднихъ словахъ, Петруха низко кланяется: благодаритъ за выдачу и вниман³е и раза по три въ день надоѣдалъ посулившимъ, засылая кухарокъ, которыя все-таки состояли въ нѣкоторой зависимости отъ него и боялись даже его присмотру, справедливаго и всегда необузданнаго гнѣва.

   Вслѣдств³е ли собственной назойливости или нѣкотораго даже предстательства и вл³ян³я кухарокъ, но только Петръ Артемьевъ собралъ столько денегъ, что въ день имянинъ изъ конуры его то и дѣло вылазали четвероног³е, которые долго бранились подъ воротами и нѣкоторые доходили до дома, друг³е валялись на тротуарахъ (догадливые и толковые выбирали мѣста поглуше), а нѣкоторые подбирались въ часть.

   Однако самъ имянинникъ, по русскому обыкновен³ю, напивш³йся прежде и больше всѣхъ другихъ, еще до конца завѣтнаго полуведра, улегся спать, и никак³я силы не могли поднять его съ мѣста: онъ какъ будто опился и замеръ.

   Поутру Петруха опохмѣлился, и такъ крѣпко и задорно, что когда позванъ былъ въ управляющему для объяснен³я по нѣкоторымъ безпорядкамъ, замѣченнымъ въ прошедш³й вечеръ и ночь, онъ разговорился и, противъ воли, разсердилъ управляющаго.

   - Отчего трудовому человѣку на день ангела не выпить?- одинъ разъ въ году бываетъ - надо выпить покрѣпче. Вотъ отъ вашей милости завсегда пьяныхъ провожалъ съ лѣстницы. Сами вы, Иванъ Тимоѳеичъ, въ контору посылаете и пьете: разъ и вашу милость на лѣстницу воловъ, разсуждалъ Петруха и не чуялъ грозы.

   Управляющ³й вспылилъ, сочтя всѣ его заключен³я за обиду, и закричалъ:

   - Да тебя, чухну полосатую, кто объ этомъ спрашивалъ?

   - Вы спрашивали.

   - Да ты пьянъ, дуракъ! еще не проспался.

   - Вы что ли напоили? а я не дуракъ, да и не спалъ.

   - Ты еще поговори со мной, погруби! кричалъ управляющ³й и ругался.

   - Я не грублю, Иванъ Тимоѳеичъ!

   - А зачѣмъ вчера сбиралъ по квартирамъ деньги?

   - Я не сбиралъ никакихъ денегъ по квартирамъ, что вы Богато гнѣвите, Иванъ Тимоѳеичъ?

   - Зачѣмъ вралъ, что въ деревню идешь и хозяинъ обижаетъ, и на меня пожаловался вездѣ, какъ-будто подослалъ кто?!

   - Я ничего не говорилъ и по квартирамъ не ходилъ - стоялъ на своемъ Петруха. Не обижайте, Иванъ Тимоѳеичъ: обидѣть нашего брата легко - да душѣ каково.

   - Ты вотъ мнѣ еще душу-то трогай, дуракъ!

   - Я не дуракъ! еще меня никто такъ-то не называлъ... Не знаю кто изъ насъ дуракъ! - бухнулъ сдуру Петруха, и повернулся, чтобъ идти къ дверямъ.

   Но управляющ³й дома уже совсѣмъ обидѣлся: онъ топалъ ногами, кричалъ, бранился чаще и сильнѣе прежняго и, наконецъ, назвалъ его даже запойнымъ пьяницей.

   Послѣднее слово почему-то особенно не нравилось Петру Артемьеву. Онъ повернулся назадъ и подхватился фертомъ:

   - Коли не угоденъ чѣмъ, Иванъ Тимоѳеичъ, такъ лучше пачпортъ и расчотъ пожалуйте: мы другихъ мѣстовъ поищемъ.

   - Да я и безъ твоей просьбы это же бы сдѣлалъ - не думай ты!

   - А старались угодить, и все, значитъ, рачен³е, къ примѣру, клали: на молъ, что можемъ!.. а не то что... А выпилъ наша милость и не угодилъ вашей милости! Обидѣть легко, - нашего брата легко, обидѣть - продолжалъ разсуждать Петръ Артемьевъ и вывелъ изъ терпѣн³я слушателя.

   - Ступай же вонъ, вонъ скорѣй!

