Ламсдорф Владимир Николаевич - Дневник. 1886 - 1890

y">   Государь возвращает донесение Шишкина с пометой: "Это ясно, просто и утешительно". Поднявшись к министру, нахожу его несколько менее озабоченным и обескураженным. Вчера граф Шувалов был принят государем на прощальной аудиенции, и Его Величество проявил больше благоразумия по поводу поездки с целью нанести визит германскому императору, не предрешая, однако, еще ничего в данный момент. Идем вместе с Гирсом к обедне в нашу министерскую церковь, и он говорит мне о своем желании прийти на помощь семье бедного курьера департамента внутренних сношений, который недавно повесился.

   Понедельник, 27 марта

   Из Бухареста получено известие о новом главе румынского кабинета, которого считают другом России: "Острый кризис в Румынии; в Вене и Берлине сильно встревожены". Государь возвращает эту телеграмму с пометой: "Интересно, чем кончится".

   Когда я прихожу к министру, он рассказывает мне по этому поводу, что во время состоявшейся в Гатчине в понедельник, 20-го, аудиенции нового румынского посланника Эмиля Гика, вручившего свои верительные грамоты, государь долго продержал его и говорил с ним так, что тот до сих пор не может прийти в себя. Его Величество энергично осуждал короля Карла, его выбор германского принца в качестве наследника; наконец, намекая на участие короля в делах, вызвавших процесс Братиано, Его Величество спросил, как обстоит дело с эти процессом, а когда посланник попытался уклониться от ответа, государь добавил: "А, там, вероятно, было слишком много навоза". Бедный Гика, совсем смущенный, пришел поговорить об этом с Гирсом.

  

   Среда, 1 ноября

   Около 11 часов поднимаюсь к министру. Все написанное мной вчера кажется мне отвратительным; беру все это опять, чтобы переделать. Министр напоминает мне о комбинации Линдена - посадить в Болгарии принца Саксен-Веймарского, женив его предварительно на дочери великой княгини Екатерины, дает мне перечесть всю свою переписку с графом по этому поводу.

   Не могу отделаться от состояния оцепенения, рассеянности и недомогания, мешающего мне работать. С нетерпением жду конца завтрака; говорю Оболенскому о том, как меня мучает трудность, с какой я пишу, как я страдаю, не чувствуя себя созданным для моей теперешней деятельности. К 2 1/2 часам мне удается переделать проекты писем Шувалову и Лобанову и написать таковой для Икскуля. Министр их утверждает. Затем перед собранием к четырехчасовому чаю пишу еще один для Моренгейма, а также и сопроводительную записку Стаалю. Немного устал, но какое облегчение, что кончил!

   Влангали, Зиновьев, затем барон Врангель, который после 6 часов решает, наконец, меня покинуть. Одеваюсь и иду наверх. Министр просил меня обедать у них сегодня; два дня назад я просил его уволить меня от его большого обеда в пятницу. Так как сегодня утром министр не повторил приглашения, я счел было себя свободным, но, как только спустился к себе, получил любезную записку, напоминавшую о моем обещании. Нечего делать! Для меня пытка обедать вне дома, даже у моего министра, которого я так люблю. Гирсы одни в самом тесном семейном кругу. Николай Карлович чувствует себя утомленным после приема дипломатов, состоявшегося в среду, но, тем не менее, он в очень хорошем расположении духа и чрезвычайно доволен моим проектом письма Шувалову; он, право, снисходителен!

   Г-жа Гире тоже сегодня принимала. Новый турецкий посол Гюсни-паша появился в ее гостиных; говорят, что он очень смущается. Г-жа Гире представлялась сегодня утром двум молодым великим княгиням. Супруга великого князя Павла уже ждет ребенка, она очень любезна, принимает прекрасно. Жалуется немного на пасмурную и скучную погоду, вспоминая чудное небо Эллады. Из Греции ей сообщают, что наследник-цесаревич проводит там время очень приятно и весело. Министр рассказывает, что великая княгиня имеет на своего супруга хорошее влияние. На днях, когда великий князь настолько вышел из себя, что сказал кому-то из своих слуг "дурак!", молодая супруга тотчас его успокоила и попросила не позволять себе подобных резкостей. Что будет дальше?

   Скромность и очарование настолько же присущи великой княгине Елизавете Федоровне, насколько их лишен ее супруг, великий князь Сергей. Она говорит, что завидует умению принимать и поддерживать разговор, свойственному ее belle-soeur, которую мать ее, королева греческая, приучила к придворной жизни, между тем как сама она, оставшись рано сиротой при дворе своего отца, великого герцога Гессенского, не могла приобрести подобного навыка. Это, впрочем, не помешало ей прекрасно принять г-жу Гире, и министр утверждает, что она очень мило говорит, а будучи от природы одарена изяществом и способностью тонко чувствовать, она, может быть, очень хорошо развилась бы в царствование святой и достойной государыни Марии Александровны, но совершенно не создана для жанра легкомысленной ныне царствующей императрицы, великой княгини Марии Павловны и т.п. Я думаю, что бедная женщина должна также иногда сильно чувствовать интеллектуальное, моральное и физическое убожество своего жалкого супруга. Счастье материнства, которое ожидает уже великую княгиню Александру, вызовет в ней больше удовлетворения, чем светские и общественные таланты, которых она, по ее мнению, лишена.

