Тургенев Александр Иванович - Дневники (1825-1826 гг.)

associate with the serious night.

  

   And _contemplation_, her sedate compeer.

  Картина сия называется "Contemplation".

  Я видел три головы жидовские, и мои рабины и депутаты ожили в моей памяти. Черты лиц характеристические, и живописец, верно, бывал в Польше.

  Но долго мечтал я, смотря на сон Рафаэля, и страшился разбудить его, дабы не исчезло прелестное, божественное сновидение! Очам его, легким сном отягченным, видима была богоматерь с младенцем, как она изображена им в славной его картине.

  Подле этого блаженного сновидения другая картина счастливой, хотя и бедной семейственной жизни. Она изображает рыболова, довольного своим состоянием, в кругу его семейства, в минуту как

  

   The weary husband throws his freigh aside,

  

   A living mass, which now demands the wife,

  

   Th'alternate labours of their humble life.

  

  

  

  

  

   Crabbes "Borough".

  Pharoah's submission, картина писанная по словам Исхода (Exodus, XII, ver, 29, 30, 31). Умирающий младенец и страх матери изображены мастерскою кистию. Вдали, кажется, слышен вопль младенцев и матерей.

  Картины Степанова (Fr. P. Stephanoff) представляют одна - Henry the 8th, and Francis the 1st crowned victors at the Tournaments of the Cloth of Gold, а другая - the Pleaders, a 3-я - The ghost laid.

  Иосиф толкует сон фараонов (Chief Baker) в темнице и предвещает ему казнь (Genesis, chap XI, v 19). Писано John Hayter'ом.

  Тот же живописец изобразил Alashtar'a, задумчивого, но не прелестного, не очаровательного, каким поэт изображает его:

  

   It was not love, perchance, not hate, nor aught

  

   That words can image to express that thought;

  

   But they who saw him, did not see in vain,

  

   And once beheld, would ask for him again:

  

   And those to whom he spoke remembered well,

  

   And on the words, however light, would dwell:

  

   None knew, nor how, nor why, but he entwined

  

   Himself perforce around the hearers mind.

  

  

  

  

  

  

  

   Lara.

  Бароны, требующие от <пропуск> Великую хартию в Runnemede, 15 июня 1215; но эти бароны не похожи на наших в Петербурге> и в Житомире!

  Долго стоял я перед ландшафтом и любовался италианским небом, под коим теперь беспечно гуляет оклеветанный брат мой: {64}

  

  

  Fair Italy! thy hills and olive groves

  

  

  A lovelier light empurples (or when morn

  

  

  Streams o'er the cloudless van of Apennines)

  

  

  Or more majestic eve, on the wide scene

  

  

  Of columns, temples, arcs, and acqueducts,

  

  

  Sits like reposing Glory, and collects

  

  

  Her richest radiance at that parting hour,

  

  

  While distant domes, touch'd by her hand, shine out

  

  

  More solemnly. - (Bowler's "Grave of the last Saxon").

  Потом перешел к спящей Магдалине, но, глядя на нее, я не о раскаянии думал, и мне приходили в голову piu dolce pensieri. Она так роскошно почивает, и херувим бережет ее от стрелы Купидона, прилетевшего к груди ее.

  

  

  

  Soft! She sleeps!

  

  

  And even now she dreams of penitence,

  

  

  And sweet forgiveness of her erring youth.

  

  

  

  Thee, wake her not!

  

  

  Thus spoke the watchful cherub, as he chid

  

  

  The arch design of the insid'ous boy.

  На лице ее прелестном изображались другие сновидения, а не dreams of penitence.

  Всего выставлено 406 картин и 8 произведений скульптуры. Я не жалею ни 2 шиллингов, кот<орые> истратил, ни 2 часов, кои провел в сей галерее.

  19/7 февраля... Я пошел к Шимановской полюбоваться ее альбумом, наполненным стихами и нотами известных авторов и виртуозов нашего времени и всей Европы, {65} - и послушать _le murmure_ ее сочинения. Задумавшись под музыку, я летал воображением и в Москву и на берега Невы и с душою растроганною пошел бродить в Гайд-парк, где тысячи карет, кабриолет и пешеходов мелькали передо мною, - но ни одной улыбки, ни одного знакомого лица я не встретил...

  22/10 февраля... Sir Neil Campbell познакомил нас с одним богатым любителем произведений искусства и с родственником его, королевским архитектором Нешом, который отстраивал Regent-street, и самому себе и тому, у кого мы были, построил также прекрасное общее здание, образец вкуса, отделки и comfortable'ности. Полы железные, и не чувствуешь ни малейшего потрясения, когда по ним ходишь. Лестницы в обоих отделениях дома светлые, покойные, лепные и украшены итальянскими картинами и моделями римских древностей. В кабинете <пропуск> видели мы несколько итал<ьянских> моделей и в столовой картину Лагрене, точно такую, какую он написал для государя, изображающую внутренность монастыря.