   - Уйдемъ, Иванъ Тимоѳеичъ: будьте не въ сумлѣн³и и въ деревню уйдемъ, коли надо будетъ. Вотъ что, Иванъ Тимоѳеичъ! Прощен³я просимъ, пошли вамъ Господи всего хорошаго! бормоталъ Петруха тѣмъ жалобнымъ голосомъ, которымъ любятъ говорить притворяющ³еся обиженными и какъ бы желая этимъ тронуть и смягчить взволнованное сердце мнимо-обидѣвшаго.

   Въ конурѣ дворницкой Петруху уже ожидали нѣкоторые изъ товарищей, желающ³е и надѣющ³еся опохмѣлиться.

   Петруха, войдя къ нимъ, махнулъ только рукой и сказалъ коротко:

   - Надо мѣста новаго искать: обижаютъ!

   - Что такъ, Петруха?

   - Жисть не мила. Ничѣмъ не угодишь: все не по нихъ.

   - Али гонятъ?.. хозяинъ, что-ли?

   - Самъ пачпортъ попросилъ - и расчотъ: никто не гонитъ. Меня не прогонишь, коли самъ не захочу - не таковской. Мѣстовъ мнѣ будетъ всякихъ, не то, что эка дрянь, невидаль!

   - Надо искать, Петруха! Когда: завтра что ли выгонятъ-то?

   - Меня не погонятъ! я самъ погоню. Давай лучше выпьемъ, братцы, три рубли еще осталось.

   Петруха на этотъ разъ не вралъ только въ послѣднемъ случаѣ: потому-что вечеромъ былъ опять въ омертвѣломъ состоян³и, какъ и наканунѣ, а въ тотъ же день не прогнали его со двора потому только, что не могли не только добудиться, но даже и вытащить изъ дворницкой.

   По утру, на другой день, онъ былъ уже безъ мѣста, и оставался въ такомъ положен³и цѣлой годъ. Чѣмъ онъ существовалъ во все это время - рѣшить трудно.

   Видали его земляки и на Сѣнной, подлѣ воза съ поросятами и мерзлою дичью, иногда съ кулечкомъ, другой разъ съ другимъ какимъ-нибудь узелкомъ подъ полой; видали его и на Толкучемъ Щукина двора и Апраксина переулка съ старой шпагой, мундиромъ, сертукомъ, книгами, сибиркой, бритвами, палочками сургучу. То онъ вдругъ появится у ящика, въ которомъ за стекломъ лежало много всякихъ мелочей, то вдругъ пропадетъ и ходитъ снова - съ парой сапогъ и колошами, то онъ башмаки по дворамъ разноситъ, то вдругъ выводятъ его изъ полпивной или кабака и перемѣщаютъ изъ одной сибирки въ другую на веревочкѣ, то онъ въ новомъ полушубкѣ попадался, то опять въ рваномъ, то въ шляпѣ пуховой, то опять въ картузѣ съ разодраннымъ козырькомъ. Наконецъ, совсѣмъ пропалъ онъ и съ Сѣнной, и со дворовъ, и съ Толкучекъ.

   Земляки рѣшили тѣмъ, что, должно быть, Петръ Артемьевъ совсѣмъ промахнулся, и подъѣли его безнадежно всѣ досужества, всѣ перекупки, перепродажи, и т. под.

   - Не спуста же парень заходилъ въ артель, да все плакался, что въ Питерѣ совсѣмъ жить нельзя - какъ-де ни ладить (думали земляки).

   - Сказывалъ - дорога-де мнѣ дальная, тяжолая, невольная лежитъ - долго-молъ, братцы, не увидимся. И таково-то говорилъ жалостно и руками подпиралъ голову, и волоса на лицо спускалъ. Звали выпить:- нѣтъ,- говорилъ, не начиналъ въ артели и кончать не стану, какого-то Мартына обругалъ и Луканьку нашего прихватилъ... Сталъ ходить вдоль избы и все что-то урчалъ и все ругался, а руками махалъ, а тутъ и пошолъ со всѣми цѣловаться: "простите - говорилъ - не ругай меня артель, не бранилъ-де я васъ, а не сжилось въ ней - стрясся такой-де грѣхъ:- самъ причина. Лежитъ мнѣ теперь путь и тяжело будетъ!" Ушолъ отъ насъ, да вотъ ужъ не видали почесть двѣ недѣли (а то чуть не каждый день заходилъ); а узнать гдѣ, молъ, и какъ,- ума не приложимъ. Знать ушолъ въ какое неладное мѣсто!- рѣшили его бывш³е сотоварищи и сокашники, и пожалѣли душевно, однако напрасно.