   После обеда разговор поддерживается с большим трудом. Иногда мне кажется, что моя голова готова лопнуть. В 8 1/2 часов переходим в маленький кабинет министра. Он опять говорит о планах Линдена и решает написать ему с завтрашним курьером. Все мои проекты (Моренгейм и Стааль) одобрены. Дома чувствую себя очень хорошо. Просматриваю немного полученные сегодня утром периодические журналы и ложусь спать.

   Четверг, 2 ноября

   Когда я около 11 часов прихожу к министру, он читает мне свое письмо к графу Линдену, в котором, советуя ему быть осторожным, он в замаскированных выражениях предлагает подготовить пути для брака князя Эрнеста Саксонского и для возможного его избрания в Болгарии. Должен признать, что весь этот проект не кажется мне идеальным. Принцесса Елена согласится с трудом, а даже если и согласится, то она лютеранка, старше принца и, как говорит Линден, такая весталка, что невольно берет сомнение относительно основания династии.

   Моим кандидатом продолжает оставаться князь Юрьевский. Если этот жалкий Долгоруков, пройдя только в качестве туриста через Софию, мог породить идею о выборах, что же будет, если в тех местах когда-нибудь появится этот молодой князь, богач и сын царя-освободителя! И каким было бы облегчением, если бы сын Александра II не остался в России и если бы этот единственный сын, став князем болгарским, утратил бы фамилию Юрьевского - печальное напоминание о старческих слабостях великого монарха. Это означало бы устранить тень, которую будущие поколения в России не преминут бросить. Молодому человеку, должно быть, около 18 лет, и он должен поступить к нам во флот. Говорят, что княгиня, его мать, только что отстранила красивого доктора, присутствие которого в доме начинало ее компрометировать; уже делались предположения, что она за него выйдет замуж.

   Так как все состояние и все связи князя Юрьевского в России, он не мог бы оставаться вне русского влияния, даже если бы он этого захотел; к тому же для начала ему можно было бы дать верного руководителя и советчика, например того же Имеретинского (лишь бы не Каульбарса или какого-нибудь дурака такого калибра). По словам министра, он как-то однажды через Адлерберга зондировал в этом отношении почву у государя. Его Величество сказал сначала "да", а затем "нет". Гире боится также, что другие державы не захотят признать Юрьевского под предлогом родства с царствующим домом одной из великих держав (Берлинский трактат), но морганатическому родству, по-моему, не может придаваться большое значение. Присутствие Кобурга в Софии освятило случай нарушить Берлинский договор; наконец, если бы некоторые державы (а это не могут быть ни Германия, ни Франция, ни даже Турция) не признали Юрьевского и если бы Австрия, Англия и Италия отозвали своих представителей из Софии (чего они, конечно, не сделают), создалось бы положение, аналогичное нынешнему, но благоприятное нашим интересам и нашему влиянию. Надо надеяться, что мы достаточно научены опытом, для того чтобы не повторять содеянных до нашего разрыва с Болгарией промахов.

   Отправка очередного курьера.

   Министр обедает вне дома. Вечером приходят донесения из Мадрида.

   Утром Вексель мне рассказывает, что слышал в клубе разговоры о предстоящей отставке нашего министра.

   Пятница, 3 ноября

   Поднимаюсь к министру около 9 1/2 часов. В 10 часов министр уезжает с докладом в Гатчину.

   Гире возвращается около 5 часов и просит меня подняться; нахожу его очень утомленным; он просит меня телеграфировать Лобанову, что наследник-цесаревич выедет в воскресенье из Афин и вернется сюда через Венецию и Вену, и затем Бютцову, поручая ему испросить разрешение короля Георга на назначение Ону и прося поспешить со своим приездом сюда тотчас после вручения им своих отзывных грамот. Сойдя вниз, застаю еще Зиновьева и Влангали с Оболенским.

   У Гирсов прощальный обед для князя Маврокордатоса. Влангали, Оболенский, Зиновьев, Таубе, Корф и мой друг Врангель из Данцига также там.

   Суббота, 4 ноября

   Государь возвратил оставленную ему вчера министром депешу Горчакова без каких-либо помет; Его Величество сказал, однако, Гирсу, что самонадеянность князя Михаила смешна, тем более что испанская королева не скрыла от герцогини Эдинбургской, насколько ей надоел наш любезный представитель, который продолжает утверждать, что его необыкновенно ценят и что он пользуется благосклонностью двора.

   Их Величества были очень любезны с Гирсом. Государь желает, чтобы мы проявляли больше активности в Персии. Пока Зиновьев парализует всякую попытку в этом направлении. Гире ждет с нетерпением Бютцова, чтобы, договорившись с министром финансов, начать действовать. Его Величество возвращает сообщенный нам Мориером разговор, переданный в донесении доктора Вольфа. Там есть некоторые неточности, которые государь отметил на полях, но которые не влияют на суть дела. За завтраком Оболенский говорит мне, что вчера за обедом министр был ужасно бледен и жаловался на сильные боли под ложечкой; это меня беспокоит и очень огорчает.

   Только бы это не были предвестники какой-нибудь серьезной болезни.

   Продолжительное посещение Константина. Он говорил министру внутренних дел Дурново о неудовлетворительном состоянии, в котором находится сельское население в Полтавской губернии: прокламации, пожары, ненависть к помещикам, разрушительные тенденции и т. д. По словам моего брата, большую роль в этом играет всеобщее обеднение. Он имел также случай говорить с генералом Ванновским, который ему будто бы намекал на возвращение на службу. Должен признать, что все сообщаемое мне Константином о его беседах, по-моему, неумно и не особенно уместно. К Игнатьеву он питает далеко не нежные чувства, и даже присутствие в Киеве этого экс-друга, видимо, тягостно как для моего брата, так и для его жены. Отдавая полную справедливость заслугам моей belle-soeur и качествам ее прелестных сыновей, Константин высказывается вообще против брака; кажется, он буквально изнемогает под тяжестью неприятностей, связанных с управлением имениями и семейными заботами. Встреча его с отцом Иоанном. Его глубокая набожность. Он производит на меня приятное впечатление; в нем есть много хорошего, но умственно он не на высоте своих стремлений.

