Дружинин Александр Васильевич - Дневник

up>. На квартире находим Селиванова, Григорьева, Григоровича и Машу, которая похорошела. Узнаем, что Островский в Москве и сейчас приедет. Появление Островского. Рассказы. Осташков. Новый No "Современника". Безобразие по поводу Филиппова. Протесты⁵⁵⁴. Игра в бильярд. Я читаю одну из характеристик "Лира". Соляников. Гости уходят. Мы трое идем гулять. Леонтьевский переулок. Кати нет дома. Вечер. Кремлевский сад. Пожар в Замоскворечьи. Вид с террасы. Ужин в Троицком трактире. Сладко-меланхолическое наше настроение.

   15 июня. Подымаюсь ранехонько. Григорович подумал в 4 часа, что пора на машину, и произвел тревогу. Он уезжает. Сборы. Последняя беседа с хозяином. Степан меня торопит. Trauende Augen {Доверчивые глаза (нем.).}. Отъезд; Вскачь до станции железной дороги. Остановка, однако приезжаю во время. Конногвардеец Стремоухов. Соляникова нет. Садимся. Мои соседи. Генерал Смецкой. Теодольф Иванович. Американец Стон и его жена. Откупщик Кузин. Ненастье. Хорошеньких дам вовсе нет. Кузин производит скандалы и чуть не падает на дорогу. Я читаю записки Гримма, купленные накануне. На Бологовской станции встречаем Дудышкина. Сплю, но очень мало. Огромный ночной скандал с Кузиным. Его выводят.

   16 июня. Утро довольно хорошее. Я лечу пассажиров каплями. Полевой. Бедный старый генерал. Генерал Рындин. Еще Кузин, но уже спящий. Приезд в Петербург. Жерард меня довозит в своей коляске. Сплю и еду на дачу к брату. Все благополучно. Маленькая Саша. Общий вид и характер дачи. Гости, Мердер с женой, князь Волконский. Григорий Григорьич. Уезжаю без ужина по причине утомления на дрожках брата. Белая, холодная, фантастическая петербургская ночь с ветром.

  

  

   Прерываю на время этот отчет, чтоб рассказать о вечере вчерашнего дни, вечере безо всяких внешних событий, но оставившем глубокий след в моей памяти. Вообще осень, как я это уже замечал в дневнике прошлых годов, есть для меня время силы и живых поэтических ощущений. К радости моей, ее влияние не слабеет, а растет с годами. У нас после долгого ненастья пошли светлые дни, зелень свежа, воздух пахуч и приятен. Вчера, в 6 1/2 часов, проводив Эллиота и Трефорта, обедавших у меня, я вышел гулять один, по дороге в Заянье. Солнце садилось великолепно, окна изб горели в искорках, чисто русская красота местности поразила меня так, как еще никогда не поражала. Я понял, какой нерушимой связью привязан я к своему углу, к своей родной земле, к месту, где свершилось мое развитие, с добром и злом. Выразить спокойного, радостного, благодарственного состояния моего духа в эти минуты я не берусь. Я стоял на одном месте, глядел в одну сторону, чувствовал слезы на глазах и всею душой возносился к той неведомой силе, которая не покидала меня никогда до сего времени. Я радовался тому, что могу глядеть зорким глазом и жить, и наслаждаться, и порываться к свету так, как это возможно лишь в первой юности. А я далеко не юноша, великая часть моей жизни прошла - отрадно думать, что (при всем зле и всех пороках) небесплодно. Я мог веселиться духом, как путник, легко и приятно совершивший великую половину дороги. Но всего не перескажешь, что я чувствовал, в особенности не передашь того, к чему дух мой стремился смутно. Я молился о силе и свете и радостно изготовлял себя на новый путь, на новые соприкосновения с жизнью. Давно в душе моей не было так светло и радостно.

   К ночи крайняя чуткость моих нервов сказалась в другом, пустом и забавном явлении. Глупая повесть Здгара По "House of Usher" {"Дом Эшеров" (англ.).} нагнала на меня великий ужас, такой ужас, какого я давно не испытывал. Надо однако признаться, что талант этого писателя, при всей его узкости и уродливости,- громаден.

   Были у меня в этом месяце еще светлейшие дни,- и опять светлые без причин. 10, 11, 12 и, кажется, 13 августа я ночевал у Мейера, в непогоду и ненастье. Были собеседники, нехитрые, но занимательные. В эти дни у меня были часы ребяческого настроения.

