Ламсдорф Владимир Николаевич - Дневник. 1886 - 1890

нкротство, но, кажется, наши вклады в полной безопасности. Говорят, что это опять непобедимое могущество Ротшильдов, сокрушающее единственный дом Беринга, достаточно сильный и солидный, чтобы с ними соперничать; а между тем, на днях, соглашаясь на настоятельную просьбу министра финансов пожаловать орден одному из Ротшильдов, государь начертал: "Хорошо, но последний раз для жида".

   Вторник, 6 ноября

   В 8 1/4 часов министр присылает мне полученную ночью и только что ему поданную срочную телеграмму. Квартирмейстер Петров сообщает из Гатчины: "Его Величество выезжает сего числа в Царское Село" - и только; от государя - ничего. Гире мне пишет: "Право, не знаю, что мне делать после этой телеграммы". Я отвечаю ему, что в пакете с возвращаемыми Его Величеством документами, который приносят обычно около 9 часов, будут указания относительно следующего доклада, но я ошибся. Около 9 часов министр мне пишет: "Пакет от государя получил, в нем нет никакого распоряжения". Я отвечаю, что в таком случае наш августейший монарх, очевидно, предполагает, что Гире условился по этому поводу во время прошлого доклада и что, следовательно, ничего не надо предпринимать. Но надо признать, что это неделикатно и нелюбезно по отношению к министру, человеку пожилому, который и не обязан знать, в какое время государь отправляется на праздник гусар и угодно ли ему будет, несмотря на это, принимать или он пожелает отложить работу до другого дня.

   Среда, 7 ноября

   Около 10 1/2 часов поднимаюсь к министру. Возвращая переданные вчера ему бумаги, государь не дает никаких указаний относительно будущего доклада; Его Величество одобряет сказанное Гирсом Мориеру: "Вполне одобряю высказанное вами Мориеру. Допустить Англию вмешиваться в наши переговоры с Персией значило бы испортить все дело".

   Между тем, перлюстрированная новая телеграмма великобританского поверенного в делах в Тегеране лорду Солсбери в Лондон дает нам знать о том, насколько сильна тревога по поводу нашего соглашения с Персией. В этом документе он признает, что право навигации по Каруну довольно призрачно, так как, для того чтобы вести ее по всему течению реки, требуются крупные издержки.

   Министр читает мне только что им полученное из Парижа письмо от его сына; по-видимому г-жа Гире дала Моренгеймам и Коцебу уговорить себя сделать визиты г-жам Варно, Рибо и Фрейсине под предлогом не создавать благоприятной почвы для носящихся слухов о якобы питаемой Гирсом антипатии к Франции.

   Ни одна французская газета не упоминает об этих визитах и не говорит о том, были ли они на самом деле. Моренгейм желает доказать, что он единственный творец франко-русского сближения, и внушить всем, что Гире предан Германии. Министр замечает по этому поводу: эта легенда кажется ему даже полезной, он не видит никакой надобности противодействовать ее распространению. Французы добиваются хороших с нами отношений и будут вынуждены делать это и впредь, так как нуждаются в поддержке дружески к ним расположенной России. Но чтобы жить в мире и не возбуждать тревоги в других, мы должны находить до поры до времени соответствующий modus vivendi по отношению к Германии и лиге. Сдержанность Гирса отнюдь не служит препятствием к дружеским проявлениям со стороны французов и в то же время не нарушает спокойствия немцев.

   Генерал Селиверстов, бывший когда-то помощником генерала Мезенцева, убит в Париже; предполагают, что это политическая месть; мы уже отвыкли от подобных ужасов.

   Пятница, 9 ноября

   Поднимаюсь к министру. Он говорит мне о том, как надоедают ему по средам дипломатические приемы: когда-то на них обсуждались самые интересные политические дела, а теперь иностранные дипломаты утомляют его мелкими вопросами, подлежащими, скорее, компетенции департаментов.

   Стремление иностранных представителей договариваться прямо с министрами. Прежде им это никогда не удавалось, но большинство наших нынешних государственных деятелей настолько незначительны как личности, что им льстит обращение к ним дипломатов и они на это идут. Гире таких коллег не одобряет.

   У нас будет новый греческий посланник вместо прежнего, назначенного в Берлин. Последний, человек очень умный и хорошо знающий Восток, уверяет Гирса, что болгары продолжают крепко держаться за Россию, что влияние Австрии не продлится долго. Он добавляет, что венский кабинет это сознает и, разочаровавшись в выгодах Тройственного союза, похоже, уже ищет способ сближения с Россией. Возможно, что со временем мы могли бы на это пойти при условии удаления принца Кобургского и восстановления нормального порядка вещей в Болгарии. Опыт учит, и в случае восстановления наших отношений с Болгарией мы прибегли бы к иным средствам, чтобы приобрести их расположение. Государь возвращает телеграмму Бютцова из Тегерана от б ноября с пометой "Этому не верю" против слов: "шах объяснил мне, что едва ли будет возможно избегнуть подтверждения англичанам прежнего обещания касательно железных дорог на юге; но как до заключения соглашения с нами, так и при подписании оного, он заверил меня, что, кроме этого, никакого нового обязательства не будет им дано".