   К чаю - Зиновьев и Влангали. Первый очень хвалит преимущества и приятные стороны поста директора московского архива, занимаемого в настоящее время Бюлером. Я чувствую в этом своего рода намек; грустные мысли о моем дорогом министре; испытываю неприятное чувство, думая о будущем.

   Около 5 1/2 часов иду к Никонову просить рекомендации для моего лакея, которому, кажется, придется лечь в больницу и которого я желал бы поместить в нашу общину сестер милосердия. Возвращаясь, встречаю выходящего Гирса: идем вместе до Казанского собора и обратно. Он говорит, что чувствует себя лучше. Государь выражал свое удовольствие по поводу погоды; Его Величество предпочитает эту сырость, эти туманы и дожди с их неразлучными спутниками - мраком и миазмами. За завтраком Их Величества получили телеграмму от цесаревича, сообщавшего о своем завтрашнем отъезде; в этой телеграмме Его Высочество упоминает об отъезде на два дня императрицы Фредерики; он добавляет: "Погода холодная". Матримониальный вопрос остается окутанным глубокой тайной. Гире доверительно сообщает мне: нашел вчера, что государыня, которая, впрочем, довольно journaliere, очень подурнела; все недостатки ее лица выступают резче, а глаза, являющиеся ее главным украшением, теряют блеск и прежнюю форму. Сказываются 42 года Ее Величества. Министр соглашается с тем, что наша государыня не сохранит в старости ничего из того, что у нее было привлекательного; она не будет уметь стариться. Мы вспоминаем покойную императрицу, такую идеальную, такую элегантную, величественную и, несмотря на годы и болезнь, до конца полную очарования. В Марии Федоровне (младшей) не было никогда ничего, кроме преимуществ молодости, которую она, правда, долго сохраняла; прелесть гризетки, насмешливое, лукавое выражение лица, свойственное живому характеру, скорее подвижность, чем грация, но ничего, что могло бы импонировать, действовать на воображение, облагораживать, что чувствовалось в присутствии ее незабвенной святой belle-mere. Стремление пленять и нравиться развило в ней способность внушать всем к ней приближающимся, что она необыкновенно добра и решительно ко всем хорошо относится; но это не мешает Ее Величеству вслед затем над ними смеяться и говорить обо всех с ехидством, исключающим не только какое-либо доброжелательство, но нередко даже мысль о милосердии. Увы, сладкие улыбки и симпатизирующие взгляды в большинстве случаев являются делаными; это лишь привычка, а никак не выражение мысли или чувства.

   Воскресенье, 5 ноября

   Около 10 1/2 часов министр просит меня подняться; он так добр, что дает мне прочесть возвращенный государем очень интересный документ. Это извлечение из докладов австро-венгерского консула в Бомбее, которое князь Лобанов случайно достал и переслал с последним курьером Гирсу. В поданной государю по этому поводу докладной записке министр писал: "Посол наш в Вене доставил мне копию со случайно попавшего в его руки донесения австро-венгерского консула в Бомбее, от 6-го января 1888 года, в коем агент этот, очерчивая положение англичан в Индии, приходит к самым неутешительным для них заключениям". Его Величество на ней пишет: "Чрезвычайно интересно и назидательно для нас. Если все это по проверке окажется даже наполовину верно, то мы можем совершенно изменить наш тон в переговорах с Англией по азиатским делам". Извлечение из австрийского донесения заканчивается таю "Сознавая внутреннюю свою слабость, Англия под предлогом желания предупредить страшное кровопролитие готова будет пойти на всевозможные уступки. (Против подчеркнутых слов Его Величество начертал: "Этим необходимо пользоваться"). В противном же случае первое проигранное англичанами на индийской почве сражение будет иметь следствием общее восстание населения Индии, вследствие чего английское владычество рухнет разом как карточный домик".

   Маленькое замечание по поводу характера нашего государя: с одной стороны, он с распростертыми объятиями принимает в Берлине сэра Д. Вольфа, соглашается, по-видимому, на все, выражает желание прийти к соглашению, а затем вдруг месяц спустя говорит о том, чтобы "изменить наш тон". Это повторяется всякий раз: так было и когда государь говорил лично с болгарской депутацией, и в 1885 году в Копенгагене, с германским императором и князем Бисмарком, которых он за спиной награждает самыми оскорбительными эпитетами, а при личном свидании проявляет по отношению к ним доброжелательство, уступчивость и явную удовлетворенность. Та ли это прямота, та безусловная честность и вера в свое право и свою силу, которые приписывают Его Величеству? Во всяком случае, в таких условиях деятельность министра иностранных дел часто очень осложняется.

   Шувалов телеграфирует из Берлина, что вследствие появившихся в газетах ложных слухов князь Бисмарк передал ему через кого-то, что в Константинополе не было никакой политической беседы, что слово "Болгария" не было произнесено ни между султаном и императором Вильгельмом, ни между его сыном, графом Гербертом, и турецкими министрами.