  

  

   Теперь опять можно вернуться к поездке и заключить ее немногими словами, что необходимо, потому что за разными делами ее краткой истории я не могу кончить в два месяца времени. В Петер<бурге> я нашел дела редакции не в дурном положении, был у Майкова на Кушелевке, там прочел Гончарову и Печаткину проект объявления⁵⁵⁵, обедал и. был на музыке в Тиволи⁵⁵⁶, где, между прочим, видел Баумгартена и Очкина. Было несколько хороших дней,- невзирая на то, что погода была подлая, я немного страдал от нее, ибо нанимал карету. Вообще довольно денег просадил я на разъезды и увеселения, на дачу ездил всякий день и гулял под сению Излера в зимнем пальто. Из донн <...> я двух старых: Жукову и дурняшку, новых искать было некогда. Видался всего чаще с семейством брата, Евфановым и людьми по редакции "Библиотеки". Проводил Фета за границу, он мне дал стихов, и Некрасов тоже⁵⁵⁷. Видел Стремоухова в Петербурге, на пороге Минеральных вод сошелся с Альбединским и Шуваловым, на самых водах зрел Горбунова, Жуковских В. и И., Долгорукова и "tutti quanti" {всех (итал.).}. Обедал на даче у Каменского сладчайшим образом, водил его Вариньку гулять по Аптекарскому саду⁵⁵⁸. Имел свидание с Сенковским в его городском саду и любовался на его горничную. Крестил маленькую Сашу и пил шампанское в изобилии. Наконец, наскучив тасканьем, уехал в Нарву, на пути не было ни хороших соседей, ни приключений. В Нарве не нашел своих лошадей и испугался, по моей мнительности, не случилось ли чего дома. Нанял телеграф и вскачь до Мейера. Там дело разъяснилось,- почта доставила письма не в Поля, а в Ополье. Довольный всем и всеми, снова попавши в уголок, где мне рады и где живется легко, я переночевал сладко, пообедал у Трефорта и 30 июня к ночи был дома, где нахожусь и теперь, 29-го августа.

  

  

   Произведен был сейчас окончательный обзор новой квартиры⁵⁵⁹, ибо мы решительно переезжаем во вторник. Я доволен так, как генерал, командующий полком, после удачного смотра. Николай Иванович оказался услужливейшим и милейшим хозяином, а матушка довольна квартирою больше, чем я когда-либо мог предположить. Кабинет мой - загляденье, только обои темноваты. Вся хозяйственная часть устроена отлично. Под влиянием самого приятного чувства остались мы оба. Вчера иногюриваны⁵⁶⁰ вечера у Андреаса. Там был Пецольд (вернувшийся из-за границы и похожий на Роберта Блума), Гончаров, Горбунов, Ман, Петров, Дудышкин и фон Видерт. Ужинали, играли в бильярд и болтали весьма весело.

  

  

   Наконец, ровно неделю тому назад, я перебрался на новую квартиру и теперь сижу в моем кабинете, из которого только вчера вынесли чугунную печку. Во многих отношениях я еще пребываю в Содоме и Гоморе, отчасти оттого, что мой хозяин, при его любезных качествах, не очень деятелен, отчасти и оттого, что мои домочадцы бестолковы. При переезде происходили ужасы, неудовольствия, претензии, потом, когда все гости стали восхищаться квартирой, это пропало. Вообще, у моего хвоста нет ни умения прилаживаться к обстоятельствам, ни терпимости, ни терпения, ни опытности, а так как во всей семье много старых людей, привыкших к рутине, то иногда их взгляды и деяния ужасны. Я по возможности стараюсь удалять себя от дрязг, и это мне удается. Нескоро еще муравейник, навязанный на меня велением судеб, совершенно успокоится.

   Вчера был обед у Панаева, с питием за мое здоровье и чувствительными речами. Видел там Анненкова, Языкова и Бекетова, сообщавшего любопытные новости по своему ведомству⁵⁶¹. Потом был у Тургенева, потом у брата, где Сталь (или так называемый обол) лгал без милосердия. Уехал без ужина, с небольшой головной болью.

  

   В субботу вечером, в счастливый день, вышла первая книжка "Библ<иотеки>" под моей редакцией, состав ее недурен, хотя мог бы быть лучше, но контраст ее с прежними книгами так велик, что, кажется, впечатление, ею произведенное, принадлежит к самым благоприятным. В то же время явился "Современник" с похвальной речью и фимиамом, который был мне крайне приятен,- в виде аттестата за мою почти десятилетнюю службу⁵⁶².

   Квартира моя украсилась, обогатилась мебелью и имеет, в особенности кабинет, вид в высшей степени благообразный. Остается повесить драпри и расставить драгоценности. Последним делом я занимался все сегодняшнее утро и хотя устал, но еще не дошел до старого серебра и фарфора. Приехал Толстой, к великой моей радости, и мы с ним были два дня почти неразлучно.