  Галерея Неша освещена сверху и с боков превосходно. Она вмещает в себя статуи, картины, портрет короля А<нглии> и расписана, как ложи Рафаэля, лучшими живописцами и так, что каждый, отличающийся в какой-либо особенной части живописи, списывал с оригиналов Рафаэля только те предметы, в коих он отличается, например один писал зверей, другой - цветы и т. д., так что сии копии почитают наравне, если не выше оригиналов. Мы видели и план Букингамского дворца, для короля Нешом начертанный. Сии два отделения в одном доме дают понятие о здешней просвещенной роскоши у некоторых богачей. В Англии я еще ничего подобного не видел.

  Из сих палат в обитель нищеты и разорения шпитальфильдских фабрикантов. Это один из самых отдаленных кварталов города и недавно прославившийся разорением его жителей, которое произошло от прекращения работ на шелковых фабриках. Ими наполнен квартал сей, и, по словам некоторых журналистов, 30 т<ысяч> фабричных вдруг очутились без дела, т. е. без промысла и, следов<ательно>, без куска хлеба. Король заказал им какие-то славные обои для нового дворца, желая доставить праздным работу; британская щедрость и здесь сказалась, но бедность немногим уменьшилась, начался ропот, явились афишки на стенах, угрожавшие мятежом, если не будет хлеба у фабричных. Наружность тех, кои нам попадались в сем квартале, подтвердила нам слышанное... {66}

  24/12 февраля. Писал к Сереже в Неаполь и к б<арону> Мерьяну в Пар<иж>. Сообщил Сереже известие, от б<арона> М<ерьяна> полученное. Вероятно, оно произведет в нем тоже одно чувство негодования и презрение к клевете, впрочем, весьма тягостное, особливо на чужой стороне, когда чувствуешь сильнее и привязанность к России и горесть о потери того императора, на которого сердце не переставало надеяться и любить искренно. От лорда Бекслея прошел я парком, которого зелень напоминает и весну и в душу вселяет какую-то грусть по родине и по весне жизни, давно, давно миновавшей. Никогда так не желал возвратиться и никогда не чувствовал так сильно, что возврат в теперешних обстоятельствах невозможен: могут подумать, что желание оправдываться влечет нас туда. Здесь, "в свободной Англии невинность не погибнет", но мы не хотим быть под щитом ее, и при первой опасности я буду в России.

  По Пикадилли прошел я за черту города к Виллерсу, который желал возобновить со мною петербургское знакомство. Не застав его, побрел назад и вышел на другой парк, освещаемый весенним солнцем. День прекрасный; множество гуляющих; дети резвились около пруда, и тусклое сияние лучей солнечных, вдали вид башни, громады домов с чистыми садиками и дорожками - все могло бы развеселить сердце, есть ли бы в нем не таилась какая-то безнадежность на будущее и для себя и еще более для братьев.

  

  

  И невозвратное надежд уничтоженье!

  Зашел в Traveller-club дочитать газеты. В "Representation" нашел замечание, которое сам не раз уже делал, читая в газетах, фран<цузских> и англ<ински>х, имена исковерканные, без малейшего основания помещаемые в число обвиняемых, и ожидая беспрестанно найти и свое имя в числе обвиняемых: "One of the features of the present unhappy period is the shameless disregard with which names are mentioned, without any investigation of circumstances. The decorum by which men are governed in ordinary cases is quite extinct; and as no one, in the opinion of the alarmists, can be deemed really safe, the reported fall of any house obtains immediate belief".

  То, что журналист говорит о купеческом доме, можно применить и к другим...

  В "Spirit of the age", в статье о поэте Кампбеле нашел я определение характеристическое его стихотворений, которое можно применить и к сочинениям Дмитриева. Автор говорит о Кампбеле: "Не is a _high finisher_ in poetry, whose every work must bear inspection, whose slightest touch is precious". И Дмитриев high finisher в своих стихотворениях. То, что далее говорит автор о Кампбеле, также и к Дмитриеву отнести можно: "There are those who complain of the little that Mr. Campbell has done in poetry, and who seem to insinuate that he is deterred by his own reputation from making any further or higher attempts. But after having produced two poems (Ермак и к Волге) that have gone to the heart of the nation, and are gifts to a world, he may surely linger out the rest of his life in a dream of immortality - There are moments in our lives so exquisite that all that remains of them afterwards seems useless and barren; and there are lines and stanzas in our author's early writings in which he may be thought to have exhausted all the essence of poetry, so that nothing further was left to his efforts or his ambition". {67}

  

  

  

  

  ---

  Радости земные, как посещения ангелов, кратки and far between. Так и письма друзей из России:

  

   Like angel's visit, short and far between...

  3 марта/19 февраля... Выехал из Лондона в 6 час<ов> вечера, пожав у милого брата руку, надолго ли? не знаю. Я никогда так горько с ним не расставался. В карете - в мыслях и в душе моей прояснилось. Я смотрел в ясное небо и на его звезды! и свет их вливал утешение в грудь мою; но мысль об одиночестве Николая долго, долго не покидала меня. Я рассчитывал часы, в которые он возвращается домой, и когда наступил час ночи и я мог думать, что усталый от парламентских прений возвратился он домой и спит спокойно, и мне легче стало до самого утра, которое настанет для него в тяжкой грусти по нас и в неизвестности о судьбе своей. Вера в провидение и в нашу невинность подкрепляла меня.