   Петруха въ долгъ, да въ поколоть пробирался въ деревню, и дѣйствительно дорога эта была ему и трудна, и рѣшительно не сподручна. Долго - втрое дольше прежняго - былъ онъ въ дорогѣ и едва-едва достигъ до того, что увидѣлъ и село съ погостомъ, на которомъ похоронилъ когда-то старика дѣдушку, и старшаго брата, и на которомъ также, вѣроятно, похоронили безъ него и старика-отца. Увидѣлъ и знакомый боръ, на которомъ сбиралъ онъ грибы и ягоды, и рѣчонку, въ которой купался и купалъ сивка и буланова, и Бараново въ сторонѣ, въ которомъ - когда-то давно - мужики поймали баловливую попову кобылу и, привязавши въ хвосту длинный шестъ, пустили передомъ въ овинъ: билась лошадь впередъ и не пустила палка, а назадъ попятиться не догадалась скотина до той поры, пока не привели самого хозяина. Въ воображен³и Петра Артемьева рисовались и отрубленые хвосты бодливымъ коровамъ, и материны рыданья при прощаньи, и толстый бурмистръ, запаривш³йся въ банѣ, и дѣдушкины похороны, и высокая шапка, свихнутая на бокъ, и сладк³я кутья изъ яшнаго пшена съ медомъ, и жаркая - чорная баня, въ которой такъ хорошо париться, и дядины наказы, и его толковитость, и то уважен³е, съ какимъ обращалась въ нему вся окольность...

   - Итти ли полно къ нему навязываться? думалъ Петръ Артемьевъ. Облаетъ, обезсудитъ: крутой обычаемъ... Али пойдти? доводилось же такъ и въ Питерѣ: придешь - думаешь ругаться станутъ, а ничего - словно и не виноватъ, почтен³е отдадутъ, словно и не знаютъ твоихъ провинностей, и ровно бы не ты ихъ сдѣлалъ.

   Съ такими разсужден³ями, онъ подвигался все дальше впередъ - ближе къ родной деревнѣ, которая казалась ему сначала вдали однимъ чорнымъ, большимъ домомъ, который нѣсколько разъ скрывался то за горой, то за лѣсомъ и, наконецъ, выставился совсѣмъ на глаза рядомъ избъ, надъ которыми различилъ онъ и скворешницы, а подлѣ деревни - бани, овины, кузницу, соцкаго изба съ краю, напротивъ ихъ домишко, дальше дядинъ...

   У Петра Артемьева защемило сердце.

  

  

   - Здорово, батюшко Петръ Артемьичъ, здорово! - говорилъ дядя, вытащившись изъ-за стола и сухо обнимая племянника, который мгновенно пр³ободрился и началъ уже спокойнѣе и радостнѣе глядѣть на свѣтъ Бож³й.

   - Ну, что? какъ тамъ Питеръ-отъ вашъ - богатый городъ? продолжалъ спрашивать дядя, видимо любопытствуя знать о столицѣ и желая приласкать гостя.

   Такъ, по крайней мѣрѣ подумалъ и рѣшилъ Петръ Артемьевъ.

   - Не говори ты мнѣ о экомъ городѣ, не вспоминай его - глаза бы не глядѣли!

   Племянникъ махнулъ рукой.

   - Что, братъ, больно разсерчалъ на него? али и у тебя тоже, какъ и у другихъ нашихъ ребятъ, что въ осеняхъ вернулись. Пришли, братецъ ты мой, - и начали загибать тутъ бабамъ-то, да мужикамъ-домосѣдамъ: мы-ста и на свѣтъ-то глядимъ инако, и денегъ беремъ много. Наши-то домовики слушали, да ахали, а денегъ-то ребята имъ не давали: жизнь, молъ, дорога тамъ. Сталось на моемъ, что въ Питерѣ, молъ, живалъ, на полу сыпалъ, и тутъ не упалъ.... Такъ-ли небось. племянникъ дорогой?

   - Что тебѣ, дядя, врать съ пуста-то: всю передъ тобой, значитъ, правду скажу. Одно, стало быть, горе было: хозяинъ, дядя, не взлюбилъ.

