Ламсдорф Владимир Николаевич - Дневник. 1886 - 1890

: "Будьте добры прочесть прилагаемый проект депеши и возвратить мне его завтра утром. Я остался очень доволен посещением д-ра Лейдена, который пробыл у меня целый час".

   Этим проектом сообщается барону Икскулю, что итальянский поверенный в делах приезжал просить ответа нашего правительства на сообщение римского кабинета относительно конвенции, заключенной итальянским правительством и эфиопским императором Менеликом. Все державы, в том числе и наши друзья французы, приняли это сообщение к сведению; между тем, Турция еще не высказалась, и мы не видим необходимости этого делать. Мы не находим возможным даже просто ставить в известность о его получении, не оговорив, что сохраняем за собой на случай надобности свободу действий.

   Открытие нового и первого элеватора на Морском канале Невы. Гюббенет сказал на банкете: "Петр Великий открыл окно в Европу; сегодня мы открываем к ней ворота".

   Воскресенье, 26 ноября

   Когда министр спрашивает мое мнение о вчерашней депеше, я признаюсь ему, что мне немного совестно, что Зиновьев вынужден писать по вопросам общей политики, намекаю также и на реформу Северного агентства, которая, по-видимому, совершается без моего ведома.

   Вернулся во втором часу. Оболенский возвращается только около двух, и у меня подают завтрак.

   Я передаю ему вкратце свой утренний разговор с министром. Он отвечает несколькими банальными фразами. Выход во дворце ему понравился. У государя были темные круги под глазами и усталый вид. Государыня в платье со шлейфом из золотистой ткани, обшитом темным мехом, усыпанная драгоценными камнями, выглядела очень хорошо. Великая княгиня Елизавета Федоровна, единственная, кроме Ее Величества, дама императорской фамилии, в платье с розовым вышитым шлейфом была необыкновенно красива и интересна. Сын великого князя Михаила, великий князь Сергей, приносил присягу.

   Около 3 часов заходит на минуту Зиновьев; у него озабоченный вид. Министр присылает мне телеграмму эрцгерцога Альберта, который называет себя кавалером ордена Св. Георгия, государь намерен ему ответить. Я тотчас готовлю этот ответ, и его посылают в Аничков дворец до большого обеда в Зимнем дворце.

   Понедельник, 27 ноября

   Только оделся, как в 11 часов за мной присылает министр. Он держится как будто немного натянуто; говорит о полученных вчера таких бесцветных донесениях и просит меня написать письма князю Лобанову по поводу болгарского займа и Коцебу относительно итальянского соглашения с королем Менеликом, которое французы просто приняли к сведению.

   Позавтракав с Оболенским, принимаюсь за письмо к князю Лобанову относительно котировки на венской бирже болгарского займа, которую мы можем рассматривать не иначе как еще одно нарушение установленного берлинским договором порядка вещей и противоречие с часто повторявшимися заверениями Кальноки о его стремлении к тому, чтобы узы доверия и добрососедских отношений с Россией стали еще теснее. Посылаю этот проект министру.

   Принимаюсь опять за работу и к 9 часам оканчиваю проект письма Коцебу, чтобы сказать ему: предоставляя Спюллеру судить о мотивах, побудивших нас принять к сведению итальянские сообщения относительно соглашений с королем Менеликом, мы в принципе не разделяем его точку зрения. Обосновавшись в Массауа, итальянцы могут распространить свое влияние, если не господство, в местности, непосредственно связанной с французскими интересами.

   Очевидно, наши друзья французы, так хорошо бомбардировавшие весной в Таджуре Ашинова и его товарищей, теперь сговорились с итальянцами и за тарифные таможенные и другие льготы дали им полную свободу действий в Абиссинии. Думаю, что если когда-нибудь Абок и Таджура станут областью экспансии Италии в Африке, покровители и сторонники предприятия Ашинова опять яростно набросятся на наше бедное министерство.

   Спюллер обратил внимание Коцебу на скопление в английских арсеналах вооружения. Важная дружеская услуга. Можно подумать, что мы этого не знали, и вотированные парламентом огромные кредиты могли остаться незамеченными. Министр возвращает мне мои оба проекта, написав на них: "Очень хорошо". При моем настроении в данную минуту это меня даже смущает: мне кажется, что он из деликатности стесняется вносить в них изменения, между тем как все написанное мной кажется мне с некоторых пор отвратительным.

   Княгиня Трубецкая жалуется на то, что была попросту ограблена своими beau-freres Дурново и Всеволожским, которые в прошлом году в ее отсутствие, не прошло и б недель со дня кончины ее матери, опустошили кассы и поделили все оставшееся после покойной. Она указывает также на сидящего по другую сторону стола графа Павла Толстого-Голенищева-Кутузова как на разбойника, который однажды тоже ее обобрал. Славная компания! И это называется аристократией! Картинка нравов: княгиня Трубецкая начинает процесс и основывает свои претензии на том, что ее брат, в сущности, не является Белосельским; последнему при помощи своих друзей, Черевина и компании, удается замять этот скандал запрещением по высочайшему повелению принимать какие-либо прошения от княгини; затем семейство этим пользуется, для того чтобы ее тихонько обобрать под тем предлогом, что она немного ненормальная.

   Вторник, 28 ноября

   В первый раз со времени возвращения государя министр едет в Гатчину во вторник. Поднимаюсь к нему в 9 1/2 часов. Он уезжает в 10 часов, очень недовольный предстоящим путешествием.