  Русский разговор с Ай.....несколько развеселил меня. В Дувре нашел гр. Ливена поутру 5-го числа, сел с ним на пароход, страдал и очутился, гонимый бурею отечества и сильным ветром, чрез три часа в Кале, где встретили гр. Бальм<ена>. Успел отсюда так, как и из Дувра, написать к Николаю и еще раз к Булг<акову> и Жук<овскому> с послом. В Кале памятник Лудв<игу> 18-му, вступившему на первую франц<узcкую> землю.

  Из Кале в 6 часов вечера отправились в Париж через Амиен, где 2 духовные процессии, мир 1803 года, прах Грессета и..... В <пропуск> обедал с барабанным боем. St.-Denys - и прекрасная готическая церковь с прахом королей, бурею революции рассеянным, и в 10 часов 6 марта снова в Париже...

  8 марта/24 февраля. Был в 1-й раз в камере, видел 6 статуй древних ораторов, разделение залы, министров: Вилеля, Шаброля, Фрейсиноса, le garde de secours - <1 нрзб.> - председатель, трибуна, речь по тетрадке, мундиры ораторов; с замечанием б<арона> Сталя согласен. - Benj. Constant, R. Collard, Sebastiani. Говорил Berthier о противузаконности уступки св. Доминго. Отвечал Шаброль (см. "Монитер"). Гр. Комон ввел, усадил меня dans la galerie reservee и объяснил порядок.

  Писал к Ник<олаю> чрез К. и Р., к Серг<ею> в Рим и в Неаполь...

  10 марта/26 февраля. У m-me Recamier знакомство с Шатобрианом, разговор о его сочинениях, об имп<ераторе> Александре и его с ним переписке, о Канинге и о сочинениях, издаваемых Шатобр<ианом>. Церковь в аббатстве, дофина приезжала faire une station с дюк<ом> Монморанси.

  Обед у гр. Брея, писал с секретарем> его в Мюних к брату. Писал к брату по почте в Неаполь, Рим, Венецию, Верону и Мюних. Вечер у С. П. Св<ечиной> и у Гизо.

  11 марта/27 февраля. Писал к Ник<олаю> чрез Р. Был у R. Collard, и Жюльен. Разговор о гос<ударе>, о П<етербурге>.

  9-й час утра. Воскресенье, 12 марта. Ferte a Ferme de Paris. 9 миль от Парижа, откуда выехал в 1-м часу ночи. Еду по той же дороге, по которой в воскресенье же ехал с братом: Бонди, Клей, Mo, St. Jean Laferte - и сюда. Солнце зеленит уже луга. Все светло вокруг меня, но в душе моей беспокойство о братьях, грусть по чем-то невыразимом и досада на субботу, кот<орая> не позволила совершить путешествие по-прежнему плану и принуждает возвратиться в Россию. Что найду я там? А здесь оставляю брата, приятелей - и что-то милое, новую встречу в жизни.

  В Мо приехал на рассвете, не успел заглянуть в храм Боссюета; но узнал его изрубленные старые стены, которые осматривали мы с братом. Где-то он? И где Сережа? Я бы желал для Николая это солнце, которое озаряет меня и проникает в мрачную душу. Туманы Англии не разгонят грусть его одиночества и беспокойство его за нас и за Россию не затихнет там. Светлое небо иногда не без утешения, не без надежды - для сердца! Простите, милые!

  

   J'allais a Petersbourg et je pensais a vous!

  Иперне. В 5 часов приехал я сюда и остановился в том же почтовом трактире, где обедал с братом. Грустно. Холодный ветер сжигает тело, а тоска по братьям и встреча в П<етер>б<урге> - сердце. Я проехал от городка Dormant до самого Иперне вдоль долины; по другую сторону оной - горы, усаженные виноградником. Уж черенки приготовлены и лежат кучками по горам. Стада ходят по равнинам. Селения нагорные с башнями и церквами. Я в Иперене, откуда брыжжет шампанское на все части света; но одному и пить невесело. И оно не развеселит сердца братского...

  14/2 марта. Франкфурт-на-М<айне>. В 68 часов приехал я сюда по - знакомой дороге. Только две станции от Мейнца мне не были известны, ибо мы поехали отсюда осенью по Рейну. В Мейнце взглянул на Мейн, переехал мост его, на древний город и на церковь красную - с моста; вдали лучи заходящего солнца отражались в знакомых струях Рейна; как что-то родное, увидел я красивые берега его, подумал о времени, которое пролетело и как сон исчезло.

  Писал к братьям, к Пуш<киной>, к б<арону> Мер<ьяну>, видел Нов<осильцева> и Маркелова и в ночь пускаюсь в путь на Веймар.

  15/3 марта. Грусть и дождь провожали меня во всю ночь. Солнце прогнало обоих, хотя первую не совсем. Courier, Ламене и бар<он> Экштейн заняли меня на несколько минут, но читать трудно (выписать несколько строк из Ламене и Courier). Я проехал Гельмгаузен - до Фульды, старинный город, славный своим аббатством и, помнится, историком оного. Опять надобно было заметить, что монахи умели выбирать место своего жительства. Прекрасные долины, селениями усеянные. Вдали, в правую сторону, представилось мне огромное, великолепное здание: это фасанерия, или птичня курфюрста кассельского. Я подумал про себя, и не без приятного чувства, что ферма царскосельская русского императора скромнее этой птични немецкого принца. Не успел зайти в церковь старинную; на горе монастырь; попавшийся мне навстречу францисканец сказал мне, что в нем 27 чел<овек> его братства. Я спросил, нет ли истории аббатства фульдского. Пишут, отвечал он, подробную, полную, где все, все будет. Он напоминал наших неопрятных тружеников и, казалось, желал кончить разговор о летописцах монастыря своего. Я успел только спросить, богаты ли они книгами. Большая библиотека, отвечал он.