   Донесение нашего поверенного в делах в Буэнос-Айресе Богданова от 29 сентября 1890 г., за N 87, рисует положение вещей в Аргентинской Республике в самых мрачных красках: "Безумная погоня за наживой, горячечная спекуляция, взяточничество, мошенничество и воровство - вот характерные черты государственной жизни Аргентинской Республики за последние 4 года. Политических партий было две: обкрадывающие и обкрадываемые; раздражение достигло крайних пределов, и вспыхнула революция 14/26 июля, названная экономической". Его Величество пишет: "Молодцы республиканцы. Свободные граждане. Действительно, полная свобода, и результаты блестящие".

   Суббота, 10 ноября

   Вижу министра недолго. Он вчера обедал в клубе с некоторыми своими коллегами и другими высокопоставленными лицами; интересные разговоры и воспоминания; некоторые утверждали, что, как ни строг был император Николай I, его менее боялись, чем Александра II, который, несмотря на свою чрезвычайную доброту, бывал иногда ужасно вспыльчив.

   Воскресенье, 11 ноября

   Министр возмущен Зиновьевым. Получив от нашего посла в Константинополе разгромную, но совершенно справедливую бумагу по поводу действий одного из агентов Палестинского общества, министр решил прочесть ее великому князю Сергею и посоветовать ему ознакомиться с этим делом подробнее, обратившись с этой целью к Зиновьеву как начальнику Азиатского департамента. Последний, всегда такой несговорчивый и не желавший ничего делать для упрощения и продвижения дел, при одной мысли прийти в соприкосновение с Его Высочеством стал очень покладист и со слезами на глазах начал уверять в своей готовности к этому. Вечно это крайнее честолюбие парвеню, эта потребность выдвинуться, стараться все приписать себе. Получил Бог знает как звезду ордена Почетного легиона. Все эти аллюры и жалкое тщеславие вызывают у моего министра отвращение.

   Обедня в министерской церкви. Завтракаю с Оболенским. Читаю донесение из Афин, в которой говорится о новом кабинете Делианиса. В 8 часов - прибытие очередного курьера. Во всех экспедициях идет речь главным образом о вопросах внутренних. Император Вильгельм поглощен лишь новыми школьными законами и установлением тарифов. Князь Лобанов подтверждает известие о существовании проекта поездки в Россию эрцгерцога Франца Фердинанда Эсте, предполагаемого наследника австро-венгерского престола.

   Довольно интересное донесение от графа Сакена из Мюнхена по поводу пребывания там канцлера Каприви, который высказывался в самом миролюбивом тоне. Судя по тому, что слышал граф Сакен, тот сохранил самые лучшие воспоминания о своем пребывании в России и обо всем сказанном ему государем, как правильно Гире якобы характеризовал Вильгельма II: "Он хороший военный, но не воинствен". Генерал Каприви, по-видимому, неохотно ездил в Италию, но был вынужден, чтобы удержать Криспи на месте. "В сущности, мне ему нечего сказать, и он не может мне сообщить ничего нового", - заметил, как говорят, канцлер. Что касается Тройственного союза, то он не проявил себя его фанатиком, но высказал мнение, что "раз имеешь обязательства, надо их выполнять". Генерал Каприви утверждает, что его монарх очень прогрессирует, и надеется, что склонность последнего к бесполезным речам и постоянным путешествиям со временем несколько уменьшится. Что касается князя Бисмарка, то новый канцлер его очень осуждает. Он говорит, что в последнее время князь позволял так много произвола и держал себя так вызывающе по отношению к монарху, что стоял вопрос: император или канцлер.

   Скончался голландский король Вильгельм II. Государь присылает нам телеграмму царствующей королевы Эммы, и я готовлю от имени Их Величеств ответ.

   Понедельник, 12 ноября

   Очень любезной телеграммой хедив уведомляет государя о благополучном прибытии в Каир наследника-цесаревича и великого князя Георгия. Провеселившись две недели в семейном кругу в Афинах, ничего не осмотрев в Греции, они взяли с собой греческого принца Георга, моряка, как говорят, высокого, красивого и очень веселого. Таким образом, с точки зрения представительности, это невыгодно для наших великих князей, особенно для наследника, который мал ростом, некрасив и не величествен. Королева Виктория решила, что к этому молодому принцу, хотя он и моряк действительной службы, будут относиться в Индии и во всех великобританских владениях как к королевскому сыну.

   Государь возвращает часть полученных вчера и посланных вечером в Гатчину донесений. К одной из депеш Коцебу, написанной, к счастью, на русском языке (посол Моренгейм только что уехал в отпуск), приложена "Записка российского генерального консула в Париже по поводу убийства генерал-лейтенанта Селиверстова"; на этом написанном по-французски документе государь сделал следующую помету: "Это уж чересчур глупо - русский генеральный консул пишет донесение русскому же послу по-французски. Ничего подобного с другой нацией не может случиться". Итак, вся наша нация в немилости.

   Вторник, 13 ноября

   Около 9 1/2 часов поднимаюсь к министру, который собирается ехать в Гатчину. Мы просматриваем подготовленные им к докладу бумаги. Военный министр и генерал Рихтер уверяли его вчера, что только что умерший нидерландский король не был шефом ни одного русского полка. Я справился в альманахе Гота, показываю министру: покойный был шефом 5-го киевского гренадерского полка, и, следовательно, согласно общепринятому, депутация от этого полка должна отправиться на похороны. Гире записывает это в свою памятную книжку, намереваясь сообщить государю. Итак, мы, штатские, лучше осведомлены, чем военные верхи. Поднимаюсь на минуту к Оболенскому, чтобы передать ему несколько оставленных министром бумаг; последний поручает мне вскрыть ожидаемый от государя пакет и доставить Сакену повеления Его Величества относительно объявления траура.