   - Знаю, племянникъ дорогой! Знаю такъ, что коли хочешь все разскажу тебѣ,- все какъ по пальцамъ размажу: перво-наперво, видишь, ты у одного жилъ и ладно бы жилъ - толково жилъ, пока не надоскучило. Что-де думаешь - всѣ ребята, какъ есть вольные, куда надумалъ, туда и пошолъ. Чѣмъ же, молъ, я-то матери пасынокъ? Нѣмцовъ хозяевъ, вишь, хвалятъ молодцы: пойду-де къ нимъ. На то моя добрая воля - никто не указъ. Ну,- вздумалъ, да и пошолъ, и принялъ нѣмецъ, и живешь у него. Да чистоту, вишь, нѣмцы-то любятъ: а гдѣ тутъ за собой на всякомъ шагу усмотрѣть, да на всякой-то-молъ день и мыла не напасешься. А шутъ, думаешь, съ нимъ! ребятамъ русск³е хозяева по полтиннику, гдѣ и по цѣлковому даютъ на гулянку, а тутъ тебѣ нѣмецъ отвалитъ двугривенный - и раскутись на него, какъ знаешь! Не такъ-ли я говорю, Петръ Артемьичъ, племянникъ дорогой?

   - Чтобы тебѣ молвить - не соврать: не живалъ, дядя, у нѣмцовъ. Хоть нашихъ ребятъ спроси - и не думалъ.

   - Ну, да ладно, пожалуй: я вѣдь и въ долгъ повѣрю. Не живалъ ты у нѣмцовъ, такъ, чай, къ нашему какому нанимался?

   - Къ Трифону Еремѣичу ходилъ и жилъ у него: не стану врать дядя.

   - Ну, да хоть и.... къ Михѣю-бы какому Савичу. Что же, поди прогульные дни вычиталъ? Коли выбралъ ты всѣ деньги свои, не давалъ впередъ на гулянки?

   - Разъ далъ, дядя, да послѣ вишь друг³е-то ребята сбили, изъ-за нихъ и мнѣ не давалъ, а то завсегда на почотѣ былъ.

   - Ну, а тѣ, стало быть, на тебя клеплютъ, что изъ-за тебя-де хозяинъ отказывать сталъ: у васъ и идетъ круговая! Вотъ ты и сталъ стонать, да охать: и этотъ-де хозяинъ обижаетъ:- надо другаго пр³искать. Тутъ, молъ, тебѣ не токма-де чаю въ харчевнѣ и водка-то на диво станетъ. Заходили, поди, къ тебѣ земляки, такъ и угостить ихъ нечѣмъ было: посидѣли съ тобой, помолчали: тебѣ жалко ихъ стало, да и самому выпить хочется. Слышалъ, вѣдь я, - пьешь теперь. Посидѣли земляки-то, помолчали: одинъ поди на балалайкѣ тряхнулъ. Али гармон³ю держишь?

   - Балалайки, дядюшка, придерживался: не солгу ни въ чомъ. Кори ты сколько хошь, сколько душѣ твоей надо, все буду слушать; обиднаго тебѣ слова не молвлю.

   - Корить тебя что мнѣ? А обиднаго слова отъ экаго наянливаго человѣка мнѣ не на-диво слушать. Отступись ты, провались совсѣмъ!!

   И старикъ-дядя, махнувъ рукой, замолчалъ.

   Молчан³е это коротко было знакомо семьѣ (которую - надо признаться - держалъ старикъ, что называется, въ ежовыхъ рукавицахъ), понятно было молчан³е это и для племянника. Старикъ видимо шибко сердился, и только непонятнымъ казалось одно, что онъ не топнулъ ногой, не кричалъ до перхоты и кашля.

   Онъ медленно вытащился изъ-за стола, сильно и громко крикнулъ и медленно поползъ на полати.

   Все это дѣлалъ онъ при общемъ гробовомъ молчан³и. Гораздо послѣ нарушилось это молчан³е имъ-же самимъ. Старикъ говорилъ:

   - Дали бы вы ему, бабы, поѣсть, что ли? - авось дядинымъ-то хлѣбомъ-солью не поперхнется...