  16/4 марта. Утро в Эрфурте. Остановился в трактире подле дома, который занимал император; не мог видеть его комнат, ибо в них живет прусский дивиз<ионный> генерал. Проехали мимо домов, в коих Наполеон и бав<арский> король жили. И о всех трех должно сказать: жили. Великие тени двух носятся еще над вселенною.

  Город снова оживает и жизнию новою обязан промышленности и торговле жителей, особенно фабрике лент. Здесь бывал университет, теперь только семинария и гимназия; но гласность некоторых ученых привлекает сюда учащихся; у Тромсдорфа, славного химика, учится наш Боровский и двое русских немцев: Ludwig и <пропуск>.

  Веймар. Нем<ецкие> Афины. В 12-м часу утра явился к великой княгине. В 2 часа прислала за мною карету, отдала письмо к имп<ератриц>е, говорила о России, об имп<ератор>е со слезами. "Поведение братьев достойно незабвенного", - лучшего ни о ком сказать нельзя, и опять слезы блеснули в глазах ее. Поручила поклониться Кар<амзину>, уверена, что он не переменился ни в чувствах, ни в образе мыслей. Вот что удержал в памяти, смотря на милые черты ее, изображающие глубокую горесть, ум и душу высокую! Поклон от гр. Эглофштейн Плещеевой.

  Был у Гете. {68} На пороге - Salve. Издает полные сочинения; сказал о занятиях своих по нат<уральной> ист<ории>: "Они нашли меня, не я набрел на них". В книжной лавке нет ничего нового. Желал видеть веймарский Вестминстер - St.-Jakobskirche, где над Гердером

  

  свет, любовь и <пропуск> сияют незаходимою славою

   где <в> бозе <пропуск> ожидают награды полезным трудам своим и где над Шиллером - нет памятника! (Здесь и Лука Гранах и музеус). Но церковь сия была заперта, и я издали поклонился праху их! Вся Германия читает Шиллера - и прах его сиротствует. Приписывают это не холодности Германии, но обстоятельствам, в коих была Германия в год его кончины. Речка Ильм. Струи ее журчат бессмертием. Стихи Шиллера на Ильм...

  21/9 марта. Эльбинген. 2 1/2 попол<удни>. Вчера минуло 8 месяцев, как я выехал из П<етер>б<урга>. Не думал я так скоро deposer le baton et le manteau du voyageur! Я видел одни темницы, гофшпитали, богодельни, суДы, казни, в Париже: грозные похороны Foy, шумное торжество либеральных журналов; в Лондоне: падение мелких ассигнаций и Гольдсмита и шелковых фабрик в Шмитфильде, сопровожденное голодом для фабричных. Путешествие мое, которое забвением должно было излечить раны и горе мое в П<етер>б<урге>, попало в бурную эпоху и для России - и я не унесу с собою из чужих краев ни сладких воспоминаний, ни надежд утешительных! ни даже желания возвратиться на чужую сторону, где я страдал и за себя, и за братьев, и за Россию...

  27/15 марта. Понедельник в 1-м часу пополудни въехал в П<етер>бург. - Думал ли так скоро поставить в уголок страннический посох мой!..

  29/17 марта... Рескрипт Кар<амзину>. Все спрашивают: кто писал} Примечательная черта в нашей публике: не радость за семейство и за ясность последних дней Карамзина; не признательность к высокому чувству императора, умеющего ценить семейственные и гражданские добродетели, трогают наших паразитов; но они спешат узнать - к кому бы обратиться с поклоном; кто тот, который орудием таких милостей? Авось и нам перепадет малая толика? Все ищут временщика, и только одного не видят - императора и заслуг Карамзина. Впрочем, более радостных, чем завидующих лиц...

  

  

  

  

  ---

  Берлин. В пять часов утра 13 июля выехал я из Петербурга - в самый день казни!

  18-го числа ровно в час пополудни переехал я границу в Нимерзате и в тот же день, получив в Мемеле письма из П<етер>бурга и Лондона, писал к Н<иколаю>.

  Одна мысль давила душу во всю знойную дорогу, но взор на небо, особливо ночью на звезды, над коими отец несчастных утешал меня, иногда возвышал душу и примирял с землею. История Лютера развлекала и укрепляла меня. Физическое томление от сильного жару (ибо десять дней без туч пылает горизонт!), жестокое одиночество и воспоминания о брате, с коим выезжал из России за год пред сим, но с другими чувствами и надеждами, - все это заставляло сердце мое беспрестанна <обращаться> к единому всегда на потребу - к богу-утешителю, и к невинности милого брата, жившего для блага людей и страдающего ныне от того наиболее, что милейшие душе его не совершилися желания.