   Пишу проекты писем пяти послам для посылки их с курьером в четверг. Прощальный визит Сазонова, уезжающего в четверг в Лондон.

   Никонов, Влангали и Зиновьев приходят в 4 часа к чаю. Министр возвращается из Гатчины около 5 1/2 часов. Я не иду наверх, обедаю один и затем тотчас сажусь опять к письменному столу, чтобы составить проект письма нашему поверенному в делах в Афинах по поводу нового кабинета Делианиса и пребывания в Греции наследника-цесаревича и великого князя Георгия.

   Министр одобряет мои проекты; я даю переписать письмо и сегодня же вечером посылаю его на подпись Гирсу, чтобы оно могло пойти с завтрашней почтой.

   Четверг, 15 ноября

   Около 11 часов я у министра. Во вторник, во время доклада у государя, он затронул щекотливый вопрос об отставке барона Икскуля, нашего все более и более слабеющего представителя в Риме.

   Наскоро пишу письмо Стаалю, о котором просил министр финансов, чтобы поставить нашего посла в известность о предпринимавшихся Ротшильдом по отношению к Вышнеградскому шагах в пользу евреев и по вопросу о большой демонстрации, которая должна вскоре состояться в Лондоне в знак протеста против преследований, которым якобы подвергаются в России сыны Израиля. Успеваю окончить, и письмо идет с дневной почтой.

   Пятница, 16 ноября

   В обычный час виделся со своим министром. Ехать в Гаагу на похороны нидерландского короля должен великий князь Алексей. Телеграфируем Капнисту подробности.

   Суббота, 17 ноября

   Утром приносят записку от министра с просьбой составить письмо с выражением сочувствия; оно сегодня же должно быть представлено на подпись государю, так как завтра великий князь Алексей повезет его в Гаагу. Очень спешу, сильное удушье. Вижу на минуту министра; он едет к великим князьям Алексею и Сергею.

   Воскресенье, 18 ноября

   Возвратясь около 3 1/2 часов, застаю входящего ко мне Зиновьева и вижу на столе письма от княжны и от Попова. Зиновьева сменяет Оболенский. Он с восхищением рассказывает мне о своем вчерашнем посещении устроенной принцем Ольденбургским бактериологической станции, где только что произведен опыт впрыскивания изобретенного Кохом средства. Он рассказывает мне также, что московский генерал-губернатор, князь Долгоруков, обратился к министру внутренних дел с просьбой об отмене разрешения или даже предписания генерала Костанда солдатам присутствовать при ежегодном торжестве в память изгнания французов в 1812 г., мотивируя свое ходатайство деликатностью по отношению к французам, особенно ввиду предстоящей французской выставки в Москве. Дурново доложил об этом государю, но Его Величество рассердился и заметил: "Жаль, что князь Долгоруков мне это сам не сказал, я бы его осадил. Это он выдумал, только чтобы сделать неприятность Костанди". По-видимому, маленький сатрап первопрестольной начинает раздражать государя.

   Понедельник, 19 ноября

   Около 11 часов меня просят к министру. Гире вручает мне только что присланный ему государем 8-й том мемуаров короля Станислава Августа Понятовского. Значит, их действительно восемь. Министр так любезен, что дает мне только что выпущенную и присланную ему товарищем министра внутренних дел генералом Шебеко "Хронику социалистического движения в России в 1878 - 1887 годах".

   Вторник, 20 ноября

   Видел на минуту своего дорогого министра, который уезжает с докладом в Гатчину. Захожу к Оболенскому, чтобы передать ему некоторые бумаги и между прочими письмо Стааля по поводу готовящихся в Лондоне демонстраций по выражению сочувствия евреям в России и опасений Ротшильдов, чтобы это не вызвало усиления репрессий по отношению к их единоверцам. Государь пишет на полях: "Это неправда, но мы ровно никакого внимания на их митинги не обратим". Я нахожу, что так смотреть на вещи вполне правильно и достойно.

   Среда, 21 ноября

   Около 11 часов вижусь со своим дорогим министром, который говорит мне о вечере у английского посла и о завтраке в Гатчине вчера после его доклада. Их Величества были чрезвычайно милостивы и любезны; они чувствуют себя одинокими со времени отъезда молодых великих князей. По-видимому, чета Шереметевых (Владимир Алексеевич и Елена Григорьевна, урожденная Строганова), поселившаяся несколько дней назад в императорской резиденции, в большой милости. Государь и государыня сегодня в городе по случаю полкового праздника; ожидается также прибытие греческого принца, который приезжает, чтобы представить молодую жену своей бабушке, великой княгине Александре Иосифовне.

   Четверг, 22 ноября

   В среду, во время приема дипломатов, Швейниц произвел неприятное впечатление на министра; он начинает держать себя пренебрежительно, жалуется на нашу прессу. Не следует больше относиться к нему, как прежде, по-дружески. Забавный проект Никонова об устройстве для служащих чего-то вроде приемного покоя в служебное время, кажется, близок к осуществлению. В прошлом году тот же самый Никонов протестовал против ежегодных расходов в 300 рублей на медикаменты, необходимые для всей нашей команды сторожей, курьеров и их многочисленных семей; теперь он предоставляет полную свободу расходовать деньги на устройство этого оригинального лазарета для служащих в служебное время, чтобы оправдать существование второго врача, протеже г-жи Икскуль, а следовательно, и Влангали. Все это некрасиво. При поддерживаемых этими господами порядках пришлось бы немало потрудиться, чтобы привести все в надлежащий вид. Меня это, в сущности, совершенно не касается, но вызывает во мне отвращение.