   Вот очерк хлопотливого, но разнообразного вчерашнего дня. Встал около 10, немного поработал над разбором Некрасова⁵⁶³. Явились Толстой, потом Полонский, потом Гончаров, с извинением от гр. Кушелева, намеревавшегося быть у меня в тот день, для толков о своем новом предприятии⁵⁶⁴. Потом с Ив<аном> Ал<ександровичем> к Кушелеву. Потом в гостин<ицу> Клея, обедали втроем. После обеда явились Панаев и милейший генерал Ковалевский. Потом я, Толстой и Ковал<евский> были у Краевского,- там я много говорил с Галаховым и Жихаревым.

  

  

   Вчера получил первую половину корректур "Лира". Его же в прошлую субботу читали и единогласно приняли (с подобающей славой) в Театральном комитете⁵⁶⁵. В понедельник я был в русском театре и приглядывался к актерам, но кроме Мартынова в "Незнакомых знакомцах"⁵⁶⁶ глядеть было не на кого. Вчера я, Гончаров, Анненков, Льховский и Кроль обедали у Кушелева. Говорили о его издании, а я высказал свою мысль о literary fund {Литературном фонде (англ.).}⁵⁶⁷. Кто знает, может быть этой мысли еще суждена большая будущность.

   Кушелев оказался гораздо дельнее, чем я думал после первого свидания. Ночью вдруг на меня напала дрожь, так что я перепугался. К утру явилась испарина. Но теперь здоров.

   "Библиотека", как кажется, начинает производить порядочный шум, особенно в кругах, прикосновенных к артистической жизни.

  

  

   Квартира моя приходит в порядок, вчера привешены занавеси, что отняло у меня много света. Во вторник происходил у меня небольшой фестень⁵⁶⁸, на который с небывалой исправностью съехалась почти вся наша петербургская литература.

  

  

   Что происходило в этот обширный интервал времени - скрыто непроницаемым туманом, по неимению времени на дневник. А это жалко, потому что было бы о чем писать. Выход декабрьской книжки, успех моего журнала, "Лир" и отзывы о "Лире", планы заграничной поездки, дела по цензуре, вечера у Щербатова, новые знакомства и предприятия,- все это, сливаясь в одно запутанное целое, весьма разнообразит мою жизнь. Наш литературный cenacle {союз (франц.).}, вопреки всем ожиданиям, не потерпел нисколько от отъезда некоторых товарищей и отделения "Библиотеки" от "Совр<еменни>ка". Боткин, Анненков, я и Толстой составляем зерно союза, к которому примыкают Панаев, Майковы, Писемский, Гончаров и т. д. Разные новые лица к нам присовокупляются и придают разнообразие беседам.

   Жизнь моя идет празднее, чем когда-либо, хотя знакомые изумляются моей деятельности. Опять я принялся вставать около одиннадцати, а иногда находящая на меня бессонница часто делает меня вялым. Утро все почти проходит в приеме сотрудников и гостей, в мелкой журнальной работе, выправке статей и так далее. Писем я получаю много, и пусть хоть они заменяют собою мой несчастный дневник. Вчера обедали у меня Корсакова с мужем, а вечером я читал "Лира" у Ольги Алекс<андровны>. Потом я, Толстой, Анненков и Полонский ужинали у Вольфа, причем Толстой не только сам по себе ел ужасно, но съел все остатки с чужих тарелок, при общем изумлении.

  

  

   Вчера был на двух вечерах - у Толстого с Боткиным, Анненковым, Ал. Толстым, Столыпиным, Панаевым и Жемчужниковым,- и у брата, где собрался весь Преображенский полк, с дамами. M-me Васильчикова очень мила, но я все сидел около Софьи Александровны и с ней не сошелся. Ужин был удачен и великолепен. А граф Клейнмихель, ужинавший напротив меня, на утро был найден мертвым в постели. Все остальные гости живы и чувствуют себя превосходно, что снимает с хозяина всякое нарекание.

   Ермил и Стахович затевают великолепный спектакль⁵⁶⁹. Я говорил о том Гадону и преобр<аженцу> Ушакову.