  В 9-м часу утра приехал сегодня в Берлин, остановился в той же скромной комнате, где за 4 месяца с 1/2 жил один в страшном беспокойстве за братьев и поспешал в Россию, где ожидали меня - смерть Карамзина, болезнь Жуковского и несомнительность в обвинениях на брата и в.....

  Теперь я дышу свободнее.

  Сию минуту получил письмо от Сережи из Мариенбада - и первое движение души и сердца благодарность создателю и молитва за них же.

  Писал к Н<иколаю>, послал донесение след<ственной> ком<иссии>, записку о нем и приговор суда; письма мои к к<нязю> Гол<ицыну> и к государю - 3, и одно написанное, но неотправленное - к государю же. Упоминаю об отзыве гос<ударя> по прочтении оправдания. Сообщил мнение, как писать оправдание. Каких книг прислать? Везу бумаги для него и Сергея.

  Писал к Карамзиной в Ревель и просил переслать письмо и к Жих<ареву>.

  Дрезден. Приехал в 9 часов утра, 5 авг<уста>, в воскресение. В понед<ельник> писал к Н<иколаю> и послал выписки из доклада, манифеста и проч.

  Разменял 110 черв<онцев> на сакс<онские>, прус<ские> и австр<ийские> деньги. Получил за 94 тал<ера> от Басанжа австр<ийские> бумажки.

  Зау на Эгре. 7 августа. 4-й час пополудни. Прекрасный городок, который памятен мне своим местоположением и товариществом милого брата. Здесь, в той же комнате, где был с ним за год, сижу и пишу сии строки. Те же города, те же виды гор и смеющихся селений, но не то уже чувство в мрачной душе, редко светом религии и сильного сердечного прибежища к богу подкрепляемой. Вчера ввечеру заезжал в Пильниц, более часу беседовал с Крейсигом в кабинете его, во дворце, потом гулял с ним на патриархальном дворе короля-патриарха, слушал Крейсига, говорящего о нем с любовию и благодарностию, любовался прелестными окружностями и, переехав живописную Эльбу на лодке, уже в сумраке вечера пустился с молитвою за братьев в путь. Дача и деревня и странный своею архитектурою дом к<нязя> Путятина рассеяли мои мрачные мысли. Я зашел во внутренность двора, оглядел все странности строения. Дворник желал познакомить меня с моим соотечественником; но мне не до новых знакомств. Подожду возвращения сюда Сережи. Отчуждение же к<нязя> Пут<ятина> из России привело меня к мысли о Н<иколае> и о всех нас. Что, есть ли судьба приведет жить и умирать вне отечества, далеко от Кар<амзиных>, Жук<овского>, Жих<арева> и еще немногих! И как возвратиться к тем, кои.....

  ... Карлсбад. Приехали сюда в 7 час<ов> утра 8 августа. Обегал колодцы, был в доме гр. Н<ессельроде>, видел Татищева и других русских. Старался задушить в себе воспоминания и спешил оставить город, где все меня приводило к брату, - и то, что я чувствовал, гуляя с ним и глядя на него, как бы с каким-то предчувствием бедствия и разлуки и думая о его болезни.

  На первой станции от К<арлс>бада в Взводах обедал в той же комнате, где обедали и расстались с Чаадаевым. В Эгру приехали уже к вечеру и через час пустился уже по незнакомой дороге в Мариенбад, куда приехал с трепещущим сердцем и с молитвою в полночь. Не смел разбудить Сережу и только издали увидел его в 9-м часу утра, идущего к колодцу. В 10 часов мы свиделись и обнялись у П<ушкиной>. С тех пор душа моя спокойнее. Не верю еще блаженному состоянию души и ума, которое ощущаю с тех пор, как здесь.

  Вчера, 17 августа, Жуковского приезд сделал меня как-то тихо счастливым, и я поверил и будущему лучшему, когда в настоящем может быть еще для меня столько счастия; и, может быть, осень и зиму с ним! Недостает одного Н<иколая>. Но когда же в этом мире счастие сердца было совершенно!

  Два раза писал к Ник<олаю>, 12 и 16 авг<уста>. Первое с оказией, второе по почте.

  20/8 августа. Вчера ввечеру был в первый раз с П<ушкиной> на высоте Jagershaus и оттуда на schone Aussicht и сожалею, что десять дней прожил в Мариенбаде, не любовавшись прелестными видами с сих высот. С первой видел весь Мариенбад, в долине, и с его колодцами, с другой - другую сторону, которую гора, на которой мы стояли, разделяет от Мариенбада. Вид обширный и прелестный! По сторонам два небольшие озера, деревеньки, рощи - и все почти одним взором обнять можно. Справедливо назвали эту площадку: die schone Aussicht. Для к<нязя> Меттерниха недавно устроили здесь скамьи и зеленый стол. Мы за ним отдохнули и спустились в мирную нашу долину, глядя в окна нашего дома!

  Сегодня, воскресение, я возвратился сюда пить сливки с черным хлебом и читать журнал брата Н<иколая>, вчера из Карлсбада присланный. Сколько различных ощущений в душе и в сердце! Какая душа, какое милое простодушие в этом каторжнике! Черта примечательная по его правилам, по коим он возвратился из дрезд<енского> театра, чтобы додать лакею то, что он предполагал заплатить за билет; беспрестанная мысль о России и о крестьянах - и любовь к семейственной жизни. - С вечною благодарностию буду хранить в душе память о купленной им в Карлсбаде печатке, и воспоминание ощущений им за меня радости, в 1824 году, по случаю отставки моей.

