Сумароков Александр Петрович - Письма

у судья;

   Не емля сил вельмож, вокруг стоящих трона,

   Но от предписанна рукой моей закона.

  

  

  

  

  

  

  

  

  - 62. Дж. Бельмонти

  

   A. M. Belmonti.

  

   J'ai pris aujourd'hui la mêdecine ordonnêe par le stab-chirurgien de son excellence le marêchal, et il m'a ordonnê de ne me fâcher pas; mais vous avez envoyê exprès la publication qu'on donnera mes pièces malgrê moi. Vous rêpondrez devant la justice et vous me payerez de votre bourse, si je veux; parce que vous avez manquê, et votre honneur n'est plus honneur: vous l'avez perdu en donnant parole d'honneur que vous avez rompue. Si vous dites que c'êtait par ordre du marêchal: le marêchal est sous les lois, mais non pas les lois sous lui en même temps. Il est le premier seigneur dans la ville de Moscou; mais les Muses ne sont pas sous ses commandements. Mes drames sont à moi et le thêâtre, les habits, la musique etc. sont à vous. Quel pouvoir a donc le marêchal de faire jouer mes pièces selon sa bonne volontê? Montrez-lui, si vous voulez, cette lettre. Je le respecte comme grand gouverneur de la ville capitale, mais non pas comme le gouverneur de mes Muses, et par consêquence du côtê de la place qu'il occupe je le respecte, et du côtê de la poêsie, je m'estime plus que lui. Et pour sa grâce, je ne la cherche pas.

   Le 30 Janvier 770.

  

   Перевод:

   Г<осподину> Бельмонти.

   Я сегодня принял лекарство, прописанное мне штаб-хирургом его сиятельства фельдмаршала, и он предписал мне не раздражаться; а вы нарочно прислали извещение, что пиесы мои будут играны вопреки моей воле. Вы будете за это отвечать перед правосудием и расплатитесь со мною кошельком своим, если я пожелаю, потому что вы поступили недостойно и чести лишились; вы ее потеряли, нарушив данное мне честное слово. Скажете ли вы, что причиною тому - приказ фельдмаршала? Фельдмаршал подчиняется законам, а не законы ему. Он первый вельможа на Москве, но Музы не в его власти. Вам принадлежат театр, костюмы, музыка и проч., а мои драмы - моя собственность. Какое же право имеет фельдмаршал ставить мои сочинения по своей воле? Покажите ему, если хотите, это письмо. Я уважаю его как верховного правителя столичного города, но не как правителя Музам моим; и следовательно, в рассуждении места, которое он занимает, я его уважаю, а в рассуждении поэзии я уважаю более себя, нежели его. А милости его я не ищу.

   30 января 1770.

  

  

   62. Автограф - ЦГАДА, ф. 1271, оп. 1, No 29. Впервые: Глинка С. Н. Очерки жизни и избранные сочинения А. П. Сумарокова, ч. 1. СПб., 1841, вклейка-факсимиле; с. 101 - русский перевод. Вторично без указания источника текста: Рус. архив, 1907, No 12, с. 463-464.

  

  

  

  - 63. Г. В. Козицкому

  

   Нижайше прошу вас, милостивый мой государь, Григорий Васильевич, вручить мое письмо, доколе на первое ответ не воспоследует.

   Почта уходит, так я поспешил.

   Февраля, 1 дня, 770. Москва.

  

   Когда е. в. изволит вам отдать мои стихи, прошу оные напечатать.

   Покорно прошу императорскую Академию в четверку сих моих стихов напечатать триста экземпляров, а корректура поручается Г<ригорию> Васильевичу Козицкому.

  

   Сие письмо я, спеша, забыл положить в обверт на всевысочайшее имя; прошу при подании письма и сие письмецо подать. За сию актрису стало все дело; а она сама меня оправляет.

  

   Ваше превосходительство, милостивый государь, Александр Петрович!

  

   Ета правда, что в болезни моей пачти насильно меня приневоливают играть, а господа актеры толкуют в дурную сторону, и содержатели подозревают меня, что бутто болезнь мая от вас или вам в угождения; и так я играю севодни для тово только, чтоб вас в ето не мешали, притом уверяю, что Ильмена¹ столь же безчувствительна будет, сколь и без желания сочинелева представляется, что и увидите.

   Остоюс ваша навсегда покорнейшая услужница

  

  

  

   63. Автограф - ЦГАДА, ф. 5, оп. 1, No 113, л. 17, 27, 28. Впервые: Рус. беседа, 1860, т. 2, кн. 20, с. 244-245. Последовательность написанных на отдельных листках записок устанавливается по соотношению их с письмом к Екатерине II. В сопроводительных записках к Козицкому имеются в виду письма к ней от 28 января и 1 февраля, вложенная во второе письмо элегия "Все меры превзошла теперь моя досада..." и приложенное официальное отношение в Академию наук с просьбой напечатать стихи. Последняя приписка Сумарокова находится непосредственно на подлинном письме Ивановой, которое должно датироваться вечером 31 января. Как сообщал в ответном письме от 15 февраля Козицкий, стихи не были ему возвращены (Библиогр. зап., 1858, т. 1, с. 451); при жизни Сумарокова не печатались, но были известны в списках.