   "Гражданин" передает забавную подробность о пребывании германской монаршей четы в Константинополе. Официальная турецкая газета так далеко зашла в своей любезности, что пожелала напечатать параллельно с текстом своих статей их немецкий перевод. И вот наборщики, малознакомые с немецкой азбукой, ставят везде букву R вместо К и преображают таким образом, кайзера (Kaiser) в путешествующего (Reiser).

   Не получено ничего ни по почте, ни по телеграфу. В 11 часов государю можно послать только одну нешифрованную телеграмму от Бютцова из Афин с известием, что цесаревич сел при чудесной погоде на пароход "Корнилов", чтобы ехать в Венецию.

   Понедельник, 6 ноября

   День кончины императрицы Екатерины и праздник гвардейского гусарского полка. Ни Константин, ни Николай, оба служившие в этом полку, не могли мне сказать, с каких пор этот военный праздник установлен в этот день. Мой beau frere думает даже, что, вероятно, со времен Павла I, для которого, конечно, эта годовщина не являлась слишком грустной. В газетах объявлено, что завтра состоится прибытие тела и погребение княгини Вяземской. Когда около 11 часов я вижу моего министра, он сообщает мне о своем намерении поехать завтра с супругой в Невскую лавру.

   Газеты сообщают, что бразильский император Педру II, царствование которого было почти столь же продолжительным, как и его жизнь, отстранен от престола. Надо признать, что подобного рода события делаются в наши дни с учтивостью, которая мало способствует престижу монархов. Когда-то это было падение мучеников после борьбы или по меньшей мере многих опасностей, что возбуждало больший или меньший интерес к ним. Сегодня им оплачивают место в вагоне или на пароходе, подносят, может быть, прощальный букет супруге и, пообещав приличную пенсию, спокойно и вполне по-буржуазному отправляют их на все четыре стороны.

   Возвращая сегодня утром телеграмму нашего поверенного в делах в Рио-Жанейро, сообщающую вкратце о низложении бразильского императора, наш августейший монарх пишет на ней крупными буквами: "Прекрасно! Вот оно, либеральничанье!"

   Экс-король Милан уехал из Белграда ни с чем и отправился в Париж. Королева Наталия остается в столице своего сына.

   Государь возвращает вчерашнюю телеграмму графа Шувалова со следующей пометой: "Увидим по последствиям, правда или нет". Я предлагаю министру сообщить эту телеграмму нашим послам в Вене и Константинополе. Гире одобряет эту мысль.

   Две интересные перлюстрации, переданные мне министром при нашем свидании утром.

   Сэр Д. Вольф по пути в Тегеран телеграфирует 30 октября/1 1 ноября лорду Солсбери: "Считает ли ваша светлость, что я вправе по приезде в Тегеран сказать шаху, чтобы он доверил мне сущность его разговора с русским императором? Шах иногда намекал и Долгорукову и мне о существовании какого-то соглашения". Государь делает помету: "Что за нахал!" Лорд Солсбери отвечает Д. Вольфу из Лондона 31 октября/12 ноября: "Предоставляется вашему собственному усмотрению решение вопроса о том, что вы можете сообщить шаху". Его Величество помечает: "Весьма дипломатический ответ".

   Влангали пишет Гирсу, советуя ему благодарить сегодня на заседании Государственного совета министра внутренних дел за распоряжения, последовавшие за последними статьями московской газеты. Статьи эти возмутительны по своему неприличию; определенно не стоит благодарить за запоздалые и, вероятно, весьма слабые меры, принятые после того, как были допущены подобные эксцессы. Я предлагаю министру подготовить вырезку, которую можно было бы показать государю во время следующего доклада, но Гире замечает, что поношение дипломатии совершенно во вкусе Его Величества. Он не может понять, что она является одним из органов его правительства и, может быть, наиболее зависящим непосредственно от его самодержавной власти. Для августейшего монарха дипломатия является status in statu (государством в государстве), олицетворяющим тенденции Запада, тогда как он думает заслужить популярность, проявляя дикие наклонности.

   Вечером бразильский посланник Маседо приезжает к Гирсу, чтобы узнать, что происходит на его родине. Легкость, с какой произошла революция, его не удивляет. Дон Педру распустил все войска, сохранив только главный штаб, причем последний недоволен тем, что не предвидится никакого продвижения по службе. Даже нет часовых перед дворцами. Император желал опираться только на любовь своего народа. Последний миролюбив, если его не тревожат, но ко всему остальному равнодушен.

   Вторник, 7 ноября

   Газеты сообщают, что император Педру II, покидая Бразилию, принял сумму в 500 000 фунтов стерлингов и пожизненную пенсию в 90 000 фунтов. После этого все прошло гладко, как будто дело шло просто о замене чиновника. Бывали монархи казненные, сосланные, которых вынуждали на отречение, но вот первый случай императора, процарствовавшего более полустолетия и отставленного совершенно спокойно с пенсией, без каких-либо затруднений и протестов. Это нечто новое!

   Среда, 8 ноября

   Министр едет на празднование 500-летнего юбилея нашей артиллерии.

   Третьего дня Их Величества приехали в город, чтобы присутствовать на военных празднествах сегодня и завтра. Вижу издали, как карета государыни с казаками выезжает из-за ограды Аничкова дворца и направляется вдоль Невского. Великий князь Сергей захворал инфлюэнцей в Гатчине и вынужден был лечь; он вернулся только сегодня. Отношу Вакселю на новоселье торт и возвращаюсь домой около 8 часов. Спокойно работаю у себя.