   Около 11 1/2 часов - у министра; он едет в голландскую церковь, чтобы присутствовать при заупокойном служении в связи с похоронами нидерландского короля.

   После ухода Шварца вижу Вакселя, с которым говорю, может быть, с излишней откровенностью, чересчур резко критикуя при этом недобросовестные начинания Никонова; позднее упрекаю себя в этом, тем более что не успел даже ему объяснить, в чем дело.

   К чаю, около 5 часов, приходит один Зиновьев. Он в восторге от принятого на себя шахом обязательства не допускать при своей жизни в Персии никаких железных дорог, ни паровой, ни конной тяги.

   Зиновьев рассуждает так: "Мой малый интерес должен мне быть дороже больших интересов других - на Востоке принципы неприменимы, там должно руководствоваться только оппортунизмом"; он того мнения, что любая железная дорога была бы полезна только иностранной торговле и вредна русской. Поэтому остается только желать продления жизни шаха Насреддина и думать о том, как бы устроить так, чтобы со временем ему наследовал тот из претендентов на персидский престол, который будет наиболее сговорчивым.

   Пятница, 23 ноября

   Начинаю составлять в виде памятной записки хронологическое извлечение из труда генерала Шебеко. Около 11 часов меня просят к моему дорогому министру; последний говорит мне о письме, которое он собирается писать Нелидову.

   Перлюстрации телеграмм турецкого посла убедили нас в том, что он имеет привычку представлять своему правительству все происходящее в совершенно ложном свете. Он всегда хочет внушить ему, что все в этом лучшем из миров идет наилучшим образом. Передавая свою беседу с Зиновьевым по поводу патриаршего кризиса, он опять уверял Порту, что мы в восторге, в восхищении и благодарны за оборот, который приняло это дело, при этом он обошел молчанием все, о чем мы просили, поддерживая требования греческого духовенства. Результатом явились расхождение с тем, что говорил наш посол в Константинополе, и путаница; Гюсни-паша получил предостережение, да послужит ему этот урок на пользу.

   Второе дело, в pendant к этому, - инцидент с Палестинским обществом. Несколько лет назад, с большим трудом получив для этого общества разрешение Порты производить на приобретенной близ храма земле раскопки, наш посол формально заявил и обещал оттоманскому правительству, что раскопки эти ни в каком случае не приведут к постройке новой церкви. Раскопки, о которых идет речь, были предприняты в связи с предположением, что здесь находились ворота древней иерусалимской стены, через которые проходил наш Господь, неся свой крест на Голгофу. Предположение это оспаривалось с точки зрения как археологической, так и исторической, но прокурор Святейшего Синода Победоносцев конфиденциально высказал когда-то следующую мысль: "Нам выгодно иметь свою святыню". Он не видел никакой необходимости в том, чтобы проверить и исследовать вопрос с точки зрения достоверности, что служит верным мерилом его религиозных чувств, а также не постеснялся вызвать на этой жгучей почве целую бурю соперничества и борьбы со всеми другими культами. До сих пор, однако, формальное обязательство не воздвигать никакой церкви исполнялось, ограничились постройкой сооружения с целью ограждения и охраны самой территории раскопок. И вдруг этой осенью привозят образа, целый иконостас и другие украшения, которые могут быть использованы только для церкви, и церкви русской, потому что это лики православных святых, не признаваемых греческой Церковью. Желая проверить происходящее, наш консул отправляется туда; его впускают не без труда и заявляют, что если он будет вмешиваться в это дело, то больше его пускать не будут. Он доносит обо всем послу, тот шлет разгромную бумагу в министерство. Здешние члены Палестинского общества и Победоносцев уверяют, что все это лишь выдумки нашего консула; наконец, желая выяснить все обстоятельства дела, прежде чем докладывать о нем государю, Гире сам едет на днях к председателю общества великому князю Сергею и доводит до его сведения содержание полученной от Нелидова бумаги. Тогда Его Высочество признается, что действительно была речь о том, чтобы воспользоваться предполагаемым проездом цесаревича через Константинополь и при посредничестве наследника российского престола просить у султана разрешения устроить русскую церковь в Иерусалиме, в лоне греческой Церкви, не предупредив об этом патриарха; по приезде цесаревича в Иерусалим должно состояться освящение церкви. Возможно, цесаревич оказался бы настолько рассудительным, что не взял бы на себя столь неудобную миссию; государь же вообще когда-то предупреждал князя Барятинского: "Не слушайте брата Сергия", но Его Величество не знал, в какое неосторожное дело хотели вовлечь молодого наследника. Я решаю высказать, что министру следовало бы при случае на это указать, не останавливаясь перед весьма неприятными для виновных лиц последствиями.

   Великий князь Сергей - простак, совершенно безответственный, но он окружен мелкими честолюбивыми и беспокойными интриганами, которые непременно запутают дела в Иерусалиме, где всякий, даже не имеющий большого значения вопрос может иметь последствия непредвиденные.

   Я слышал, что г-жа Шереметева-Строганова однажды при государе высказалась против посольства в Константинополе, но Его Величество заставил ее замолчать, сказав, что она вмешивается в дела, которые ее не касаются. Рассказываю это министру; ему это нравится как новое доказательство того, насколько наш монарх прогрессирует в умственном отношении и в смысле приобретения опыта.