   ¹ Ильмена - героиня трагедии "Синав и Трувор".

  

  

  - 64. Екатерине II

  

   Всемилостивейшая государыня!

  

   На прошедшей почте отправлено от меня к в. и. в. всенижайшее мое прошение, которое изъясняя вторично, припадаю к стопам в. в. Не поставьте изъяснения мои родом дерзости, когда я, жалуяся, выговорю о характере гр. Салтыкова точно; но он такой же подданный, как я, и не государь мой. Каков его ум, вы это знаете; незнание его, упрямство и грубость несносны, а паче когда он несколько разогрет питьем, а это ежедневная его забава. В. в. известны, что я о привилегии театра, любя мою профессию, старался: актеров некоторых я несколько обучил. Назначил выучить "Синава": актеры некоторые еще на трагическом и театре не бывали. Комедия в Москве никогда не была представлена. Гр. Салтыков за то одно прогневался, что я ослушную актрису на репетицию от гр. Толстого требовал и сказал ему, что он сам как, и что, и кому играти прикажет, хотя ему поручена Москва, а не Музы. Поделав мне грубостей тьму, которых я больше от него терпеть ни под каким видом не стану, сказал мне наконец: я-де, назло тебе, твои драмы все играть велю, - и когда актеры и содержатели ему представляли, что они играть исправно не могут, велел объявить, ни на что не смотря, что такие-то пиесы играны будут. А вчера "Синава" действительно и играли, но так скаредно, что описать не можно. А чтоб без моего согласия моих драм не представлять, содержатели в том со мною обязалися письменно, и обязательство в Московской полиции явлено; но он ни моего прошения, ни отговорки содержателей, ни неудобности от актеров, ни святости контракта не принял, крича еще публично при обер-полицеймейстере: "Я контракты передеру". А когда я представлял, и обер-полицейместер - я, что я к в. в. мою жалобу отправлю, а он, что о том в главную полицию станет писать, ибо святость контрактов и установление законов нарушается, - так он отвечал: "Пишите, куда хотите", - ответ весьма непристойный. Вся Москва собралася видеть паче мне ругательство, нежели "Синава", - кроме меня, ибо я не был, лежа от отчаяния в постеле, чему свидетель штаб-лекарь его, гр. Салтыкова, и ожидал он того, что у меня паралич будет; отчего я и теперь крайне болен, и ежели я от такого насилия умру, так, по крайней мере, желаю того, чтоб толико труждавшиеся во словесных науках люди смертию моею изобразили то, можно ли при таковых невежеством, упрямством, упрямством и грубостию, начальниках процветати в России свободным хитростям. Колико я правдолюбив и честен, я свидетельствуюся графом А. Г. Разумовским, от которого я и во младости моей, быв при нем долгое время, ни малейшего не получал реприманда. А от Салтыкова, которому ни до поэзии моей, ни до драм, а особливо по его в науках крайнему незнанию, за что мне безвинно терпеть? Ибо он о том, чтó науки, и понятия не имеет, а победы его, одержанные по неисповедимым судьбам Божиим, во словесные науки не входят,¹ нижê его здешнее начальство; parce que les têtes couronnêes mêmes ne forcent point les Muses et encouragent les poètes, s'ils veulent que les beaux arts fleurissent dans leurs pays et portent les fruits pour la gloire de ceux qui les protègent.² * Актриса за которую дело стало, была больна; ее он приневолил играть, почти держав, яко под караулом, при театре. Сама та, за которую дело стало, ко мне при сем приложенное письмо пишет, меня оправляет и пишет то, что играть не может.³ Ради того ли я трудился? Я от театра отступаюся, ибо трудно противу невежества прати; и за что мне, вместо благодарности, терпети гонения? А если я хотя мало в сем деле винен, прикажите меня безо всякий пощады казнить. Если ж невинен, так защитите меня. Я не о том прошу, чтобы в. в. меня ему рекомендовали: это бы так было, ежели бы просил меня мой крестьянин, чтобы я его рекомендовал моему прикащику; ибо монархи подданных подданным не рекомендуют. Мы все дети и подданные в. в., а вы всем нам мать и государыня. Я прошу, чтоб его унять, а меня защитить. Дочь моя его так напугалася, что больше в ложе своей не садится, ибо моя ложа ему в соседстве. А я его не боюся; а боюся того, чтобы мне не преступить никогда моей должности: а молчать перед ним за что, когда он, нарушая контракты, на меня кричит и меня за мои труды ругает? Я подданный ваш, а не его, хотя он и кричит: "Я так хочу, и я так приказываю". Он полномочие имеет; однако полномочие его под законом, а не над законом, а что он не в силу законов приказывает и в нарушение оных, так я его приказов и почитать не должен, а контракты драть и нарушать контракты законы не позволяют.