  

  

   Одна из живых и хороших сторон, не заглохших и не погибших во мне, есть чувство благодарности и теплоты душевной. Ни одна радость не пропускается мною без помысла о причине, ее пославшей, о людях, ее причинивших, о Великой незнаемой мною Силе, ведущей меня к пользе и доброй деятельности и добрым наслаждениям, жизнью. Благодарю тебя, таинственная и могучая Причина светлых минут моего существования, к которой посреди скептицизма и мрака взывал я во все тяжелые кризисы, у которой наперекор светской ветрености просил я благословения при всех моих начинаниях. За честную и широкую деятельность, раскрывающуюся передо мною, за преданных друзей, за сохранение существ, близких моему сердцу, за мимолетные радости, так великие на весах жизни, за преданных друзей и товарищей, за труд и за известность, им данную,- из глубины души благодарю моего бога и руководителя. Пусть он даст мне новых сил на новое служение идеям Добра и Красоты, пусть он навеки поддержит во мне и жизнь, и мысль, и уменье благодарить его за все и про все.

  

  

   Год оканчивается. Священник ушел, брат с женой и Майковы, бывшие при богослужении, разошлись тоже. Как всегда за все эти годы, провожаю я истекший год за своим письменным бюро, при двух нагоревших свечах. Несмотря на все заботы последних чисел и безалаберность дневника, меня тянет поговорить с самим собою.

   Для многих был счастлив этот 56 год, хотя и високосный. И для меня он был счастливым, весьма счастливым годом. Ни одного серьезного недуга, ни одного большого огорчения не произошло со мною. Твердая и ласковая рука вела меня по-прежнему, и путь мой стал заметно шире. В полном разгаре сил и деятельности я стал на дорогу, где тому и другому много работы. Предприятия мои удавались и удаются, я ни на минуту не ослабевал к своему делу и не видал от него ничего, кроме отрадного.

   "Королем Лиром" я сделал большой шаг для своей славы. Георг Крабб был кончен в этом году, вместе с рядом критических статей, всеми замеченных. Целый журнал перешел в мои руки и в короткое время из журнала погибавшего стал изданием, имеющим успех. Назад я не смотрю, на прошлом отдыхать не намерен,- и впереди дела много.

   Материальные дела мои устроились, как кажется, довольно прочно: Бюджет мой возрос вдвое против прошлогоднего. Поездка за границу, давнишний мой замысел, вечно отдалявшийся от меня, теперь становится делом близщм и возможным.

   Итак, пойдем с благодарностью и доверием, навстречу будущему. Никогда еще я не был так готов к труду, никогда еще сознание того, что мой труд полезен для просвещения и добрых идей, не посещало меня с такой отчетливостью.

   Да будет же воля твоя, и остави нам долги наши!

  

   Позволяю себе ребячество: беру "Короля Лира" в моем переводе и встречу новый 1857 год за этим чтением!

  

  

  

   Невзирая на безотрадный маскарад, первые дни нового года прошли не худо. Накануне 1-го числа я был дважды в Александр<оНевской> лавре, познакомился с отличным архимандритом Кириллом и по его милости печатаю "Савонароллу" Майкова почти без изменений⁵⁷⁰. 1-е января был день холодный и мрачный, как всегда первое января бывает.

   Вчера утром явился так давно не виданный мною Ванновский, мы пили чай и беседовали. Вечером на моем рауте было уже слишком много народа. Как я ни стараюсь, чтобы мои вечера были неизобильны числом гостей, всегда набираются лишние люди. Так и тут неизвестно отколе явился Щербина и Безобразов, оказывающийся добродетельным, но крайне не занимательным смертным. Были еще Гадон и Ушаков для совещаний по части театра,- но это дело как-то не идет.

   Написаны основания литер<атурного> фонда и пито за его благоденствие.

  

  

   Увы! вот как он ведется, мой бедный дневник, в то самое время, когда событий так много, когда новые лица выходят на сцену десятками и все вокруг меня кипит и волнуется! Одно дело идет вперед, другое готовится, третье обрывается, четвертое зарождается в голове, а я ни о чем не упоминаю. Нечего делать, пускай хоть собрание писем, приложенных к дневнику, говорит за меня.

   Январский No "Библиот<еки> д<ля> ч<тения>" вышел 8-го и, как кажется, всем понравился. А февральский будет еще лучше. Была некоторая цензурная возня с "Старой барыней" Писемского, но все дело уладилось как нельзя лучше. Сам бедный Ермил ведет себя нехорошо и, несомненно, принадлежит к числу наиболее нетрезвых людей, когда-либо мною встреченных.

   Был обед у гр. Куш<елева>-Безбородко для положения основания литер<атурному> фонду. Но сей юноша, одушевленный добрыми намерениями, жертвует в пользу фонда лишь несуществующий доход с несуществующего журнала, а потому вся история на том покуда села. Равным образом идея о благородном спектакле пока еще не получила должного хода.

   Андреас ведет себя, как сапожник,- если б его не обуздывали Галахов и Дудышкин, он наделал бы скандалов в литературе. Говорят, что "Отеч<ественные> записки" потеряли часть подписчиков, а он вместо того, чтобы помириться с необходимостью, рвет и мечет, по народному выражению. В своей газете он опять завел разных журнальных bravo {наемников (наемных убийц) (франц.).}.