   Но Петру Артемьеву, кажется, совсѣмъ не до ѣды было: горячимъ варомъ обдавало его лицо, и горѣло оно словно на вѣтру, послѣ жаркой бани. Неловко ему какъ-то и стоять у стола: рукъ и ногъ дѣвать некуда и бороду бы спряталъ.... А тутъ еще дядя съ полатей уставился на него своимъ строго насмѣшливымъ взглядомъ, и концы бороды подбиралъ въ ротъ и обгрызывалъ ихъ, и все смотрѣлъ пристально на нежданаго гостя.

   - Не съ того, дядя началъ! - думалъ этотъ. Сначала-то бы и ладно, и по мнѣ бы, а тутъ круто, круто пошолъ. Кажись бы, лучше, кабы лаской-то донялъ. А то тутъ тебѣ и словъ не приберешь - все одно да одно. Ну, знамо, худо дѣло: самъ вижу. Кабы зналъ я это: - въ Соснинѣ бы лучше остался, въ работники бы, что-ли, как³е нанялся....

   - Не проси, тетушка!- говорилъ уже вслухъ Петръ Артемьевъ, безсознательно усаживаясь за столъ, - сытъ еще отъ соснинскихъ.

   - Да не гнѣвайся, Петрованушво!- не гляди ты на него, знаешь вѣдь: завсегда крутой былъ, а теперь совсѣмъ сталъ грубливъ, и не приступайся. Все не по немъ - шептала старуха-тетка. Какъ ты ни ушолъ въ Питеръ, такъ словно кто его пополамъ переломилъ: такой-то сталъ неповадной, все урчитъ, все не по немъ. Охъ!... крутъ на старости сталъ, больно крутъ!....

   - Проси его, старуха, проси-кланяйся!- заговорилъ дядя съ полатей. Столичной народъ любитъ повадку, шибко любитъ:- на то вѣдь и жилъ тамъ ровно четыре года, а насъ, стариковъ, и въ грошъ не ставилъ, и за родню кровную не считалъ, потому, что самъ лучше. Всѣхъ мой племянникъ лучше, и меня лучше.

   - Охъ, не казни ты его, Селифонтычъ, не казни своей немилостью: вишь на парнѣ и лица-то не знать стаю. Брось ты покоры-то эти!- не слыхали бы мой уши, не видала бы лучше срамоты на немъ. Родной вѣдь - племянникъ по тебѣ....

   Старуха давно уже заливалась слезами. Сочувствуя ей, нелегко было удержаться отъ того же и другимъ бабамъ; крѣпился еще виновникъ печали, да дядя его, немедленно приказавш³й быть слезамъ за переборкой, на своемъ мѣстѣ. Онъ не любилъ шутить, и сталъ дѣйствительно крутъ и сварливъ, вздоренъ, капризенъ, какъ всѣ старики, умудривш³еся опытомъ жизни и совершенно забывш³е объ увлечен³яхъ своей и чужой молодости, ища всюду только однаго почтен³я къ себѣ и безпрекословной полной подчиненности. Они, какъ мухи, которыя сильнѣе брюжжатъ и болѣе кусаются передъ скорой зимней спячкой. Законно ли это и разумно - семья старика разсуждать не смѣла и не находилась; а племяннику и подавно не было до этого дѣла. Къ тому же онъ совершенно былъ убитъ и озадаченъ.

   Въ избѣ опять всѣ замолчали, кромѣ лучины, которая продолжала шипѣть, трещать и стрекать уголькомъ въ воду лоханки.

   Петръ Артемьевъ къ разставленнымъ яствамъ и не притрогивался, а сидѣлъ, потупивъ голову, ворочая ложкой, чашкой, сукроемъ хлѣба. Дядя началъ первымъ, послѣ долгаго непр³ятнаго, уб³йственнаго затишья, и опять не такъ, какъ бы желалъ и смѣлъ ожидать племянникъ.

   Дядя говорилъ, какъ будто про себя и ни для кого другаго:

   - У насъ на дняхъ свадьба наладилась: Паранька Стрекачиха за Пузанова старшаго парня выходить и знатная парочка - баранъ да ярочка. Михайло-то Пузанова славный вышолъ: у отца въ лавкѣ правая рука. На макарьевскую батько посылалъ,- такъ, самъ, слышь сказывалъ, такъ бы не съѣздилъ: подобралъ такихъ красныхъ, да пестрыхъ товаровъ, что цѣлую округу собери мужиковъ, да бабъ нашихъ:- лучше бъ не выбрали. Ну, и невѣста - коли въ хорош³я руки попадетъ,- бабенка съ обхожден³емъ будетъ: порукой семья неопозоренная.