   В Париже напечатано, а Г. В. Козицким переведено и напечатано в академическом журнале так: за "Синава" должна Россия г. Сумарокову приносить благодарение; сия драма есть монумент основанных наук Петром Великим и процветающих под покровительством его всеавгустейшия дщери. А мне Россия по милости П. С. Салтыкова приносит благодарение такое, что вся Москва на зло мне собрана, а начальник Москвы дует на меня геенною. Собранные деньги за "Синава", ибо против воли моей контракт Белмонтием нарушен, должен получить я. Ибо кто мою продаст лошадь, так не тот, который без ведома продал, но чья лошадь, деньги получить должен; и закон, и гражданский и естественный, так изображают. А что П. С. Салтыков велел контракт нарушить, то не отговорка: пускай бы Бельмонти и прав был, но деньги за непозволенную драму удержать не должен, ибо они мои. О сем я в. в. всенижайше прошу. А стихи сочиненные всенижайше прошу, просмотрев, приказать отдать Г. В. Козицкому, а в них против особы Московского начальника ничего нет, а писано только против злодеев наук. На все сие я жду всемилостивейшего решения, ибо мне осталося только просить у Бога и у вас помощи или в отчаянии умереть. Впрочем, мне и все духовные и все знатные светские приятели.

  

   В. и. в. всенижайший и всеподданнейший раб

   Февраля 1 дня, 770,

   Москва.

  

   Все меры превзошла теперь моя досада;

   Ступайте, фурии, ступайте вон из ада,

   Грызите жадно грудь, сосите кровь мою!

   В сей час, в который я, терзаясь, вопию,

   В сей час среди Москвы "Синава" представляют,

   И вот как автора достойно прославляют:

   "Играйте, - говорят, - во мзду его уму,

   Играйте пакостно за труд назло ему".

   Сбираются ругать меня враги и други;

   Сие ли за мои, Россия, мне услуги!

   От стран чужих во мзду имею не сие.

   Слезами я кроплю, Вольтер, письмо твое.

   Лишенный Муз, лишусь, лишуся я и света.

   Екатерина - зри, проснись - Елисавета,

   И сердце днесь мое внемлите вместо слов!

   Вы мне прибежище, надежда и покров.

   От гроба зрит одна, другая зрит от трона:

   От них и с небеси мне будет оборона.

   О Боже! видишь ты, колика скорбь моя:

   Зришь ты, в коликом днесь отчаянии я:

   Терпение мое преходит за границы;

   Подвигни к жалости ты мысль императрицы!

   Избави ею днесь от варварских мя рук,

   И от гонителей художеств и наук!

   Невежеством они и грубостию полны.

   О вы, кропящие Петрополь, невски волны!

   Сего ли для, ах, Петр храм Музам основал!

   Я суетно на вас, о Музы, уповал!

   За труд мой ты, Москва, меня увидишь мертва:

   Стихи мои и я - наук злодеям жертва.

                                           А. С.

  

   Перевод:

   * потому что и самые венценосцы не понуждают Муз и ободряют поэтов, ежели хотят, чтобы искусства цвели в их странах и приносили плоды во славу тех, кто им покровительствует.

  

   64. Автограф - ЦГАДА, ф. 5, оп. 1, д. 113, л. 22-23 (письмо), 22-26 об. (стихотворение). Впервые: Рус. беседа, 1860, т. 2, кн. 20, с. 238-244.

   ¹ В 1759 г. русские войска под командованием П. С. Салтыкова в битве при Кунерсдорфе нанесли тяжелое поражение прусской армии во главе с самим Фридрихом II. Что касается уровня образования Салтыкова, то оно было предметом распространенных насмешек. С. А. Порошин записал в дневнике разговор И. Г. Чернышева и Н. И. Панина о том, что С. Н. Мордвинов (адмирал), учившийся во Франции вместе с П. С. Салтыковым, так и не выучился французскому языку. Сравнивая же их, Панин добавил: "Морской-ат еще не лучше ли, потому что что-нибудь да выучил, а тот уже совсем ничего" (Порошин С. А. Записки... СПб., 1881, с. 524).

   ² Письмо актрисы Ивановой Сумароков забыл вложить в конверт и дослал при записке к Козицкому (см. No 63).

   ³ Сумароков пересказывает заключительную часть рецензии в "Journaletranger" в переводе Козицкого: "Благородство характеров, истина в рассуждениях и в выражении страстей великое искусство - все сие приносит российскому автору пред всем просвещенным светом похвалу, которой он по справедливости достоин... Сия господина Сумарокова драма в отечестве его великий успех имела, а мы не сомневаемся, что и на других театрах не сделает она ни малейшего ущерба чести авторовой, по крайней мере отечеству стихотворца славу принесет, как произведшему на свет такого стихотворца, который живым примером показывает о успехах наук, введенных Петром Великим и процветающих под покровительством августейшей его дщери" (ПСВС, т. 10, с. 188, 190). См. также No 33, 39.

  

  

  - 65. Г. В. Козицкому

  

   Милостивый мой государь Григорий Васильевич!

  

   Писание е. в., и ваше при том, я получил. За труды ваши я покорно благодарен. О трагедии новой многое написал бы я, да почта уйдет. Эта трагедия покажет России Шекспира;¹ но я ее изодрать намерен. Однако вы ее, когда отделается, увидите.

   Хлопоты лишают меня удовольствия литеральной с вами переписки, могущей публике принести пользу; но то ради пользы многих и ради умножения нашей чести будет. Н<иколаю> Николаевичу² и супруге его поклон.