   Л. Толстой уехал⁵⁷¹, к большому нашему сожалению, и когда я его увижу, никто сказать не может.

   У издателя "Библиотеки" был на прошлой неделе обед для сотрудников, с тостами и приветствиями. И Фрейганг был там же, но героем пира оказался Щербина, читавший свои эпиграммы и рассказывавший удивительные анекдоты.

   Вчера я, Андрей и Гончаров сидели рядом на обеде у Меншикова, причем совершалось великое обжорство. Вообще, Меншиков - лицо очень оригинальное, и весь дом его тоже.

  

  

   Сегодни был большой завтрак по случаю открытия мозаического отделения при стеклянном заводе. Милейший Языков уже за несколько недель походил на новобрачного, составлял menu, сочинял речи и ужасно гордился тем, что в числе гостей будут, может быть в первый раз за долгое время les representants du journalisme en Russie {представители журналистики в России (франц.).}, т. е. я и Андрей. Надевши белый галстух, я поехал, не без удовольствия глядя на снеговые поля по дороге, но опасаясь опоздать. Однако я приехал минуты за две перед Адлербергом. Все было хорошо и прилично, хотя завтрак показался мне нельзя сказать, чтоб очень вкусным. Со стороны художников чрезвычайно много дружелюбия и уважения. Познакомился, между прочим, с Ф. А. Бруни, Иорданом, Джустиниани и возобновил знакомство с Штейнбоком, как кажется, милым весьма господином.

   Третьего дня ездил к Палацци с А. П. Стороженко и, как водится с давних времен, разорился так, что взял 100 р. из числа неприкосновенных денег, отложенных для заграничной поездки. Зато купил часы и две вазы (garniture de cheminee) {гарнитур для камина (франц.).}. Вообще, с осени начиная, накупил я брик-а-брака⁵⁷² на большие суммы. Пускай эти вещи останутся мне в память моего редакторства.

   А Толстой пишет из Москвы к Боткину преумные и славные письма. Теперь уже он на пути за границу. Григорович должен явиться не сегодня, так завтра.

  

  

   Григорович приехал третьего дни, а вчера явился ко мне, худой, бледный и довольно плачевный. Мы съездили к Васиньке, потом отправились к Негри и глядели картины, недавно им полученные из-за границы. День вчерашний я кончил в комитете, где читали глупую драму "Георгиевский крест" и странную, но довольно веселую комедию "Уголовное дело, или Обстриженный маркер"⁵⁷³.

   Вообще, этот месяц я сбился с толку и, как оно всегда бывает со мною, чувствую печаль и угрызения. Работаю мало и худо, сплю, или, лучше сказать, валяюсь очень много, не читаю ничего, сам нездоров от простуды и периодических завалов (как в сентябре),- одним словом, дело не ладно. Вот, например, обращик сегоднишнего бесплодного дня. Встал в 11, едва сел за статью о Тургеневе⁵⁷⁴, пришли два господина по поводу статей - Николаев и молодой Ершов, из севастопольских героев⁵⁷⁵. Потом явился Печаткин. Подписчиков оказывается у нас до 600 лишних против прошлогоднего. Это все недурно, но болтовня тянулась до двух часов. Потом к Д. Ф. Харламовой, с ней беседовал с полчаса. Потом (после долгой езды, хлопот и треволнений) обедал у Дюссо с новым моим предметом, Алекс<андрой> Петровной. Потом домой, переоделся во фрак, поехал к Л. А. Блоку, там говорил по делу Обольянинова. Оттуда к Щербатову, но там сегодни нет приема. Оттуда домой, зайдя по дороге к В. Майкову (от него узнал, что вся февральская книжка прошла уже цензуру). Дома разделся и успел написать полстранички Критики. Что же это за жизнь, смею спросить? Что тут ладного и умного или хоть забавного? Это ерундища, и дней, обильных такой ерундою, к сожалению, у меня немало.

   Четверги у Кушелева очень хороши, чего я, признаюсь, не ожидал.

  

  

  

   С наступлением великого поста я считаю зимний сезон конченным, и хотя на дворе холодно и нет ничего весеннего, но никто меня не уверит, что весна не началась. Много небывалого сулит мне эта весна, считая тут и лето. Заграничная поездка с Васинькой и Григоровичем решена, план ее утвержден, деньги припасены почти сполна, и завтра же еду я в концелярию генер<ал>-губерн<атора> наводить справки о подаче прошения. К 1 апреля я уже должен иметь паспорт в кармане. И странно, и страшно, и жалко что-то отрываться от всего, к чему прилепился я в течение стольких лет. Что значут четыре месяца путешествия? А тяжко будет уезжать, очень тяжко. Для чего я не могу иногда быть гнусным эгоистом?