   Четверг, 9 ноября

   Все эти дни мой дорогой министр зовет меня обедать, но я отказываюсь под тем предлогом, что мои здесь только на несколько дней. У Гирса осталось очень приятное впечатление от вчерашнего праздника; все прошло очень хорошо; нашелся даже артиллерийский генерал по фамилии Бранденбург, в пространной речи доказывавший, что артиллерия процветала только при начальниках с русскими фамилиями, а немецкие имена, с Минихом во главе, были для нее гибельны. Он имел скромность не подчеркнуть того обстоятельства, что этим великим открытием обязаны ему, Бранденбургу, но, тем не менее, порох был выдуман неким Шварцем, немцем. Речь государя произвела сенсацию. Его Величество очень хорошо, очень просто произнес речь, глубоко миролюбивый смысл которой был, по-видимому, даже несколько затушеван в напечатанном в газетах тексте.

   "На слова Его Высочества августейшего генерал-фельд-цейхмейстера государь император изволил ответить:

   "Господа артиллеристы. Я счастлив, что могу приветствовать вас сегодня с 500-летним юбилеем дорогого всем нам дня, и счастлив, что этот редкий юбилей пришелся в мое царствование. От души благодарю вас, всех артиллеристов, присутствующих и отсутствующих, настоящих и прежних, за неизменно храбрую боевую службу и уверен, что наша артиллерия, как и вся наша армия, будет отличаться на полях сражений, как и прежде. Не дай Бог, чтобы это случилось скоро, да избавит нас Господь от этого тяжелого испытания; но если это случится, то я уверен, что наша храбрая артиллерия, как и все другие роды оружия, постоит за честь и славу нашего дорогого отечества, - "ура!" нашей артиллерии".

   Слова государя императора были покрыты громовыми перекатами "ура!".

   Возвращаюсь пешком до Аничкова дворца, который Их Величества покидают, отправляясь в Гатчину по окончании завтрака, данного в честь Московского полка, праздник которого был перенесен со вчерашнего дня на сегодня.

   Приходит Зиновьев и потом, оставшись со мною с глазу на глаз, передает мне интересный разговор, который у него был с генералом Обручевым. Последний горько жалуется на министра финансов Вышнеградского, которого граф Нессельроде очень зло зовет Роберт Махерович за то, что тот отказывает в испрашиваемых Генеральным штабом кредитах. Генерал Обручев замечает, что не так трудно сбалансировать бюджет, урезая все, даже самые необходимые расходы, увеличивая налоги и пользуясь два года совершенно исключительными урожаями, как в 1887 и 1888 гг. Ничего не делается для развития производительных сил страны и использования богатств страны. Но что же дальше? Между тем, новые изобретения бездымного пороха и ружей усовершенствованной системы ставят наших соседей и даже все европейские армии в столь благоприятные условия, что в случае борьбы нам было бы очень трудно им противостоять. Постройка самых важных стратегических железных дорог отложена. Генерал полагает, что потребовалось бы 60 миллионов, для того чтобы снабдить наши войска новыми ружьями, столько же для сооружения железных дорог вдоль западной границы, на Кавказе и пути, который соединил бы нас с Сибирью. Все необходимые расходы он исчисляет в 300 миллионов, которые могли бы быть распределены на б лет, по 50 000 000 в год. Начальник Генерального штаба в этом настолько глубоко убежден, что написал по этому поводу памятную записку, которая должна быть показана государю.

   Я себя только спрашиваю: если современные усовершенствования боевого снаряжения будут введены, не придется ли начинать все сначала вследствие новых открытий, а потом еще и еще раз? Мне невольно приходит на память игра французских слов, где утверждается, что порох был выдуман только для того, чтобы вовлекать нации в долги. На днях я прочел в какой-то газете, что после бездымного пороха недавно изобрели еще новый, от которого столько густого дыма, что через 10 минут всякое сражение становится невозможным; это последнее мне гораздо более по вкусу. Бедное человечество! Народы изнемогают под бременем труда и разоряются, платя все возрастающие налоги, в то время как правительства изыскивают все более и более разрушительное и дорогое оружие для их массового истребления. И это называется цивилизацией и происходит в преддверии XX века!

   Деревицкий приходит ко мне пить чай.

   Пятница, 10 ноября

   Зиновьев задерживает дела, касающиеся персидских железных дорог и Палестинского общества, так что министр не просил доклада в замену того, который не мог состояться в прошлый вторник, не состоится, конечно, и в будущий, потому что это день рождения государыни. Гире жалуется на затруднения, создаваемые ему упрямством Зиновьева и его претензиями на независимость.

   Воскресенье, 12 ноября

   Вечером приезжает двухнедельный курьер с довольно бесцветными сообщениями. Только письмо графа Шувалова представляет некоторый интерес, так как оно еще раз показывает, какую незначительную роль играет наш посол в глазах Герберта Бисмарка. Когда он попытался заговорить с последним о довольно двусмысленных намеках в речи принца Кобургского, произнесенной в Софии, Бисмарк ему якобы ответил: "Мы не читаем речей принца Кобургского, да и кто эти выдающиеся люди, на которых он ссылается? Если это мой отец - пусть он его назовет, и мы ему ответим". По-видимому, даже все те любезности, которые граф Шувалов так щедро расточает Бисмаркам, отцу и сыну, не особенно облегчают ему отношения с ними, когда речь идет о деле.

   Понедельник, 13 ноября

   Вчера государыня телеграфировала обер-гофмейстерине графине Строгановой не приезжать к обедне в Гатчину, потому что государь настолько захворал, что был вынужден лечь в постель, а сама она также нездорова. По-видимому, вчера, вернувшись, наследник-цесаревич застал в Гатчине почти всех членов императорской семьи схватившими в большей или меньшей степени инфлуэнцу.