   В 4 часа к чаю приходят Влангали и Никонов. Зиновьев не появляется; я советовал министру устроить ему через Стенбока свидание с великим князем Сергеем; Степанов, член Палестинского общества, постарается этому помешать. Суббота, 24 ноября

   Вернувшись в 10 1/2 часов, вижусь с министром. Он рассказывает мне между прочим о смешном qui pro quo со звездой Почетного легиона, полученной Зиновьевым вследствие предположения французского посла, что он мог иметь влияние в деле взятого нами на себя третейского суда между французами и голландцами. Завтракаю с Оболенским.

   Отправляюсь навестить Деревицкого. В 4 часа к чаю приходит Влангали, а затем и Зиновьев. Последний третьего дня обедал у министра государственных имуществ Островского с министрами внутренних дел финансов, Дурново и Вышнеградским. Разговор коснулся слухов о создании Министерства земледелия. Все три министра высказываются определенно против этой идеи и даже смеются над ней. Вышнеградский рассказывал, что у него был один землевладелец и говорил о настоятельной потребности в специальном министерстве для руководства агрокультурой и поддержания наиболее существенных интересов деревни; министр финансов якобы ответил: "Да ведь министру земледелия нечего будет делать", на что помещик возразил: "Ну так он по крайней мере нами займется". Эти "нами" - землевладельцы и сельские жители великой России. Но они не представляют, по-видимому, чего-либо важного в глазах наших министров-чиновников и спекулянтов-выскочек.

   Воскресенье, 25 ноября

   Приходит Гундобин и опять заводит речь о выдуманном Никоновым устройстве приемного покоя. Это просто возмутительно, потому что оно поглотит от 2 до 3 тысяч рублей, их придется урвать от действительно нужного, только чтобы устроить новую комнату для отдыха и курения.

   Вижу министра только короткое время; он чувствует себя нехорошо и, кажется, встревожен состоянием здоровья своего брата Федора Гирса. Около 11 1/4 часов иду в Исаакиевский собор. Три градуса мороза, время от времени идет небольшой снег, но нет и признака санного пути. Обедня для меня пропала; в голове вертится дело "приемного покоя" Никонова. Спрашиваю себя, не должен ли я указать министру на это злоупотребление и посоветовать ему передать этот вопрос на рассмотрение Совета министров. Я уверен, что Оболенский, Зиновьев, а также, вероятно, и Сакен выскажутся против новой комнаты для отдыха в служебные часы и, как и я, найдут, что если имеются свободные суммы, то нужно их употребить в пользу нашей обслуги и бедных детей наших сторожей и курьеров.

   Завтракаю с Оболенским, которому говорю о предприятии Никонова - Влангали; он разделяет мое мнение и находит, что мы должны предупредить министра.

   Влангали и Зиновьев сходятся у меня к чаю, когда прибывает очередной курьер. Оболенский вскрывает корреспонденцию.

   Продолжаю свои извлечения из хроники генерала Шебеко и занимаюсь донесениями, которые министр поручает мне препроводить государю. Их Величества прибыли сегодня вечером в Аничков дворец.

   Понедельник, 26 ноября

   Спокойное, мирное настроение; я не решусь говорить сегодня министру против проектов Никонова - Влангали. Около 10 1/2 часов меня просят к Гирсу; застаю его готовым ехать в Зимний дворец на выход по случаю праздника Св. Георгия. Он передает мне для прочтения несколько бумаг и среди прочих докладную записку, которую только что прислал ему министр финансов вследствие во многом знаменательной на ней пометы государя. Оказывается, по совету военного агента в Константинополе, поддержанному нашим послом, военный министр счел нужным сделать доклад Его Величеству, в котором испрашивал разрешения приобрести 88 000 турецких железнодорожных акций, которые могли бы быть куплены между 23 ноября и 12 декабря этого года. Предупрежденный генералом Ванновским и очень этим проектом встревоженный, Вышнеградский приезжал вчера советоваться с Гирсом о том, каким образом этому воспрепятствовать. Министр посоветовал ему тотчас написать государю и изложить ему откровенно свою точку зрения. Впрочем, после получения от Нелидова (нашего посла в Константинополе) депеш Гире имел случай обсуждать с государем этот вопрос с политической точки зрения и уверен, что государь не согласится на испрашиваемое военным министром приобретение.

   Вышнеградский последовал этому совету. В своей докладной записке он констатировал, что "бюджет 1891 г., вероятно, удастся привести к равновесию, но, между тем, расходы, прогрессивно растущие в силу вводимых во всех отраслях государственного управления улучшений, могут принести свои плоды только со временем; настоятельная необходимость перевооружения армии, воссоздание нашего флота и устройство стратегических железных и шоссейных дорог в ближайшие годы потребуют, несомненно, заключения займов в значительных размерах". "К сему присоединяется, - добавляет Вышнеградский, - вопрос об упрочении нашей денежной единицы; без разрешения сего вопроса правильное экономическое развитие народной жизни в России совершенно невозможно, и потому задача сия высочайшей Вашего Величества волей поставлена на первый план в числе целей, к каким должно стремиться финансовое управление. Между тем, и эта цель, для которой ныне пролагаются пути и изыскиваются средства, потребует также в свое время обращения к кредиту". Прибегать в этих условиях к займу в 100 000 000 франков в целях покупки турецких железнодорожных акций представляется крайне вредным, говорит в заключение министр; это помешало бы достижению намечаемых целей, создало бы затруднения на пути заключения гораздо более необходимых займов. Сверх того, приобретая права на турецкие железные дороги, мы вызвали бы подозрения и интриги со стороны других европейских держав, что поколебало бы европейский мир и сделало бы невозможным успех наших финансовых проектов, породило бы сомнения в прочности мира, которым благодаря нашему монарху пользуется Европа, и может окончательно помешать тем целям, которые поставлены перед правительством.