   Будет еще дело в посту - выборы⁵⁷⁶, поднесение кубка Обольянинову, наконец, изготовление статей на время моего отсутствия. До сих пор все дела идут ровно и неутомительно. Кажется, я работаю немного, а весь результат такой, какого можно ожидать лишь от ужасного труда.

   Масляницу провел я так тихо, как никогда. Помню, что в старое время я всегда бывал без денег в эту пору. Теперь у меня лежало свободных до тысячи рублей, и я не имел никакого желания ими пользоваться. Утром работал над критикою (о Тургеневе), принимал гостей, а вечер или сидел у Боткина (он уехал в пятницу) или распутствовал с Григоровичем; в среду на моем вечере было много хорошего народа, Ковалевский между прочим.

   Вчера был обед с великолепной ухой у Марьи Львовны. После обеда спал в комнате Григ<ория> Григ<орьевича>, где так хорошо спится, а вечер окончил у Щербатова, с Григоровичем, кн. Вяземским 2, Никитенкой, Лажечниковым и Краснокутским.

  

  

   Послезавтра еду за границу, чрез Москву и Варшаву. Сегодни ночью видел во сне что-то вроде Венеции и далекие горы, а за несколько дней назад тоже спал и видел Италию. До этой поры я не постарел нимало, я чувствую себя 17-летним человеком и не могу представить, что станется со мной в тот день, когда я действительно увижу итальянскую землю. Из всех дел и помыслов, меня занимавших всю жизнь, теперь во мне живут лишь две мысли: радость путешествия и некоторая тоска разлуки. С моим нравом последнее ощущение много значит и сулит мне немало внутренних тревог. Но что ж делать: я еду, еду и еду! Обильны впечатлениями будут для меня эти четыре месяца! Постараюсь вести журнал свой поаккуратнее, а теперь прекращаю его - надолго. Боже мой! неужели же я не во сне, а в самом деле еду в Европу!⁵⁷⁷

  

  

   Сон хороший, но расположение духа худое. После обеда трепетание сердца и почти истерическое состояние. Вечером у М<арьи> Л<ьвовны>. Состояние духа, как в худшие дни болезни. Слабые лихорадочные ощущения. Дурное известие утром.

  

  

   Сон очень хороший, около 8 часов, коли не более. Утром обыкновенный кашель, мокрот<ные> отделения значительные. Расположение духа лучше вчерашнего, но хуже, чем бы следовало при такой покойной ночи. И аппетит слабее, чем за неделю назад. После обеда спал. Вечером были Остр<овский> и А. Н. Р. Весь вечер проведен хорошо и спокойно, кашлянул раз десять.

  

  

   Сон хороший (между 6 и 7 1/2). Стараюсь кашлять менее и действительно кашляю немного. Опять расположение духа, хотя и далекое от хандры, но не хорошее. Больше всего заботят меня кашель и состояние сердца. По случаю холода давно уже не хожу пешком. Катался в карете и был у Писемского, больного гриппом. После обеда спал много, вечер провел хорошо, хотя и в одиночестве, но без хандры.

  

   Une nuit blanche {Бессонная ночь (франц.).} - в буквальном смысле. Лежал тихо, без лихорадочных ощущений и даже без тревожного состояния. Встал в 9 1/2, с неприятным чувством, но менее кислым, чем после 1 и 1 1/2 часов сна. Кашляю мало, может быть, оттого, что мокрота отделялась ночью без усилий. Утро скверное, биение сердца - тоскливо безнадежное состояние духа, аппетит слабый. После обеда спал 1 1/2, но крепко. Вечером были брат с женой, Н. А. Блок, Благовещенский и Водовозов.

  

  

   Спал хорошо, от 1 1/2 до 10 1/2, почти не просыпаясь. После вчерашнего усталость, хандры почти нет. Кашля почти нет, при пробуждении груди хорошо и легко. Не гулял все эти дни по причине холода. Аппетит сносный, после обеда не мог заснуть. Вечер у Краевското, совещание о литер<атурном> фонде⁵⁷⁸. По случаю четверга лег спать очень поздно.

  

  

   Не спал до 5, потом спал нехудо до 10. Встал бодро, кашлял мало, и мокроты было не много. Говорил с Ф<омой> О<сиповичем> о своей болезни,- он доволен ее ходом и уверяет, что нет ничего сколько-нибудь серьезного. Хандры нет, но нет и бодрости духа. Обедал мало, после обеда спал более обыкновенного - от 4 1/2 до 6 1/2. Принял порошок лектукария. Вечер провел спокойно,- у меня был Гедеонов.