  22/10 августа. Ездил в Францбрун к Жуковскому; провел с ним день и в час пополуночи возвратился, опять чрез Эгру, в Мариенбад. С<ергей> худо провел ночь и встал расстроенный. День 23 авг<уста> была лучше. Сегодня, 24 авг<уста>, проводили Пуш<киных> в Дрезден; после обеда я страдал за С<ергея> - и молился. Писал к Ник<олаю> 24 авг<уста>.

  25/13 августа. В 7-м часу утра выехали из Мариенбада в Францбрун. Отсюда выезжаем сегодня в час 27 авг<уста>...

  Дрезден. Мы приехали сюда в 10-м часу утра 31 августа. Жуковский приехал 11 сентября.

  Прогулка в Финлетер с Пушкиными в воскресение, также 11-го. Ездили в Тарант с Жук<овским>. В <1 нрзб> с Жук<овским> 18-го в воскресение.

  Два раза писал к Свечиной, раз к б<арону> Мерьяну 18 сентября...

  Сегодня (18 сентября) был при открытии в Landtumer общества немецких любителей натур<альной> истории и медицины, коего известный Окен и Carus секретарями. Цель сего общества взаимное сообщение открытий, примечаний и наблюдений герм<анских> натур<алистов> и медиков. Они собираются ежегодно в одном из городов, удобных для большей части докторов. В Лейпциге общество сие получило свое начало. Славнейшие натуралисты, например Блуменбах, съезжаются к сему времени, в назначенное сборное место. Прошедшего года было оно в Франкфурте, и я едва не застал и там сего собрания, но Блум<енбах> не мог быть там, потому что торжествовали его 50-летнее докторство или профессорство. Статуты общества. Зала собрания, обширная, была наполнена.

  19/7 сентября. Видел выставку предметов художеств изящных и народной промышленности. Тут вместе с произведениями Фридрихса находятся и скромные изделия печника и красильника. Не одни туземцы, но и иностранцы присылают сюда свои труды, и мы нашли и русского живописца. Ежегодно печатается каталог всем выставленным статьям, и вход в галерею позволен за 2 гроша всякому. Это напоминает парижское подобное заведение и British institution в Pall-Mall, где, впрочем, одни живописцы и скульпторы выставляют труды свои. Издатель Британского магазина (March, 1825) жалуется, что и в Лондоне мало ободряют отечественные художества и что в сем году (1825), в котором я видел Brit institution, из знатных один только маркиз Страффорд посетил the private view of the painters and sculptors, который всегда предшествует публичному открытию выставки...

  30/18 сентября. Писал к Алексеевым, к Булгакову, кн<язю> Голиц<ыну>, Жихареву, Вяземскому, Козлову, Карамзиным, Сушковой, Вейдемейер, Путятиной и послал свидетельство о жизни.

  Читаем Mignet "Histoire de la Revolution francaise" и вместе с сим заглядываем и в биографию генерала Фуа и в речи его, а когда дошли до эмиграции, то прочли в Ласказе записку, которую он делал для Наполеона о кобленцских эмигрантах, кои мечтали, под предводительством, своих принцев, произвести переворот в революции французской и восстановить падающую монархию. Минье более склонен в пользу революционистов, нежели монархистов, и сколько ни старается он скрыть свои мнения или казаться беспристрастным - замечания или намеки, кои он примешивает к повествованию происшествий, показывают друга нового порядка вещей. И он многое извиняет в актерах революции, чего другая партия ни простить, ни забыть не может. - Революция изменила все внутреннее бытие народа, не одни политические его отношения. Произвол заменила законом, привилегии - равенством. Несмотря сперва на анархию, впоследствии на деспотизм, цель почти достигнута.

  О Лудвиге XIV. Le despotisme epuise ses moyens par ses succes, et il devore d'avance son propre avenir.

  Минье в сих словах раздробил определение деспотизма, сделанное Монтескье, как Пристлей - луч солнца. Монт<ескье> вместо определения деспотизма говорил только, что когда дикие хотят иметь плод - они рубят все дерево, т. е. достигают до цели, плода, истощением средств и поглощая самое будущее (epuisent les moyens par le succes et devorent d'avance leur propre avenir). Так гений освещает историю или из мрака ее выводит свет теоретической мудрости.

  "Histoire de la Revolution d'Angleterre, depuis l'avenement de Charles I jusqu'a la restauration de Charles II", par Guizot.

  В предисловии автор, полагая, что после французской революции английская есть величайшее происшествие в бытописаниях Европы, доказывает сходство оных и тождество начал, из коих проистекли сии революции. Он опровергает тех, кои начала сии почитают чем-то новым, неслыханным дотоле в Европе, - и отделяют так сказать, сии события от всего минувшего, прежде бывшего, возлагая на них и ответственность за все последствия, бедственные и славные. Но Гизо утверждает, что ни английская, ни французская революции не прерывали хода вещей, до них начавшегося в Европе; что они ничего не возвестили нового, ни к чему не стремились, чего бы ни желали и прежде сего достигнуть некоторые народы в Европе. Беззаконность неограниченной власти; свободное согласие для законных постановлений и для налогов и право сопротивления вооруженною рукою - были и прежде началами феодального правления и правами 4-го Толедского собора, на словах св. Исидора основанные, не раз были повторяемы церковью: "Celui-la est Roi qui regit son peuple justement, s'il fait autrement il ne sera plus Roi".