   Придя в 4 часа к чаю, Зиновьев мне рассказывает, что министру государственных имуществ Островскому, по-видимому, плохо: помимо грудной жабы у него воспаление легких. На прошлой неделе Зиновьев обедал у него в очень интересном обществе. Государственный контролер Филиппов сказал ему по секрету, что в глазах государя кредит Вышнеградского несколько пошатнулся. В сущности, в настоящий момент Его Величество не питает ни к кому особого доверия. В нем все более и более проступает самодержец, а может быть, и растет уверенность в собственной непогрешимости, которая рано или поздно роковым образом приведет к крупным ошибкам. И никого среди окружающих, кто был бы в состоянии иногда наставить его, чтобы он мог подумать, понять и хотя бы отчасти увидеть истину. Их Величества не любят ни разговоров, ни благодетельного общения с серьезными и образованными людьми. Их сфера - общие места, анекдоты, смешные словечки. Чтобы нравиться при этом дворе, быть к нему близким и пользоваться благосклонностью, требуется совсем особый ценз. "Противно, зато весело!" - как говорят немцы. Министр возвращается около 5 часов и тотчас присылает за мной; мы поднимаемся с Зиновьевым, но последний остается в приемной: вероятно, он в прошлый раз заметил жест министра. Гире прежде всего говорит мне, что государь вполне одобрил мои проекты писем Лобанову и Коцебу. Он застал государя опять очень плохо настроенным к германскому императору. Последний прислал ему со Швейницем прекрасную фотографию, изображающую его приезд в Берлин; государь делает гримасу по поводу приема Швейница и говорит: "Яуже имею эту фотографию". Затем министр сказал государю, что мы несколько дней назад изъяли биржевую телеграмму, сообщавшую о помолвке наследника-цесаревича с прусской принцессой Маргаритой. "Еще бы, - говорит Его Величество, - ничего подобного нет, и это произвело бы самое дурное впечатление в России". Между тем, Гире только что видел в гостиной своей жены флигель-адъютанта, начальника канцелярии императорской главной квартиры графа Олсуфьева, когда последний выходил с совещания с министром финансов о необходимости для его ведомства кредитов. "Устройте свадьбу наследника цесаревича с Маргаритой Прусской, - ответил ему Вышнеградский, - и я вам обещаю какие угодно кредиты". И в самом деле, как только распространяется этот слух, наш курс поднимается пропорционально тому, какое придается значение источнику, из которого он исходит.

   Среда, 29 ноября

   Министр просит меня подняться около 11 часов. Государь только что возвратил несколько бумаг и между прочими депешу N 153 Нелидова из Константинополя от 21 ноября/3 декабря 1889 г., в которой этот посол пишет: "Гадбан-эффенди, бывший турецкий комиссар в Софии, продолжающий по приказанию султана следить за ходом болгарских дел, возымел мысль о необходимости создать в княжестве какой-нибудь орган власти, который призван был бы сам собою встать во главе правления и позаботиться о будущем, как только престол окажется незанятым. Таковым органом Гадбан предполагает поставить совет или нечто вроде собрания именитых людей, составленный из всех бывших министров, председателей собрания и кассационных судов и священноначальников (епископов). Уже по конституции регентство выбирается из первых двух категорий, чтобы состав регентства и собрания, а равно и выбор князя не был изъявлением воли одной партии. Представителем этого собрания должен быть, по мысли Гадбана, экзарх. Чтобы не оказалось слишком много членов в совете, ограничить права на заседания в нем занятием должности министра, например, шестью месяцами". Нелидов думает, что идея Гадбана может быть использована, но при двух условиях: чтобы она сохранялась в тайне до тех пор, пока не будет разработана и предварительно хорошо изучена, и затем, "чтобы предложение преобразования конституции исходило отнюдь не от него, дабы его не могли впредь лишить доверия под предлогом русской интриги". Против этих слов государь пишет на полях. "Это во всяком случае". В верху депеши Его Величество сделал следующую помету: "Пусть пробует, только нам вмешиваться не нужно".

   При этом государь высказывается против мысли Цанкова о выставлении кандидатуры принца Георгия Максимилиановича: "Это Цанков от себя придумал", говорит, что, впрочем, сам герцог никогда на это не согласился бы. Напротив, Его Величество одобряет и находит практичной мысль графа Линдена достигнуть согласия Германии и Австрии, а также влиятельных болгар на избрание принца Эрнеста Саксен-Веймарского, не давая им понять, что мы осведомлены об этой кандидатуре и сочувствуем ей, а затем, когда он будет избран, женить его на принцессе Елене, дочери великой княгини Екатерины.

   Министр опять нездоров; ночью вновь появились боли под ложечкой, и это несколько нарушило предписанное ему Лейденом спокойствие. Он так откровенно рассказывает мне о своем докладе, добавив, что не скажет о нем ни слова никому другому, что я тронут. Он жалуется на утомление от работы, которую не делает Влангали и которую ему приходится выполнять при тягостных объяснениях с Сакеном; "А между тем, я теперь должен избегать неприятных разговоров, раз мне необходимо позаботиться о своем здоровье". Английский посол Мориер сказал недавно шутя Влангали: "Вы, господин статс-секретарь, лентяй". Слушая министра, я думаю, что теперь не время говорить ему о моих сомнениях.