  

  

   Заснул поздно, зато и встал поздно, спал не менее 8 часов. Голова тяжела, кашель сильнее вчерашнего и много мокроты. Хандра значительно видоизменилась, вместо ипохондрического и временами безнадежного состояния - расположение духа скорее боязливое. Аппетит малый, после обеда не спал. Слабое лихорад<очное> ощущение.

  

  

   Неделя открывается худо. Злая бессонница. Спал около 1/2 часу во всю ночь. Но состояние духа не худое и мысли возвышенные. Огорченье в одном, порадован другим. Кашлю почти нет, мокроты мало, груди легко, усталости на утро нет. Аппетит менее обыкновенного, но далеко не такой ничтожный, как при прежних бессонницах. После обеда спал около 1 1/2 <часов> крепко. Вечер провел одиноко и хорошо.

  

  

   Спал хорошо и крепко, заснул между 12 и 1 часом, что для меня великая редкость. Проснулся в 8, и хорошо бы было встать, но все в доме спало, я проворочался с час и заснул опять. Кашлял более вчерашнего. Был у меня Обломьевский, и прописал metal albi в гомеопатических порошках. Вечером были Писемский и Анненков. Все хорошо.

  

  

   Спал скверно, или, лучше, не спал вовсе - около часу, коли не менее. Но силы прибывают, кашлю не было, состояние духа хорошее. После обеда не спал, вечером не чувствовал ничего худого.

  

  

   Спал отлично, часов около 9. Был кашель, мокрота уменьшается. Аппетит хороший, спал после обеда и гулял, пока было светло. Вечером были Соляников, Анненков, Писемск<ий>, Гончаров, Салтыков, Безобразов, Панаев, брат и Олинька. Чувствовал себя хорошо и спокойно, без всяких дурных симптомов.

  

  

   Спал тревожно, но не менее 7 часов. Я ждал бессонницы, примирился с мыслью о хорошем сне через день - оттого был спокоен и заснул. Кашлю мало и мокроты мало. Состояние духа здоровое. Аппетит отличный. После обеда спал или не спал, сказать не могу. Вечер у брата, ужинал очень хорошо, лег спать в 3-м часу.

  

  

   Опять думал, что не засну, и, к счастию, ошибся. Спал часов 6, коли не более. Кашлю немного, но большого уменьшения в нем не вижу. Хандры нет и следов, хотя нет веселой бодрости, как у выздоравливающих. Аппетит хорош, после обеда спал, вечером сидел один, читал "Хронику" Аксакова⁵⁷⁹.

  

  

   Спал хорошо, часов 8 или 9. Остальное так же, как вчера. Гулял долго, и погода была славная. Обедал хорошо, спал ли после, не знаю. Делал гимнастику вечером. От 7 1/2 у Гончарова, слушал его новый роман⁵⁸⁰. Ужинал дома. Геморрой весьма силен, почти как было в декабре.

  

   Заснул очень скоро после того, как лег, зато проснулся в 6 и около трех часов валялся. Потом заснул опять и проспал очень долго. Кашлю мало, но мокроты много. Все остальное, как прежде. Перемен нет.

  

   Спал мало и заснул после 6 часов, так что проспал часа четыре, с перерывами. Гулял очень много и с удовольствием, день ясный, теплый, весенний. Вечером Гончаров был и читал "Обломова". Были еще В. Майков, Анненков и Печаткин. Перемен нет, все, как в прежние дни. Перед вечером 10 минут гимнастики.

  

  

   Спал отлично, часов 9, не просыпаясь почти. Мокрота как прежде, кашлю очень мало. Аппетит нехорош, некоторое расстройство желудка. После обеда спал более 2 часов, ужасно крепко. Вечером был А. Д. Гущин. Ничего особенного. Гимн<астика?>.

  

  

   Выспавшись так жестоко после обеда,- думал, что не буду спать ночью, однако спал часов 6, тревожно, видел во сне Севастополь и всякую дрянь. Погода ужасная, состояние духа не ипохондрическое, но печальное. Ездил в Опекунский совет. Узнал о смерти О. И. Сенковского⁵⁸¹. Часов в 8 утра кашлял. Вечером слушал "Обломова" у Печаткина. Воротясь домой, нашел наших и Н. А. Блока. Ужинал хорошо, но лег позже 1 часу.