   - Да тутъ въ осеняхъ вотъ еще что было, продолжалъ дядя нѣсколько погромче и уже прямо обращаясь къ Петру Артемьеву. На братниной могилѣ крестъ поставилъ: совсѣмъ, вишь, безъ него стояла, да и дождями-то, знать, поразмыло ее: насилу распозналъ. Вотъ обо всемъ попечен³е имѣемъ, мы-то, мужики деревенск³е, а и дѣтки бы есть, да вишь: дѣткамъ-то некогда, что-ли?...

   За этими словами изъ-за перегородки послышался новый вой и новыя всхлипыванья, которыя перестали было, пока старикъ говорилъ въ началѣ.

   Не обративъ на это особеннаго вниман³я, онъ призамолкъ ненадолго, далъ угомониться причитальщикамъ и началъ снова, все-таки прямо обращаясь къ Петру Артемьеву:

   - Мать твоя по м³ру-было пробираться стала и совсѣмъ въ это дѣло втянулась. Я и такъ и сякъ ладилъ; и къ себѣ въ избу бралъ и другихъ просилъ. Вразумляли всяко: нѣтъ, говоритъ, никого собой тяготить не хочу,- лучше сама, говоритъ. Тоже-знать - и на ея дурость законъ не писанъ и ей никто не указъ, въ сына, надо быть, вышла.

   При этихъ словахъ Петръ Артемьевъ уже не могъ выдержать вынужденнаго упорства въ молчан³е.

   - Гдѣ же тепереча матушка-то? робко спросилъ онъ у дяди, но получилъ отвѣтъ отъ старухи-тетки, выскочившей изъ-за перегородки, въ сопровожден³и остальныхъ бабъ.

   Тетка, сквозь слезы и рыдан³я, успѣла проговорить немногое:

   - Въ Овсяникахъ: у Матрены... гостить пошла..., на недѣлю-молъ.... а тамъ опять къ попадьѣ.

   - Сходилъ бы, добро, повидался: всего-то никакъ версты три! опять заговорилъ дядя тѣмъ же полусердитимъ тономъ, хотя уже и замѣтно помягче.

   - Сегодня-то переночуй у меня: милости просимъ! Только извини ты меня: на щитѣ придется; пуховиковъ-то не держу и не привыкалъ къ нимъ. А то, коли хошь, на полати взлѣзай: у меня полушубковъ много. Собирайте, бабы, ужинать: пора!

   Сказавъ это, старикъ слѣзъ внизъ, сѣлъ къ столу, задумался и не говорилъ больше, до тѣхъ поръ, пока не было все готово.

   - Водку-то пьешь? - спросилъ онъ племянника. Иные, вишь, для задору, какъ къ ложкѣ, такъ и за рюмку: спорчѣй, слышь, яства-то!

   - Нѣтъ, спасибо, дядюшка, не хочу: совсѣмъ отвалило; не стану тепереча... и опосля не стану.

   - Ну, да чего - нѣтъ? держу вѣдь: есть про всякой случай. Наша водка дешевле питерской: похуже, можетъ, только: не такъ больно шибко разбираетъ. И опохмѣляются-то отъ нея квасомъ; а друг³е такъ прямо берутся за работу и все рукой вымашутъ, весь хмѣль этотъ. У насъ, вѣдь, нѣтъ этихъ запоевъ, чтобъ года-то по три... такихъ нѣтъ!

   Въ половинѣ ужина, начатомъ при прежнемъ всеобщемъ молчан³и, старикъ какъ-бы поразвеселился; пошутилъ даже одинъ разъ съ любимой невѣсткой, и тѣмъ ободрилъ и племянника, и плаксивыхъ бабъ. Все замѣтно повеселѣло.

   Въ концѣ ужина, онъ опять заговорилъ съ Петромъ:

   - Ты на меня не сердись, Петръ Артемьичъ.

   - За что стану сердиться?- на разумъ вѣдь...

   - Я тебѣ родной дядей зовусь. Коли что и не по мнѣ и за сердце хватаетъ, такъ опять-таки оттого, что ты племянникомъ мнѣ доводишься. Вотъ тутъ и пошло опять такое...

   - Знаю, дядюшка, какъ не знать?- Знаю: все это на душу принялъ.