   Государь возвратил Вышнеградскому этот документ со следующей пометой: "Совершенно согласен с вашим мнением и нахожу весьма странным пускаться нам в такие рискованные и дурные предприятия".

   Оболенский возвращается с выхода только во втором часу, и мы, таким образом, завтракаем довольно поздно. Оболенского просят к министру; он говорит Гирсу о проектах Никонова по устройству приемного покоя; позднее за 4-часовым чаем узнаю от Зиновьева: Гире запрашивал по этому поводу Никонова, последний огорчен тем, что его проекты не встречают одобрения и даже говорит об отставке. Мне жаль огорчать Никонова, но разве это недоказывает, что все у нас сводится главным образом к вопросу самолюбия, а не действительной пользы.

   Около 8 1/2 часов поднимаюсь к министру; он дает мне некоторые указания относительно того, что, по его мнению, следует написать с отправляющимся в четверг курьером.

   Оболенский возвращается не очень поздно, и я ему сообщаю переданное мне Зиновьевым по поводу Никонова.

   Вторник, 27 ноября

   Видел своего дорогого министра; в момент своего отъезда в Гатчину он казался очень озабоченным. А между тем, сегодня его доклад не должен вызывать у него тревоги.

   Среда, 28 ноября

   Продолжительное посещение Гундобина; он, кажется, в восторге от того, что проект Никонова не встречает одобрения, но я говорю с ним откровенно на тему о крайнем самолюбии, которое замечаю в нем самом.

   Около 11 часов меня просят к министру. Гире рассказывает мне, что в понедельник на заседании Государственного совета немножко потешались над министром народного просвещения, поздравляя его с сильной пространной речью германского императора против увлечения классицизмом. Бедный старый граф Делянов был загнан в тупик, но изо всех сил пытался защищаться. Он дошел до утверждения, что, подкапываясь под изучение латинского и греческого языков, являющихся основой всего прекрасного на Земле, Вильгельм II вызовет крушение Германской империи.

   Вечером он написал Гирсу, попросив дать ему оригинал текста речи, напечатанной в "Staats-Anzeiger", который мы ему и послали.

   Вчера в Гатчине за завтраком, после доклада министра, тоже говорилось об этой речи; наш августейший монарх горячо нападал на своего германского коллегу (думаю, что ему следовало бы сказать "брата"), он и так увлекся, что в качестве аргумента в защиту необходимости мертвых языков сказал: "Да посмотрите, все порядочные люди - классики", на что государыня не без лукавства заметила Гирсу: "А ни он сам и никто из его семьи не изучал латынь". Это было уморительно. Великий князь Алексей вернулся из своей поездки в Гаагу, куда он ездил для выражения соболезнования, и вчера был в Гатчине в полной парадной форме. Он остался завтракать и очень забавлял Их Величества и Гирса своими рассказами. Он умен, очень хорошо рассказывает и обладает в высокой степени даром смешить. Государь его, кажется, очень любит. Маленькая королева Вильгельмина произвела на великого князя приятное впечатление; он говорит, что она очень мила. На обратном пути он останавливался на несколько часов в Берлине и был как нельзя более сердечно принят императором Вильгельмом, который сам его встретил, а затем и проводил на железную дорогу. Состоялся большой завтрак в Потсдаме, а затем катались по парку в экипаже а 1а russe, запряженном подаренной Вильгельму II государем тройкой; бородатый кучер был тоже одет по-русски.

   "Гражданин" в резкой передовой статье нападает на речь германского императора против классицизма; удивительно, до какой степени его направление соответствует всегда тому, чего желают в высших сферах.

   Вернувшись к себе, успеваю написать еще до завтрака проекты писем Стаалю и сопроводительных записок к делам, отправляемым послам в Берлин, Париж и Рим. В это время полного политического затишья сказать им мало что есть. Позавтракав с Оболенским, опять принимаюсь за работу и до собрания к четырехчасовому чаю заканчиваю проекты писем князю Лобанову и графу Капнисту, последнему - запрос по поводу дипломатического представительства, учреждаемому при новом великом герцоге Люксембургском.

   Четверг, 29 ноября

   Мне представился случай поговорить с министром о проекте Никонова, и я высказываю мнение, что, вместо того чтобы устраивать комнату для разговоров в служебное время и допускать туда только чиновников, следовало бы употребить свободные деньги на устройство хорошего приемного покоя для наших курьеров, сторожей и их семей; чиновники могли бы также им пользоваться, но не в короткий промежуток времени, посвящаемый службе. Небольшой лазарет внутри департамента не замедлил бы стать новой комнатой для курения и разговоров; с большим успехом можно было бы в таком случае устроить зал для гимнастики или что-нибудь в этом роде. Гире разделяет мое мнение и собирается поговорить с Никоновым и со своим товарищем министра. Спустившись вниз, узнаю от Вакселя, что Никонов очень огорчен тем, что его проект вызвал протесты; мне жаль, что я причинил ему неприятность, мне не хотелось бы никого огорчать. Но как можно сводить все к вопросу самолюбия?

   Вернулся к чаю; Влангали и Зиновьев; пишу несколько любезных строк Никонову, прошу его не сердиться на меня, хотя иное мнение и шло вразрез с моими самыми искренними чувствами дружбы и симпатии.