   Малый выход, который должен был состояться завтра в Аничковом, отменен; весьма немногие получили приглашение к обедне и завтраку в Гатчине, но в их числе министра нет. Когда я поднимаюсь к нему, он мне говорит: ввиду того что государь ничего не возвратил, он не предполагает больше посылать дела в Гатчину, пока Его Величеству не станет лучше.

   Я готовлю проект письма князю Лобанову по вопросу о нашем предполагаемом отношении к новому бразильскому правительству. Мы будем ждать официального уведомления и не будем торопиться с признанием Республики; венский граф в очень затруднительном положении вследствие семейных уз, связывающих оба царствующих дома. Для остальных послов я готовлю просто сопроводительные письма к двухнедельной корреспонденции.

   Вторник, 14 ноября

   Гире мне сообщает, что вчера в Государственном совете ходил по рукам небольшой список приглашенных сегодня в Гатчину лиц; все были удивлены тем, что его не было в их числе; он замечает перемену в отношении к нему царской семьи, особенно государыни. Он думает, что изменилось оно с осени 1886 г., когда мы ездили и Брест. Вернувшись из-за границы после своего свидания с князем Бисмарком в Фридрихсруэ, он отнесся неодобрительно к знаменитой телеграмме, посланной государем в его отсутствие болгарскому принцу Александру. Министр, впрочем, говорит, что сам государь не изменился, что он по-прежнему добр и продолжает относиться с тем же доверием и расположением, но в обращении государыни нет прежней непринужденности - она уже не говорит, как когда-то, с дружеским доверием. И вообще, когда он бывает допущен в тесный домашний круг августейшей семьи, прежней близости уже нет.

   Министр одобряет все мною написанное; таким образом, я покончил с тем, что должен был подготовить к отправке курьера в четверг с письмом от имени Его Величества, о котором просила государыня.

   Среда, 15 ноября

   Вчера государь не выходил из своих покоев и не присутствовал ни в церкви, ни за завтраком. Но Его Величеству лучше, и он вернул сегодня утром большую часть представленных на его усмотрение бумаг.

   Спустившись от министра около 11 3/4 часов, готовлю телеграмму Ону, чтобы сообщить ему, что приказ о назначении на пост посланника в Афинах только что подписан.

   Четверг, 16 ноября

   Двухнедельный курьер уезжает. Государь запиской просил Гирса приехать с докладом в Гатчину завтра, в пятницу. Сегодня утром Гире был у великого князя Сергея, чтобы дать ему прочесть две очень хорошо написанные телеграммы Нелидова, в которых тот доказывает невозможность настаивать перед иерусалимским патриархом на допущении духовенства нашей миссии в Палестине к еженедельным службам у гроба Господня. Представитель Палестинского общества г-н Хитрово, желая быть приятным Его Высочеству, усердствует и требует от Его Святейшества невозможного.

   Перед обедом у Оболенского барон Корф, который с Третьяковым и Хомяковым подал через комиссию генерала Рихтера прошение о поддержке со стороны правительства и гарантировании 100 000 000 франков для постройки железной дороги через Персию к Индийскому заливу. Было условлено, что вопрос этот будет рассмотрен комиссией из нескольких министров, но Зиновьев, который против сооружения каких бы то ни было железных дорог в Персии, затягивал это дело и только теперь подготовил, наконец, пространную памятную записку, которую он предлагает передать в качестве докладной записки государю.

   В этой записке есть совершенно правильные суждения, но, к счастью, Гире говорит Зиновьеву, чтобы он сам представил ее в комиссию, а министр только обращается письменно к государю, испрашивая разрешения созвать таковую. Корф рассказывает Оболенскому, что министр путей сообщений Гюббенет, большой сторонник этой постройки, сказал государю, что дело не движется вперед вследствие медлительности и недоброжелательства со стороны Министерства иностранных дел; Его Величество, говорят, очень рассердился. По-видимому, в этом желают видеть лишь новое доказательство создаваемых постоянно Зиновьевым затруднений и слабости Гирса, который будто бы не может добиться, чтобы тот его слушался. Положение становится серьезным, и все может действительно плохо кончиться.

   Пятница, 17 ноября

   Министр просит меня зайти к нему около 9 1/2 часов. В его маленькой приемной застаю барона Брунста; последний только что приехал в Петербург с принцем Луи Наполеоном, который хочет поступить в России на военную службу и просит разрешения представиться государю. В 10 часов министр уезжает в Гатчину.

   Министр возвращается около 5 часов и тотчас посылает за мной. Я замечаю его жест неудовольствия при виде идущего за мной Зиновьева; жду поэтому, пока тот удалится. Тогда министр мне рассказывает, что доклад был очень неприятен. Государь еще не вполне поправился; он довольно горячо высказался против медлительности в деле персидских железных дорог и против Зиновьева. По-видимому, министр путей сообщений действительно настроил Его Величество в этом вопросе против Министерства иностранных дел. Государь назначил в эту комиссию, которая будет заседать под председательством Абазы, Гирса, генерала Ванновского, Обручева, министра финансов, министра путей сообщений и государственного контролера Филиппова. Его Величество не желал, чтобы туда был допущен Зиновьев, и Гирсу с трудом удалось добиться разрешения на это ввиду занимаемого Зиновьевым поста директора Азиатского департамента и знания им, бывшим посланником в Персии, местных условий, что может быть полезным для дела. Гире назвал и Островского, но государь отклонил его, сказав: "Он ничего общего с этим делом не имеет". Кажется, министр государственных имуществ теперь в немилости вследствие инцидента с великим князем Владимиром и другими не понравившимися государю обстоятельствами.