  

  

  

   Пересидевши свой час, долго не мог заснуть, потом спал от 5 до 9, крепко и хорошо. Утро все сидел дома, читал "Blackwood<'s Magazine>". Обедал нехудо, после обеда спал или не спал, не знаю - признак возбужд<енного> состояния нервов. Вечером у брата, не хандрил, но скучал. За ужином бес меня дернул много говорить, оттого приехал домой, чувствуя, что буду спать худо, и лег в 3-м часу.

  

  

   И действительно, не спал до осьми, метался, злился. С 8 до 11 спал, просыпаясь раза три. Несмотря на такую подлую ночь, гулял много и с удовольствием, ел хорошо. После обеда не спал, вечером сидел один дома, лег рано.

  

  

   Спал очень хорошо и очень много. Утром были Ф<ома> О<сипович> и Д<митрий> Ф<едорович>, оба мои эскулапа. Беседа с ними. Опять гулял весьма хорошо и много. Вечером ездил к Михайлову. Ни хандры, ни ощущений озноба давно нет и следа.

  

  

   Спал не чрезвычайно хорошо, но много. Желудок не совсем в порядке, вероятно, от сливок. Кашель и мокрота по-прежнему, ни лучше, ни хуже. Было много народа поутру. Погода нехороша, идет снег, оттого не гулял. После обеда не спал и в 7-м часу поехал к Некрасову, где был прощ<альный> обед Анненкову⁵⁸². Видел Гончарова, Новосильского, П<авла> В<асильевича> и Салтыкова. Часов в 9 домой. Было расстройство желудка.

  

  

   Спал много, часов 8, хотя довольно часто просыпался. Встал с тяжелой головой и дурным расположением духа. Хандра опять montre le bout de Toreille {проявляет себя (букв.: показывает кончик уха; франц.).}. Остальное как прежде.

  

  

   Спал хорошо; нового ничего нет.

  

  

   Спал скверно и мало, безо всякой причины, часа два, не более. Вечером было много народу, и Толстой между прочим. От разговора, вероятно, я чувствовал к ночи нервное состояние.

  

   Спал скверно, но немного лучше, чем вчера, т. е. часа 3 с небольшим. Ночь проведена в тоске и уныло-тревожном настроении. Утром ничего, все, как прежде. И весь день тоже. Вечер дома.

  

  

   Спал хорошо. Были оба доктора порознь. Мнение Обломьевского. Спал после обеда. Вечером был Гущин. А перед тем гулял.

  

  

   На ночь вымазал ноги салом и, к удивлению, не кашлял, а мокроты было мало. Ночь спал хорошо и много. Своев и Колбасин, бывшие поутру, нашли во мне перемену к лучшему. Послание от кн. Щербатова, приглашение к кн. Долгорукову⁵⁸³. Можно представить, как оно на меня подействовало при расстроенных нервах и привычке во всем видеть худую сторону. Хорошо то, что не будет долгого мучительного ожидания,- сегодня вечером будет развязка истории с глупым фельетоном Толбина. За неимением других развлечений, буду наблюдать, как подействует эта неприятность на мое здоровье. Может быть, нервам моим нужен сильный толчок.

  

  

   По благополучном окончании дела вернулся домой к ночи и, невзирая на великую усталость, долго не мог спать. Однако, наконец сомкнул вежды и спал часов 5, тревожно. Утром кашлял, не очень много, но больше, чем накануне. Остальное все хорошо. Гулял, но не утром, а после 6 часов.

  

  

   Спал превосходно и заснул ранее, чем в 1 час. Встал в 9 1/2. Кашлял немного. Начал говеть, в церкви стоял без усталости.

  

  

   Спал отлично, весь день провел очень хорошо. Сила прибывает.

  

  

   Спал очень хорошо, но был утомлен разъездами и вечером у Кокорева, с новыми людьми. Дни стоят гнилые и сырые.

  

  

   Бессонница, nuit blanche {бессонная ночь (франц.).}, но ни ночью, ни на утро никаких неприятных ощущений. Долгую службу перед приобщением выстоял без усталости⁵⁸⁴.

  

  

   Спал хорошо.

  

  

   Спал немного, но больше, чем думал, т. е. часов около 6. Вечером чувствовал себя как-то слабо.

  

  

   Спал очень хорошо, хотя заснул поздно, около 2 часов.

  

  

   Ночи проведены хорошо. Заметил, что количество мокроты уменьшается.

  

  

   Ночь проведена не очень хорошо, но все-таки спал довольно.

  

  

   Спал очень хорошо. Вообще симптомы выздоровления показываются. Ни одной ночи бессонной, 1 посредств<енная>.

  

  

   Ночь проведена порядочно.

  

  

   Хорошо.

  

  

   Хорошо.

  

  

   Не хорошо, спал около 4 часов, заснул после 6.

  

  

   Отлично.