   Вашего высокородия до гроба моего покорнейший слуга и вернейший друг

   25 февраля 1770 г.

   Письмо е. в. прошу подать.

  

   65. Автограф - ЦГАДА, ф. 5, оп. 1, No 113, л. 24. Впервые: Библиогр. зап., 1858, т. 1, с. 452.

   ¹ "Трагедия новая" - "Дмитрий Самозванец"; о дошедших до Петербурга слухах, что Сумароков над нею работает, упоминал Козицкий в письме от 15 февраля (Библиогр. зап., 1858, т. 1, с. 451).

   ² Николай Николаевич - Мотонис.

  

  

  - 66. Екатерине II

  

   Всемилостивейшая государыня!

  

   Писание в. в. меня крайне обрадовало, ибо я удостоился во своем кабинете поцеловать руку моей государыни; но, с другой стороны, я в ту же минуту и опечалился, увидя, хотя и умягченный милосердием, гнев моей монархини. Споров, государыня, преслушания и непочтения графу Салтыкову от меня не было; сын его, дочь, обер-полицеймейстер и многие тому - а потом по слуху и вся Москва - свидетели. Да мне ж до театра, кроме моих драм, и нужды нет; а видеть мои сочинения, писанные трудом и обещающие мне славу, во представлении актерами без репетиций, из которых двое никогда трагедий не игрывали, видеть - и не терзаться невозможно. Quand on voit dêchirer ses enfants chêris, est-ce un temps qu'on ne crie et qu'on se taît; mais moi avec toute ma sensibilitê je n'ai pas ouvert la bouche, quoique mon coeur frêmissait et tout mon sang êtait glacê.*

   Шувалов-зять сам тому свидетель. Но я на Шуваловых не ссылаюся, ибо отец его, мать, брат и он сам - мои злодеи. Те были за то особливо, что они хотели меня сделать себе противу графа Разумовского злодеем и не сделали; да и еще за многое, чего я напоминать не хочу, ибо и усердие мое к особе... Но я то оставляю. А Андрей Петрович предо всею Европою в разных местах меня ругал; написал, наконец, обо мне: un copiste insensê du dêfaut de Racine,** a внизу во примечаниях и имя мое включил в оде, которою он и Россию изрядно потчивал.¹ Но я все терпеть должен, когда так судьбина хочет. Изволите, всемилостивейшая государыня, в писании своем так изображать: я-де советую вам во споры такие не входить. Но я, конечно, обнесен в. в., ибо я ни в чем гр. Салтыкову не спорил и ничего ему не отвечал; а ежели это неправда, так я не только какому названию, но наказанию смертному себя подвергаю. А ежели правду доношу, так я ни малейшего гнева не заслужил. А я и самую смерть меньше ставлю, нежели единый вид гнева вашего; ибо коль велико мое ко священной особе в. в. усердие, так велик и страх мой раздражить мою государыню, которая от начала единственное мое была покровительство и единственная надежда во все времена и сверх того еще покровительница Музы моей. Отныне, государыня, пускай приказывает его сиятельство генерал-фельдмаршал представлять мои драмы, как он изволит, чего я никогда не ждал; ибо я их писал ради чести моей и моего отечества, а не на ругательство себе. А чтоб они играны были, так они ради того и писаны. Но следует ли из того, чтоб их играть на досаду мне? А я ему, графу Салтыкову, кроме почтения и усердия ничего не учинил. Не будет от меня больше никакого спора, но не было и прежде. Но заслужил ли я сие, чтобы моими сочинениями делать мне досады? Это мне вместо эстампа или станца от его сиятельства среди Москвы пожаловано.

   Я еще повторяю: прикажите меня лишить чести и жизни, ежели я ему хотя малейшее явил противоречие и ежели я не молчал тогда, когда он на меня, как на крестьянина своего, кричал, не ведая за что, и чрез два дни потом сказал еще, что он пиесу играть прикажет назло мне, хотя она выучена, хотя нет. Больше я актеров учить не буду; а сколько я их научил, то вся Москва видела. Единого того только жаль, что моя новосочиняемая трагедия и, может быть, лучшая, est arrêtêe dans le dênouement, *** и что его сиятельство дней семь на то оставленных у меня отнял, и от того сия пиеса, по присловице, положена в долгий ящик. А докончать, выпустить и отдать ее на поругание и ради такого воздаяния, какое я от его сиятельства получил, совсем несходно с чаемым хорошими авторами успехом. Не только я, но Херасков, Майков и Тредьяковский такого успеха, какой я в Москве получил, не ожидали, хотя когда Хераскова трагедию играли здесь в честь ему - и вся смеялася публика.² Я опасаюся, чтоб и сие мое письмо не подало причины подумать того, что я излишним чувствием его наполнил; всеконечно склад мой чувствительности той не изображает нимало, которою мое преисполненно сердце. Я все готов терпеть; о едином только всенижайше прошу, чтоб гнев в. в. пременен был в то милосердие, которое единственно и мою Музу и меня оживляло; а я желаю или смерти, или милостивого невинному себе ответа. Сия едина надежда меня питает. По сие время чаял я, что я в. в. раздражить ничем не могу; и хотя малый гнев ваш великою умягчен милостью во полученном от в. в. писании, но мне и малейшая крупинка вашего гнева кажется Кавказом; ибо сколь велико мое к вашей священной особе усердие, толико много опасаюся я малейшее пятнушко гнева вашего видети в милосердии вашем, мне являемом. Бог и вся Москва, видя мою невинность, свидетельствовать могут. Да и сам граф Салтыков признавается келейно, что он поступил неправедно; а контрактов нарушение есть нарушение спокойства и безопасности. Бог всевидец: мою невинность Он видит; Он меня помилует и преклонит сердце ваше к тому покровительству, кое я всегда имел; а я ласкаю себя прежде всемирного праздника пасхи поцеловать при милостивых изображениях начертание руки вашей и сказать: во истину воскрес я.³