   Завтракая с царской семьей после доклада, Гире не нашел государыню особенно оживленной; она сказала, что была больна. Цесаревич очень мил; его отношения с родителями - отношения взрослого молодого человека; государь с ним шутит, но обращается как со взрослым мужчиной, уже не как с юношей.

   У Гирсов вечер; первая из трех пятниц, на которые были приглашены дипломатический корпус и общество. Я не иду. Приотворяя время от времени дверь на главную лестницу, вижу, как поднимаются разряженные фигуры, производящие забавное впечатление. Около 11 часов ко мне приходит Деревицкий и говорит, что наверху, на вечере, кажется, не очень-то оживленно. Суббота, 18 ноября

   Поднявшись около 11 часов к своему министру, застаю его менее озабоченным, чем вчера. Он еще не говорил с Зиновьевым; я позволяю себе посоветовать министру в полной мере ознакомить его с положенном вещей. Самое неприятное было бы, если бы Его Величество считал, что директор департамента вторгается в пределы компетенции министра и над ним, так сказать, господствует. Рассказываю Гирсу все, что слышал по этому поводу.

   Празднуют юбилей Рубинштейна. Торжество должно состояться в час в зале Дворянского собрания. Вчера за завтраком государь сказал министру: "Я надеюсь, что вы не поедете" и смеялся над этой церемонией. Не пощадил Его Величество и тех членов императорской семьи, которые, по его мнению, приняли в чествовании слишком большое участие. Сани (прозвище великой княгини Александры Иосифовны) поручила своему сыну Константину вручить государю записку, в которой она старалась доказать, что для Рубинштейна пенсия в 3000 рублей в год крайне недостаточна, раз Чайковский, его ученик, получает столько же. "Я ответил, - сказал государь, - во-первых, Чайковский не ученик Рубинштейна; во-вторых, я его считаю выше Рубинштейна; в-третьих я к назначенной пенсии прибавлять не желаю, и - трах, трах - разорвал бумагу". Государь смеется также над великой княгиней Екатериной и ее дочерью, наделенной прозвищем "Tienchen", которые раньше обыкновенного вернулись из-за границы, чтобы принять участие в юбилее великого музыканта.

   Министр заметил, что я не был вчера у него на вечере, и просит прийти сегодня обедать.

   "Гражданин" набрасывается на эксцессы в праздновании юбилея Рубинштейна. Слушая вчера нашего государя, министр был опять поражен идентичностью его речей с тем, что пишется в газете князя Мещерского. Наиболее точные сведения о том, что происходит при дворе, тоже идут из "Гражданина", тогда как граф Воронцов не утруждает себя осведомлением тех, кто имеет на это право.

   Полученная тотчас после обеда записка от генерала Ванновского подтверждает факт заказа в Париже ружей новой системы. По этому поводу Гире говорит мне, что кроме 300 000 000 рублей, испрашиваемых начальником Генерального штаба Обручевым на вооружение, бездымный порох и стратегические железные дороги, министр путей сообщений просит еще 600 миллионов рублей на сооружение новых железных дорог. Итак, вот расходы на миллиард, а наш бюджет только что пришел в некоторое равновесие и разменный курс стал повышаться.

   Воскресенье, 19 ноября

   Государь возвратил подписанным письмо на русском языке (по данному мною совету), которое вместе с жетоном в память о последнем свидании будет отвезено императору Вильгельму графом Кутузовым, возвращающимся завтра в Берлин.

   Понедельник, 20 ноября

   Вижу своего министра, который все это время тоже не совсем хорошо себя чувствует. У него неприятности по поводу принца Луи Наполеона, который должен завтра представляться Их Величествам; судя по словам сопровождающего Его Высочество барона Брунста, произошло недоразумение, и принц желает занять в нашей армии положение, которое военный министр не решается за ним признать.

   После 4-часового чая Зиновьев говорит мне о проекте железной дороги Корф - Третьяков - Хомяков; план кажется ему невыполнимым, потому что англичане не могут на него согласиться; по его мнению, шах не имеет достаточной для этого власти над Белуджистаном и все представленные этими господами планы и расчеты сделаны при полном незнакомстве с местными условиями. Зиновьев, однако, тоже признает необходимость предуказанной государем комиссии и сожалеет о том, что министр намеревается ждать для этого приезда Бютцева.

   Вторник, 21 ноября

   Их Величества в городе по случаю праздника Семеновского полка; еще один вторник без доклада, и министр не думает испрашивать такового на этой неделе.

   Греч приходит со мной посоветоваться по поводу противоречивых телеграмм относительно женитьбы наследника. Недавно телеграфировали из Берлина, что скоро в Венеции, во время проезда через этот город наследника и императрицы Фредерики, будет объявлено о помолвке цесаревича с прусской принцессой Маргаритой, но вслед затем из Парижа сообщили, что эта принцесса - невеста старшего сына наследного датского принца. Вчера телеграммой, тоже из Парижа, сообщено, что великий князь помолвлен с уэльской принцессой Мод, а сейчас на бирже получена телеграмма из Берлина, передающая как верное и почерпнутое из хорошего источника известие о данном нашим государем согласии на брак цесаревича с принцессой Маргаритой. Последнее известие привело к подъему курса наших бумаг. Если просто отметить только это повышение на бирже, не упоминая о причине, последует понижение, а затем нападки на наше агентство. Я спрашиваю Гирса, каково его решение по этому вопросу, на что он мне тотчас отвечает: "Наш долг - изъять эту телеграмму: будь что будет!".