  Обе революции старались ввести более равенства в общественном порядке: к тому же стремилась и королевская власть, и успехи гражданского равенства соразмерялись успехами королевской власти. Революции требовали, чтобы общественные должности открыты были всем гражданам, раздаваемы по заслугам токмо...

  Сие стремление, сии начала не только предшествовали сим революциям веками; но они те же самые, коим Европа обязана всеми своими успехами. Аристократия противилась королевской власти и поддержала свободу. За что народы благословляют королей? За ниспровержение феодального правления, аристократических привилегий; за единство в законодательстве, в управлении, за содействие успехам равенства.

  Откуда сила духовенства? Какими средствами способствовало оно просвещению? Смешением, под властию и под законом божеским и в церквах своих, великих и малых, сильных земли и слабых, богатых и убогих; учреждением училищ, распространением науки, просвещения народного и деятельности умственной. Вопросите историю владык земли и тех классов народа, кои решали судьбу его: везде, где токмо заметно благо его, везде и всегда, когда токмо продолжительная признательность людей свидетельствует о великом благе, оказанном человечеству, - всегда тем самым означится и шаг, сделанный к достижению той же цели, к которой стремились франц<узская> и англин<ская> революция: "On se sentira en presence de quelques-uns des principes qu'elles ont voulu faire prevaloir. - Elles ont pousse la civilisation dans la route qu'elle suit depuis 14 siecles; elles ont prof esse les maximes, avance les travaux auxquels Thomme a du, de tout terns, le developpement de sa nature et Tamelioration de son sort; elles ont fait ce qui a fait tour a tour le merite et la gloire du clerge, de la noblesse et du Roi".

  Сколько я помню, та же идея развита и в книге Круга "Geschichte des Liberalismus" или что-то подобное.

  Революции прибавили ходу, так сказать, ускорили дело веков, continue Toeuvre commence des siecles.

  Европейская образованность началась феодальными отношениями, аристократией и ее обычаями, законами, идеями ее и самым чувством, которое тогда в ней господствовало.

  Но сии самые феодальные правители тяготели над народами, и одно духовенство дерзало в пользу всех напоминанием о справедливости, о правах человечества. Одни церкви были убежищем для тех, кои не принадлежали к феодальной гиерархии, и одно духовенство открывало потребности мыслить, познавать, надеяться и верить, словом, всему возвышенному и моральному в человеке - убежище верное и постоянное. Церковь, уже и сама по себе сильная, сделалась еще могущественнее, поддерживая власть королевскую, - и преобладание перешло из рук воинственной аристократии к духовенству. Союзом с церковью и собственною силою королевская власть возвысилась над своими соперниками; но едва духовенство оказало ей деятельную помощь, как уже оно стремилось поработить оную. При сей угрожавшей опасности короли прибегали то к баронам, уже не столь страшным, то к мещанам или гражданам, то к народу. С их содействием короли снова восторжествовали, и власть их, обличенная доверенностию народов, утвердилась и соделалась в другой раз господствующею. Telle est Fhistoire de l'ancienne Europe: l'aristocratie feodale, le clerge, la Royaute Font tour a tour possedee, ont successivement preside a la destinee et a ses progres.

  Au 17-me siecle en Angleterre, au 18-me en France, toute lutte entre ces trois pouvoirs avoit cesse; ils vivaient ensemble dans une molle paix: аристократия уже не защищала общественных прав и вольностей, даже и своих собственных; королевская власть уже не старалась уничтожить привилегии аристократов; их раболепство, казалось, обезоружило королей; духовенство страшилось разума человеческого и, не умея управлять оным, угрозами убеждало его остановить полет свой.

  Между тем просвещение разливалось и распространялось ежедневно. Масса народа (le public), оставленная предводителями классов своих, взяла на себя труд их и - reclama a la fois la liberie contre la couronne, Tegalite contre l'aristocratie, les droits de l'intelligence humaine contre le clerge. Alors eclaterent les revolutions.

  Они дали обществу правителей, кои были в состоянии руководствовать их успехами, точно так же, как некогда Европа по той же причине передавала власть из рук аристократов, церкви, королям.

  В сем состояло дело обеих революций, сим означился характер их.

  Не должно искать его исключительно в одном: в стремлении к равенству; ни в другом: в стремлении к свободе; ни в политике, ни в догматизме. Оттенки различий в их истории, т. е. во времени: в Англии свободные установления, произведение самого варварства, пережили даже деспотизм, коего отвратить были они бессильны. Революция нашла там, т. е. в Англии, в самой национальной церкви - сообщницу, которая своими нововведениями вызвала les hardiesses de Tesprit humain. Напротив, во франц<узской> революции господствовало страшное единство всего нового. Au jour de l'explosion, un seul Fait restoit reel et puissant, _la civilisation generate du pays_.