   Четверг, 30 ноября

   Прихожу к министру, который сообщает мне, что вчера, принимая графа Волкенштейна, он довольно резко говорил с ним о котировке болгарского займа и об австрийских демонстрациях в поддержку незаконного правительства княжества. Он говорил также французскому послу о легкости, с какой французское правительство первым поспешило принять к сведению соглашение Италии с Менеликом; это вопрос принципиальный, и мы не можем поступить как французы и признать без оговорок вторжение итальянцев в Абиссинию. Сегодня, однако, появился новый циркуляр римского кабинета относительно распространения итальянского протектората на соседние с Таджурой и Абоком местности, откуда французы весной сочли нужным силой выбросить Ашинова и его товарищей. "Мы не видим ничего неудобного в том, - добавляет Гире, - чтобы, будучи тут нисколько не заинтересованы, на этот раз первыми принять к сведению итальянское сообщение без всяких оговорок". Лабуле умоляет министра подождать и дать ему время снестись с Парижем. Гире ему ничего не обещает и говорит смеясь: "Предоставьте же нам удовольствие этой маленькой мести".

   Гире встревожен состоянием здоровья Швейница, которое Лейден признал серьезным.

  

   Пятница, 1 декабря

   Гире очень озабочен тем, что во вторник посоветовал государыне читать мемуары графа Рошешуара. До того он видел в них лишь очень интересные отрывки, а вчера, просматривая сам всю книгу, нашел там почти оскорбительные для памяти императора Александра I и членов императорской семьи места, а также почти неприличные любовные истории. Министр упрекает себя в этой неосторожности и замечает, что даже в отношениях между частными лицами подобную рекомендацию книги, в которой так плохо отзываются о близких родственниках, нельзя было бы истолковать иначе, как дурным тоном. Я предлагаю министру разъяснить государыне этот инцидент через вернувшегося вчера из-за границы брата Оболенского; Гире очень охотно принимает этот способ выйти из затруднения.

   Министр решил поместить сегодня утром в "Journal de S.-Petersbourg" статью, излагающую нашу точку зрения на недавний болгарский заем, который только что котировался на венской бирже.

   Суббота, 2 декабря

   Когда я поднимаюсь к министру, он улыбаясь говорит мне: "А вы вчера опять не захотели прийти". Я признаюсь ему, что вчера был совсем болен, нездоров и сегодня. У меня, действительно, сильная головная боль и сердечное недомогание. Вчера Гире принимал турецкого посла, который пожелал его видеть. В надежде путем перлюстрации узнать что-нибудь о миссии Гюсни-паши министр назначил ему 3 часа, но к этому сроку ничего не удалось почерпнуть из наших перлюстраций. Турецкий посол прежде всего сообщил, что имеет конфиденциальное поручение от великого визиря поговорить без ведома оттоманского министра иностранных дел и Нелидова с Гирсом о болгарских делах. Проявляемая по отношению к нелегальному правительству и совершенным им беззакониям терпимость внушила ему чувство такой независимости, что оно забыло все свои обязательства и становится в глазах Порты опасным. (Гире замечает послу, что мы это ему постоянно повторяем.)

   Теперь султан поручил великому визирю прозондировать почву у Гирса по поводу соглашения между Турцией и Россией. Одним из основных затруднений в настоящий момент является отсутствие кандидата, который мог бы в случае надобности заменить Кобурга. Возможно даже, что у султана таковой имеется в виду, но Его Величество желает предварительно договориться по болгарскому вопросу.

   Великий визирь подает мысль послать в Константинополь кого-нибудь, кто бы мог там оставаться в качестве частного лица, туриста, и сноситься с ним непосредственно, помимо посольства; он добавляет, что любые последовательные переговоры с последним не остаются без внимания, комментируются и вызывают соревнование, тогда как следовало бы обсудить и подготовить выход из болгарских затруднений под покровом глубочайшей тайны. Министр отвечает, что не может сказать ничего определенного, не испросив повеления императора. Посол спрашивает, не может ли Гире увидеться с Его Величеством до вторника.

   Эта поспешность и вся эта комбинация довольно любопытны. В Константинополе не очень любят Нелидова, а может быть, и предпочитают вести переговоры с кем-нибудь, кто был бы менее знаком с местными условиями. Не является ли это также следствием германских внушений? Связанный взаимоотношениями с Австрией, Бисмарк, которому надоел этот источник болгарских осложнений, мог возыметь мысль подготовить выход, инициатива которого исходила бы из Константинополя. Возможно, что во всем этом некоторую роль играют также путешествия Радовица в Берлин и происходившие между немцами и турками объяснения. Во всяком случае не следует сразу же обескураживать визиря; лучше посмотреть, что из всего этого выйдет. Я говорю министру, что можно бы было, пожалуй, воспользоваться проездом через Константинополь вновь назначенного послом в Афины Ону и поручить ему войти в сношения с великим визирем. Министр отвечает, что ему тоже приходила в голову эта мысль, но он желает пока сохранить все это дело в строжайшей тайне и представить его во вторник на усмотрение государя.

   Понедельник, 4 декабря

   Поднимаюсь к министру, он говорит мне, что не испрашивал доклада, думая, что последний может состояться завтра, потому что заупокойное служение по императору Николаю I и цесаревичу Николаю будет, вероятно, совершено в Гатчине. Последнее время мы так мало получаем сведений по почте и по телеграфу, что посылаемые государю, а следовательно, и возвращаемые им пакеты весьма малообъемисты. В полученном сегодня из Гатчины конверте есть приложенная к донесению Шевича из Токио докладная записка, на которой находим довольно любопытные пометы.