   Пятница, 30 ноября

   Гире виделся с турецким послом, который, подслащивая запутанные фразы посылаемых им султану и Порте телеграмм, вводит их в заблуждение и усложняет дело.

   Министр опять говорил со мной о проектах Никонова; он настолько убежден в справедливости приведенных ему Оболенским, Зиновьевым и мной замечаний, что не испытывает никаких колебаний; но я говорю ему, что было бы жаль огорчать Никонова, самолюбие которого, по-видимому, сильно задето, и следовало бы использовать его умение в этой области в целях создания хорошего санитарного учреждения для низшего персонала министерства.

   Вернувшись к себе, получаю мило написанное письмо от Никонова, который, кажется, тронут тем, что я вчера ему написал; пишу ему еще несколько сердечных строк.

  

   Воскресенье, 2 декабря

   Около 11 1/4 часов меня просят к министру, который встал поздно и в прекрасном настроении. Рассказываю ему слышанное от Гундобина и от недавно приехавшей жены д-ра Данилова о творимых в нашем посольстве в Тегеране злоупотреблениях.

   Понедельник, 3 декабря

   Нахожу в газете заметку. Это наводит меня на мысль о том, что мне как-то на днях говорил Зиновьев. Положение дел в Болгарии таково, что нет никакой надежды на его изменение в ближайшее время. Россия не может дуться бесконечно, это означало бы играть очень неблагодарную роль, если не сказать смешную.

   Он, Зиновьев, не допускавший во время миссии Каульбарса иной программы, кроме "полного и безусловного повиновения болгар", спрашивает себя: не следует ли поискать какой-нибудь увертки, благодаря которой мы могли бы, не поступаясь излишне нашим достоинством, признать Фердинанда Кобургского и возобновить с княжеством нормальные отношения? Я думаю, что, конечно, было бы желательно проявить больше логики в наших отношениях с освобожденным русской кровью народом и тем или другим способом вернуться в Болгарию, изгнание из которой приводит в восторг наших противников. Но как это сделать? Было бы крайне трудно довести до благополучного конца какую-нибудь вызванную нами демонстративную просьбу болгарского народа, обращенную к нашему государю. Женитьба принца Кобургского на православной принцессе: дочери князя Черногорского или какой-либо другой? Согласно конституции, наследник должен быть православным, но и он, и старушка Клементина, его мать, вряд ли откажутся от своих ультракатолических убеждений. Это тупик. Не прав ли я был тысячу раз, думая когда-то, что удаление Баттенберга, которого мы так яростно добивались, было непростительной ошибкой, тем более непростительной, что мы не сумели даже своевременно выйти из этого положения, когда еще легко было это сделать. Зачем было противиться законному и даже благоприятному для России избранию датского принца Вальдемара? Это был благоприятный момент, чтобы вернуть опять в Болгарию наших агентов, обрести свои права или, скорее, не идти тем ложным путем, по которому шли прежде, а пользоваться правильным и разумным влиянием. Принц мог отказаться и не ехать в Болгарию, но, принимая его избрание как свидетельство уважения всей нации к нашему царствующему дому, мы могли бы восстановить с ней дружеские отношения, которые дали бы нам возможность направлять в нужном русле последующие выборы.

   Наш генеральный консул в Адрианополе Лишин говорил Гирсу, что в настоящее время в Болгарии царит образцовый порядок, что страна процветает. Мирный и поглощенный исключительно своими материальными интересами народ должен бы задуматься, почему Россия так противится режиму, значительно поднявшему благосостояние болгар. Князь и все правительство целиком в руках Стамболова, первоклассного администратора. Стамболов боится, как бы в случае примирения с Россией не пострадала его шкура, и такового не желает, но у него огромное преимущество перед всеми соотечественниками, которые могли бы стать его преемниками: он патриот. Будучи хорошим политиком, он умеет пользоваться разногласиями между великими державами, чтобы от каждой из них получить возможно больше для своей страны; он собирает все, что можно взять; он, миллионер, не продавал и не способен продавать независимость родины или поступиться тем, что считает связанным с ее истинными интересами. Те же, кто явился бы ему на смену, были бы, вероятно, к услугам того, кто больше даст.

   Граф Дмитрий Капнист, наш бывший старший советник, которому Оболенский сообщил написанную Иониным в 1888 г. записку по поводу нашей последней войны с Турцией, прислал из Ялты моему другу небольшую не лишенную интереса заметку об этом труде; Оболенский дает мне ее прочесть. В ней утверждается, что Берлинский трактат был для нас лучше, чем Сан-Стефанский, который обижал греков и сербов в интересах Болгарии, отделенной от наших границ румынской Добруджей.

   Но начатая с недостаточными силами война не могла дать вполне удовлетворительных результатов. Если бы изумивший турок и всю Европу переход через Балканы мог повлечь за собой энергичное и непрерывное продвижение вперед, мы могли бы быть в Константинополе и овладеть Босфором, прежде чем было бы организовано какое-либо сопротивление. Но с недостаточными, выбившимися из сил и пораженными болезнями армиями, которые мы держали перед Сан-Стефано, когда англичане стянули в проливы внушительный флот, а Австрия могла каждую минуту ударить нам во фланг, нельзя было ничего сделать.