   В. и. в. всенижайший и преданнейший раб

   25 февраля 1770 г., Москва.

  

   P. S. Позвольте, государыня, к письмам моим сей эпилог приложить. Если бы я, имея право яко автор и сверх того имея контракт и спорив противу его сиятельства, дабы невыученную драму прежде выучить и потом представить, и тогда б я винен быть не мог. Но я и того не учинил и только тем довольствовался, что я не показал ни малейшия чувствительности не только словом, но ниже миною. Гр. Салтыкову я ни преслушания, ни неучтивства не сделал, а он не теми словами и не тем тоном тогда говорил, как в. в. донесено. Впрочем, пускай он по великости сана своего и по славе великий господин и сверх того еще великий человек. Ежели великие люди могут утеснять невинных авторов, приносящих отечеству своему честь и славу, какую приносят и полководцы, так:

  

   Велики имена, коль нас не утешают,

   Великостью своей нас только устрашают ⁴

  

   Следовательно, должно от него бегать, а Музы до сего дни нигде еще страхам и принуждению подвержены не были.

   Наконец, прикажите, государыня, растерзать тело мое, сколько его сиятельство ныне мой дух терзает, ежели я хотя малейшее по делу сему заслужил огорчение. Ваше писание в воскресенье здесь мною получено,⁵ а к вечеру в понедельник копиями вся Москва ко удивлению и к мучению моему наполнена была. А потому, что люди здесь по большей части безграмотны, так по их толку я стал всемирно репримандерованный человек, чего я никогда не ждал, не уповал. Как то ни есть, о последней милости от искреннего моего сердца припадаю со слезами ко стопам не винностию моею, но моим несчастием прогневанной государыни, перед которой я ни мыслию моею не грешен, и прошу: я не только помышлять о театре, но нижê на свете остаться уповаю, так ради спасения могущих по мне быть сносных рифмотворцев, прикажите по смерти моей исследовать по делу сему мое преступление, а потому что дочь его, гр<афа>, сын и все ясные моей невинности свидетели. Ежели я найдуся прав, не оставьте, государыня, по мне моих домашних, дабы они по миру не ходили. А я, устремився на Парнас и быв в таких обстоятельствах, где бы я и без неправды нажиться мог, оставлю по себе нищету, долги и голую славу, которой прах мой во гробе чувствовать не будет и которая в потомстве толико похвалы принесет моему имени, колико по милости его сиятельства мне огорчения нанесла. Я никакого требования, ни жалобы больше не приношу и приносить не хочу; да мне же и не отмщение на Парнасе потребно было, но защищение и оборона. А гневаться на меня и меня ругать, и словами и делом, по Парнасу его сиятельству больше не за что, ибо достоин бы я был осуждения, ежели бы я после такого грому и когда мне сказано: не вплетайся в театр, а до актеров тебе никакого дела нет, - толико мало имел любочестия и опять бы к непорученному мне театру возвратился, страдав в Петербурге от Елагина, а здесь от его сиятельства гр. Салтыкова. Не забудьте моего прошения по смерти моей, а я ни наказания, ни смерти нимало не боюся; страшуся только потерять милость моей государыни, к которой я всем сердцем и всем помышлением прилеплен; ибо я и Бога не раздражаю не из страха, но из любви. Сие есть правило честных людей.

  

  

   Перевод:

   * Можно ли не кричать, а безмолствовать, когда видишь, как терзают любезные детища твои! Но я при всей моей чувствительности не открыл рта, хотя сердце мое содрогалось и кровь холодела.

   ** бессмысленный копиист Расиновых ошибок.

   *** остановлена перед самой развязкой.

  

  

   66. Автограф - ЦГАДА, ф. 5, оп. 1, No 113, л. 48-49 (письмо), 31-31 об. ("эпилог"). Впервые: Библиогр. зап., 1858, т. 1, с. 453-455.