   Против слов "чувствуя себя не в силах сладить с оппозицией, японское правительство начинает испытывать на себе неудобство необдуманно введенных в стране преобразований" (иначе говоря, конституции) Его Величество пишет: "Еще бы"; затем на полях против того места, где министр предлагает даровать, если и другие державы сделают то же, просимую японским правительством милость: "ходатайство японского кабинета, домогающегося нашего согласия на отсрочку применения подписанного 27-го минувшего июля трактата о торговле и мореплавании", государь пишет: "Я думаю, во всяком случае и нечего нам ждать, что скажут другие". Итак, постоянное стремление Его Величества нисколько не считаться с другими державами заставляет его даже упускать из виду неоспоримые права России на положение наиболее благоприятствуемой державы.

   Ссылаясь на недомогание, отклоняю визит Деревицкого; готовлю проект письма Нелидову, о котором просил сегодня утром министр, по поводу сделанных здесь за последнее время любопытных расшифровок документов, которыми обменивался берлинский кабинет с германским представителем в Константинополе. Наконец, тотчас по получении бумаг для государя, около 11 часов, ухожу и ложусь, крайне усталый, но уже несколько успокоившийся.

   Вторник, 5 декабря

   Гире едет с докладом в Гатчину, с поездом в 10 1/2 часов. Он обедал вчера с графом Игнатьевым у княгини Лизы Трубецкой; последняя говорила ему о своих симпатиях и политических взглядах, первый - о своем пребывании в Риме и о необходимости оторвать Италию от Тройственного союза, что, по его мнению, совершенно нетрудно.

   Министр возвращается около 5 часов. Зиновьев тотчас же идет наверх; жду, когда Гире пошлет за мной, что он и делает весьма скоро. Он говорит, что государь как будто бы очень сочувственно отнесся к предложению Гадбана, лишь бы только мы не были скомпрометированы, и собирается писать в этом смысле Нелидову. Предложения великого визиря вызвали большой интерес; Его Величество жалеет, что Бютцов уже уехал и нельзя его использовать; пребывание проездом Ону - тоже хорошая оказия, но турки будут бояться его основательного знакомства с местными условиями. Государь, во всяком случае, против того, чтобы корреспонденция в Константинополь шла помимо обычного пути - посольства или тайного агента; он думает, что было бы лучше всего, если бы Гире предложил визирю сноситься прямо с ним в Петербурге через Гюсни-пашу. Для вручения присланной императором Вильгельмом фотографии Швейниц будет принят в частной аудиенции в Аничковом дворце завтра, в среду 6-го, в три часа дня. Министр поручает мне написать по этому поводу кому следует.

   Четверг, 7 декабря

   Мой министр, которого я вчера не видел целый день, просит меня подняться около 11 часов. Он чувствует себя слабым и не в своей тарелке; между тем, своим докладом третьего дня он остался доволен, и Швейниц приезжал его благодарить за высокомилостивый прием, оказанный ему вчера государем в Аничковом дворце. Во вторник Их Величества говорили Гирсу комплименты по поводу его письма к бывшему итальянскому послу в Петербурге графу Греппи, который прислал ему через Извольского только что выпущенную им брошюру об итальянской политике. Краткое изложение содержания этой брошюры и письмо Гирса были напечатаны в нескольких иностранных газетах и произвели, по-видимому, сенсацию, особенно в Германии. Ненавидящий какую-либо рекламу и всякий шум, он был сначала этим недоволен, но я подумал, что у нас это письмо может произвести лишь очень хорошее впечатление. В высших сферах - определенно так.

   Сегодня, просматривая газету "Гражданин", я был поражен, до какой степени этот инспирированный орган нашей прессы, на который даже в Гатчине смотрят как на представителя "хорошего направления", ультраконсервативен. Это опять проявилось в восхвалении учреждения участковых начальников и в доказательство важности хорошего выбора на эти должности, он, по-видимому, забывает, что 10 лет назад самодержцем в России был Александр II, отец ныне царствующего государя. Сравнивая людей, имеющих либеральные тенденции, с пьяницами, он советует послать их проспаться!

   Все это довольно интересно как знамение времени.

   Брат Оболенского предупредил государыню о сомнениях Гирса по поводу мемуаров графа Рошешуара; Ее Величество не говорит, читала ли она книгу, но отклоняет предложение министра представить ей на прочтение выдержки из нее.

   Пятница, 8 декабря

   Когда я прихожу к министру, он мне сообщает под самым строгим секретом, что вчера вечером министр финансов приезжал советоваться с ним относительно новой конверсии, которую он проводит с банком Ротшильда. Речь идет о конверсии седьмого 5%-го займа 1862 г. Опубликование о нем должно непременно появиться в Берлине, Париже, Лондоне и Амстердаме не позднее 20 декабря/1 января, и Вышнеградский просит поручить это своевременно сделать нашим посольствам, сохраняя до тех пор все дело в строжайшей тайне. Операция эта обещает быть очень выгодной и уменьшит выплачиваемые ежегодно проценты на 500 000 рублей. В смысле политическом она будет неприятна французам, которые желали бы монополизировать в свою пользу все финансовые сделки с Россией. Но министр еще раз высказывает Вышнеградскому свое убеждение в том, что тот абсолютно прав, не ставя себя в зависимость ни от берлинской, ни от парижской биржи, а пользуясь их конкуренцией, побуждающей их предлагать нам все более и более выгодные условия. Гире отдает справедливость энергии и искусству, проявленным министром финансов; по его мнению, Вышнеградский соединяет в себе практическое понимание русского рынка с очень серьезной эрудицией в области математики и финансовых наук; при этом он неутомим, и все крупные комбинации, которые должны сохраняться в тайне, обычно намечаются и формулируются им самим, а затем переписываются пользующимся его доверием вице-директором департамента; никому другому о них не известно до момента опубликования. Говоря о современном положении вещей, министр упоминает о доставляющих ему столько забот болгарских делах; я напоминаю о его намерении поговорить с генералом Швейницем о возобновлении наших тайных соглашений и спрашиваю, нельзя ли, исключив входящий в состав трактата ненужный протокол, договориться каким-нибудь modus prudenti, придающем практическое значение поддержке, которую Германия обязалась нам оказывать в целях восстановления нашего влияния в Болгарии. Гире намеревается безотлагательно заняться этим важным делом, но не знает, что лучше: осведомиться предварительно о намерениях государя по этому поводу или сначала подготовить почву со Швейницем.