   - И дѣло - и баста! Сегодня ужь и толковать перестанемъ, а завтра все и порѣшимъ, и въ матери сходишь, и къ брату на могилку вмѣстѣ заберемся, вонъ и бабъ прихватимъ. Да нѣтъ!- лучше безъ нихъ путемъ, а то голосить начнутъ и не удержишь.

   Подъ вл³ян³емъ послѣднихъ дядиныхъ ласокъ, свидан³е Петра Артемьева съ матерью было скорѣе трогательное, чѣмъ безнадежное и тяжолое.

   Старуха, по обыкновен³ю, жаловалась на бездолье, на дядю и его семью, хвалила Матрену, попадью и другихъ добрыхъ людей, бранила своихъ бабъ, съ которыми - говорила - и не видается; скорбѣла, что не можетъ приласкать внуковъ; плакала при этомъ и обнимала сына.

   Про отца и его кончину Петръ Аремьевъ не могъ узнать отъ матери: она отвѣчала слезами, и одними только слезами съ присоединен³емъ однообразныхъ и отрывочныхъ ласкательныхъ словъ, которыя могли столько же относиться и съ покойнику-мужу, сколько и къ вернувшемуся съ чужой стороны сыну. Старуха не жаловалась на него и даже пѣняла дядѣ за то, что тотъ называлъ Петруху пьяницей.

   - Ну, какъ тебѣ не пить? - говорила она. Большой вѣдь сталъ. Кто нынче не пьетъ: вонъ наши деревенск³я свахи еще оговариваютъ за жениховъ, когда спросятъ не пьетъ-ли-де парень? Кто, молъ, нынче толкуетъ этакъ: спрашивали бы лучше: во хмѣлю-то каковъ? А то пьютъ,- всѣ пьютъ. Одинъ только дядя не пьетъ. и то потому, что крутъ, неповадливъ, да и у того завсегда есть водка въ ставцѣ, и проч.

   Старуха разсказывала долго и много: и о томъ. какъ въ Тотьму ходила, и о томъ, какъ поповы ребята хорошо священное поютъ, и какъ у господъ о Святой и о Святкахъ рѣчи сказываютъ, и получаютъ за то, гдѣ гривенничокъ, а гдѣ и двугривенной, и о томъ, какъ у Матрены ребята вечоръ поссорились, да чуть не перекололи себѣ глазъ веретнами, какъ объ нихъ мать цѣлый голикъ истрепала и проч. и проч.-

   Петръ Артемьевъ слушалъ, все слушалъ съ большимъ вниман³емъ, и отъ этихъ разсказовъ у него на душѣ становилось почему-то легче. Онъ успокоивался и предлагалъ матери вернуться къ дядѣ, но получилъ рѣшительный отказъ. Старуха соглашалась вернуться въ свою избу и жить по-старому, но Петръ Артемьевъ рѣшительно не могъ служить ей этимъ и отклонить мать отъ побирайства: она привыкла и слышать не хотѣла объ иной жизни, тѣмъ болѣе зависимой и подневольной. Съ своей стороны мать совѣтовала-было сыну наняться къ кому-нибудь изъ овсяниковскихъ, чтобы быть ближе къ ней, но Петръ Артемьевъ обѣщался во всемъ подчиниться и слушаться дяди. Вмѣстѣ сходили они на погостъ, на могилу большака. Здѣсь старуха выла и жалобно причитывала.

   - Каждую сорочинку такъ-то вотъ все дѣлаю,- присовокупила она, въ назидан³е сыну. Какъ-бы ни забрела далеко, и ужь знаю время и приду повыть, и въ Митр³евскую, и въ его день ангела-то, и въ свой, и въ обѣ сорочинки..... Крестикъ-то былъ,- врѣзать велѣла. Хотѣла было попросить молитву прописать, да не кого было. Ну, ужь молъ,- думаю, Петрованушки подожду: онъ вѣдь грамотѣй, напишетъ. Что, молъ, я къ чужимъ-то приставать стану.

   Старуха не забыла вспомнить и о Паранькѣ, хотя самому Петру Артемьеву и въ голову не пришло спросить про нее.

   - Паранька-то твоя сговоренкой ходитъ; за смиренство,- слышь, берутъ. Объ тебѣ-то, моемъ ясномъ соколѣ, и забыли. Пузановъ беретъ за сына, за Михайлу.

   - Сказывалъ дядя; мнѣ то что?

   - Какъ что, разумникъ: разѣ ужь и н