   Два предыдущих письма Сумарокова к Екатерине II (No 61, 64) поступили к Козицкому с одной и той же почтой; в его бумагах сохранилось несколько записей на отдельных листках, связанных с представлением этих писем императрице. Это пояснительная записочка самого Козицкого: "От Александра Петровича Сумарокова вчера по почте полученные"; на ней рукой Екатерины помета: "Сумароков без ума есть и будет" (Рус. беседа, 1860, т. 2, кн. 20, с. 245-246; ЦГАДА, ф. 5, оп. 1, No 113, л. 17). 15 февраля 1770 г. императрица отправила Сумарокову следующее письмо: "Александр Петрович! Первое ваше письмо от 26 генваря (на самом деле от 28 января, - В. С.) мне удивило, а второе от 1 февраля еще больше; оба, понимаю, содержат жалобу на Бельмонта, который, однако, следовал приказаниям графа П. С. Салтыкова. Фельдмаршал желал видит трагедию вашу; сие вам делает честь. Пристойно было в том удовольствоват первого на Москве началника. Естли же граф Салтыков заблагорассудил приказат играт, то уже надлежало без отговорок исполнить его волю. Вы более других, чаю, знаете, сколь много почтения достойны заслуженные славою и сединой покрытые мужия и для того советую вам впред не входит в подобные споры, чрез что сохраните спокойство духа для сочинения, и мне всегда приятнее будет видит представлении страстей в ваши драммы, нежели читать их в писмах. Впрочем остаюсь к вам добросклонна" (Чтения О-ва истории и древностей российских, 1860, кн. 2, с. 238; также: Сборник рус. ист. о-ва, 1874, т. 30, с. 17-18). Впервые письмо стало известно в 1812 г. во французском переводе по "Correspondance littêraire de Grimm et de Diderot". Русский перевод был сделан П. А. Вяземским по тексту этого издания с пространным комментарием (Вестн. Европы, 1818, No 49, с. 170-173). Затем С. Н. Глинка перепечатал текст из "Correspondance littêraire" как оригинальный текст письма Екатерины II, сопроводив его собственным переводом; это дало основание комментаторам считать первоначальным именно французский текст. Между тем в бумагах Козицкого сохранился русский вариант письма, приведенный выше (ЦГАДА, ф. 5, оп. 1, No 113, л. 15-15 об.). Почерк, характерные для орфографии Екатерины II ошибки в согласованиях и пренебрежение знаком 'ь' (вместо него почти всегда стоит 'ъ') не оставляют сомнения, что это опрятный черновой автограф. Можно, таким образом, думать, что подлинное письмо Екатерины к Сумарокову было написано по-русски.

   ¹ Сумароков называет основных представителей разветвленного семейства Шуваловых - Мавра Егоровна Шувалова (урожд. Скавронская), графы Петр и Александр Ивановичи, их двоюродный брат Иван Иванович Шувалов; Андрей Петрович приходился ему двоюродным племянником. Сумароков вспоминал как покровительство, оказывавшееся Шуваловыми Ломоносову, в противоположность ему, Сумарокову (см. его письма к И. И. Шувалову), так и - говоря об "усердии своем к особе" - их решающую роль в деле канцлера А. П. Бестужева-Рюмина, направленном против Екатерины II, тогда великой княгини. В числе подозреваемых и допрошенных в этом процессе был и Сумароков. Противопоставление Сумарокова и Ломоносова нашло отражение в его "Письме молодого русского вельможи к ***" ("Lettre d'un jeune seigneur russe à M. de***", 1760), где он писал о Сумарокове: "Неспособный подняться до Корнеля, он избрал в образец Расина; сухость его воображения искупается живостью мысли... Его можно упрекнуть в копировке недостатков своего образца, в подражании ему даже в слабостях..." (XVIII век, вып. 1. М.-Л., 1935, с. 360-361). Еще более резко Шувалов выразил эту мысль в "Оде на смерть господина Ломоносова, члена Академии наук в Санкт-петербурге" ("Ode sur la mort de monseur Lomonosof de L'Acadêmie des Sciences de St-Pêtersbourg", 1765), причислив Сумарокова к "мерзким соперникам" великого поэта: "Один неразумный копиист недостатков Расина ненавидит божественную музу северного Гомера". Примечание к слову "копиист" (un copiste) прямо называло Сумарокова: "г. Сумароков, автор нескольких трагедий, в которых наблюдается рабское подражание Расину и мания копировать этого великого человека, даже в тех его слабостях, за которые его упрекают. Этот г. Сумароков постоянно позорил прославленного поэта исключительно из-за превосходства талантов последнего" (там же, с. 353; пер. П. Н. Беркова). Особое негодование Сумарокова вызывало то обстоятельство, что Шувалов создавал ему дурную репутацию в кругу Вольтера, к которому он принадлежал в 1764-1766 г.

   ² Отзыв Сумарокова, видимо, относится к постановкам трагедий M. M. Хераскова "Мартезия и Фалестра" (26 марта 1767, Москва), В. И. Майкова "Агриопа" (13 октября 1769, Петербург) и "Деидамии" Тредиаковского, никогда не ставившейся из-за своей явной несценичности.

   ³ Пасха в 1770 г. приходилась на 4 апреля.

   ⁴ Стихи из д. 3, явл. 1 трагедии "Ярополк и Димиза" (реплика Ярополка).

   ⁵ Предшествующее 25 февраля воскресенье приходилось на 21 число. Отправляя письмо Сумарокову, Екатерина II копию с него "для сведения" сообщила и Салтыкову. Списки с письма Екатерины, как правило, неточно воспроизводящие приведенный выше текст, встречаются в рукописных сборниках XVIII в.

  

  

  

  

  

  

  - 67. Г. В. Козицкому

  

   Милостивый мой государь Григорий Васильевич!