   Среда, 22 ноября

   Мой министр рассказывает мне, что был у Швейница, который только что приехал настолько больным, что был вынужден лечь в постель. Тем не менее он дал знать Гирсу, что с нетерпением ожидает свидания с ним и будет ему очень рад сообщить "только хорошие вести". Бисмарк в восторге от своего разговора с императором и настроен самым благоприятным образом; вообще, появление нашего государя произвело наилучшее впечатление; его прямота и крайняя откровенность (размышления на эту тему) успокоили умы и покорили все сердца. Пребывание Вильгельма II в Константинополе лишено какого бы то ни было политического значения. Наконец, можно быть уверенным, что Бисмарк надолго отвлечен от каких-либо предприятий в области внешней политики, так как будет всецело поглощен борьбой с социализмом, развитие которого в Германии принимает внушительные размеры. Швейниц замечает, что следует желать, чтобы великий канцлер жил и продолжал свою деятельность, так как только он пользуется достаточным престижем и ему одному по плечу задача противостоять этой напасти и бороться с этим угрожающим всякому социальному порядку бичом. Предстоящие в германском парламенте дебаты будут иметь огромное значение.

   Швейниц говорил Гирсу, что германский император и императрица не слишком довольны своим пребыванием в Афинах. В Пирее они ждали более часа, пока их приехали встретить; к тому же известие о прибытии эскадры должно было быть получено своевременно.

   Постоянно проглядывают датские тенденции в императорской семье. Забывая о долге гостеприимства, говорят между собой по-датски, и добрая и кроткая императрица Августа Виктория наконец заметила им однажды, что мало понимает этот язык. По этому поводу Гире замечает мне, что в семье нашего императора также стали в семейном кругу говорить иногда по-датски. Хотя Швейниц и высказывает мнение, что наша императрица, конечно, благоразумнее членов своей семьи, она-то именно и является наиболее датчанкой и хранит в душе все обиды и всю ненависть своей маленькой страны. Но крайности датского патриотизма в Афинах показались тем более неуместными и смешными, что вся эта семья Гольштейнов-Глюксбургов с королевой, урожденной принцессой Гессен-Кассельской, по существу немецкая и принята Данией за неимением лучшего, совсем недавно. Швейниц совершенно не касается щекотливого вопроса проектов брака нашего цесаревича с прусской принцессой Маргаритой, не упоминает он также и о возобновлении наших секретных соглашений. Я говорю министру, что если князь Бисмарк действительно так поглощен внутренними делами и борьбой с социализмом, то сейчас благоприятный момент для возобновления нашего тайного соглашения 1887 года без статей протокола, вымышленных Шуваловым, и замены их более определенными действиями Германии в целях восстановления законного порядка в Болгарии и удаления Кобурга. Министр собирается навещать иногда больного Швейница и мало-помалу завести разговор по поводу возобновления нашего трактата.

   Четверг, 23 ноября

   Министр послал великому князю Сергею на прочтение депешу Нелидова по поводу палестинских дел; великий князь был, по-видимому, очень этим тронут и ответил очень дружеской запиской, в которой Его Высочество пишет: "Я уверен, что при вашей доброте ко мне больше не будет никаких недоразумений с Палестинским обществом и дела пойдут прекрасно". "Легко ли вести дела по-дружески, если Зиновьев их обостряет", - говорит Гире. По этому поводу министр рассказывает мне нечто, что меня удивляет и огорчает: благодаря Зиновьеву из посольского архива в Тегеране и здесь из департамента исчезли все документы, из которых явствовало, что заслуга достигнутых на Востоке результатов отнюдь не принадлежит ему одному.

   Зиновьев приходит к чаю рано и рассказывает мне, что министр государственных имуществ Островский болен грудной жабой и что следствием этой болезни будет полная потеря работоспособности. Звезда его померкла в глазах государя, то же произошло и с Победоносцевым, который, по-видимому, был сильно скомпрометирован найденными в бумагах покойного адмирала Шестакова письмами. Весь этот центр интриг, столь могущественный два года назад, - державшиеся друг за друга Катков, Толстой, Островский, Победоносцев, Делянов с присными - понемногу теперь распадается. Россия от этого ничего не теряет.

   Пятница, 24 ноября

   Придя к министру, узнаю, что он видел Цанкова и получил неутешительные сведения о том, что делается в Болгарин. Нелады между Кобургом и Стамболовым - по-видимому, притворство; сторонники примирения с Россией начинают падать духом. Они надеялись, что свидание в Берлине будет иметь какие-либо реальные последствия.

   Пока болгарский заем, кажется, котировался на австро-венгерской бирже. Цанков настаивает на указании кандидата для замены в случае надобности князя Кобургского; он говорит, что в стране невозможна никакая серьезная агитация до тех пор, пока нельзя назвать кандидата. Министр ему ответил, что в данный момент мы этого сделать не можем и болгарам надо самим навести у себя порядок. Гире продолжает думать о принце Саксен-Веймарском, женитьбе его на дочери великой княгини Екатерины.

   Суббота, 25 ноября

   Вечер у графини Клейнмихель. Ола и Гярсы туда едут. Около 10 часов министр присылает мне написанный Зиновьевым проект депеши барону Икскулю при следующей записке