   В разговоре мы вспоминаем различные фазы болгарского вопроса с 1886 г. Министр полагает, что отношение к нему государыни, некогда столь доброжелательное, изменилось с тех пор, как после своего возвращения из-за границы и перед нашей, экскурсией в Брест в августе 1886 г. он не одобрил известную телеграмму принцу Александру Баттенбергскому; он подозревает, что наша государыня принимала немалое участие в ее злополучной редакции, и ему кажется, что с того момента она и изменилась по отношению к нему. Теперь нет ни прежнего доверия, ни прежней непринужденности. Увлеченный разговором, министр не замечает, что уже более 12 часов. Мы вместе спускаемся по лестнице, когда Шварц звонит у моей двери.

   Собрание к чаю. Бестактность со стороны Никонова, который просит Зиновьева заняться исследованием по истории дипломатических сношений. Когда они уходят, я даю ему это понять. Оболенский обедает у Зиновьевых, возвращается оттуда около 9 часов и опять уезжает. Ложусь около двенадцати. Сегодня утром министр немного жалуется на интриги Влангали и Зиновьева: "Приходится своих остерегаться".

   Суббота, 9 декабря

   Мой министр встает поздно, и я вижу его только мельком. В числе возвращенных государем бумаг есть перлюстрированная телеграмма сэра Д. Вольфа к Солсбери, на которой Его Величество сделал помету, показывающую, что он желал бы ускорить отъезд Бютцова в Тегеран.

   По моем возвращении - собрание к чаю; я избегаю Ону; всякая новая встреча и какой бы то ни было разговор мне тягостны. Зиновьев говорит мне о нелепости и невозможности проекта железной дороги Корф - Третьяков-Хомяков, которому покровительствует министр Гюббенет и которым интересуется государь. По его мнению, в наших интересах нам следует противиться любому железнодорожному строительству в Персии; у нас есть обязательство шаха не допускать таковой еще в течение 4 лет; он думает, что по истечении этого срока можно будет добиться его продления или путем устрашения заставить персидское правительство не строить никаких железных дорог. В принципе, подобное требование по отношению к независимому государству кажется неслыханным и невозможным, но некоторые доводы Зиновьева по поводу затруднений и неудобств, которые повлекла бы за собой постройка железных дорог в Персии, по-видимому, совершенно справедливы.

   Воскресенье, 10 декабря

   В качестве очередного курьера приезжает Столыпин и вручает лично мне почту, которую я спешу внести в книгу и послать министру, едущему около 9 часов в театр. Донесения не содержат в себе ничего интересного.

   Понедельник, 11 декабря

   Министр скучал вчера на представлении "La Camaraderie" и плохо провел ночь; вижу его позже, чем обыкновенно. Вчерашние депеши бессодержательны. Мы говорим о том, как следует на них ответить. Эта двухнедельная корреспонденция во время общего затишья в настоящий момент представляет иногда некоторые затруднения.

   Шварц приходит завтракать со мной и Оболенским. Он каждый день бывает в театре и недавно пришел в ужас, увидев, как в императорской ложе три великих князя, судя по описанию, сыновья великого князя Михаила, толкали друг друга. Он говорит также о бывшей дебютантке кордебалета Лабунской, молодой девушке лет 19 - 21, которую генерал Черевин рекомендовал и пристроил в качестве любовницы наследника-цесаревича. Она якобы получает 18 000 рублей в год, и ее вызывают во дворец по мере надобности. Впрочем, за ней наблюдают, она хорошего поведения. Эти заботы благородного Черевина еще улучшили, по-видимому, его положение при дворе. Итак, он предается не только культу Бахуса!

   После чая иду около 5 часов за покупками в косметический магазин на Казанской; на обратном пути встречаю на Невском близ дома Строгановых наследника, которого сначала в темноте не узнаю. Он едет в элегантной коляске на паре вороных лошадей, с конвойцем в красной казацкой форме на козлах. Великий князь в форме гвардейских гусар и очень представителен; держится он очень прямо и производит хорошее впечатление. Я его давно не видел и в первый раз встречаю его в такой обстановке одного, уже как взрослого.

   Оболенский возвращается так поздно, что я ложусь, не дождавшись его. Он сказал министру, что, по словам его брата, гофмаршала, государь будет завтра в городе на празднике Финляндского полка, поэтому мой министр не заказывает экипаж в Гатчину и решает завтра туда не ехать.