   По мнению Капниста, восточный вопрос сводится к обладанию входом в Черное море; два укрепленных пункта по обе стороны Босфора нас вполне удовлетворили бы. Пусть Константинополь станет свободным городом, пусть Дарданеллы перейдут в руки того из народов Балканского полуострова, которому удастся ими завладеть, - какое нам до этого дело; "ключ от дома" был бы у нас в руках. Но чтобы этого достигнуть, нам нужен могущественный союз в Европе; будучи изолированными и противопоставленными всем западным державам, мы ничего не добьемся. Паскевич говорил когда-то, что дорога в Константинополь ведет через Вену; Капнист полагает, что с тех пор история изменила этот путь: теперь надо идти через Берлин. Он уверяет, что только у Германии нет прямых интересов на Ближнем Востоке; восторжествовав над Францией в 1870 г., она порвала англо-французское соглашение, которое всегда шло вразрез с нашими интересами в Турции, а ее борьба с Австро-Венгрией ослабляла нашего самого ярого противника на Балканском полуострове. Без поражений в 1866 и в 1870 г. наша война 1877 г. была бы невозможна. Таким образом, граф Капнист резюмирует свою политическую программу в двух следующих пунктах: 1) соглашение и разумный союз с Германией и 2) обладание входом в Черное море и в Босфор Все остальное имеет для нас второстепенное значение.

   В том, что говорит наш бывший коллега, есть много верного.

   Вторник, 4 декабря

   Около 10 часов мой министр уезжает с докладом в Гатчину.

   Он возвращается около 6 часов и просит меня подняться, чтобы передать мне несколько бумаг к исполнению. Он рассказывает, что Их Величества были необыкновенно милостивы и любезны; за завтраком зашла речь о назначенной на завтра генеральной репетиции новой оперы Чайковского "Пиковая дама". Узнав, что Гире ничего не предпринял для получения ложи, государыня говорит ему: "В таком случае я приглашаю вас приехать с семейством"; государь добавляет приглашение и от себя, говоря, что место всегда найдется. Тотчас по возвращении в город министр предупреждает об этом запиской директора театров, который оставит ему на завтрашний вечер ложу. Мой превосходный начальник, образцовый семьянин, очень, кажется, доволен этим любезным вниманием со стороны Их Величеств и тем удовольствием, какое оно доставит его семье. Я этому тоже очень рад. Он приглашает меня остаться обедать, но я отказываюсь.

   Четверг, 6 декабря

   Мой массажист, человек простого происхождения, не хочет верить, что двор был вчера вечером в театре. "Не по православному, - говорит он, - накануне Николина дня торжественная всенощная, и все театры заперты". Святейший Синод установил недавно специальные молитвы о благополучном путешествии наследника-цесаревича, которые должны читаться на всех службах, а накануне дня его ангела и покровителя России, когда церкви наполняются молящимся народом, Их Величества с августейшим семейством и ближайшими к ним лицами заставляют открыть театр, чтобы присутствовать при генеральной репетиции оперы Чайковского "Пиковая дама". Мой министр вернулся под тяжелым впечатлением и всю ночь не мог сомкнуть глаз. Спектакль длился с 7 до 11 1/2 часов. Певец Фигнер опоздал и приехал на 10 минут позже Их Величеств. Дурацкое либретто, музыка малодоступная, на сцене несколько раз поют заупокойные молитвы.

   Высочайшие особы, как и всегда в подобных случаях, занимают со свитой места в партере; ложи были розданы некоторым привилегированным приглашенным. Принц Нассауский, Николай, приехавший утром, для того чтобы известить о восшествии на престол своего брата, великого герцога Люксембургского, сидит среди членов императорской семьи; министр, однако, замечает, что Их Величества с ним ни разу не заговорили. Государь пожимает руку капельмейстеру Направнику и любезно благодарит артистов.

   Несмотря на сильное утомление после бессонной ночи, министр долго со мной беседует, сообщая мне конфиденциально щекотливые и секретные вопросы, о которых шла речь во вторник на его докладе. Государь решил отозвать из Рима нашего посла, бедного старичка барона Икскуля, рамольность которого становится все более и более очевидной. Просили его жену подать ему мысль просить отставку. Его Величество, несмотря на свое желание действовать по возможности деликатно, категорически не согласен назначить посла членом Государственного совета, говоря, что это было бы пощечиной такому учреждению.

   Нашему товарищу министра Влангали удалось, по-видимому, через г-жу Шереметеву-Строганову и другими окольными путями получить согласие государя на назначение его в Рим, Его Величество даже поручал Гирсу предупредить своего товарища о возможности в близком будущем исполнения его желаний. Гире предпочел бы оставить Влангали здесь из-за его отрицательных заслуг и не открывать пока перед ним римские горизонты, тем более что, по его мнению, на пост посла в Италии должен быть назначен Нелидов, - с 1886 г. султан всеми возможными способами просит освободить его от последнего. Государь признает, что трудно долее навязывать турецкому правительству посла, который ему так антипатичен: "Что ж, они наконец сами станут просить об его отозвании".

   Однако, когда министр высказывает мысль о том, чтобы послать Нелидова в Рим, идея эта, по-видимому, не очень нравится государю. Гире не затрагивал еще щекотливого вопроса замены Нелидова в Константинополе. Его мечта - отделаться от Зиновьева, хотя было бы несправедливым дать тому место посла, когда он и здесь вносил во все только путаницу. Но отъезд его был бы благодетелен: на Востоке все дела примут более благоприятный оборот, тогда как в деятельности Азиатского департамента можно будет восстановить порядок. Но, замечает министр, очень трудно будет получить на это высочайшее соизволение. Его Величество теперь очень невысокого мнения о Зиновьеве: он находит его недостаточно представительным и не одобряет