  

   Покорно прошу приложенное при сем письмо е. в. вручить и, ежели можно, выходить ответ. Николаю Николаевичу и его супруге от меня объявить не нижайшее мое почтение, как обыкновенно у нас на Руси пишут, унижая не себя, но того, к кому пишут, но высокое почтение.¹ Трагедия моя, о которой вы напоминаете, от того времени, как его сиятельство гр. Салтыков и меня атаковать изволил, киснет, и Музы мой дом совсем, или вечно, или надолго оставили. Вы знаете, сколько я прежде по Академии мучился,² но ныне мучуся я так, как я никогда еще ни по поэзии, ни по театру мучим не бывал. Скрылися нимфы Геликонские от очей моих, а я оплакиваю их отшествие, быв к ним приобщен от юности моей, и мог лет тридцать говорить: "От юности моея мнози борют мя страсти".³ Ибо страсти в поэзии моей и изъяснялись, а ныне вместо того говорю я: "На реках Московских седохом и плакахом: како воспою в таком граде? Повесихом на вербиях оргáны наши".⁴ Но при всем я только потому тот же, который был прежде, что по старине есмь вашего высокородия, милостивого моего государя, покорный слуга и непременно верный друг

   Марта 4 дня 770, Москва.

  

  

   67. Автограф - ЦГАДА, ф. 5, оп. 1, No 113, л. 25. Впервые: Рус. беседа, 1860, т. 2, кн. 20, с. 244.

   ¹ Эта этимология эпистолярного приветствия обыгрывается также в 4 явл. 1 д. комедии "Рогоносец по воображению": "Нижайшего поклона ничего нет ниже, а что всенижайший поклон, этого я уже и не понимаю" (ПСВС, т. 6, с. 6).

   ² Речь идет о печатании сочинений Сумарокова при Академии наук в 1750-е гг. под цензурой Ломоносова и его сторонников (см. No 11, 21, 22).

   ³ Стих из 4 антифона заутреней службы.

   ⁴ Приноровление первых стихов 136 псалма (в переложении Сумарокова - псалом 137): "При реках Вавилона там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе; на вербах посреди его повесили мы наши арфы...".

  

  

  - 68. Екатерине II

  

   Всемилостивейшая государыня!

  