   Вторник, 12 декабря

   Придя около 11 часов к министру, нахожу его несколько обеспокоенным тем, что в пакете с возвращенными государем бумагами нет ничего относительно доклада, который должен был состояться сегодня. Его Величество возвратил телеграмму Хитрово от 10 декабря, гласящую: "В Болгарии готовятся в ближайшем, по-видимому, будущем важные события", с пометой: "Желаю им от души полного успеха". На донесении N 65 князя Лобанова из Вены от 7/19 декабря, в котором наш посол дает отчет о своей беседе с Кальноки по поводу котировки болгарского займа в Вене и Пеште, государь написал: "Весьма слабое и неправильное объяснение Кальноки". Граф Кальноки сказал: "В начальный период болгарских осложнений русское правительство само было того мнения, что державам следовало бы поддерживать сношения с фактически существующим правительством в Софии; отношение России изменилось, наше осталось прежним, и я не могу усмотреть никакого, ни прямого, ни косвенного, несоответствия с Берлинским договором в заключении займа и его котировке на бирже". Князь Лобанов ответил, что к каким бы аргументам ни прибегал граф Кальноки, они не могут изменить нашего отношения, что для Австрии самым важным должно быть стремление не производить своими действиями неприятное впечатление на Россию, а стараться упрочить с ней отношения, основанные на доверии; это для Австрии важнее, чем ее отношения с Болгарией.

   На депеше из Вены N 67 от 7/19 декабря 1889 г. государь пишет: "Я думаю, что это заключение Лобанова совершенно верное" против слов: "Я, конечно, не решусь пытаться узнать намерения берлинского кабинета при той или другой политической возможности, но одного взгляда на карту достаточно, чтобы видеть, что в силу своего географического положения Богемия является самым верным оплотом Австрии против поглощения ее дружественной союзницей. С этой точки зрения, все, что благоприятствует германизации этой провинции, в принципе, должно быть по вкусу Германии и, напротив, все, что идет вразрез, должно ей быть в высшей степени антипатичным. К этому надо добавить, что Богемия с Моравией, населенной тоже славянами, является самой промышленной и самой богатой частью Австро-Венгерской империи. Германский посол князь Рейс очень резко нападает на графа Таафе, который не противодействует пробуждению национального чувства в чехах, стремящихся добиться для Богемии особого положения в монархии. Он (князь Рейс) даже широко поощряет германскую оппозицию". Князь Лобанов помнит, как император Вильгельм обращался с графом Таафе во время своего приезда год назад в Вену, и замечает: если последний заслужил такую немилость со стороны Германии, очевидно, что последняя очень сильно заинтересована в том, чтобы подавить националистическое движение в Богемии.

   Министр одобряет мысль написать князю Лобанову в духе императорских помет и затем барону Моренгейму, чтобы сказать наше последнее слово в деле итало-эфиопского соглашения. Я предлагаю сослаться на недавно полученную депешу Нелидова, который очень справедливо заметил, что если бы нам представился случай войти в сношения с Абиссинией, православной страной, которая не раз стремилась завязать с нами отношения, то сообщение римского кабинета о том, что агенты короля Менелика были вынуждены подписать обязательство прибегать в своих сношениях с другими державами к посредничеству Италии, не могло бы служить для нас препятствием.

   Во время отсутствия посла Кодебу писал в одном из своих писем, что в данный момент парижский кабинет не проявляет прежнего благоговения к политике России. Против этих слов его Величество не сделал никакой пометы.

   Государь не приехал в Петербург; Его Величество нездоров и остался в Гатчине. Государыня и цесаревич присутствовали на празднике Финляндского полка.

   Мой министр написал извинительную записку и послал ее в Гатчину с фельдъегерем в 4 часа.

   Среда, 13 декабря

   Газеты печатают телеграмму императора Финляндскому полку, которая несколько поражает своей редакцией: "Поздравляю от души лейб-гвардии Финляндский полк с праздником. В отчаянии, что мое нездоровье не позволяет мне лично это сделать и лишает меня удовольствия быть на празднике. Мысленно со всеми чинами полка. Пью за здоровье финляндцев. Александр". "Восторженное, долго не смолкавшее "ура!" и звуки гимна "Боже, царя храни" сопровождали чтение высокомилостивого приветствия", - пишут газеты..

   "Отчаяние" - не слишком ли это сильно? И затем: "мое нездоровье" и "пью за здоровье"! В прежние времена, конечно, нашелся бы кто-нибудь вроде графа Адлерберга, Милютина и т.п., чтобы не допустить чего-либо подобного.

   Министр просит меня подняться около 11 1/2 часов. Застаю его вполне успокоившимся относительно того, что вчера он не ездил на доклад. На возвращенной сегодня утром его извинительной записке государь написал: "Я так скверно себя чувствую, что не был бы в состоянии выслушать доклад и поэтому ничего не дал вам знать". Но мне кажется, что во всяком случае следовало предупредить министра о прибытии или неприбытии в Петербург и о том, состоится доклад или нет. Ведь Гире узнал случайно, что государя вчера ждали в столице, - полковые праздники не входят в сферу нашей компетенции.

   Министр финансов уведомил моего министра о том, что проект конверсии, о котором шла речь несколько дней назад, сорвался; окончательное соглашение с Ротшильдом не достигнуто.

   Четверг, 14 декабря

   Государю, говорят, лучше, но это повторение инфлюэнцы было очень мучительным, особенно вследствие сильных болей в ногах. Ежедневная работа с министром очень непродолжительна, потому что Гире с супругой едут на панихиду по княгине Трубецкой.

   Пятница, 15 декабря

   Министр передает мне письмо великого герцога Веймарского к государю; Его Величество желает иметь ответ, который я тотчас готовлю.