  Можно ли согласиться на сие последнее утверждение; где общая образованность во Франции - в минуту революции? И тот ли был бы характер оной, есть ли бы она разразилась над просвещенною во всех классах народа Франциею?.. {69}

  31/19 октября. Сегодня праздник реформации, день, в который Лютер прибил свои _положения_ (theses) к церкви в Вюртемберге, торжествуют лютеране по всей Саксонии; не знаю, и в других ли местах; но здесь за два года пред сим постановили включить в число праздников день сей, и все лавки закрыты...

  Этот день напомнил мне и мой вечер в 1817 году, когда я сближал пасторов протестантских и реформатских и поэт Пушкин угощал их у меня пуншом и ужином, а под конец и бичевал веселым умом своим - вином разогретого пастора. - Буссе, Ласозе, Мюральт. {70}

  Начал читать "Историю" Карамзина. 31 окт<ября>...

  4 ноября/23 октября. Где же иначе начиналась словесность, как не поэзией? В России, где словесность только вполовину заслуживает сие название, ибо чужда совершенно философическим созерцаниям, - поэзия с самого начала нашего государственного бытия оживляет нравственную жизнь нашу. И в заунывных песнях, вместе с народною музыкою, утешает рабов татарских или помещичьих и отличает народный характер, часто и в оковах веселый...

  6 ноября/25 октября. Вчера видел я на здешнем театре "Юлия Кесаря" Шекспира, перев<од> Шлегеля, 4 акта. 5-го не дослушал, а в постели прочел статью о Тальме в "Globe", 28 oct. 1826, где взяты некоторые места из Tillot: Souvenirs historiques sur la vie et la mort de F. Talma и где выписаны замечания Наполеона на игру Тальмы в Кесаре в "Смерти Помпея" и в Бруте в "Смерти Кесаря", ролью сотворенною Тальмою в 1792 и 1793 годах. "En debitant,- criait Napoleon, - otez cette longue tirade contre les rois, dans laquelle se trouve ce vers:

  

   Pour moi qui tiens le trone egal a l'infamie,

  

   Cesar ne pense pas un mot ce qu'il dit" и проч.

  Я бы желал прочесть теперь всю статью вчерашним актерам и даже самому Шлегелю. Может быть, один токмо, игравший Брута, несколько угадал исторический характер его и римскую древность (une telle bonte de coeur unie a un stoi'cisme si inflexible, une simplicite tellement inconnue jusqu'a).

  Talma и проч. Другие двигались, говорили как дрезденские немцы, и ни в походке, ни в речах, ни в лице их не было ничего римского...

  15/3 ноября. Вчера здешний англ<инский> министр Шад сказывал мне, что В. Скотт, по его мнению, дает поправлять другому свои романы, ибо в письмах его, самим им писанных, заметил ошибки, коих нет в печатных сочинениях; например в одном письме к Шаду употребил он слово _will_ вместо _shall._ Эту ошибку часто делают, особливо в Шотландии, но не первоклассные писатели, каков W. Scott.

  16/4 ноября. Получил "le Catholique" от гр. Разумовского чрез М. de Schoenberg Roth Schoenberg и прочел статью "Sur Tinstruction publique en France". Общие замечания или введение темны, как и многое в Экштейне, но в изъяснении причин, от коих университет бесполезен для просвещения и для наук во Франции, много справедливого, так, как и в мнении автора об устройстве, какое бы надлежало ввести в университеты, заведенные по разным провинциям королевства, а не сосредоточивая всего, до наук и учебного порядка относящегося, в одном Париже, откуда дается тон, хороший и дурной, всему государству, без малейшего сопротивления извнутри Франции. Тогда и либерализм был бы менее опасен правительству; ибо, несмотря на усилия обскурантов и ректоров университета, он всегда останется гнездом его, потому что лекции официальные, мнения и убеждения вынужденных ли или свободных профессоров не сильны потушить тех убеждений, мнений, кои учащиеся заимствуют извне, в книгах, в журналах, в общем мнении, в общем движении умов, словом, во всем, что они слышат, видят и читают не на официальных лекциях. Les jeunes gens s'adresseront a l'opiriion du jour et ne manqueront pas consequemment dembrasser le liberalisme. Un pays comme la France, ou les idees sont dans un mouvement progressif, не может удовольствоваться схоластическими формами и, следовательно, училищами, где они господствуют. Италия и Гишпания доказывают, сколь невыгодно для самого правительства в высших училищах не достигать степени и объема просвещения, на которую оно возведено ныне. De nos jours un ensemble de toutes doctrines et connaissances solides peut seul etre efficacement oppose aux systemes liberaux. - On n'y reussira pas par un regime peureux et retreci.

  Так и в России министерство вздумало нападать на невинную книгу о естеств<енном> праве Куницына, {71} и угодник Лаваль, вслед за якобинцами М<аратом > и Р<обеспьером>, восстал противу народного права, смешивая оное с естественным, между тем как в книжной лавке в одну неделю разошлось несколько экземпляров комментарий Траси на Монтескье, в коих публика, не приготовленная лекциями профессора, которые и яд делают или должны делать безвредным, с жадностию почерпала в книге Destutt de Траси правила, противные не только монархическому правлению, но и первым началам христианства. Строгость и другой цензуры, т. е. на иностранные книги, была уже в высшей степени; но кто из цензоров, и