   Жадничая получить ответ от в. и. в. и опасаяся, не утратится ли посланное мое всенижайшее к вашей священной особе письмо, дерзаю прежние речи повторить, а притом и остаток моей невинности еще яснее изобразить. 1) Не только не было от меня графу Салтыкову никакого спора, как донесено ко удивлению моему; ибо это весьма необыкновенно, чтоб доносить неправду своим монархам. А я никогда никому неправды не приношу, а в винности или в каком преступлении просил бы я прощения, не принося суетного оправдания, ибо оправдание в сочиненных преступлениях усугубляет вину преступления. Я не спорил, не противоречил и ни малейшего преступления не сделал, в чем я ссылаюся на всех, кому сие известно и паче очевидно было, между которыми свидетелями сын графский, дочь его и оберполицеймейстер! А Шувалов свидетельствовать не может; он и явственно меня, отходя от правил критики, по Парнасу ругал; а я еще молчу, хотя и не должен. 2) Трагедия назначена была играть не графом Салтыковым, но мною, и точно ради того, чтоб он, дочь его и княжна Куракина ее видели; и отменена не мною, но Бельмонтием и им самим, ибо актеры ее не знали, а игравший ролю Гостомысла сроду в трагедиях ролей не игрывал, научен не был никем. Да не только не игранных, но и игранных трагедий нигде без репетиций не играют. 3) Дело стало не за преслушание мое пред графом, хотя моя Муза от его приказания и не зависит, но за актрису, что она не хотела быть на театр ради репетиции и что я о том со всякою благопристойностию представлял оберполицеймейстеру. 4) Мне то чести не делает, когда после приказано играть мою драму, не взирая на то, что она не выучена, и сказано: тебе-де это назло, - хотя я от здешнего наместника такого возмездия и не заслужил. Ни мне, ни веку нашему чести нет, когда назло мне и в ругательство мои драмы представляются. 5) По театру граф толико, как в моих драмах, никогда в Москве почитаем не был; ибо я учредил отличное и почти колико дозволяется делать ему почтение, превосходящее и сан фельдмаршала и сан наместника, которое мое почтение он, и вся его фамилия, и вся Москва видела. Да это я и охотно исполнял, имев от него всегда и сам отличное, усердное и искреннее приятие; следовательно, я никогда и причины не имел против его спорить, ища его снисхождения и имея оное, что все ведают. 6) Что он почтен славою и услугами России, отличен чином и достойнопочитаемою старостию, это я, всемилостивейшая государыня, всегда в свежей содержал памяти; но и он должен был не забыть того, что и мне уже пятьдесят два года и что и я заслужил себе в Европе к чести моего отечества также немало славы, в чем я ссылаюся на сто или более на разных языках себе прославлений, а сие прославление основано не на пустой молве, но на самой истине. Sophocle, le prince des poètes tragiques qui êtait en même temps le gênêral des Athêniens et camarade de Periclès, est encore plus connu sous le nom de poète qu'en qualitê de gênêral. Rubens êtait ambassadeur; mais il est plus connu sous le titre de peintre; d'être un grand capitaine et vainqueur est un grand titre, mais d'être Sophocle est un titre qui n'est pas moins¹* - a особливо в таком веке и в таком народе, где науки едва еще посеяны. 7) Ныне Дмитревский сделал контракт с Бельмонтием² и контракт его разрушен не будет: так неужели я меньше права в контракте о собственных моих сочинениях имею? 8) Одна "Меропа" принесла Вольтеру много казны. А я, кроме голой чести, от моих драм ничего не имею; так на что меня и того лишать? Какая мне причина противиться графу Салтыкову? Я не спорил, ибо до того и не доходило. А если бы ради утешения публики, ради его собственного удовольствия, приемлющего участие во славе российского красноречия, яко против главного здесь члена, по справедливости к лучшему и поспорил, не согрешил бы я. Невкусен и самый лучший суп, когда холодный на стол поставится, так невкусны и "Федра" и "Меропа",³ когда не наученными актерами, не только не знающими декламации, но и не вытвердившими своих ролей, в их отечестве в первый раз по переменной эдиции увидятся, а Гостомысла играл человек не бывалый на театре. 9) Писание в. в. получено мною, а копии с оного очутилися во всей Москве, и вся публика сие мне ваше писание гневным репримандом почитает.⁴ А какова здешняя публика, это уходит от изображения самого Аполлона, ибо все улицы в Москве невежеством вымощены толщиною аршина на три. Писание в. в. толкуют во гнев мне, и есть уже по сей день более тысячи копий с оного, даже до купцов и подьячих, а у дворян почти у всех. Пускай это жестокий мне реприманд, как глупые люди думают, и которых здесь не мало; но я всемирного реприманда не заслужил. И ежели от двора графу Салтыкову сообщена копия, так не для публикации она к нему прислана; ибо я публикации не заслужил, и на то монаршего благоволения всеконечно не было. Я писание ваше милостью себе, а не гневом почитаю. Так напрасно граф Салтыков копии с писанного ко мне письма во утверждение моей вины всей Москве сообщил, ибо не так они толкуются. Я ради вставшего спокойствия моего духа, ради всегдашних хлопот Мельпомену и Талию принужден оставить, хотя желание мое и стремление и было работать по театру еще четыре года, а особливо потрудиться в сочинениях комедий ради исправления развращенных насеянных по Москве нравов. И теперь я здоровье мое потерял. Что ж будет тогда, когда я нравам еще здешней публики коснуся? Я знал то, что благоволение в. в. устроити здешний театр было. Сие меня ввязаться в театр и понудило, и стал было театр в лучшее приводиться состояние, что не только вся Москва, но и сам граф Салтыков видел, но когда он с гневом мне объявил, чтоб я больше не вплетался и что мне до актеров никакого дела нет, так я приказание его свято исполню. Жаль только мне единого: новая моя и, может быть, лучшая трагедия "Димитрий Самозванец" отъятием охоты оную докончать у меня оставлена, дошед до пятого действия. И докончать я ее не осмелюся, дабы и она не имела той участи, какую получила трагедия "Синав", быв прежде в великом почтении у самой блаженной памяти государыни. А я новой моей трагедии инако докончать не отважуся, лишився и воображений, как чувствия, так и мыслей, как получив именное повеление, чтоб ее против воли моей ни под каким видом не представлять; ибо когда контракты недействительны, так на чем утверждаться уже, кроме именных указов, а инако я сея трагедии ни выпустить, ни докончить не могу. А всего короче - четыре сочиненные трудолюбно действия предать огню, дабы страдала Муза моя, а не я, и чтобы граф Салтыков не имел ни малейшия по Парнасу ко мне привязки. Мне не осталося иного, как сию трагедию оградить безопасностию и силою повеления, когда к тому силы контрактов мало. А кроме монарша приказания, ежели бы я не потерял охоты докончать, я сего нового моего сочинения ни по чьему требованию на театр не отдам. Велико это учтивство и жертвоприношение большим боярам, дабы я видел хорошо сочиненную драму подверженну их, а не своему правлению, и посеяв ананас, снял бы репу со гряды. А я графа Салтыкова ничем больше не раздражу, ибо я всеми мерами намерен от него удаляться; а когда станет на меня кричать, как на своего холопа по-прежнему, так я то же буду делать, а именно молчать. Только о том прошу всенижайше, дабы я вновь им без вины моей обвинен не был, ибо от того уже никто упастися не может. Что я пред ним невинен, я всем клянуся и верностью моею к в. в., и честью, желая того паче всего, чтоб я всегда имел в. в., когда я прав, покровительство и защищение, и чтобы ради кривого толку о мне он писанных ко мне не только монарших писем, но и других, до публики не надлежащих, на точное мое имя, ко критике не нужных, из благопристойности рассеивать не приказывал. Письма ваши надлежат до того, к кому они писаны, а копия, может быть, до него единого надлежит. Я препоручаю себя вашему правосудию и милосердию.

   В. и. в. всенижайший и всеподданнейший раб

   Марта 4 дня, 770, Москва.

  

  

   Перевод:

   * Софокл, первый среди трагических поэтов, который был также военным предводителем у аф