   Во время собрания за чаем в 4 часа Влангали мне рассказывает, что слышал от министра внутренних дел Дурново подтверждение того факта, что по вечерам на Александровской колонне появляется светящееся "Н", которое привлекает все большее внимание и рассматривается некоторыми слоями населения как предзнаменование нового царствования в будущем году. Он приписывает это явление отблеску одной из букв фамилии "Сименс", выгравированной на стекле электрического фонаря. Спиритические круги пользуются этим обстоятельством, чтобы внушить легковерным, что Наполеон I протестует против памятника, воздвигнутого в память его поражений. Бодиско так поддался этой мистификации, что чуть не сошел с ума.

   Суббота, 16 декабря

   Министра вижу поздно, потому что он был очень утомлен вчера своим блестящим вечером.

   Ужасно грустно; иду в Исаакиевский собор и слушаю часть вечерни; возвращаясь, вижу: действительно, на Александровской колонне свет, который имеет очертание французского N, когда подходишь со стороны Исаакия, и русского Н, если смотреть со стороны Певческого моста. Нужно, однако, заранее это знать, чтобы заметить. Воскресенье, 17 декабря

   Когда я около 11 часов поднимаюсь к министру, он передает мне телеграмму бразильского императора из Порты к государю: "Императрица бразильская скончалась. Дон Педру д'Алькантара". Его Величество на ней пишет: "Приготовить ответ. Несчастный!" В этих словах сказался хороший семьянин. Потеря трона вызвала милосердную критику, а горе семейного траура заставило заговорить сердце.

   Сегодня утром Оболенский мне рассказывает, что было крайне бурное заседание в Академии художеств, из которой только что удален конференц-секретарь Исеев за неправильности в счетах. Августейший президент, великий князь Владимир, был, по-видимому, вне себя; он кричал, изорвал свой носовой платок и, назвав профессора Якоби и... "крамольниками", хотел тут же без всякой пощады выгнать их из Академии, основываясь на дошедших до него слухах, что якобы эти профессора на своих лекциях проявляли пагубные и социалистические тенденции. Затем великий князь разрешил г-ну... подать прошение об отставке ввиду его долголетней службы (более 30 лет), но не изменил своего решения сразу уволить Якоби. Чтобы знать, насколько строгость эта является обоснованной, надо бы было ознакомиться с сущностью всего дела, но на первый взгляд кажется, что великие князья должны бы прежде всего относиться построже к себе в интересах престижа и монархического принципа, за столь горячих защитников которых они себя иногда выдают.

   Между прочим, Нечаев-Мальцев рассказывает Оболенскому, что несколько дней назад к нему приезжал генерал Черевин с просьбой выручить состоящего при государыне князя Ивана Голицына, дав ему взаймы 50 000 рублей, и что он, Нечаев-Мальцев, отказал. Видимо, Голицын опять по уши в долгах; но каковы разнообразные функции Черевина!

   Понедельник, 18 декабря

   Возвращаемся с министром к вопросу о секретных соглашениях, и он решает поставить этот важный вопрос завтра, во время своего доклада у государя, если настроение Его Величества окажется к тому благоприятным. Гире просит меня прислать ему секретный договор и мою записку по поводу условий возобновления договоров. Позавтракав с Оболенским, я перечитываю свою записку от 6 августа, причем несколько переделываю конец, высказываясь в том смысле, что ненужный протокол должен быть заменен отдельным соглашением о modus prudenti, в силу которого принятое согласно 2-й статье Германией обязательство признать и поддерживать наше преобладающее влияние в Болгарии приобрело бы практическое значение. Послав в запечатанном конверте договор и мою записку министру, который должен вернуться из Государственного совета, иду сделать некоторые покупки и несколько визитов.

   Вторник, 19 декабря

   Около 9 1/2 часов я у министра, который в 10 часов уезжает на железную дорогу, отправляясь в Гатчину с докладом. Гире имеет озабоченный вид, эти поездки теперь ему тягостны.

   Министр возвращается из Гатчины около 5 часов и просит меня подняться. Он передает мне секретный договор 1887 г. и мою записку по поводу его возобновления; ему удалось поговорить о них с государем. Его Величество всецело одобрил мысль о возобновлении договора без протокола, только ему было бы желательно, чтобы Гире не брал на себя в этом отношении инициативы и во всяком случае не спешил: "Времениу нас еще довольно, подождите до апреля, а там за два или три месяца до окончания срока трактата можно будет заговорить со Швейницем". Это хорошо. Таким образом, министр может подготовить пути и даже постепенно найти благоприятный случай. Я высказываю опасение, что если мы будем очень медлить, Шувалов нас опередит и опять приготовит нам какую-нибудь статью вроде пункта о "ключах от дома". По словам Гирса, ему удалось сегодня так хорошо переговорить с государем, что Его Величество, как ему кажется, вполне за возобновление договора в такой форме, как это изложено в моей записке. Министр очень утомлен своей поездкой, и, ввиду того что приходит Зиновьев, я удаляюсь с полученными бумагами.

   Когда я в 7 1/2 часов собираюсь ехать на железную дорогу, меня задерживает записка от министра; последний просит написать Горну об изъятии одной телеграммы из завтрашнего номера "Journal de S.-Petersbourg".

   Среда, 20 декабря

   Я до глубины души взволнован, когда меня зовут к моему дорогому министру; последний заявляет, что имеет сообщить мне нечто в высшей степени интересное, просит только держать это в тайне. Третьего дня, в понедельник 18 декабря, Гире поехал на заседание Государственного совета, совершенно не подозревая того, что там должен обсуждаться чрезвычайно важный вопрос. Он сидел между Победоносцевым и Деляновым; оба распинались, уговаривая его голосовать за проект, который должен был быть внесен на рассмотрение Совета министром внутренних дел Дурново. Проект этот касается законоположений, долженствующих установить порядок пересмотра и кассации приговоров участковых начальников. Министр внутренних дел желает, чтобы в случае жалобы на действия этих новых чиновников вопрос о кассации подлежал бы рассмотрению при закрытых дверях в административном порядке в особой инстанции, представленной губернатором, вице-губернатором и еще несколькими чиновниками. Ввести это отступление от гласного судопроизводства на путь нового межведомственного учреждения, по-видимому, очень трудно; с точки зрения права, оно является совершенной аномалией, отдавая помещиков и сельское население во власть произвола, который будет тем более тягостен, что в большинстве случаев их дела и жалобы будут рассматриваться чиновниками, лишенными какой-либо юридической подготовки.

   Старый граф Делянов, стремящийся петь в тон настроению данного момента и говорящий с некоторых пор только в том духе, что "нам нужна палка", горячо ратует в пользу проекта Дурново. Победоносцев сообщает министру, что государь желает, чтобы этот проект прошел, что Его Величеством приняты в этом отношении вполне определенные решения, и добавляет конфиденциально, что он, Победоносцев, желал непременно принять сегодня участие в заседании Государственного совета потому, что ему было поручено поддержать проект министра внутренних дел; проект был бы перенесен на общее собрание Совета, потому что при предварительном рассмотрении его в департаментах он не мог быть принятменьшинством голосов - 9-ю против 13. Гире видит, что адмирал Посьет исчезает в начале заседания под тем предлогом, что "дело, его не касающееся". Он говорит своим соседям, что предпочел бы последовать этому примеру или воздержаться от голосования, так как недостаточно знаком с вопросом, но, раз необходимо высказаться, он может это сделать только в согласии с тем, что ему подскажут его совесть и то впечатление, которое он вынесет из дебатов. После того как министр внутренних дел изложил свой проект, берет слово недавно приехавший на несколько дней из деревни бывший министр юстиции граф Константин Пален и, несмотря на свой неправильный русский язык и чисто немецкое произношение, с увлекательным красноречием доказывает безрассудство проекта: "Я, как ферноподданный моего касударя, не могу коворитъ против моей софести, и этот негласный разбор жалоб, приносимых на участковых начальников, вернул бы нас ко времени, когда какой-нибудь секретарь решал и подносил дело к подписилюдей, которые ничего о нем не знали. Такой закон пал бы пятном на священное имя касударя и на его царствование" и т.д. и т.п. Одним словом, с образцовой откровенностью и прямотой старый государственный деятель говорил как истинный "барин". После него высказался в том же смысле ML и, наконец, министр юстиции Манассеин. В очень спокойной, очень умной, логичной и ясной речи он показал, насколько проект министра внутренних дел трудновыполним, не соответствует духу наших судебных установлений, являющихся одной из славных страниц царствования Александра II, и в сущности бесполезен. Благодаря введенным два года назад ограничениям гласности судопроизводства правительство имеет право закрывать двери суда всякий раз, как сочтет это нужным, при публичных заседаниях, а также допускать только желательное ему число свидетелей. Речь эта производит сильное впечатление и проясняет вопрос даже для тех, которые были с ним недостаточно знакомы.

   Наступает момент голосования. Гирсу кажется, что, когда государственный секретарь подошел к наследнику-цесаревичу, сидевшему между председателем совета великим князем Михаилом и великим князем Владимиром, Его Высочество слегка покраснел, на мгновение задумался и голосовал, не посоветовавшись и не обменявшись ни словом со своими дядей и дедом. Когда очередь доходит до моего министра, он высказывается за мнение министра юстиции, то есть на стороне меньшинства, голосовавшего в департаментах против проекта Дурново. Победоносцев и Делянов горячо протестуют, но Гире им замечает, что не может голосовать в противоречии с впечатлением, вынесенным им из дебатов, на которых только что присутствовал. Когда результат голосования становится известным, оказывается, что 21 человек высказались согласно с меньшинством в департаментах, и только 20 - за одобрившее проект Дурново большинство.

   Итак, в общем собрании проект министра внутренних дел, о котором было известно или предполагалось, что его одобряет государь, не мог пройти вследствие большинства в один голос, и это был, может быть, голос наследника престола, потому что он голосовал с теми, которые отвергли проект. Эффект необыкновенный! Сильное впечатление. Великие князья Михаил и Владимир, бывший министр юстиции Набоков и даже такие люди, как Абаза и Сольский, сочли нужным голосовать "за". Узнав о неожиданном решении цесаревича, некоторые как будто бы сконфужены и стараются оправдаться тем, что вопрос якобы не имеет большого значения. К довершению всего по окончании заседания наследник подходит к графу Палену и говорит ему комплименты по поводу произнесенной им прекрасной речи. При этом рассказе меня охватывает волнение, такое волнение, что я чувствую, как у меня сжимается горло и подступают слезы. Какое счастье, если этот молодой великий князь обладает характером, имеет уже свое мнение и мужество его отстаивать, и особенно если он доступен тому, что справедливо, честно, смело и бескорыстно. Гире говорит, что положительно считает его таковым и что Россия будет многим обязана моему старому другу Хису, который неустанно стремился внушить своему августейшему ученику чувства моральной независимости и благородства и выработать в нем твердость характера. Слава Богу!

   Уезжая из Совета, Гире встретил Палена и сказал ему смеясь: "Неисправимый либерал". Граф спросил его, за кого он голосовал, но министр ответил только: "Ничего не знаю".

   &